Твоя жизнь в некоторой степени зависит от твоих ботинок; ухаживай за ними как следует, но на это хватит и четверти часа каждый день, ибо жизнь твоя зависит еще от многого другого.
Один из моих спутников, гораздо более меня искушенный, сказал мне: "Когда ноги отказываются нести вас, надо идти головой". И это правда. Быть может, это и не совсем в порядке вещей, но не лучше ли идти головой, чем думать ногами, как это часто случается?
Если ты поскользнулся и падение было не очень тяжелым, ни на минуту не нарушай ритма движения и, уже поднимаясь, набирай снова свой темп. Зафиксируй хорошенько в памяти все обстоятельства твоего падения, но не позволяй своему телу снова пережить это воспоминание. Тело всегда стремится обратить на себя твое внимание, дрожью ли, одышкой, сердцебиением, ознобом, испариной или судорогами. Но оно очень чувствительно к презрению или безразличию, которые выказывает ему хозяин. Если оно ощущает, что жалобы эти тебя не проняли, ты не попался на удочку, если оно понимает, что тебя ничем не разжалобишь, оно тутже возвращается в строй и спокойно выполняет свою задачу.
Момент опасности
Разница между паникой и присутствием духа
Автоматизм (властелин или слуга)
2
Я предпочел бы все вам рассказать прямо сейчас. Поскольку это заняло бы очень много времени, вот начало истории. Может, всегда есть коварство в том, чтобы рассказывать начало и конец истории, ведь мы понимаем только промежуточные фазы. Но в основе событий была встреча, всякая встреча в каком-то смысле - начало, а эта встреча в особенности несет в себе всю историю.
То, о чем я хочу рассказать, настолько невероятно, что я должен принять некоторые меры предосторожности. Чтобы преподавать анатомию, принято пользоваться условными схемами, а не фотографиями, которые со всех точек зрения отличаются от изучаемого предмета, соотношения - те конкретно, что представляют собой вещь, которую надо узнать, - сохраняются. Так же поступил и я.
Вот как зародился проект экспедиции к Горе Аналог. Раз уж я начал, надо рассказать, что было дальше: как было доказано, что континент, доселе неизвестный, с горами гораздо более высокими, чем Гималаи, существует на нашей Земле; почему его до сих пор не заметили, как мы добрались до него, с какими существами мы там познакомились; как именно другая экспедиция, преследующая другие цели, едва не погибла самым ужасающим образом; как мало-помалу мы начали укореняться, если можно так выразиться, в этом новом мире; и как все-таки это путешествие, едва только началось...
Очень высоко и очень далеко, над кругами все более высоких пиков и по ту сторону их, над снегами, становящимися все белее и белее, в ослепительном блеске, который глазу не по силам вынести, невидимая из-за этой чрезмерной ослепительности, возвышается вершина Горы Аналог. "Там, на вершине, которая острее самой тонкой иглы, - тот, кто заполняет собой все пространства. Там, наверху, в самом хрупком воздухе, где все превращается в лед, продолжает существовать только он один - кристалл бесконечной прочности. Там, наверху, в пылающем небе, где все сгорает, продолжает существовать только вечный накал. Там, в центре всего, - тот, кто видит все свершения, видит и начало, и конец их". Вот что поют здесь, в горах. Так оно и есть. "Ты говоришь, так оно и есть, но если становится чуть холоднее, сердце твое превращается в крота; если становится чуть теплее, голову твою наполняет туча мух, если ты проголодался, тело твое становится ослом, бесчувственным к палочным ударам, если ты устал, ноги твои сумеют постоять за себя!" Это еще одна песня, которую поют в горах, пока я пишу, пока придумываю, как именно обряжу эту правдоподобную историю, чтобы в нее можно было поверить.
