Страница:
Дарья Донцова
Смех и грех Ивана-царевича
Глава 1
Сор из избы соседа всегда намного интереснее грязи из собственной квартиры…
Я молча смотрел на элегантно одетую худую даму, а та, постучав пальцем по столу, спросила:
– Иван Павлович, вам ясно, куда я клоню?
– Более чем. Смею заверить, болтливость не является моей отличительной чертой, – ответствовал я.
– У вас прекрасные рекомендации, – протянула собеседница, – надеюсь, они заслуженны. Мы поняли друг друга?
– Конечно, Елизавета Матвеевна, – произнес я. – Разрешите удалиться?
– Ступайте, голубчик, – милостиво кивнула хозяйка дома. – Ужин, как всегда, в обычное время.
Я быстро покинул комнату, дошел до круглого холла, посередине которого возвышалась фигура рыцаря, и услышал справа картавый голосок:
– Теперь посмотрим налево… Перед вами портрет Андрея Винивитинова-Бельского, третьего сына Григория, прозванного Щедрым. Как видите, художник изобразил князя в окружении его любимых охотничьих собак…
Я втянул голову в плечи и поспешил вперед по широкому коридору, менее всего желая сталкиваться с толпой экскурсантов.
Не могу сказать, что Елизавета Матвеевна и все ее семейство вызывают у меня какие-то светлые чувства, но когда вспоминаю, в каких условиях живут Винивитиновы-Бельские, мне становится их жаль. Я бы давно сошел с ума в доме, по которому ходят толпы посторонних, беззастенчиво делают фотографии и в прямом смысле этого слова суют нос в твою тарелку с едой. Вчера, например, в столовую, несмотря на табличку на двери «Не входить, частная территория. В зону экскурсии помещение не включено», в обеденный зал вломилась парочка в грязных джинсах. Молодой человек живо стал щелкать мобильным телефоном, а его спутница подскочила к Елизавете Матвеевне, стоявшей возле буфета, дернула ее за волосы и одобрительно сообщила:
– Витька, причесон-то настоящий!
Надо отдать должное даме – та лишь кашлянула и, как всегда, высокомерно-вежливо проронила:
– Вы случайно забрели на территорию, закрытую для посетителей.
– Бли-и-нн! – заорала девица, отпрыгивая в сторону. – Витька, это че, прикол? Обалдеть, восковая фигура разговаривает!
А хозяйка усадьбы ровным тоном сказала, обращаясь уже ко мне:
– Иван Павлович, сделайте любезность, объясните экскурсантам, что они находятся на частной, а не музейной половине дома, и проводите их к экспозиции восковых фигур под названием «Ужин в княжеском доме», расположенной в западной части.
Я распахнул входную дубовую дверь, украшенную затейливым орнаментом, со словами:
– Прошу вас. С удовольствием покажу дорогу.
Парочка, не торопясь, выплыла в коридор.
– Так эта тетка живая? – удивился парень.
– Вы сейчас встретились с владелицей поместья княгиней Елизаветой Винивитиновой-Бельской, – пояснил я. – Их сиятельство проверяла качество чистки столового серебра.
– Офигеть… А она че, мешком с песком прихлопнутая? Разговаривает дебильно… – подала голос девица.
– Закройся, Наташка! – приказал подружке спутник и взглянул на меня. – А вы, типа, того… тоже граф?
Я улыбнулся:
– Винивитинов-Бельский имел княжеский титул. Нет, я дворецкий.
– Ну, ваще, как в кино, – пробормотал парень. – Сфоткаетесь с нами? На билете написано, что всю мебель в доме снимать можно.
Надеюсь, теперь вам стало понятно, почему я не испытываю желания общаться с экскурсантами, которых водит по поместью Анфиса, младшая сестра Елизаветы Матвеевны. И, наверное, нужно объяснить, почему я, Иван Павлович Подушкин, служу дворецким.
Неделю назад мне позвонила Нора и нарочито весело сказала:
– Привет, Ваня. Это Элеонора Андреевна Родионова. Помнишь такую особу? Когда-то ты служил у нее личным секретарем.
– Надеюсь, вы пошутили, – улыбнулся я, – вас невозможно забыть.
– Можешь приехать? – тут же схватила, так сказать, коня за хвост Нора. – За час доберешься? Адрес напомнить или он еще не выветрился у тебя из головы?
Тихий внутренний голос шепнул мне: «Соври, что занят, уезжаешь из Москвы, улетаешь в Антарктиду, отправляешься на Марс и в ближайшие двести лет не вернешься в Россию. Не к добру этот звонок!» Но воспитание не позволило мне прислушаться к совету, и я ответил:
– Уже в пути!
Но, отсоединившись, тут же рассердился на себя.
Помнится, Антон Павлович Чехов писал, что он по капле выдавливал из себя раба. Не знаю, получилось ли у слишком рано ушедшего из жизни писателя завершить сей процесс, но у меня по этой части явно большие проблемы. Вот с какой, интересно, стати я бросился на зов Норы, даже не спросив, зачем ей понадобился бывший помощник? Ведь я более не работаю у нее, не получаю зарплату, не живу в ее просторных апартаментах, не катаюсь на выданной ею машине. Иван Павлович Подушкин самостоятельный человек, никому ничем не обязанный. Более того, в душе моей до сих пор нет-нет, да поднимет голову обида – Нора не очень-то красиво поступила со своим секретарем[1]. Но вот поди ж ты, едва услышал я голос госпожи Родионовой, как сработала старая привычка, и я тут же кинулся исполнять приказ бывшей работодательницы. Похоже, из меня раб не выдавится никогда, он пустил во мне глубокие корни и расцвел, как махровый пион на теплом солнышке.
К одному из несомненных достоинств Элеоноры относится ее черта сразу, без долгих предисловий, приступать к делу. Бизнесвумен не тратит времени на длинные вступления. Вот и сейчас она обошлась без дежурных фраз о погоде, быстро сказала:
– Ваня, я знаю, что вела себя как дура, и ты имел полное право оскорбиться. Но, согласись, убежать из дома с бродячим цирком – это скорее свойственно подросткам, а тебе уже не двенадцать лет.
– В общем-то, вы правы, – согласился я, – но давайте вернемся к основной теме сегодняшней встречи. Зачем я вам понадобился?
– Сначала ответь на мои вопросы, – заявила Нора. – Где ты сейчас живешь?
– В небольшой квартире, – обтекаемо ответил я.
– Насколько я знаю, твоя однушка расположена на выселках, куда от центра добираться часа два, – хмыкнула бывшая хозяйка. – Из престижного центра, из прекрасных апартаментов ты попал в клоаку. Домработницу не держишь, сам готовишь, стираешь, убираешь.
– В двадцать первом веке вести хозяйство совсем не трудно, полно всякой техники и готовой еды, – пожал я плечами.
Но разве Нору остановишь? Она по менталитету слон – надвигается на вас и давит копытами. Хотя, пардон, есть ли у слона копыта? Зоолог из меня никакой.
– Вместо новой дорогой иномарки, которой ты пользовался, служа у меня, ты рассекаешь по городу на убитой старой малолитражке. Кстати, где ты откопал этот автомобиль? Почему он украшен надписью «Мы вам покажем все»?
– Слоган действительно не очень удачный, – улыбнулся я. – Его придумали братья Морелли, с которыми я работал, покинув вас. Некоторое время назад их взяли в цирк дю Солей, и мы расстались. Я вернулся в Москву и поселился в квартире, которая принадлежит Энди Морелли. Денег за аренду он не берет, я оплачиваю коммунальные расходы и электричество. Небольшая машина циркачей теперь им не нужна и досталась мне в подарок. Буквы на капоте и заднем стекле я пытался стереть, но задача оказалась невыполнимой, поэтому я катаюсь так. Моя жизнь вполне устроена. А еще радует, что у Энди, Антонио, Жозефины и Мары дела идут отлично – у них прекрасная зарплата, страховка и все условия для работы. Жаль, конечно, что я перестал общаться каждый день с Мими, она мой лучший друг, но ведь есть скайп, и мы часто созваниваемся. Правда, в цирке дю Солей нет животных, поэтому Мими переживает, что не выходит на арену. Но она не из тех, кто падает духом, и сейчас старательно осваивает профессию стилиста-гримера. Вроде у нее это хорошо получается.
– Извини, не поняла, – остановила меня Нора. – Кто такая Мими? Ты же сказал, что в цирке дю Солей нет зверья, твоя подруга там не работает.
– Мими – обезьяна, ее не выпускают к зрителям, – пояснил я. – Она не исполняет номер, а гримирует Морелли.
Глаза Норы из миндалевидных стали круглыми:
– Мартышка? И ты с ней общаешься по скайпу?
– Понимаю ваше удивление, – вздохнул я, – вы знаете, что я не люблю пользоваться Интернетом. Но ради близкого друга пришлось поступиться принципами.
– Твоя макака умеет разговаривать? – подскочила Элеонора.
– Пока не научилась, но в скайпе есть функция обмена сообщениями, – пустился я в объяснения. – Мы смотрим друг на друга и пишем. Хотя я давно научился понимать Мими без слов. Но вы же меня позвали не для того, чтобы выяснить, какие отношения связывают нас с Мими?
Нора кашлянула:
– Нет. Я не подозревала, что ты скорешился с обезьяной. Ты случайно не взял себе в камердинеры медведя?
Я засмеялся:
– У Тихона непростой характер, у него нет ума и шарма Мими. Тиша вместе с Костей сейчас работает где-то в Сибири. Думаю, им там лучше, бурые медведи плохо переносят жару.
– Боже, спаси мой разум, медведь-таки тоже есть в его жизни… – пробормотала Нора. – И кто из них топтыгин? Константин?
– Нет, Тихон, – поправил я.
– Похоже, он пока не освоил скайп, – хихикнула бизнесвумен.
Я кивнул:
– Да, Тиша не из самых сообразительных.
Элеонора встала, скрестила руки на груди и произнесла целую речь:
– Ваня! Давай забудем про цирк и про твоих новых, немного странных приятелей. Я знаю, что ты работаешь редактором в захудалой газетенке «Мир глазами человека», правишь чужие статейки, получаешь три копейки. Слава богу, Николетта, твоя маменька, гостит сейчас в Америке у Коки. Зять последней переехал жить в США и прихватил с собой тещу. А вот крокодила Борю ему пришлось оставить – штатники не дали животному визу. Кока очень расстроилась, Борис ей нравился.
Я мысленно пожалел мужика – лучше бы консульская служба поступила наоборот: впустила в Нью-Йорк рептилию и оставила за бортом Коку.
– Интересно, как бы ты выкручивался, останься твоя маман в Москве? – продолжала Нора. – Твоего нынешнего заработка не хватит даже на триста граммов экологически чистого творога из Швеции, который обожает Николетта.
Я молча смотрел на элегантно одетую худую даму, а та, постучав пальцем по столу, спросила:
– Иван Павлович, вам ясно, куда я клоню?
– Более чем. Смею заверить, болтливость не является моей отличительной чертой, – ответствовал я.
– У вас прекрасные рекомендации, – протянула собеседница, – надеюсь, они заслуженны. Мы поняли друг друга?
– Конечно, Елизавета Матвеевна, – произнес я. – Разрешите удалиться?
– Ступайте, голубчик, – милостиво кивнула хозяйка дома. – Ужин, как всегда, в обычное время.
Я быстро покинул комнату, дошел до круглого холла, посередине которого возвышалась фигура рыцаря, и услышал справа картавый голосок:
– Теперь посмотрим налево… Перед вами портрет Андрея Винивитинова-Бельского, третьего сына Григория, прозванного Щедрым. Как видите, художник изобразил князя в окружении его любимых охотничьих собак…
Я втянул голову в плечи и поспешил вперед по широкому коридору, менее всего желая сталкиваться с толпой экскурсантов.
Не могу сказать, что Елизавета Матвеевна и все ее семейство вызывают у меня какие-то светлые чувства, но когда вспоминаю, в каких условиях живут Винивитиновы-Бельские, мне становится их жаль. Я бы давно сошел с ума в доме, по которому ходят толпы посторонних, беззастенчиво делают фотографии и в прямом смысле этого слова суют нос в твою тарелку с едой. Вчера, например, в столовую, несмотря на табличку на двери «Не входить, частная территория. В зону экскурсии помещение не включено», в обеденный зал вломилась парочка в грязных джинсах. Молодой человек живо стал щелкать мобильным телефоном, а его спутница подскочила к Елизавете Матвеевне, стоявшей возле буфета, дернула ее за волосы и одобрительно сообщила:
– Витька, причесон-то настоящий!
Надо отдать должное даме – та лишь кашлянула и, как всегда, высокомерно-вежливо проронила:
– Вы случайно забрели на территорию, закрытую для посетителей.
– Бли-и-нн! – заорала девица, отпрыгивая в сторону. – Витька, это че, прикол? Обалдеть, восковая фигура разговаривает!
А хозяйка усадьбы ровным тоном сказала, обращаясь уже ко мне:
– Иван Павлович, сделайте любезность, объясните экскурсантам, что они находятся на частной, а не музейной половине дома, и проводите их к экспозиции восковых фигур под названием «Ужин в княжеском доме», расположенной в западной части.
Я распахнул входную дубовую дверь, украшенную затейливым орнаментом, со словами:
– Прошу вас. С удовольствием покажу дорогу.
Парочка, не торопясь, выплыла в коридор.
– Так эта тетка живая? – удивился парень.
– Вы сейчас встретились с владелицей поместья княгиней Елизаветой Винивитиновой-Бельской, – пояснил я. – Их сиятельство проверяла качество чистки столового серебра.
– Офигеть… А она че, мешком с песком прихлопнутая? Разговаривает дебильно… – подала голос девица.
– Закройся, Наташка! – приказал подружке спутник и взглянул на меня. – А вы, типа, того… тоже граф?
Я улыбнулся:
– Винивитинов-Бельский имел княжеский титул. Нет, я дворецкий.
– Ну, ваще, как в кино, – пробормотал парень. – Сфоткаетесь с нами? На билете написано, что всю мебель в доме снимать можно.
Надеюсь, теперь вам стало понятно, почему я не испытываю желания общаться с экскурсантами, которых водит по поместью Анфиса, младшая сестра Елизаветы Матвеевны. И, наверное, нужно объяснить, почему я, Иван Павлович Подушкин, служу дворецким.
Неделю назад мне позвонила Нора и нарочито весело сказала:
– Привет, Ваня. Это Элеонора Андреевна Родионова. Помнишь такую особу? Когда-то ты служил у нее личным секретарем.
– Надеюсь, вы пошутили, – улыбнулся я, – вас невозможно забыть.
– Можешь приехать? – тут же схватила, так сказать, коня за хвост Нора. – За час доберешься? Адрес напомнить или он еще не выветрился у тебя из головы?
Тихий внутренний голос шепнул мне: «Соври, что занят, уезжаешь из Москвы, улетаешь в Антарктиду, отправляешься на Марс и в ближайшие двести лет не вернешься в Россию. Не к добру этот звонок!» Но воспитание не позволило мне прислушаться к совету, и я ответил:
– Уже в пути!
Но, отсоединившись, тут же рассердился на себя.
Помнится, Антон Павлович Чехов писал, что он по капле выдавливал из себя раба. Не знаю, получилось ли у слишком рано ушедшего из жизни писателя завершить сей процесс, но у меня по этой части явно большие проблемы. Вот с какой, интересно, стати я бросился на зов Норы, даже не спросив, зачем ей понадобился бывший помощник? Ведь я более не работаю у нее, не получаю зарплату, не живу в ее просторных апартаментах, не катаюсь на выданной ею машине. Иван Павлович Подушкин самостоятельный человек, никому ничем не обязанный. Более того, в душе моей до сих пор нет-нет, да поднимет голову обида – Нора не очень-то красиво поступила со своим секретарем[1]. Но вот поди ж ты, едва услышал я голос госпожи Родионовой, как сработала старая привычка, и я тут же кинулся исполнять приказ бывшей работодательницы. Похоже, из меня раб не выдавится никогда, он пустил во мне глубокие корни и расцвел, как махровый пион на теплом солнышке.
К одному из несомненных достоинств Элеоноры относится ее черта сразу, без долгих предисловий, приступать к делу. Бизнесвумен не тратит времени на длинные вступления. Вот и сейчас она обошлась без дежурных фраз о погоде, быстро сказала:
– Ваня, я знаю, что вела себя как дура, и ты имел полное право оскорбиться. Но, согласись, убежать из дома с бродячим цирком – это скорее свойственно подросткам, а тебе уже не двенадцать лет.
– В общем-то, вы правы, – согласился я, – но давайте вернемся к основной теме сегодняшней встречи. Зачем я вам понадобился?
– Сначала ответь на мои вопросы, – заявила Нора. – Где ты сейчас живешь?
– В небольшой квартире, – обтекаемо ответил я.
– Насколько я знаю, твоя однушка расположена на выселках, куда от центра добираться часа два, – хмыкнула бывшая хозяйка. – Из престижного центра, из прекрасных апартаментов ты попал в клоаку. Домработницу не держишь, сам готовишь, стираешь, убираешь.
– В двадцать первом веке вести хозяйство совсем не трудно, полно всякой техники и готовой еды, – пожал я плечами.
Но разве Нору остановишь? Она по менталитету слон – надвигается на вас и давит копытами. Хотя, пардон, есть ли у слона копыта? Зоолог из меня никакой.
– Вместо новой дорогой иномарки, которой ты пользовался, служа у меня, ты рассекаешь по городу на убитой старой малолитражке. Кстати, где ты откопал этот автомобиль? Почему он украшен надписью «Мы вам покажем все»?
– Слоган действительно не очень удачный, – улыбнулся я. – Его придумали братья Морелли, с которыми я работал, покинув вас. Некоторое время назад их взяли в цирк дю Солей, и мы расстались. Я вернулся в Москву и поселился в квартире, которая принадлежит Энди Морелли. Денег за аренду он не берет, я оплачиваю коммунальные расходы и электричество. Небольшая машина циркачей теперь им не нужна и досталась мне в подарок. Буквы на капоте и заднем стекле я пытался стереть, но задача оказалась невыполнимой, поэтому я катаюсь так. Моя жизнь вполне устроена. А еще радует, что у Энди, Антонио, Жозефины и Мары дела идут отлично – у них прекрасная зарплата, страховка и все условия для работы. Жаль, конечно, что я перестал общаться каждый день с Мими, она мой лучший друг, но ведь есть скайп, и мы часто созваниваемся. Правда, в цирке дю Солей нет животных, поэтому Мими переживает, что не выходит на арену. Но она не из тех, кто падает духом, и сейчас старательно осваивает профессию стилиста-гримера. Вроде у нее это хорошо получается.
– Извини, не поняла, – остановила меня Нора. – Кто такая Мими? Ты же сказал, что в цирке дю Солей нет зверья, твоя подруга там не работает.
– Мими – обезьяна, ее не выпускают к зрителям, – пояснил я. – Она не исполняет номер, а гримирует Морелли.
Глаза Норы из миндалевидных стали круглыми:
– Мартышка? И ты с ней общаешься по скайпу?
– Понимаю ваше удивление, – вздохнул я, – вы знаете, что я не люблю пользоваться Интернетом. Но ради близкого друга пришлось поступиться принципами.
– Твоя макака умеет разговаривать? – подскочила Элеонора.
– Пока не научилась, но в скайпе есть функция обмена сообщениями, – пустился я в объяснения. – Мы смотрим друг на друга и пишем. Хотя я давно научился понимать Мими без слов. Но вы же меня позвали не для того, чтобы выяснить, какие отношения связывают нас с Мими?
Нора кашлянула:
– Нет. Я не подозревала, что ты скорешился с обезьяной. Ты случайно не взял себе в камердинеры медведя?
Я засмеялся:
– У Тихона непростой характер, у него нет ума и шарма Мими. Тиша вместе с Костей сейчас работает где-то в Сибири. Думаю, им там лучше, бурые медведи плохо переносят жару.
– Боже, спаси мой разум, медведь-таки тоже есть в его жизни… – пробормотала Нора. – И кто из них топтыгин? Константин?
– Нет, Тихон, – поправил я.
– Похоже, он пока не освоил скайп, – хихикнула бизнесвумен.
Я кивнул:
– Да, Тиша не из самых сообразительных.
Элеонора встала, скрестила руки на груди и произнесла целую речь:
– Ваня! Давай забудем про цирк и про твоих новых, немного странных приятелей. Я знаю, что ты работаешь редактором в захудалой газетенке «Мир глазами человека», правишь чужие статейки, получаешь три копейки. Слава богу, Николетта, твоя маменька, гостит сейчас в Америке у Коки. Зять последней переехал жить в США и прихватил с собой тещу. А вот крокодила Борю ему пришлось оставить – штатники не дали животному визу. Кока очень расстроилась, Борис ей нравился.
Я мысленно пожалел мужика – лучше бы консульская служба поступила наоборот: впустила в Нью-Йорк рептилию и оставила за бортом Коку.
– Интересно, как бы ты выкручивался, останься твоя маман в Москве? – продолжала Нора. – Твоего нынешнего заработка не хватит даже на триста граммов экологически чистого творога из Швеции, который обожает Николетта.
Глава 2
Я молча слушал бывшую хозяйку.
– Короче, тебе приходится унижаться в низкосортном издании, пресмыкаться перед владельцем ничтожного листка за медяки. Может, вернешься ко мне?
– Спасибо за предложение, но нет, – твердо ответил я.
Элеонора сгорбилась:
– Ваня, помоги, мне одной никак не справиться. Я ведь не предлагаю тебе вновь идти на оклад. Но, скажу откровенно, вместо тебя я так никого и не нашла. Иван, ты незаменим! Я слабая женщина, не способна без друга ворочать делами, страдаю депрессией, мигренью, да еще нога каждый день болит. Короче, измучилась я.
Элеонора достала из ящика стола батистовый носовой платок и принялась нервно мять его.
– Ванечка, не бросай старуху-инвалида!
Меня цапнула за сердце жалость:
– Ну что вы, Нора, как вы могли подумать, что я отвернусь от вас? Только свистните – и прибегу.
– Так уже свищу! – воскликнула она. – И в данном случае думаю скорее о тебе, чем о себе. Как только Людмила Оконцева объяснила мне суть вопроса, я, старая опытная кошка, мгновенно просекла ситуацию и одним прыжком поймала жирную мясистую мышь. Ну согласись, Ваня, лучше ведь пресмыкаться и унижаться за солидную сумму, чем за гроши. А еще лучше… В общем, я ей сразу заявила: «Уважаемая Людмила, не надо нам, известным детективам, ваших денег. Не возьмем с Иваном Павловичем ни гонорара, ни большой суммы на расходы, которые всегда возникают во время расследования. В качестве оплаты хотим квартиру площадью метров сто пятьдесят с хорошим ремонтом, причем неподалеку от того места, где живу я. У вас, владелицы успешного риелторского бизнеса, не возникнет проблем при подборе жилплощади.
Нора ткнула пальцем в окно и вопросила:
– Что ты там видишь?
– Шестиэтажное здание, – покорно ответил я. – Пару лет назад в нем были густонаселенные коммуналки, а потом кто-то их расселил и начал ремонт.
– Переоборудование особняка затеяла фирма, которой владеет Людмила, – тоном фокусника, достающего из шляпы кролика, объявила Нора. – Сейчас квартиры выставлены на продажу. Глянь, вон там, на последнем этаже, ряд окон – это твое жилье, Ваня.
Я оторопел:
– Вы шутите?
– Ноябрь на дворе, день дураков уже прошел, а до следующего еще далеко, – хмыкнула Нора. – Нет, я говорю правду. В апартаментах спальня, кабинет, гостиная, объединенная с кухней, два холла, где ты можешь оборудовать библиотеку, и еще пара санузлов, гардеробная, кладовая…
Я моргал в такт словам Элеоноры, та же продолжала вещать, как змей-искуситель:
– Бонусом идет садик на крыше, куда из квартиры есть выход, можно поставить там кресла, столик, диван. Ваня, ты больше не будешь скитаться по чужим углам, наконец-то совьешь свое гнездо. Ах, да, плюс к этому машино-место в подземном паркинге. Нравится? Если разрешишь, я буду иногда летом заглядывать к тебе в гости, у меня-то нет возможности посидеть на свежем воздухе.
Я откашлялся:
– Судя по вашему рассказу, квартира прекрасная. Но вы в курсе, сколько она стоит?
– Конечно, – заверила Нора. – Взамен нам всего-навсего потребуется найти того, кто убил Семена Кирилловича Винивитинова-Бельского, и можешь вселяться.
– Простите, кого? – не понял я.
– Согласен! – возликовала Элеонора. – Ваня, ты умница, принял правильное решение! Мы опять работаем вместе! Боже, как мне надоели идиоты, которые пытались заменить тебя… Слава тебе господи, Иван Павлович вернулся!
Я хотел возразить, что никогда не собирался возвращаться к работе частного сыщика, но неожиданно как-то само собой изо рта вылетело:
– Расскажите суть дела.
Элеонора села, прищурилась, на секунду став похожей на сытую, чрезвычайно довольную собой рысь, затем завела обстоятельное повествование.
…В начале двадцатых годов прошлого века, когда интеллигенция в массовом порядке пыталась уехать из советской России, в Москву совершенно неожиданно вернулся из Франции хорошо известный и почитаемый в Европе скульптор Алексей Винивитинов. Он искренне увлекся идеями марксизма и решил вместе с освобожденным пролетариатом строить коммунизм во всем мире. Алексей, талантливый, но бедный паренек, в конце девятнадцатого века уехал из России в Италию, получил там необходимое образование, перебрался в Париж, где вполне успешно ваял скульптуры и писал картины, которые расхваливали критики. К моменту принятия судьбоносного решения Винивитинов имел хорошие деньги и честно заработанное имя. Представляете, как отреагировала на его желание перебраться на родину эмигрантская пресса? Даровитого художника заклеймили позором, иначе как предателем западные репортеры его не называли. Но зарубежные газеты в СССР в открытой продаже не появлялись, а советские журналисты наперебой восхваляли художника. Тогдашнее руководство страны живо сообразило, какую пользу можно извлечь из приезда в Москву столь известного человека, и широко распростерло ему свои объятия. Скульптору подарили огромную усадьбу купца Бельского: двухэтажный дом с колоннами и участок размером в несколько гектаров.
Едва устроившись на новом месте, Винивитинов изготовил статую «Рабочий у мартена» и женился на юной Леночке, девушке из пролетарской семьи. С той поры жизнь его напоминает счастливую сказку. Репрессии тридцатых годов не коснулись ни Алексея, ни членов его семьи. А когда началась война, художник, будучи уже в солидном возрасте, при всей своей любви к советскому строю защищать отчизну с оружием в руках не отправился. Зато дал денег на танк, что моментально сделало Винивитинова героем.
Если говорить современным языком, то Алексея можно назвать гением пиара. Он всегда знал, как следует поступить, чтобы о нем заговорили, и как получить наибольшую выгоду от своих действий. Художник был патологически работоспособен, трудился с рассвета до заката, обычно брался за хорошо оплачиваемую работу, но подчас ваял скульптуры даром. Вот только бесплатный труд тоже приносил ему неплохие дивиденды. Например, Алексей изваял изумительную статую «Учительница и ребенок», потом подарил ее одной московской школе. Естественно, о щедром жесте написали журналисты, которым «случайно» рассказала о презенте директор учебного заведения. Через неделю к Винивитинову приехали представители одной из союзных республик и попросили сделать для их ПТУ композицию «Мастер с учеником». Профессионально-технических училищ в том регионе было много, украсить хотели каждое, и… Короче, лучше не называть сумму, полученную автором изваяний. Да-да, вы, скорее всего, не поверите, что в советской России были люди, зарабатывавшие подобные деньги.
В пятидесятых годах в светских гостиных столицы шепотком стали говорить о том, что художник на самом деле князь, потомок древнего рода Винивитиновых-Бельских. «Конечно, он скрывает свое происхождение, но тем не менее не потерял аристократизма», – уверяли одни. «Да какой Лешка дворянин? Самозванец!» – возмущались другие. Злым языкам только дай повод – заработают вовсю. Но как бы ни шипели завистники и сплетники, Алексея Винивитинова в конце концов стали считать князем.
Когда скульптор скончался, его место в мастерской занял сын Кирилл, у которого был собственный ребенок, маленький Сенечка.
Через десять лет, когда в СССР началась так называемая хрущевская «оттепель», Кирилла Винивитинова тоже стали величать князем, а к его фамилии прибавили еще и «Бельский» (если вы не забыли, так звали купца, чью усадьбу получил его отец). Кто первым запустил утку об аристократических корнях бывшего эмигранта? Поговаривали, что это сделал сам Алексей, которому очень хотелось быть не только богатым, но и знатным.
К началу восьмидесятых, когда уже не осталось людей, помнивших, что мать Алексея работала посудомойкой в трактире, а отец служил кучером, его сын и внук, Кирилл и Семен, спокойно назывались Винивитиновыми-Бельскими, и именно эта фамилия стояла у них в паспортах. Семья жила все в той же усадьбе, пользовалась мебелью и посудой купца, который, будучи человеком богатым и основательным, заказал неубиваемые шкафы-кровати-столы-стулья из цельного дубового массива, велел украсить их затейливыми завитушками с позолотой и запасся тарелками-чашками на пару столетий.
Кирилл, как и отец, был талантливым скульптором. Его так же любило советское руководство, он имел множество наград, считался мэтром, преподавал в творческом вузе, плодотворно работал. Одним словом, ему достались в наследство от отца талант, редкостное трудолюбие и умение обрастать нужными связями. В усадьбе жили на широкую ногу, устраивали балы, приемы и не считали денег, которых хватало на все с лихвой.
Сына Семена Кирилл определил в художественное училище в надежде, что тот продолжит династию Винивитиновых-Бельских, но просчитался – у мальчика возобладала генетика рано умершей матери. Он рос тихим, предпочитал сидеть в библиотеке с книгами и писал стихи, чем здорово злил отца, который постоянно говорил:
– Что за дурацкая идея марать бумагу? Ступай в мастерскую, берись за резец или становись к мольберту. Помни, ты Винивитинов-Бельский, а вовсе не в семье баснописца Крылова родился, упокой господь его душу.
Семен никогда не спорил, молча выполнял приказы и честно пытался вытесать из камня скульптуру, чем опять злил папеньку. Кирилл отлично видел: на его сыне природа отдохнула, таланта ваятеля у Сени нет. И характера, похоже, тоже. Ведь если хочешь заниматься литературой, так скажи об этом прямо, отстаивай свое мнение, не будь мямлей. Но нет, Сеня походил на кусок пластилина – мни его как заблагорассудится. Молодой человек даже не стал возражать, когда папаша велел ему жениться на Елене Оконцевой, и в девятнадцать лет стал отцом девочки Людмилы. Правда, брак просуществовал недолго, через год последовал развод. А вот второй брак Семена получился удачным. Женой его стала Елизавета Матвеевна Болотова, опять же подобранная сыну отцом, она родила двоих детей, Ксению и Родиона.
На момент печально известной павловской[2] реформы в сберкассе у Винивитиновых-Бельских хранилось более двухсот тысяч рублей. Напомним, машина «Волга» и трехкомнатная кооперативная квартира стоили тогда примерно по десять тысяч. Понимаете, да? Кирилл жил на широкую ногу, содержал несметное количество прислуги, летал по всему миру. Да-да, ему, известному скульптору, любимцу властей, сыну знаменитого художника, позволялось многое, даже частые поездки за рубеж. Но в стране случилась очередная революция, и все рухнуло. Сбережения, на которые можно было безбедно жить в СССР лет эдак триста, превратились в прах. Однако Кирилл Алексеевич не впал в депрессию, не стал увольнять челядь, не прогнал верную экономку Надежду Васильевну Пирогову и не перестал давать балы. Где отец брал деньги, Сеня понятия не имел, но они откуда-то появлялись. Кирилл Алексеевич продолжал жить в свое удовольствие и не жаловался на здоровье, скончался он весьма пожилым человеком в середине нулевых.
Тогда-то Винивитиновым-Бельским пришлось туго. Семен стал изучать финансовые дела отца и понял: с начала перестройки Кирилл Алексеевич не заработал ни копейки, его коммунистическое творчество не было востребовано новой властью. Зато он сохранил массу связей и стал продавать произведения искусства, которые собирал его отец, – драгоценные фарфор, живопись, шкатулки. Почти весь антиквариат ему удалось переправить за рубеж в частные коллекции. Вот на что семья безбедно жила с тысяча девятьсот девяносто второго года, вот откуда брались деньги на престижный отдых, на автомобили, еду, одежду, оплату коммунальных услуг, прием гостей и содержание прислуги.
Кстати, использовав свои немалые знакомства, Кирилл Алексеевич успел приватизировать дом и землю, чем буквально спас всю семью. Сеня-то ничего не умел – а главное, не хотел – делать. В мастерскую, где трудились отец и дед, он никогда не заглядывал, преподавать в институте по их примеру не собирался. А в середине девяностых объявил себя поэтом и одновременно искусствоведом и сел писать книгу, над которой работал до своей смерти в начале нынешнего года.
Повторяю: после кончины Кирилла Алексеевича положение семьи стало критическим. К тому времени Елизавета Матвеевна пригласила на постоянное жительство в усадьбу всех своих родственников. В доме обитали не только Семен, его жена и близнецы Ксения с Родионом, но также младшая сестра хозяйки Анфиса и ее престарелые родители – Эмма Геннадиевна с Матвеем Ильичом. Все хотели есть три раза в день, пить чай со сдобными булочками, каждому требовались одежда, обувь. Гигантский особняк сжирал горы топлива и электричества, здание следовало ремонтировать – оно ведь не новое, то крыша потечет, то крыльцо обвалится. Кроме того – в нем была тьма комнат, где на окнах висели шторы, а на полу лежали купленные еще купцом Бельским совершенно неубиваемые арабские ковры, и все это было покрыто пылью. Если раньше по дому бегали со швабрами и тряпками с десяток горничных, а на кухне толклись повара, то теперь осталась одна престарелая Надежда Васильевна, единая во многих лицах: и кухарка, и домработница, и т. д. Не забывайте еще про просторный парк, где в прежние времена трудился штат садовников, ныне же его территория тихо зарастала сорняками.
Как они выживали? Хороший вопрос.
Семен Кириллович самоустранился от всех проблем, на упреки супруги смиренно отвечал:
– Лично мне ничего не надо. Наш род насчитывает не один век, предки пережили много испытаний, я генетически получил в наследство умение довольствоваться малым. Есть обед? Прекрасно. Нет? Попью кефирчик. Его нет? Мне достаточно воды из-под крана, она-то точно не иссякнет.
Как-то раз Елизавета Матвеевна не выдержала и накинулась на мужа:
– Перестань нести чушь про древние корни! Можешь сколько угодно врать о своем аристократическом происхождении в присутствии моих родителей и Анфисы, они в твои россказни верят, слушают их с открытым ртом. Но мне-то не смей лапшу на уши вешать! В общем, пора тебе взяться за ум и найти какую-нибудь работу.
Семен вскочил, отбежал к балкону – беседа проходила в столовой – и патетически воскликнул:
– Дорогая, что с тобой? Вспомни, в библиотеке хранится родословная князей Винивитиновых-Бельских, мой пращур Степан по прозвищу Железный вместе с Александром Невским громил псов-рыцарей! И никогда никто из семьи не служил за оклад!
Елизавета Матвеевна онемела. Неужели муж поверил во вранье своего деда Алексея? С ума сойти, он на самом деле считает себя князем… Или просто не хочет работать?
От остальных членов семейства тоже не было никакого толка. Анфиса, младшая сестра Лизы, обладала хорошим слогом, бойким пером и писала крохотные эссе в журналы, в которых рассуждала о красоте окружающего мира, – но кому нужны в смутные времена такие опусы? Фису печатали неохотно, еще с меньшим желанием выплачивали ей гонорар. Эмма Геннадиевна и Матвей Ильич получали мизерную пенсию и сдавали свою квартиру, но все их деньги уходили на лекарства да на лакомства для любимца старушки пуделя Рича, которому на рынке покупалась парная телятина.
– Короче, тебе приходится унижаться в низкосортном издании, пресмыкаться перед владельцем ничтожного листка за медяки. Может, вернешься ко мне?
– Спасибо за предложение, но нет, – твердо ответил я.
Элеонора сгорбилась:
– Ваня, помоги, мне одной никак не справиться. Я ведь не предлагаю тебе вновь идти на оклад. Но, скажу откровенно, вместо тебя я так никого и не нашла. Иван, ты незаменим! Я слабая женщина, не способна без друга ворочать делами, страдаю депрессией, мигренью, да еще нога каждый день болит. Короче, измучилась я.
Элеонора достала из ящика стола батистовый носовой платок и принялась нервно мять его.
– Ванечка, не бросай старуху-инвалида!
Меня цапнула за сердце жалость:
– Ну что вы, Нора, как вы могли подумать, что я отвернусь от вас? Только свистните – и прибегу.
– Так уже свищу! – воскликнула она. – И в данном случае думаю скорее о тебе, чем о себе. Как только Людмила Оконцева объяснила мне суть вопроса, я, старая опытная кошка, мгновенно просекла ситуацию и одним прыжком поймала жирную мясистую мышь. Ну согласись, Ваня, лучше ведь пресмыкаться и унижаться за солидную сумму, чем за гроши. А еще лучше… В общем, я ей сразу заявила: «Уважаемая Людмила, не надо нам, известным детективам, ваших денег. Не возьмем с Иваном Павловичем ни гонорара, ни большой суммы на расходы, которые всегда возникают во время расследования. В качестве оплаты хотим квартиру площадью метров сто пятьдесят с хорошим ремонтом, причем неподалеку от того места, где живу я. У вас, владелицы успешного риелторского бизнеса, не возникнет проблем при подборе жилплощади.
Нора ткнула пальцем в окно и вопросила:
– Что ты там видишь?
– Шестиэтажное здание, – покорно ответил я. – Пару лет назад в нем были густонаселенные коммуналки, а потом кто-то их расселил и начал ремонт.
– Переоборудование особняка затеяла фирма, которой владеет Людмила, – тоном фокусника, достающего из шляпы кролика, объявила Нора. – Сейчас квартиры выставлены на продажу. Глянь, вон там, на последнем этаже, ряд окон – это твое жилье, Ваня.
Я оторопел:
– Вы шутите?
– Ноябрь на дворе, день дураков уже прошел, а до следующего еще далеко, – хмыкнула Нора. – Нет, я говорю правду. В апартаментах спальня, кабинет, гостиная, объединенная с кухней, два холла, где ты можешь оборудовать библиотеку, и еще пара санузлов, гардеробная, кладовая…
Я моргал в такт словам Элеоноры, та же продолжала вещать, как змей-искуситель:
– Бонусом идет садик на крыше, куда из квартиры есть выход, можно поставить там кресла, столик, диван. Ваня, ты больше не будешь скитаться по чужим углам, наконец-то совьешь свое гнездо. Ах, да, плюс к этому машино-место в подземном паркинге. Нравится? Если разрешишь, я буду иногда летом заглядывать к тебе в гости, у меня-то нет возможности посидеть на свежем воздухе.
Я откашлялся:
– Судя по вашему рассказу, квартира прекрасная. Но вы в курсе, сколько она стоит?
– Конечно, – заверила Нора. – Взамен нам всего-навсего потребуется найти того, кто убил Семена Кирилловича Винивитинова-Бельского, и можешь вселяться.
– Простите, кого? – не понял я.
– Согласен! – возликовала Элеонора. – Ваня, ты умница, принял правильное решение! Мы опять работаем вместе! Боже, как мне надоели идиоты, которые пытались заменить тебя… Слава тебе господи, Иван Павлович вернулся!
Я хотел возразить, что никогда не собирался возвращаться к работе частного сыщика, но неожиданно как-то само собой изо рта вылетело:
– Расскажите суть дела.
Элеонора села, прищурилась, на секунду став похожей на сытую, чрезвычайно довольную собой рысь, затем завела обстоятельное повествование.
…В начале двадцатых годов прошлого века, когда интеллигенция в массовом порядке пыталась уехать из советской России, в Москву совершенно неожиданно вернулся из Франции хорошо известный и почитаемый в Европе скульптор Алексей Винивитинов. Он искренне увлекся идеями марксизма и решил вместе с освобожденным пролетариатом строить коммунизм во всем мире. Алексей, талантливый, но бедный паренек, в конце девятнадцатого века уехал из России в Италию, получил там необходимое образование, перебрался в Париж, где вполне успешно ваял скульптуры и писал картины, которые расхваливали критики. К моменту принятия судьбоносного решения Винивитинов имел хорошие деньги и честно заработанное имя. Представляете, как отреагировала на его желание перебраться на родину эмигрантская пресса? Даровитого художника заклеймили позором, иначе как предателем западные репортеры его не называли. Но зарубежные газеты в СССР в открытой продаже не появлялись, а советские журналисты наперебой восхваляли художника. Тогдашнее руководство страны живо сообразило, какую пользу можно извлечь из приезда в Москву столь известного человека, и широко распростерло ему свои объятия. Скульптору подарили огромную усадьбу купца Бельского: двухэтажный дом с колоннами и участок размером в несколько гектаров.
Едва устроившись на новом месте, Винивитинов изготовил статую «Рабочий у мартена» и женился на юной Леночке, девушке из пролетарской семьи. С той поры жизнь его напоминает счастливую сказку. Репрессии тридцатых годов не коснулись ни Алексея, ни членов его семьи. А когда началась война, художник, будучи уже в солидном возрасте, при всей своей любви к советскому строю защищать отчизну с оружием в руках не отправился. Зато дал денег на танк, что моментально сделало Винивитинова героем.
Если говорить современным языком, то Алексея можно назвать гением пиара. Он всегда знал, как следует поступить, чтобы о нем заговорили, и как получить наибольшую выгоду от своих действий. Художник был патологически работоспособен, трудился с рассвета до заката, обычно брался за хорошо оплачиваемую работу, но подчас ваял скульптуры даром. Вот только бесплатный труд тоже приносил ему неплохие дивиденды. Например, Алексей изваял изумительную статую «Учительница и ребенок», потом подарил ее одной московской школе. Естественно, о щедром жесте написали журналисты, которым «случайно» рассказала о презенте директор учебного заведения. Через неделю к Винивитинову приехали представители одной из союзных республик и попросили сделать для их ПТУ композицию «Мастер с учеником». Профессионально-технических училищ в том регионе было много, украсить хотели каждое, и… Короче, лучше не называть сумму, полученную автором изваяний. Да-да, вы, скорее всего, не поверите, что в советской России были люди, зарабатывавшие подобные деньги.
В пятидесятых годах в светских гостиных столицы шепотком стали говорить о том, что художник на самом деле князь, потомок древнего рода Винивитиновых-Бельских. «Конечно, он скрывает свое происхождение, но тем не менее не потерял аристократизма», – уверяли одни. «Да какой Лешка дворянин? Самозванец!» – возмущались другие. Злым языкам только дай повод – заработают вовсю. Но как бы ни шипели завистники и сплетники, Алексея Винивитинова в конце концов стали считать князем.
Когда скульптор скончался, его место в мастерской занял сын Кирилл, у которого был собственный ребенок, маленький Сенечка.
Через десять лет, когда в СССР началась так называемая хрущевская «оттепель», Кирилла Винивитинова тоже стали величать князем, а к его фамилии прибавили еще и «Бельский» (если вы не забыли, так звали купца, чью усадьбу получил его отец). Кто первым запустил утку об аристократических корнях бывшего эмигранта? Поговаривали, что это сделал сам Алексей, которому очень хотелось быть не только богатым, но и знатным.
К началу восьмидесятых, когда уже не осталось людей, помнивших, что мать Алексея работала посудомойкой в трактире, а отец служил кучером, его сын и внук, Кирилл и Семен, спокойно назывались Винивитиновыми-Бельскими, и именно эта фамилия стояла у них в паспортах. Семья жила все в той же усадьбе, пользовалась мебелью и посудой купца, который, будучи человеком богатым и основательным, заказал неубиваемые шкафы-кровати-столы-стулья из цельного дубового массива, велел украсить их затейливыми завитушками с позолотой и запасся тарелками-чашками на пару столетий.
Кирилл, как и отец, был талантливым скульптором. Его так же любило советское руководство, он имел множество наград, считался мэтром, преподавал в творческом вузе, плодотворно работал. Одним словом, ему достались в наследство от отца талант, редкостное трудолюбие и умение обрастать нужными связями. В усадьбе жили на широкую ногу, устраивали балы, приемы и не считали денег, которых хватало на все с лихвой.
Сына Семена Кирилл определил в художественное училище в надежде, что тот продолжит династию Винивитиновых-Бельских, но просчитался – у мальчика возобладала генетика рано умершей матери. Он рос тихим, предпочитал сидеть в библиотеке с книгами и писал стихи, чем здорово злил отца, который постоянно говорил:
– Что за дурацкая идея марать бумагу? Ступай в мастерскую, берись за резец или становись к мольберту. Помни, ты Винивитинов-Бельский, а вовсе не в семье баснописца Крылова родился, упокой господь его душу.
Семен никогда не спорил, молча выполнял приказы и честно пытался вытесать из камня скульптуру, чем опять злил папеньку. Кирилл отлично видел: на его сыне природа отдохнула, таланта ваятеля у Сени нет. И характера, похоже, тоже. Ведь если хочешь заниматься литературой, так скажи об этом прямо, отстаивай свое мнение, не будь мямлей. Но нет, Сеня походил на кусок пластилина – мни его как заблагорассудится. Молодой человек даже не стал возражать, когда папаша велел ему жениться на Елене Оконцевой, и в девятнадцать лет стал отцом девочки Людмилы. Правда, брак просуществовал недолго, через год последовал развод. А вот второй брак Семена получился удачным. Женой его стала Елизавета Матвеевна Болотова, опять же подобранная сыну отцом, она родила двоих детей, Ксению и Родиона.
На момент печально известной павловской[2] реформы в сберкассе у Винивитиновых-Бельских хранилось более двухсот тысяч рублей. Напомним, машина «Волга» и трехкомнатная кооперативная квартира стоили тогда примерно по десять тысяч. Понимаете, да? Кирилл жил на широкую ногу, содержал несметное количество прислуги, летал по всему миру. Да-да, ему, известному скульптору, любимцу властей, сыну знаменитого художника, позволялось многое, даже частые поездки за рубеж. Но в стране случилась очередная революция, и все рухнуло. Сбережения, на которые можно было безбедно жить в СССР лет эдак триста, превратились в прах. Однако Кирилл Алексеевич не впал в депрессию, не стал увольнять челядь, не прогнал верную экономку Надежду Васильевну Пирогову и не перестал давать балы. Где отец брал деньги, Сеня понятия не имел, но они откуда-то появлялись. Кирилл Алексеевич продолжал жить в свое удовольствие и не жаловался на здоровье, скончался он весьма пожилым человеком в середине нулевых.
Тогда-то Винивитиновым-Бельским пришлось туго. Семен стал изучать финансовые дела отца и понял: с начала перестройки Кирилл Алексеевич не заработал ни копейки, его коммунистическое творчество не было востребовано новой властью. Зато он сохранил массу связей и стал продавать произведения искусства, которые собирал его отец, – драгоценные фарфор, живопись, шкатулки. Почти весь антиквариат ему удалось переправить за рубеж в частные коллекции. Вот на что семья безбедно жила с тысяча девятьсот девяносто второго года, вот откуда брались деньги на престижный отдых, на автомобили, еду, одежду, оплату коммунальных услуг, прием гостей и содержание прислуги.
Кстати, использовав свои немалые знакомства, Кирилл Алексеевич успел приватизировать дом и землю, чем буквально спас всю семью. Сеня-то ничего не умел – а главное, не хотел – делать. В мастерскую, где трудились отец и дед, он никогда не заглядывал, преподавать в институте по их примеру не собирался. А в середине девяностых объявил себя поэтом и одновременно искусствоведом и сел писать книгу, над которой работал до своей смерти в начале нынешнего года.
Повторяю: после кончины Кирилла Алексеевича положение семьи стало критическим. К тому времени Елизавета Матвеевна пригласила на постоянное жительство в усадьбу всех своих родственников. В доме обитали не только Семен, его жена и близнецы Ксения с Родионом, но также младшая сестра хозяйки Анфиса и ее престарелые родители – Эмма Геннадиевна с Матвеем Ильичом. Все хотели есть три раза в день, пить чай со сдобными булочками, каждому требовались одежда, обувь. Гигантский особняк сжирал горы топлива и электричества, здание следовало ремонтировать – оно ведь не новое, то крыша потечет, то крыльцо обвалится. Кроме того – в нем была тьма комнат, где на окнах висели шторы, а на полу лежали купленные еще купцом Бельским совершенно неубиваемые арабские ковры, и все это было покрыто пылью. Если раньше по дому бегали со швабрами и тряпками с десяток горничных, а на кухне толклись повара, то теперь осталась одна престарелая Надежда Васильевна, единая во многих лицах: и кухарка, и домработница, и т. д. Не забывайте еще про просторный парк, где в прежние времена трудился штат садовников, ныне же его территория тихо зарастала сорняками.
Как они выживали? Хороший вопрос.
Семен Кириллович самоустранился от всех проблем, на упреки супруги смиренно отвечал:
– Лично мне ничего не надо. Наш род насчитывает не один век, предки пережили много испытаний, я генетически получил в наследство умение довольствоваться малым. Есть обед? Прекрасно. Нет? Попью кефирчик. Его нет? Мне достаточно воды из-под крана, она-то точно не иссякнет.
Как-то раз Елизавета Матвеевна не выдержала и накинулась на мужа:
– Перестань нести чушь про древние корни! Можешь сколько угодно врать о своем аристократическом происхождении в присутствии моих родителей и Анфисы, они в твои россказни верят, слушают их с открытым ртом. Но мне-то не смей лапшу на уши вешать! В общем, пора тебе взяться за ум и найти какую-нибудь работу.
Семен вскочил, отбежал к балкону – беседа проходила в столовой – и патетически воскликнул:
– Дорогая, что с тобой? Вспомни, в библиотеке хранится родословная князей Винивитиновых-Бельских, мой пращур Степан по прозвищу Железный вместе с Александром Невским громил псов-рыцарей! И никогда никто из семьи не служил за оклад!
Елизавета Матвеевна онемела. Неужели муж поверил во вранье своего деда Алексея? С ума сойти, он на самом деле считает себя князем… Или просто не хочет работать?
От остальных членов семейства тоже не было никакого толка. Анфиса, младшая сестра Лизы, обладала хорошим слогом, бойким пером и писала крохотные эссе в журналы, в которых рассуждала о красоте окружающего мира, – но кому нужны в смутные времена такие опусы? Фису печатали неохотно, еще с меньшим желанием выплачивали ей гонорар. Эмма Геннадиевна и Матвей Ильич получали мизерную пенсию и сдавали свою квартиру, но все их деньги уходили на лекарства да на лакомства для любимца старушки пуделя Рича, которому на рынке покупалась парная телятина.