Достоевский Федор Михайлович. Чужая жена и муж под кроватью

Федор Михайлович Достоевский
«Чужая жена и муж под кроватью»
Происшествие необыкновенное

I

   — Сделайте одолжение, милостивый государь, позвольте вас спросить…
   Прохожий вздрогнул и несколько в испуге взглянул на господина в енотах, приступившего к нему так без обиняков, в восьмом часу вечера, среди улицы. А уж известно, что если один петербургский господин вдруг заговорит на улице о чем-нибудь с другим, совершенно незнакомым ему господином, то другой господин непременно испугается.
   Итак, прохожий вздрогнул и несколько испугался.
   — Извините, что я вас потревожил, — говорил господин в енотах, — но я… я, право, не знаю… вы, вероятно, извините меня; вы видите, я в некотором расстройстве духа…
   Тут только заметил молодой человек в бекеше, что господин в енотах был точно в расстройстве. Его сморщенное лицо было довольно бледненько, голос его дрожал, мысли, очевидно, сбивались, слова не лезли с языка, и видно было, что ему ужасного труда стоило согласить покорнейшую просьбу, может быть к своему низшему в отношении степени или сословия лицу, с нуждою непременно обратиться к кому-нибудь с просьбой. Да и, наконец, просьба эта во всяком случае была неприличная, несолидная, странная со стороны человека, имевшего такую солидную шубу, такой почтенный, превосходного темно-зеленого цвета фрак и такие многознаменательные украшения, упещрявшие этот фрак. Видно было, что все это смущало самого господина в енотах, так что наконец, расстроенный духом, господин не выдержал, решился подавить свое волнение и прилично замять неприятную сцену, которую сам же вызвал.
   — Извините меня, я не в себе; но вы, правда, меня не знаете… Извините, что обеспокоил вас; я раздумал.
   Тут он приподнял из учтивости шляпу и побежал далее.
   — Но позвольте, сделайте милость.
   Маленький человек, однако, скрылся во мраке, оставив в остолбенелом состоянии господина в бекеше.
   «Что за чудак!» — подумал господин в бекеше. Потом, как следует подивившись и вышед наконец из остолбенелого состояния, он вспомнил про свое и начал прохаживаться взад и вперед, пристально глядя на ворота одного бесконечно-этажного дома. Начинал падать туман, и молодой человек несколько обрадовался, ибо прогулка его при тумане была незаметнее, хотя, впрочем, только какой-нибудь безнадежно весь день простоявший извозчик мог заметить ее.
   — Извините!
   Прохожий опять вздрогнул: опять тот же господин в енотах стоял перед ним.
   — Извините, что я опять… — заговорил он, — но вы, вы — верно, благородный человек! Не обращайте на меня внимания как на лицо, взятое в общественном смысле; я, впрочем, сбиваюсь; но вникните, по-человечески… перед вами, сударь, человек, нуждающийся в покорнейшей просьбе…
   — Если могу… что вам угодно?
   — Вы, может, подумали, что уж я у вас денег прошу! — сказал таинственный господин, кривя рот, истерически смеясь и бледнея.
   — Помилуйте-с…
   — Нет, я вижу, что я вам в тягость! Извините, я не могу переносить себя; считайте, что вы видите меня в расстроенном состоянии духа, почти в сумасшествии, и не заключите чего-нибудь…
   — Но к делу, к делу! — отвечал молодой человек, ободрительно и нетерпеливо кивнув головой.
   — А! Теперь вот как! Вы, такой молодой человек, мне напоминаете о деле, как будто я какой нерадивый мальчишка! Я решительно выжил из ума!.. Как я вам кажусь теперь в моем унижении, скажите откровенно?
   Молодой человек сконфузился и смолчал.
   — Позвольте вас спросить откровенно: не видали ль вы одной дамы? В этом вся просьба моя! — решительно проговорил, наконец, господин в енотовой шубе.
   — Дамы?
   — Да-с, одной дамы.
   — Я видел… но их, признаюсь, так прошло много…
   — Так точно-с, — отвечал таинственный человек с горькой улыбкой. — Я сбиваюсь, я не то хотел спросить, извините меня; я хотел сказать, не видали ль вы одной госпожи в лисьем салопе, в темном бархатном капоре с черной вуалью?