3
Самые разные голоса еще были слышны. Был и тот, и другой выбор во всем том, что они говорили. Один рассказывал о человеке, который, спустившись с вершин, оказывается внизу и видит лишь свое непосредственное окружение. "Но у него есть воспоминание о том, что он видел, и это может помочь ему жить. Когда больше не можешь видеть, можешь знать; и ты способен свидетельствовать о том, что увидел". Другой говорил о ботинках, рассказывал, что каждый гвоздик, каждый крючочек становится, как бы сказать, чувствительным, как палец, ощупывающий почву и цепляющийся за каждую неровность; "и все-таки это всего лишь ботинки, с ними не рождаются, и каждый день надо потратить четверть часа, чтобы содержать их в хорошем состоянии. Тогда как ноги - с ними рождаются, и с ними и умрешь, по крайней мере, так все думают; но так ли это на самом деле? Разве нет ног, которые переживают тех, кому принадлежат, или, наоборот, умирают раньше своих хозяев?" (этому голосу я велел замолчать, он становился эсхатологичным). Еще один говорил об Олимпе и о Голгофе, четвертый - о патологическом эритроцитозе и особенностях метаболизма у тех, кто обитает в горах. И еще один наконец заявил, что "мы ошибаемся, полагая, что очень мало легенд связано с высокогорьем, и что он, во всяком случае, знает одну замечательную легенду". Он еще добавил, что, честно говоря, гора в этой легенде скорее декорация, а не символ и что подлинное место действия в этой истории - "перекресток, где встречается человеческое сообщество с высшей культурой, то место, где увековечивается установленная истина". Страшно заинтригованный, я попросил рассказать мне эту историю. Вот она. Я выслушал ее и постараюсь со всем тщанием и точностью, на какие способен, ее воспроизвести - я хочу сказать этим, что вы найдете здесь всего лишь бледное и приблизительное изложение.
4
В один из дней одного из августов я спускался из белоснежных, едких и труднопроходимых районов, где шел шквальный мелкий град и гремели бури. Я знал, что различные обстоятельства долго еще будут мешать мне вернуться в воздушные края с растрескавшимися гребнями, танцующими в открытом небе, с иллюзорными верхами и низами белых горных карнизов, прочерченных сверху в сизо-черной пропасти, обрушивающихся в разгаре безмолвного послеполудня; среди склонов с прорубленными кулуарами, сверкающих голым льдом, откуда идет обстрел и пахнет серой. Еще раз мне захотелось почуять зеленые ароматы расщелины, нащупать желоб, скользить между обваливающимися массивами, укрепить связки, оценить непостоянство порывов ветра, слушать, как звенит на льду сталь и как катятся маленькие хрустальные обломки к ловушке коварной ледниковой трещины - приспособления для убийства, припудренного и задекорированного драгоценными камнями, - прочертить дорожку в брильянтах и муке, довериться двум обрывкам пеньки и есть чернослив в центре космического пространства. Пересекая сверху вниз скатерть из облаков, я остановился у первых же камнеломок перед шквальным обвалом альпийского творога: гигантский шлейф с перламутровыми складками спиралью спускался к огромной пустыне камней на дне пропасти.
Теперь мне предстояло долго оставаться внизу, валяться на диване или собирать цветы, засунув ледоруб под шкаф. Тогда я вспомнил, кто я, что по профессии своей я - литератор. И что у меня есть прекрасная возможность использовать это ремесло по назначению, а именно - говорить, а не действовать. Не в силах бегать по горам, я их воспою, оставаясь внизу. Должен признаться, что у меня такое намерение было. Но, по счастью, от него пошел дурной запах: запах той литературы, которая является крайним средством, запах слов, выстраиваемых в строчки для того, чтобы ничего не делать или утешаться, когда ничего больше не можешь.
Я стал думать более серьезно, с той тяжеловесностью и неловкостью, с какой поворачивается мысль, когда, победив скалу и лед, одерживаешь победу над своим телом. Я буду говорить не о горе, но с ее помощью. Говоря языком горы, я расскажу о другой горе, которая одна-единственная есть путь, связующий землю с небом, и буду говорить не для того, чтобы отступить, а для того, чтобы призвать.
