Страница:
Дональдсон Стивен Р
Любитель животных
Стивен Дональдсон
Любитель животных
Я стоял перед клеткой Элизабет, когда за правым ухом загудело: меня вызывал инспектор Морганстарк. Я немного удивился, но не показал этого. Меня натренировали не проявлять эмоции. Коснувшись языком переключателя возле коренного зуба, я сказал:
-- Вас понял. Буду через полчаса.
Gришлось произнести это вслух, чтобы приемники и магнитофоны в Бюро записали мои слова. Имплантированный передатчик был не настолько чувствителен, чтобы улавливать мой шепот (иначе мониторы непрерывно записывали бы, как я дышу и глотаю). Но вокруг никого не было, и я не опасался, что меня подслушают.
Подтвердив вызов инспектора, я еще несколько минут постоял перед клеткой Элизабет. Дело было не в том, что у меня имелись какие-либо возражения против вызова, да еще в выходной день. И уж точно не в том, что я здорово проводил время там, где находился. Не люблю я зоопарки. Не такое уж это плохое место -- для людей, во всяком случае. Тут чистые дорожки, питьевые фонтанчики и множество табличек с описаниями животных. Но для самих животных...
Возьмем, к примеру, Элизабет. Когда я привез ее сюда два месяца назад, она была прекраснейшей самкой кугуара, какую мне доводилось видеть -- внимательные глаза настоящего охотника, изящная мордочка и великолепные усы. Теперь ее потускневшие глаза ничего не замечали, упругая походка сменилась вялой, и она даже иногда царапала когтями по земле, едва приподнимая при ходьбе ноги. А усы служители зоопарка укоротили -наверное, по той причине, что многие большие кошки в зоопарках пытаются просунуть морду между прутьев, а приходящие сюда сволочи любят дергать их за усы -- лишь бы показать, какие они храбрецы. Очутившись в клетке, Элизабет стала лишь очередным жалким животным, дожидающимся смерти.
Тут возникает вопрос: зачем я тогда вообще привез ее сюда? А что мне еще оставалось? Бросить ее голодать котенком? Отдать на развод после того, как нашел, чтобы она выросла и прошла через то же, что погубило ее мать? Растить у себя в квартире, пока у нее, уже взрослой, не появится желание разорвать мне горло? Или выпустить где-нибудь, не умеющую добывать пищу, чтобы живущие в округе люди выследили ее и забросали гранатами?
Нет, кроме зоопарка другого места для нее не было. И мне это не очень-то нравилось.
Ребенком я частенько заявлял, что когда-нибудь разбогатею и построю настоящий зоопарк. Такой, какими они были лет тридцать или сорок назад, и где животные жили в так называемой "естественной обстановке". Но теперь я уже знаю, что богатым мне не стать. А те старые добрые зоопарки, когда потребность в "спорте" стала достаточно высока, превратились охотничьи резерваты. Нынче в зоопарки попадают лишь те животные, которые слишком сломлены, чтобы быть охотниками -- или безобидные сами по себе. За редкими исключениями вроде Элизабет.
Полагаю, я не ушел сразу по той же причине, из-за которой пришел к Элизабет -- и к Эмили с Джоном. Я надеялся, что они вспомнят и узнают меня. Напрасно. Она -- кугуар, и недостаточно сентиментальна для благодарности. В любом случае, зоопарки не пробуждают в хищниках сентиментальность. Даже койот Эмили забыла меня окончательно. (А лысый орел Джон слишком туп для сантиментов. Вид у него был такой, словно он вообще позабыл все, что знал.) Нет, из всех нас сентиментальным оказался лишь я. И поэтому я немного опоздал в Бюро.
Но прибыв туда, я уже думал совсем о другом -- о работе. Поездка в зоопарк всегда заставляет меня кое-что замечать в помещениях, где сидят спецагенты и инспекторы нашего отдела. На дворе 2011 год -- человек прошелся по Марсу, микроволновые станции передают с орбиты солнечную энергию, марихуана и автомобильные гонки стали настолько важны, что субсидируются правительством -- а помещения, где корпят над документами люди вроде меня, до сих пор смотрятся как комнатушки полицейских участков, которые я видел в детстве в старых фильмах.
Окон нет. Пыль и окурки по углам окаменели от старости. Столы (заваленные бумагами, которые, похоже, падают с потолка) стоят настолько тесно, что мы ощущаем запах друг друга, а потеем мы потому, что устали писать отчеты, или нас тошнит от того факта, что нам, похоже, никогда не сбить волну преступности, или потому что мы боимся. Или потому что мы другие. Словно мы сидим в одной большой клетке. Даже прицепленная к лацкану пиджака карточка с надписью "Спецагент Сэм Браун" больше похожа на табличку из зоопарка, чем на пропуск.
С годами я стал проводить здесь меньше времени, но до сих пор радуюсь всякий раз, когда инспектор Морганстарк отправляет меня на задание. За последние сорок лет атмосфера в Бюро изменилась лишь в одном -- все стали угрюмее. Спецагенты не занимаются пустяками вроде проституции, азартных игр и пропавших людей, потому что по горло заняты похищениями, терроризмом, убийствами и гангстерскими войнами. И работают они в одиночку, потому что их слишком мало, чтобы поспеть всюду.
Реальные же изменения скрыты от глаз. Соседнее помещение еще больше этого, и до потолка набито компьютерами, программистами и операторами. А в другой соседней комнате находятся передатчики и магнитофоны, отслеживающие работу находящихся на заданиях агентов. Потому что спецагенты тоже изменились.
Но философия (или физиология, в зависимости от точки зрения) похожа на чувства, а я уже опаздывал. Я еще не дошел до своего стола, а инспектор заметил меня через всю комнату и гаркнул: "Браун!" Похоже, настроение у него было не такое, чтобы заставлять его ждать, поэтому я проигнорировал появившиеся на моем столе новые бумаги и вошел в его кабинет.
Я закрыл за собой и дверь и стоял, пока инспектор решал, устроить мне выволочку, или нет. Против выволочки я тоже особо не возражал. Мне нравится инспектор Морганстарк, даже когда он на меня сердится. Это тертый жизнью мужик, уже начавший лысеть со лба, а за проведенные в Бюро годы его глаза выцвели и приобрели выражение вечной усталости. Вид у него всегда раздраженный -- вероятно, так оно и есть. Он единственный инспектор в отделе, у которого хватает человечности -- или, во всяком случае, упрямости -- чтобы игнорировать компьютеры. Иногда он полагается на интуицию, и иногда интуиция навлекает на него неприятности. Я люблю его за эту черту, и чтобы работать с ним, стоит время от времени вытерпеть от него выволочку.
Он сидел за столом, уперевшись в него локтями и держа двумя руками папку, словно та пыталась от него сбежать. По стандартам Бюро папка считалась весьма тонкой -- трудно заткнуть болтливый компьютер, раз уж он добрался до принтера. На меня инспектор не смотрел, и обычно это плохой признак, но я понял, что он не сердится -- выражение у него на лице было из серии "что-то здесь не то, и мне это не нравится". Мне внезапно захотелось получить это дело, и я рискнул и уселся по другую сторону стола, демонстрируя уверенность в себе -- которой, если честно, имелось негусто. Отработав два года спецагентом, я все еще был зеленым новичком под крылышком инспектора Морганстарка. До сих пор он поручал мне лишь всяческую рутину.
Через минуту он положил папку и взглянул на меня. Глаза у него тоже не были гневными. Встревоженными. Сцепив руки на затылке, он откинулся на спинку кресла и спросил:
-- Ты был в зоопарке?
Вот еще одна причина, почему он мне нравится -- моих любимцев он воспринимает всерьез, и поэтому я не ощущаю себя очередным блоком оборудования.
-- Да,-- ответил я, но без улыбки, изображая компетентность.
-- Сколько теперь там твоих?
-- Трое. Пару месяцев назад отвез туда Элизабет.
-- И как она там?
-- Так себе,-- пожал я плечами.-- Попав в клетку, животные быстро утрачивают дух свободы.
Еще минуту он не сводил с меня глаз, потом сказал:
-- Вот почему я хочу поручить это задание тебе. Ты понимаешь животных. Ты разбираешься в охоте. И ты не придешь к ошибочному заключению.
Что ж, я не охотник, но понял, что он имел в виду. Мне хорошо знакомы охотничьи резерваты. Оттуда и попали ко мне Джон, Эмили и Элизабет. Когда мне выпадает возможность (например, когда я меня отпуск), я отправляюсь туда. Плачу за вход, как и любой другой, но у меня нет ружей, и я никого не пытаюсь убить. Я ищу малышей вроде Элизабет -- тех, кого бросили умирать, убив или поймав в капкан матерей. А найдя, тайком выношу из резервата, выхаживаю дома, сколько могу, и отдаю в зоопарк.
Иногда мне не удается отыскать их вовремя, а иногда я нахожу их уже искалеченными небрежным выстрелом или капканом. Таких я убиваю. Я ведь уже говорил, что сентиментален.
Но слов инспектора о том, что я не приду к ошибочному заключению, я не понял. Изобразив на лице вопрос, я принялся ждать, пока он не спросил:
-- Слышал об охотничьем резервате "Шэрон пойнт"?
-- Нет. Но резерватов много. После автомобильных гонок охотничьи резерваты -- самое популярное...
Он прервал меня, подался вперед и обвиняюще ткнул пальцем в папку:
-- Там гибнут люди.
Я не ответил. Во всех резерватах гибнут люди. Для этого они и предназначены. Поскольку лет двадцать назад преступность стала в нашей стране проблемой первостепенной важности, правительство затратило на ее решение большие деньги. Очень большие деньги. На "укрепление закона" и тюрьмы, разумеется. На умиротворяющие людей наркотики вроде марихуаны. Но также и на любые мыслимые способы, позволяющие людям выплеснуть свою агрессивность некриминальным путем.
Через гонки, например. После правительственных субсидий практически любому теперь по карману сесть в гоночную машину и промчаться в ней по треку. Самое важное здесь, как утверждают ученые, дать людям шанс совершить насилие с риском для собственной жизни. Но и насилие, и риск должны быть настоящими, иначе катарсиса не будет. Люди так страдают от перенаселения и экономического давления, что им нужно как-то выпустить пар. И надо не дать им стать преступниками просто от скуки, отчаяния и психологических отклонений.
Поэтому у нас сотни резерватов. Участок дикой местности огораживают и заселяют всевозможными опасными зверями, а затем спускают на них охотников -- в одиночку, разумеется -- и пусть попробуют убить кого угодно, пытаясь остаться в живых. Любой, кого подмывает желание увидеть горячую струящуюся кровь, может взять ружье и поставить себя, вернее, мощь своего оружия, против хищных кошек, волков, медведей гризли и чего угодно.
По популярности охота едва уступает гонкам. Людям нравится иллюзия "убей, или убьют тебя". Животных убивают с такой скоростью, что питомники едва успевают поставлять новых. (Некоторые охотники пользуются отравленными иглами и разрывными пулями. Другие пытаются протащить в резерваты лазеры, но это строго запрещено. Частным лицам категорически не разрешается вообще иметь лазеры.) Охота -- занятие очень терапевтическое. И очень кровавое. На одно животное, убитое чистым выстрелом наповал, приходится двадцать медленно умерших от ран или покалеченных, а охотников, на мой взгляд, погибает слишком мало. Но все же, полагаю, это лучше войны. По крайней мере, мы не пытаемся охотиться на китайцев.
-- Ты сейчас думаешь: "Ура львам и тиграм",-- сказал инспектор.
Я снова пожал плечами:
-- Наверное, "Шэрон пойнт" очень популярен.
-- Не знаю,-- едко ответил он.-- Это резерват частный и федеральных субсидий не получает, поэтому отчетность не сдает. У меня есть только свидетельства о смерти.-- На сей раз он коснулся папки лишь кончиками пальцев, словно она была ядовита или опасна.-- Он открылся двадцать месяцев назад, и за это время там погибло сорок пять человек.
-- Сукин сын!-- невольно вырвалось у меня, отнюдь не добавив компетентности. Но я искренне удивился. Сорок пять! Я знал резерваты, где такое количество людей не погибало и за пять лет. А большинство охотников не желало соглашаться даже на такой уровень риска.
-- И ситуация становится хуже,-- продолжил инспектор.-- Десять за первые десять месяцев. Пятнадцать за следующие пять. Двадцать за последние пять.
-- Они очень популярны,-- пробормотал я.
-- И это странно, поскольку они себя не рекламируют.
-- Что, информация о резервате передается из уст в уста?-- Это уже подразумевало несколько следствий, но первым мне пришло в голову совсем другое:-- Но что у них есть такого особого?
-- В смысле, кроме сорока пяти смертей?-- буркнул инспектор.-На них подано больше жалоб, чем на любой другой резерват страны. Жалоб от семей на то, что им не выдают тела погибших.
Что ж, это действительно нечто особое. Мне еще не доводилось слышать о резервате, который не отсылал тела ближайшим родственникам.
-- А что они делают с телами?
-- Кремируют. Прямо в резервате. В жалобах указывается, что родственники обязаны подписать разрешение на кремирование, иначе охотника в резерват не допускают. Но больше всего людям не нравится, что их погибших мужей или жен кремируют немедленно. Родственникам не позволяют даже взглянуть на тела. Они получают лишь уведомление и свидетельство о смерти.-- Он быстро взглянул на меня.-- Это не нарушает закон. Все разрешения подписываются заранее.
Я немного подумал.
-- А какими охотниками были погибшие?
-- Лучшими,-- нахмурился инспектор.-- Почти все они должны были остаться в живых.-- Он вынул из папки распечатку и подтолкнул ее через стол мне.-- Взгляни.
Распечатка оказалась компьютерным анализом данных на сорок пять погибших охотников. Все они были богаты, но лишь 26,67% разбогатели сами: 73,33% из них деньги унаследовали или получили в результате брака. 82,2% имели блестящее финансовой будущее. 91,1% были опытными охотниками, а 65,9% из них имели репутацию охотников исключительно умелых. 84,4% активно ездили по миру в поисках "добычи" -- чем опаснее, тем лучше.
-- Может, звери тоже были опытными?-- предположил я. Инспектор не рассмеялся. Я стал читать дальше.
В низу страницы обнаружилась интересная информация: 75,56% людей из этого списка были знакомым минимум с пятью другими из того же списка; 0,0% не были знакомы с остальными.
Я вернул распечатку инспектору.
-- Из уст в уста, тут сомнений нет. Нечто вроде клуба.-- В резервате "Шэрон пойнт" происходило нечто важное, и я желал знать, что именно.-- Что рекомендует компьютер?-поинтересовался я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал по возможности небрежно.
Инспектор уставился в потолок.
-- А на все плюнуть и обо всем позабыть. Чертова машина даже не поняла, почему я потрудился задать вопрос. Законы не нарушены. Повышенная смертность к делу не относится. Я попросил о вторичных рекомендациях и получил совет обратиться к другому компьютеру.
-- Но вы не намерены плюнуть и забыть,-- уточнил я, внимательно вглядываясь в Морганстарка.
-- Чтобы я да забыл?-- Инспектор воздел руки.-- Разве я похож на человека, у которого столько здравого смысла? Ты прекрасно знаешь, что я не забуду.
-- А почему нет?
Для меня вопрос казался разумным, но инспектор от него попросту отмахнулся.
-- Более того,-- добавил он уже спокойнее,-- я поручаю его тебе. И хочу, чтобы завтра утром ты был уже там.
Я начал было что-то говорить, но он меня остановил. Потом посмотрел мне в глаза, и я понял, что он собирается сказать нечто для него важное.
-- Я поручаю его тебе, потому что тревожусь за тебя. И не потому что ты новичок, а дело тривиальное. Оно не тривиальное. Я это чувствую.. вот здесь.-- Он постучал по черепу за правым ухом, словно вся его интуиция основывалась на подсказках имплантированного туда передатчика. Потом вздохнул.-- Это лишь часть причин. Я знаю, ты не станешь психовать даже если я ошибаюсь. Не станешь пытаться закрыть резерват только потому, что там погибли люди. Не станешь выдвигать против них обвинения только на основании повышенной смертности. Ты будешь радоваться за животных.
-- Но самое главное,-- продолжил он, не давая мне шанс прервать его,-- я хочу, чтобы ты занялся этим делом, потому что это нужно тебе. Не мне напоминать, что тебе не нравится роль спецагента. И не нравится всяческое оборудование, которым тебя напичкали. Тестирование показало, что в тебе таится глубоко скрытое нежелание воспринять самого себя. И тебе нужно дело, которое позволит тебе выяснить, на что ты способен.
-- Инспектор,-- осторожно ответил я,-- нынче я фигура довольно крупная. И здесь я по своей собственной воле. А посылаете вы меня туда для обретения душевного равновесия. Может, все-таки расскажете, почему решили проигнорировать компьютер?
Он посмотрел на меня так, словно я предложил ему нечто непристойное. Но мне был знаком этот взгляд. Он означал, что инспектор на что-то крепко зол, но собирается признать это в моем присутствии. Морганстарк порывисто схватил папку и с отвращением сунул ее мне.
-- Последним в списке погибших значится Ник Кольч. Он был спецагентом.
Спецагент. Это мне кое-что подсказало, но недостаточно. С Кольчем я знаком не был. Должно быть, у него водились деньги, но мне хотелось знать больше, и я рискнул снова подвергнуть испытанию терпение инспектора:
-- Что он там делал?
Морганстарк вскочил -- так орать легче:
-- Да откуда мне знать?-- Подобно всем нормальным людям в Бюро, он воспринимал смерть агента лично.-- Он был в отпуске! Его чертов передатчик был отключен!-- Он столь же резко уселся. Через минуту весь его гнев испарился, оставив только усталость.-- Полагаю, он туда поехал охотиться, как и все остальные. Ты не хуже меня знаешь, что за агентами в отпуске мы не следим. Даже агенту время от времени нужно уединение. Мы и не знали, что он погиб, пока жена не подала жалобу, потому что ей не позволили взглянуть на тело.
И мне плевать на утечку секретности -- в его пепле было полно металла. Меня другое пугает...-- Теперь в его выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на страх.-- Ведь его батарею никто не отключал. Мы никогда этого не делаем, даже на время отпуска. Ему ничто не могло угрожать -- даже взбесившийся слон.
Я знал, о чем он говорит. Ник Кольч был киборгом. Как и я. И то, что его убило, было опаснее его самого.
2
Да, я киборг. Но это вовсе не то, что вы подумали. Люди ошибаются, считая спецагентов какими-то "суперами". Заблуждение это идет от старых фильмов, где киборгов всегда изображали супербыстрыми и суперсильными. Они напичканы оружием. В них встроен думающий за них компьютер. И они лишь чуть ближе к людям, чем роботы.
Может, когда-нибудь это и будет так. А сейчас технологии для подобных штучек попросту не существуют. В смысле -медицинские технологии. За последние двадцать лет медицина не добилась значительного прогресса. Когда избыток населения столь велик, наука "спасения жизней" уже не кажется столь же ценной, как прежде. А после генетических бунтов 1999 закрылись целые исследовательские центры.
Так что из оборудования во мне имеются: приемопередатчик за правым ухом для постоянной связи с Бюро; тонкие и почти невесомые пластеновые стержни вдоль костей рук и ног и позвоночника, так что покалечить меня непросто (во всяком случае, теоретически); и атомная энергетическая батарея в груди, чья экранирующая оболочка защищает одновременно и сердце. Батарея питает передатчик и гиперзвуковой бластер, вмонтированный в ладонь левой руки.
