Доценко Виктор. Срок для Бешеного

Виктор Доценко

Срок для Бешеного

ПРИБЫТИЕ В ЗОНУ

   Кумачовый плакат на побелевшем от изморози фронтоне здания вокзала небольшого городка гласил: «Вся власть принадлежит народу!»
   Было раннее утро. Московский пассажирский еще медленно катил, сопя и лязгая тормозами, по первому пути, когда, пробежав по пустынному перрону, отряд автоматчиков оцепил место предполагаемой остановки последнего вагона. Три немецкие овчарки, подрагивая густой шерстью, застыли, точно в ожидании привычной команды: «догнать, схватить, сбить с ног, загрызть».
   Заиндевелый вагон, похожий на почтовый, мертво глядя непроницаемыми окнами, замер, громыхнув, в кругу оцепления. Высокий сухопарый капитан устремился к распахнувшейся двери навстречу соскочившему со ступенек молоденькому лейтенанту, за которым появился двухметровый сержант с огромной кипой папок.
   — Что-то много! — ответив на приветствие и хмуро кивнув на папки, бросил капитан. — Машин-то всего три… Опять как сельдей в бочки напихивать придется, — тяжело вздохнул он.
   — Начнем, пожалуй? — спросил лейтенант.
   — Давай, давай, лейтенант! — нетерпеливо буркнул капитан, переминаясь с ноги на ногу. — Больше часа ждем: заморозили совсем!
   Пожав плечами, лейтенант взял у сержанта верхнюю папку и выкрикнул:
   — Альп-боев! — Лащу тут же передал капитану. В тамбуре солдат, под стать сержанту, такой же здоровенный, зычно крикнув «Есть!», подтолкнул к выходу черноволосого паренька лет двадцати, который тонким голоском с восточным акцентом отрапортовал:
   — Алл Акбарович, тысяча дзаятьсот шсстдэсэт восмой, стата сто Басмой, част второй, сам лат!
   После чего он спустился на перрон, завел руки за спину и встал на место, указанное капитаном.
   — Ты, чурка! Впервые замужем, что ли? Быстро на корточки! — зло приказал тот.
   — Букреев! — продолжил перекличку лейтенант.
   — Владимир Юрьевич, тысяча девятьсот пятидесятый, статья сто шестая, часть третья, шесть лет строгого режима, — вяло ответил пересыльный в кожаном пальто и опустился на перрон рядом с Альитбаевым.
   — Сухонов!
   — Валерий Юсупович, девяносто третья прим, девять лет!
   — Не понял? — рявкнул капитан.
   — Валерий Юсупович, девяносто третья прим, девять лет! — спокойно, не повышая голоса, повторил мужчина лет пятидесяти.
   — Ты чего, еть твою мать, забыл, как отвечать нужно? Может, напомнить? — обозлился капитан.
   — Ты, начальник, меня на репетэ не бери и маму мою оставь в покое: не с сявкой базаришь! — Сверкнув фиксой, Сухонов прищурил глаза и взглянул на капитана в упор.
   Перехватив недобрый взгляд, капитан, не отводя глаз, выдержал паузу, соображая, как реагировать на явную дерзость, потом взглянул в карточку пересыльного и, решив не связываться, подчеркнуто вежливо произнес:
   — Сухонов!
   — Валерий Юсупович, тридцать седьмой, девяносто третья прим, девять…
   — Вот так! Займите свое место… — удовлетворенно кивнул капитан.
   — Говорков! — выкрикнул лейтенант.
   — Савелий Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят пятого, восемьдесят восьмая, часть вторая, девять лет строгого, — громко, но безразлично ответил кряжистый, крепко сколоченный парень, укутанный в синее байковое одеяло, чуть прикрывающее наручники.
   Заметив его, капитан внимательно изучил его карточку и тихо бросил:
   — Смотри у меня, паря: не советую… пристрелю на месте!
   Пропустив мимо ушей слова капитана, Савелий Говорков скользнул равнодушным взглядом по случайным прохожим, глазеющим на происходящее через оцепление автоматчиков, поправил сползающее одеяло и занял место в сидячем строю.
