Страница:
Но баба продолжала безмятежно спать.
— Эй, да проснись же ты, вставай! — кричал Франк, и ему удалось кое-как привести женщину в сидячее положение. Но и сидя она продолжала так же крепко спать.
— Бедняжка, она должно быть больна, — заметила Мод. — Не сбегать ли за доктором, Франк?
— Проснись, эй ты, баба! — орал Франк во все горло. Затем он стал изо всех сил трясти женщину, которая болталась, как кукла. Наконец Франк выбился из сил и опустил ее снова на пол, подложив ей под голову маленькую скамеечку.
— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал он, — надо дать ей выспаться.
— Что ты хочешь сказать, Франк? Неужели она…
— Именно это. Она пьяна.
— Какой ужас!
— Смотри, котел кипит. Давай ужинать.
— Нет, Франк, у меня совесть будет не спокойна, если мы оставим ее валяться здесь. Я не в состоянии буду поужинать как следует. Да и ты также, я знаю.
— Черт с ней, с этой бабой, — сказал Франк, сердито взглянув на неподвижно распростертое тело. — Стоит нам беспокоиться из-за нее. Ей здесь, кажется, достаточно удобно.
— Нет, Франк, нельзя быть таким бесчеловечным.
— Что же нам делать?
— Надо положить ее в постель.
— Господи Боже!
— Да, дорогой, мы должны это сделать.
— Да слушай же, дорогая, нужно быть рассудительным. Женщина весит полтонны, а спальная комната на самом верху.
— Ты попробуй взять ее за голову, а я за ноги. Как-нибудь донесем.
— Да нам ни за что не поднять такую громаду вверх по лестнице.
— Ну, тогда снесем ее в гостиную на диван, — сказала Мод. — Иначе я, право, не в состоянии буду спокойно ужинать.
Видя, что Мод не уговоришь, Франк схватил женщину под руки. Мод взяла ее за ноги, и они понесли ее, все еще совершенно бесчувственную, по коридору. Выбиваясь из сил, они кое-как дотащили ее до гостиной. Новый диван затрещал под тяжестью женщины; едва ли он ждал, что его обновят таким образом. Мод накинула на распростертое тело толстое одеяло, и оба вернулись к своему кипящему котлу и еще не сварившимся яйцам. Затем они накрыли на стол и, кажется, никогда еще не ужинали с таким аппетитом. Молодой женщине все казалось красивым, — обои, ковры, картины, но для него одна она была такой красивой, и умом, и душой, и телом, что вокруг все казалось очарованным ее присутствием, тому тихому и чистому счастью, которое дает простая дружба и которое гораздо глубже и сильнее самого бешеного взрыва страсти. Франк вдруг вскочил со стула. У дверей раздался шум чьих-то шагов. Щелкнул ключ, и струя холодного воздуха, проникшего в комнату, показала, что дверь открылась.
— Закон не разрешает мне войти, — произнес чей-то грубый голос.
— Да говорят же вам, что она очень сильная и буйная, — сказал другой голос, Франк узнал его, — это был голос госпожи Ватсон. — Она выгнала горничную из дому, и я ничего не могу с ней поделать.
— Мне очень жаль, сударыня, но это совершенно против законов Англии. Предъявите мне приказ об аресте, и я сейчас же войду. Но если вы донесете ее до порога, я уж отправлю ее куда следует.
— Она в столовой, я вижу огонь там, — сказала госпожа Ватсон и вдруг вскликнула: — Господи Боже! Господин Кросс, как вы меня испугали! Должно же было случиться так, что вы приехали домой в мое отсутствие! Ведь я не ждала вас раньше четверга. Нет, этого я никогда не прощу себе…
Но все неудачи и недоразумения объяснились. Телеграмма была причиной всего зла. А затем новая кухарка оказалась горькой пьяницей и очень буйной во хмелю. Другую служанку она выгнала из дому. А пока госпожа Ватсон бегала за полицией, кухарка напилась до полного бесчувствия и заснула мертвым сном.
В это время извозчик привез со станции оставленный там багаж. Все еще безмятежно спавшую женщину вытащили на улицу и сдали на попечение дожидавшегося у дверей полицейского.
Так впервые вступили Франк и Мод в свой собственный дом.
Глава IX
Глава X
— Эй, да проснись же ты, вставай! — кричал Франк, и ему удалось кое-как привести женщину в сидячее положение. Но и сидя она продолжала так же крепко спать.
— Бедняжка, она должно быть больна, — заметила Мод. — Не сбегать ли за доктором, Франк?
— Проснись, эй ты, баба! — орал Франк во все горло. Затем он стал изо всех сил трясти женщину, которая болталась, как кукла. Наконец Франк выбился из сил и опустил ее снова на пол, подложив ей под голову маленькую скамеечку.
— Тут уж ничего не поделаешь, — сказал он, — надо дать ей выспаться.
— Что ты хочешь сказать, Франк? Неужели она…
— Именно это. Она пьяна.
— Какой ужас!
— Смотри, котел кипит. Давай ужинать.
— Нет, Франк, у меня совесть будет не спокойна, если мы оставим ее валяться здесь. Я не в состоянии буду поужинать как следует. Да и ты также, я знаю.
— Черт с ней, с этой бабой, — сказал Франк, сердито взглянув на неподвижно распростертое тело. — Стоит нам беспокоиться из-за нее. Ей здесь, кажется, достаточно удобно.
— Нет, Франк, нельзя быть таким бесчеловечным.
— Что же нам делать?
— Надо положить ее в постель.
— Господи Боже!
— Да, дорогой, мы должны это сделать.
— Да слушай же, дорогая, нужно быть рассудительным. Женщина весит полтонны, а спальная комната на самом верху.
— Ты попробуй взять ее за голову, а я за ноги. Как-нибудь донесем.
— Да нам ни за что не поднять такую громаду вверх по лестнице.
— Ну, тогда снесем ее в гостиную на диван, — сказала Мод. — Иначе я, право, не в состоянии буду спокойно ужинать.
Видя, что Мод не уговоришь, Франк схватил женщину под руки. Мод взяла ее за ноги, и они понесли ее, все еще совершенно бесчувственную, по коридору. Выбиваясь из сил, они кое-как дотащили ее до гостиной. Новый диван затрещал под тяжестью женщины; едва ли он ждал, что его обновят таким образом. Мод накинула на распростертое тело толстое одеяло, и оба вернулись к своему кипящему котлу и еще не сварившимся яйцам. Затем они накрыли на стол и, кажется, никогда еще не ужинали с таким аппетитом. Молодой женщине все казалось красивым, — обои, ковры, картины, но для него одна она была такой красивой, и умом, и душой, и телом, что вокруг все казалось очарованным ее присутствием, тому тихому и чистому счастью, которое дает простая дружба и которое гораздо глубже и сильнее самого бешеного взрыва страсти. Франк вдруг вскочил со стула. У дверей раздался шум чьих-то шагов. Щелкнул ключ, и струя холодного воздуха, проникшего в комнату, показала, что дверь открылась.
— Закон не разрешает мне войти, — произнес чей-то грубый голос.
— Да говорят же вам, что она очень сильная и буйная, — сказал другой голос, Франк узнал его, — это был голос госпожи Ватсон. — Она выгнала горничную из дому, и я ничего не могу с ней поделать.
— Мне очень жаль, сударыня, но это совершенно против законов Англии. Предъявите мне приказ об аресте, и я сейчас же войду. Но если вы донесете ее до порога, я уж отправлю ее куда следует.
— Она в столовой, я вижу огонь там, — сказала госпожа Ватсон и вдруг вскликнула: — Господи Боже! Господин Кросс, как вы меня испугали! Должно же было случиться так, что вы приехали домой в мое отсутствие! Ведь я не ждала вас раньше четверга. Нет, этого я никогда не прощу себе…
Но все неудачи и недоразумения объяснились. Телеграмма была причиной всего зла. А затем новая кухарка оказалась горькой пьяницей и очень буйной во хмелю. Другую служанку она выгнала из дому. А пока госпожа Ватсон бегала за полицией, кухарка напилась до полного бесчувствия и заснула мертвым сном.
В это время извозчик привез со станции оставленный там багаж. Все еще безмятежно спавшую женщину вытащили на улицу и сдали на попечение дожидавшегося у дверей полицейского.
Так впервые вступили Франк и Мод в свой собственный дом.
Глава IX
Признания
— Скажи мне, Франк, любил ли ты кого-нибудь до меня?
— Как сегодня лампа плохо заправлена, — сказал Франк и немедленно вышел в столовую, чтобы принести оттуда другую. Прошло некоторое время, прежде чем он вернулся.
Она терпеливо ждала, пока он снова уселся.
— Итак, франк? — спросила она. — Любил ты когда-нибудь другую женщину?
— Дорогая Мод, что за польза от подобных вопросов?
— Ты сказал, что между нами не может быть секретов.
— Конечно нет, но есть вещи, о которых лучше не говорить.
— Мне кажется, это именно и будут секреты.
— Если ты смотришь на это так серьезно…
— Даже очень.
— Тогда я готов ответить на все твои вопросы. Но ты не должна бранить меня, если мои ответы тебе не понравятся.
— Кто она была, Франк?
— Которая?
— О Франк, неужели их было несколько?
— Я предупредил, что мои ответы будут тебе неприятны.
— Лучше бы я уж и не спрашивала.
— Тогда оставим это.
— Нет, теперь уж поздно, Франк, теперь я хочу знать решительно все.
— Ты этого так хочешь?
— Да, Франк, непременно.
— Едва ли я в состоянии буду сказать тебе все.
— Неужели это так ужасно?
— Нет, но есть другие причины.
— Какие, Франк?
— Их очень много. Ты знаешь, как один современный поэт оправдывался перед своей женой в своем прошлом. Он сказал, что все время искал ее.
— Это мне очень нравится! — воскликнула Мод.
— Да, я искал тебя.
— И, кажется, довольно долго.
— Но я тебя нашел наконец.
— Я предпочла бы, чтобы ты меня нашел сразу, Франк. — Он сказал что-то относительно ужина, но Мод была неумолима. — Скольких же женщин ты действительно любил? — спросила она. — И, пожалуйста, без шуток, Франк. Я спрашиваю серьезно.
— Если бы я захотел тебе лгать…
— Нет, я знаю, ты этого не захочешь.
— Конечно, нет. На это я не способен.
— Итак, я жду ответа.
— Не преувеличивай значения того, что я тебе сейчас скажу, Мод. Любовь — понятие растяжимое. Одна любовь имеет основанием чисто физическое влечение, другая — духовное единение, наконец, третья может быть основана на родстве душ.
— Какою же любовью любишь ты меня, Франк?
— Всеми тремя.
— Ты в этом уверен?
— Совершенно.
Она подошла к нему, и допрос был прерван, но через несколько минут он возобновился.
— Итак, первая? — сказала Мод.
— Я не могу, Мод, оставим это.
— Милостивый государь, я вас прошу, — ее имя?
— Нет, нет, Мод, называть имена я не могу даже тебе.
— Кто же она была тогда?
— К чему подробности? Позволь мне рассказать все это тебе по-своему.
Мод сделала недовольную гримасу.
— Вы отвиливаете, сударь. Но я не хочу быть слишком строгой. Рассказывай по-своему.
— Видишь ли, Мод, собственно говоря, я был всегда влюблен в кого-нибудь.
Она слегка нахмурилась.
— Должно быть, твоя любовь стоит недорого, — заметила она.
— Для здорового молодого человека, обладающего некоторым воображением и горячим сердцем, это является почти необходимостью. Но, конечно, это чувство очень поверхностное.
— Мне кажется, что всякая твоя любовь должна быть поверхностной, если она так легко проходит.
— Не сердись, Мод. Вспомни, что в это время я еще не встречал тебя. Ну вот, я так и знал, что эти вопросы не приведут ни к чему хорошему. Кажется, я вообще делаю глупо, что так откровенно рассказываю тебе обо всем.
На ее лице играла холодная, сдержанная усмешка. В глубине души Франк, глазами незаметно следивший за женой, был рад тому, что она ревнует его.
— Ну, — сказала она наконец.
— Ты хочешь, чтобы я продолжал?
— Раз ты начал, так уж рассказывай до конца.
— Ты будешь сердиться.
— Мы слишком далеко зашли, чтобы останавливаться. Я не сержусь, Франк. Мне только немного грустно. Но я ценю твою откровенность. Я не подозревала, что ты был таким… таким Дон Жуаном.
Она начала смеяться.
— Я интересовался каждой женщиной.
— «Интересовался» — милое словцо.
— С этого всегда начиналось. Затем, если обстоятельства благоприятствовали, интерес усиливался, до тех пор, пока… ну, ты понимаешь.
— Сколько же было женщин, которыми ты «интересовался»? — И сколько раз этот интерес усиливался?
— Право не могу сказать.
— Раз двадцать?
— Пожалуй больше.
— Тридцать?
— Никак не меньше.
— Сорок?
— Я думаю, что не больше.
Мод в ужасе смотрела на мужа.
— Тебе теперь двадцать семь лет. Значит, начиная с семнадцати лет ты любил в среднем по четыре женщины в год.
— Если считать таким образом, то я, к сожалению, должен сознаться, что их было пожалуй более сорока.
— Это ужасно, — проговорила Мод и заплакала.
Франк опустился перед ней на колени и начал целовать ее милые, маленькие, пухлые ручки, мягкие, как бархат.