У такого решения есть и недостатки. Я с трудом сгибаю пальцы на этой руке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сам бластер прикрыт латексной мембраной (очень похожей на кожу), но после каждого выстрела она выгорает, и мне всегда приходится носить с собой запасные. Но есть и нечто вроде преимуществ. Я могу убивать людей на расстоянии до двадцати пяти метров и оглушать на расстоянии до пятидесяти. Могу пробивать дыры в бетонных стенах, если смогу подойти достаточно близко.
Вот это инспектор и имел в виду, говоря о том, что я еще не свыкся. А я действительно не свыкся с мыслью, что могу убить друга, просто нажав определенным образом на один из коренных зубов. Поэтому я и стараюсь ограничить число своих друзей.
В любом случае то, что я киборг, при таком задании -- малое утешение. У меня будет при себе точно такое же оборудование, которое не спасло Ника Кольча. К тому же у него имелось то, чего у меня нет -- и то, что также его не спасло. Он знал, на что идет. Он был опытным охотником и знаком с другими погибшими. (Наверняка он знал и уцелевших -- или сам, или через друзей. Как иначе мог он заранее знать об опасности?) Может, именно для этого он и отправился в резерват -расследовать частным образом, что случилось с его друзьями.
К сожалению, я не мог пойти к кому-то из его друзей и спросить о том, что знал Кольч. Те, кто получают преимущество (если это правильное слово), охотясь в исключительных условиях, не имеют причин доверять посторонним (вроде меня). И уж точно не признаются спецагенту в том, что им известно о каких-либо нарушениях закона. Это навредит как им, так и резервату.
Но мне вовсе не улыбалась мысль без дополнительной информации столкнуться с тем, что погубило Кольча. И я начал копать.
Кое-какую, но весьма скромную информацию я раздобыл, просмотрев регистрационное свидетельство резервата. Регистрация означает лишь то, что федеральный инспектор одобрил оборудование резервата. А инспекция проводится только по двум позициям: ограждение и медицинские возможности.
От резервата требуется гарантия, что животные не вырвутся на волю, а также наличие небольшой клиники для лечения раненых клиентов (покалеченные животные никого не волнуют). Инспектор подтвердил, что в "Шэрон пойнте" все необходимое имеется. Периметр резервата (133 километра) обнесен надежной оградой, а на его территории есть прекрасно оборудованная операционная и аптека. А также (что меня удивило) ветеринарная лечебница и крематорий -- предположительно для уничтожения тел животных, чьи раны настолько тяжелы, что не поддаются лечению.
Прочая информация мне мало что дала. Сам резерват состоит из 1100 квадратных километров лесов, болот, холмов и лугов. Им владеет и управляет человек по имени Фриц Ашре. В штате один хирург (доктор Эвид Парацельс) и шесть человек, присматривающих за животными.
Но одна позиция подозрительно отсутствовала: название фирмы-поставщика. Большинство резерватов получает животных по контракту с одной из трех-четырех крупных фирм, где их разводят. В регистрационном свидетельстве "Шэрон пойнт" поставщик не значился. Там вообще не был указан источник получения животных. И это навело меня на мысль, что охотники там охотятся вовсе не на зверей.
Люди, охотящиеся на людей? Это незаконно в квадрате. Но может объяснить высокую смертность. Просто львы и бабуины (даже стаи бешеных бабуинов) не могут за двадцать месяцев убить в эксклюзивном резервате сорок пять человек. И я начал понимать, почему инспектор не стал полагаться на мнение компьютера.
Я зашел к операторам и получил от них распечатку свидетельств о смерти. Все были подписаны "доктор Эвид Парацельс". Во всех указана "нормальная" для охотничьего резервата причина смерти (обычная комбинация ран и потери крови), но вид нанесшего смертельные ранения животного не был назван ни разу.
И это меня встревожило. И я попросил операторов выдать мне из компьютеров всю доступную информацию на Фрица Ашре и Эвида Парацельса.
Файл Ашре оказался невелик. Не считая сведений вроде возраста, семейного положения и группы крови, он включал лишь краткое резюме о его прежних местах работы. Двадцать лет безупречной работы в качестве инженера в разных электронных фирмах. Затем он унаследовал небольшой участок земли, быстро уволился и через два года открыл резерват. Теперь (судя по данным из его банка) он уверенно превращался в богача. Все это мне почти ничего не подсказало. Я и так знал, что его резерват пользуется популярностью.
Зато с файлом Эвида Парацельса, доктора философии, доктора медицины и члена Американского компьютерного общества, мне повезло больше. Он был набит информацией. Очевидно, некогда доктор Парацельс из-за своих исследований имел допуск достаточно высокого уровня секретности, и Бюро изучило его с ног до головы. В результате я получил горы сведений, по большей части бесполезных, но среди них я быстро обнаружил истинные жемчужины. После чего (как говорила моя матушка) меня можно было свалить с ног перышком. Эвид Парацельс оказался одной из жертв генетических бунтов 1999 года.
Если кратко, дело было так. В 1999 году одна газета опубликовала статью о том, что группа биологов (включая знаменитого Эвида Парацельса), получив крупный правительственный грант, добилась большого прорыва в "исследованиях рекомбинантной ДНК" -- то бишь, в "генной инженерии". Ученые отработали технику выращивания животных с измененными генами и теперь приступили к экспериментам на человеческих эмбрионах. Их целью, как утверждалось в статье, были "мелкие улучшения" человеческого организма -- например, избавление от "кошачьих" глаз или лишнего пальца на руке или ноге.
И что случилось? Бунт, вот что случилось. Что само по себе не было странным. К 1999 году преступность и всяческого рода социальная напряженность превратились в крупнейшую угрозу для страны, но правительство так и не повернулось к проблемам лицом. Поэтому бунты и прочие проявления насилия вспыхивали от любой искры: подорожания топлива и бензина, продуктов, платы за жилье. Другими словами (как утверждают социологи) общий уровень общественной агрессивности достиг кризисного значения. Ни у кого не было приемлемой отдушины для выпуска гнева, и едва такая отдушина появлялась, люди начинали безумствовать.
Статья вызвала бурю, ставшую прадедушкой всех остальных. Раздавались многочисленные вопли о "священности человеческой жизни", но, полагаю, больше всего запугала людей идея об "усовершенствованном человеке". На ученых и конгрессменов стали нападать на улицах. Разгромили три правительственных здания (включая почтовое отделение - Бог знает почему). Уничтожили три жилых комплекса, разграбили и разгромили сто тридцать семь магазинов. Программа по исследованию рекомбинантной ДНК накрылась медным тазиком, а вместе с ней и чьи-то научные карьеры. Потому что грубой силой бунт было подавлять нельзя -копам (спецагентам) пришлось бы убить слишком много людей. Бунтовщиков пришлось умиротворять самому президенту -- что, вполне естественно, и привело к нынешней политике превентивной борьбы с насилием.
