Драйзер Теодор. Американская трагедия. (Часть 2)

   – Боюсь, что они будут недовольны, сэр, – ответил Клайд, думая о Гилберте.
   – Так… дайте сообразить… – сказал Джефсон после паузы. – Все это очень сложно. Но я не вижу другого сколько-нибудь верного пути.
   Тут он обратился к Белнепу с вопросом, не считает ли тот приемлемой теорию самоубийства, поскольку письма Роберты указывают на склонность к меланхолии, которая легко могла привести к решению покончить с собой. Нельзя ли сказать, что, когда Роберта осталась с Клайдом на озере и стала просить его жениться на ней, а он отказался, она бросилась в воду? А он был настолько поражен и потрясен, что не попытался ее спасти.
   – А как же с его собственной версией о том, что ветер сорвал с него шляпу, а он старался поймать ее и перевернул лодку? – возразил Белнеп таким тоном, словно Клайда здесь не было.
   – Да, конечно, это тоже верно… А нельзя ли сказать, что он чувствовал моральную ответственность за состояние, которое заставило ее покончить с собой, и поэтому не хотел сказать правду о самоубийстве?
   Клайда передернуло, но ни тот, ни другой уже не обращали на него внимания. Они разговаривали так, точно его здесь не было или он не мог иметь своего мнения по этому вопросу. Это его удивило, но он не думал протестовать: таким беспомощным он себя чувствовал.
   – Да, но, запись под вымышленными именами! Две шляпы, костюм, чемодан!
   – отрывисто напоминал Белнеп тоном, по которому Клайд понял, насколько серьезным Белнеп считает его положение.
   – Ну, эти вещи придется как-то объяснить, все равно, какую бы теорию мы ни выдвинули, – в раздумье ответил Джефсон. – Я считаю, что мы ни в коем случае не можем использовать подлинную историю его замысла, не ссылаясь на невменяемость. А если мы ею не воспользуемся, нам неминуемо придется иметь дело с этими уликами.
   И он устало всплеснул руками, словно говоря: «Право, не знаю, как с этим быть!»
   – Но учтите все обстоятельства, – настаивал Белнеп. – Он отказался жениться на ней, а по письмам видно, что он ей это обещал… да ведь это только повредит ему, еще больше восстановит против него публику. Нет, так не годится, – заключил он. – Надо придумать что-нибудь такое, что вызовет хоть какую-то симпатию к нему.
   Они опять обернулись к Клайду, словно этого разговора и не было, и посмотрели на него взглядом, ясно говорящим: «Ну, и задал ты нам задачу!»
   Потом Джефсон заметил:
   – Ах да, еще этот костюм, который вы бросили в озеро, где-то возле дачи Крэнстонов… Объясните мне поточнее, в каком месте вы его бросили, далеко это от дома?
   Он ждал, пока Клайд с усилием припоминал все подробности.
   – Если бы я мог поехать туда, я, наверно, быстро нашел бы это место.
   – Да, я знаю, но вам не дадут поехать туда без Мейсона, – возразил Джефсон. – А может быть, даже и с ним не пустят. Вы в тюрьме, и вас нельзя вывести отсюда без разрешения властей штата, понятно? Но нам необходимо добыть этот костюм. – И затем, повернувшись к Белнепу и понизив голос, он прибавил: – Нужно найти его, отдать в чистку и потом представить дело так, будто он был отослан в чистку самим Грифитсом, а не спрятан, понятно?
   – Да, правильно, – небрежно одобрил Белнеп, а Клайд с любопытством слушал, немного удивленный откровенной программой плутовства и обмана, затеваемого в его интересах.
   – Теперь насчет этого фотографического аппарата, который упал в воду, – надо попробовать найти и его тоже. Я думаю, Мейсон знает о нем или подозревает, что он там. Во всяком случае, нам очень важно найти его, пока его не нашел Мейсон. Как вам показалось, когда вы с ним ездили туда, у них там правильно отмечено место, где перевернулась лодка?
   – Да, сэр.
