Доценко Виктор. Близнец Бешеного

   Однако и на этот раз судьба пощадила, и врачи вернули его в буквальном смысле с того света. Владимир Семёнович замкнулся в себе, ни с кем не хотел разговаривать, жил словно во сне и ничего не хотел: ни видеть, ни слышать.
   Шло время, здоровый организм взял своё, и вскоре Доброквашин выписался с формулировкой, звучавшей, как приговор: «практически здоров, но с ограничением к тяжёлому физическому труду». После возвращения домой он ушёл в запой, не в силах выносить то, что каждая вещь в доме, да и сам дом напоминает ему о жене, о дочке. Порой ему казалось, что он слышит их голоса. Не в силах более переносить эти ежедневные пытки, однажды он продал их семейный домик, быстро собрался и поехал в далёкую Сибирь, куда его давно звал к себе его приятель-однополчанин, к тому времени занявший приличный пост в городском исполкоме сибирского города Омска.
   Из нескольких должностей, предложенных приятелем Доброквашину, Владимир Семёнович выбрал для себя должность преподавателя физкультуры в школе под номером восемьдесят, которая была расположена в городке нефтяников.
   Эта школа числилась среди самых отстающих в спортивном отношении.
   Окунувшись с головой в работу, Владимир Семёнович решил всерьёз заняться в этой школе лёгкой атлетикой: ещё до того, как он увлёкся плаванием, маленький Володя подавал большие надежды в беге на короткие дистанции и прыжках в высоту. С его двухметровым ростом это было немудрёно.
   Давнее увлечение и точно найденная дистанция при общении с учениками не могли не принести свои плоды: уже через полтора года его школьная команда выиграла первенство Омска, а ещё через два года его ребята, подкреплённые пятью ребятами из других районов, вошли в призовую тройку самых лучших команд страны по лёгкой атлетики среди школьников, причём Спартакиада по лёгкой атлетике среди школьников проводилась в Москве.
   Маленький Серафим с первого класса учился в восьмидесятой школе, но с Владимиром Семёновичем их пути не пересекались до того времени, как Сема, закончив второй класс, не был отправлен матерью почти на все лето в пионерский лагерь.
   Так получилось, что летние сборы школьной команды Владимира Семёновича проводились в спортивном лагере Чернолучья, в боровом лесу на берегу Иртыша. А невдалеке от них был расположен пионерский лагерь «Орлёнок», в котором и отдыхал Серафим. Узнав о том, что в этом лагере постоянно проводятся легкоатлетические соревнования, деятельная натура Владимира Семёновича не оставила в покое физрука и директора пионерского лагеря «Орлёнок»: он решил скооперироваться с ними, чтобы провести общую летнюю спартакиаду с его ребятами.
   После недолгих согласований с директором пионерлагеря, который сразу предупредил, что средств на призы у него нет, определили дату спортивного праздника, а также виды спорта для состязаний. Призы и подарки, естественно, Владимир Семёнович взял на себя: часть приобрёл за собственные деньги, часть выбил, с помощью своего приятеля-однополчанина, из городского исполкома Омска.
   Во время соревнований Владимир Семёнович сразу обратил внимание на шустрого Серафима. Несмотря на свой малый возраст, этот мальчик был очень координирован, с быстрой реакцией, достаточно ловкий, с весьма развитыми для его возраста мышцами.
   — Тебя как зовут-то, мальчик? — спросил он.
   — Семой…
   — Семой? — с некоторым удивлением переспросил Владимир Семёнович. — Странное имя.
   — Если полное, то Серафим, — спокойно пояснил пацан.
   — Ну, вот! Другое дело, а то Сема, — повеселел учитель. — А фамилия как?
   — Понайотов.
   — Час от часу не легче, — усмехнулся Владимир Семёнович. — Отец болгарин, что ли?
   — Не знаю, — пацан смущённо опустил глаза. — Мама сказала, что он погиб…
   — А мама где? Кем работает?
   — Она врачом работает… звериным…
   — Ветеринаром… — поправил учитель. — Ты вот что, Серафим, приходи-ка ко мне заниматься…
   — Чем заниматься? — не понял тот.
   — Лёгкой атлетикой: у нас в школе секция такая есть, а я в ней — тренер, — ответил учитель. — А зовут меня Владимир Семёнович. Тебе нравится бегать, прыгать?
   — Ещё как нравится! — воскликнул тот. — Во дворе я быстрее всех бегаю!
   — Уже заметил, — улыбнулся учитель. — Ты даже некоторых моих ребят победил, а они постоянно тренируются.
   — Если я буду тренироваться, то меня даже взрослые не догонят, — хвастливо заметил паренёк.
   — Обещаешь? — хитро прищурился Владимир Семёнович.
   — Зуб даю! — он приставил ноготь большого пальца к зубу и резко чиркнул по нему: так обычно дают клятву в криминальном мире. — А меня мама будет отпускать к вам на тренировки?
   — Непременно: я договорюсь, — заверил учитель. — А где вы живёте?
   — На Профсоюзной улице…
   — Очень хорошо, ваш дом в двух кварталах от нашей спортивной площадки стоит… Рядом совсем…
   — Знаю…
   — Бывал там?
   — Бывал… — паренёк поморщился и вдруг выпалил: — С вашими пацанами успел подра… — паренёк запнулся и попытался вывернуться, — …ну …я с ними в футбол играл…
   — Понятно, — рассмеялся Доброквашин. — Не поделили что-то? — предположил он.
   — А чо они… — недовольно пробурчал Серафим, но тут же снова осёкся.
   Галина Ивановна его воспитала так, что он никогда и никому не должен жаловаться: «Ты должен сам разрешать свои конфликты и улаживать проблемы…»
   — Ладно, не тушуйся, разберёмся! — дружелюбно подмигнул учитель.
   — А я и не тушуюсь! — строптиво заметил Серафим и добавил: — Сам с ними и разберусь…
   Владимиру Семёновичу понравилось то, что паренёк не стал жаловаться и готов самостоятельно постоять за себя: именно из таких целеустремлённых ребят и вырастают чемпионы.
   Доброквашин много времени уделял своему любимцу, занимаясь с ним даже после тренировок. Вполне возможно, что в самом недалёком будущем Серафим действительно стал бы настоящим чемпионом, если бы его, после похорон матери, не определили в детский дом. Конечно, первое время, по инерции, Серафиму удавалось сбегать из детдома, чтобы посещать тренировки Владимира Семёновича, но эти встречи становились все реже и реже, пока совсем сошли на нет…
   После материнской любви и заботы оказаться в детском доме — тяжёлая участь для одиннадцатилетнего ребёнка, но попасть ещё и в один из самых неблагополучный детских домов — настоящий кошмар!
   Посудите сами: директор детдома — пьяница, заведующий столовой и его жена — повариха — воры, что, вполне естественно для детского дома, могло означать только одно — дети в нём явно не доедают.
   Из восьми воспитательниц этого детского дома только у одной имелось специальное педагогическое образование, да и то среднее: педучилище, законченное с грехом пополам со средним баллом в три и два процента. И только одна из восьми воспитательниц побывала замужем, но успела развестись сразу же после того, как у неё произошёл выкидыш после очередной весёлой попойки. Вот такие «специалисты» были в том детдоме. Так что ни о каком воспитании, не говоря уж о какой-то там любви к детям, ни у одной из воспитательниц не было и в помине. Тычки, подзатыльники, ругань, перемешанная матом — вот и все воспитание.
   Как говорили на городских совещаниях, вспоминая про этот детский дом: «Этот детдом, как оспенная язва. Настоящий Клондайк по взращиванию будущих преступников. Именно там готовят будущих обитателей тюрем и лагерей».
   Серафим до сих пор помнит своё первое появление в жилой палате первого отряда после того, как его туда распределил директор детского дома.
   В детском доме слухи распространяются быстро, и, конечно же, воспитанники едва ли не раньше воспитателей узнали не только о появлении новенького, но даже о том, что он будет жить в первом отряде.
   В первом отряде были собраны воспитанники старшего возраста: от одиннадцати до пятнадцати лет. Дело в том, что этот детский дом был не очень большим и состоял из шести отрядов, по числу спальных помещений. Из которых четыре занимали девочки, распределённые по возрастным категориям, а две оставшихся палаты занимали мальчики. В одной, малышовой, были собраны дети с шести до десяти лет, остальные распределялись в первый отряд.
   По существующим правилам детских домов, дети проживали в них до исполнения пятнадцати лет, после чего их трудоустраивали и выделяли место в рабочем общежитии.
   Первый отряд слыл самым неблагополучным: именно из него в колонию уже попали трое воспитанников. Двое сели за грабежи и драки, а один, великовозрастный парень, по прозвищу Жека-Ухарь, сел за изнасилование воспитательницы. К тому времени ему исполнилось семнадцать лет, но он был оставлен в детском доме не из жалости, а потому, что никто не хотел брать на работу такого разгильдяя. А нет работы, никто не даст места в общежитии, вот его и держали в детском доме, пока он не был отправлен в детскую колонию за изнасилование. Он получил четыре года, и до совершеннолетия его оставили на малолетке, но через год перевели во взрослую колонию.
   Дерзкое поведение Жеки-Ухаря и постоянные нарушения правил внутреннего распорядка колонии не давали даже мечтать об условно досрочном освобождении.
   Наверняка, именно этот Жека-Ухарь, связавшийся с плохими ребятами с улицы, из которых едва ли не каждый побывал в местах не столь отдалённых, и насадил криминальные порядки в первом отряде.
   Серафим прибыл в детский дом через полгода после того, как Жеку-Ухаря осудили. Серафим вошёл в палату первого отряда с небольшим чемоданчиком, в котором лежали несколько пар носков, две рубашки, ещё не затасканный костюмчик, да фотография, на которой Серафим был запечатлён вместе с матерью ещё в Сухуми под развесистой пальмой.
   По обе стороны спальной палаты плотными рядами стояли восемнадцать железных кроватей — по девять у каждой стены — с которых на новенького были устремлены семнадцать пар любопытных глаз.
   Быстро оглядев молчаливые лица будущих соседей, Серафим успел заметить две вещи: во-первых, с самой дальней кровати, стоящей у окна, на него смотрел огненно-рыжий паренёк, выглядевший несколько старше остальных воспитанников. В отличие от других ребятишек, он смотрел на вошедшего с явной насмешкой, поигрывая перочинным ножичком: большая редкость для детей того времени.
   Заметив пустующую кровать справа при входе, Серафим уже хотел направится к этой пустующей кровати, как неожиданно увидел лежащее перед ним на полу вафельное полотенце. Почему-то Серафим сразу понял, что оно положено специально для него: для половой тряпки полотенце было слишком чистым.
   Как поступить? Что он должен сделать: поднять его, переступить или вытереть ноги? Он вновь оглядел любопытные взгляды, взглянул на пустую кровать и заметил, что только на её спинке отсутствует полотенце: на все остальных — висят. Не долго думая, Серафим наступил на полотенце, шаркнул по нему пару раз ботинками, затем поднял его и закинул на плечо:
   — Моим будет! — с улыбкой заметил он, затем громко поздоровался: — Привет, пацаны!
   Никто не ответил, но все дружно повернули головы в сторону рыжего парня, лежащего у окна. Тот был в некоторой растерянности: по всей вероятности, проверка с полотенцем прошла не совсем по плану, и он явно не знал, как реагировать.
   — Ты откуда такой взялся? — выдавил он наконец, глядя исподлобья на новичка.
   — И что ты хочешь узнать? — спокойно спросил Серафим.
   — А все! — с вызовом бросил тот.
   — Воспитанные люди отвечают, если с ними здороваются, — не повышая голоса, сделал замечание новенький.
   — Вы гляньте на него, пацаны! — рыжий криво усмехнулся. — Учить нас вздумал! Воспитанные пацаны сначала имя своё называют, или кликуху, а потом уже здороваются, — возразил он: в его голосе послышалось раздражение.
   — Имя моё — Серафим, фамилия — Понайотов!
   — Ничего себе! — присвистнул тот и вдруг рассмеялся. — Серафим — дырявый пим! Понайотов — друг койотов! — поддел рыжий.
   — Сам ты — дырявый! — вспылил новенький, но взял себя в руки, спокойно подошёл к свободной кровати, бросил чемоданчик под неё, затем аккуратно повесил полотенце на спинку.
   — Что ты сказал? — взвыл лежащий у окна, затем вскочил и угрожающе двинулся по проходу.
   На некоторых лицах промелькнул страх, а те, кто лежал рядом с рыжим, с интересом следили за тем, что будет дальше, и только двое из них поспешили за своим вожаком.
   Остановившись перед новичком, рыжий вновь проговорил, угрожающе поигрывая ножичком:
   — Что ты сказал?
   — Ты что, глухой или прикидываешься? — Серафим встал и в упор взглянул на рыжего вожака.

* * *

   Почему-то Серафим нисколько не испугался ножичка в руках рыжего: в Сухуми ему приходилось общаться с разными пацанами. А сколько приходилось драться! С теми же татарами с соседней улицы. Настоящие кулачные бои были! Да и в Омске он несколько месяцев ходил в детскую секцию самбо при УВД, куда его пристроил проводник служебно-разыскной овчарки, у которой была громкая кличка — Бахтияр.
   Степан, так звали проводника, устроил Серафима в эту секцию к своему брату в знак благодарности за то, что его мать Галина Ивановна, залечила раны Бахтияра, которые тот получил после выстрелов преступника во время задержания.
   Брат Степана согласился принять паренька в порядке исключения: по возрасту ему была рано заниматься такой борьбой. Всё было хорошо до тех пор, пока о пацане не прознало начальство, которое тут же приказало отчислить его из секции занимающихся самбо до того, как ему исполнится тринадцать лет.

* * *

   Сейчас перед ним стояли трое ребят, каждый из которых едва ли не на голову оказался выше него. Однако в глазах новичка было столько уверенности и спокойствия, что это любого могло сбить с толку.
   Чтобы хоть как-то поддержать свой авторитет среди своих сверстников, рыжий вдруг истерично закричал:
   — Кто глухой? Я глухой? Сопля несчастная! Да я те…бя по… по стенке раз…ма…жу! — он вытаращил глаза, начал ими вращать и размахивать руками, брызгать слюной, дёргать головой и при этом во всю заикаться.
   Нужно заметить, что рыжий, когда хотел добиться своего или напутать кого-то, не впервые прибегал к этому приёму, изображая больного эпилепсией. В такие моменты даже взрослые тушевались и тут же начинали его успокаивать, а сверстники конечно же пугались. Вот и сейчас, почти все ребятишки испуганно попятились от него в разные стороны.
   Но на новенького эта вспышка подействовала совсем по-другому: немного понаблюдав за ним, Серафим неожиданно громко рассмеялся:
   — Ха-ха-ха! — он даже картинно схватился за живот. — Ой, пацаны, держите меня! Ой, умру от смеха! Ой, мамочка моя родная!
   Этот смех как бы мгновенно отрезвил рыжего: он моментально прекратил своё кривляние и молча уставился на новичка.
   — Ой, не могу! Ой, артист! — продолжал причитать Серафим, затем упал на кровать и начал кататься по ней, картинно дрыгая ногами.
   — Чего это с тобой? — каким-то жалобным голосом произнёс рыжий, не понимая, что происходит…

* * *

   Откуда рыжему было знать, что когда-то, когда Серафиму едва исполнилось три годика, ему понравился какой-то медицинский инструмент, который он принялся просить у матери, чтобы поиграть «в доктора». А инструмент был хрупким, острым и им можно было легко пораниться и мать, естественно, решительно отказала, но он продолжал настаивать и канючить.
   — Нет! Я сказала нет, значит, нет! — повторила мать и убрала вожделенный инструмент на самую верхнюю полку высоченного буфета.
   Вот тогда-то Серафим упал на пол и начал истошно реветь во весь голос, дрыгая ногами и руками.
   Галина Ивановна молчаливо и совершенно спокойно понаблюдала за его истерикой, затем принялась громко хохотать, приговаривая сквозь хохот:
   — Ну, артист ты, Сема! Ну, артист! Тебе только на сцене выступать…
   Как ни странно, но смех матери сбил его с толку: он тут же прекратил истерику и с удивлением уставился на мать, которая не прекратила смеяться. Это продолжалось несколько минут. Потом Галина Ивановна резко оборвала свой смех и спокойно продолжила занятие, которое прекратила во время его истерики — принялась пришивать пуговицу на его пальто.
   — Мама, а чего ты смеялась? — недоуменно спросил маленький Семушка.
   — Кто, я? — удивилась Галина Ивановна. — Смеялась? — она пожала плечами. — Мне кажется, что это ты надо мной смеялся… — она хитро прищурилась и покачала головой.
   Тот урок Серафим запомнил навсегда и более никогда не прибегал к помощи истерики…

* * *

   — Ты чего смеёшься? — снова спросил рыжий.
   Серафим резко прекратил смеяться, поднялся с кровати и принялся тщательно поправлять её.
   Пацаны вокруг переглядывались, но никто не решался заговорить.
   Закончив поправлять кровать, Серафим придирчиво оглядел её и только после этого взглянул на рыжего паренька:
   — Ты что-то спросил? — спокойно поинтересовался он. — Кстати, как тебя зовут?
   — Рыжий Колян, — машинально ответил тот и тут же повторил: — Ты чего смеялся?
   — Кто я?.. Смеялся?.. — искренне удивился Серафим и покачал головой. — Мне кажется, что это ты надо мной смеялся, — повторил он слова матери.
   Наконец, до Рыжего Коляна что-то дошло: он усмехнулся и спросил:
   — Ты что, совсем не испугался?
   — А чего пугаться? — пожал плечами Серафим и, чуть подумав, неожиданно спросил: — Слушай, Колян, а для чего вы полотенце перед входом бросили?
   — А… — поморщившись, отмахнулся рыжий и тут же признался: — Сам не знаю… в тюрьме так делают… — и вдруг спросил: — Ты есть хочешь?
   — Я всегда есть хочу, — вздохнул Серафим.
   — Здесь ещё больше будешь хотеть: повар, сволочь, сумками домой жрачку носит, а мы суп пустой хлебаем, — Рыжий Колян наверняка повторил чьи-то взрослые слова. — Пойдём, хлеба слямзим в хлеборезке! — предложил он.
   — Как это слямзим? — не понял Серафим. — Своруем, что ли?
   — Ну! — Колян с восторгом тряхнул головой, — Пошли?
   — Нет, я воровать не хочу… Воровать нехорошо… — назидательно пояснил он.
   Как хочешь, — Рыжий Колян явно потерял интерес к новенькому и повернулся к своим пацанам. — Айда, пацаны, в пристенок играть, — он повернулся и пошёл к выходу.
   За ним потянулось несколько его приближённых. На первый взгляд казалось, что Рыжий Колян успокоился в отношении новичка и несколько дней, действительно, как бы не замечал его, но это безразличие было кажущимся. Дело в том, что Рыжий Колян был очень злопамятным. Почти все ребята об этом знали и были уверены, что он ни за что не простит новенькому нанесённую ему обиду, тем более на глазах его окружения.
   Некоторые из ребятишек внутренне потянулись к Серафиму, но, боясь Рыжего Коляна, старались не проявлять своей симпатии в его сторону открыто.
   Особенно сблизился с новичком забавный паренёк по имени Данилка. Забавность заключалась в том, что у него не было переднего зуба и он немного шепелявил, кроме того все его лицо было в ярких конопушках, а на его лице постоянно блуждала задорная улыбка.
   Тем не менее, несмотря на беззубую ущербность, многие из пацанов детского дома ему откровенно завидовали: дело в том, что отсутствие переднего зуба помогало Данилке залихватски свистеть без помощи пальцев.
   Кстати, этот зуб Данилка потерял в первый же день своего появления в детском доме, всерьёз схватившись с Рыжим Коляном. Тогда Данилке здорово досталось: предложив с ним подраться «один на один», Рыжий Колян, в какой-то момент ощутив, что новичок оказался сильнее, чем ему думалось, призвал на помощь своих дружков…
   В тот день, кроме потери зуба, все тело Данилки оказалось в синяках, а губы разбиты до крови. Однако как говорится, нет худа без добра: с той самой драки ни Рыжий Колян, ни кто другой в детском доме, больше никогда его не задевали, а он старался держаться особняком, ни с кем не сближаясь.
   Сейчас, когда появился Серафим, Данилка сразу распознал в нём будущего друга и решительно пошёл на сближение, чтобы заполнить душевную пустоту.
   Именно он, едва Рыжий Колян с компанией вышли из палаты, отозвал Серафима в сторону и тихонько ввёл его в курс дела, предупредив, что его ожидает:
   — Послушай, Серафим, теперь опасайся: Рыжий Колян не спустит тебе…
   — Пусть сам опасается, — бросил Серафим. — Я такие приёмчики знаю, что он в миг на полу окажется.
   — Приёмчики — это хорошо, — одобрительно согласился Данилка и рассудительно добавил: — Но только тогда, когда дерутся по-честному: один на один, а Рыжий Колян всей кодлой может навалиться, а может и вообще исподтишка напакостить.
   — Пусть попробует! А чего это ты все рыжий да рыжий? — спросил Серафим.
   — Так у него кличка такая.
   — А у тебя какая?
   — Меня Данилкой зовут, — он протянул ему руку.
   — А меня — Серафим, вот и познакомились…
   Серафим с улыбкой подмигнул, как бы без слов намекая, что имелось в виду, когда Данилка, на вопрос, «А у тебя какая?», то есть кличка, назвал своё имя, а Серафим своё…

Глава 4
МЕСТЬ РЫЖЕГО КОЛЯНА

   Действительно, прошло несколько дней, и мстительный Колян не только придумал, как отыграться на Серафиме за то, что тот, по его мнению, унизил его, позволив надсмеяться над ним при всех ребятах, но и вскоре воплотил в жизнь.
   Выдуманный Рыжим Коляном план мести был мерзопакостным, просто иезуитским, и заключался в том, что Серафим был обвинён именно в том, против чего он выступил открыто в самый первый день появления в детском доме: его обвинили в воровстве, да ещё в праздник Первого мая.
   Дело в том, что в этом детском доме существовало правило, которому подчинялись неукоснительно все его воспитанники. Каждый отряд обязан был поочерёдно, на неделю заступать на дежурство. Во время дежурства распределялись обязанности каждого члена отряда по хозяйственным работам. Кто-то должен был заниматься уборкой территории вокруг детского дома, кто-то убирался внутри здания: одни мыли полы, следили за чистотой туалета, другие меняли всем воспитанникам постельные принадлежности, третьи — дежурили по столовой, в которой накрывали столы, убирали их, мыли посуду…
   Самым привлекательным дежурством, как можно без труда догадаться, естественно, была столовая. Как говорили воспитанники, во время дежурства в столовой можно было не только наесться «от пуза», но и запастись чем-нибудь впрок.
   Обычно, когда приходила очередь дежурить первому отряду, старшим по столовой, как правило, назначался Рыжий Колян и уже он выбирал себе помощника.
   Этот рыжий хитрован, чтобы лучше управлять своими приближёнными, всякий раз брал себе в помощники того, кто на тот момент был наиболее ему верен, а чтобы исключить обиды со стороны не избранных, Рыжий Колян угощал их той едой, какую ему удалось натырить во время дежурства.
   Когда наступило время очередного дежурства первого отряда, к ним в палату заявилась старшая воспитательница и принялась зачитывать список распределения по работам.
   Рыжий Колян, услыхав свою фамилию в качестве старшего дежурного по столовой, неожиданно поинтересовался:
   — Тамара Леонидовна, а можно вместо меня старшим дежурным по столовой назначить Понайотова?
   — С какой это стати? — она сморщила лоб.
   Старшая воспитательница искренне удивилась: за время её работы в этом детском доме такого, чтобы кто-то отказался от дежурства в столовой, она не помнит.
   — Понимаете, Тамара Леонидовна, живот у меня болит что-то, — Рыжий Колян поморщился и для наглядности погладил живот ладошкой.
   — Но почему ты предлагаешь именно Понайотова? Он же новенький и может не справиться, — недовольно нахмурилась Тамара Леонидовна.
   — Ничего: пусть учится. Мы когда-то тоже начинали и тоже ничего не умели… А чтобы всё прошло нормально, ему в помощники вы назначьте Крюкова: он не впервой по столовой дежурит и, если что, поможет, поправит…
   — Ну, хорошо, — чуть подумав, неуверенно кивнула старшая воспитательница.
   Она пожала плечами, зачеркнула фамилию Рыжего Коляна и вместо неё вписала фамилию Серафима.
   После того, как за старшей воспитательницей, которая, закончив читать список распределения, удалилась, закрылась дверь, в палате воцарилась гнетущая тишина. Ошарашенные неожиданным заявлением Рыжего Коляна, воспитанники недоуменно переглядывались между собой, пытаясь понять, что это может означать, но никак не могли осознать услышанное. И только на лицах Рыжего Коляна и Крюкова блуждали чуть заметные хитрые улыбки.
   — Слушай, Сема, Рыжий Колян явно замыслил какую-то пакость против тебя, — прошептал Данилка на ухо Серафиму.
   — С чего ты взял? — не понял тот.
   — Здесь ещё никто и никогда не отказывался от дежурства в столовой, — рассудительно пояснил Данилка. — Я уверен, что про боль в животе он придумал для отвода глаз: нет дураков отказаться от хлебного места за просто так!
   — В каком смысле — хлебного? — удивился Серафим.
   — Ты что, действительно, не понимаешь, о чём вдет речь? — удивлённо переспросил Данилка.
   — Нет, — пожал плечами он.
   — Ладно, потом расскажу, — быстро проговорил Данилка.
   Он заметил, как за их разговором внимательно наблюдает Рыжий Колян.
   Он быстро направился к ним и, остановившись рядом, спросил с недоброй усмешкой: