Страница:
Автомобиль на полном ходу налетел на кучу камней – его отбросило, и, едва не опрокинувшись, он наскочил правым боком на бревна; бревна слегка подались, правые колеса, наехав на них, высоко поднялись, машина опрокинулась влево и рухнула боком на обочину дороги, на засыпанную снегом землю. Раздался звон разбитых стекол, и всех, кто сидел в автомобиле, швырнуло вперед и влево, и они кучей повалились друг на друга.
Дальнейшее осталось загадочным и неясным не только для Клайда, но и для всех остальных. Спарсер и Лора Сайп, сидевшие впереди, с силой ударились о ветровое стекло и о крышу и потеряли сознание; у Спарсера были вывихнуты плечо, бедро и левое колено, пришлось оставить его в автомобиле: вытащить его через дверцу, находившуюся теперь над ним, так как автомобиль лежал на боку, было невозможно до приезда Скорой помощи. На втором сиденье ближе всех к левой двери был Клайд, рядом с ним сидели Гортензия, Люсиль Николас и Ретерер, – и Клайд, оказавшийся под ними, был придавлен и не мог шевельнуться. Его не раздавило потому, что Гортензия при падении перелетела через него и ударилась о крышу «пакарда», которая оказалась теперь левой стенкой. Ее соседка Люсиль упала так, что вся ее тяжесть пришлась только на плечи Клайда. Ретерер – верхний в этой груде тел, – падая, перелетел через переднее сиденье. Он схватился за баранку руля, которую выпустил из рук Спарсер, и, повиснув на ней, несколько задержал свое падение. Но все же у него были изрезаны руки и лицо, а плечо и бедро слегка вывихнуты, но не настолько, чтобы он не в силах был помочь другим. И как только Ретерер осознал положение и услышал крики и стоны спутников, он тотчас попытался выбраться наружу через дверцу, которая была теперь над его головой; цепляясь за других, он с трудом дотянулся до дверцы, и наконец ему удалось ее открыть.
Выбравшись наружу, Ретерер вскарабкался на раму опрокинутой машины, нагнулся над дверцей и схватил за руку Люсиль. Она беспомощно барахталась и стонала и, как и остальные, тщетно пыталась выбраться наружу. Напрягая все свои силы и уговаривая: «Спокойно, дорогая, я держу тебя. Все в порядке, сейчас вытащу», – он поднял девушку, усадил на край дверцы, а затем спустил на снег. Она ощупывала голову и руки и плакала. Потом Ретерер помог выбраться Гортензии; ее левая щека, лоб и руки были сильно разбиты и залиты кровью: серьезных повреждений не было, но в ту минуту Гортензия еще не знала этого. Она всхлипывала, вздрагивая; ее трясло в нервном Ознобе, которым сменилось первоначальное полуобморочное оцепенение.
В эту минуту из машины высунулась голова Клайда. Он сильно ушиб плечо, руку и левую щеку, мысли его еще путались, но он уже думал о том, как бы поскорее отсюда выбраться. Убит ребенок; украдена и разбита машина место в отеле наверняка потеряно; полиция преследует их и может в любую минуту захватить здесь. А под ним в автомобиле распростерт Спарсер, к которому уже склонился Ретерер. А рядом Лора, тоже без сознания. Клайд чувствовал, что должен что-то сделать, помочь Ретереру, который теперь старался поднять Лору, не причинив ей вреда. Однако он был так ошеломлен, что еще долго стоял бы без движения, но тут Ретерер в сердцах прикрикнул:
– Да помоги же, Клайд! Попробуем ее вытащить. Она в обмороке.
И Клайд, вместо того чтобы самому выбираться из автомобиля, обернулся к Лоре; стоя на разбитом стекле бокового окна, он попытался высвободить ее из-под неподвижного тела Спарсера и затем вытащить наверх, но не смог. Она была слишком безвольна и тяжела. Клайд сумел только оттащить ее назад, подальше от Спарсера, и оставил лежать в автомобиле между передним и вторым сиденьем.
Тем временем на заднем сиденье очнулся оказавшийся наверху Хегленд, который был лишь слегка оглушен падением; он добрался до ближайшей дверцы и открыл ее. Затем благодаря своей атлетической силе без особого труда подтянулся на руках и вылез наружу, восклицая:
– Ух, бог ты мой! Вот так приехали! Вот это попались! Надо поскорей удирать отсюда, пока не явились фараоны!
Но, увидев тех, кто лежал внизу в машине, и услышав их стоны, Хегленд забыл и думать о бегстве. Ближе всех к нему была Майда, и он крикнул ей:
– Ради всего святого, давай руку. Нам нужно в два счета удрать отсюда.
Он помог Майде вылезть и тотчас оставил ее. Она опустилась на землю, ощупывая сильно разбитую голову, а Хегленд снова взобрался на раму шасси, наклонился над дверцей и схватил за плечи Тину Когел, упавшую на Хигби. Она была оглушена и теперь с трудом пыталась сесть. А Хигби, освободившись от тяжести чужих тел, сразу поднялся на колени и начал ощупывать голову и лицо.
– Давай руку, Дэв! – крикнул ему Хегленд. – Живее, ради бога! Нельзя терять время. Ты ранен? Черт возьми, говорю, надо удирать отсюда. Вон уже кто-то идет – не фараон ли!
Он схватил Хигби за левую руку, но тот оттолкнул его.
– Оставь, не тяни меня! Я цел, сам выберусь. Помогай другим.
Хигби встал, и голова его оказалась над дверцей. Он поискал глазами – не найдется ли внутри автомобиля чего-нибудь, на что можно поставить ногу, и заметил под ногами кожаную подушку, слетевшую с заднего сиденья. Он встал на подушку, подтянулся на руках до уровня дверцы, сел на нее и перекинул ноги наружу. Потом огляделся и, увидев, что Хегленд, Ретерер и Клайд пытаются вытащить Спарсера, пошел им помогать.
А тем временем Гортензия, которая выбралась из автомобиля раньше Клайда, стала ощупывать свое лицо и обнаружила, что ее левая щека и лоб не только исцарапаны, но и кровоточат. Она подумала, что случившееся могло навсегда обезобразить ее, и разом ее охватил эгоистический страх; у нее все вылетело из головы – и страдания и раны других, и даже опасность, что их всех поймает полиция, и убитый ребенок, и разбитая дорогая машина, – словом, она помнила только о себе и о том, что, быть может, ее красота потеряна безвозвратно.
Она заплакала, ломая руки.
– О, господи, господи! – воскликнула она в отчаянии. – Какой ужас, какая жуть! Лицо у меня все изранено! О, какой ужас!
И, чувствуя, что нужно сейчас же что-то предпринять, она, не сказав никому ни слова (в это время Клайд помогал Ретереру в автомобиле), вдруг бросилась бежать вдоль Тридцать шестой улицы по направлению на юг – к центру города, к ярко освещенным людным улицам, подгоняемая единственной мыслью: как можно скорее добраться домой и позаботиться о себе.
О Клайде, о Спарсере, Ретерере и о своих подругах она не думала ни секунды. Что они ей? Лишь изредка среди мыслей о своей погибшей красоте она мельком вспоминала об убитом ребенке… Ужас всего случившегося, преследование полиции, то, что разбитый «пакард» не принадлежал Спарсеру и что всех их теперь могут арестовать, – все это мало ее трогало. О Клайде она вспомнила лишь потому, что это он пригласил ее на злополучную прогулку, значит, он и виноват во всем. Безмозглые мальчишки… втянули ее в историю… не могли справиться получше…
Другие девушки, кроме Лоры Сайп, серьезно не пострадали, а только перепугались сначала. Теперь же их охватила настоящая паника: что, если полиция схватит их, арестует, их разоблачат, будут судить… И они стояли подле машины, восклицая:
– Ох, поскорее, ради бога!
– Ах, какой ужас! Давайте скорее уйдем отсюда!
Наконец Хегленд не выдержал.
– Да замолчите вы, черт возьми! – крикнул он. – Вы ж видите, мы делаем все, что можем. Из-за вашего крика сюда сбежится вся полиция.
И, словно в ответ на это, к ним подошел один из обитателей предместья, живший квартала за четыре отсюда: он услышал грохот, крики и приплелся посмотреть, что случилось. С любопытством разглядывая разбитую машину и людей вокруг нее, он подошел поближе.
– Что случилось? Авария, а? – спросил он довольно добродушно. – Может, кто ранен? Вот беда! А машина-то какая шикарная! Может, вам помочь?
Услышав это, Клайд выглянул из машины: Гортензии нигде не было видно; Спарсера он уложил на дно и больше ничем не мог ему помочь. Он тоскливо озирался по сторонам – его мучила мысль, что полиция неизбежно будет их преследовать. Надо спасаться! Его не должны захватить здесь. Подумать только, что будет с ним, если его захватят! Его опозорят и, вероятно, накажут… отнимут у него его прекрасный мир, прежде чем он слово вымолвит… Узнает мать… мистер Скуайрс… Все узнают! Его наверняка посадят в тюрьму… Ужасная мысль! Она терзала его, точно самая страшная пытка… Они больше ничего не могут сделать для Спарсера; оставаться здесь дольше – значит рисковать, что их схватят. Поэтому, спросив: «А где же мисс Бригс?» – он выбрался из автомобиля и стал всматриваться в темноту, надеясь увидеть Гортензию. Он подумал, что прежде всего надо помочь ей и проводить ее.
Но в эту самую минуту он услыхал сигнальные рожки и треск двух мотоциклов, мчавшихся к месту катастрофы; жена того человека, который подошел к ним, услышав в отдалении треск разбившейся машины и стоны, по телефону сообщила в полицию о несчастье с автомобилем, и теперь этот человек объяснил:
– Вот они. Я сказал жене, чтоб она вызвала Скорую помощь.
При этих словах, поняв, чем грозит им появление полиции, все участники поездки вскочили, готовые бежать. В темноте уже показались огни приближавшихся мотоциклов: машины вместе дошли до угла Тридцать первой и Кливленд-авеню, потом одна повернула по Кливленд-авеню к месту катастрофы, а другая продолжала свой путь по Тридцать первой, обследуя окрестности.
– Бегите скорей, ради бога, – возбужденно прошептал Хегленд, – все врассыпную!
И, схватив за руку Майду Акселрод, он бросился бежать по направлению к дальним восточным предместьям; но тут же сообразил, что едва ли удастся ускользнуть от преследования по Тридцать пятой, той самой, где лежал разбитый автомобиль, и, повернув на северо-восток, кинулся прямо в поле, прочь от города.
Теперь и Клайд, словно впервые поняв, к чему приведет арест, – все его мечты о приятной жизни окончатся позором и, вероятно, тюрьмой! – тоже пустился бежать. Но вместо того чтобы последовать за Хеглендом или за кем-нибудь из остальных, он повернул к югу, по Кливленд-авеню, к южной окраине города. Однако он, как и Хегленд, сообразил, что на улице преследователям легко будет догнать его, и тоже решил свернуть в поле. Только вместо того чтобы бежать прочь от города, он повернул на юго-запад, к тем улицам, что лежат южнее Сороковой. Ему предстояло пересечь открытое пространство, но позади уже шарил свет от фонарей мчавшегося мотоцикла, и Клайд поспешно бросился в придорожные кусты и притаился за ними.
Одни лишь Спарсер и Лора остались в автомобиле; к Лоре начало возвращаться сознание. Местный житель в полнейшем изумлении стоял подле.
– Вот так штука! – вдруг догадался он. – Они, верно, украли машину. Похоже, что это вовсе не их автомобиль!
Тут подъехал первый мотоциклист. Сидя в своем не слишком далеком убежище, Клайд услышал слова:
– Ну что, не удалось вам удрать после всего, что натворили? Думали ловко вывернуться, да не вышло. Вас-то нам и нужно. А где же остальная шайка, а? Где они?
Житель предместья сейчас же заявил, что он тут ни при чем и что все, кто ехал в автомобиле, разбежались, но полиция еще может захватить их, если угодно. Услышав это, Клайд торопливо, на четвереньках, стал отползать по снегу, направляясь к далеким юго-западным улицам; он все время видел перед собой слабый отблеск их фонарей; там он надеялся скрыться от преследователей, если его прежде не схватят; он затеряется там и, если только судьба будет милостива к нему, избегнет несчастья и наказания, бесконечного разочарования и отчаяния – всего, что теперь ждет его впереди.