И вся история - моя история, вплоть до сегодняшнего дня, убранная в горные слова, - предстала предо мной. Вся история, на которую уйдет много времени, чтобы ее рассказать; и еще мне понадобится время на то, чтобы прожить ее до конца*.
С группой друзей я отправлялся на поиски Горы, которая есть путь, связующий Землю с Небом, Горы, которая должна существовать где-то на нашей планете и должна быть местом обитания человечества более высокой организации, чем наше; это было доказано (и вполне основательно) тем, кого мы называли отцом Соголем, нашим старшим товарищем, более сведущим во всем, что касается гор, который был руководителем нашей экспедиции.
...И вот мы высадились на неизвестном континенте, ядре высших субстанций, укорененных в земной коре, защищенном от любопытствующих и притязающих взглядов искривлением своего просгранства - подобно тому как капля ртути, благодаря своему поверхностному натяжению, неподвластна пальцу, пытающемуся проникнуть в ее сердцевину. Благодаря своим расчетам (забыв обо всем другом), благодаря своему желанию (оставив всякие другие чаяния), благодаря своим усилиям (отказавшись от всех удобств) - мы одолели вход в этот новый мир. Так нам казалось. Но позже мы узнали, что смогли оказаться у подножия Горы Аналог, потому, что невидимые врата этой невидимой страны были открыты для нас теми, кто их охраняет. Петух, зычно кукарекающий в молочный рассветный час, думает, что его пение пробуждает к жизни солнце; ребенок, кричащий в закрытой комнате, думает, что от его крика открывается дверь; но и солнце, и мать идут своими путями, проложенными законами, определяющими их сущность. Это они открыли нам дверь, те, которые видят нас даже тогда, когда мы их не можем видеть, и в ответ на наши ребяческие расчеты, нестойкие желания и скромные и неловкие усилия оказывают нам великодушный прием.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Итак, в пятой главе "Горы Аналог", на середине фразы Рене Домаль остановился. Его обходительность не позволила ему просить подождать посетителя, постучавшегося к нему в дверь тем апрельским днем 1944 года. Это было последнее, что он написал.
Близкий его друг А. Роллан де Реневиль, который не мог не знать, что дни Домаля сочтены, придумал, как попросить его рассказать о дальнейшем развитии событий в романе. Реневиль сказал, что его жена Кассильда, прочитавшая все написанное, жаждет узнать, чем у них там все закончилось, и ждать у нее нет терпения. Со своей обычной озорной серьезностью Рене Домаль изложил краткое содержание того, что должно произойти:
"В пятой и шестой главах я собираюсь описать экспедицию, в которую отправилась четверка струсивших. Помните, в самом начале было еще четыре персонажа: Жюли Бонасс - бельгийская актриса, Бенито Чикориа - дамский портной, Эмиль Горж - журналист и Альфонс Камар - плодовитый поэт; все они дали задний ход еще до того, как мы начали всерьез собираться в путь. Однако в конце концов они, взяв в компанию еще нескольких друзей, решили организовать собственную экспедицию к Горе Аналог, так как были убеждены, что мы обдурили их: раз уж мы отправились открывать эту пресловутую гору, то не затем же, чтобы познакомиться там с высшей человеческой расой. Поэтому они и считали нас шутниками. Они думали, что гора непременно таит под собой нефть, золото или еще какие-нибудь сокровища, ревниво охраняемые людьми, которых непременно надо победить. И потому они снарядили настоящий военный корабль, оснастив его самым мощным и самым современным оборудованием, какое только могли сыскать, и снялись с якоря. Во время путешествия на их долю выпало множество приключений; когда же они оказались в пределах видимости Горы Аналог, то собрались обрушить на нее всю свою огневую мощь. Но поскольку законы, действующие там, им были неведомы, они попали в водоворот. Обреченные на бесконечное и медленное вращение, они, конечно, могли бомбардировать побережье, но все их снаряды бумерангом обращались против них же самих. Участь их была смехотворна. В конце я хочу порассуждать об одном из основных законов Горы Аналог. Чтобы достичь вершины, ты должен совершать переходы от стоянки к стоянке. Но прежде чем отправиться к новому привалу, ты всякий раз, уходя, должен приуготовить тех, кто придет занять это место следом за тобой. И лишь приуготовив их, ты можешь подниматься выше. Вот почему, прежде чем отправиться к следующему привалу, мы должны были вернуться вниз, чтобы передать то, что мы узнали, другим искателям..."