   — Нет, такой не видал… нет, кажется, не заметил.
   — А! в таком случае извините-с!
   Молодой человек хотел что-то спросить, но господин в енотах опять исчез, опять оставив в остолбенелом состоянии своего терпеливого слушателя. «А, черт бы его взял!» — подумал молодой человек в бекеше, очевидно расстроенный.
   Он с досадою закрылся бобром и опять стал прохаживаться, соблюдая предосторожности, мимо ворот бесконечно-этажного дома. Он злился.
   «Что ж она не выходит? — думал он. — Скоро восемь часов!» На башне пробило восемь часов.
   — Ах! черт вас возьми, наконец!
   — Извините-с!..
   — Извините меня, что я вас так… Но вы так подкатились мне под ноги, что испугали совсем, — проговорил прохожий, морщась и извиняясь.
   — Я опять к вам-с. Конечно, я вам должен казаться беспокойным и странным-с.
   — Сделайте одолжение, без пустяков, объяснитесь скорее; я еще не знаю, в чем ваше желанье?..
   — Вы торопитесь? Видите ли-с. Я вам все расскажу откровенно, без лишних слов. Что ж делать! Обстоятельства связывают иногда людей совершенно разнородных характеров… Но, я вижу, вы нетерпеливы, молодой человек… Так вот-с… впрочем, я не знаю, как и говорить: я ищу даму-с (я уж решился все говорить) Я именно должен знать, куда пошла эта дама? Кто она — я думаю, вам не нужно знать ее имени, молодой человек.
   — Ну-с, ну-с, дальше.
   — Дальше! но ваш тон со мной! Извините, может быть, я вас оскорбил, назвав вас молодым человеком, но я не имел ничего… одним словом, если вам угодно оказать мне величайшую услугу, так вот-с, одна дама-с, то есть я хочу сказать порядочная женщина, из превосходного семейства, моих знакомых… мне поручено… я, видите ли, сам не имею семейства…
   — Ну-с.
   — Вникните в мое положение, молодой человек (ах, опять! извините-с; я все называю вас молодым человеком). Каждая минута дорога… Представьте себе, эта дама… но не можете ли вы мне сказать, кто живет в этом доме?
   — Да… тут много живут.
   — Да, то есть вы совершенно справедливы, — отвечал господин в енотах, слегка засмеявшись для спасения приличий, — чувствую, я немного сбиваюсь… но к чему такой тон ваших слов? Вы видите, что я чистосердечно сознаюсь в том, что сбиваюсь, и если вы надменный человек, то уж вы достаточно видели мое унижение… Я говорю, одна дама, благородного поведения, то есть легкого содержания, — извините, я так сбиваюсь, точно про литературу какую говорю; вот — выдумали, что Поль де Кок легкого содержания, а вся беда от Поль де Кока-то-с… вот!..
   Молодой человек с сожалением посмотрел на господина в енотах, который, казалось, окончательно сбился, замолчал, глядел на него, бессмысленно улыбаясь, и дрожащею рукою, без всякой видимой причины, хватал его за лацкан бекеши.
   — Вы спрашиваете, кто здесь живет? — спросил молодой человек, несколько отступая назад.
   — Да, многие живут, вы сказали.
   — Здесь… я знаю, что здесь Софья Остафьевна тоже живет, — проговорил молодой человек шепотом и даже с каким-то соболезнованием.
   — Ну, вот видите, видите! Вы что-нибудь знаете, молодой человек ?
   — Уверяю вас, нет, ничего не знаю… Я судил по расстроенному вашему виду.
   — Я тотчас узнал от кухарки, что она сюда ходит; но вы не на то напали, то есть не к Софье Остафьевне… она с ней незнакома…
   — Нет? ну, извините-с…
   — Видно, что вам это все неинтересно, молодой человек, — проговорил странный господин с горькой иронией.
   — Послушайте, — сказал молодой человек, заминаясь, — я в сущности не знаю причины вашего состояния, но вам, верно, изменили, вы скажите прямо?
   Молодой человек одобрительно улыбнулся.