Книга 2
Глава 1
Дальнейшее осталось загадочным и неясным не только для Клайда, но и для всех остальных. Спарсер и Лора Сайп, сидевшие впереди, с силой ударились о ветровое стекло и о крышу и потеряли сознание; у Спарсера были вывихнуты плечо, бедро и левое колено, пришлось оставить его в автомобиле: вытащить его через дверцу, находившуюся теперь над ним, так как автомобиль лежал на боку, было невозможно до приезда Скорой помощи. На втором сиденье ближе всех к левой двери был Клайд, рядом с ним сидели Гортензия, Люсиль Николас и Ретерер, – и Клайд, оказавшийся под ними, был придавлен и не мог шевельнуться. Его не раздавило потому, что Гортензия при падении перелетела через него и ударилась о крышу «пакарда», которая оказалась теперь левой стенкой. Ее соседка Люсиль упала так, что вся ее тяжесть пришлась только на плечи Клайда. Ретерер – верхний в этой груде тел, – падая, перелетел через переднее сиденье. Он схватился за баранку руля, которую выпустил из рук Спарсер, и, повиснув на ней, несколько задержал свое падение. Но все же у него были изрезаны руки и лицо, а плечо и бедро слегка вывихнуты, но не настолько, чтобы он не в силах был помочь другим. И как только Ретерер осознал положение и услышал крики и стоны спутников, он тотчас попытался выбраться наружу через дверцу, которая была теперь над его головой; цепляясь за других, он с трудом дотянулся до дверцы, и наконец ему удалось ее открыть.
Выбравшись наружу, Ретерер вскарабкался на раму опрокинутой машины, нагнулся над дверцей и схватил за руку Люсиль. Она беспомощно барахталась и стонала и, как и остальные, тщетно пыталась выбраться наружу. Напрягая все свои силы и уговаривая: «Спокойно, дорогая, я держу тебя. Все в порядке, сейчас вытащу», – он поднял девушку, усадил на край дверцы, а затем спустил на снег. Она ощупывала голову и руки и плакала. Потом Ретерер помог выбраться Гортензии; ее левая щека, лоб и руки были сильно разбиты и залиты кровью: серьезных повреждений не было, но в ту минуту Гортензия еще не знала этого. Она всхлипывала, вздрагивая; ее трясло в нервном Ознобе, которым сменилось первоначальное полуобморочное оцепенение.
В эту минуту из машины высунулась голова Клайда. Он сильно ушиб плечо, руку и левую щеку, мысли его еще путались, но он уже думал о том, как бы поскорее отсюда выбраться. Убит ребенок; украдена и разбита машина место в отеле наверняка потеряно; полиция преследует их и может в любую минуту захватить здесь. А под ним в автомобиле распростерт Спарсер, к которому уже склонился Ретерер. А рядом Лора, тоже без сознания. Клайд чувствовал, что должен что-то сделать, помочь Ретереру, который теперь старался поднять Лору, не причинив ей вреда. Однако он был так ошеломлен, что еще долго стоял бы без движения, но тут Ретерер в сердцах прикрикнул:
– Да помоги же, Клайд! Попробуем ее вытащить. Она в обмороке.
И Клайд, вместо того чтобы самому выбираться из автомобиля, обернулся к Лоре; стоя на разбитом стекле бокового окна, он попытался высвободить ее из-под неподвижного тела Спарсера и затем вытащить наверх, но не смог. Она была слишком безвольна и тяжела. Клайд сумел только оттащить ее назад, подальше от Спарсера, и оставил лежать в автомобиле между передним и вторым сиденьем.
Тем временем на заднем сиденье очнулся оказавшийся наверху Хегленд, который был лишь слегка оглушен падением; он добрался до ближайшей дверцы и открыл ее. Затем благодаря своей атлетической силе без особого труда подтянулся на руках и вылез наружу, восклицая:
– Ух, бог ты мой! Вот так приехали! Вот это попались! Надо поскорей удирать отсюда, пока не явились фараоны!
Но, увидев тех, кто лежал внизу в машине, и услышав их стоны, Хегленд забыл и думать о бегстве. Ближе всех к нему была Майда, и он крикнул ей:
– Ради всего святого, давай руку. Нам нужно в два счета удрать отсюда.
Он помог Майде вылезть и тотчас оставил ее. Она опустилась на землю, ощупывая сильно разбитую голову, а Хегленд снова взобрался на раму шасси, наклонился над дверцей и схватил за плечи Тину Когел, упавшую на Хигби. Она была оглушена и теперь с трудом пыталась сесть. А Хигби, освободившись от тяжести чужих тел, сразу поднялся на колени и начал ощупывать голову и лицо.
– Давай руку, Дэв! – крикнул ему Хегленд. – Живее, ради бога! Нельзя терять время. Ты ранен? Черт возьми, говорю, надо удирать отсюда. Вон уже кто-то идет – не фараон ли!
Он схватил Хигби за левую руку, но тот оттолкнул его.
– Оставь, не тяни меня! Я цел, сам выберусь. Помогай другим.
Хигби встал, и голова его оказалась над дверцей. Он поискал глазами – не найдется ли внутри автомобиля чего-нибудь, на что можно поставить ногу, и заметил под ногами кожаную подушку, слетевшую с заднего сиденья. Он встал на подушку, подтянулся на руках до уровня дверцы, сел на нее и перекинул ноги наружу. Потом огляделся и, увидев, что Хегленд, Ретерер и Клайд пытаются вытащить Спарсера, пошел им помогать.
А тем временем Гортензия, которая выбралась из автомобиля раньше Клайда, стала ощупывать свое лицо и обнаружила, что ее левая щека и лоб не только исцарапаны, но и кровоточат. Она подумала, что случившееся могло навсегда обезобразить ее, и разом ее охватил эгоистический страх; у нее все вылетело из головы – и страдания и раны других, и даже опасность, что их всех поймает полиция, и убитый ребенок, и разбитая дорогая машина, – словом, она помнила только о себе и о том, что, быть может, ее красота потеряна безвозвратно.
Она заплакала, ломая руки.
– О, господи, господи! – воскликнула она в отчаянии. – Какой ужас, какая жуть! Лицо у меня все изранено! О, какой ужас!
И, чувствуя, что нужно сейчас же что-то предпринять, она, не сказав никому ни слова (в это время Клайд помогал Ретереру в автомобиле), вдруг бросилась бежать вдоль Тридцать шестой улицы по направлению на юг – к центру города, к ярко освещенным людным улицам, подгоняемая единственной мыслью: как можно скорее добраться домой и позаботиться о себе.
О Клайде, о Спарсере, Ретерере и о своих подругах она не думала ни секунды. Что они ей? Лишь изредка среди мыслей о своей погибшей красоте она мельком вспоминала об убитом ребенке… Ужас всего случившегося, преследование полиции, то, что разбитый «пакард» не принадлежал Спарсеру и что всех их теперь могут арестовать, – все это мало ее трогало. О Клайде она вспомнила лишь потому, что это он пригласил ее на злополучную прогулку, значит, он и виноват во всем. Безмозглые мальчишки… втянули ее в историю… не могли справиться получше…
Другие девушки, кроме Лоры Сайп, серьезно не пострадали, а только перепугались сначала. Теперь же их охватила настоящая паника: что, если полиция схватит их, арестует, их разоблачат, будут судить… И они стояли подле машины, восклицая:
– Ох, поскорее, ради бога!
– Ах, какой ужас! Давайте скорее уйдем отсюда!
Наконец Хегленд не выдержал.
– Да замолчите вы, черт возьми! – крикнул он. – Вы ж видите, мы делаем все, что можем. Из-за вашего крика сюда сбежится вся полиция.
И, словно в ответ на это, к ним подошел один из обитателей предместья, живший квартала за четыре отсюда: он услышал грохот, крики и приплелся посмотреть, что случилось. С любопытством разглядывая разбитую машину и людей вокруг нее, он подошел поближе.
– Что случилось? Авария, а? – спросил он довольно добродушно. – Может, кто ранен? Вот беда! А машина-то какая шикарная! Может, вам помочь?
Услышав это, Клайд выглянул из машины: Гортензии нигде не было видно; Спарсера он уложил на дно и больше ничем не мог ему помочь. Он тоскливо озирался по сторонам – его мучила мысль, что полиция неизбежно будет их преследовать. Надо спасаться! Его не должны захватить здесь. Подумать только, что будет с ним, если его захватят! Его опозорят и, вероятно, накажут… отнимут у него его прекрасный мир, прежде чем он слово вымолвит… Узнает мать… мистер Скуайрс… Все узнают! Его наверняка посадят в тюрьму… Ужасная мысль! Она терзала его, точно самая страшная пытка… Они больше ничего не могут сделать для Спарсера; оставаться здесь дольше – значит рисковать, что их схватят. Поэтому, спросив: «А где же мисс Бригс?» – он выбрался из автомобиля и стал всматриваться в темноту, надеясь увидеть Гортензию. Он подумал, что прежде всего надо помочь ей и проводить ее.
Но в эту самую минуту он услыхал сигнальные рожки и треск двух мотоциклов, мчавшихся к месту катастрофы; жена того человека, который подошел к ним, услышав в отдалении треск разбившейся машины и стоны, по телефону сообщила в полицию о несчастье с автомобилем, и теперь этот человек объяснил:
– Вот они. Я сказал жене, чтоб она вызвала Скорую помощь.
При этих словах, поняв, чем грозит им появление полиции, все участники поездки вскочили, готовые бежать. В темноте уже показались огни приближавшихся мотоциклов: машины вместе дошли до угла Тридцать первой и Кливленд-авеню, потом одна повернула по Кливленд-авеню к месту катастрофы, а другая продолжала свой путь по Тридцать первой, обследуя окрестности.
– Бегите скорей, ради бога, – возбужденно прошептал Хегленд, – все врассыпную!
И, схватив за руку Майду Акселрод, он бросился бежать по направлению к дальним восточным предместьям; но тут же сообразил, что едва ли удастся ускользнуть от преследования по Тридцать пятой, той самой, где лежал разбитый автомобиль, и, повернув на северо-восток, кинулся прямо в поле, прочь от города.
Теперь и Клайд, словно впервые поняв, к чему приведет арест, – все его мечты о приятной жизни окончатся позором и, вероятно, тюрьмой! – тоже пустился бежать. Но вместо того чтобы последовать за Хеглендом или за кем-нибудь из остальных, он повернул к югу, по Кливленд-авеню, к южной окраине города. Однако он, как и Хегленд, сообразил, что на улице преследователям легко будет догнать его, и тоже решил свернуть в поле. Только вместо того чтобы бежать прочь от города, он повернул на юго-запад, к тем улицам, что лежат южнее Сороковой. Ему предстояло пересечь открытое пространство, но позади уже шарил свет от фонарей мчавшегося мотоцикла, и Клайд поспешно бросился в придорожные кусты и притаился за ними.
Одни лишь Спарсер и Лора остались в автомобиле; к Лоре начало возвращаться сознание. Местный житель в полнейшем изумлении стоял подле.
– Вот так штука! – вдруг догадался он. – Они, верно, украли машину. Похоже, что это вовсе не их автомобиль!
Тут подъехал первый мотоциклист. Сидя в своем не слишком далеком убежище, Клайд услышал слова:
– Ну что, не удалось вам удрать после всего, что натворили? Думали ловко вывернуться, да не вышло. Вас-то нам и нужно. А где же остальная шайка, а? Где они?
Житель предместья сейчас же заявил, что он тут ни при чем и что все, кто ехал в автомобиле, разбежались, но полиция еще может захватить их, если угодно. Услышав это, Клайд торопливо, на четвереньках, стал отползать по снегу, направляясь к далеким юго-западным улицам; он все время видел перед собой слабый отблеск их фонарей; там он надеялся скрыться от преследователей, если его прежде не схватят; он затеряется там и, если только судьба будет милостива к нему, избегнет несчастья и наказания, бесконечного разочарования и отчаяния – всего, что теперь ждет его впереди.
Книга 2
Глава 1
Дом Сэмюэла Грифитса в Ликурге (город с двадцатью пятью тысячами жителей, расположенный в штате Нью-Йорк, на полпути между Утикой и Олбани). Недалек обеденный час, и постепенно семья собирается к трапезе. В этот день обед приготовляется тщательнее обычного, потому что глава семьи, мистер Грифитс, только что возвратился после четырехдневного отсутствия: он был в Чикаго, на съезде фабрикантов воротничков и рубашек. Внезапное понижение цен, объявленное выскочками-конкурентами на Западе, заставило фабрикантов восточных штатов в свою очередь прийти к какому-то соглашению насчет цен. Сегодня после полудня Сэмюэл Грифитс сообщил по телефону, что вернулся и отправляется прямо в свою контору на фабрике, где пробудет до обеда.
Миссис Грифитс давно привыкла к поведению своего энергичного супруга, который всегда непоколебимо верил в себя и, за редкими исключениями, считал каждое свое суждение и решение непогрешимым, почти безапелляционным; не удивилась она и на этот раз. В надлежащее время он явится домой и поздоровается с ней.
Миссис Грифитс посовещалась со своей экономкой, миссис Трюсдейл, безобразной, но очень дельной, и, зная, что муж многим иным блюдам предпочитает баранью ногу, заказала барашка. А когда был закончен выбор соответствующих овощей и десерта, миссис Грифитс снова предалась своим мыслям: она думала о старшей дочери Майре, которая уже несколько лет назад окончила колледж Смита, но до сих пор не вышла замуж. Причину этого мать хорошо понимала, хотя никогда не признавалась себе в этом: Майра была некрасива. Нос у нее был слишком длинный, глаза поставлены слишком близко друг к другу, подбородок не настолько округлый, как того требует приятная девичья внешность. Обычно Майра казалась чересчур задумчивой и серьезной и почти не интересовалась жизнью местного общества. Она не обладала также и уменьем держать себя, не говоря уже о способности привлекать к себе мужчин, которой отличаются некоторые даже некрасивые девушки. Мать понимала, что Майра обладает слишком острым, слишком критическим умом и в интеллектуальном отношении стоит выше своей среды.
Майра выросла среди роскоши, ей не приходилось заботиться о средствах к существованию, но перед нею стояла другая трудная задача: завоевать себе положение в обществе и любящего мужа – две цели, достигнуть которых без красоты и очарования почти так же трудно, как нищему стать миллионером. Вот уже двенадцать лет (с тех пор как ей исполнилось четырнадцать) наблюдала она, как весело и беззаботно живут юноши и девушки ее круга, а сама только читала, занималась музыкой, вечно была озабочена тем, как бы одеться возможно более к лицу, да навещала знакомых в надежде где-нибудь, как-нибудь встретить кого-то, кто заинтересовался бы ею: это и сделало ее печальной, почти ожесточило, хотя в материальном отношении жизнь ее и ее семьи была на редкость благополучной.
Только что Майра прошла к себе через комнату матери с видом полнейшего равнодушия ко всему на свете, и мать раздумывала о том, как бы вывести ее из этого состояния, как вдруг в комнату влетела младшая дочь Белла: она вернулась от Финчли – богатых соседей, к которым заходила по дороге из школы.
Белла была совсем не похожа на свою сестру – высокую, болезненно бледную брюнетку. Она была ниже ростом, но грациознее и в то же время крепче. У нее были густые, темные, почти черные волосы, смуглый оливковый цвет лица с горячим румянцем, веселые карие глаза, сверкавшие жадным интересом ко всему на свете, гибкое тело и красивые ловкие руки и ноги. Жизнь била в ней ключом. Она попросту любила все вокруг, наслаждалась жизнью такой, как она есть, и поэтому, в отличие от сестры, неудержимо привлекала к себе всех – мужчин, и юношей, и женщин, старых и молодых, – что, конечно, прекрасно замечали ее родители. Тут не приходилось опасаться: в свое время не будет недостатка в женихах. Мать считала, что вокруг Беллы уже теперь увивается слишком много юношей и взрослых мужчин, и потому вставал вопрос о выборе подходящего для нее мужа. Белла быстро завязывала дружбу не только с отпрысками старинных и добропорядочных семейств, представлявших собою сливки местного общества, но также, к великому неудовольствию своей матери, с сыновьями и дочерьми семей, лишь недавно выдвинувшихся и потому значительно менее почтенных, – с детьми фабрикантов бекона или консервных банок, пылесосов, деревянных и плетеных Изделий, пишущих машинок; все это были очень богатые люди, но в Ликурге их считали выскочками. По мнению миссис Грифитс, Белла со всей этой компанией слишком много танцевала, слишком часто посещала кабаре и носилась на автомобиле из города в город без должного присмотра. Но какой контраст с Майрой, насколько легче с младшей дочерью! И только потому, что надо же было наблюдать за Беллой, пока она солидно и с благословения церкви не выйдет замуж, миссис Грифитс тревожилась и даже протестовала против многих ее знакомств, увлечений и развлечений: она оберегала дочь.
– Где же ты была? – спросила миссис Грифитс, когда дочь вбежала в комнату, бросила книги и подошла к пылавшему камину.
– Подумай только, мама, – весело начала Белла, не обращая внимания на вопрос матери. – Финчли хотят отказаться от своей дачи на Лесном озере. Они собираются летом на Двенадцатое озеро, около Соснового мыса, и будут строить там новую дачу. Сондра говорит, что теперь дача будет у самой воды, не так далеко, как старая. И там будет огромная веранда с паркетным полом. И огромный лодочный сарай, – знаешь, мистер Финчли собирается купить Стюарту моторную лодку в тридцать футов длиной. Чудесно, правда? И Сондра говорит, что, если ты позволишь, я могу приехать к ней на сколько захочу, даже на все лето. И Гил тоже, если захочет. Это как раз напротив Эмери Лодж и отеля «Ист-Гейт», на другой стороне озера. А дача Фэнтов – знаешь, Фэнты из Утики? – немного подальше, около Шейрона. Вот чудесно, правда? Просто великолепно! Хорошо бы, вы с папой тоже надумали построить там дачу. По-моему, сейчас все стоящие люди туда едут.
Она говорила без умолку и вертелась то у камина, где пылал огонь, то возле окон, выходивших на лужайку перед домом; за лужайкой тянулась Уикиги-авеню – там в зимних сумерках уже зажигались фонари. Мать не могла вставить ни слова, пока Белла не исчерпала потока своего красноречия; тогда она сказала:
– Да? Вот как! Ну, а как же Энтони, и Николсоны, и Тэйлоры? Я что-то не слыхала, чтобы они собирались покинуть Лесное озеро.
– Ну конечно, ни Энтони, ни Тэйлоры не переезжают. Разве они могут сдвинуться с места? Они слишком старо» модны. Не такие это люди, чтобы переехать куда-нибудь. Никто от них этого и не ждал. Но все равно Лесное озеро не Двенадцатое, ты сама знаешь. И все, кто хоть что-нибудь значит в обществе, наверно, переселятся на Двенадцатое. Сондра говорит, что Крэнстоны переезжают в будущем году. А тогда, конечно, Гарриэты тоже переедут.
– И Крэнстоны, и Финчли, и Гарриэты, и Сондра! – воскликнула мать Беллы, полусмеясь, полусердито. – Я только и слышу все эти дни о Крэнстонах, о тебе, о Бертине и о Сондре.
Крэнстоны и Финчли, недавно разбогатевшие выскочки, хоть и пользовались некоторым успехом в ликургском обществе, но в то же время, более чем кто-либо другой, постоянно служили предметом самых недоброжелательных пересудов. Это они перевели сюда из Олбани «Крэнстоновскую компанию плетеных изделий», а из Буффало – «Электрические пылесосы Финчли» и выстроили огромные фабрики на южном берегу реки Могаук, грандиозные особняки на Уикиги-авеню и летние коттеджи на Лесном озере, милях в двадцати к северо-западу от Ликурга. Они жили на широкую ногу, слишком напоказ, и это не нравилось богатым старожилам Ликурга. Эти выскочки одевались по последней моде, вводили всякие новшества в автомобильный спорт и в развлечения, и с ними было нелегко тягаться тем, кто доныне, обладая меньшими средствами, считал свое положение и свой уклад жизни достаточно прочными и приятными и не желал лучшего. Словом, Крэнстоны и Финчли чересчур задавали тон и были слишком напористы, а потому стали бельмом на глазу для остальной части ликургского «света».
– Сколько раз я тебе говорила, Белла, что мне не нравится твоя дружба с Бертиной и с этой Леттой Гарриэт и ее братом. Они слишком дерзкие, вечно суетятся, слишком много говорят и слишком любят выставляться напоказ. И твой отец относится к ним так же, как я. А Сондра Финчли напрасно думает, что можно дружить сразу со всеми. Если она не перестанет дружить с Бертиной, тебе придется с ней расстаться. И потом, я не уверена, что отец позволит тебе поехать куда-нибудь без старших. Ты еще недостаточно взрослая, а что касается дачи Финчли на Двенадцатом озере, то либо мы поедем туда все вместе, либо никто из нас не поедет.
Миссис Грифитс были больше по душе образ жизни и манеры семейств, издавна живущих в Ликурге, хотя и не таких богатых, как все эти недавние пришельцы, и теперь она укоризненно смотрела на дочь.
Однако Белла нисколько не была смущена или раздосадована этими замечаниями. Она знала мать, знала, что та безумно любит ее, гордится ее красотой и очень довольна ее успехами в обществе, так же как и отец: он считал Беллу совершенством и никогда не мог устоять перед ее улыбкой, чем она часто пользовалась.
– Недостаточно взрослая, недостаточно взрослая, – с упреком повторила Белла. – Не угодно ли! В июле мне будет восемнадцать. Хотела бы я знать, когда вы с папой сочтете наконец, что я достаточно взрослая и не нуждаюсь в няньках? До каких пор вы меня не будете никуда пускать одну? Неужели, если вы едете куда-нибудь, мне непременно надо ехать с вами, а если я захочу поехать куда-нибудь, так и вы должны ехать со мной!
– Белла! – предостерегающе воскликнула мать. Наступило короткое молчание; Белла нетерпеливо ждала; затем миссис Грифитс прибавила: – Ну, а что же нам, по-твоему, делать? Вот когда тебе исполнится двадцать один или двадцать два года, – если ты к тому времени еще не выйдешь замуж, – тогда мы подумаем, как отпускать тебя одну. А пока об этом и говорить нечего.
В эту минуту Белла приподняла свою хорошенькую головку и прислушалась; внизу хлопнула дверь, и на лестнице послышались шаги Гилберта Грифитса, единственного сына в семье ликургских Грифитсов, – лицом и сложением (но не манерами и не характером) он очень походил на Клайда, своего двоюродного брата, живущего на Западе.
Это был крепкий двадцатитрехлетний юноша, тщеславный и себялюбивый. Он казался более жестким, чем сестры, и куда более практичным. Вероятно, он был сообразителен и энергичен в делах – область, к которой его сестры не питали ни малейшего интереса. Он был резок и нетерпелив. Свое положение в обществе считал незыблемым и относился с полнейшим презрением ко всему, кроме делового успеха. И, однако, он очень интересовался жизнью местного общества, причем считал себя и свою семью важнейшей его частью. Никогда не забывая о достоинстве и общественном положении своей семьи, он тщательно взвешивал каждый свой шаг, каждое слово. Случайного наблюдателя обычно поражали в нем надменность и резкость, отсутствие юношеской веселости, казалось бы, свойственной его возрасту. И все же он был молод, интересен и недурен собой, притом обладал острым языком и умел подчас вставить если не блестящее, то злое и меткое словцо. В Ликурге, благодаря положению семьи и своему собственному, он считался одним из самых завидных женихов. Но он был настолько поглощен собственной особой, что Вряд ли в его внутреннем мире нашлось бы место для тонкого, подлинного понимания другого человека.
Услышав, что он поднялся по лестнице и вошел к себе, – его комната находилась в глубине дома, рядом с ее комнатой, – Белла выбежала от матери и постучалась к нему.
– Гил, можно к тебе? – окликнула она.
– Конечно.
Весело посвистывая и, очевидно, собираясь куда-то, он доставал фрак.
– Ты куда?
– Никуда. Переодеваюсь к обеду. Вечером поеду к Вайнантам.
– Ах, Констанция, конечно.
– Нет, не Констанция, конечно. С чего ты взяла?
– Как будто я не знаю!
– Перестань. Ты для этих разговоров пришла?
– Вовсе нет. Ты подумай, Финчли собираются на будущее лето построить дачу на Двенадцатом озере, на самом берегу, рядом с Фэнтами, и мистер Финчли покупает для Стюарта моторную лодку длиной в тридцать футов и строит для нее сарай и солярий. Вот номер, а?
– Что за выражения у тебя! Неужели ты не можешь отучиться от жаргона? Говоришь, как фабричная девчонка. Это все, чему вас учат в школе?
– Ну, уж не тебе говорить о жаргоне! А ты сам? По-моему, ты первый подаешь пример!
– Во-первых, я старше тебя на пять лет. Во-вторых, я мужчина. Лучше бы ты брала пример с Майры – разве она когда-нибудь так разговаривает?
– Ах, Майра!.. Ну, хватит. Ты лучше подумай, они выстроят дачу, и летом у них будет так весело. Хочешь, мы туда поедем? Мы можем поехать, если захотим… только если папа и мама согласятся.
– Ну, не знаю, так ли уж это заманчиво, – ответил брат, хотя на самом деле его очень заинтересовала эта новость. – Мало ли мест, куда можно поехать, кроме Двенадцатого озера.
– Да, конечно, но только не для тех, кого мы знаем. Скажи, пожалуйста, куда еще едут лучшие семьи из Олбани и Утики? Сондра говорит, что на Двенадцатое озеро съедется все лучшее общество, на западном берегу будут самые лучшие дачи. Во всяком случае, Крэнстоны, и Ламберты, и Гарриэты очень скоро туда поедут, – прибавила Белла решительно и вызывающе. – На Лесном озере почти никого не останется из нашего общества, даже если Энтони и Николсоны не двинутся с места.
Миссис Грифитс давно привыкла к поведению своего энергичного супруга, который всегда непоколебимо верил в себя и, за редкими исключениями, считал каждое свое суждение и решение непогрешимым, почти безапелляционным; не удивилась она и на этот раз. В надлежащее время он явится домой и поздоровается с ней.
Миссис Грифитс посовещалась со своей экономкой, миссис Трюсдейл, безобразной, но очень дельной, и, зная, что муж многим иным блюдам предпочитает баранью ногу, заказала барашка. А когда был закончен выбор соответствующих овощей и десерта, миссис Грифитс снова предалась своим мыслям: она думала о старшей дочери Майре, которая уже несколько лет назад окончила колледж Смита, но до сих пор не вышла замуж. Причину этого мать хорошо понимала, хотя никогда не признавалась себе в этом: Майра была некрасива. Нос у нее был слишком длинный, глаза поставлены слишком близко друг к другу, подбородок не настолько округлый, как того требует приятная девичья внешность. Обычно Майра казалась чересчур задумчивой и серьезной и почти не интересовалась жизнью местного общества. Она не обладала также и уменьем держать себя, не говоря уже о способности привлекать к себе мужчин, которой отличаются некоторые даже некрасивые девушки. Мать понимала, что Майра обладает слишком острым, слишком критическим умом и в интеллектуальном отношении стоит выше своей среды.
Майра выросла среди роскоши, ей не приходилось заботиться о средствах к существованию, но перед нею стояла другая трудная задача: завоевать себе положение в обществе и любящего мужа – две цели, достигнуть которых без красоты и очарования почти так же трудно, как нищему стать миллионером. Вот уже двенадцать лет (с тех пор как ей исполнилось четырнадцать) наблюдала она, как весело и беззаботно живут юноши и девушки ее круга, а сама только читала, занималась музыкой, вечно была озабочена тем, как бы одеться возможно более к лицу, да навещала знакомых в надежде где-нибудь, как-нибудь встретить кого-то, кто заинтересовался бы ею: это и сделало ее печальной, почти ожесточило, хотя в материальном отношении жизнь ее и ее семьи была на редкость благополучной.
Только что Майра прошла к себе через комнату матери с видом полнейшего равнодушия ко всему на свете, и мать раздумывала о том, как бы вывести ее из этого состояния, как вдруг в комнату влетела младшая дочь Белла: она вернулась от Финчли – богатых соседей, к которым заходила по дороге из школы.
Белла была совсем не похожа на свою сестру – высокую, болезненно бледную брюнетку. Она была ниже ростом, но грациознее и в то же время крепче. У нее были густые, темные, почти черные волосы, смуглый оливковый цвет лица с горячим румянцем, веселые карие глаза, сверкавшие жадным интересом ко всему на свете, гибкое тело и красивые ловкие руки и ноги. Жизнь била в ней ключом. Она попросту любила все вокруг, наслаждалась жизнью такой, как она есть, и поэтому, в отличие от сестры, неудержимо привлекала к себе всех – мужчин, и юношей, и женщин, старых и молодых, – что, конечно, прекрасно замечали ее родители. Тут не приходилось опасаться: в свое время не будет недостатка в женихах. Мать считала, что вокруг Беллы уже теперь увивается слишком много юношей и взрослых мужчин, и потому вставал вопрос о выборе подходящего для нее мужа. Белла быстро завязывала дружбу не только с отпрысками старинных и добропорядочных семейств, представлявших собою сливки местного общества, но также, к великому неудовольствию своей матери, с сыновьями и дочерьми семей, лишь недавно выдвинувшихся и потому значительно менее почтенных, – с детьми фабрикантов бекона или консервных банок, пылесосов, деревянных и плетеных Изделий, пишущих машинок; все это были очень богатые люди, но в Ликурге их считали выскочками. По мнению миссис Грифитс, Белла со всей этой компанией слишком много танцевала, слишком часто посещала кабаре и носилась на автомобиле из города в город без должного присмотра. Но какой контраст с Майрой, насколько легче с младшей дочерью! И только потому, что надо же было наблюдать за Беллой, пока она солидно и с благословения церкви не выйдет замуж, миссис Грифитс тревожилась и даже протестовала против многих ее знакомств, увлечений и развлечений: она оберегала дочь.
– Где же ты была? – спросила миссис Грифитс, когда дочь вбежала в комнату, бросила книги и подошла к пылавшему камину.
– Подумай только, мама, – весело начала Белла, не обращая внимания на вопрос матери. – Финчли хотят отказаться от своей дачи на Лесном озере. Они собираются летом на Двенадцатое озеро, около Соснового мыса, и будут строить там новую дачу. Сондра говорит, что теперь дача будет у самой воды, не так далеко, как старая. И там будет огромная веранда с паркетным полом. И огромный лодочный сарай, – знаешь, мистер Финчли собирается купить Стюарту моторную лодку в тридцать футов длиной. Чудесно, правда? И Сондра говорит, что, если ты позволишь, я могу приехать к ней на сколько захочу, даже на все лето. И Гил тоже, если захочет. Это как раз напротив Эмери Лодж и отеля «Ист-Гейт», на другой стороне озера. А дача Фэнтов – знаешь, Фэнты из Утики? – немного подальше, около Шейрона. Вот чудесно, правда? Просто великолепно! Хорошо бы, вы с папой тоже надумали построить там дачу. По-моему, сейчас все стоящие люди туда едут.
Она говорила без умолку и вертелась то у камина, где пылал огонь, то возле окон, выходивших на лужайку перед домом; за лужайкой тянулась Уикиги-авеню – там в зимних сумерках уже зажигались фонари. Мать не могла вставить ни слова, пока Белла не исчерпала потока своего красноречия; тогда она сказала:
– Да? Вот как! Ну, а как же Энтони, и Николсоны, и Тэйлоры? Я что-то не слыхала, чтобы они собирались покинуть Лесное озеро.
– Ну конечно, ни Энтони, ни Тэйлоры не переезжают. Разве они могут сдвинуться с места? Они слишком старо» модны. Не такие это люди, чтобы переехать куда-нибудь. Никто от них этого и не ждал. Но все равно Лесное озеро не Двенадцатое, ты сама знаешь. И все, кто хоть что-нибудь значит в обществе, наверно, переселятся на Двенадцатое. Сондра говорит, что Крэнстоны переезжают в будущем году. А тогда, конечно, Гарриэты тоже переедут.
– И Крэнстоны, и Финчли, и Гарриэты, и Сондра! – воскликнула мать Беллы, полусмеясь, полусердито. – Я только и слышу все эти дни о Крэнстонах, о тебе, о Бертине и о Сондре.
Крэнстоны и Финчли, недавно разбогатевшие выскочки, хоть и пользовались некоторым успехом в ликургском обществе, но в то же время, более чем кто-либо другой, постоянно служили предметом самых недоброжелательных пересудов. Это они перевели сюда из Олбани «Крэнстоновскую компанию плетеных изделий», а из Буффало – «Электрические пылесосы Финчли» и выстроили огромные фабрики на южном берегу реки Могаук, грандиозные особняки на Уикиги-авеню и летние коттеджи на Лесном озере, милях в двадцати к северо-западу от Ликурга. Они жили на широкую ногу, слишком напоказ, и это не нравилось богатым старожилам Ликурга. Эти выскочки одевались по последней моде, вводили всякие новшества в автомобильный спорт и в развлечения, и с ними было нелегко тягаться тем, кто доныне, обладая меньшими средствами, считал свое положение и свой уклад жизни достаточно прочными и приятными и не желал лучшего. Словом, Крэнстоны и Финчли чересчур задавали тон и были слишком напористы, а потому стали бельмом на глазу для остальной части ликургского «света».
– Сколько раз я тебе говорила, Белла, что мне не нравится твоя дружба с Бертиной и с этой Леттой Гарриэт и ее братом. Они слишком дерзкие, вечно суетятся, слишком много говорят и слишком любят выставляться напоказ. И твой отец относится к ним так же, как я. А Сондра Финчли напрасно думает, что можно дружить сразу со всеми. Если она не перестанет дружить с Бертиной, тебе придется с ней расстаться. И потом, я не уверена, что отец позволит тебе поехать куда-нибудь без старших. Ты еще недостаточно взрослая, а что касается дачи Финчли на Двенадцатом озере, то либо мы поедем туда все вместе, либо никто из нас не поедет.
Миссис Грифитс были больше по душе образ жизни и манеры семейств, издавна живущих в Ликурге, хотя и не таких богатых, как все эти недавние пришельцы, и теперь она укоризненно смотрела на дочь.
Однако Белла нисколько не была смущена или раздосадована этими замечаниями. Она знала мать, знала, что та безумно любит ее, гордится ее красотой и очень довольна ее успехами в обществе, так же как и отец: он считал Беллу совершенством и никогда не мог устоять перед ее улыбкой, чем она часто пользовалась.
– Недостаточно взрослая, недостаточно взрослая, – с упреком повторила Белла. – Не угодно ли! В июле мне будет восемнадцать. Хотела бы я знать, когда вы с папой сочтете наконец, что я достаточно взрослая и не нуждаюсь в няньках? До каких пор вы меня не будете никуда пускать одну? Неужели, если вы едете куда-нибудь, мне непременно надо ехать с вами, а если я захочу поехать куда-нибудь, так и вы должны ехать со мной!
– Белла! – предостерегающе воскликнула мать. Наступило короткое молчание; Белла нетерпеливо ждала; затем миссис Грифитс прибавила: – Ну, а что же нам, по-твоему, делать? Вот когда тебе исполнится двадцать один или двадцать два года, – если ты к тому времени еще не выйдешь замуж, – тогда мы подумаем, как отпускать тебя одну. А пока об этом и говорить нечего.
В эту минуту Белла приподняла свою хорошенькую головку и прислушалась; внизу хлопнула дверь, и на лестнице послышались шаги Гилберта Грифитса, единственного сына в семье ликургских Грифитсов, – лицом и сложением (но не манерами и не характером) он очень походил на Клайда, своего двоюродного брата, живущего на Западе.
Это был крепкий двадцатитрехлетний юноша, тщеславный и себялюбивый. Он казался более жестким, чем сестры, и куда более практичным. Вероятно, он был сообразителен и энергичен в делах – область, к которой его сестры не питали ни малейшего интереса. Он был резок и нетерпелив. Свое положение в обществе считал незыблемым и относился с полнейшим презрением ко всему, кроме делового успеха. И, однако, он очень интересовался жизнью местного общества, причем считал себя и свою семью важнейшей его частью. Никогда не забывая о достоинстве и общественном положении своей семьи, он тщательно взвешивал каждый свой шаг, каждое слово. Случайного наблюдателя обычно поражали в нем надменность и резкость, отсутствие юношеской веселости, казалось бы, свойственной его возрасту. И все же он был молод, интересен и недурен собой, притом обладал острым языком и умел подчас вставить если не блестящее, то злое и меткое словцо. В Ликурге, благодаря положению семьи и своему собственному, он считался одним из самых завидных женихов. Но он был настолько поглощен собственной особой, что Вряд ли в его внутреннем мире нашлось бы место для тонкого, подлинного понимания другого человека.
Услышав, что он поднялся по лестнице и вошел к себе, – его комната находилась в глубине дома, рядом с ее комнатой, – Белла выбежала от матери и постучалась к нему.
– Гил, можно к тебе? – окликнула она.
– Конечно.
Весело посвистывая и, очевидно, собираясь куда-то, он доставал фрак.
– Ты куда?
– Никуда. Переодеваюсь к обеду. Вечером поеду к Вайнантам.
– Ах, Констанция, конечно.
– Нет, не Констанция, конечно. С чего ты взяла?
– Как будто я не знаю!
– Перестань. Ты для этих разговоров пришла?
– Вовсе нет. Ты подумай, Финчли собираются на будущее лето построить дачу на Двенадцатом озере, на самом берегу, рядом с Фэнтами, и мистер Финчли покупает для Стюарта моторную лодку длиной в тридцать футов и строит для нее сарай и солярий. Вот номер, а?
– Что за выражения у тебя! Неужели ты не можешь отучиться от жаргона? Говоришь, как фабричная девчонка. Это все, чему вас учат в школе?
– Ну, уж не тебе говорить о жаргоне! А ты сам? По-моему, ты первый подаешь пример!
– Во-первых, я старше тебя на пять лет. Во-вторых, я мужчина. Лучше бы ты брала пример с Майры – разве она когда-нибудь так разговаривает?
– Ах, Майра!.. Ну, хватит. Ты лучше подумай, они выстроят дачу, и летом у них будет так весело. Хочешь, мы туда поедем? Мы можем поехать, если захотим… только если папа и мама согласятся.
– Ну, не знаю, так ли уж это заманчиво, – ответил брат, хотя на самом деле его очень заинтересовала эта новость. – Мало ли мест, куда можно поехать, кроме Двенадцатого озера.
– Да, конечно, но только не для тех, кого мы знаем. Скажи, пожалуйста, куда еще едут лучшие семьи из Олбани и Утики? Сондра говорит, что на Двенадцатое озеро съедется все лучшее общество, на западном берегу будут самые лучшие дачи. Во всяком случае, Крэнстоны, и Ламберты, и Гарриэты очень скоро туда поедут, – прибавила Белла решительно и вызывающе. – На Лесном озере почти никого не останется из нашего общества, даже если Энтони и Николсоны не двинутся с места.