Домнин А.. Поход на Югру

   - Дай власть, - взмолился умирающий с голоду.
   - Ты просишь только власти? - усмехнулся господь. - Все можно взять силой, кроме любви. А любовь дороже всех сокровищ.
   - Дай мне любовь, - запросил умирающий с голоду.
   - Я могу дать тебе любовь, - сказал господь. - Но разве только в одной любви счастье?
   - Дай мне счастье! - закричал умирающий.
   И умер с голоду.
   Зашиба вздохнул:
   - Вот так.
   Яков взял Зашибу за плечо и заглянул в лицо.
   - Правду говорят, что ты сын колдуна?
   - Правду, - серьезно ответил Зашиба. - А про правду и кривду тоже есть такой сказ...
   - Хватит, - остановил его Яков. - И вкусным отравиться можно. Если без меры потчуют.
   - Не-е, - замотал головой Омеля. - От переедания еще никто не умирал.
   А утром, когда собирались в путь, Омеля вдруг захохотал:
   - Ему, недоумку, кроме хлеба, и не надо ничего. А он, вишь ты, счастья захотел.
   Пока добирались до Устюга Великого, маленького городишки, из-за которого шли раздоры у новгородцев с суздальским князем, пала зима.
   Переснарядились по-зимнему. И снова студный ветер сушит щеки, а рубаха мокра от пота.
   Падает медленный снег на черные огнища на местах ночевок, падает на широкий лыжный след, уходящий вверх по Вычегде. Кружится над истоптанным болотом, где волки рвут брошенную ушкуйниками голову сохатого и хватают залитый кровью снег; над землянкой охотника-пармека, где причитают женщины, потому что чужие люди на лыжах унесли с собой весь запас рыбы и мяса.
   Парма... Тайга... Есть ли ей конец на земле? Тишина и снег, расписанный следами зверюшек и птиц. Чудится, что где-то в ее глубине, за дремлющими елями откроется вдруг хрустальное царство мороза и лешего.
   В верховьях Вычегды, близ волоков к Печоре и Каме, стоит почерневший домишко с изгородью. Видимо, это и есть Помоздинский погост. Яков еле сдержал себя, чтобы не побежать к нему во весь дух.
   Избенка была пуста, с заиндевелыми внутри стенами и запахом гнили. Столешницу выгрызли крысы, в углах бахрома тенет и копоти.
   А вокруг - ни следочка.
   Ушли от избы подальше, стали рубить шалаши и нодьи. Нарочно весело и шумно, чтоб забыть запустенье и холод покинутого жилья.
   Хлещет тишину топорный перестук. Мягко падают, прошуршав, снежные шапки с еловых лап и долго не оседает колючая белая пыль. Мелко вздрагивают ветки. И вдруг тяжелое дерево, словно выпрямившись от боли, замрет и рухнет со свистом, ломая мерзлые сучья.
   Яков думает о Помозде и его сыновьях. Вернулся к избенке, постоял, сняв шапку, и поклонился ей, перекрестившись. Земля - мачеха. Куда ни беги - везде мачеха.
   Вернулся к ушкуйникам притихший, будто враз осунулся и потемнел лицом. Омеля спросил:
   - Ведь мы того охотника косоглазого, что повстречали, ограбили. Все, как есть, унесли. Сгинут теперь его ребятишки. И он.
   Омеля знал, что такое голод. Яков зло ответил:
   - Ну, сгинут, тебе что за дело? Мы с тобой путь прокладываем господину Великому Новгороду. Понял?
   Савка врубился топором в толстую пихту. Рубил с остервенением, ухая при ударах. За ворот набился снег и таял, стекая струйками по спине.
   Кто-то подошел сзади. Савка оглянулся - Яков. Тихо, будто в шутку, сказал:
   - Тяжелая у тебя рука, Савка. Не доведись под нее попасть ненароком.
   У Савки прошел по спине озноб. Стиснул зубы и отвернулся. Неужели чувствует Яков недоброе?
   Ночь шла белесая и теплая. Дым от костров стелился низко, как полоса тумана, и щипал глаза.
   - Правду говорят, что в Югре люди рогаты и с песьими головами? И будто через дыру в скале торги ведут? - спросил Омеля.
   - Дурной ты, - выругался Яков. - Лучше спи, авось морозец совсем спадет.
   - Почто?
   - Храпу твоего не выносит: тает, как пар.
   У костра прыснули. Яков не смеялся. Омеля потер лоб, не зная, обижаться или нет. Сказал:
   - Напоперек спать не буду.
   Ратники повалились со смеху.
   Омеля постоял, плюнул и отошел.
   Ночью Савка подполз к нему. Омеля лежал на пихтовой хвое, забросив руки за голову.
   Белесая тьма колыхалась меж елей, выползала из-под хвои. Лес стал гуще и плотней придвинулся к костру. В вершине березки запутались звездочки и беспомощно подмигивали. Из темноты доносились шорохи. Казалось, кто-то осторожно бродит вокруг.
   "Фу-бу! Фу-бу!" - по-страшному ухнуло в тайге.
   Омеля вздрогнул, прислушался.
   - Леший.
   - Он, - шепнул Савка. - Заведет нас Яков в самые его лапы.
   - Не должен, - недоверчиво протянул Омеля. Помолчал и добавил:
   - Ну и жутко. Будто мы воры - в чужом терему хоронимся.
   "Фу-бу! Фу-бу!" - снова повторилось в тайге.
   - Шубу просит. Спросить у Якова да бросить ему шубу, лешему-то.
   - Придумаешь, - вздохнул Савка. - И так косится на тебя Яков. Говорит: лопаешь за четверых, а в работе не тароват. Посмешки-то не зазря устраивает.
   Савка увидел, как сузились глаза Омели, как заходили желваки на скулах.
   - Не тороват, - ворчал Омеля, - да я, да я... - Он сжал кулаки и потряс ими.
   "Фу-бу! Фу-бу!" - совсем близко проухал голос.
   Омеля поднялся - большой и грозный, постоял и взялся за топор.
   - Я им покажу - не тароват. Самого лешего за шиворот приволоку, вдруг выпалил он. - Все увидят! Эй, леший! На тебе шубу!
   Тяжелыми шагами двинулся Омеля в белесую тьму.
   С рассветом веселилось все войско. Виданное ли дело, с топором на филина идти?
   - Он тебя в зад не клюнул? - приставал Яков к Омеле. Тот молчал и зло ворошил палкой в костре.
   "Заело", - подумал Савка и ухмыльнулся.
   Потеряли ратники счет дням и неделям. Истомились, устали. Распухли помороженные лица. Кончились сухари. Яков подбадривал:
   - А у Югры соболей да серебра - хоть плотину крой. Глаза разбегаются.
   Вел Яков людей по приметам на берестяном чертеже и старался держаться ближе к вершинам оврагов.
   Однажды, чем-то встревоженный, отошел от стоянки. Кто-то лохматый метнулся к нему из-за ствола и облапил сзади. И рухнул, подмяв под себя. Огромный бурый медведь-шатун с рассеченной головой лежал на Якове, а над ним стоял Савка. Помог он Якову выбраться из-под туши.
   - Не шмякнул он тебя, атаман?
   - Зашиб малость. Не забуду руки твоей, Савка, - пикнуть зверю не дал. Век не забуду.
   Сбежались ратники. Савка отошел и принялся свежевать зверя.
   Яков тряхнул головой и подмигнул Омеле:
   - Хочешь, мы тебя над Югрой князем посадим?
   - Ни к чему, - огрызнулся Омеля.
   - И правда, ни к чему. Проешь все царство за один прием.
   Омеля покраснел, губы его скривились.
   - Не тароват, говоришь! Едой попрекаешь? - Он двинулся вдруг на Якова.
   Тот улыбался.
   Омеля мрачно огляделся вокруг.
   - Уйду.
   Первый раз увидели воины этого добродушного детину в такой ярости. И с чего? С шутки рассвирепел.
   "Самое время не дать ему остыть, - смекнул Савка, - самое время".
   На стоянке, будто ненароком, он бросил ему:
   - Замыслил что-то атаман. Ласков стал. Неспроста.
   Омеля молчал. Савка не знал, с чего начать разговор. Вздохнул, потеребил бороду.
   - Я бы на твоем месте не простил обиды, - снова начал он. - Яков думает, что мы без него пропадем. Да не пропадем! Дорога теперь известная.
   Омеля обхватил колени и сидел, не двигаясь.
   - А что Яков супротив тебя? - пел Савка. - А ничто. А тайга - она все укроет.
   Омеля удивленно покосился на Савку, поморгал светлыми ресницами.
   - Ты о чем это?
   Тайга, говорю, все укроет.
   Укроет...
   Омеля насупился, потер лоб грязной рукавицей. Спокойно спросил:
   - Ты вроде бы про смертоубийство?
   Савка похолодел. Он увидел, как поджались у Омели губы. Непонятно устроена у него голова: вычудит такое, чего не ждешь.
   - Какое смертоубийство? - заюлил Савка. - Перекрестись, Омеля. Я говорю, тайга - она страшная, все пропасть можем. Придумаешь смертоубийство! - И задом, задом попятился от Омели. Тот провожал его тяжелым, продолжительным взглядом.
   "Пошто он мне про обиды толкует? - соображал Омеля. - Со своей корыстью толкует? Тайга - она все укроет... Не добро у него на уме..."
   Трое ушкуйников ушли по следу лосиного стада и не вернулись. Ждали их день - и двинулись дальше.
   Пал мороз, обжигавший горло и легкие. Воздух шуршал при дыхании.
   Под снегом и льдом была топь. На широких сугробах-кочках стояли чахлые промерзшие сосенки. По сосенке на каждой кочке.
   Молодой ратник, протаптывающий путь, взмахнул рукам и провалился под снег. Он барахтался в черной жиже, она дымилась белым густым паром и расползалась, съедая снег. Ушкуйники отступали.
   Ратнику бросили вывороченную сосенку. Он не мог ухватиться за нее побелевшими пальцами, вцепился зубами. Глаза у него были желтыми и безумными.
   Он окунался в топь без крика. Вода подернулась ледником, а под ним колыхались белые пузыри.
   Теплые ключи!
   Ушкуйники уходили от этого места торопливо, не чувствуя усталости. Пока не пала ночь.
   А с нею пришел страх, от которого немели плечи и мутился разум.
   На кочках горели маленькие костерки и люди жались друг и другу только бы не уснуть, только бы не уснуть.
   Савку знобило. Он сжался в комок, чтобы сохранить тепло. Завел непутевый атаман. Никому не выйти из этой пустыни, нет ей конца. Так пусть сперва сам хлебнет черной водицы. Сейчас людям только шепни, взбудоражь их - разорвут Якова. Но Савка медлил.
   Слипались веки.
   Виделось ему, будто в сенокосный зной, разомлев от работы и жара, прилег он под копной у дороги. А сынок Тишата поднес к его губам жбан с ледяным квасом. У Тишаты облупленный от загара нос и широкие, как у матери, белые зубы. Он смеется, квас пахнет сухими цветами хмеля. Савка силится улыбнуться и не может. Лень и дремота растекаются по телу.
   Как в маленькой ямке сжались маленькие люди, а над ними опрокинулось огромное звездное небо и тишина. Ужас и трепет проникали в сердце от этой огромности мира и беспредельного холодного безмолвия.
   Яков запел молитву.
   Он был похож на колдуна, на призрак - у сиротливого костерка, с возведенными к небу руками.
   Ушкуйники, охваченные глубоким чувством торжественности и одиночества, глухо повторяли его слова. Они стояли на кочках у маленьких кострищ, закутанные до носов. Это была странная молитва - христианскому богу и водяному, взявшим в жертву белозубого ратника, звездам и смерти, безмолвию и далеким новгородским людишкам, спавшим в тепле.
   Она была больше похожа на тоскливый стон, на немую песню.
   Яков сорвал голос. И тогда запел Зашиба, сын колдуна Волоса.
   Во долинушке - злой пустыне
   Не лебедушка криком кричит
   Беспортошные люди - ушкуйники
   Из полона-неволи идут.
   Ты укрой меня, злая пустыня,
   Чтоб ворог меня не настиг,
   Он мне вырежет печень и сердце
   Встрепенется оно на ноже.
   Яков хрипло приказал собираться в путь.
   Они будут идти и день, и ночь, пока не пройдут эту пустыню.
   Иначе - смерть.
   Беспредельным и синим было небо в холодных огоньках звезд. И густая краснота углей на кочках казалась холодной.
   Войско уходило в темноту и холод.
   Через два дня, когда ушкуйники вышли в чистый сосновый бор, Яков позволил большой отдых вконец измотанным людям.
   5. ЛЕШИЙ
   Якову приснилось, будто пузатая, в его рост жаба вылезла из-под корня и уставилась на него тусклыми, как влажные камни, глазами. У нее были вывороченные губы и темный горб. Она коснулась его щеки теплой шершавой лапой. Яков стряхнул ее и открыл глаза.
   Громадная губастая морда склонилась над ним и шумно втягивала воздух. Широкий, как лопата, рот качнулся качнулся на фоне темного неба.
   Яков на миг онемел. Вдруг стала жарко, а пол лопатками побежал озноб.
   Морда вскинулась вверх, и тень громадного зверя метнулась во тьму. И будто еще тень - человека - исчезла за нею. Они убегали, ломясь сквозь заросли, тяжело подминая снег.
   Яков вырвал из изголовья топор и вцепился в рукоять до боли в пальцах. Ему показалось, что стоявший над ним зверь был невероятно огромным.
   Тускло шаяла нодья, постреливая искрами в снег.
   Тишина отдавалась в ушах тонким звоном. И вдруг застонал кто-то, заухал и смолк, прислушиваясь. Осторожно пошел вокруг лагеря: хруст-хруст. И снова тонкий и резкий свист метнулся из ночи. Казалось, что свистят со всех сторон.
   Ушкуйники сбились группами и не смели дышать. Были напряжены, как тетивы их луков. Вот он, настоящий леший.
   Всю ночь хохотал и свистел леший. То продирался сквозь чащобу, то осторожно крался в мерцающем мраке. Кричал:
   - Уходите! Уходите!
   С рассветом он ушел.
   Ушел торопливо, будто убегал. А может быть, и притаился.
   Разговаривали шепотом.
   Проснулся Омеля и не мог понять, чем встревожены люди. Настоящего лешего он проспал. Но ушкуйникам было не до смеха.
   В тайгу уводили глубокие следы сохатого, а рядом шла свежая широкая лыжня. Словно охотник прошел за лосем.
   - Вдвоем был с лешачихой, - сказал Савка.
   - А может, он сразу два облика может принять - звериный и человечий, - шепотом ответил высокий ушкуйник, заросший бородой до глаз.
   - Руки, говорят, у него длинные, до пяток, и лохматые.
   Ушкуйники роптали.
   - Закружит.
   - Здешний он, не наш.
   - Из-за Омели осерчал, что с топором на него ходил.
   - Ясное дело. Ежели крови лизнет - отступится. Омеля, прижатый к тонкой осинке, непонимающе моргал. Лица ушкуйников были красны, они напирали, не поднимая глаз, будто хотели боднуть.
   - Чаво вы, - хохотнул Омеля. - Я ж ничаво...
   - Еще и ржет!
   Савка стоял позади Омели. На него напирал и подталкивал дядька с заросшим до глаз лицом. Наплыл на глаза красный туман, только клочок белого меха, торчащий из прорванной на плече Омелиной шубы, видел Савка. Еще миг - и Савка вцепится в этот клочок. Или в шею. Не сознавая, что делает.
   - Братцы, смотрите, кого я поймал?
   Яков держал за уши зайца. Тот трепыхался и вращал глазами. Яков бросил зайца в толпу, зверек подпрыгнул чуть ли не до носа Омели, выскочил из-под чьих-то ног и метнулся под ель. Омеля вдруг остался один у осинки. Ушкуйники прятали глаза, спешили убраться.
   - Я вам покажу самосуд, - со сдержанной злостью произнес Яков. Слышите? Кто трусит - не держу. - И захохотал. - Рожа у тебя, Омеля, как у того зайчонка. Пойдем-ка мы теперь вместе к лешему в гости - авось, горячих щей подаст.
   Приказал Яков подать по два сухаря из тощих котомок и оставить на поваленном кедре.
   Двинулись по следам лешего. Лыжня шла по вершинам овражков, лосиный след иногда отходил. Зверь останавливался у молодых осин и объедал побеги. Странный леший. Не слыхал Яков, чтобы лесной хозяин грыз осиновые ветки и молодые побеги сосны.
   Тайга молчала. Снег был искристым и голубоватым.
   Вдруг вышли на утоптанную лыжню.
   - Наша лыжня, - сказал Яков.