— Я чувствую себя таким негодяем, — сказал он. — Но я люблю тебя всем сердцем и всей душой.
— Сорок первую и последнюю, — всхлипывала Мод полусмеясь и полуплача. Она вдруг прижала его голову к своей груди.
— Я не могу сердиться на тебя, — сказала она. — Это было бы не великодушно, потому что ты рассказываешь все это по доброй воле. И я не могу не ценить этого. Но мне так хотелось бы быть первой женщиной, которой ты заинтересовался.
— Увы, случилось иначе. Вероятно, есть люди, которые всю жизнь остаются непорочными… Но я не верю в то, что они лучшие люди. Это или святые — молодые Гладстоны и Ньюманы, или холодные, расчетливые, скрытные люди, от которых нечего ждать добра. Первые должны быть прекрасны, но я их не встречал в жизни. Со вторыми я сам не желаю встречаться.
Но эти соображения мало интересуют женщин.
— Они были красивее меня? — спросила Мод.
— Кто?
— Те сорок женщин.
— Нет, дорогая, конечно, нет. Чему ты смеешься?
— Знаешь, мне пришла в голову мысль. Хорошо бы было собрать всех этих сорок женщин в одну комнату, а тебя поставить в середине.
— Тебе это кажется смешным? — Франк пожал плечами. — У женщин такие странные понятия о смешном.
Мод хохотала до слез.
— Тебе это не нравится? — спросила она наконец.
— Ничуть, — холодно ответил он.
— Ну конечно, нет. — И она снова разразилась долгим звонким смехом.
— Когда же ты успокоишься? — спросил он обидчиво. Ее ревность нравилась ему гораздо больше, чем ее смех.
— Ну, довольно. Не сердись. Если бы я не смеялась, я бы плакала. Прости меня, Франк. — Она подошла к нему… — Ты доволен?
— Не совсем еще.
— А теперь?
— Ну, ладно. Я прощаю тебе.
— Удивительно! После всех этих признаний оказывается, что он прощает мне. Но ты никогда никого из них не любил так, как любишь меня?
— Никогда.
— Поклянись.
— Клянусь тебе.
— Ни духовно, ни… как ты это еще называешь?
— Ни духовно и никак.
— И никогда больше не будешь?
— Никогда.
— И будешь хорошим мальчиком отныне и навсегда?
— Отныне и на всю жизнь
— И все сорок были ужасны?
— Ну, нет, Мод, этого я не могу сказать.
Она надула розовые губки.
— Значит, они тебе больше нравятся?
— Какие глупости ты говоришь, Мод! Если бы какая-нибудь из них нравилась мне больше тебя, я бы женился на ней.
— Да, пожалуй, что так. И если ты женился на мне, то приходится думать, что мною ты заинтересовался больше всех. Я не подумала об этом.
— Глупая девочка. Ну конечно же, ты мне нравишься больше их всех. Давай бросим этот разговор и не будем больше никогда к нему возвращаться.
— У тебя есть их фотографические карточки?
— Нет.
— Ни одной?
— Нет.
— Что же ты с ними сделал?
— У меня вообще их было очень мало.
— А те, что у тебя были?
— Я их уничтожил перед свадьбой.
— Очень мило с твоей стороны. Ты об этом не жалеешь?
— Нет, по-моему, так и следовало сделать.
— Какие тебе больше нравились, брюнетки или блондинки?
— Право, не знаю. Холостяки обыкновенно бывают очень неразборчивы.
— Скажи мне по совести, Франк, ведь не может быть, чтобы ни одна из этих сорока женщин не была красивее меня?
— Оставь, Мод, давай поговорим о чем-нибудь другом.
— И ни одна не была умнее?
— Как ты сегодня нелепо настроена!
— Нет, ты ответь мне.
— Я уже ответил тебе.
— Я не слышала.
— Неправда, ты отлично все слышала. Я сказал, что если я женился на тебе, то это доказывает, что ты мне нравилась больше всех. Я не говорю, что ты — одно совершенство, но мне дороже всего именно такое соединение всех хороших и дурных качеств, какое я нашел в тебе.
— Да, вот как! — заметила Мод с некоторым сомнением. — Люблю тебя за откровенность.
— Ну вот, я обидел тебя.
— О нет, нисколько. Мне было бы невыносимо думать, что ты что-нибудь от меня скрываешь.
— А ты, Мод, со мной будешь так же откровенна?
— Да, дорогой, после всех твоих признаний, я чувствую, что должна быть с тобою откровенна. У меня тоже было кое-что в прошлом.
— У тебя!
— Может быть, лучше не вспоминать всех этих старых историй!
— Нет, я предпочел бы узнать их.
— Тебе будет неприятно.
— Нет, конечно, нет.
— Во-первых, Франк, я должна сказать тебе следующее. Если когда-нибудь замужняя женщина говорит своему мужу, что, прежде чем она встретила его, она никогда не испытывала ни малейшего волнения при виде другого мужчины, — это будет ложь. Может быть, и есть такие женщины, но я их никогда не встречала. И, не думаю, чтобы они могли мне нравиться, потому что это должны быть холодные, сухие, несимпатичные, безжизненные натуры.
— Мод, ты любила кого-нибудь другого!
— Не буду отрицать, что я интересовалась — и даже очень сильно — многими другими мужчинами.
— Многими!
— Ведь это было прежде, чем я встретила тебя.
— Ты любила нескольких мужчин?
— Конечно, большею частью чувство это было очень внутреннее. Любовь — понятие такое растяжимое.
— Боже мой, Мод, сколько же мужчин сумели внушить тебе подобное чувство?
— По правде сказать, Франк, молодая здоровая женщина слегка увлекается почти каждым молодым мужчиной, которого она встречает. Я знаю, что ты ждешь от меня самого чистосердечного признания, поэтому я должна сознаться, что некоторыми мужчинами я особенно сильно увлекалась.
— Ты, по-видимому, была довольно опытна.
— Ну вот, ты сердишься. Я перестану рассказывать.
— Нет, ты уже слишком много сказала. Я хочу теперь узнать все.
— Я хотела только сказать, что брюнеты как-то особенно сильно действовали на мое воображение. Не знаю почему, но это чувство было совершенно непреодолимо.
— Вероятно, именно поэтому ты вышла замуж за человека с такими светлыми волосами, как у меня.
— Не могла же я надеяться, что в моем муже соединятся все хорошие качества. Но уверяю тебя, что ты мне нравишься безусловно больше всех других. Быть может, ты не самый красивый и не самый умный из всех, но все-таки я люблю тебя гораздо, гораздо больше всех остальных. Ведь в моих словах нет ничего обидного?