Любитель животных
Я стоял перед клеткой Элизабет, когда за правым ухом загудело: меня вызывал инспектор Морганстарк. Я немного удивился, но не показал этого. Меня натренировали не проявлять эмоции. Коснувшись языком переключателя возле коренного зуба, я сказал:
-- Вас понял. Буду через полчаса.
Gришлось произнести это вслух, чтобы приемники и магнитофоны в Бюро записали мои слова. Имплантированный передатчик был не настолько чувствителен, чтобы улавливать мой шепот (иначе мониторы непрерывно записывали бы, как я дышу и глотаю). Но вокруг никого не было, и я не опасался, что меня подслушают.
Подтвердив вызов инспектора, я еще несколько минут постоял перед клеткой Элизабет. Дело было не в том, что у меня имелись какие-либо возражения против вызова, да еще в выходной день. И уж точно не в том, что я здорово проводил время там, где находился. Не люблю я зоопарки. Не такое уж это плохое место -- для людей, во всяком случае. Тут чистые дорожки, питьевые фонтанчики и множество табличек с описаниями животных. Но для самих животных...
Возьмем, к примеру, Элизабет. Когда я привез ее сюда два месяца назад, она была прекраснейшей самкой кугуара, какую мне доводилось видеть -- внимательные глаза настоящего охотника, изящная мордочка и великолепные усы. Теперь ее потускневшие глаза ничего не замечали, упругая походка сменилась вялой, и она даже иногда царапала когтями по земле, едва приподнимая при ходьбе ноги. А усы служители зоопарка укоротили -наверное, по той причине, что многие большие кошки в зоопарках пытаются просунуть морду между прутьев, а приходящие сюда сволочи любят дергать их за усы -- лишь бы показать, какие они храбрецы. Очутившись в клетке, Элизабет стала лишь очередным жалким животным, дожидающимся смерти.
Тут возникает вопрос: зачем я тогда вообще привез ее сюда? А что мне еще оставалось? Бросить ее голодать котенком? Отдать на развод после того, как нашел, чтобы она выросла и прошла через то же, что погубило ее мать? Растить у себя в квартире, пока у нее, уже взрослой, не появится желание разорвать мне горло? Или выпустить где-нибудь, не умеющую добывать пищу, чтобы живущие в округе люди выследили ее и забросали гранатами?
Нет, кроме зоопарка другого места для нее не было. И мне это не очень-то нравилось.
Ребенком я частенько заявлял, что когда-нибудь разбогатею и построю настоящий зоопарк. Такой, какими они были лет тридцать или сорок назад, и где животные жили в так называемой "естественной обстановке". Но теперь я уже знаю, что богатым мне не стать. А те старые добрые зоопарки, когда потребность в "спорте" стала достаточно высока, превратились охотничьи резерваты. Нынче в зоопарки попадают лишь те животные, которые слишком сломлены, чтобы быть охотниками -- или безобидные сами по себе. За редкими исключениями вроде Элизабет.
Полагаю, я не ушел сразу по той же причине, из-за которой пришел к Элизабет -- и к Эмили с Джоном. Я надеялся, что они вспомнят и узнают меня. Напрасно. Она -- кугуар, и недостаточно сентиментальна для благодарности. В любом случае, зоопарки не пробуждают в хищниках сентиментальность. Даже койот Эмили забыла меня окончательно. (А лысый орел Джон слишком туп для сантиментов. Вид у него был такой, словно он вообще позабыл все, что знал.) Нет, из всех нас сентиментальным оказался лишь я. И поэтому я немного опоздал в Бюро.
Но прибыв туда, я уже думал совсем о другом -- о работе. Поездка в зоопарк всегда заставляет меня кое-что замечать в помещениях, где сидят спецагенты и инспекторы нашего отдела. На дворе 2011 год -- человек прошелся по Марсу, микроволновые станции передают с орбиты солнечную энергию, марихуана и автомобильные гонки стали настолько важны, что субсидируются правительством -- а помещения, где корпят над документами люди вроде меня, до сих пор смотрятся как комнатушки полицейских участков, которые я видел в детстве в старых фильмах.
Окон нет. Пыль и окурки по углам окаменели от старости. Столы (заваленные бумагами, которые, похоже, падают с потолка) стоят настолько тесно, что мы ощущаем запах друг друга, а потеем мы потому, что устали писать отчеты, или нас тошнит от того факта, что нам, похоже, никогда не сбить волну преступности, или потому что мы боимся. Или потому что мы другие. Словно мы сидим в одной большой клетке. Даже прицепленная к лацкану пиджака карточка с надписью "Спецагент Сэм Браун" больше похожа на табличку из зоопарка, чем на пропуск.
С годами я стал проводить здесь меньше времени, но до сих пор радуюсь всякий раз, когда инспектор Морганстарк отправляет меня на задание. За последние сорок лет атмосфера в Бюро изменилась лишь в одном -- все стали угрюмее. Спецагенты не занимаются пустяками вроде проституции, азартных игр и пропавших людей, потому что по горло заняты похищениями, терроризмом, убийствами и гангстерскими войнами. И работают они в одиночку, потому что их слишком мало, чтобы поспеть всюду.
Реальные же изменения скрыты от глаз. Соседнее помещение еще больше этого, и до потолка набито компьютерами, программистами и операторами. А в другой соседней комнате находятся передатчики и магнитофоны, отслеживающие работу находящихся на заданиях агентов. Потому что спецагенты тоже изменились.
Но философия (или физиология, в зависимости от точки зрения) похожа на чувства, а я уже опаздывал. Я еще не дошел до своего стола, а инспектор заметил меня через всю комнату и гаркнул: "Браун!" Похоже, настроение у него было не такое, чтобы заставлять его ждать, поэтому я проигнорировал появившиеся на моем столе новые бумаги и вошел в его кабинет.
Я закрыл за собой и дверь и стоял, пока инспектор решал, устроить мне выволочку, или нет. Против выволочки я тоже особо не возражал. Мне нравится инспектор Морганстарк, даже когда он на меня сердится. Это тертый жизнью мужик, уже начавший лысеть со лба, а за проведенные в Бюро годы его глаза выцвели и приобрели выражение вечной усталости. Вид у него всегда раздраженный -- вероятно, так оно и есть. Он единственный инспектор в отделе, у которого хватает человечности -- или, во всяком случае, упрямости -- чтобы игнорировать компьютеры. Иногда он полагается на интуицию, и иногда интуиция навлекает на него неприятности. Я люблю его за эту черту, и чтобы работать с ним, стоит время от времени вытерпеть от него выволочку.