   – Ладно, посмотрим; нельзя ли разыскать аппарат, – продолжал Джефсон, обращаясь к Белнепу. – Надо постараться, чтобы он не всплыл на суде. Тогда они станут клясться, что он ударил ее штативом или чем-нибудь еще, и тут мы подставим ножку.
   – Тоже верно, – ответил Белнеп.
   – А теперь насчет чемодана, который сейчас у Мейсона. Я еще не видел его, но завтра посмотрю. Вы, что же, когда вышли из воды, сунули тот костюм в чемодан мокрым, как он был?
   – Нет, сэр, я сперва выжал его, постарался высушить, как мог. А потом завернул в бумагу, в которой раньше был наш завтрак, в чемодан сначала наложил сухой хвои и поверх костюма тоже насыпал хвои.
   – И когда вы его потом вынули, никаких пятен от сырости в чемодане не осталось, вы не заметили?
   – Нет, сэр, кажется, не осталось.
   – Но вы не уверены?
   – Теперь, когда вы спросили, не вполне уверен.
   – Ну, я это завтра сам увижу. Теперь насчет синяков у нее на лице. Вы никому не признавались, что ударили ее чем-нибудь?
   – Нет, сэр.
   – А рана у нее на голове – это действительно ее ударило бортом лодки, как вы говорили?
   – Да, сэр.
   – Но все остальные, по-вашему, могут быть следами удара фотографическим аппаратом?
   – Да, сэр, думаю, что так.
   – Ну, вот что, – Джефсон снова обратился к Белнепу: – Я полагаю, в свое время мы смело сможем сказать, что эти синяки и ссадины вовсе не его рук дело, а просто следы крюков и багров, которыми шарили по дну, когда старались ее найти, понимаете? Во всяком случае, можно попробовать эту версию. Ну, а если крюки и багры не виноваты, – прибавил он довольно хмуро и сухо, – тогда, конечно, тело неосторожно перевозили от озера к станции и потом по железной дороге.
   – Да, я думаю, Мейсону не так-то просто будет доказать, что следы ушибов появились не от этого, – ответил Белнеп.
   – А что касается штатива, нужно будет вырыть тело из могилы и самим сделать все измерения, и толщину борта лодки тоже надо измерить. В конце концов, хоть штатив и попал в руки Мейсона, нашему прокурору будет нелегко использовать эту улику в своих интересах.
   При этих словах голубые холодные глаза Джефсона сузились и посветлели. Формой головы и всей своей поджарой фигурой он смахивал на хорька. И Клайду, который, слушая их разговор, почтительно за ними наблюдал, казалось, что именно этот младший из юристов может ему помочь. Он так проницателен и практичен, так прямолинеен, холоден и равнодушен и, однако, внушает доверие к себе, совсем как мощная машина, производящая энергию.
   Когда же наконец эти двое собрались уходить, Клайд огорчился: пока они были рядом и обдумывали всевозможные ухищрения и планы его спасения, он чувствовал себя гораздо спокойнее и сильнее, больше надеялся и верил, что, может быть, когда-нибудь, хоть и не скоро, выйдет на свободу.

Глава 16

   В конце концов после всех переговоров было решено, что, пожалуй, всего легче и вернее – если только ликургские Грифитсы на это согласятся, – построить защиту, ссылаясь на невменяемость или приступ помешательства, на временное психическое расстройство, вызванное любовью Клайда к Сондре Финчли и страхом, что Роберта разрушит все его мечты и надежды на блестящее будущее. Но после того, как защитники посоветовались с Кетчуменом и Брукхартом в Ликурге, а те, в свою очередь, побеседовали с Сэмюэлом и Гилбертом Грифитсами, этот план был отвергнут. Чтобы установить невменяемость или временное помешательство, требовалось подобрать свидетелей, которые показали бы, что Клайд всегда обладал не слишком здравым рассудком и всю жизнь был неуравновешен; понадобилось бы подтвердить его странности наглядными примерами; его родственникам (в том числе, быть может, и самим ликургским Грифитсам) пришлось бы подтверждать это под присягой. Словом, тут требовалась прямая ложь и клятвопреступление со стороны многих свидетелей, и при этом мог быть запятнан весь род Грифитсов. Понятно, что ни Сэмюэл, ни Гилберт ничего подобного не желали. И Брукхарт должен был заявить Белнепу, что от этого способа защиты придется отказаться.
   Таким образом, Белнепу и Джефсону снова пришлось сидеть друг против друга и размышлять. Ибо всякий другой способ защиты, какой приходил им в голову, казался сейчас совершенно безнадежным.
   – Вот что я вам скажу, – заметил упрямец Джефсон, заново перелистав Письма Роберты и Сондры. – Письма этой Олден – самое серьезное из всего, с чем нам придется иметь дело на суде. Стоит только их как следует прочесть, и наверняка заплачут какие угодно присяжные, а если после них станут читать письма второй девушки, это будет просто катастрофа. Я думаю, лучше нам вовсе не упоминать о переписке с мисс Финчли, если Мейсон промолчит о ней. Это только создало бы впечатление, что он убил Роберту Олден, чтобы от нее избавиться. Мейсону это было бы очень на руку, как я понимаю.
   И Белнеп от души с ним согласился.
   Однако нужно было немедля изобрести какой-то план защиты. И вот наконец после нескольких совещаний Джефсон (считавший, что на этом процессе вполне можно сделать карьеру) пришел к следующему выводу: наиболее надежный способ защиты, которому не будут противоречить самые подозрительные и странные поступки Клайда, один – утверждать, что Клайд никогда и не замышлял убийства. Наоборот, будучи если не физически, то морально трусом (на это указывает вся история, рассказанная им самим), он боялся, что может быть разоблачен и изгнан из Ликурга и из сердца Сондры, и в то же время надеялся, что Роберта, которой он никогда не говорил о Сондре, узнав о его безмерной любви к этой девушке, возможно, его отпустит. И потому он наспех, без всякого злого умысла, решил убедить Роберту поехать с ним куда-нибудь за город (но совсем не обязательно на Луговое озеро или на озеро Большой Выпи), для того чтобы рассказать ей все и получить свободу, и, конечно, он собирался предложить ей посильную для него денежную поддержку на предстоящий трудный период ее жизни.
   – Все это прекрасно, – заметил Белнеп, – но ведь тут подразумевается его отказ жениться на ней, не так ли? Какие присяжные посочувствуют ему в этом и поверят, что он не хотел ее убить?
   – Погодите, погодите, – ответил Джефсон не без раздражения, – все это, конечно, так. Но ведь вы не дослушали до конца. Говорю вам, у меня есть план.
   – Ну-ну, какой же? – с интересом спросил Белнеп.
   – Сейчас объясню. Мой план – оставить все факты так, как они есть: как о них рассказал Клайд и как их рисует Мейсон, разумеется, кроме того, что Клайд ее ударил. И затем объяснить все это – письма, кровоподтеки, чемодан, две шляпы – все, никоим образом ничего не отрицая.
   Тут он замолчал, нетерпеливо провел длинной, узкой рукой, покрытой веснушками, по своим светлым волосам и взглянул через площадь на тюрьму, где находился Клайд, а затем снова на Белнепа.
   – Прекрасно, но как это сделать? – спросил Белнеп.
   – Другого способа нет, вот что, – продолжал Джефсон, словно обращаясь к самому себе и не замечая своего старшего коллеги. – И я думаю, это может выйти. – Он снова обернулся к окну и, казалось, говорил теперь с кем-то стоящим на улице. – Понимаете, он едет туда, потому что напуган и потому что необходимо что-то предпринять, иначе ему грозит разоблачение. И записывается в гостиницах под чужими именами, потому что боится, как бы в Ликурге не стало известно об этом путешествии. И собирается признаться ей, что любит другую. Но… – Джефсон чуть помолчал и пристально посмотрел на Белнепа, – и это важнейшая наша опора, если она не выдержит, нам крышка! Слушайте! Он едет туда с нею, перепуганный, не затем, чтобы жениться на ней или убить ее, а затем, чтобы уговорить ее дать ему свободу. Но тут он видит, какая она больная, измученная, печальная, – ну, вы же знаете, она все еще очень любит его, – и он проводит с нею две ночи, понятно?
   – Да, понимаю, – вставил Белнеп с любопытством и на этот раз уже с меньшим сомнением. – И это, пожалуй, может объяснить, почему он провел с ней эти ночи.
   – Пожалуй? Безусловно, объяснит! – насмешливо и спокойно ответил Джефсон; его бледно-голубые глаза выражали одну только холодную, напористую, практическую логику и ни тени волнения или хоть какого-то сочувствия. – Ну-с, и пока он был там с нею в таких условиях… в условиях, понимаете ли, такой близости (выражение лица Джефсона ничуть не изменилось при этих словах), в его душе произошел перелом. Вы улавливаете мою мысль? Ему жаль ее. Ему стыдно за себя – ведь он грешен перед нею. На нашу публику, на всех этих набожных и добропорядочных провинциалов, это должно подействовать, правда?
   – Возможно, – негромко подтвердил Белнеп; теперь он был очень заинтересован, и у него появилась некоторая надежда на успех.
   – Он понимает, что поступил с ней дурно, – продолжал Джефсон, поглощенный своим планом, как паук, ткущий паутину, – и, несмотря на всю свою привязанность к другой девушке, он готов теперь искупить свою вину перед этой мисс Олден, потому что ему жаль ее и стыдно за себя, понимаете? Это снимает с него обвинение, что он замышлял убить ее, проводя с нею ночи в Утике и на Луговом озере.
   – Но он все-таки любит ту, другую? – переспросил Белнеп.
   – Ну конечно. Во всяком случае, она ему очень нравится, и вообще, когда он попал в светское общество, это вскружило ему голову, он совсем преобразился, почувствовал себя другим человеком. Но теперь он готов жениться на Роберте – в том случае, если она все-таки пожелает стать его женой даже после того, как он признается ей, что любит другую.
   – Понимаю. Но как же все-таки быть с лодкой, с чемоданом и с тем фактом, что он после всего поехал к этой Финчли? – спросил Белнеп.
   – Минуточку, минуточку! Сейчас я вам все растолкую, – продолжал Джефсон, сверля пространство взглядом голубых глаз, словно мощным лучом прожектора. – Разумеется, он поехал с нею на лодке, разумеется, взял с собой этот чемодан и записался в гостиницах под вымышленными именами и пошел лесом к другой девушке, после того как Роберта утонула. Но почему? Почему! Хотите знать, почему он это сделал? Я вам скажу! Он почувствовал жалость к ней, понимаете ли, и хотел на ней жениться или по крайней мере в последнюю минуту захотел искупить свою вину перед нею. Но запомните, все это не прежде, а после того, как он провел с нею ночь в Утике и другую – на Луговом озере. Но когда она утонула, – конечно, только случайно, как он и говорит, – тогда в нем опять заговорила любовь к той, другой девушке. Да он и не переставал ее любить даже тогда, когда собирался пожертвовать ею, чтобы искупить свою вину перед Робертой. Понимаете?
   – Понимаю.
   – А как они докажут, что он не испытал такого душевного переворота, если он заявит, что испытал, и будет твердо стоять на своем?
   – Да, но ему придется рассказать эту историю очень убедительно, – сказал несколько озабоченный Белнеп. – А как быть с двумя шляпами? Их тоже придется как-то объяснить.
   – Сейчас дойдет дело и до шляп. Его шляпа немного запачкалась. Поэтому он решил купить другую. А насчет того, что он сказал Мейсону, будто на нем была кепка, – ну, просто он перепугался и соврал, думая, что так он скорее выпутается. Ну и, конечно, до того как он уходит к другой девушке, – то есть пока Роберта еще жива, – остаются его отношения к той, второй, и его намерения на ее счет. Понимаете, у него происходит объяснение с Робертой, и это надо как-то обыграть. Но, по-моему, это несложно: ведь после того как в его душе происходит переворот и он хочет поступить с Робертой по-честному, ему остается просто написать другой девушке или пойти к ней и сказать о том, как он виноват перед Робертой.
   – Так.
   – Я теперь вижу, что о ней все-таки нельзя совершенно умолчать в этом деле. Боюсь, придется ее потревожить.
   – Раз надо, так потревожим, – сказал Белнеп.
   – Понимаете ли, Роберта все же считает, что он должен на ней жениться; значит, он должен сперва поехать к этой Финчли и сказать, что не может на ней жениться, так как уходит к Роберте… Это все в том случае, если Роберта не возражает, чтобы он на некоторое время ее оставил, понимаете?
   – Так.
   – А если она этого не захочет, он обвенчается с нею в Бухте Третьей мили или где-нибудь еще.
   – Так.
   – Но не забудьте, пока она жива, он растерян и подавлен. И только после второй ночи на Луговом озере он начинает понимать, как скверно поступал с нею, ясно? Между ними что-то происходит. Может быть, она плачет или говорит ему о том, что хочет умереть, знаете, вроде того, как в письмах.
   – Так.
   – И вот у него является желание поехать с нею в какое-нибудь тихое местечко, где они могли бы спокойно поговорить, чтобы никто их не видел и не слышал.
   – Так, так… продолжайте.
   – Ну вот, и он вспоминает об озере Большой Выпи. Он как-то раньше там был, или просто они оказались неподалеку оттуда. А там рядом, всего в двенадцати милях. Бухта Третьей мили, где они смогут обвенчаться, если порешат на этом.
   – Понимаю.
   – А если нет, если, выслушав его исповедь, она не захочет выйти за него замуж, он может отвезти ее назад в гостиницу, верно? И, может быть, один из них останется там на время, а другой сразу уедет.
   – Так, так.
   – А кстати, чтобы не терять время и не застревать в гостинице – ведь это довольно дорого, знаете, а у него не так уж много денег, – он захватывает с собой в чемодане завтрак. И фотографический аппарат тоже, потому что хочет сделать несколько снимков. Понимаете, если Мейсон сунется с этим аппаратом, надо будет как-то объяснить его существование, так лучше, чтобы объяснили мы, а не он, верно?
   – Понимаю, понимаю! – воскликнул Белнеп; теперь он был живо заинтересован, улыбался и даже стал потирать руки.
   – И вот они отправляются на прогулку.
   – Так.
   – И катаются по озеру.
   – Так.
   – И, наконец, они позавтракали на берегу, он сделал несколько снимков…
   – Так…
   – И он решается рассказать ей всю правду. Он полон готовности…
   – Понимаю.
   – Но прежде чем заговорить, он хочет еще раз или два снять ее в лодке, около берега.
   – Так.
   – А потом он ей скажет, понимаете?
   – Так.
   – И они опять ненадолго отплывают от берега, так ведь и было, понимаете?
   – Да.
   – Но так как они собирались еще вернуться, чтобы нарвать цветов, то он оставляет на берегу свой чемодан, понимаете? Это объясняет историю с чемоданом.
   – Так.
   – Однако, прежде чем фотографировать ее в лодке, он начинает говорить ей о своей любви к другой девушке и о том, что, если Роберта хочет, он все-таки обвенчается с ней, а этой Сондре напишет письмо. Но если теперь, узнав о его любви к другой девушке, она не пожелает выйти за него замуж…
   – Так, так! Дальше! – оживленно поторопил Белнеп.
   – Ну, тогда, – продолжал Джефсон, – он сделает все возможное, чтобы позаботиться о ней и поддержать ее, ведь после женитьбы на богатой девушке у него будут деньги.
   – Так.
   – Ну, а она хочет, чтобы он женился на ней и расстался с мисс Финчли.
   – Понимаю.
   – И он соглашается.
   – Конечно!
   – А она так благодарна, что в волнении вскакивает и бросается к нему, понимаете?
   – Так?
   – И тут лодка накреняется немного, и он вскакивает, чтобы поддержать Роберту, потому что боится, как бы она не упала, понимаете?
   – Да, да.
   – Ну теперь в нашей воле оставить у него в руках фотографический аппарат или не оставлять – это как вы найдете удобным.
   – Да, теперь мне ясно.
   – Словом, с аппаратом ли, нет ли, он – или, может быть, она – делает какое-то неосторожное движение, именно так, как он рассказывает, – или просто из-за того, что они оба встали, – тут лодка переворачивается, и он наносит Роберте удар или нет – это как вам угодно, – но если да, то, конечно, нечаянно.
   – Понимаю, понимаю, черт возьми! – воскликнул Белнеп. – Прекрасно, Рубен! Великолепно! Просто замечательно!
   – И борт лодки ударяет ее и его тоже – слегка, понимаете? – продолжал Джефсон, поглощенный своим хитроумным планом; он не обратил никакого внимания на этот взрыв восторга. – Удар слегка оглушает его.
   – Понимаю.
   – Он слышит ее крики и видит ее, но он сам немного оглушен, понимаете? А когда он приходит в себя и готов ей помочь…
   – Ее уже нет, – спокойно заключил Белнеп. – Утонула. Понимаю.
   – А тут все эти подозрительные обстоятельства, фальшивые записи… А она уже погибла, и он все равно больше ничего не может для нее сделать… И вы понимаете, ее родным едва ли будет приятно узнать, в каком положении она была…
   – Ясно.
   – И поэтому он в испуге удирает. Он ведь по природе своей трус – мы это будем доказывать с самого начала. Он непременно хочет сохранить хорошие отношения с дядек и свое положение в обществе. Разве этим нельзя все объяснить?
   – По-моему, это очень недурно все объясняет. В самом деле, Рубен, я думаю, что это очень удачное объяснение, и поздравляю вас. Вряд ли можно надеяться найти что-нибудь лучшее. Если это не приведет к оправданию или к разногласиям среди присяжных, то в крайнем случае он получит, скажем, двадцать лет, как вы думаете? – Очень довольный, Белнеп встал и, посмотрев с восхищением на своего длинного и тощего коллегу, прибавил: – Великолепно!
   А Джефсон только невозмутимо смотрел на него голубыми глазами, похожими на зеркальные тихие омуты.
   – Но вы, разумеется, понимаете, что это означает? – сказал он спокойно и мягко.
   – Что он должен будет давать показания под присягой как свидетель? Конечно, конечно. Прекрасно понимаю. Но это его единственный шанс.
   – Боюсь, что он покажется не очень серьезным и уверенным в себе свидетелем. Он чересчур нервный и чувствительный.
   – Да, знаю, – быстро сказал Белнеп. – Его легко запугать. А Мейсон будет наскакивать на него, как бешеный бык. Но мы подготовим его к этому, как следует натаскаем. Заставим его понять, что это для него единственная возможность спастись, что от этого зависит его жизнь. Будем натаскивать его все эти месяцы.
   – Если он не сумеет этого проделать, он погиб. Если бы только мы могли как-то придать ему храбрости, обучить его вести себя как надо! – Перед устремленным куда-то в пространство взором Джефсона, казалось, предстал зал суда и на свидетельском месте – Клайд лицом к лицу с Мейсоном. Затем Джефсон взял письма Роберты (точнее, копии, переданные Мейсоном). – Если бы только не это! – сказал он, взвешивая их на ладони, и закончил мрачно:
   – Проклятие! Вот дело! Но мы еще не разбиты, черта с два! Мы еще и не начинали бороться! И уж во всяком случае это принесет нам известность. Да, кстати, – прибавил он, – один мой знакомый паренек сегодня ночью попробует отыскать в озере Большой Выпи утонувший аппарат. Пожелайте мне удачи.
   – Как не пожелать! – только и ответил Белнеп.

Глава 17

   Сколько борьбы и волнений вызывает дело об убийстве! Брукхарт и Кетчумен заявили Белнепу и Джефсону, что считают план Джефсона, «пожалуй, единственным выходом из положения», но что при этом следует возможно меньше ссылаться на Грифитсов.
   И сейчас же господа Белнеп и Джефсон передали в печать предварительное сообщение, составленное в таком духе, чтобы показать, что они уверены в невиновности Клайда: в действительности он жертва клеветы, и его совершенно неправильно поняли, ибо намерения и поступки этого юноши в отношении мисс Олден столь же отличаются от всего, что приписывает ему Мейсон, как белое от черного. Был тут и намек на то, что неподобающая торопливость прокурора, настаивающего на чрезвычайной сессии Верховного суда, возможно, вызвана соображениями скорее политического, нежели чисто юридического порядка. Иначе к чему такая спешка? Особенно теперь, когда в округе приближаются выборы? Уж не намерены ли некоторые лица или группа лиц воспользоваться результатами этого процесса в интересах собственного политического честолюбия? Господа Белнеп и Джефсон надеются, что это не так.
   Но каковы бы ни были планы, предубеждения или политические стремления какого-либо отдельного лица или группы лиц, защита не намерена допустить, чтобы невинный юноша, оказавшийся (адвокаты это докажут) жертвой несчастного стечения обстоятельств, был скоропалительно отправлен на электрический стул только ради победы республиканской партии на ноябрьских выборах. Для того чтобы разоблачить это странное и притом порождающее ложные выводы стечение обстоятельств, защитникам необходимо длительное время. Поэтому они вынуждены будут официально опротестовать в Олбани ходатайство прокурора перед губернатором штата о созыве чрезвычайной сессии Верховного суда. Притом такая экстренность вовсе ни к чему, поскольку очередная сессия по разбору такого рода дел должна состояться в январе, а подготовка материалов по данному делу потребует не меньшего срока.
   Это энергичное, хотя и несколько запоздалое заявление было выслушано с должной серьезностью представителями прессы, но Мейсон весьма пренебрежительно отнесся к «легковесному» утверждению защиты насчет политических интриг, так же как и к разговорам, о невиновности Клайда.
   «С какой стати я, представитель населения целого округа стал бы куда-либо отправлять этого человека или предъявлять ему хоть одно обвинение, если бы обвинения не возникали сами собою? Разве не очевидно, что он убил девушку? И разве он сумел сказать или сделать что-нибудь такое, что разъяснило бы хоть одно из подозрительных обстоятельств дела? Нет! Молчание или ложь. И покуда эти обстоятельства не опровергнуты высококомпетентными господами защитниками, я твердо намерен продолжать то, что начал. У меня в руках уже есть все необходимые улики, доказывающие виновность молодого преступника. И отсрочка до января, когда, как им известно, истечет срок моих полномочий и новому человеку придется изучать с самого начала все материалы, с которыми я уже полностью ознакомился, повлечет за собою огромные расходы для округа. Ведь все собранные мною по этому делу свидетели сейчас под рукой, их нетрудно без особых затрат доставить в Бриджбург. А где они будут в январе или в феврале, особенно после того, как защита приложит все старания к тому, чтобы они разъехались? Нет, господа! Я не согласен. Но если в ближайшие десять или даже пятнадцать дней они сумеют представить мне какие-либо данные, хотя бы косвенно указывающие на ошибочность хоть некоторых из моих обвинений, тогда я готов пойти вместе с ними к председателю суда, и если они могут сообщить ему о каких-то доказательствах, которые они получили или рассчитывают получить, или о каких-то известных им свидетелях, которых нужно вызвать издалека и которые могут подтвердить невиновность этого малого, – что ж, прекрасно! Я охотно попрошу судью предоставить им столько времени, сколько он сочтет нужным, даже если из-за этого процесс должен будет состояться тогда, когда мои полномочия уже окончатся. Но если он состоится раньше, а я искренне на это надеюсь, то я вложу в обвинение все свои силы и способности, – не потому, что я добиваюсь какой-либо государственной должности, но потому, что сейчас я окружной прокурор и это мой долг. Что же касается моей политической карьеры, – ну, а мистер Белнеп разве не пытается сделать политическую карьеру? Он состязался со мною на прошлых выборах и, как я слышал, хочет проделать это снова».