   Было видно и кострище, где они ночевали.
   - Закружил, проклятый.
   На лыжне стоял рыжебородый человек с голубыми глазами. Он несмело двинулся навстречу и протянул руки. У него вздрагивали губы:
   - Братцы, русичи!
   Он обнял Омелю и заплакал, уткнувшись в его грудь. Омеля попятился. Яков спросил:
   - Кто ты?
   Рыжебородый смотрел на него сияющими глазами и шептал:
   - Свои, родные мужики...
   - Далеко до Югры?
   В глазах рыжего метнулся испуг.
   - Уходите, - мрачно потупился он. - Зачем грабить нищих.
   Есть на Вятке два поселения - Хлынов и Никулицын. Их срубили беглые из Суздальской Руси мужики. Из Хлынова ушел рыжий Ждан с женкой искать обетованную землю. С верховьев Камы спустились они до быстрой студеной реки, где начинались горы. Занедужила женка и померла. На высоком камне, откуда всюду видать, выдолбил Ждан могилу и поставил желтый смолистый крест. И сам тут остался.
   Однажды старый югорский охотник Вах увидел на березе медведя. Достал тяжелую стрелу, но вдруг медведь заругался и затряс рыжей бородой. Перед ним на суку шевелился, как живой гриб, рой диких пчел.
   Рыжий потряс над ними мокрым веником и стряхнул в мешок.
   Спрыгнул и заплясал под берегом. У него было перекошенное распухшее лицо и совсем заплыл один глаз. По рубахе ползали быстрые пчелы.
   - Эй, - позвал он Ваха. - Чего рот разинул?
   Вах несмело подошел. Намотав на руку шапку, стал сбивать пчел.
   Потом они хлебали у костра уху, смеялись и хлопали друг друга по спине.
   Рыжий умел делать железо и ткать из крапивы полотно, ведал, каким потом надо полить каменистую землю, чтобы стала рыхлой и родила рожь. Он умел приучать диких пчел и вырубать богов из мягкой липы.
   Он поставил избу с крытым двором на лысой релке и выменял у Ваха двух собак на топор. Вах прищелкивал языком и не мог нахвалиться дружбой с рыжим чужаком.
   Шаманка Тайша, старуха с лицом сороки, сказала:
   - Куда пришел один - придут и другие.
   Старый Вах замахал на нее руками:
   - Он сделал ручным лосенка и хочет пахать на нем землю, когда тот вырастет. Он научит нас делать железо и хлеб. Пусть он будет нашим другом.
   Князек племени сказал:
   - Пусть жжет сильный костер, если увидит пришельцев. И платит десятую часть от меда, хлеба, добычи.
   Рыжий Ждан выходил на скалу, сидел на камне возле креста, разговаривал с могилой, смотрел туда, где засыпает солнце. Он жал своих. Пять весен и зим.
   Много ли человеку надо? Клочок поля и баньку, чтобы пропарить уставшие кости, студеный ключ под горой и уверенность, что ты сам себе хозяин. А еще - живую душу рядом, ибо при одиночестве не узнаешь свободы.
   Югорские охотники пугливы, как дети, и подозрительны, как старухи. Поклоняются женщинам, не в силах постигнуть тайну рождения ребенка, почитают серебро, луну и медведя и приносят жертвы рубленым из кедра идолам. Как дети.
   Однажды увидел рыжий Ждан далекие костры и людей. Это было новгородское войско. Ждан не зажег сигнальный костер. Ждан ухал лешим вокруг лагеря. А потом вышел навстречу.
   - Земля здесь не мерена, - сказал он сгрудившимся ушкуйникам. Вместе обживать станем. Югра, если к ней по-соседски, не тронет. На первый случай избенка есть у меня, баня.
   Новгородцы слушали молча, у каждого есть она - мужицкая тяга к вольной земле.
   А семьи как? А домы?
   - Правда, что серебро Юрга лопатами гребет? - спросил Савка.
   - Про то не ведаю, - нахмурился Ждан.
   - Для чего ты все это рассказываешь? - прищурился Яков. - Чтоб смуту в людях посеять? Кто тебя подослал?
   - Никто не слал. Сам зову - оставайтесь добром, здесь воля.
   - Ишь, - усмехнулся Яков. - Леший. Ведь это ты нас пугал? Ночью. Ты закружил, чтоб с дороги сбить?