   — Никитчук!..
   Перекличка шла своим чередом. Стоял конец ноября, и утро выдалось на редкость морозное. Осужденные же были одеты так, будто сошлись из разных времен года: летние курточки и пиджаки, пальто и легкие плащи, меховые полушубка и ватники.
   Парень, закутанный в байковое одеяло, привлекал к себе внимание окружающих не только странной экипировкой и наручниками, но и всем своим невозмутимым, внушительным видом. Он как изваяние сидел на корточках, ни с кем не общаясь. Взгляд его голубых глаз был тяжелым и совершенно отсутствующим, словно все, происходившее вокруг, не имело к нему никакого отношения…
   Получив, наконец, все дела, капитан сложил часть их в простой черный мешок, другую — в толстый портфель и передал все сержанту. Потом медленно обошел сидящих на корточках людей, приговаривая:
   — Вы приехали в благословенный край, и закон для вас сейчас — Я! Все команды выполнять только бегом! Шаг влево, шаг вправо — считаю за побег, и стреляем без предупреждения… Ясно?!
   Оглядев сидячий строй, он остановился взглядом на парне в одеяле и скомандовал:
   — Первая группа — встать!.. За мной — марш!.. Осужденных погрузили в три закрытые спецмашины, прозванные в народе «воронками» или «черными Марусями». Колонна двинулась в путь и уже через несколько километров оказалась в тайге.
   В машинах действительно было тесно, так что некоторым пришлось стоять согнувшись. На ухабах трясло — негромкая дружная ругань отмечала каждую выбоину.
   Внутри было немногим теплее, чем на воздухе, и Савелий Говорков зябко кутался в одеяло. Наручники с него сняли. Притиснутый в угол, он смотрел прямо и безучастно.
   Худой парень со шрамом через весь нос толкнул в бок соседа Савелия:
   — Слышь, Каленый, ты же в 174-й хате парился?
   — Ну? — мрачно отозвался Каленый. Его неестественно красное лицо оправдывало кличку.
   — Значит, Студента к вам кинули?
   — Ну?.. Это какого?
   — Весь прикинутый такой… по фирме… Капустой еще башлял…
   — Ну? — нахмурился Каленый, не понимая, куда клонит незнакомец со шрамом.
   — Лапти гну!.. Тоже ведь за валюту парится… А этот, — он кивнул, кривясь, на Савелия, — в одном одеялке… Ощипали, что ль?
   — Метлу-то придержи! — не поворачиваясь к нему, внятно проговорил Говорков. — Расшлепался…
   Глазки парня со шрамом грозно блеснули: что позволяет себе этот фраер с валютной статьей? Но тут машину тряхнуло на очередном ухабе — тесная полутьма выдохнула отборный мат, однако Савелий расслышал шепот краснолицего:
   — Не вяжись, я с ним в трюме парился… Видел, менты, его везде в браслетах таскают?.. Побздехивают, как бы носы им снова не порасквасил…
   Машину вновь тряхнуло, и Савелий перехватил краем глаза Каленого, шептавшего на ухо парню со шрамом:
   — Одно слово: бешеный! И кликуха такая…
   Ехали долго, молчали, вдруг тишину нарушил чей-то голос:
   — Что, братва, может, покурим?
   — Я тебе покурю! — тут же отозвался молоденький солдат за решетчатой перегородкой. — Потерпишь…
   — Слушай, начальник, куда нас кинут? — решив «пообщаться», спросил парень со шрамом.
   Солдат, покосившись на спящего сержанта, нехотя обрезал:
   — Не разговаривать!
   — Не будь фраером! Чего секреты разводишь? — протянул тот, но солдат демонстративно отвернулся и стал смотреть в окно. Тогда парень со шрамом решил подначить его.
   — Хотя чего я тебя спрашиваю: первогодок… — ухмыльнулся он. — Был бы дед, может, и доверили бы, а так… Не знаешь, так и скажи, а то темнишь — «не разговаривать».