Возможно, Рене Домаль прояснил бы, что он имел в виду, говоря об этих приуготовлениях. Потому что свою обыденную жизнь он посвятил тому, чтобы для трудного путешествия к Горе Аналог приуготовить множество умов.
Заглавие последней главы должно было быть таким:
"Ну а вы, что вы ищете?"
Вопрос этот более тревожен и более продуктивен, чем весь огромный свод ответов на него, это тот вопрос, на который каждый из нас в конце концов должен дать себе ответ. Прямо и отважно остаться один на один с этим вопросом - значит нанести удар по тому существу, что спит глубоко на дне каждого из нас, а затем - мучительно, но с полной ясностью сознания вслушиваться в звуки, которые оно посылает в ответ.
В конце своей короткой жизни, хоть он и был всего лишь на пороге собственных исканий, Рене Домаль уже мог распознать, где пустота, а где цельность и отзвук. И именно потому, что работа его была прервана, нам хотелось бы лучше понять ее и узнать, в каком направлении он двигался.
Однажды Рене Домалю представился случай в точных и сжатых формулах описать путь, который он видел перед собой. Эти слова звучат в одном из последних его писем ко мне:
"Таким образом я подытоживаю для себя то, что мне хочется передать работающим здесь вместе со мной:
Я мертв, потому что у меня нет устремления;
У меня нет устремления, потому что я думаю, что обладаю;
Я думаю, что обладаю, потому что не пытаюсь дать.
Пытаясь дать, понимаешь, что у тебя ничего нет;
Поняв, что у тебя ничего нет, пытаешься отдать себя;
Пытаясь отдать себя, понимаешь, что ты ничто;
Поняв, что ты ничто, ты стремишься стать;
Стремясь стать, ты начинаешь жить.
Вера Домаль
Один из моих спутников, гораздо более меня искушенный, сказал мне: "Когда ноги отказываются нести вас, надо идти головой". И это правда. Быть может, это и не совсем в порядке вещей, но не лучше ли идти головой, чем думать ногами, как это часто случается?
Если ты поскользнулся и падение было не очень тяжелым, ни на минуту не нарушай ритма движения и, уже поднимаясь, набирай снова свой темп. Зафиксируй хорошенько в памяти все обстоятельства твоего падения, но не позволяй своему телу снова пережить это воспоминание. Тело всегда стремится обратить на себя твое внимание, дрожью ли, одышкой, сердцебиением, ознобом, испариной или судорогами. Но оно очень чувствительно к презрению или безразличию, которые выказывает ему хозяин. Если оно ощущает, что жалобы эти тебя не проняли, ты не попался на удочку, если оно понимает, что тебя ничем не разжалобишь, оно тутже возвращается в строй и спокойно выполняет свою задачу.
Момент опасности
Разница между паникой и присутствием духа
Автоматизм (властелин или слуга)
2
Я предпочел бы все вам рассказать прямо сейчас. Поскольку это заняло бы очень много времени, вот начало истории. Может, всегда есть коварство в том, чтобы рассказывать начало и конец истории, ведь мы понимаем только промежуточные фазы. Но в основе событий была встреча, всякая встреча в каком-то смысле - начало, а эта встреча в особенности несет в себе всю историю.
То, о чем я хочу рассказать, настолько невероятно, что я должен принять некоторые меры предосторожности. Чтобы преподавать анатомию, принято пользоваться условными схемами, а не фотографиями, которые со всех точек зрения отличаются от изучаемого предмета, соотношения - те конкретно, что представляют собой вещь, которую надо узнать, - сохраняются. Так же поступил и я.
