– Не надо тебе к военным, – поучала Зоя, – раз отец погиб, а родственников нет, значит, сдадут тебя в детский дом. Держись за меня, вместе до Москвы доберемся.
Зоя собственноручно вписала в свой паспорт Кристину в графу «Дети».
– Скажем, что твое свидетельство о рождении потерялось, – объяснила она, – а мой паспорт цел, к тому же подтвержу, что ты – моя дочь, все и поверят.
Она оказалась права. Ни у кого женщина с девочкой не вызвали ненужных подозрений.
– Нам бы только до Москвы добраться, – твердила Зоя, – там Раиса поможет, родная кровь, сестра.
– Надо же, – тихо произнесла Тамара, – какая Зоя добрая женщина… была.
Кристя улыбнулась:
– Она хорошая, только очень вспыльчивая, если чего не так сделаешь, запросто может по шее надавать, но потом быстро отходит и даже извиняется.
Я вздохнула. Наверное, у них с Раисой это было семейное, хорошо хоть Зоя не пила.
– Она меня спасла, – прошептала Кристина, – называла дочкой…
Голос девочки прервался, и она молча уставилась в окно.
У меня защемило сердце. Это сколько же должен пережить ребенок, чтобы разучиться плакать!
– И куда мне теперь? – пересилила себя Кристя. – В детдом?
Томуся хлопнула ладонью по столу:
– Никаких приютов. Если Зоя звала тебя дочерью, то мы тебе тетки. Тетя Виола и тетя Тамара. Впрочем, можешь звать нас просто по именам, все-таки родственники.
Кристя заморгала:
– Вы не поняли. Я не настоящая дочь Зои. У нее, правда, когда-то была девочка, но умерла в пять лет, она рассказывала, что всегда мечтала о дочери, но бог ребеночка отнял, а я вроде как на замену.
– Тебе сколько лет? – спросила я.
– Двенадцать, нет, тринадцать, – поправилась Кристя.
– Ладно, – велела Томуся, – теперь следует решить разные формальности. Надо по-человечески проводить Зою, когда отдадут тело. Далее следует выправить Кристине хоть какие-нибудь документы, устроить ее в школу, прописать… Голова идет кругом.
Значит, так, – резюмировала Томуся, – мы сейчас поедем на «Речной вокзал», в наш любимый магазин, и купим Кристе все самое необходимое.
Только не подумайте, что там расположен бутик Версаче. Нет, на улице Смольной открыт отличный магазин секонд-хэнд, торгующий практически новыми, но вышедшими у них, на Западе, из моды вещами. Там можно найти все, причем приличного качества. Ну какая нам, в конце концов, разница – узкие джинсы или широкие… Вот только обуви нет, за ботиночками приходится ездить на рынок «Динамо», что пробивает гигантскую брешь в бюджете.
Внезапно из гостиной раздалось покашливание.
– Ой, – пробормотала Томуся, – совсем забыла про Веру, с ней тоже проблемы…
Да, и немаленькие. Но Тамару не так легко сбить с толку.
– Хорошо, поступим так, – заявила подруга, – я занимаюсь Кристиной, а ты Верой, разделим заботы пополам. Сначала едем в секонд, а потом ко мне на службу.
Томочка работает в расположенной у нас во дворе школе воспитательницей группы продленного дня. Очень подходящее для нее занятие, ничего, кроме доброты к младшеклассникам, там не требуется. Служба начинается в три часа дня и заканчивается, как правило, около шести вечера, когда за детишками прибегают взмыленные мамы.
– Давай, Кристя, – поторопила Томуся, – едем за обновками.
Они мигом собрались и убежали.
Я в задумчивости села у телефона. С чего начать?
Пальцы сами быстро набрали номер телефона Гены Новикова. Он журналист, ведет в крупной газете криминальную хронику…
– Новиков, готов записать ваше сообщение, – пробубнил Генка.
– Генасик, ты хвастался, что имеешь кучу связей в МВД.