— Мне очень жаль, что я не вполне соответствую твоему идеалу, хотя, конечно, очень глупо думать, что я могу быть чьим-нибудь идеалом. Но мне казалось, что глаза любви обыкновенно скрашивают немного недостатки любимого человека. С цветом моих волос, конечно, ничего уже не поделаешь, но кое-что другое еще можно, пожалуй, исправить. Так что я надеюсь, ты укажешь мне…
— Нет, нет, я хочу тебя именно таким, каков ты есть. Если бы кто-нибудь другой нравился мне больше тебя, ведь я бы не вышла тогда за тебя замуж.
— Но все-таки, что же ты мне расскажешь про свое прошлое?
— Знаешь, Франк, лучше оставим это. К чему перебирать прошлое? Тебе это может быть только неприятно.
— Вовсе нет. Я очень благодарен тебе за то, что ты так откровенна, хотя, признаюсь, кое-что в твоих словах является для меня немного неожиданным. Я жду продолжения.
— На чем же я остановилась?
— Ты только что заметила, что до свадьбы у тебя были любовные дела с другими мужчинами.
— Как это страшно звучит, правда?
— Пожалуй, что так.
— Но это только потому, что ты преувеличиваешь значение моих слов. Я сказала, что увлекалась несколькими мужчинами.
— И что брюнеты производили на тебя особенно сильное впечатление.
— Именно.
— А я надеялся, что я первый.
— Увы, случилось иначе. Я легко могла бы солгать тебе и сказать, что ты был первым, но впоследствии я никогда не могла бы простить себе этой лжи. Ты ведь знаешь, мне было семнадцать лет, когда я окончила школу, а когда я познакомилась с тобой, мне было двадцать три. Как видишь, было шесть лет — очень веселых: с танцами, вечерами, балами, пикниками. И, конечно, мне приходилось поневоле постоянно встречаться с молодыми людьми. Многие из них увлекались мною, а я…
— А ты увлекалась ими.
— Это было вполне понятно, Франк.
— Ну, конечно! И затем это увлечение усиливалось?
— Иногда. Когда я встречала молодого человека, который ухаживал за мной на балах, сопровождал меня на всех прогулках, провожал меня поздно вечером домой, то, конечно, мое увлечение усиливалось.
— Так.
— А затем…
— Что же затем?
— Ты ведь не сердишься?
— Вовсе нет.
— Затем, постепенно усиливаясь, это увлечение переходило в нечто, похожее на любовь.
— Что?!
— Не кричи так, Франк.
— Разве я кричу? Пустяки. Ну, и что же дальше?
— К чему входить в подробности?
— Нет, теперь ты уже должна продолжать. Ты слишком много рассказала, чтобы останавливаться. Я решительно настаиваю на продолжении.
— Мне кажется, ты мог бы сказать это немного в другом тоне. — На лице Мод появилось выражение оскорбленного самолюбия.
— Хорошо, я не настаиваю. Но я прошу тебя рассказать мне немного подробнее об этих прошлых увлечениях.
Мод откинулась на спинку кресла. Глаза ее были полузакрыты. На лице мелькала едва заметная тихая усмешка.
— Если ты так хочешь знать это Франк, то я готова рассказать тебе решительно все. Но, пожалуйста, не забывай, что в это время я даже не знакома еще была с тобой. Я расскажу тебе один случай из моей жизни. Самый ранний. И я отчетливо помню его во всех подробностях. Все это произошло оттого, что меня оставили в комнате одну с молодым человеком, пришедшим к моей матери.
— Так.
— Ты понимаешь, мы были совершенно одни в комнате.
— Отлично понимаю.
— Он стал говорить мне, что я ему очень нравлюсь, что я очень хорошенькая, что он никогда еще не видел такой милой, славной девицы — ты знаешь, что мужчины говорят обыкновенно в таких случаях.
— А ты?
— О, я едва отвечала ему, но, конечно, я была еще очень молода и неопытна, мне было приятно слушать его. Вероятно, я еще плохо умела тогда скрывать свои чувства, потому что он вдруг…
— Поцеловал тебя?
— Именно. Он поцеловал меня. Не шагай так из угла в угол, дорогой. Это действует на мои нервы.
— Хорошо, хорошо. Как же ты ответила на это оскорбление?
— Ты непременно хочешь знать?
— Я должен это знать. Что ты сделала?
— Знаешь, Франк, мне вообще очень жаль, что я начала рассказывать тебе все это. Я вижу, как это раздражает тебя. Закури лучше твою трубку и давай поговорим о чем-нибудь другом. Я знаю, что ты будешь очень сердиться, если узнаешь всю правду.
— Нет, нет, я не буду сердиться. Что же ты сделала?
— Если ты так настаиваешь, то я, конечно, скажу тебе. Видишь ли, я возвратила ему поцелуй.
— Ты… ты поцеловала его?!
— Ты разбудишь прислугу, если будешь так кричать.
— Ты поцеловала его!
— Да, дорогой, может быть это было нехорошо, но я так сделала.
— Боже мой, ты это сделала?
— Он мне очень нравился.
— О, Мод, Мод! Ну, что же случилось дальше?
— Затем он поцеловал меня еще несколько раз.
— Ну, конечно, если ты сама его поцеловала, то что же ему оставалось делать. А потом?
— Франк, я, право, не могу.
— Нет, ради Бога говори. Я готов ко всему.
— Ну, хорошо. Тогда, пожалуйста, сядь и не бегай так по комнате. Я только раздражаю тебя.
— Ну, вот я сел. Видишь, я совсем спокоен. Что же случилось дальше?
— Он предложил мне сесть к нему на колени.
— Эк!
— Франк, да ты квакаешь точно лягушка! — Мод начала смеяться.
— Я очень рад, что тебе все это представляется смешным. Ну, что же дальше? Ты, конечно, уступила его скромной и вполне понятной просьбе и села к нему на колени.
— Да, Франк, я это сделала.
— Господи Боже!
— Не раздражайся так, дорогой.
— Ты хочешь, чтобы я спокойно слушал о том, как ты сидела на коленях у этого негодяя.
— Ну что же я могла еще сделать?
— Что сделать? Ты могла закричать, могла позвонить прислуге, могла ударить его. Наконец, ты, оскорбленная в своих лучших чувствах, могла встать и выйти из комнаты!..
— Для меня это было не так-то легко.
— Он держал тебя?
— Да.
— О, если бы я был там!..
— Была и другая причина.
— Какая?
— Видишь ли, в то время я еще довольно плохо ходила. Мне было всего три года.
Несколько минут Франк сидел неподвижно с широко раскрытыми глазами.
— Несчастная! — проговорил он наконец, тяжело переводя дух.
— Мой милый мальчик! Если бы ты знал, насколько лучше я себя сейчас чувствую.
— Чудовище!