Вот как зародился проект экспедиции к Горе Аналог. Раз уж я начал, надо рассказать, что было дальше: как было доказано, что континент, доселе неизвестный, с горами гораздо более высокими, чем Гималаи, существует на нашей Земле; почему его до сих пор не заметили, как мы добрались до него, с какими существами мы там познакомились; как именно другая экспедиция, преследующая другие цели, едва не погибла самым ужасающим образом; как мало-помалу мы начали укореняться, если можно так выразиться, в этом новом мире; и как все-таки это путешествие, едва только началось...
Очень высоко и очень далеко, над кругами все более высоких пиков и по ту сторону их, над снегами, становящимися все белее и белее, в ослепительном блеске, который глазу не по силам вынести, невидимая из-за этой чрезмерной ослепительности, возвышается вершина Горы Аналог. "Там, на вершине, которая острее самой тонкой иглы, - тот, кто заполняет собой все пространства. Там, наверху, в самом хрупком воздухе, где все превращается в лед, продолжает существовать только он один - кристалл бесконечной прочности. Там, наверху, в пылающем небе, где все сгорает, продолжает существовать только вечный накал. Там, в центре всего, - тот, кто видит все свершения, видит и начало, и конец их". Вот что поют здесь, в горах. Так оно и есть. "Ты говоришь, так оно и есть, но если становится чуть холоднее, сердце твое превращается в крота; если становится чуть теплее, голову твою наполняет туча мух, если ты проголодался, тело твое становится ослом, бесчувственным к палочным ударам, если ты устал, ноги твои сумеют постоять за себя!" Это еще одна песня, которую поют в горах, пока я пишу, пока придумываю, как именно обряжу эту правдоподобную историю, чтобы в нее можно было поверить.
3
Самые разные голоса еще были слышны. Был и тот, и другой выбор во всем том, что они говорили. Один рассказывал о человеке, который, спустившись с вершин, оказывается внизу и видит лишь свое непосредственное окружение. "Но у него есть воспоминание о том, что он видел, и это может помочь ему жить. Когда больше не можешь видеть, можешь знать; и ты способен свидетельствовать о том, что увидел". Другой говорил о ботинках, рассказывал, что каждый гвоздик, каждый крючочек становится, как бы сказать, чувствительным, как палец, ощупывающий почву и цепляющийся за каждую неровность; "и все-таки это всего лишь ботинки, с ними не рождаются, и каждый день надо потратить четверть часа, чтобы содержать их в хорошем состоянии. Тогда как ноги - с ними рождаются, и с ними и умрешь, по крайней мере, так все думают; но так ли это на самом деле? Разве нет ног, которые переживают тех, кому принадлежат, или, наоборот, умирают раньше своих хозяев?" (этому голосу я велел замолчать, он становился эсхатологичным). Еще один говорил об Олимпе и о Голгофе, четвертый - о патологическом эритроцитозе и особенностях метаболизма у тех, кто обитает в горах. И еще один наконец заявил, что "мы ошибаемся, полагая, что очень мало легенд связано с высокогорьем, и что он, во всяком случае, знает одну замечательную легенду". Он еще добавил, что, честно говоря, гора в этой легенде скорее декорация, а не символ и что подлинное место действия в этой истории - "перекресток, где встречается человеческое сообщество с высшей культурой, то место, где увековечивается установленная истина". Страшно заинтригованный, я попросил рассказать мне эту историю. Вот она. Я выслушал ее и постараюсь со всем тщанием и точностью, на какие способен, ее воспроизвести - я хочу сказать этим, что вы найдете здесь всего лишь бледное и приблизительное изложение.