Он сидел за столом, уперевшись в него локтями и держа двумя руками папку, словно та пыталась от него сбежать. По стандартам Бюро папка считалась весьма тонкой -- трудно заткнуть болтливый компьютер, раз уж он добрался до принтера. На меня инспектор не смотрел, и обычно это плохой признак, но я понял, что он не сердится -- выражение у него на лице было из серии "что-то здесь не то, и мне это не нравится". Мне внезапно захотелось получить это дело, и я рискнул и уселся по другую сторону стола, демонстрируя уверенность в себе -- которой, если честно, имелось негусто. Отработав два года спецагентом, я все еще был зеленым новичком под крылышком инспектора Морганстарка. До сих пор он поручал мне лишь всяческую рутину.
Через минуту он положил папку и взглянул на меня. Глаза у него тоже не были гневными. Встревоженными. Сцепив руки на затылке, он откинулся на спинку кресла и спросил:
-- Ты был в зоопарке?
Вот еще одна причина, почему он мне нравится -- моих любимцев он воспринимает всерьез, и поэтому я не ощущаю себя очередным блоком оборудования.
-- Да,-- ответил я, но без улыбки, изображая компетентность.
-- Сколько теперь там твоих?
-- Трое. Пару месяцев назад отвез туда Элизабет.
-- И как она там?
-- Так себе,-- пожал я плечами.-- Попав в клетку, животные быстро утрачивают дух свободы.
Еще минуту он не сводил с меня глаз, потом сказал:
-- Вот почему я хочу поручить это задание тебе. Ты понимаешь животных. Ты разбираешься в охоте. И ты не придешь к ошибочному заключению.
Что ж, я не охотник, но понял, что он имел в виду. Мне хорошо знакомы охотничьи резерваты. Оттуда и попали ко мне Джон, Эмили и Элизабет. Когда мне выпадает возможность (например, когда я меня отпуск), я отправляюсь туда. Плачу за вход, как и любой другой, но у меня нет ружей, и я никого не пытаюсь убить. Я ищу малышей вроде Элизабет -- тех, кого бросили умирать, убив или поймав в капкан матерей. А найдя, тайком выношу из резервата, выхаживаю дома, сколько могу, и отдаю в зоопарк.
Иногда мне не удается отыскать их вовремя, а иногда я нахожу их уже искалеченными небрежным выстрелом или капканом. Таких я убиваю. Я ведь уже говорил, что сентиментален.
Но слов инспектора о том, что я не приду к ошибочному заключению, я не понял. Изобразив на лице вопрос, я принялся ждать, пока он не спросил:
-- Слышал об охотничьем резервате "Шэрон пойнт"?
-- Нет. Но резерватов много. После автомобильных гонок охотничьи резерваты -- самое популярное...
Он прервал меня, подался вперед и обвиняюще ткнул пальцем в папку:
-- Там гибнут люди.
Я не ответил. Во всех резерватах гибнут люди. Для этого они и предназначены. Поскольку лет двадцать назад преступность стала в нашей стране проблемой первостепенной важности, правительство затратило на ее решение большие деньги. Очень большие деньги. На "укрепление закона" и тюрьмы, разумеется. На умиротворяющие людей наркотики вроде марихуаны. Но также и на любые мыслимые способы, позволяющие людям выплеснуть свою агрессивность некриминальным путем.
Через гонки, например. После правительственных субсидий практически любому теперь по карману сесть в гоночную машину и промчаться в ней по треку. Самое важное здесь, как утверждают ученые, дать людям шанс совершить насилие с риском для собственной жизни. Но и насилие, и риск должны быть настоящими, иначе катарсиса не будет. Люди так страдают от перенаселения и экономического давления, что им нужно как-то выпустить пар. И надо не дать им стать преступниками просто от скуки, отчаяния и психологических отклонений.
Поэтому у нас сотни резерватов. Участок дикой местности огораживают и заселяют всевозможными опасными зверями, а затем спускают на них охотников -- в одиночку, разумеется -- и пусть попробуют убить кого угодно, пытаясь остаться в живых. Любой, кого подмывает желание увидеть горячую струящуюся кровь, может взять ружье и поставить себя, вернее, мощь своего оружия, против хищных кошек, волков, медведей гризли и чего угодно.
По популярности охота едва уступает гонкам. Людям нравится иллюзия "убей, или убьют тебя". Животных убивают с такой скоростью, что питомники едва успевают поставлять новых. (Некоторые охотники пользуются отравленными иглами и разрывными пулями. Другие пытаются протащить в резерваты лазеры, но это строго запрещено. Частным лицам категорически не разрешается вообще иметь лазеры.) Охота -- занятие очень терапевтическое. И очень кровавое. На одно животное, убитое чистым выстрелом наповал, приходится двадцать медленно умерших от ран или покалеченных, а охотников, на мой взгляд, погибает слишком мало. Но все же, полагаю, это лучше войны. По крайней мере, мы не пытаемся охотиться на китайцев.
-- Ты сейчас думаешь: "Ура львам и тиграм",-- сказал инспектор.
Я снова пожал плечами:
-- Наверное, "Шэрон пойнт" очень популярен.
-- Не знаю,-- едко ответил он.-- Это резерват частный и федеральных субсидий не получает, поэтому отчетность не сдает. У меня есть только свидетельства о смерти.-- На сей раз он коснулся папки лишь кончиками пальцев, словно она была ядовита или опасна.-- Он открылся двадцать месяцев назад, и за это время там погибло сорок пять человек.
-- Сукин сын!-- невольно вырвалось у меня, отнюдь не добавив компетентности. Но я искренне удивился. Сорок пять! Я знал резерваты, где такое количество людей не погибало и за пять лет. А большинство охотников не желало соглашаться даже на такой уровень риска.
-- И ситуация становится хуже,-- продолжил инспектор.-- Десять за первые десять месяцев. Пятнадцать за следующие пять. Двадцать за последние пять.
-- Они очень популярны,-- пробормотал я.
-- И это странно, поскольку они себя не рекламируют.
-- Что, информация о резервате передается из уст в уста?-- Это уже подразумевало несколько следствий, но первым мне пришло в голову совсем другое:-- Но что у них есть такого особого?
-- В смысле, кроме сорока пяти смертей?-- буркнул инспектор.-На них подано больше жалоб, чем на любой другой резерват страны. Жалоб от семей на то, что им не выдают тела погибших.
Что ж, это действительно нечто особое. Мне еще не доводилось слышать о резервате, который не отсылал тела ближайшим родственникам.
-- А что они делают с телами?
-- Кремируют. Прямо в резервате. В жалобах указывается, что родственники обязаны подписать разрешение на кремирование, иначе охотника в резерват не допускают. Но больше всего людям не нравится, что их погибших мужей или жен кремируют немедленно. Родственникам не позволяют даже взглянуть на тела. Они получают лишь уведомление и свидетельство о смерти.-- Он быстро взглянул на меня.-- Это не нарушает закон. Все разрешения подписываются заранее.