   — Мы по крайней мере поймем друг друга, — прибавил он, и все тело его великодушно обнаружило желание сделать легкий полупоклон.
   — Вы убили меня! но — откровенно признаюсь вам — именно так… но с кем не случается!.. До глубины тронут вашим участием. Согласитесь, между молодыми людьми… Я хоть не молод, но, знаете, привычка, холостая жизнь, между холостёжью, известно…
   — Ну, уж известно, известно! Но чем же я могу вам помочь?
   — А вот-с; согласитесь, что посещать Софью Остафьевну… Впрочем, я еще не знаю наверное, куда пошла эта дама; я знаю только, что она в этом доме; но, видя вас прогуливающимся, — а я сам прогуливался по той стороне, — думаю… я вот, видите ли, жду эту даму… я знаю, что она тут, — мне бы хотелось встретить ее и объяснить, как неприлично и гнусно… одним словом, вы меня понимаете…
   — Гм! Ну!
   — Я и не для себя это делаю; вы не подумайте — это чужая жена! Муж там стоит, на Вознесенском мосту; он хочет поймать, но он не решается — он еще не верит, как и всякий муж… (тут господин в енотах хотел улыбнуться), я — друг его; согласитесь сами, я человек, пользующийся некоторым уважением, — я не могу быть тем, за кого вы меня принимаете.
   — Конечно-с; ну-с, ну-с!..
   — Так вот, я все ее ловлю; мне поручено-с (несчастный муж!); но я знаю, это хитрая молодая дама (вечно Поль де Кок под подушкой); я уверен, что она прошмыгнет как-нибудь незаметно… Мне, признаюсь, кухарка сказала, что она ходит сюда; я как сумасшедший бросился, только что известие получил; я хочу поймать; я давно подозревал и потому хотел просить вас, вы здесь ходите… вы — вы — я не знаю…
   — Ну, да, наконец, что ж вам угодно?
   — Да-с… Не имею чести знать вас; не смею любопытствовать, кто и как… Во всяком случае, позвольте познакомиться; приятный случай!..
   Дрожащий господин жарко потряс руку молодого человека.
   — Это бы я должен был сделать в самом начале, — прибавил он, — но я забыл все приличие!
   Говоря, господин в енотах не мог постоять на месте, с беспокойством оглядывался по сторонам, семенил ногами и поминутно, как погибающий, хватался рукою за молодого человека.
   — Видите ли-с, — продолжал он, — я хотел обратиться к вам по-дружески… извините за вольность… хотел испросить у вас, чтоб вы ходили — по той стороне и со стороны переулка, где черный выход, эдак, покоем, описывая букву П, то есть. Я тоже, с своей стороны, буду ходить-с у главного подъезда, так что мы не пропустим; а я все боялся один пропустить; я не хочу пропустить. Вы, как увидите ее, то остановите и закричите мне… Но я сумасшедший! Только теперь вижу всю глупость и неприличие моего предложения!
   — Нет, что ж! помилуйте!..
   — Не извиняйте меня; я в расстройстве духа, я теряюсь, как никогда не терялся! Точно меня под суд отдали! Я даже признаюсь вам — я буду благороден и откровенен с вами, — молодой человек: я даже вас принимал за любовника.
   — То есть, попросту, вы хотите знать, что я здесь делаю?
   — Благородный человек, милостивый государь, я далек от мысли, что вы он; я не замараю вас этою мыслию, но… но даете ли вы мне честное слово, что вы не любовник?..
   — Ну, хорошо, извольте, честное слово, что любовник, но не вашей жены; иначе бы я не был на улице, а был бы теперь вместе с нею!
   — Жены? Кто вам сказал жены, молодой человек? Я холостой, я, то есть, сам любовник…
   — Вы говорили, есть муж… на Вознесенском мосту…
   — Конечно, конечно, я заговариваюсь; но есть другие узы! И согласитесь, молодой человек, некоторая легкость характеров, то есть…
   — Ну, ну! Хорошо, хорошо!
   — То есть я вовсе не муж…
   — Очень верю-с. Но откровенно говорю вам, что разуверяя вас теперь, хочу сам себя успокоить и оттого собственно с вами и откровенен; вы меня расстроили и мешаете мне. Обещаю вам, что кликну вас. Но прошу вас покорнейше дать мне место и удалиться. Я сам тоже жду.