4
В один из дней одного из августов я спускался из белоснежных, едких и труднопроходимых районов, где шел шквальный мелкий град и гремели бури. Я знал, что различные обстоятельства долго еще будут мешать мне вернуться в воздушные края с растрескавшимися гребнями, танцующими в открытом небе, с иллюзорными верхами и низами белых горных карнизов, прочерченных сверху в сизо-черной пропасти, обрушивающихся в разгаре безмолвного послеполудня; среди склонов с прорубленными кулуарами, сверкающих голым льдом, откуда идет обстрел и пахнет серой. Еще раз мне захотелось почуять зеленые ароматы расщелины, нащупать желоб, скользить между обваливающимися массивами, укрепить связки, оценить непостоянство порывов ветра, слушать, как звенит на льду сталь и как катятся маленькие хрустальные обломки к ловушке коварной ледниковой трещины - приспособления для убийства, припудренного и задекорированного драгоценными камнями, - прочертить дорожку в брильянтах и муке, довериться двум обрывкам пеньки и есть чернослив в центре космического пространства. Пересекая сверху вниз скатерть из облаков, я остановился у первых же камнеломок перед шквальным обвалом альпийского творога: гигантский шлейф с перламутровыми складками спиралью спускался к огромной пустыне камней на дне пропасти.
Теперь мне предстояло долго оставаться внизу, валяться на диване или собирать цветы, засунув ледоруб под шкаф. Тогда я вспомнил, кто я, что по профессии своей я - литератор. И что у меня есть прекрасная возможность использовать это ремесло по назначению, а именно - говорить, а не действовать. Не в силах бегать по горам, я их воспою, оставаясь внизу. Должен признаться, что у меня такое намерение было. Но, по счастью, от него пошел дурной запах: запах той литературы, которая является крайним средством, запах слов, выстраиваемых в строчки для того, чтобы ничего не делать или утешаться, когда ничего больше не можешь.
Я стал думать более серьезно, с той тяжеловесностью и неловкостью, с какой поворачивается мысль, когда, победив скалу и лед, одерживаешь победу над своим телом. Я буду говорить не о горе, но с ее помощью. Говоря языком горы, я расскажу о другой горе, которая одна-единственная есть путь, связующий землю с небом, и буду говорить не для того, чтобы отступить, а для того, чтобы призвать.
И вся история - моя история, вплоть до сегодняшнего дня, убранная в горные слова, - предстала предо мной. Вся история, на которую уйдет много времени, чтобы ее рассказать; и еще мне понадобится время на то, чтобы прожить ее до конца*.
С группой друзей я отправлялся на поиски Горы, которая есть путь, связующий Землю с Небом, Горы, которая должна существовать где-то на нашей планете и должна быть местом обитания человечества более высокой организации, чем наше; это было доказано (и вполне основательно) тем, кого мы называли отцом Соголем, нашим старшим товарищем, более сведущим во всем, что касается гор, который был руководителем нашей экспедиции.
...И вот мы высадились на неизвестном континенте, ядре высших субстанций, укорененных в земной коре, защищенном от любопытствующих и притязающих взглядов искривлением своего просгранства - подобно тому как капля ртути, благодаря своему поверхностному натяжению, неподвластна пальцу, пытающемуся проникнуть в ее сердцевину. Благодаря своим расчетам (забыв обо всем другом), благодаря своему желанию (оставив всякие другие чаяния), благодаря своим усилиям (отказавшись от всех удобств) - мы одолели вход в этот новый мир. Так нам казалось. Но позже мы узнали, что смогли оказаться у подножия Горы Аналог, потому, что невидимые врата этой невидимой страны были открыты для нас теми, кто их охраняет. Петух, зычно кукарекающий в молочный рассветный час, думает, что его пение пробуждает к жизни солнце; ребенок, кричащий в закрытой комнате, думает, что от его крика открывается дверь; но и солнце, и мать идут своими путями, проложенными законами, определяющими их сущность. Это они открыли нам дверь, те, которые видят нас даже тогда, когда мы их не можем видеть, и в ответ на наши ребяческие расчеты, нестойкие желания и скромные и неловкие усилия оказывают нам великодушный прием.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Итак, в пятой главе "Горы Аналог", на середине фразы Рене Домаль остановился. Его обходительность не позволила ему просить подождать посетителя, постучавшегося к нему в дверь тем апрельским днем 1944 года. Это было последнее, что он написал.