— Мне нужно было расквитаться с тобой за моих сорок предшественниц. Старый ловелас! Но я все-таки немного помучила тебя, ведь верно?
— Да я весь в холодном поту. Это был какой-то кошмар. О Мод, как ты только могла?
— Это было прелестно.
— Это было ужасно!..
— Нет, я все-таки очень рада, что сделала это.
Франк мягко обнял жену за талию.
— Мне кажется, — заметил он, — что я никогда не постигну всего, что в тебе…
Как раз в это мгновенье Джемима, с подносом в руках, вошла в комнату.
— Как сегодня лампа плохо заправлена, — сказал Франк и немедленно вышел в столовую, чтобы принести оттуда другую. Прошло некоторое время, прежде чем он вернулся.
Она терпеливо ждала, пока он снова уселся.
— Итак, франк? — спросила она. — Любил ты когда-нибудь другую женщину?
— Дорогая Мод, что за польза от подобных вопросов?
— Ты сказал, что между нами не может быть секретов.
— Конечно нет, но есть вещи, о которых лучше не говорить.
— Мне кажется, это именно и будут секреты.
— Если ты смотришь на это так серьезно…
— Даже очень.
— Тогда я готов ответить на все твои вопросы. Но ты не должна бранить меня, если мои ответы тебе не понравятся.
— Кто она была, Франк?
— Которая?
— О Франк, неужели их было несколько?
— Я предупредил, что мои ответы будут тебе неприятны.
— Лучше бы я уж и не спрашивала.
— Тогда оставим это.
— Нет, теперь уж поздно, Франк, теперь я хочу знать решительно все.
— Ты этого так хочешь?
— Да, Франк, непременно.
— Едва ли я в состоянии буду сказать тебе все.
— Неужели это так ужасно?
— Нет, но есть другие причины.
— Какие, Франк?
— Их очень много. Ты знаешь, как один современный поэт оправдывался перед своей женой в своем прошлом. Он сказал, что все время искал ее.
— Это мне очень нравится! — воскликнула Мод.
— Да, я искал тебя.
— И, кажется, довольно долго.
— Но я тебя нашел наконец.
— Я предпочла бы, чтобы ты меня нашел сразу, Франк. — Он сказал что-то относительно ужина, но Мод была неумолима. — Скольких же женщин ты действительно любил? — спросила она. — И, пожалуйста, без шуток, Франк. Я спрашиваю серьезно.
— Если бы я захотел тебе лгать…
— Нет, я знаю, ты этого не захочешь.
— Конечно, нет. На это я не способен.
— Итак, я жду ответа.
— Не преувеличивай значения того, что я тебе сейчас скажу, Мод. Любовь — понятие растяжимое. Одна любовь имеет основанием чисто физическое влечение, другая — духовное единение, наконец, третья может быть основана на родстве душ.
— Какою же любовью любишь ты меня, Франк?
— Всеми тремя.
— Ты в этом уверен?
— Совершенно.
Она подошла к нему, и допрос был прерван, но через несколько минут он возобновился.
— Итак, первая? — сказала Мод.
— Я не могу, Мод, оставим это.
— Милостивый государь, я вас прошу, — ее имя?
— Нет, нет, Мод, называть имена я не могу даже тебе.
— Кто же она была тогда?
— К чему подробности? Позволь мне рассказать все это тебе по-своему.
Мод сделала недовольную гримасу.
— Вы отвиливаете, сударь. Но я не хочу быть слишком строгой. Рассказывай по-своему.
— Видишь ли, Мод, собственно говоря, я был всегда влюблен в кого-нибудь.
Она слегка нахмурилась.
— Должно быть, твоя любовь стоит недорого, — заметила она.
— Для здорового молодого человека, обладающего некоторым воображением и горячим сердцем, это является почти необходимостью. Но, конечно, это чувство очень поверхностное.
— Мне кажется, что всякая твоя любовь должна быть поверхностной, если она так легко проходит.
— Не сердись, Мод. Вспомни, что в это время я еще не встречал тебя. Ну вот, я так и знал, что эти вопросы не приведут ни к чему хорошему. Кажется, я вообще делаю глупо, что так откровенно рассказываю тебе обо всем.
На ее лице играла холодная, сдержанная усмешка. В глубине души Франк, глазами незаметно следивший за женой, был рад тому, что она ревнует его.
— Ну, — сказала она наконец.
— Ты хочешь, чтобы я продолжал?
— Раз ты начал, так уж рассказывай до конца.
— Ты будешь сердиться.
— Мы слишком далеко зашли, чтобы останавливаться. Я не сержусь, Франк. Мне только немного грустно. Но я ценю твою откровенность. Я не подозревала, что ты был таким… таким Дон Жуаном.
Она начала смеяться.
— Я интересовался каждой женщиной.
— «Интересовался» — милое словцо.
— С этого всегда начиналось. Затем, если обстоятельства благоприятствовали, интерес усиливался, до тех пор, пока… ну, ты понимаешь.
— Сколько же было женщин, которыми ты «интересовался»? — И сколько раз этот интерес усиливался?
— Право не могу сказать.
— Раз двадцать?
— Пожалуй больше.
— Тридцать?
— Никак не меньше.
— Сорок?
— Я думаю, что не больше.
Мод в ужасе смотрела на мужа.
— Тебе теперь двадцать семь лет. Значит, начиная с семнадцати лет ты любил в среднем по четыре женщины в год.
— Если считать таким образом, то я, к сожалению, должен сознаться, что их было пожалуй более сорока.
— Это ужасно, — проговорила Мод и заплакала.
Франк опустился перед ней на колени и начал целовать ее милые, маленькие, пухлые ручки, мягкие, как бархат.
— Я чувствую себя таким негодяем, — сказал он. — Но я люблю тебя всем сердцем и всей душой.
— Сорок первую и последнюю, — всхлипывала Мод полусмеясь и полуплача. Она вдруг прижала его голову к своей груди.
— Я не могу сердиться на тебя, — сказала она. — Это было бы не великодушно, потому что ты рассказываешь все это по доброй воле. И я не могу не ценить этого. Но мне так хотелось бы быть первой женщиной, которой ты заинтересовался.
— Увы, случилось иначе. Вероятно, есть люди, которые всю жизнь остаются непорочными… Но я не верю в то, что они лучшие люди. Это или святые — молодые Гладстоны и Ньюманы, или холодные, расчетливые, скрытные люди, от которых нечего ждать добра. Первые должны быть прекрасны, но я их не встречал в жизни. Со вторыми я сам не желаю встречаться.
Но эти соображения мало интересуют женщин.
— Они были красивее меня? — спросила Мод.
— Кто?
— Те сорок женщин.
— Нет, дорогая, конечно, нет. Чему ты смеешься?
— Знаешь, мне пришла в голову мысль. Хорошо бы было собрать всех этих сорок женщин в одну комнату, а тебя поставить в середине.