   - И верно, - насторожился Зашиба. - Вона сотоварищ его за елушником.
   Над молодыми елочками покачивала рогами лосиная голова.
   Ушкуйники много дней не ели мяса.
   - Лоська, беги!
   Три стрелы впились в шею сохатого. Он захрипел, вскинувшись на дыбы. В нею вонзилось копье и еще несколько стрел. Кровь хлестнула в несколько широких струй. Сохатый упал на передние ноги и выворотил рогом пень, бросился вперед, где только что стояли люди. Ждан шел ему навстречу, бормоча:
   - Лосенька, лосенька.
   Сохатый смял его и отбросил копытом. Он топтал сумки и лыжи, бил рогами в ели, на которых спасались новгородцы, метался и хрипел, поливая снег широкими полосами крови. Наконец, встал на колени, зашатался и опрокинулся.
   6. ЗОЛОТАЯ СЕРЬГА
   Яков решил подняться на вершину ближайшей горы, осмотреться. С ним увязался Савка. На лысой плоской вершине снег был плотен, как наст. Он навис козырьком над пропастью. Савка глянул вниз и отшатнулся - далеко внизу, как темная травка, щетинился лес. Сорвись - и разобьешься не сразу. Яков стал близко от обрыва, придерживаясь за куст кедрового стланика.
   Гудел ветер - здесь всегда гудит ветер. Внизу плыли лохматые, как дым облачки. Они цеплялись за вершины кедров и, казалось, что гора дымится. Солнце было очень ярким - слепило до боли в глазах, а проплывавшая тучка неестественно синей.
   - Вон югорские городища, - показал Яков.
   Голубоватые горбы гор сливались с небом. Внизу, как дорога меж скал и леса, виляла река. Далеко на север, где черный лес становился синим, были видны дымки.
   Яков улыбался.
   - Земли сколько.
   Он снял лохматую собачью шапку, подставив ветру лицо. Вырвал серьгу из уха, медленно размахнулся и бросил ее, как камешек, в солнце. Она сверкнула над пропастью, и Савка подался за ней. У него тряслись коленки.
   - Ого-го! - хрипло кричал Яков и хохотал.
   - Не пойму тебя, атаман. Чудишь... - сказал Савка.
   - Тоскливо, если не чудить.
   Савка смотрел на спину Якова и чувствовал, как надуваются на шее жилы. Он ненавидел Якова люто и страшно. Баловень. Савка ползет к богатству, обтирает ногти. А тот швыряет золотом и хохочет. Толкнуть сейчас... Да, самое время исполнить боярский наказ.
   Потными и тяжелыми стали руки.
   - Вольно здесь, - сказал Яков.
   - Вольно, - беззвучно шепнули посиневшие Савкины губы.
   Он вытянул руку и толкнул в широкую спину. Дрогнула рука, не силен был толчок.
   Яков, качнувшись, шагнул вперед и упал на спину, вдавив локти в снег. Ноги висели над краем снежного карниза.
   - Держись!
   Скачками бежал к обрыву Омеля. Карниз хрустнул и разошелся трещиной. Яков сильней вдавливал в него локти.
   Савка отступал, не помня себя. Видел, как упал Омеля, схватив Якова за ворот. Карниз рухнул, и Яков повис над пропастью.
   Савка бежал с горы, проваливаясь, падая, продираясь сквозь буреломы и заросли. Бежал, не зная куда и зачем. Только бы дальше от своих, от Омели. Он потерял шапку, разбил в кровь лицо.
   Опамятовался он у реки. Стал жадно хватать пригоршнями снег и есть. Потом упал на снег и застонал. Громко и отчаянно, как раненый зверь.
   На том берегу тоже кто-то громко простонал.
   Савка замер.
   На другом берегу была серая, изъеденная трещинами скала.
   Тихо.
   - Наваждение! - ругнулся Савка.
   "Ждение, дение, ение"... - повторилось на том берегу. Савка торопливо и крадучись стал отходить от колдовского места. Он уходил к Югорскому городищу.
   7. В ЮГОРСКОМ ГОРОДИЩЕ
   Крытый берестяной дом югорского князька с двумя крохотными оконцами стоял отдельно от других, на широкой площадке, окруженной рвом.