– Ага, – радостно подтвердил друг, – в Главное управление исполнения наказаний дверь ногой открываю. Выкладывай сразу проблему. Кого-нибудь осудили, и надо, чтобы попал в Крюковскую колонию, в Зеленоград?
– Нет, Геночка, слава богу, пока все на свободе. Можешь ты узнать по своим каналам, не объявлен ли по Москве розыск молодой психически больной женщины, потерявшей память. Она ушла вчера из дому в одной ночной рубашке и тапочках…
– Легко, – весело ответил Генка. – А тебе зачем?
– Надо.
– Раз надо – значит, надо, – согласился покладистый приятель, – сейчас перезвоню.
Через пятнадцать минут он сообщил, что никакую больную девушку никто не ищет.
– Может, в каком-нибудь в другом отделении милиции, – вздохнула я.
Генка захихикал:
– Молчи уж лучше, если не знаешь. Вся информация о пропавших скапливается централизованно, в компьютере. Вчера, например, исчезли два подростка и мужик, позавчера – три старухи, днем раньше – пожилой военный… Никаких молоденьких с кривыми мозгами не наблюдалось. Ну, покедова. Да, имей в виду, если надо кого в Крюковскую колонию запихнуть, я с дорогой душой, только свистни!
– Никого никуда сажать не надо, – отрезала я и повесила трубку.
Странно, что родственники не побеспокоились. Кажется, начинают сбываться мои худшие предположения. Они просто были рады избавиться от больной, а, может, сами выгнали ее на улицу? И как поступить? Сдать ее в милицию?
Я аккуратно приоткрыла дверь в спальню. Верочка сидела у письменного стола с карандашом в руке.
– Что ты делаешь?
– Рисую, – тихо ответила девушка.
Я глянула на листок и восхищенно зацокала языком. Точными, уверенными штрихами Вера изобразила прыгающую через барьер лошадь. Она была нарисована изумительно и выглядела как живая.
– Да ты художница!
– Не знаю, – улыбнулась Вера. – Наверное. Руки сами карандаш схватили. Знаешь, как здорово рисовать, смотри, это ты.
Моментальными движениями она провела несколько линий, и я уставилась на свой шарж. Здорово. Кое-какие черты лица утрированы, но не зло, как иногда делают карикатуристы. И это явно я.
– Ну надо же! Попробуй вспомнить, кто тебя научил?
Вера задумалась, потом покачала головой:
– Ничего, совсем ничего не помню, только лестницу…
– Лестницу?
– Ну да, иду по ступенькам, выхожу на улицу, холодно… Все иду и иду, а людей нет. Тут ты.
Так, значит, она живет на Сонинской улице, и круг поисков значительно сужается. Сколько там домов? Я вытащила из стенки подробную карту Москвы и принялась ее изучать. Сей топографический шедевр преподнесла мне невесть зачем на день рождения Наташка. Скорей всего, его ей кто-то подарил, а она решила избавиться от ненужной вещи, оттащив мне. Но вот сейчас карта пригодилась. Я нашла Сонинскую улицу и присвистнула. Сорок два дома, и еще на нее выходит с десяток мелких улочек. Да, бегать по квартирам можно полжизни. Нужно искать другой путь, но какой?
– Можно выпить чаю? – вдруг спросила Вера.
– Конечно, сейчас заварю.
Но девушка опередила меня, первой вошла в кухню, налила в электрочайник воду и щелкнула рычажком. Я глядела на нее во все глаза.
– Кажется, у меня дома есть подобный чайник, – пробормотала Вера, – но кухня у нас больше и холодильник не такой!
– Какой?
– Серый, с двумя дверцами, – протянула Вера.
Я вздохнула. Серый, с двумя дверцами! Похоже на «Филипс». Позавчера забрела в «М-Видео» и полюбовалась на товары. Огромный рефрижератор невольно привлек внимание. Цена – фантастическая. Восемьдесят пять тысяч! Размер – гигантский. Я еще подумала, какая же кухня должна быть у людей, чтобы вместить такого монстра. И вот оказывается, что дома у Веры стоит нечто подобное.
– Да, – продолжала девушка более уверенно, – серый. Справа такие лоточки для яиц, тридцать штук влезает, сверху места для банок и бутылок, а слева контейнеры прозрачные и стеклянные полочки…
Чайник вскипел, Верочка налила в чашку кипяток и принялась полоскать в нем пакетик чая. Я глядела в окно. В голове никаких идей, просто какая-то торричеллиева пустота. Внезапно мой взгляд упал на лежавшую на табуретке ночную сорочку. Вчера мы дали Вере пижаму, а ночнушку забыли на кухне. А с утра косяком пошли разнообразные события, и про ситцевую рубашечку мы позабыли. Я взяла в руки сей невесомый предмет, решив замочить ночнушку, а вечером выстирать. Мы никак не наберем денег на стиральную машину. А рубашка-то отличного качества, и не ситец это вовсе, а самый настоящий батист. К боковому шву прикреплен ярлычок «Живанши»[2]. Дорогая, должно быть, вещь и такая приятная на ощупь. И тут на изнанке подола мелькнула метка. Я пригляделась «Королева Алла. 1-й отряд», рядом был пришит кусочек белой ткани с буквой и цифрами «Л-361854». Так. Насколько помню, раньше всем детям, выезжавшим в пионерские лагеря, велели пришивать на вещи подобные метки. У меня до сих пор есть ситцевый халатик, где, между прочим, на подоле значится: «Виола Тараканова». А вторая бирка – это для прачечной. Нет, как здорово все складывается, дело за малым – найти приемный пункт и порасспрашивать сотрудников. Может, кто знает эту Королеву Аллу. На всякий случай я поинтересовалась:
– Верочка, а твоя фамилия не Королева?
Девушка отложила ложку и без тени сомнения ответила:
– Думаю, нет.
– Почему?
– Она мне не нравится.
Ну надо же, какой сильный аргумент! Мне, между прочим, тоже не нравится фамилия Тараканова, но ведь живу же с ней всю жизнь!
Тут в дверь затрезвонили. В нашем доме определенно невозможно ни на минуту обрести покой. Что еще там случилось?
– Вилка! – завопила с порога Анечка Артюшина, наша соседка со второго этажа. – Вилочка, она умирает!
Анечка два года назад вышла замуж и вскоре родила девочку Машеньку. Дочка оказалась шаловливой, бедная Анюта лишилась сна и покоя. Но еще хуже стало, когда Машка, покачиваясь на толстеньких ножках, начала осваивать родную квартиру. У Анюты такая же «двушка», как у нас, но для крохотной Машуни это огромное пространство, неизведанная целина, полная увлекательных вещей. Опасности подстерегают ребенка на каждом шагу. Недавно Машка освоила новый трюк. Она взбирается на стул, потом на стол, идет по нему и… падает вниз, как перезревшая слива. Теперь, если мы приходим в гости, то, чтобы выпить чаю, надо сначала снять со стола… стулья. Аня ставит их туда вверх ножками, а обиженная Машка ходит вокруг и бормочет.
– Няка Мака, няка!
– Правильно, – одобряет ее мать, – нельзя. Молодец Машка.
Но в Машкиной голове добрые материнские наставления не задерживаются, и каждый день активная девица совершает новые подвиги, и каждый день Анечка прибегает с воплем:
– Спасите, умирает!
Почему она несется к нам – непонятно. Ни у меня, ни у Тамары нет детей. Логичней было бы обратиться к Кузнецовым из тридцать восьмой квартиры. Марья Петровна вырастила четырех дочерей и теперь пасет несметное количество внуков. Но Аню упорно тянет к нам, бездетным и незамужним. Интересно, что на этот раз? Помнится, в среду Маня проглотила пару пуговиц и была абсолютно весела и счастлива. Бедная Аня, мысленно похоронившая дочь, чуть не заработала инфаркт, поджидая «Скорую». Приехавшие медики посмеялись, велели накормить девочку вязкой кашей и уехали. В четверг около восьми утра Анюта влетела с радостным воплем и продемонстрировала злополучные пуговицы, благополучно нашедшие выход из Машкиного организма. И вот сегодня очередная трагедия.
– Замолчи немедленно, – сердито велела я, – и говори внятно.
Аню не смутила моя слегка нелогичная фраза. Размахивая руками, она принялась причитать:
– Ужас! Посадила ее на горшок, а оттуда пена, пена, пена…
– Откуда? Из горшка?
– Ну да!
– А как она туда попала?
– Так из Машки же лезет! Жуть! Наверное, холера!
– Типун тебе на язык, – обозлилась я. – Пошли.
Мы спустились вниз. Виновница переполоха спокойненько сидела на «троне». Увидав меня, она заулыбалась и сообщила:
– Няка Мака, няка.
– Мака бяка, – ответила я и приподняла над горшком ее розовенькую, похожую на мячик попку. В горшке и впрямь плавала обильная пена из крупных пузырей. Пахло от ночной вазы приятно. Чем-то сладким, вроде жвачки или карамелек. Без колебаний я засунула туда руку. Непонятная розоватая жидкость оказалась мылкой, скользкой. Аня, клацая зубами от ужаса, бормотала:
– Надо «Скорую» вызывать…
– Не надо, – успокоила ее я и повернулась к Машке: – Ну, немедленно расскажи Вилке, что ты пила? Что выпила Мака, а? Мака буль-буль?
– Ав-ав, – сообщила Машка, страшно довольная собой, – ав-ав ням-ням. Мака мыка ав-ав.
Самое интересное, что Аня не понимает Машку, я же совершенно великолепно разбираюсь в ее «сленге». Все ясно. Очевидно, в ванной стоит нечто, связанное с собакой, чем Машка мылась. И точно. На стиральной машине пустовала пластиковая бутылочка из-под детского шампуня, выполненная в виде пуделя. Я принесла ее в комнату и грозно поинтересовалась:
– Мака буль-буль ав-ав?
– Буль-буль, – обрадовалась Машка.
– Мака кака. Мака бяка. Мака не няка бум-бум.
Машка сморщилась. «Бум-бум» на ее языке – это конфеты. Я погрозила пальцем. Хитрая Машка не заревела. Она знает, что меня не тронет капризный вой, а перспектива не получить в ближайшее время конфет заставила ее присмиреть.
– Ну, Мака, – вздохнула я, – ты дурака!
– Что, что произошло? – нервничала так ничего и не понявшая Аня.
– Твоя дщерь полакомилась детским шампунем. Правда, будь я в ее возрасте, наверное, тоже бы не удержалась, пахнет замечательно.
– Ой, – взвизгнула Аня, – как теперь поступить?
Я пожала плечами:
– Думаю, ничего страшного. Видишь, на бутылочке написано: не содержит ядовитых веществ. Ну посидит часок-другой на горшке. Эка невидаль!
Аня уставилась на пластмассовую емкость, над которой шапкой стояла пена.
– А с этим что делать?
Я хмыкнула:
– Слей назад в собачку и смело мой голову. По-моему, шампунь не слишком растерял свои качества, пройдя через Машку.
ГЛАВА 5
Дома стояла тишина. Верочка опять рисовала, на этот раз кошку. Я покормила ее, выпила чаю и стала собираться на работу в Дом моделей. Выйду пораньше и зайду по дороге в нашу прачечную, может, узнаю чего про метку.
Когда живешь всю жизнь, буквально с самого рождения, в одной и той же квартире, тебя окружают знакомые люди. В приемном пункте между горшком с полузасохшим фикусом и не работающей радиоточкой тосковала баба Клава. Я ее помню с младенчества. И уже тогда баба Клава казалась мне старой. Ее морщинистое лицо украшали густые черные усы. Словно искупая пышную растительность над губой, природа почти не оставила Клавдии Ивановне волос на голове. Старушка старательно раскладывала на макушке жиденькие прядки, сквозь которые просвечивало розовое беззащитное темечко.
– Волька! – обрадовалась она. – Никак разбогатела и тянешь белье в стирку? Давай, давай…
– Что, совсем клиентов нет?
– Пустыня, – вздохнула старушка, – могила, египетская пирамида, ну никогошеньки. Скоро этот приемный пункт, как и другие, закроют, и тогда живи баба Клава на одну пенсию. Вон Зинку и Ленку уже погнали, одна я теперь здесь приемщица. Так и сижу цельными днями с восьми до восьми. Раньше-то и вздохнуть не успевала: очередь из коридора орала, вертись бабка колесом, а теперь…
– Стираете, наверное, плохо, – предположила я.
– Ты на цену погляди, – разозлилась старушка. – Кто чуть побогаче, давно стиральные машины купил, автоматические. А бедным теперича прачечная не по карману. Вот раньше килограмм прямого белья, да с крахмалом, да с отдушкой всего за тридцать семь копеек сдавали! А сейчас…
– Слышь, баба Клава, – прервала я поток старушкиных жалоб. – Ты же вроде в прачечной давно сидишь?
– Тебе столько лет нет, сколько я тут работаю, – с достоинством произнесла бабуля. – Ветеран труда, фотография на Доске почета, вот раньше мне завсегда за ударный труд путевку давали на лечение, а сейчас…
– Тогда скажи, – велела я, – что значит данная метка?
– «Королева Алла», – прочитала Клавдия Ивановна, – это детей так в пионерлагерь отправляли раньше и именные бирочки заказывали по рупь двадцать за сто штук. Дешево и сердито. Только сейчас уже давно никто ничего подобного не просит. Лагеря-то накрылись медным тазом, путевка бешеные тысячи стоит! Вот новый президент велеть должон…
– Оставь правительство в покое, – буркнула я, – и посмотри дальше. «Л-361854». Это что значит?
– Где же ты такое взяла? – изумилась баба Клава. – Да таких меток сто лет уже нет.
– Помнишь, что она обозначала?
– У меня склероза нет, потому как на вредную пищу денег не хватает, – парировала баба Клава. – Яйца, мясо и масло – это не для нас, вот каша геркулесовая…
– Слушай, – обозлилась я, – говори быстрей, на работу опоздаю.
– Ой, молодежь, все бегом, прыжком, потому и больные с детства, – резюмировала болтливая, одуревшая от скуки старушка. – Л – название района. Помнишь, раньше в Москве были не округа, а Свердловский, Дзержинский, Фрунзенский районы? Тридцать два всего. А уж порядок стоял! Жуть, как все боялись, что на них в райком партии пожалуются…
– Л какой?
– Ленинградский. Потом первые три цифры – 361 – номер приемного пункта, а последние – 854 – это уж клиент.
– А где данный приемный пункт расположен, знаешь?
Баба Клава со вздохом вытащила толстую, растрепанную тетрадь и принялась водить корявым пальцем по строчкам.
– Ага, – бормотала она, – вот он. 361, Вагоноремонтная улица, семь.
– Телефон есть?
– А как же.
– Давай сюда, – подпрыгивая от нетерпения, велела я, – у тебя аппарат работает?
– Чего ему сделается, – ухмыльнулась баба Клава.
Она нагнулась и вытащила из-под стола раритетную вещь, музейный экземпляр – огромный, словно высеченный из цельного куска черного камня, телефонный аппарат с круглым наборным диском. Трубка монстра весила килограмма три, не меньше, и в мембране раздавался постоянный шорох. Перекрывая треск, я заорала:
– Алло, это прачечная?
– Да, – завопил в ответ женский голос.
Наверное, там стоит такой же телефон.
– Вы открыты?
– Приходите, без обеда.
Провожаемая безостановочным ворчанием бабы Клавы, я понеслась к выходу, но на пороге притормозила.
– Знаешь, где Вагоноремонтная улица?
– У меня там сноха жила. В 1972 году им квартиру дали, – тут же снова пустилась в воспоминания старуха.
– Метро какое?
– «Войковская».
Я побежала по улице. В запасе есть еще пара свободных часов. Улица с поэтическим названием «Вагоноремонтная» тянулась за Коптевским рынком. Дом семь отчего-то оказался первым. Куда делись шесть предыдущих, было непонятно. Приемный пункт походил на наш, как брат-близнец. За столом около умирающего алоэ мирно вязала носок местная баба Клава.
– Бельишко сдать? – с надеждой поинтересовалась она.
Я помотала головой:
– Скажите, метка «Л-361854» – ваша?
– Это когда было, – засмеялась бабулька, – лет десять прошло. А чего случилось?
– Получила чистое белье, – вдохновенно соврала я, – а там чужая сорочка, вот ищу хозяина.
– Отдай в приемный пункт. Это ихняя работа разбираться, – справедливо заметила бабка.
– Да сама живу неподалеку, – вывернулась я.
– Дай поглядеть.
Я протянула ночнушку. Бабуся помяла материал в руках.
– Качественная вещь.
– Знаете, чья метка?
Бабка покачала головой:
– Нет.
Я приуныла.
Внезапно старушка добавила:
– Погодь-ка. Королева Алла – моя соседка. Я ей и метки делала, и бельишко она по прежним годам стирать отдавала, сейчас уж не носит…
От радости у меня бешено забилось сердце. Вон как просто.
– Адрес знаете?
– Так в одной квартире живем, идите. Карина, Алкина мать, дома, инвалидность у ней, давление высокое, головой мучается. А то оставь, я передам.
– Адрес скажите.
– Говорю же, в одной квартире со мной живет.
Беда с этими старухами.
– Я-то у вас в гостях никогда не бывала.
– И верно, – засмеялась бабка. – Совсем мозги не гнутся, заржавели. Ремонтная улица, семь.
– В этом доме, что ли?
– Нет. Это Вагоноремонтная улица, а тебе надо на Ремонтную. Иди налево, а потом все прямо, аккурат в хибару нашу и уткнешься.
Я пошла в указанном направлении. Интересно, кто придумывает названия для московских магистралей? Неужели нельзя подыскать что-нибудь получше? Представляю, как ругаются работники «Скорой помощи» и пожарные. Но Вагоноремонтная и Ремонтная еще полбеды. Есть в нашем городе улица и площадь, носящие одно имя славной летчицы Марины Расковой. Все бы ничего, только расположены они на значительном расстоянии друг от друга, и я частенько вижу на площади обалдевших людей, которым на самом деле нужна одноименная улица.
Бурча по-стариковски, я доплелась до нужного здания и с тоской оглядела пятиэтажку из бетонных блоков, скрепленных черными швами. Что-то мало похоже на жилище женщины, носящей дорогое белье и имеющей на кухне гигантский «Филипс». Насколько знаю, в этих домах пятиметровые кухоньки, куда с трудом влезает крохотный «Смоленск».
Дверь квартиры открылась не сразу. В деревянной створке не было «глазка», небось, как и у нас с Томочкой, красть нечего.
– Иду, – донеслось из квартиры.
На пороге возникла чудовищной толщины женщина лет пятидесяти.
– Вы ко мне?
– Да.
– Проходите.
Перешагнув через крошечную прихожую, я оказалась в кухне, до отказа забитой вещами. Над головой висело выстиранное белье, на плите исходила паром огромная кастрюля. Хозяйка, очевидно, решила подкрепиться. На столе красовалась внушительных размеров тарелка. Я принюхалась – гороховый суп. На клеенке лежали толстые ломти хлеба, обильно намазанные маслом, рядом красовались кусищи жирного бекона. Да уж, ничего удивительного, что дама к пятидесяти годам заработала инвалидность. Ей бы сесть на диету, месячишко-другой поесть отварные овощи и попить чайку без сахара, глядишь, и здоровье поправится.
– Вы из поликлиники? – спросила тетка, откусывая разом половину чудовищного бутерброда.
– Нет, – ответила я и сунула ей под нос рубашку. – Ваша?
Бабища уставилась на кусок батиста.
– Не-а, мы такое не носим, да и размер мелкий, у меня пятьдесят четвертый.
Однако, она кокетка. Пятьдесят четвертый у нее был в глубоком детстве, сейчас объем ее бедер приближается к трем метрам.
– Королева Алла вам кто?
– Дочь, а чего?
– Вот видите, меточка…
– А-а-а, – пробормотала баба, – вспомнила.
– Ну, – поторопила я. – Значит, ваша?
Хозяйка методично прожевала кусок, затем с вожделением поглядела на остаток сандвича и принялась объяснять ситуацию.
У нее есть сестра Роза. Та работала в богатом доме прислугой. Хозяйка иногда давала ей носильные вещи – брюки, кофты, халаты… Роза – женщина тучная, шмотки элегантной дамы ей и на нос не налезут, вот она и раздавала их по родственникам. Один раз принесла данную рубашечку. Карина и решила ее Алке в пионерлагерь дать, но девочка отказалась.
– Вырез видите какой, – объясняла Карина, – прямо до пупа, вот девка и застеснялась, пару разов надела, и все. Из лагеря приехала и зашвырнула.
– Ну и куда вы дели рубашку?
– Так Розке обратно отдала!
– Адрес говорите.
– Чей, мой?
О боже! Да ей срочно следует добровольно объявить голодовку, а то жир уже подобрался к мозгам.
– Нет, Розы.
– Радиаторная улица, десять, квартира восемнадцать
– Телефон есть?
– У кого?
Нет, все-таки хорошо, что я занимаюсь с Темой немецким. Кто другой на моем месте давным-давно надел бы Карине на непричесанную голову тарелку с наваристым супчиком, но Тема воспитал во мне редкостное терпение.
– У Розы.
– Конечно.
– Позвоните и спросите, дома ли она.
– И звонить не надо, – пояснила Карина, – ясное дело, у себя сидит, куда ж ей деваться?
Я молча окинула взглядом эту гору сала. Вообще говоря, вечером можно пойти в театр, в гости или просто на прогулку.
– Все же узнайте.
Пухлым, похожим на переваренную сардельку пальцем Карина принялась тыкать в кнопки. Пару раз она сбилась, но наконец сложная процедура набора номера все же завершилась.
– Алло! – заорала Карина. – Алло, это кто?! Ты, Роза? Чего делаешь-то? Сериал глядишь? Ну-ну, гляди, привет тебе.
Она положила трубку и сердито пробормотала:
– Сразу же сказала – дома. Только зря человека побеспокоили.
– Где эта Радиаторная улица?
– От рынка направо и через дворы, – пояснила Карина, закрывая за мной дверь.
Я вышла на улицу и рассмеялась. Чудовищная тетка. Она даже не поинтересовалась, зачем к ней ввалилась посторонняя женщина. Интересно, как бы я поступила на ее месте?
Роза оказалась слепком с Карины. Сначала мне даже показалось, что милые дамы – близнецы. Та же тучность, абсолютное наплевательство на меня и даже такой же гороховый суп. Только с потолка не свисало чистое белье. Оно громоздилось неаккуратной кучей на стуле. Роза поглядела на ночнушку.
– Это мне Анастасия Федоровна дала.
– Кто?
– Хозяйка бывшая, Лазарева Анастасия Федоровна. Я у них убиралась. Мне такая сорочка ни к чему.
Это верно, она тебе и на нос не налезет.
– Отнесла ее Каринке, для Алки, – бубнила Роза, – а той не понравилось. Говорит, все сиськи наружу вываливаются. Пару раз надела, и все! Какие такие у ней в тринадцать лет сиськи! Смех один. Нет, забраковала: купите другую. Пришлось разоряться.