   — Это я-то не знаю? — обиделся солдат. — Ошибаешься, на пятерку вас, вот! — с достоинством заявил он.
   Одобрительный смех смутил солдата: провел его парень со шрамом. Он покачал головой, хотел что-то сказать, но только махнул рукой.
   — Да ты не серчай, начальник, сейчас приедем и сами узнаем этот «секрет»… Кроме пятерки, здесь еще зоны есть: тройка, семерка, десятка…
   — Старые сведения, — усмехнулся солдат. — Закрыли десятку, там теперь семнадцатая, женская…
   — Бабская? Ништяк! Может, заочницу словлю? Может, адресок подкинешь?
   — Зачем тебе заочницы? На пятерке своих Маш хватает! — рассмеялся словоохотливый «начальник».
   — Не-е-ет, — с серьезной миной протянул парень, — завязал я с этим делом наглухо!
   — Узлом, что ли? Чего так?
   — За СПИД слыхал? Страшная штука, говорят… Хуже проказы: гниет человек изнутри и не знаете том… А все лидеры!
   — Лапу?
   — Вот тебе и ну! Так что прекращай!
   — Чего прекращай?
   — Чего, чего… С педерастами, говорю, прекращай баловаться! В машине загоготали.
   — Чтобы я? Да никогда в жизни! — не на шутку обиделся солдат. — У нас и баб для этого хватает…
   — Много вы их видите…
   — Хватает, свобода — все-таки не зона!
   — Распустил хвост… Один человек, умный, между прочим, сказал, что весь мир делится на тех, кто временно за решеткой, и тех, кто временно на свободе!
   Дружный хохот опять взорвал тишину тайги. С пустых елок посыпался снег.
   — Хорош! Развеселились… — рассердился конвойный. — Как бы там ни говорил твой «умный человек», но пока ты за решеткой, а не я…
   — Это как посмотреть, — парень серьезно пожал плечами. — Я вот смотрю отсюда и вижу тебя… за решеткой… Кто-то истерично хохотнул.
   — Может, еще и поменяться предложишь? — съехидничал солдат.
   — Нет, — чуть помедлив, ответил парень со шрамом. — Мне и здесь хорошо! Да и чем мы отличаемся, если подумать? Одевают, кормят почти одинаково, и у вас и у нас срок обозначен…
   — Скорей бы отслужить… — угрюмо вздохнул солдат.
   — Во дает! Только начал и уже — скорей!
   — Девять месяцев осталось! — буркнул он обидчиво.
   — Девять? А чего ж такой молодой?
   — А черт его знает! Такой уродился…
   — Видать, и не бреешься еще?
   — Не растет! — Он как бы начал оправдываться, но спохватился и покосился на дремавшего рядом сержанта. — Ладно, поболтали, будет!
   — Как скажешь, командир… Тишина продолжалась недолго.
   — Пятерка — ништяк! — бросил парень со шрамом. — Парился когда-то там…
   — Лесоповал? — спросил молоденький паренек, сидящий напротив.
   — Во, ляпнул! Лесоповал на семерке. Здесь мебельная фабрика, сувенирка по дереву и по металлу, механический цех, ящики еще колотят — для снарядов… Что еще? Да, швейка своя: джинсы мастрячат… В этот момент машина остановилась.
   — Вроде дома?! — обрадовался краснолицый.

ПЕРЕД ВАХТОЙ

   «Воронки» остановились напротив двухэтажного кирпичного здания с башней. В ней находился пункт наблюдения и контроля связи с вышками, раскиданными по периметру колонии. В обе стороны от здания протянулся высокий деревянный частокол с рядами колючей проволоки. А вот она — мечта каждого заключенного, — вахта: проходная, выпускающая на волю, украшенная выцветшим плакатом: «Честный труд — путь к досрочному освобождению!».
   Безмятежную тишину нет-нет да и нарушал противный клацающий звук — вызов-ответ охранника с вышки, — никуда от него не деться… Из проходной вышла полная женщина в добротном пальто. Следом за ней шагал капитан, сопровождавший этап.