Я немного подумал.
-- А какими охотниками были погибшие?
-- Лучшими,-- нахмурился инспектор.-- Почти все они должны были остаться в живых.-- Он вынул из папки распечатку и подтолкнул ее через стол мне.-- Взгляни.
Распечатка оказалась компьютерным анализом данных на сорок пять погибших охотников. Все они были богаты, но лишь 26,67% разбогатели сами: 73,33% из них деньги унаследовали или получили в результате брака. 82,2% имели блестящее финансовой будущее. 91,1% были опытными охотниками, а 65,9% из них имели репутацию охотников исключительно умелых. 84,4% активно ездили по миру в поисках "добычи" -- чем опаснее, тем лучше.
-- Может, звери тоже были опытными?-- предположил я. Инспектор не рассмеялся. Я стал читать дальше.
В низу страницы обнаружилась интересная информация: 75,56% людей из этого списка были знакомым минимум с пятью другими из того же списка; 0,0% не были знакомы с остальными.
Я вернул распечатку инспектору.
-- Из уст в уста, тут сомнений нет. Нечто вроде клуба.-- В резервате "Шэрон пойнт" происходило нечто важное, и я желал знать, что именно.-- Что рекомендует компьютер?-поинтересовался я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал по возможности небрежно.
Инспектор уставился в потолок.
-- А на все плюнуть и обо всем позабыть. Чертова машина даже не поняла, почему я потрудился задать вопрос. Законы не нарушены. Повышенная смертность к делу не относится. Я попросил о вторичных рекомендациях и получил совет обратиться к другому компьютеру.
-- Но вы не намерены плюнуть и забыть,-- уточнил я, внимательно вглядываясь в Морганстарка.
-- Чтобы я да забыл?-- Инспектор воздел руки.-- Разве я похож на человека, у которого столько здравого смысла? Ты прекрасно знаешь, что я не забуду.
-- А почему нет?
Для меня вопрос казался разумным, но инспектор от него попросту отмахнулся.
-- Более того,-- добавил он уже спокойнее,-- я поручаю его тебе. И хочу, чтобы завтра утром ты был уже там.
Я начал было что-то говорить, но он меня остановил. Потом посмотрел мне в глаза, и я понял, что он собирается сказать нечто для него важное.
-- Я поручаю его тебе, потому что тревожусь за тебя. И не потому что ты новичок, а дело тривиальное. Оно не тривиальное. Я это чувствую.. вот здесь.-- Он постучал по черепу за правым ухом, словно вся его интуиция основывалась на подсказках имплантированного туда передатчика. Потом вздохнул.-- Это лишь часть причин. Я знаю, ты не станешь психовать даже если я ошибаюсь. Не станешь пытаться закрыть резерват только потому, что там погибли люди. Не станешь выдвигать против них обвинения только на основании повышенной смертности. Ты будешь радоваться за животных.
-- Но самое главное,-- продолжил он, не давая мне шанс прервать его,-- я хочу, чтобы ты занялся этим делом, потому что это нужно тебе. Не мне напоминать, что тебе не нравится роль спецагента. И не нравится всяческое оборудование, которым тебя напичкали. Тестирование показало, что в тебе таится глубоко скрытое нежелание воспринять самого себя. И тебе нужно дело, которое позволит тебе выяснить, на что ты способен.
-- Инспектор,-- осторожно ответил я,-- нынче я фигура довольно крупная. И здесь я по своей собственной воле. А посылаете вы меня туда для обретения душевного равновесия. Может, все-таки расскажете, почему решили проигнорировать компьютер?
Он посмотрел на меня так, словно я предложил ему нечто непристойное. Но мне был знаком этот взгляд. Он означал, что инспектор на что-то крепко зол, но собирается признать это в моем присутствии. Морганстарк порывисто схватил папку и с отвращением сунул ее мне.
-- Последним в списке погибших значится Ник Кольч. Он был спецагентом.
Спецагент. Это мне кое-что подсказало, но недостаточно. С Кольчем я знаком не был. Должно быть, у него водились деньги, но мне хотелось знать больше, и я рискнул снова подвергнуть испытанию терпение инспектора:
-- Что он там делал?
Морганстарк вскочил -- так орать легче:
-- Да откуда мне знать?-- Подобно всем нормальным людям в Бюро, он воспринимал смерть агента лично.-- Он был в отпуске! Его чертов передатчик был отключен!-- Он столь же резко уселся. Через минуту весь его гнев испарился, оставив только усталость.-- Полагаю, он туда поехал охотиться, как и все остальные. Ты не хуже меня знаешь, что за агентами в отпуске мы не следим. Даже агенту время от времени нужно уединение. Мы и не знали, что он погиб, пока жена не подала жалобу, потому что ей не позволили взглянуть на тело.
И мне плевать на утечку секретности -- в его пепле было полно металла. Меня другое пугает...-- Теперь в его выцветших глазах мелькнуло нечто похожее на страх.-- Ведь его батарею никто не отключал. Мы никогда этого не делаем, даже на время отпуска. Ему ничто не могло угрожать -- даже взбесившийся слон.
Я знал, о чем он говорит. Ник Кольч был киборгом. Как и я. И то, что его убило, было опаснее его самого.
2
Да, я киборг. Но это вовсе не то, что вы подумали. Люди ошибаются, считая спецагентов какими-то "суперами". Заблуждение это идет от старых фильмов, где киборгов всегда изображали супербыстрыми и суперсильными. Они напичканы оружием. В них встроен думающий за них компьютер. И они лишь чуть ближе к людям, чем роботы.
Может, когда-нибудь это и будет так. А сейчас технологии для подобных штучек попросту не существуют. В смысле -медицинские технологии. За последние двадцать лет медицина не добилась значительного прогресса. Когда избыток населения столь велик, наука "спасения жизней" уже не кажется столь же ценной, как прежде. А после генетических бунтов 1999 закрылись целые исследовательские центры.
Так что из оборудования во мне имеются: приемопередатчик за правым ухом для постоянной связи с Бюро; тонкие и почти невесомые пластеновые стержни вдоль костей рук и ног и позвоночника, так что покалечить меня непросто (во всяком случае, теоретически); и атомная энергетическая батарея в груди, чья экранирующая оболочка защищает одновременно и сердце. Батарея питает передатчик и гиперзвуковой бластер, вмонтированный в ладонь левой руки.