Близкий его друг А. Роллан де Реневиль, который не мог не знать, что дни Домаля сочтены, придумал, как попросить его рассказать о дальнейшем развитии событий в романе. Реневиль сказал, что его жена Кассильда, прочитавшая все написанное, жаждет узнать, чем у них там все закончилось, и ждать у нее нет терпения. Со своей обычной озорной серьезностью Рене Домаль изложил краткое содержание того, что должно произойти:
"В пятой и шестой главах я собираюсь описать экспедицию, в которую отправилась четверка струсивших. Помните, в самом начале было еще четыре персонажа: Жюли Бонасс - бельгийская актриса, Бенито Чикориа - дамский портной, Эмиль Горж - журналист и Альфонс Камар - плодовитый поэт; все они дали задний ход еще до того, как мы начали всерьез собираться в путь. Однако в конце концов они, взяв в компанию еще нескольких друзей, решили организовать собственную экспедицию к Горе Аналог, так как были убеждены, что мы обдурили их: раз уж мы отправились открывать эту пресловутую гору, то не затем же, чтобы познакомиться там с высшей человеческой расой. Поэтому они и считали нас шутниками. Они думали, что гора непременно таит под собой нефть, золото или еще какие-нибудь сокровища, ревниво охраняемые людьми, которых непременно надо победить. И потому они снарядили настоящий военный корабль, оснастив его самым мощным и самым современным оборудованием, какое только могли сыскать, и снялись с якоря. Во время путешествия на их долю выпало множество приключений; когда же они оказались в пределах видимости Горы Аналог, то собрались обрушить на нее всю свою огневую мощь. Но поскольку законы, действующие там, им были неведомы, они попали в водоворот. Обреченные на бесконечное и медленное вращение, они, конечно, могли бомбардировать побережье, но все их снаряды бумерангом обращались против них же самих. Участь их была смехотворна. В конце я хочу порассуждать об одном из основных законов Горы Аналог. Чтобы достичь вершины, ты должен совершать переходы от стоянки к стоянке. Но прежде чем отправиться к новому привалу, ты всякий раз, уходя, должен приуготовить тех, кто придет занять это место следом за тобой. И лишь приуготовив их, ты можешь подниматься выше. Вот почему, прежде чем отправиться к следующему привалу, мы должны были вернуться вниз, чтобы передать то, что мы узнали, другим искателям..."
Возможно, Рене Домаль прояснил бы, что он имел в виду, говоря об этих приуготовлениях. Потому что свою обыденную жизнь он посвятил тому, чтобы для трудного путешествия к Горе Аналог приуготовить множество умов.
Заглавие последней главы должно было быть таким:
"Ну а вы, что вы ищете?"
Вопрос этот более тревожен и более продуктивен, чем весь огромный свод ответов на него, это тот вопрос, на который каждый из нас в конце концов должен дать себе ответ. Прямо и отважно остаться один на один с этим вопросом - значит нанести удар по тому существу, что спит глубоко на дне каждого из нас, а затем - мучительно, но с полной ясностью сознания вслушиваться в звуки, которые оно посылает в ответ.
В конце своей короткой жизни, хоть он и был всего лишь на пороге собственных исканий, Рене Домаль уже мог распознать, где пустота, а где цельность и отзвук. И именно потому, что работа его была прервана, нам хотелось бы лучше понять ее и узнать, в каком направлении он двигался.
Однажды Рене Домалю представился случай в точных и сжатых формулах описать путь, который он видел перед собой. Эти слова звучат в одном из последних его писем ко мне:
"Таким образом я подытоживаю для себя то, что мне хочется передать работающим здесь вместе со мной:
Я мертв, потому что у меня нет устремления;
У меня нет устремления, потому что я думаю, что обладаю;
Я думаю, что обладаю, потому что не пытаюсь дать.
Пытаясь дать, понимаешь, что у тебя ничего нет;
Поняв, что у тебя ничего нет, пытаешься отдать себя;
Пытаясь отдать себя, понимаешь, что ты ничто;
Поняв, что ты ничто, ты стремишься стать;
Стремясь стать, ты начинаешь жить.
Вера Домаль