   — Пятнадцать, значит? — спросила, поморщившись, женщина. — Собирай теперь их…
   — Ну что вы, товарищ майор! Я их еще на станции рассортировал… Наши в той машине. — Капитан взмахнул рукой, и крайний «воронок» сразу подъехал к воротам грязно-синего цвета. Капитан подошел и громко постучал.
   Издав противный скрежет, ворота медленно распахнулись, и оттуда показались трое: капитан с красной повязкой на рукаве, на которой крупными буквами было написано — ДПНК (дежурный помощник начальника колонии), прапорщик с повязкой НВН (начальник войскового наряда) и дежурный прапорщик.
   — Привет, Сана! — Дежурный помощник начальника колонии с улыбкой похлопал капитана по плечу.
   — Все к нам?
   — Нет, только пятнадцать! Остальные — на семерку!
   — С ними поедешь?
   — Да… Отвезу и сегодня же вернусь: забегай вечерком… Сообразим что-нибудь… Ну что, начнем?
   — Сейчас. — Дежурный помощник начальника колонии поморщился. — Может, в нарды перекинемся?
   — С часочек если, — взглянув на часы, неуверенно ответил капитан.
   — Не переживай, подождут… — У дежурного явно улучшилось настроение. — Давай. Им все равно до понедельника в зону не выйти…
   — Гепеуленко! — крикнул капитан.
   — Опухаю, товарищ капитан! — тут же отозвался сержант, распахнув боковую дверь машины.
   Автоматчики и проводники с собаками, стоящие полукругом, прекратили переминаться с ноги на ногу и напряженно уставились на машину.
   — Ну и фамилия у твоего сержанта! — хмыкнул дежурный помощник.
   — В роте его так и зовут: Гепеу, — улыбнулся капитан.
   Сержант снял замок с решетчатой двери, отгораживающей арестованных от конвоя, и хмуро пробасил с украинским акцентом:
   — По един, зараз, выходь! Руки взад! Новоприбывших завели в открытые ворота, которые сразу же закрылись за ними со знакомым скрежетом.
   Люди оказались в своеобразном тамбуре: перед ними были еще одни, такие же огромные ворота, ведущие на территорию зоны. Вскоре эти ворота распахнулись с не менее отвратительным визгом, чем первые.
   — Смазать не могут, суки! Аж но зуб заныл! — зло буркнул Сухонов, тот, что позволил себе возразить капитану на перроне, и уставился на шедшего к ним прапорщика-азербайджанца.
   — Жюлик, мэнэ слюшай!.. — приказал прапорщик, выговаривая слова со страшным акцентом. — Водный вещ ест? Или запрещенный… суда ложи…
   — А что нельзя-то? — спросил молодой парень, глупо улыбаясь.
   — Чо те надо? — ткнул его в бок краснолицый. — Куда лезешь?.. Веди в зону, начальник, задубели совсем!..
   — Стой, молчи! — сердито оборвал прапорщик. — Ты говорит, кода я сказать… Не можно: дэнги, часы, ноджик, наркотик… — Заметив парня в кожаном пальто, подошел, пощупал: — Продаваешь?
   — Сколько? — подмигнул тот.
   — Пят пакет чай! — для верности прапорщик растопырил пальцы на руке.
   — Плюс сотню! — подхватил парень.
   — Рубелей?
   — Нет, копеек! — хмыкнул он.
   — Ана сгниет, когда на вола видишь…
   — Пусть! Но месту, за полтора кеге чая?.. Не баран же я!
   — Кито баран?.. Идет на шмон! — разозлившись, прапорщик начал подталкивать всех к месту обыска у ворот, где стояли трое прапорщиков, одетых в синие халаты. Наиболее ершистые этапники матерно огрызались…
   Прапорщики производили обыск привычно быстро, профессионально. Выворачивали мешки, рюкзаки, откладывая в сторону то, что считали «неположенным» в зоне: спортивные костюмы, кроссовки, свитера… Если что-то из вещей им нравилось, предлагали отдать им, а некоторым, наиболее строптивым, вещи резали, рвали. Однако так поступали не со всеми: «опытным» и «грамотным» составляли опись, копию вручали владельцу, отобранные же вещи отправляли в камеру хранения, на вещевой склад.
