Довлатов Сергей. Марш одиноких

   Эмиграция из Союза продолжается. Хоть и в замедленном темпе. Приезжают друзья и знакомые. Мы, разумеется, спрашиваем:
   - Ну, как?
   В ответ раздается:
   - Хорошего мяса в Ленинграде не купить. За фруктами-очередь. Недавно мыло исчезло, зубная паста...
   И так далее.
   Смешанное чувство охватывает нас. Приятно сознавать, что тоталитарная машина дает перебои. Горько от мысли, что твоя страна голодает...
   Западные государства объявили Союзу частичное хлебное эмбарго. Выражаясь человеческим языком - сократили продажу зерна. К этому их настоятельно призывали видные русские диссиденты: Солженицын, Марченко, Буковский.
   Некоторым казалось, что это слишком жесткая мера. И рассуждали они примерно так:
   - В политике можно и нужно использовать силу. Можно и нужно диктовать Советам жесткие условия. Тем более, что они признают лишь силу и жесткость.
   Однако сокращать продажу хлеба-неблагородно. И призывать к этому грешно. Разве можно, чтобы народ голодал?..
   Наивные люди!
   Они думают, что американский хлеб попадет на стол русского человека! Аргентинское мясо зашипит на его сковороде!
   Какая глупость!
   Народ голодает по вине собственного руководства. Экономика и сельское хозяйство безобразно запущены. Колоссальные средства расходуются на военные цели.. Коммунистическая экспансия обходится Советам в миллиарды рублей.
   Наряду с этим партийные функционеры живут отлично. Разъезжают в заграничных автомобилях. Возводят роскошные дачи. Нежатся под солнцем южных курортов.
   Через распределители их снабжают всем необходимым.
   Западный экспорт хлеба и мяса лишь укрепляет тоталитарную систему. Обогащает партийную верхушку. Освобождает новые средства для подготовки к войне.
   Печально, что советские руководители и крупные американские торговцы временами действуют заодно.
   Обидно, что призывы русских диссидентов заглушаются голосами сторонников разрядки.
   Лишь перед единством демократии Союз будет вынужден отступить!
   ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД...
   Месяца четыре назад в редакции произошло знаменательное событие. Я бы даже назвал его - историческим. А именно - у нас восторжествовали принципы коммунистического труда.
   Вот как это было.
   Мы переживали очередные финансовые затруднения. Мучительно выискивали пути дальнейшей экономии. Урезали расходы по всем без исключения статьям.
   Наконец были исчерпаны все мыслимые средства. Меттер стал изысканно любезным, что выражает у него крайнюю степень подавленности.
   Цифры упорно не желали сходиться. Каждый номер газеты обходился в четыре тысячи. А выручали мы за него - три с половиной. Орлов засыпал и просыпался с калькулятором в руке.
   А дефицит неумолимо возрастал. В голосах кредиторов звучали металлические нотки.
   Мы решили назначить экстренное совещание. Долго молча/л с вытянутыми физиономиями.
   И вдруг прозвучало грозное, загадочное слово - мораторий,
   Я забыл, кто его произнес. Наверное - Вайль. Он у нас самый решительный.
   Что означает это слово, я тогда не знал. Да и сейчас плохо знаю. Но общий смысл-доступен. Мораторий - это когда тебя лишают заработной платы. Частично или полностью.
   - Необходим мораторий! - твердо произнес Вайль.
   И тут началось самое поразительное.
   Сотрудники "Нового американца" поднимались один за другим. Коротко обрисовывали свое материальное положение. Честно раскрывали дополнительные источники существования. Затем назначали себе прожиточный минимум. Или совсем отказывались получать зарплату.
   Выявилась такая картина. Кое-кто подрабатывает на радио "Либерти". У кого-то жена имеет нормальную человеческую профессию. (О женах я еще напишу в ближайшей колонке редактора.) У кого-то - стипендия. Батчан, например, вегетарианец. Люба Федорова - на диете. И так далее.