   — Извольте, извольте-с, я удаляюсь, я уважаю страстное нетерпение вашего сердца. Я понимаю это, молодой человек. О, как я вас теперь понимаю!
   — Хорошо, хорошо…
   — До свидания!.. Впрочем, извините, молодой человек, я опять к вам… Я не знаю, как сказать… Дайте мне еще раз честное и благородное слово, что вы не любовник!
   — Ах, господи, бог мой!
   — Еще вопрос, последний: вы знаете фамилию мужа вашей… то есть той, которая составляет ваш предмет?
   — Разумеется, знаю; не ваша фамилия, и кончено дело!
   — А почему ж вы знаете мою фамилию?
   — Да послушайте, ступайте; вы теряете время: она уйдет тысячу раз… Ну, что же вы? Ну, ваша в лисьем салопе и в капоре, а моя в клетчатом плаще и в голубой бархатной шляпке… Ну, что ж вам еще? чего ж больше?
   — В голубой бархатной шляпке! У ней есть и клетчатый плащ и голубая шляпка, — закричал неотвязчивый человек, мигом возвратившись с дороги.
   — Ах, черт возьми! Ну, да ведь это может случиться… Да, впрочем, что ж я! Моя же туда не ходит!
   — А где она — ваша?
   — Вам это хочется знать; что ж вам?
   — Признаюсь, я все про то…
   — Фу, бог мой! Да вы без стыда без всякого! Ну, у моей здесь. знакомые, в третьем этаже, на улицу. Ну, что ж вам, по именам людей называть, что ли?
   — Бог мой! И у меня есть знакомые в третьем этаже, и окна на улицу. Генерал…
   — Генерал?!
   — Генерал. Я вам, пожалуй, скажу, какой генерал: ну, генерал Половицын.
   — Вот тебе на! Нет, это не те! (Ах, черт возьми! черт возьми!)
   — Не те?
   — Не те.
   Оба молчали и в недоумении смотрели друг на друга.
   — Ну, что ж вы так смотрите на меня? — вскрикнул молодой человек, с досадою отряхая с себя столбняк и раздумье.
   Господин заметался.
   — Я, я, признаюсь…
   — Нет, уж позвольте, позвольте, теперь будемте говорить умнее. Общее дело. Объясните мне… Кто у вас там?..
   — То есть знакомые?
   — Да, знакомые…
   — Вот видите, видите! Я по глазам вашим вижу, что я угадал!
   — Черт возьми! Да нет же, нет, черт возьми! слепы вы, что ли? ведь я перед вами стою, ведь я не с ней нахожусь; ну! ну же! Да, впрочем, мне все равно; хоть говорите, хоть нет!
   Молодой человек в бешенстве повернулся два раза на каблуке и махнул рукой.
   — Да я ничего, помилуйте, как благородный человек, я вам все расскажу: сначала жена сюда ходила одна; она им родня; я и не подозревал; вчера встречаю его превосходительство: говорит, что уж три недели как переехал отсюда на другую квартиру, а же… то есть не жена, а чужая жена (на Вознесенском мосту), эта дама говорила, что еще третьего дня была у них, то есть на этой квартире… А кухарка-то мне рассказала, что квартиру его превосходительства снял молодой человек Бобыницын…
   — Ах, черт возьми, черт возьми!..
   — Милостивый государь, я в страхе, я в ужасе!
   — Э, черт возьми! да мне-то какое дело до того, что вы в страхе и в ужасе? Ах! вон-вон мелькнуло, вон…
   — Где? где? вы только крикните: Иван Андреич, а я побегу…
   — Хорошо, хорошо. Ах, черт возьми, черт возьми! Иван Андреич!!
   — Здесь, — закричал воротившийся Иван Андреич, совсем задыхаясь. — Ну, что? что? где?
   — Нет, я только так… я хотел знать, как зовут эту даму?
   — Глаф…
   — Глафира?
   — Нет, не совсем Глафира… извините, я вам не могу сказать ее имя. — Говоря это, почтенный человек был бледен, как платок.