— Тебе это кажется смешным? — Франк пожал плечами. — У женщин такие странные понятия о смешном.
Мод хохотала до слез.
— Тебе это не нравится? — спросила она наконец.
— Ничуть, — холодно ответил он.
— Ну конечно, нет. — И она снова разразилась долгим звонким смехом.
— Когда же ты успокоишься? — спросил он обидчиво. Ее ревность нравилась ему гораздо больше, чем ее смех.
— Ну, довольно. Не сердись. Если бы я не смеялась, я бы плакала. Прости меня, Франк. — Она подошла к нему… — Ты доволен?
— Не совсем еще.
— А теперь?
— Ну, ладно. Я прощаю тебе.
— Удивительно! После всех этих признаний оказывается, что он прощает мне. Но ты никогда никого из них не любил так, как любишь меня?
— Никогда.
— Поклянись.
— Клянусь тебе.
— Ни духовно, ни… как ты это еще называешь?
— Ни духовно и никак.
— И никогда больше не будешь?
— Никогда.
— И будешь хорошим мальчиком отныне и навсегда?
— Отныне и на всю жизнь
— И все сорок были ужасны?
— Ну, нет, Мод, этого я не могу сказать.
Она надула розовые губки.
— Значит, они тебе больше нравятся?
— Какие глупости ты говоришь, Мод! Если бы какая-нибудь из них нравилась мне больше тебя, я бы женился на ней.
— Да, пожалуй, что так. И если ты женился на мне, то приходится думать, что мною ты заинтересовался больше всех. Я не подумала об этом.
— Глупая девочка. Ну конечно же, ты мне нравишься больше их всех. Давай бросим этот разговор и не будем больше никогда к нему возвращаться.
— У тебя есть их фотографические карточки?
— Нет.
— Ни одной?
— Нет.
— Что же ты с ними сделал?
— У меня вообще их было очень мало.
— А те, что у тебя были?
— Я их уничтожил перед свадьбой.
— Очень мило с твоей стороны. Ты об этом не жалеешь?
— Нет, по-моему, так и следовало сделать.
— Какие тебе больше нравились, брюнетки или блондинки?
— Право, не знаю. Холостяки обыкновенно бывают очень неразборчивы.
— Скажи мне по совести, Франк, ведь не может быть, чтобы ни одна из этих сорока женщин не была красивее меня?
— Оставь, Мод, давай поговорим о чем-нибудь другом.
— И ни одна не была умнее?
— Как ты сегодня нелепо настроена!
— Нет, ты ответь мне.
— Я уже ответил тебе.
— Я не слышала.
— Неправда, ты отлично все слышала. Я сказал, что если я женился на тебе, то это доказывает, что ты мне нравилась больше всех. Я не говорю, что ты — одно совершенство, но мне дороже всего именно такое соединение всех хороших и дурных качеств, какое я нашел в тебе.
— Да, вот как! — заметила Мод с некоторым сомнением. — Люблю тебя за откровенность.
— Ну вот, я обидел тебя.
— О нет, нисколько. Мне было бы невыносимо думать, что ты что-нибудь от меня скрываешь.
— А ты, Мод, со мной будешь так же откровенна?
— Да, дорогой, после всех твоих признаний, я чувствую, что должна быть с тобою откровенна. У меня тоже было кое-что в прошлом.
— У тебя!
— Может быть, лучше не вспоминать всех этих старых историй!
— Нет, я предпочел бы узнать их.
— Тебе будет неприятно.
— Нет, конечно, нет.
— Во-первых, Франк, я должна сказать тебе следующее. Если когда-нибудь замужняя женщина говорит своему мужу, что, прежде чем она встретила его, она никогда не испытывала ни малейшего волнения при виде другого мужчины, — это будет ложь. Может быть, и есть такие женщины, но я их никогда не встречала. И, не думаю, чтобы они могли мне нравиться, потому что это должны быть холодные, сухие, несимпатичные, безжизненные натуры.
— Мод, ты любила кого-нибудь другого!
— Не буду отрицать, что я интересовалась — и даже очень сильно — многими другими мужчинами.
— Многими!
— Ведь это было прежде, чем я встретила тебя.
— Ты любила нескольких мужчин?
— Конечно, большею частью чувство это было очень внутреннее. Любовь — понятие такое растяжимое.
— Боже мой, Мод, сколько же мужчин сумели внушить тебе подобное чувство?
— По правде сказать, Франк, молодая здоровая женщина слегка увлекается почти каждым молодым мужчиной, которого она встречает. Я знаю, что ты ждешь от меня самого чистосердечного признания, поэтому я должна сознаться, что некоторыми мужчинами я особенно сильно увлекалась.
— Ты, по-видимому, была довольно опытна.
— Ну вот, ты сердишься. Я перестану рассказывать.
— Нет, ты уже слишком много сказала. Я хочу теперь узнать все.
— Я хотела только сказать, что брюнеты как-то особенно сильно действовали на мое воображение. Не знаю почему, но это чувство было совершенно непреодолимо.
— Вероятно, именно поэтому ты вышла замуж за человека с такими светлыми волосами, как у меня.
— Не могла же я надеяться, что в моем муже соединятся все хорошие качества. Но уверяю тебя, что ты мне нравишься безусловно больше всех других. Быть может, ты не самый красивый и не самый умный из всех, но все-таки я люблю тебя гораздо, гораздо больше всех остальных. Ведь в моих словах нет ничего обидного?
— Мне очень жаль, что я не вполне соответствую твоему идеалу, хотя, конечно, очень глупо думать, что я могу быть чьим-нибудь идеалом. Но мне казалось, что глаза любви обыкновенно скрашивают немного недостатки любимого человека. С цветом моих волос, конечно, ничего уже не поделаешь, но кое-что другое еще можно, пожалуй, исправить. Так что я надеюсь, ты укажешь мне…
— Нет, нет, я хочу тебя именно таким, каков ты есть. Если бы кто-нибудь другой нравился мне больше тебя, ведь я бы не вышла тогда за тебя замуж.
— Но все-таки, что же ты мне расскажешь про свое прошлое?
— Знаешь, Франк, лучше оставим это. К чему перебирать прошлое? Тебе это может быть только неприятно.
— Вовсе нет. Я очень благодарен тебе за то, что ты так откровенна, хотя, признаюсь, кое-что в твоих словах является для меня немного неожиданным. Я жду продолжения.
— На чем же я остановилась?
— Ты только что заметила, что до свадьбы у тебя были любовные дела с другими мужчинами.
— Как это страшно звучит, правда?
— Пожалуй, что так.
— Но это только потому, что ты преувеличиваешь значение моих слов. Я сказала, что увлекалась несколькими мужчинами.