   Соответственно были понижены оклады. В следующих жестких пределах: от нуля до категорического минимума.
   Честно признаюсь, в ту минуту я испытал огромное душевное волнение.
   Газета в очередной раз была спасена...
   Это было четыре месяца назад. Прошли времена финансовых катастроф. Положение необратимо стабилизируется. А мне не дает покоя курьезное соображение:
   Так ведь можно невзначай и коммунизм построить!. Назло советским товарищам...
   К СПОРТУ Я АБСОЛЮТНО РАВНОДУШЕН...
   К спорту я абсолютно равнодушен. Припоминается единственное в моей жизни спортивное достижение. Случилось это на чемпионате вузов по боксу. Минут сорок пролежал я тогда в глубоком обмороке. И долго еще меня преследовал запах нашатырного спирта...
   Короче, не мое это дело.
   А вот начала Московской олимпиады - ждал. И следил за ходом подготовки. Оно и понятно. Все прогрессивное человечество обсуждало идею бойкота.
   В результате кто-то едет, кто-то не едет. Не будет японских гимнастов. Не будет американских метателей. Не будет кого-то из ФРГ...
   Вот так прогрессивное человечество реагировало на захват Афганистана. Плюс-частичное зерновое эмбарго. Да еще какой-то научный симпозиум отменили. Или перенесли. Какой-то шведский джаз (саксофон, рояль, ударные) в Москву не едет...
   Короче, дали отповедь захватчикам. Рубанули сплеча. Ответили ударом на удар. Прихлопнули бандитов моральным остракизмом.
   У писателя Зощенко есть такая сцена. Идет по улице милиционер с цветком. Навстречу ему преступник.
   - Сейчас я тебя накажу, - говорит милиционер, - не дам цветка!..
   Вот так и мы сидим, гадаем, как они там без нашего цветка?..
   Да советские вожди плевать хотели на моральный остракизм!
   Советские вожди догадываются, что их называют бандитами. Они привыкли. Они даже чуточку этим гордятся. Им кажется, лучше быть сильным, чем добрым. Сильного уважают и боятся. А добрый - кому он нужен, спрашивается?
   Тем более, что слабость издали неотличима от доброты...
   Советские начальники знали, во что им обойдется Афганистан. Уверен, что заранее подсчитали цену этой акции. И знают теперь, во что им обойдется следующая. Их устраивает такая цена.
   Хапнут завтра Советы какую-нибудь Полинезию. А мы в припадке благородного негодования отменим симпозиум. Какой-нибудь биологический форум по изучению ящериц. Да что там - экспорт устриц приостановим. В общем, не дадим цветка! Пусть мучаются...
   С унынием гляжу я на прогрессивное человечество. Паршивую олимпиаду бойкотировать-и то не могли как следует договориться. А если война?
   ЗИМА К НЬЮ-ЙОРКУ ПОДСТУПАЕТ...
   Зима к Нью-Йорку подступает осторожно. Еще вчера было душно на остановке сабвея. Позавчера я спускался за газетами в шлепанцах. Три дня назад оставил в ресторане свитер...
   А сегодня утром задаю вопрос ближайшим родственникам:
   - Где моя вязаная шапка?..
   Дома было все иначе. Сначала - дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром- пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок. Нелегко было шагнуть с крыльца в первый зимний день. Я хорошо запомнил ощущение решимости, которое требовалось, чтобы ступить на это белое полотно...
   А помните, друзья, кальсоны? Трикотажные импортные кальсоны румынской фирмы "Партизан"? И ощущение неловкости при ходьбе. И стянутые манжетами щиколотки. И загадочные белые пуговицы, которые внезапно таяли от стирки... Куда это все подевалось?
   Того и гляди, заговорю как охваченный ностальгией патриот:
   - А на Тамбовщине сейчас, поди, июнь... Малиновки поют... Выйдешь, бывало, на дальний плес...