   Изрядно облегченные после обыска, вновь прибывшие вышли в зону, и прапорщик-азербайджанец подвел их к входу на вахту.
   — Стоит злее! — бросил он. С того места, где они стояли, был виден огромный плац, на котором проводились дневные и вечерние проверки спецконтингента. Вокруг плаца располагались семь двухэтажных бараков, где по отрядам жили заключенные. Тут же разместилось и несколько одноэтажных строений: столовая-клуб, дом быта (с парикмахерской, баней, сапожной мастерской, столяркой и вещевым складом), санчасть. Несколько на отшибе находился административный корпус (со штабом, магазином зоны и нарядной). Все строения, кроме магазина и штрафного изолятора — ШИЗО, были деревянными…
   Новоприбывшим ждать пришлось долго. Многие, стараясь согреться, мчали пританцовывать, хлопать себя по бокам. Савелий стоял почти неподвижно, лишь изредка переступал ногами в яловых сапогах. Ресницы и брови его, покрытые инеем, поблескивали на ярком зимнем солнце. Губы, посиневшие от холода, были крепко сжаты.
   — Они чо, падлы, заморозить нас решили?! — сплюнул парень с красным лицом.
   Наконец из проходной вышел начальник войскового наряда и заглянул в список.
   — Букреев! — вызвал он. — Заходи!.. Приготовиться Сухонову…
   — Ты булками шевели: мы давно уже готовы! — перебил его дерзкий Сухонов.
   Прапорщик бросил на него недовольный взгляд, но ушел, ничего не сказав…
   Вызванный отсутствовал долго. «Если так с каждым будут возиться — больше часа проторчим!» — подумал Савелий.
   — С такими темпами нас можно будет на больничку отправлять сразу после знакомства! — словно подслушав его мысли, заметил тучный мужчина, похлопывая себя по бокам…
   Когда очередь дошла до Савелия Говоркова, он настолько замерз, что губы одеревенели и не слушались. Войдя в комнату дежурного помощника начальника колонии и закинув одеяло на плечо. Говорков остановился перед внушительным облезлым столом с устаревшим переговорным устройством.
   Начальник войскового наряда, стоя в дверях, наблюдал за тем, как дежурный помощник играл в нарды с капитаном, привезшим этапников.
   Невозмутимо бросив кости, дежурный помощник передвинул фишки на доске и медленно поднял на Савелия красное, по всему видно — с похмелья, лицо.
   — На пляж собрался, что ли — ехидно усмехнулся он и повернулся к капитану. — У нас вроде тепло, а, Саго?
   — Точно… Тридцать два градуса… минус! — серьезно подхватил тот и рассмеялся.
   Савелий посмотрел на него, как смотрят на больного.
   — А я думал, сорок градусов… вчерашнего… — спокойно сказал он, подошел к батарее отопления и не спеша, словно в гостях, начал отогревать озябшие руки.
   Не выдержав, начальник войскового наряда прыснул в кулак. Видимо, именно это больше всего задело двух капитанов.
   — Ты погляди на него!.. Ты что, у тещи на блинах? — возмутился капитан.
   — Встать! Встать, как положено! — взвизгнул дежурный помощник начальника колонии.
   — Не орите… — бросил Савелий, однако выпрямился и негромко, но четко доложил, будто отвечая на вопрос: — Говорков Савелий Кузьмич, шестьдесят пятый, статья восемьдесят восьмая, часть вторая, девять лет строгого режима…
   — Валютчик, а гонору на сто сорок шестую… — съехидничал капитан.