   На Савку бросились мохнатые лайки, но сопровождавшие его югорские охотники отогнали палками злобных псов. У дома стояла старуха с круглыми глазами, закутанная в меха, - шаманка Тайша. Она обошла Савку кругом, пристально осматривая, и приказала войти.
   В доме полутемно. На земляном полу выложен очаг из серых камней. В нем тлеют уголья, из котла над очагом идет вкусный мясной парок. У Савки дрогнули ноздри и он проглотил слюну.
   У стены устлана рысьими шкурами невысокая лежанка. С нее поднялся маленький старый князек с редкой бородкой и черными, как спелая смородина, глазами. Разрисованная красными узорами куртка, пошитая мехом внутрь, подхвачена серебряным пояском. На груди у князька ожерелья из серебряных монет.
   Савка поклонился князьку, коснувшись пальцами земли.
   Шаманка Тайша присела на корточки у очага и смотрела на уголья.
   У князька затряслись губы. Он что-то спросил Савку на непонятном языке и, подумав, повторил, неуверенно выговаривая каждый слог:
   - Кто ты?
   - Прежде спроси - зачем пришел, - дерзко ответил Савка.
   - Зачем пришел? - спросил князек.
   - Как друг, - ответил Савка. - Идет к тебе войско новгородское, за данью.
   Князек обхватил голову и заметался:
   - Ай-ай, беда идет.
   Монеты у него на груди мягко звякали.
   Савка струсил.
   Уходили последние надежды. Он торопливо выпалил:
   - Невелико войско-то. Полторы сотни топоров осталось. Да и притомились люди - их теперь голыми руками взять можно. - Он вытянул свои ручищи с узловатыми цепкими пальцами.
   Князек остановился, что-то соображая. Недоверчиво глянул на Савку. Тот загреб руками воздух, сжал кулак и придернул им:
   - В мешок заманить и стянуть.
   Князек покачал головой.
   Шаманка резко вскочила и уставилась на Савку круглым черным глазом.
   Он оробел, голова вжалась в плечи.
   - Наши люди доверчивы, ежели с ним ласково...
   Князек опустился на лежанку и долго смотрел так, медленно покачиваясь. Шаманка ткнула Савку пальцем в грудь и захохотала:
   - Не бей первых оленей - они приведут стадо.
   У нее были редкие желтые зубы и темное, похожее на сморщенный гриб, лицо.
   Югры держали совет. Самые старые и достойные охотники пришли к очагу князька.
   - Вах привел Рыжего, - сказала Тайша. - Рыжий привел чужаков. Пусть ответит Вах.
   Вах пожевал губами.
   У него были ясные глаза ребенка:
   - У сохатого не бывает клыков. У Рыжего не было хитрости.
   - Он не зажег сигнальный костер, - прищурился князек.
   Вах не ответил.
   - Рысь не дерется с медведем, - сказал самый старый охотник. У него слезились глаза и тряслась голова. - Пусть возьмут свое и уходят.
   - Они ограбят святилища! - закричала шаманка.
   - Это так, - сказали старики.
   А самый старый из них сказал:
   - Крот не знает солнца, а гуси летят и видят всю землю. Страх не учит быть сильным. Дайте пришельцам что они просят, но пусть расскажут они, почему народы за стеною леса сильнее нас.
   - Ты хочешь пустить волка к оленям? Они перебьют нас поодиночке и сожгут городища, - зло насупился князек.
   - Это так, - сказали старики.
   А самый старый из них ответил:
   - Не так. Пока мы будем жить, как медведи в берлоге, к нам будут ходить охотники с рогатинами. Много веков назад югры были единым народом и кочевали в степи, как вольные кони. Они никому не платили дани. Но пастбища скудеют, и человеки мечтают о лучшем. Югры поклонялись солнцу и пошли вслед за солнцем в страну, куда уходит оно ночевать. Они продирались через леса и болота, а солнце все дальше и дальше уходило от них. За то, что они дерзнули его догнать, леса разделили народ на малые племена. Мы деремся друг с другом из-за лучших земель и боимся чужого глаза. Все скопленные богатства кладем к ногам золотой женщины. А другие народы ставят большие города, меняют друг у друга товары. Они, как юноши, растут и мужают. А мы дряхлеем и старимся. Пусть идут с пришельцами в их земли наши и учатся быть молодыми.