   Нет Тамбовщины. Нет дальнего плеса. Нет малиновок. Июня тоже нет. И не было...
   Зима в Нью-Йорке лишена сенсационности. Она - не фокус и не бремя. Она - естественное продолжение сыроватого, теплого бабьего лета. Те же куртки и джинсы. Те же фрукты под открытым небом...
   Так чего же мне не хватает? Сырости? Горечи? Опилок на кафельном полу Соловьевского гастронома? Нелепых скороходовских башмаков? Телогреек и ватников?
   Как это сказано у Блока:
   ...Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне...
   Тяжело заканчивать разговор этой печальной нотой. Правильно написал Григорий Рыскин:
   "У нас была судьба. Не биография, а судьба. И мы не сдались..."
   Конечно, Рыскин-не Блок. Так ведь и мы-не прекрасные дамы...
   ИЗ РОССИИ ДОЛЕТАЮТ...
   Из России долетают тревожные, мрачные вести. Одному кандидатскую не утвердили. Другого с работы уволили. Третий отказ получил... Очереди за колбасой... Зимней обуви не купить... И так далее.
   В общем, нечему радоваться. Тоска, уныние и горечь.
   И все-таки сквозь этот мрак доносится порой живая, язвительная, неистребимая шутка.
   Вообразите себе приемную какого-нибудь Львовского ОВИРа. Табличка с фамилией инспектора. Публика терпеливо ждет своей очереди.
   Распахивается дверь. Выходит очередной посетитель. На лице его скорбь и разочарование. В зале- полная тишина.
   И вдруг какой-нибудь Фима, Боря или Лазарь Самуилович тихонько произносит:
   - ДАН ОТКАЗ ЕМУ НА ЗАПАД...
   Раздался первый неуверенный смешок. Через минуту смеются все. Включая дежурного милиционера. А значит, жизнь продолжается. Значит, есть силы для борьбы.
   Вообразите провинциальный город. Воронеж, Тулу, Сестрорецк...
   Утро в продовольственном магазине. На витрине - мелкий частик, завтрак туриста... Одиноко желтеет прямоугольник голландского сыра.
   Возле кассы очередь. Лица - неприветливы и суровы. Неожиданно кто-то вполголоса декламирует:
   - В ВОРОНЕЖ ГДЕ-ТО БОГ ПОСЛАЛ КУСОЧЕК СЫРА...
   И вновь раздается смех. И жизнь кажется не такой уж безнадежной...
   Вспомним недавнее прошлое. Наши танки движутся к афганской границе. Солдаты удручены и подавлены. В грохоте машин тишина становится еще заметнее.
   И вдруг происходит чудо. Кто-то саркастически роняет:
   - НАШ ПАРОВОЗ, ВПЕРЕД ЛЕТИ! В КАБУЛЕ ОСТАНОВКА...
   Значит, чувство справедливости еще не потеряно. Значит, эти люди еще способны возродиться.
   Юмор - украшение нации. В самые дикие, самые беспросветные годы не умирала язвительная и горькая, простодушная и затейливая российская шутка.
   И хочется думать-пока мы способны шутить, мы остаемся великим народом!
   ПИСАТЬ О КОСМОСЕ ТРУДНО...
   Писать о космосе трудно. Вообразить его себе - невозможно. Поскольку космос есть - отсутствие, ничто...
   Я хорошо помню день гагаринского триумфа.
   Мы, студенты Ленинградского университета, шагаем по Невскому. Размахиваем самодельными транспарантами. Что-то возбужденно кричим.
   И только мой друг, знаменитый фарцовщик Белуга, язвительно повторяет:
   - Ликуйте, жлобы! Динамо в космосе!.. "Динамо" по-блатному означает-жульническая махинация. Причем с оттенком дешевого шика.
   Видимо, Белуга раньше других ощутил наступление грандиозной пропагандистской кампании. Увидел первые гримасы советского космического блефа...
   У Гагарина было на редкость симпатичное лицо. Его наградили, увенчали и возвеличили. Превратили в одушевленный символ. В улыбающуюся политическую идею.
   Временами Гагарин становился человеком. И тогда он сильно запивал. Видно, ему не хотелось быть идеей. И он пил все больше.
   Сначала разбился в машине. На лице его, которое продолжало быть общественным достоянием, возник глубокий шрам.
   Затем Гагарин угнал самолет и разбился окончательно...
   Космическая эра продолжалась. Летающих идей становилось все больше. Для их бесчисленных портретов уже не хватало кремлевской стены.
   Число космонавтов росло и росло. У них возникла своя футбольная команда.
   Затем произошла трагедия. Несколько космонавтов погибло. (Не помню трое или четверо.) Это был печальный, траурный день. Моя дочка спросила:
   - Отчего ты не плачешь? Я ответил:
   - Плачут те, кто их знал. Для меня они были летающими идеями. Я не могу рыдать о погибших идеях.
   Прошло много лет. В космос по очереди слетали народные демократы. Вьетнамец, болгарин, поляк. Честно говоря, я перестал интересоваться этими делами. Я давно уже не интересуюсь пропагандой. Давно уже пытаюсь руководствоваться не чужими, а собственными идеями...
   И вот мы узнали про космический челнок. (Можно назвать его космическим автобусом. Космическим маршрутным такси.)
   Машина вернулась на Землю. Вернулись затраченные миллионы. Вернулись потрясающие механизмы. Вернулись люди.
   Читая газетные сообщения, мы думаем не об идеях, летающих в космосе. Мы думаем о космических заводах. О космическом туризме. То есть - о космической перспективе.
   Мы убеждаемся - человечеству есть куда идти, куда лететь, куда стремиться. Более того:
   Если Запад полностью уступит Советам, будет куда эмигрировать дальше...
   ВСЕ МЫ ГОТОВИЛИСЬ...
   Все мы готовились к отъезду на Запад, Каждый по-своему.
   Самые дальновидные занимались английским. Самые практичные обзаводились кораллами и Хохломой.
   Кто-то учился водить автомобиль. Кто-то фотографировал свои рукописи...
   Мой сосед Григорович вывез два ратиновых отреза на пальто. (В результате, говорят, сшил из них чехол для микроавтобуса...)
   Лично я собирал информацию. Мне хотелось трезво и объективно представлять себе будущую жизнь.
   Я знал, что литература в Америке источником существования не является. Что тиражи русских книг - ничтожны. Что людям моего склада очень трудно найти работу. Что американская преступность достигла устрашающих размеров...
   Мне хотелось знать правду. Я желал навсегда покончить с иллюзиями.
   Многое из того, что я узнавал, внушало ощущение страха. Я боялся одиночества и немоты. Меня ужасала перспектива второго рождения. Пугала неизбежная языковая изоляция.
   Я не был уверен, что смогу писать. А тогда все остальное не имело бы значения.
   Кроме того, я опасался ностальгии. Я так много слышал об этом. Я читал письма Бунина, Цветаевой, Куприна. Я не мог сомневаться в искренности этих писем...
   Конечно, мне и раньше случалось надолго покидать Ленинград. Но тогда я знал, что могу вернуться. И все равно умирал от тоски...
   В армии у нас было такое печальное развлечение. Собирались бывшие ленинградцы и начинали вспоминать... дома. По улице Ракова, скажем. Один за другим. Какого цвета, сколько этажей?.. Что там было внизу- закусочная, ателье проката?..
   Заканчивалось это дело мрачной попойкой, слезами, бессонницей...
   И вот мы приехали. Испытали соответствующий шок. И многие наши страхи подтвердились.
   Действительно, грабят. Действительно, работу найти трудно. Действительно, тиражи ничтожные.
   А вот ностальгия отсутствует.