— И что брюнеты производили на тебя особенно сильное впечатление.
— Именно.
— А я надеялся, что я первый.
— Увы, случилось иначе. Я легко могла бы солгать тебе и сказать, что ты был первым, но впоследствии я никогда не могла бы простить себе этой лжи. Ты ведь знаешь, мне было семнадцать лет, когда я окончила школу, а когда я познакомилась с тобой, мне было двадцать три. Как видишь, было шесть лет — очень веселых: с танцами, вечерами, балами, пикниками. И, конечно, мне приходилось поневоле постоянно встречаться с молодыми людьми. Многие из них увлекались мною, а я…
— А ты увлекалась ими.
— Это было вполне понятно, Франк.
— Ну, конечно! И затем это увлечение усиливалось?
— Иногда. Когда я встречала молодого человека, который ухаживал за мной на балах, сопровождал меня на всех прогулках, провожал меня поздно вечером домой, то, конечно, мое увлечение усиливалось.
— Так.
— А затем…
— Что же затем?
— Ты ведь не сердишься?
— Вовсе нет.
— Затем, постепенно усиливаясь, это увлечение переходило в нечто, похожее на любовь.
— Что?!
— Не кричи так, Франк.
— Разве я кричу? Пустяки. Ну, и что же дальше?
— К чему входить в подробности?
— Нет, теперь ты уже должна продолжать. Ты слишком много рассказала, чтобы останавливаться. Я решительно настаиваю на продолжении.
— Мне кажется, ты мог бы сказать это немного в другом тоне. — На лице Мод появилось выражение оскорбленного самолюбия.
— Хорошо, я не настаиваю. Но я прошу тебя рассказать мне немного подробнее об этих прошлых увлечениях.
Мод откинулась на спинку кресла. Глаза ее были полузакрыты. На лице мелькала едва заметная тихая усмешка.
— Если ты так хочешь знать это Франк, то я готова рассказать тебе решительно все. Но, пожалуйста, не забывай, что в это время я даже не знакома еще была с тобой. Я расскажу тебе один случай из моей жизни. Самый ранний. И я отчетливо помню его во всех подробностях. Все это произошло оттого, что меня оставили в комнате одну с молодым человеком, пришедшим к моей матери.
— Так.
— Ты понимаешь, мы были совершенно одни в комнате.
— Отлично понимаю.
— Он стал говорить мне, что я ему очень нравлюсь, что я очень хорошенькая, что он никогда еще не видел такой милой, славной девицы — ты знаешь, что мужчины говорят обыкновенно в таких случаях.
— А ты?
— О, я едва отвечала ему, но, конечно, я была еще очень молода и неопытна, мне было приятно слушать его. Вероятно, я еще плохо умела тогда скрывать свои чувства, потому что он вдруг…
— Поцеловал тебя?
— Именно. Он поцеловал меня. Не шагай так из угла в угол, дорогой. Это действует на мои нервы.
— Хорошо, хорошо. Как же ты ответила на это оскорбление?
— Ты непременно хочешь знать?
— Я должен это знать. Что ты сделала?
— Знаешь, Франк, мне вообще очень жаль, что я начала рассказывать тебе все это. Я вижу, как это раздражает тебя. Закури лучше твою трубку и давай поговорим о чем-нибудь другом. Я знаю, что ты будешь очень сердиться, если узнаешь всю правду.
— Нет, нет, я не буду сердиться. Что же ты сделала?
— Если ты так настаиваешь, то я, конечно, скажу тебе. Видишь ли, я возвратила ему поцелуй.
— Ты… ты поцеловала его?!
— Ты разбудишь прислугу, если будешь так кричать.
— Ты поцеловала его!
— Да, дорогой, может быть это было нехорошо, но я так сделала.
— Боже мой, ты это сделала?
— Он мне очень нравился.
— О, Мод, Мод! Ну, что же случилось дальше?
— Затем он поцеловал меня еще несколько раз.
— Ну, конечно, если ты сама его поцеловала, то что же ему оставалось делать. А потом?
— Франк, я, право, не могу.
— Нет, ради Бога говори. Я готов ко всему.
— Ну, хорошо. Тогда, пожалуйста, сядь и не бегай так по комнате. Я только раздражаю тебя.
— Ну, вот я сел. Видишь, я совсем спокоен. Что же случилось дальше?
— Он предложил мне сесть к нему на колени.
— Эк!
— Франк, да ты квакаешь точно лягушка! — Мод начала смеяться.
— Я очень рад, что тебе все это представляется смешным. Ну, что же дальше? Ты, конечно, уступила его скромной и вполне понятной просьбе и села к нему на колени.
— Да, Франк, я это сделала.
— Господи Боже!
— Не раздражайся так, дорогой.
— Ты хочешь, чтобы я спокойно слушал о том, как ты сидела на коленях у этого негодяя.
— Ну что же я могла еще сделать?
— Что сделать? Ты могла закричать, могла позвонить прислуге, могла ударить его. Наконец, ты, оскорбленная в своих лучших чувствах, могла встать и выйти из комнаты!..
— Для меня это было не так-то легко.
— Он держал тебя?
— Да.
— О, если бы я был там!..
— Была и другая причина.
— Какая?
— Видишь ли, в то время я еще довольно плохо ходила. Мне было всего три года.
Несколько минут Франк сидел неподвижно с широко раскрытыми глазами.
— Несчастная! — проговорил он наконец, тяжело переводя дух.
— Мой милый мальчик! Если бы ты знал, насколько лучше я себя сейчас чувствую.
— Чудовище!
— Мне нужно было расквитаться с тобой за моих сорок предшественниц. Старый ловелас! Но я все-таки немного помучила тебя, ведь верно?
— Да я весь в холодном поту. Это был какой-то кошмар. О Мод, как ты только могла?
— Это было прелестно.
— Это было ужасно!..
— Нет, я все-таки очень рада, что сделала это.
Франк мягко обнял жену за талию.
— Мне кажется, — заметил он, — что я никогда не постигну всего, что в тебе…
Как раз в это мгновенье Джемима, с подносом в руках, вошла в комнату.
Глава X
О миссис Битон
Со времени свадьбы прошло несколько месяцев, когда Франк Кросс в первый раз заметил, что его жена чем-то опечалена. В ее взгляде он усмотрел какую-то затаенную грусть, причины которой он не знал. Однажды после обеда Франк вернулся домой раньше обычного времени и, войдя неожиданно в комнату жены, застал Мод сидящей в кресле у окна с толстой книгой на коленях. При его появлении Мод подняла глаза, и, кроме смешанного выражения радости и смущения, Франк заметил в них следы недавних слез. Мод быстро отложила книгу в сторону.
— Мод, ты плакала.
— Нет, Франк, нет.
— Ты лжешь! Вытри сейчас же эти слезы. — Он опустился перед ней на колени и стал целовать ее глаза. — Теперь лучше?
— Да, дорогой, мне совсем хорошо.
— Больше нет слез?
— Совсем нет.
— Ну, так объясни же, в чем дело?
— Мне не хотелось говорить тебе, Франк, я надеялась сделать тебе сюрприз. Но теперь вижу, что мне это не по силам, я слишком глупа для этого.
Франк взял толстую книгу со стола. Это было сочинение миссис Битон под заглавием: «Книга о домашнем хозяйстве». Развернутая страница носила заголовок: «Общие замечания об обыкновенной свинье». Внизу было помещено изображение свиньи; на нем Франк заметил следы слез и поцеловал маленькое, мокрое пятнышко. Мод не могла не рассмеяться.
— Ну, теперь все хорошо, — сказал Франк. — Не могу видеть тебя плачущей, хотя это и очень к тебе идет. Расскажи же, наконец, чего тебе так хотелось.
— Знать столько же, сколько знает вот эта самая госпожа Битон. Я хотела изучить эту книгу от корки до корки.
— Здесь 1641 страница, — сказал Франк, переворачивая листы.
— Я знаю. Этой книги мне хватило бы на всю жизнь. Но последняя часть толкует о завещаниях, наследствах, гомеопатии и тому подобных вещах, все это можно было прочесть и позже. Я хотела как можно основательнее изучить первую часть, но это так трудно!
— Да зачем тебе все это понадобилось?
— Я хочу, чтобы ты был так же счастлив, как и мистер Битон.
— Я наверное счастливее его.
— Нет, Франк, этого не может быть. Здесь где-то говорится, что счастье и благосостояние мужа зависят от того, как ведется хозяйство. Миссис Битон была, очевидно, наилучшей хозяйкой в мире, следовательно, мистер Битон должен был быть самым счастливым человеком. Но почему господин Битон должен жить в лучших условиях и быть счастливее моего Франка? Я решила, что этого никогда не будет.
— И не может быть.
— Это тебе только так кажется. Так как хозяйство веду я, то по-твоему — все хорошо. Но если бы ты побывал у этих Битон, ты бы увидел разницу.
— Что у тебя за привычка садиться у самого окна, где нас все могут видеть. Мудрая миссис Битон наверное этого не посоветует.
— А тебе не следует так говорить.
— А тебе не следует быть такой хорошенькой.
— Ты в самом деле все еще думаешь, что я красива?
— Уверен в этом, как никогда.
— После всех этих месяцев?
— Ты хорошеешь с каждым днем.
— И тебе еще не скучно со мной?
— Если дойдет до этого, это будет значить, что мне надоела жизнь.
— Как все это странно!
— Тебе так кажется?
— Вспомни день нашей первой встречи, Мы играли в лаун-теннис: «Надеюсь, что вы не очень сильный игрок, господин Кросс!» — «Нет, мисс Сельби, я буду очень рад, если мне удастся сделать хоть одно очко!» Так началось наше знакомство. А теперь!
— Правда, тут много странного.
— И потом за обедом: «Вам нравится Ирвинг?» — «Да, я думаю, что это великий гений». — Как официально и корректно. А теперь я сижу у окна спальной и разглаживаю твои волосы.
— В самом деле, это удивительно. А тебе не приходила в голову мысль, что нечто подобное случалось и раньше с другими людьми?
— Мод, ты плакала.
— Нет, Франк, нет.
— Ты лжешь! Вытри сейчас же эти слезы. — Он опустился перед ней на колени и стал целовать ее глаза. — Теперь лучше?
— Да, дорогой, мне совсем хорошо.
— Больше нет слез?
— Совсем нет.
— Ну, так объясни же, в чем дело?
— Мне не хотелось говорить тебе, Франк, я надеялась сделать тебе сюрприз. Но теперь вижу, что мне это не по силам, я слишком глупа для этого.
Франк взял толстую книгу со стола. Это было сочинение миссис Битон под заглавием: «Книга о домашнем хозяйстве». Развернутая страница носила заголовок: «Общие замечания об обыкновенной свинье». Внизу было помещено изображение свиньи; на нем Франк заметил следы слез и поцеловал маленькое, мокрое пятнышко. Мод не могла не рассмеяться.
— Ну, теперь все хорошо, — сказал Франк. — Не могу видеть тебя плачущей, хотя это и очень к тебе идет. Расскажи же, наконец, чего тебе так хотелось.
— Знать столько же, сколько знает вот эта самая госпожа Битон. Я хотела изучить эту книгу от корки до корки.
— Здесь 1641 страница, — сказал Франк, переворачивая листы.
— Я знаю. Этой книги мне хватило бы на всю жизнь. Но последняя часть толкует о завещаниях, наследствах, гомеопатии и тому подобных вещах, все это можно было прочесть и позже. Я хотела как можно основательнее изучить первую часть, но это так трудно!
— Да зачем тебе все это понадобилось?
— Я хочу, чтобы ты был так же счастлив, как и мистер Битон.
— Я наверное счастливее его.
— Нет, Франк, этого не может быть. Здесь где-то говорится, что счастье и благосостояние мужа зависят от того, как ведется хозяйство. Миссис Битон была, очевидно, наилучшей хозяйкой в мире, следовательно, мистер Битон должен был быть самым счастливым человеком. Но почему господин Битон должен жить в лучших условиях и быть счастливее моего Франка? Я решила, что этого никогда не будет.
— И не может быть.
— Это тебе только так кажется. Так как хозяйство веду я, то по-твоему — все хорошо. Но если бы ты побывал у этих Битон, ты бы увидел разницу.
— Что у тебя за привычка садиться у самого окна, где нас все могут видеть. Мудрая миссис Битон наверное этого не посоветует.
— А тебе не следует так говорить.
— А тебе не следует быть такой хорошенькой.
— Ты в самом деле все еще думаешь, что я красива?
— Уверен в этом, как никогда.
— После всех этих месяцев?
— Ты хорошеешь с каждым днем.
— И тебе еще не скучно со мной?
— Если дойдет до этого, это будет значить, что мне надоела жизнь.
— Как все это странно!
— Тебе так кажется?
— Вспомни день нашей первой встречи, Мы играли в лаун-теннис: «Надеюсь, что вы не очень сильный игрок, господин Кросс!» — «Нет, мисс Сельби, я буду очень рад, если мне удастся сделать хоть одно очко!» Так началось наше знакомство. А теперь!
— Правда, тут много странного.
— И потом за обедом: «Вам нравится Ирвинг?» — «Да, я думаю, что это великий гений». — Как официально и корректно. А теперь я сижу у окна спальной и разглаживаю твои волосы.
— В самом деле, это удивительно. А тебе не приходила в голову мысль, что нечто подобное случалось и раньше с другими людьми?