   — Да, конечно, не Глафира, я сам знаю, что не Глафира, и та не Глафира; а впрочем, с кем же она?
   — Где?
   — Там! Ах, черт возьми, черт возьми! (Молодой человек не мог устоять на месте от бешенства.)
   — А, видите! почему же вы знали, что ее зовут Глафирой?
   — Ну, черт возьми, наконец! еще с вами возня! Да ведь вы говорите — вашу не Глафирой зовут!..
   — Милостивый государь, какой тон!
   — А, черт, не до тону! Что она, жена, что ли, ваша?
   — Нет, то есть я не женат… Но не стал бы я сулить почтенному человеку в несчастье, человеку, — не скажу достойному всякого уважения, но по крайней мере воспитанному человеку, черта на каждом шагу. Вы все говорите: черт возьми! черт возьми!
   — Ну да, черт возьми! Вот же вам, понимаете?
   — Вы ослеплены гневом, и я молчу. Боже мой, кто это?
   — Где?
   Раздался шум и хохот; две смазливые девушки вышли с крыльца; оба бросились к ним.
   — Ах какие! что вы?
   — Куда вы суетесь?
   — Не те!
   — Что, не на тех напали! Извозчик!
   — Куда вас, мамзель?
   — К Покрову; садись, Аннушка, я довезу.
   — Ну, а я с той стороны; пошел! Смотри же, шибче вези…
   Извозчик уехал.
   — Это откуда?
   — Боже мой, боже! Но не пойти ли туда?
   — Куда?
   — Да к Бобыницыну.
   — Нет-с, нельзя…
   — Отчего?
   — Я бы, конечно, пошел; но тогда она скажет другое; она… обернется: а ее знаю! Она скажет, что нарочно пришла, чтоб меня поймать с кем-нибудь, да беду на меня же и свалит!
   — И знать, что, может быть, там она! Да вы — я не знаю, почему же — ну, да вы подите к генералу-то…
   — Да ведь он переехал!
   — Все равно, понимаете? она же ведь пошла; ну, и вы тоже — поняли? Сделайте так, что как будто не знаете, что генерал переехал, приходите как будто к нему за женой, ну и так далее.
   — А потом?
   — Ну, а потом накрывайте кого следует у Бобыницына; фу, ты, черт, какой бестолк…
   — Ну, а вам-то что до того, что я накрываю? Видите, видите!..
   — Что, что, батенька? что? опять за то же, что прежде? Ах, ты, господи, господи! Срамитесь вы, смешной человек, бестолковый вы человек!
   — Ну, да зачем же вы так интересуетесь? вы хотите узнать…
   — Что узнать? что? Ну, да, черт возьми, не до вас теперь! Я и один пойду; ступайте, подите прочь; стерегите, бегайте там, ну!
   — Милостивый государь, вы почти забываетесь! — закричал господин в енотах в отчаянии.
   — Ну, что ж? ну, что ж, что я забываюсь? — проговорил молодой человек, стиснув зубы и в бешенстве приступая к господину в енотах, — ну, что ж? перед кем забываюсь?! — загремел он, сжимая кулаки.
   — Но, милостивый государь, позвольте…
   — Ну, кто вы, перед кем забываюсь; как ваша фамилия?
   — Я не знаю, как это, молодой человек; зачем же фамилию?.. Я не могу объявить… Я лучше с вами пойду. Пойдемте, я не отстану, я на все готов… Но, поверьте, я заслуживаю более вежливых выражений! Не нужно нигде терять присутствия духа, и если вы чем расстроены, — я догадываюсь чем, — то по крайней мере забываться не нужно… Вы еще очень, очень молодой человек!..
   — Да что мне, что вы старый? Эка невидаль! Ступайте прочь; чего вы тут бегаете?..
   — Почему ж я старый? какой же я старый? Конечно, по званию, но я не бегаю…
   — Это и видно. Да убирайтесь же прочь…
   — Нет, уж я с вами; вы мне не можете запретить; я тоже замешан; я с вами…
   — Ну, так тише же, тише, молчать!..
   Оба они взошли на крыльцо и поднялись на лестницу в третий этаж; было темнехонько.
   — Стойте! Есть у вас спички?
   — Спички? какие спички?
   — Вы курите сигары?
   — А, да! есть, есть; здесь они, здесь; вот, постойте… — господин в енотах засуетился.
   — Фу, какой бестолков… черт! кажется, эта дверь…
   — Эта-эта-эта-эта-эта…
   — Эта-эта-эта… что вы орете? тише!..
   — Милостивый государь, я скрепя сердце… вы дерзкий человек, вот что!..
   Вспыхнул огонь.
   — Ну, так и есть, вот медная дощечка! вот Бобыницын; видите: Бобыницын?..
   — Вижу, вижу!
   — Ти…ше! Что, потухла?
   — Потухла.
   — Нужно постучаться?
   — Да, нужно! — отозвался господин в енотах.
   — Стучитесь!
   — Нет, зачем же я? вы начните, вы постучите…
   — Трус!
   — Сами вы трус!
   — Уб-бир-райтесь же!
   — Я почти раскаиваюсь, что поверил вам тайну; вы…
   — Я? Ну, что ж я?
   — Вы воспользовались расстройством моим! вы видели, что я в расстроенном духе…
   — А наплевать! мне смешно — вот и кончено!
   — Зачем же вы здесь?
   — А вы-то зачем?..
   — Прекрасная нравственность! — заметил с негодованием господин в енотах…
   — Ну, что вы про нравственность? вы-то чего?
   — А вот и безнравственно!
   — Что?!!
   — Да, по-вашему, каждый обиженный муж есть колпак!
   — Да вы разве муж? Ведь муж-то на Вознесенском мосту? Что ж вам-то? Чего вы пристали?
   — А вот мне кажется, что вы-то и есть любовник!..
   — Послушайте, если вы будете так продолжать, то я должен буду признаться, что вы-то и есть колпак! то есть знаете кто?
   — То есть вы хотите сказать, что я муж! — сказал господин в енотах, как будто кипятком обваренный, отступая назад.
   — Тсс! молчать! слышите..
   — Это она.
   — Нет!
   — Фу, как темно!
   Все затихло; в квартире Бобыницына послышался шум.
   — За что нам ссориться, милостивый государь? — прошептал господин в енотах.
   — Да вы же, черт возьми, сами обиделись!
   — Но вы меня вывели из последних границ.
   — Молчите!
   — Согласитесь, что вы еще очень молодой человек…
   — Мол-чите же!
   — Конечно, я согласен с вашей идеей, что муж в таком положении — колпак.
   — Да замолчите ли вы? о!..
   — Но к чему же такое озлобленное преследование несчастного мужа?..
   — Это она!
   Но шум в это время умолк.
   — Она! она! она! Да вы-то, вы-то из чего хлопочете! ведь не ваша беда!
   — Милостивый государь, милостивый государь! — бормотал господин в енотах, бледнея и всхлипывая. — Я, конечно, в расстройстве… вы достаточно видели мое унижение; но теперь ночь, конечно, но завтра… впрочем, мы, верно, не встретимся завтра, хотя я и не боюсь встретиться с вами, — и это, впрочем, не я, это мой приятель, который на Вознесенском мосту; право, он! Это его жена, это чужая жена! Несчастный человек! уверяю вас. Я с ним знаком хорошо; позвольте, я вам все расскажу. Я с ним друг, как вы можете видеть, ибо не стал бы я так теперь из-за него сокрушаться, — сами видите; я же несколько раз ему говорил: зачем ты женишься, милый друг? звание есть у тебя, достаток есть у тебя, почтенный ты человек, что ж менять это все на прихоть кокетства! Согласитесь! Нет, женюсь, говорит: семейное счастие… Вот и семейное счастие! Сначала сам мужей обманывал, а теперь и пьет чашу… вы извините меня, но это объяснение было вынуждено необходимостию!.. Он несчастный человек и пьет чашу — вот!.. — тут господин в енотах так всхлипнул, как будто зарыдал не на шутку.
   — А черт бы взял их всех! Мало ли дураков! Да вы кто такой?
   Молодой человек скрежетал зубами от бешенства.
   — Ну, уж после этого, согласитесь сами… я был с вами благороден и откровенен.. этакой тон!
   — Нет, позвольте, вы меня извините… как ваша фамилия?
   — Нет, зачем же фамилия?
   — А!!
   — Мне нельзя сказать фамилию…
   — Шабрина знаете? — быстро сказал молодой человек.
   — Шабрин!!!
   — Да, Шабрин! А!!! (Тут господин в бекеше несколько поддразнил господина в енотах.) Поняли дело?
   — Нет-с, какой же Шабрин! — отвечал оторопевший господин в енотах, — совсем не Шабрин; он почтенный человек! Извиняю вашу невежливость мучениями ревности.
   — Мошенник он, продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал! Его скоро под суд отдадут!
   — Извините, — говорил господин в енотах, бледнея, — вы его не знаете; совершенно, как я вижу, он вам неизвестен.
   — Да, в лицо-то не знаю, а из других очень близких ему источников знаю.
   — Милостивый государь, из какие источников? Я в расстройстве, вы видите…
   — Дурак! ревнивец! за женой не усмотрит! Вот он какой, коль приятно вам знать!
   — Извините, вы в ожесточенном заблуждении, молодой человек…
   — Ах!
   — Ах!
   В квартире Бобыницына послышался шум. Стали отворять дверь. Послышались голоса.
   — Ах, это не она, не она! Я узнаю ее голос; я теперь узнал все, это не она! — сказал господин в енотах, побледнев как платок.
   — Молчать!
   Молодой человек прислонился к стене.
   — Милостивый государь, я бегу: это не она, я очень рад.
   — Ну, ну! ступайте, ступайте!
   — А чего ж вы стоите?
   — А вы-то чего?
   Дверь отворилась, и господин в енотах, не выдержав, стремглав покатился с лестницы.
   Мимо молодого человека прошли мужчина и женщина, и сердце его замерло… Послышался знакомый женский голос, и потом сиплый мужской, но совсем незнакомый.
   — Ничего, я прикажу сани подать, — говорил сиплый голос.
   — Ах! ну, ну, согласна; ну, прикажите…
   — Они там, сейчас.
   Дама осталась одна.
   — Глафира! где твои клятвы? — вскричал молодой человек в бекеше, хватая за руку даму.
   — Ай, кто это? Это вы, Творогов? Боже мой! что вы делаете?
   — С кем вы здесь были?
   — Но это мой муж, уйдите, уйдите, он сейчас выйдет оттуда… от Половицыных; уйдите, ради бога, уйдите.
   — Половицыны три недели как переехали! Я все знаю!
   — Ай! — дама бросилась на крыльцо. Молодой человек догнал ее.
   — Кто вам сказал? — спросила дама.
   — Муж ваш, сударыня, Иван Андреич; он здесь, он перед вами, сударыня…
   Иван Андреич действительно стоял у крыльца.
   — Ай, это вы? — закричал господин в енотовой шубе.
   — А! c'est vous? — закричала Глафира Петровна, с неподдельною радостью бросаясь к нему, — боже! что со мной было! Я была у Половицыных; можешь себе представить… ты знаешь, что они теперь у Измайловского моста; я говорила тебе, помнишь? Я взяла сани оттудова. Лошади взбесились, понесли, разбили сани, и я упала отсюда во ста шагах; кучера взяли; я была вне себя. К счастию, monsieur Творогов…
   — Как?
   M-r Творогов походил более на окаменелость, чем на m-r Творогова.
   — Monsieur Творогов увидал меня здесь и взялся проводить; но теперь ты здесь, и я могу вам только изъявить мою жаркую благодарность, Иван Ильич…
   Дама подала руку остолбенелому Ивану Ильичу и почти ущипнула, а не сжала ее.
   — Monsieur Творогов! мой знакомый; на бале у Скорлуповых имели удовольствие видеться: я, кажется, говорила тебе? Неужели ты не помнишь, коко?
   — Ах, конечно, конечно! ах, помню! — заговорил господин в енотовой шубе, которого называли коко. — Очень приятно, очень приятно.
   И он жарко пожал руку господину Творогову.
   — Это с кем? Что же это значит? Я жду… — раздался сиплый голос.
   Перед группой стоял господин бесконечного роста; он вынул лорнет и внимательно посмотрел на господина в енотовой шубе.