   Есть рестораны для собак. Брачные агентства для попугаев. Резиновые барышни для любовных утех. Съедобные дамские штанишки. Все есть. Только ностальгия отсутствует. Единственный фрукт, который здесь не растет...
   Лишь иногда, среди ночи... В самую неподходящую минуту... Без причины... Ты вдруг задыхаешься от любви и горя. Боже, за что мне такое наказание?!
   Но это так, иногда... И говорить не стоит... Да и газета наша принципиально оптимистическая...
   С ДЕТСТВА НАС УБЕЖДАЛИ...
   С детства нас убеждали, что мы - лучше всех. Внушали нам ощущение полного и безграничного совершенства.
   Советское - значит, отличное! Наше учение - самое верное! Наши луга-самые заливные! Наши морозы - самые трескучие! Наша колбаса - самая отдельная! И так далее...
   Самовлюбленный человек производит жалкое впечатление. "Я-умный, добрый и хороший!"-звучит неприлично.
   Коллективное самолюбование выглядит не менее глупо, чем персональное. "Мы - умные, добрые и хорошие!" - тоже не звучит.
   Видимо, многие думают иначе. Кричать о себе: "Я - хороший!"-не решаются. А вот утверждать: "Мы- хорошие!" - считается нормальным...
   Народ - есть совокупность человеческих личностей. История народа совокупность человеческих биографий. Культура, религия - необозримая совокупность человеческих деяний и помыслов.
   Повышенное расположение к себе - есть нескромность. Повышенное расположение к своему народу - шовинизм.
   Заниматься самовосхвалением - непристойно. Восхвалять свой народ, принижая другие, - так же глупо и стыдно.
   Прославить человека могут лишь его дела. Так и слава народа - в его деяниях. В его истории, религии, культуре...
   Мы создали первую в Америке еврейскую газету на русском языке. Не потому, что мы - лучше. И не потому, что мы - хуже. А потому, что мы есть. И будем...
   В Ленинграде у меня был знакомый - Гриша Певзнер. При слове "еврей" лез драться. Гриша считал, что "еврей" - оскорбление.
   Например, его спрашивали:
   - Вы - еврей?
   И Гриша становился в позицию. На его лице вспыхивали багровые пятна. На скулах появлялись желваки. Он говорил:
   - Что ты хочешь этим сказать?!.
   Гриша был уверен, что защищает свое национальное достоинство. Расписываясь при этом в своей неполноценности.
   У мировых знаменитостей Гриша выискивал наличие еврейской крови. Считал евреями Пушкина и Блока. Но при этом утверждал, что марксизм выдумал Энгельс - гой и забулдыга...
   Гришу можно понять. Гриша настрадался от антисемитизма.
   Но ведь мы-то уехали. (Кстати, Гриша тоже.) Так давайте чуточку расслабимся. Давайте при слове "еврей" не размахивать кулаками.
   Любовь к своему народу - естественное чувство. Да и любовь к себе естественна. Люби на здоровье. Люби, но помалкивай...
   Чтобы не получилось - "Еврейское - значит, отличное!"...
   Я ДУМАЮ, РЭЙГЕН...
   Я думаю, Рэйген очень популярен среди новых эмигрантов. Я не имею специальных данных, просто мне так кажется.
   Мы знаем, что на коммунистических лидеров оказывает воздействие только сила. Что любые мирные переговоры они используют в корыстных и неблаговидных целях. Что любое соглашение может быть нарушено в удобной для большевиков позиции.
   Кремлевские правители уважают только силу. Рэйген производит впечатление сильного человека. Недаром ему так хорошо удавались роли ковбоев.
   Рэйген тверд и практичен. Он последовательно внедряет свои идеи. Уверенно навязывает свою волю конгрессу. На международном уровне высказывается твердо и жестко.
   И вдруг - неожиданная отмена зернового эмбарго. Признаюсь, меня несколько озадачило это решение.