У такого решения есть и недостатки. Я с трудом сгибаю пальцы на этой руке со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сам бластер прикрыт латексной мембраной (очень похожей на кожу), но после каждого выстрела она выгорает, и мне всегда приходится носить с собой запасные. Но есть и нечто вроде преимуществ. Я могу убивать людей на расстоянии до двадцати пяти метров и оглушать на расстоянии до пятидесяти. Могу пробивать дыры в бетонных стенах, если смогу подойти достаточно близко.
Вот это инспектор и имел в виду, говоря о том, что я еще не свыкся. А я действительно не свыкся с мыслью, что могу убить друга, просто нажав определенным образом на один из коренных зубов. Поэтому я и стараюсь ограничить число своих друзей.
В любом случае то, что я киборг, при таком задании -- малое утешение. У меня будет при себе точно такое же оборудование, которое не спасло Ника Кольча. К тому же у него имелось то, чего у меня нет -- и то, что также его не спасло. Он знал, на что идет. Он был опытным охотником и знаком с другими погибшими. (Наверняка он знал и уцелевших -- или сам, или через друзей. Как иначе мог он заранее знать об опасности?) Может, именно для этого он и отправился в резерват -расследовать частным образом, что случилось с его друзьями.
К сожалению, я не мог пойти к кому-то из его друзей и спросить о том, что знал Кольч. Те, кто получают преимущество (если это правильное слово), охотясь в исключительных условиях, не имеют причин доверять посторонним (вроде меня). И уж точно не признаются спецагенту в том, что им известно о каких-либо нарушениях закона. Это навредит как им, так и резервату.
Но мне вовсе не улыбалась мысль без дополнительной информации столкнуться с тем, что погубило Кольча. И я начал копать.
Кое-какую, но весьма скромную информацию я раздобыл, просмотрев регистрационное свидетельство резервата. Регистрация означает лишь то, что федеральный инспектор одобрил оборудование резервата. А инспекция проводится только по двум позициям: ограждение и медицинские возможности.
От резервата требуется гарантия, что животные не вырвутся на волю, а также наличие небольшой клиники для лечения раненых клиентов (покалеченные животные никого не волнуют). Инспектор подтвердил, что в "Шэрон пойнте" все необходимое имеется. Периметр резервата (133 километра) обнесен надежной оградой, а на его территории есть прекрасно оборудованная операционная и аптека. А также (что меня удивило) ветеринарная лечебница и крематорий -- предположительно для уничтожения тел животных, чьи раны настолько тяжелы, что не поддаются лечению.
Прочая информация мне мало что дала. Сам резерват состоит из 1100 квадратных километров лесов, болот, холмов и лугов. Им владеет и управляет человек по имени Фриц Ашре. В штате один хирург (доктор Эвид Парацельс) и шесть человек, присматривающих за животными.
Но одна позиция подозрительно отсутствовала: название фирмы-поставщика. Большинство резерватов получает животных по контракту с одной из трех-четырех крупных фирм, где их разводят. В регистрационном свидетельстве "Шэрон пойнт" поставщик не значился. Там вообще не был указан источник получения животных. И это навело меня на мысль, что охотники там охотятся вовсе не на зверей.
Люди, охотящиеся на людей? Это незаконно в квадрате. Но может объяснить высокую смертность. Просто львы и бабуины (даже стаи бешеных бабуинов) не могут за двадцать месяцев убить в эксклюзивном резервате сорок пять человек. И я начал понимать, почему инспектор не стал полагаться на мнение компьютера.
Я зашел к операторам и получил от них распечатку свидетельств о смерти. Все были подписаны "доктор Эвид Парацельс". Во всех указана "нормальная" для охотничьего резервата причина смерти (обычная комбинация ран и потери крови), но вид нанесшего смертельные ранения животного не был назван ни разу.
И это меня встревожило. И я попросил операторов выдать мне из компьютеров всю доступную информацию на Фрица Ашре и Эвида Парацельса.
Файл Ашре оказался невелик. Не считая сведений вроде возраста, семейного положения и группы крови, он включал лишь краткое резюме о его прежних местах работы. Двадцать лет безупречной работы в качестве инженера в разных электронных фирмах. Затем он унаследовал небольшой участок земли, быстро уволился и через два года открыл резерват. Теперь (судя по данным из его банка) он уверенно превращался в богача. Все это мне почти ничего не подсказало. Я и так знал, что его резерват пользуется популярностью.
Зато с файлом Эвида Парацельса, доктора философии, доктора медицины и члена Американского компьютерного общества, мне повезло больше. Он был набит информацией. Очевидно, некогда доктор Парацельс из-за своих исследований имел допуск достаточно высокого уровня секретности, и Бюро изучило его с ног до головы. В результате я получил горы сведений, по большей части бесполезных, но среди них я быстро обнаружил истинные жемчужины. После чего (как говорила моя матушка) меня можно было свалить с ног перышком. Эвид Парацельс оказался одной из жертв генетических бунтов 1999 года.
Если кратко, дело было так. В 1999 году одна газета опубликовала статью о том, что группа биологов (включая знаменитого Эвида Парацельса), получив крупный правительственный грант, добилась большого прорыва в "исследованиях рекомбинантной ДНК" -- то бишь, в "генной инженерии". Ученые отработали технику выращивания животных с измененными генами и теперь приступили к экспериментам на человеческих эмбрионах. Их целью, как утверждалось в статье, были "мелкие улучшения" человеческого организма -- например, избавление от "кошачьих" глаз или лишнего пальца на руке или ноге.
И что случилось? Бунт, вот что случилось. Что само по себе не было странным. К 1999 году преступность и всяческого рода социальная напряженность превратились в крупнейшую угрозу для страны, но правительство так и не повернулось к проблемам лицом. Поэтому бунты и прочие проявления насилия вспыхивали от любой искры: подорожания топлива и бензина, продуктов, платы за жилье. Другими словами (как утверждают социологи) общий уровень общественной агрессивности достиг кризисного значения. Ни у кого не было приемлемой отдушины для выпуска гнева, и едва такая отдушина появлялась, люди начинали безумствовать.
Статья вызвала бурю, ставшую прадедушкой всех остальных. Раздавались многочисленные вопли о "священности человеческой жизни", но, полагаю, больше всего запугала людей идея об "усовершенствованном человеке". На ученых и конгрессменов стали нападать на улицах. Разгромили три правительственных здания (включая почтовое отделение - Бог знает почему). Уничтожили три жилых комплекса, разграбили и разгромили сто тридцать семь магазинов. Программа по исследованию рекомбинантной ДНК накрылась медным тазиком, а вместе с ней и чьи-то научные карьеры. Потому что грубой силой бунт было подавлять нельзя -копам (спецагентам) пришлось бы убить слишком много людей. Бунтовщиков пришлось умиротворять самому президенту -- что, вполне естественно, и привело к нынешней политике превентивной борьбы с насилием.