   — Мальчишка! Да я тебя… ты у меня… Сгною! — задыхаясь от злости, бессвязно выкрикивал дежурный помощник начальника колонии. — Я же тебя с говном… Куда ты лезешь? Мальчишка…
   — Афанасьич! Взгляни-ка… — капитан ткнул пальцем в дело Савелия.
   — Вот как? Он, оказывается, еще и нарушитель режима!.. — пробежав запись в карточке Говоркова, обрадовано воскликнул тот. — У нас четырнадцатая камера свободна? — спросил он начальника войскового наряда.
   — Свободна… но там… — прапорщик поморщился, напоминая о чем-то.
   — Ничего, за два дня не околеет! — зло усмехнулся дежурный помощник. — Пусть мозги чуть-чуть проветрит… В наручники его!..
   — До понедельника в них сидеть будешь… — мстительно бросил он Савелию, который никак не отреагировал на эти угрозы. — В одиночке! И в наручниках… Здесь тебе не Бутырка: обломаем быстро…
   После «знакомства» всех привели в кирпичное приземистое строение с длинным коридором, по обе стороны которого тянулись многочисленные двери камер.
   — Слушай, начальник, это что же, мы в ШИЗО давиться будем? — спросил неугомонный Сухонов.
   — Только до понедельника… Питание — на общих основаниях, — словно оправдываясь, поморщился начальник войскового наряда.
   — А его зачем в браслеты закопали? Здесь же зона…
   — Начальству виднее… — Прапорщик повернулся к дежурному по ШИЗО.
   — Четырнадцать — в первую, его — в четырнадцатую. — Он кивнул на Савелия и фыркнул: — Надо же, как совпало: четырнадцать в одну, а одного — в четырнадцатую… Наручники не снимать до понедельника!
   — Как? — удивился дежурный.
   — А так! Сказано — выполняй! — раздосадовано бросил начальник войскового наряда и быстро пошел к выходу.

В КАМЕРЕ ШИЗО

   Камера, где оказался Савелий, была очень маленькая: метра два шириной и три — длиной, тусклая лампочка высвечивала бугристые бетонные стены, ведро-парашу, прикрытую крышкой, да алюминиевую кружку, валявшуюся на полу в переднем углу. У самого потолка — окошечко с мощной решеткой. Стекла не было, низ окошка так тянуло, что небольшая толстая труба отопления совершенно не справлялась с холодом.
   Савелий дыхнул, и изо рта повалил густой пар. Сбросив одеяло на пол, он ухватился за один его край скованными руками, на другой наступил ногой и, помогая зубами, оторвал изрядный кусок. Прикинув на глазок размеры окошка, сложил лоскут втрое, взобрался кое-как на трубу и попытался зацепить его за верхний край решетки, покрытой густым слоем инея. Пальцы Савелия скользнули, и, не удержавшись, он завалился на спину, больно ударившись затылком о деревянный пол. Тряхнув головой, словно восстанавливая в ней порядок мыслей, Савелий снова взобрался на трубу и осторожно, не торопясь, повторил все снова. На этот раз зацепить лоскут удалось, но попытка заткнуть его с другой стороны закончилась падением… Савелий падал и упрямо взбирался на батарею… опять падал и опять взбирался, пока наконец не заткнул окошечко со всех сторон.
   Внимательно осмотрев свою работу, он удовлетворенно опустился на дощатый пол, отдохнул немного, потом укутался в остатки одеяла и попытался уснуть…
   То ли от холода, то ли от воспоминаний сон не приходил…
   На следующий день рано утром Говоркова разбудило лязганье запоров. Цельнометаллическая дверь резко распахнулась. В камеру вошли трое: толстенький майор, начальник войскового наряда и дежурный прапорщик по ШИЗО.
   — Тебя что, подъем не касается? — закричал майор, сотрясая брюшком. — Встать!
   Савелий медленно поднялся, опираясь на руки в «браслетах». Молоденький начальник войскового наряда с интересом посмотрел на него, потом уткнулся в пластиковую доску, на которой отмечались все движения в зоне: кто пришел этапом или ушел на этап, сколько человек на работе, сколько в санчасти, сколько освобождено от работы, сколько на свидании, сколько в штрафном изоляторе и так далее.