   Рэйген мотивирует его следующим образом:
   "Эмбарго затрагивает интересы американских фермеров. Желая наказать большевиков, мы наказываем себя, И наконец, коммунисты покупают зерно в других странах. То есть эмбарго не достигает своей цели".
   Мне кажется, в этом случае здравомыслие Рэйгена граничит с цинизмом.
   Да, американские фермеры заинтересованы в том, чтобы продавать излишки своего хлеба. Эмбарго действительно причиняет им некоторый материальный ущерб.
   Но ведь существует и этическая сторона дела. Существует понятие гражданского и нравственного долга.
   Американское зерно в данном случае - понятие условное. Это вовсе не блины и пампушки для советских людей.
   Обеспечив себя зерном, большевики увеличат военные расходы. Высвободят средства для осуществления новых милитаристских планов.
   Зачем же укреплять позиции врага, не скрывающего своих глобальных экспансионистских целей.
   Возможно, Рэйген считает эмбарго не принципиальной мерой. Рассматривает его как побочный и несколько женственный дипломатический ход в манере господина Картера. Собирается противопоставить ему какие-то более жесткие и недвусмысленные методы давления. Компенсировать отмену зернового эмбарго более действенными политическими акциями.
   Возможно, это так. Будем надеяться, что это так.
   И все-таки остается чувство досады. Этика и мораль начинаются с готовности жертвовать личными интересами ради достойной цели. А государственные принципы требуют определенных и неизменных критериев.
   Не всякое дело может быть предметом компромисса.
   В СОЮЗЕ НАМ КАЗАЛОСЬ...
   В Союзе нам казалось, что мы - демократы. Еще бы! Ведь здоровались с уборщицами. Пили с электромонтерами. И как положено-тихо ненавидели руководство...
   Тоталитарный строй нам претил. Мы ощущали себя демократами.
   И наконец сделали окончательный выбор. Подали документы на выезд.
   Приехали. Осмотрелись.
   И оказалось, что выбрать демократию - недостаточно. Как недостаточно выбрать хорошую творческую профессию.
   Профессией надо овладеть. То есть-учиться. Осваивать навыки. Постигать законы мастерства.
   Мы учимся демократии подобно тому, как учились ходить. Робко и неуверенно делаем первые шаги. Естественно, не обходится без падений и ушибов...
   Скоро мы будем отмечать юбилей "Нового американца". За это время газета изменилась самым радикальным образом.
   Я говорю не о количестве страниц. Не о принципах верстки. И даже не о качестве публикуемых материалов.
   Произошло нечто более важное. Изменились мы сами.
   Чего только не происходило за эти месяцы в редакции! То делались попытки установить непререкаемое единовластие. То, наоборот-увести газету в дебри анархии и безответственности.
   Часы напряженных дискуссий сменялись периодами расслабленного умиротворения. Турниры уязвленных амбиций чередовались с припадками взаимного обожания.
   Шаг за шагом мы избавлялись от пережитков тоталитаризма. И процесс этот далеко не завершен. Но уже сейчас можно говорить о торжестве демократических принципов.
   Есть обязанности у президента корпорации. И есть обязанности у наборщицы. Спорные вопросы обсуждаются на редакционных летучках. Если не удается прийти к общему мнению - голосуем. Последняя статья Глезера обсуждалась четыре раза. И все-таки была отвергнута. Большинство голосовало против. За-только двое. Президент и главный редактор...
   Разумеется, количественный принцип - не идеален. Истина далеко не всегда принадлежит большинству. Но меньшинству она принадлежит еще реже...
   Любое учреждение представляет собой крошечную модель государства. У тоталитарной модели есть свои преимущества - оперативность, дисциплина, безоговорочная исполнительность. Но во имя этого приходится жертвовать главным - человеческим достоинством.
   И потому мы - убежденные демократы...
   Конечно, мы - не только сослуживцы. Не только - единомышленники. Есть у меня в редакции близкие друзья. Люди, которыми я восхищаюсь. Мнением которых чрезвычайно дорожу.
   Стоит ли выделять их фамилии? Пожалуй-нет. Ведь это будет не демократично...
   ЕЩЕ В ЛЕНИНГРАДЕ...
   Еще в Ленинграде мне часто приходилось слышать:
   "Все русские на Западе жестоко перессорились! Евреи с православными. Монархисты с демократами. Либералы с почвенниками. Первая эмиграция с третьей. И так далее..."
   Наконец я приехал и убедился: действительно, ругани хватает. И в прессе, и на частном уровне...
   Поводов бесчисленное множество. Эстетические, политические, философские, религиозные... Цель одна
   - скомпрометировать идейного противника как личность. Повторяю: не убедить, не опровергнуть, а именно
   - скомпрометировать...
   В какой-то степени нас можно понять. За спиной - десятилетия вынужденной немоты. Печать на устах. Кляп во рту. Амбарный замок на губе.
   Десятилетия мы безмолвствовали. Раскланивались с негодяями. Улыбались стукачам. Мирились с любыми гнусностями.
   И вот мы здесь. Кругом свобода, демократия и плюрализм!
   Нам скомандовали - можно! Можно все. Можно думать, читать, говорить!
   Какое это счастье - говорить что думаешь! Какая это мука - думать что говоришь! Говорить умеет всякий. (На Четырнадцатой улице есть попугай в зоомагазине. Говорит по-английски втрое лучше меня.)
   А думать - не каждый умеет. Слушать - и то разучились.
   Казалось бы-свобода мнений! Очень хорошо. Да здравствует свобода мнений! Для тех, чьи мнения я разделяю.
   А как быть с теми, чье мнение я не разделяю?! Заткнуть им рот! Заставить их молчать! Скомпрометировать как личность!..
   Дома бытовало всеобъемлющее ругательство "еврей". Что не так - евреи виноваты.
   Здесь - "агенты КГБ". Все плохое - дело рук госбезопасности. Происки товарища Андропова.
   Пожар случился-КГБ тому виной. Издательство рукопись вернуло-под нажимом КГБ. Жена сбежала - не иначе как Андропов ее ублудил. Холода наступили - знаем, откуда ветер дует!
   Слов нет, КГБ - зловещая организация. Но и мы порой бываем хороши. И если мы ленивы, глупы и бездарны, то Андропов ни при чем. У него своих грехов достаточно. Так давайте же взглянем на себя критически И беспристрастно. Будем учиться выслушивать своих противников. Терпимо относиться к чужому мнению. Соблюдать элементарные приличия.
   Давайте учиться жить по-человечески! И учтите, если кто-то возражает, я буду считать этого человека агентом КГБ...
   Я ЧАСТО ВСПОМИНАЮ...
   Я часто вспоминаю лагерную зону под Иоссером, Перекур на лесоповале. Потомственный скокарь Мурашка рассуждает у тлеющего костра:
   - Хорошо, начальник, в лагере! Можно не думать. За нас опер думает...
   А теперь мне хочется задать читателям вопрос:
   - Не уподобляемся ли мы этому тюремному философу? Живем мы или тянем срок?
   И вообще, кто мы такие? Безответственные малолетки или взрослые люди? Способны ориентироваться в мире идей? Или нужен милиционер-регулировщик? Желаем думать самостоятельно? Или пусть думает начальство?..
   Мы объявили газету независимой и свободной трибуной. Стараемся выражать различные, иногда диаметрально противоположные точки зрения. Доверяем читателю. Предоставляем ему возможность думать и рассуждать.
   В ответ то и дело раздается:
   - Не хотим! Не желаем свободных дискуссий! Не интересуемся различными точками зрения! Хотим единственно верное учение! Единственную правильную дорогу! Хотим нести единственный, идеологически выдержанный транспарант!