   — Та-а-ак… — протянул майор, придирчиво осматривая камеру с явным намерением найти что-либо запретное, потом, взглянув на Савелия, засыпал его вопросами:
   — Почему в наручниках? Почему один в камере? С нового этапа, что ли? За Савелия ответил дежурный по ШИЗО.
   — С этапа он… Зелинскому нагрубил… — Он вдруг смутился.
   — А ты что молчишь? Не жалуешься? Или поделом наказал замком роты? Савелий молча смотрел в стену мимо майора.
   — Характер решил показать? Ну-ну… Мы тебе его здесь быстро обломаем! — усмехнулся тот. — Умник нашелся! — Вдруг заметил заткнутое окно. — Это что такое?.. Быстро снять!.. — приказал он, выходя из камеры.
   Дежурный прапорщик бросился к окошку. Сорвав лоскут с решетки, прапорщик взглянул на окошко, из которого сразу потянуло морозом, пожал плечами и бросил его назад в камеру.
   — Смотри… осторожнее, — тихо сказал он, кивнув на лоскут, и быстро вышел, захлопнув дверь камеры…

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

   В понедельник вновь прибывших привели в административный корпус. Длинный коридор сверкал чистыми, свежевымытыми полами и синими панелями стен. По обе стороны тянулись двери кабинетов со стеклянными табличками: «Нарядная», «Оперчасть», «Режимчасть», «Заместитель начальника по РОР», «Заместитель начальника по ПВР», «Заместитель начальника по производству»…
   В конце коридора на торцевой стене красовалось огромное полотно: на фоне стройки с башенными кранами был изображен, как его называли, «мужик в кепке» с дебильным лицом. В руке он держал красного цвета паспорт. Наверху большими буквами было написано: «На свободу — через труд»…
   В подтверждение этого лозунга все стены между кабинетами были заполнены различными графиками по выполнению плана, по итогам соревнования и огромной, в три ватманских листа, стенгазетой «учреждения».
   Новоэтапников остановили перед дверью, обитой черным кожзаменителем, с черной блестящей табличкой «Начальник учреждения — подполковник Чернышев И.П.».
   — Ждать вызова! — приказал прапорщик и, поправив складки на шинели, вошел в кабинет.
   Все расположились привычным порядком. Савелий встал третьим. Одеяло он сдернул в держал в руках. У многих были сумки, рюкзаки, мешки.
   Впереди Савелия стояли краснолицый парень и Сухонов.
   — Пойдем, — предложил Сухонов краснолицему,
   — стрельнем покурить, а то ухи опухли… — Они направились к выходу, и Савелий оказался первым у кабинета, дверь которого почти сразу распахнулась.
   — Встать по стенке, не мешать проходу людям! — бросил строго прапорщик. — Заходить по одному!.. Иди! — добавил он, кивнув Савелию.
   Савелий прошел на середину кабинета, спокойно опустив одеяло у дверей на пол. Огромный кабинет был заполнен администрацией зоны. За двухтумбовым столом сидел хозяин кабинета — мужчина лет пятидесяти в форме подполковника, его черные волосы припорошило сединой, лицо украшали очки в тонкой металлической оправе золотистого цвета. Слева от него, за небольшим столиком, прямо под полкой с цветным телевизором, сидела женщина, встречавшая этап у вахты. Сейчас она была в форме майора. Одиннадцать офицеров, от лейтенанта до майора, разместились полукругом на стульях вдоль стен.
   — Говорков Савелий Кузьмич, статья восемьдесят восьмая, часть вторая, девять лет строгого режима…
   — И тут же добавил: — Тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения! — Савелий доложил монотонно, но четко и уставился на портрет Горбачева, висевший над головой подполковника.
   Женщина быстро отыскала дело Говоркова и протянула начальнику, который молча пролистал его, лишь ненадолго останавливая внимание на некоторых листах, потом, не глядя на Савелия, спросил: