Страница:
Было бы сложно предсказать исход гонки вооружений с открытым концом между силами, вооружёнными самовоспроизводящимися ассемблерами. Но до того, как эта ситуация может возникнуть, ведущая сила, кажется вероятным, что приобретёт временное, но принципиальное военное преимущество. Если исход гонки вооружений – под сомнением, то ведущая сила вероятно использует свою силу, чтобы гарантировать, что никаким противникам не будет позволено её догнать. Если она это сделает, то активные щиты не будут должны противостоять атакам, обеспечиваемым ресурсами половины континента или половины солнечной системы; вместо этого они будут походить на силы полиции или иммунную систему, встречающие атаки, обеспечиваемые какими бы то ни было ресурсами, которые могут быть собраны в тайне в пределах защищаемой территории.
В каждом случае успешной обороны, которые я упомянул выше, атакующие и щиты развивались по во многом схожим процессам. Иммунная система, сформированная генетической эволюцией, встречает угрозы также сформированные генетической эволюцией. Армии, сформированные человеческими умами, также встречают аналогичные угрозы. Подобным образом и активные щиты, и опасные репликаторы будут сформированы эволюцией мимов. Но если ведущая сила может разработать системы автоматического инжиниринга, которые будут работать в миллионы раз быстрее людей-инженеров, и если она может использовать их в течение всего одного года, то она сможет построить активные щиты, основанные на усилиях, эквивалентных миллионам лет технического прогресса. С такими системами мы можем быть способны исследовать пределы возможного достаточно хорошо, чтобы построить щит против всех физически возможных угроз.
Даже если мы не знаем детали угроз и щитов, кажется разумным считать, что щиты возможны. И примеры мимов, контролирующих мимы, и институтов, контролирующих институты также подсказывают, что системы ИИ могут контролировать системы ИИ.
В построении активных щитов, мы будем способны использовать мощь репликаторов и систем ИИ, чтобы умножать традиционные преимущества защищающейся силы: мы можем дать ей преобладающую силу благодаря изобилию построенных репликаторами технических средств с конструкциями, основанными на эквиваленте миллион-летнего преимущества в технологии. Мы можем строить активные щиты, имеющие силу и надёжность, которая посрамит системы прошлого.
Нанотехнология и искусственный интеллект могли бы принести конечные инструменты разрушения, но они не являются разрушительными по своей сути. С осторожностью мы можем их использовать, чтобы построить окончательные инструменты мира.
Глава 12. СТРАТЕГИИ И ВЫЖИВАНИЕ
Личные ограничения
Локальное подавление
Соглашения глобального подавления
Глобальное подавление силой
Односторонний прогресс
Баланс сил
Кооперативное развитие
Синтез стратегий
Активные щиты против космического оружия
Власть, зло, некомпетентность и лень
В ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВАХ я плотно придерживался основательной почвы технологической возможности. Здесь, однако, я должен пойти дальше в область политики и человеческих действий. Эта почва более неустойчивая, но технологические факты и эволюционные принципы всё же обеспечивают устойчивые моменты, на которые можно опираться и исследовать территорию.
Гонка технологий, подгоняемая давлением эволюции, несёт нас к беспрецедентным опасностям; нам нужно найти стратегии, чтобы как-то с ними иметь дело. Поскольку мы видим впереди такую огромную опасность, имеет смысл рассмотреть остановку в нашем стремительном движении вперёд. Но как мы это можем сделать?
Там, где затрагивается ядерное оружие, можно доказывать ценность многостороннего разоружения и ненасильственного (или по крайней мере безъядерного) сопротивления. Ядерные вооружения можно использовать, чтобы снести сооружения военного назначения и навести ужас, но они не могут использоваться, чтобы оккупировать территорию и править людьми – не могут прямо. Ядерные вооружения не могли подавить партизанскую войну и социальные беспорядки, поэтому стратегии разоружения и сопротивления имеют определённую долю смысла.
Многостороннее подавление нанотехнологии и ИИ, в отличие от этого, равнялось бы многостороннему разоружению в ситуации, где сопротивление не может работать. Агрессивное государство могло бы использовать эти технологии, чтобы захватывать и властвовать (или истреблять) даже нацию Ганди, или вооружённых и преданных борцов за свободу.
Это заслуживает акцента. Без некоторых новых путей реформирования деспотических государств в мире, простые движения за подавление исследований не могут иметь полного успеха. Без полного успеха, большой успех означал бы несчастья для демократий. Даже если они бы они ни к чему не привели, усилия этого сорта могли бы занять работу и страсть активистов, расточающих редкие человеческие ресурсы на бесплодную стратегию. Более того, усилия по подавлению настроили бы враждебно имеющих отношение к делу исследователей, вызывая столкновения между потенциальными союзниками и растрачивая ещё больше человеческих ресурсов. Эта бесплодность и разделённость заставляет избегать этой стратегии.
Тем не менее подавление имеет привлекательность, которую невозможно отрицать. Оно простое и прямое; "Впереди опасность? Давайте её остановим!" Затем успехи в усилиях по локальному лоббированию обещают краткосрочное вознаграждение: "Впереди опасность? Мы можем её остановить здесь и сейчас, для начала!" Это начало оказалось бы фальстартом, но никто этого бы не заметил. Идея простого подавления кажется вероятным, что совратит многие умы. В конце концов локальное подавление локальной опасности имеет долгую успешную традицию; если остановить тех, кто загрязняет окружающую среду в конкретно взятом месте, например, это сокращает локальное загрязнение. Усилия по локальному подавлению глобальных опасностей кажется аналогичным, однако могут быть другие последствия. Нам будут нужны локальные организации и политическое давление, но они должны быть построены вокруг работоспособной стратегии.
Во-первых, эти технологии менее хорошо определённые, нежели ядерные вооружения: поскольку данная ядерная технология требует определённые изотопы редких металлов, она имеет отличие от других видов деятельности. Она может быть определена и (в принципе) запрещена. Но современная биохимия ведёт малыми шажками к нанотехнологии, а современная компьютерная технология ведёт малыми шажками к ИИ. Нет никакой определённой линии, которая определяет естественную линию, где нужно остановиться. И поскольку каждое маленькое продвижение будет приносить медицинские, военные и экономические выгоды, как можем мы проводить переговоры по поводу мирового соглашения о том, где остановиться?
Во-вторых, эти технологии более могущественные, чем ядерное оружие: поскольку реакторы и системы вооружения достаточно большие, инспекция могла бы ограничить размеры секретных сил и таким образом ограничить их мощность. Но опасные репликаторы будут микроскопическими, а программы ИИ – нематериальными. Как может кто-то быть уверен, что какая-то лаборатория где-то не находится на краю стратегического прорыва? В долгосрочной перспективе, как может кто-то быть даже уверен, что какой-то хакер в подвале не находится на краю стратегического прорыва? Обычные методы проверки не будут работать, а это делает переговоры и давление по поводу международного запрета просто невозможными.
Давление правильного рода насчёт международных соглашений будут делать наш путь более безопасным, но соглашения просто запрещать опасный прогресс очевидно работать не будет. Снова, локальное давление должно быть частью работоспособной стратегии.
Военная сила в демократических странах имеет большие выгоды, но военная сила сама по себе не может разрешить нашу проблему. Мы не можем выиграть безопасность с помощью стратегии завоевания и подавления исследований.
Эти стратегии остановки исследования – будь то через личное бездействие, локальное бездействие, договорные соглашения или завоевание мира – всё это выглядит обречённым на провал. Однако противодействие прогрессу будет иметь свою роль, потому что нам будет нужно выборочная, умно нацеленная задержка, чтобы отсрочить угрозы до того, как мы к ним подготовимся. Давление со стороны бдительных активистов будет важным, но чтобы помочь управлять прогрессом, а не остановить его.
В поиске серединного пути, мы могли бы пытаться найти баланс сил, основанный на балансе технологий. Это по-видимому расширило бы ситуацию, которая сохраняла определённую меру мирного сосуществования на протяжении четырёх десятилетий. Но ключевое слово здесь – «по-видимому»: грядущие прорывы будут столь стремительными и дестабилизирующими, чтобы старый баланс продолжал существование. в прошлом, страна могла испытывать технологическое отставание на несколько лет и всё же поддерживать приблизительный военный баланс. Однако, со стремительными репликаторами и продвинутым ИИ, задержка на единственный день могла бы быть фатальной. Стабильный баланс значит слишком много, чтобы на него полагаться.
Возможно ли договорить о кооперации? Провалившиеся попытки заключить договоры об эффективном контроле на вооружениями приходят на ум, и кооперация могла бы казаться ещё более сложной и трудной для воплощения. Но действительно ли это так? В контроле над вооружениями каждая сторона пытается предотвратить действия другой; это укрепляет их враждебные отношения. Далее, это возбуждает конфликты внутри каждого лагеря между группами, которые за ограничение вооружений и группами, которые существуют, чтобы производить вооружения. Хуже всего, что переговоры вращаются вокруг слов и их значений, но каждая сторона имеет собственный язык и мотив повернуть значения так, как ей нужно.
Кооперация, напротив, включает работу обеих сторон, над общей целью; это имеет свойство стирать враждебную природу отношений. Далее, это может уменьшить конфликты в пределах каждого лагеря, поскольку совместные усилия создавали бы проекты, а не уничтожали бы их. Наконец, обе стороны обсуждают свои усилия на общем языке – языке математики и диаграмм, используемом в науке и конструировании. Также кооперация имеет чёткие видимые результаты. В середине 1970-х, США и СССР запустили совместный космический полёт, и до тех пор пока политические трения не увеличились, они закладывали предварительные планы на совместную космическую станцию. Это были не отдельные случаи, в космосе и на земле; совместные проекты и технический обмен происходил на протяжении лет. При всех её проблемах, технологическая кооперация доказал по крайней мере, что она не более сложна, чем контроль над вооружениями – возможно даже более проста, учитывая огромные усилия, прикладываемые к последнему.
Любопытно, что там, где затрагивается нанотехнология и ИИ, кооперация и эффективный контроль над вооружениями имели бы базовое сходство. Проверка соглашения по контролю над вооружениями потребовала бы постоянных и детальных инспекций лабораторий с каждой стороны экспертами с другой стороны – отношения, такие же близкие как при самой тесной вообразимой кооперации.
Но чего бы достигла кооперация? Она могла бы гарантировать баланс, но баланс не гарантирует стабильности. Если два вооружённых человека встречают друг друга лицом к лицу с готовым к бою оружием и большим страхом, их силы сбалансированы, но тот, кто выстрелит первым, может убрать угрозу другого. Совместные усилия в развитии технологии, если их тщательно не планировать и не контролировать, дали бы каждой стороне грозное оружие, в то время как обеспечивали бы другой стороне щит. Кто мог бы быть уверен, что ни одна сторона не найдёт способ сделать обезоруживающий удар безнаказанно?
Даже если это можно было бы гарантировать, как насчёт проблемы других сил, а также любителей и случайностей?
В предыдущей главе я описал решение этих проблем: разработка, тестирование и создание активных щитов. Они предлагают новое средство для лечения старой проблемы, и никто ещё не предложил ему возможной альтернативы. Пока кто-нибудь не предложит, кажется мудрым рассмотреть, как их можно было бы построить и могли ли бы они создать возможную стратегию, которая способна работать.
Рассмотрим нашу сегодняшнюю ситуацию. Демократические страны на протяжении десятилетий были ведущими в мире в большинстве областей науки и технологии; мы лидируем сегодня в компьютерных программах и биотехнологии. Вместе мы – ведущая сила. Не видно причин, почему мы не можем поддерживать это лидерство и его использовать.
Как обсуждалось в предыдущей главе, ведущая сила будет способна использовать несколько тактик для управления ассемблерным прорывом. Они включают использование запечатанных ассемблерных лабораторий и ограниченных ассемблеров, и поддержание секретности относительно деталей и начальной разработки ассемблеров. В то время, когда мы будем применять эти (и другие) виды стратегии, мы можем работать, чтобы разработать активные щиты, способные дать нам постоянную защиту против новых опасностей. Это определяет цель. Чтобы её достичь, наилучшей кажется стратегия, состоящая из двух частей.
Первая часть включает деятельность внутри сотрудничающих демократий. Нам нужно поддерживать лидерство, которое для нас достаточно, чтобы спокойно действовать с осторожностью; если мы чувствуем, что нам можем проиграть гонку, мы вполне можем удариться в панику. Продвижение с осторожностью означает разработку надёжных институтов для управления и начальными прорывами и разработкой активных щитов. Те щиты, которые мы разрабатываем, в свою очередь должны разрабатываться так, чтобы помочь нам обеспечить будущее, в котором стоит жить, будущее с местом для разнообразия.
Вторая часть этой стратегии включает стратегии по отношению к сегодняшним враждебным державам. Здесь наша цель должна быть – сохранить инициативу в то время как минимизировать угрозу, которую мы представляем. Технологический баланс не будет работать и мы не сможем себе позволить упустить наше лидерство. Это оставляет силу и лидерство как наш единственный реальный выбор, делая не угрожающую позицию вдвойне сложной, чтобы её достичь. Здесь снова нам нужны стабильные, надёжные институты: если мы можем дать им большую встроенную инерцию относительно их целей, то возможно даже наши оппоненты будут иметь в них меру уверенности.
Чтобы убедить наших оппонентов (и нас самих!), эти институты должны быть настолько открытыми, насколько это возможно, в соответствии с их миссией. Мы можем также суметь построить институты, которые предлагают роль для сотрудничества с Советским Союзом. Предлагая им участие, даже если они откажутся идти на условия, которые мы предложим, мы могли бы предложить какие-то меры для подтверждения наших намерений. Если Советский Союз должен был бы принять, они бы получили общественную ставку в нашем совместном успехе.
Всё же, если демократии будут сильными, когда прорывы подойдут, и если мы будем избегать угроз по отношению к контролю любых государств над своей собственной территорией, то наши оппоненты предположительно не будут видеть никаких преимуществ в атаке. Таким образом мы вероятно можем обойтись без кооперации, если необходимо.
Должна ли оборона и нападение быть так близко неразрывными? История заставляет казаться, что это так. Стены только задерживают захватчиков, когда их защищают воины, но воины сами могут выйти, чтобы захватить другие земли. Когда мы представляем оружие, мы естественно представляем человеческие руки, которые его нацеливают и человеческую прихоть, решающую, когда стрелять – и история учит нас бояться самого худшего.
Однако сегодня, первый раз в истории, мы научились, как строить защитные системы, которые принципиально отличаются от оружия как такового. Рассмотрим пример базирования в космосе. Мы сейчас можем разработать устройства, которые чувствуют (выглядит так, как будто тысяча ракет запущена только что), оценивать (выглядит так, как попытка удара первыми), и действовать (пытаться разрушить эти ракеты!). Если система будет стрелять только по большим скопищам летящих ракет, то она не может использоваться для нападения или для космической блокады. Ещё лучше, что её можно было бы сделать так, чтобы она была неспособна различать атакующие стороны. Служа стратегическим интересам своих создателей, она не подчинялась бы каждодневному командованию со стороны чьих бы то ни было генералов. Она бы просто делала космос опасным окружением для ракет любой атакующей стороны. Также как море или гряда гор в предыдущих войнах, она бы не угрожала ни одной из сторон, в то время как обеспечивала бы каждую сторону некоторой защитой против другой стороны.
Хотя она бы использовала военные технологии (сенсоры, отслеживающие устройства, лазеры, наводящиеся снаряды и т. п.) оборона не была бы системой оружия, почему её роль была принципиально другой. Системам этого типа нужно было бы отличительное имя: они, в действительности, род активного щита – термин, которые может описать любую автоматическую или полуавтоматическую систему, разработанную для защиты без угрозы. Но защищая обе стороны, не угрожая ни одной, активные щиты могли бы ослабить цикл гонки вооружений.
Технические, экономические и стратегические вопросы, поднимаемые активными щитами сложны, и они могут быть, а могут не быть практическими в предассемблерную эру. Если они практические, то будет несколько возможных подходов к их построению. В одном подходе, сотрудничающие демократии построили бы щиты в одностороннем порядке. Чтобы дать возможность другим нациям удостовериться, что система будет и (что более важно) не будет делать, мы могли бы позволить многосторонние инспекции ключевых конструкций, компонентов, и шагов производства. Нам не нужно выдавать все участвующие технологии, почему "знаю что" не то же самое, что "знаю как". В другом подходе, мы бы строили щиты совместно, ограничивая передачу технологии до минимума, необходимого для кооперации и верификации (используя принципы, обсуждаемые в Примечаниях).
В каждом случае успешной обороны, которые я упомянул выше, атакующие и щиты развивались по во многом схожим процессам. Иммунная система, сформированная генетической эволюцией, встречает угрозы также сформированные генетической эволюцией. Армии, сформированные человеческими умами, также встречают аналогичные угрозы. Подобным образом и активные щиты, и опасные репликаторы будут сформированы эволюцией мимов. Но если ведущая сила может разработать системы автоматического инжиниринга, которые будут работать в миллионы раз быстрее людей-инженеров, и если она может использовать их в течение всего одного года, то она сможет построить активные щиты, основанные на усилиях, эквивалентных миллионам лет технического прогресса. С такими системами мы можем быть способны исследовать пределы возможного достаточно хорошо, чтобы построить щит против всех физически возможных угроз.
Даже если мы не знаем детали угроз и щитов, кажется разумным считать, что щиты возможны. И примеры мимов, контролирующих мимы, и институтов, контролирующих институты также подсказывают, что системы ИИ могут контролировать системы ИИ.
В построении активных щитов, мы будем способны использовать мощь репликаторов и систем ИИ, чтобы умножать традиционные преимущества защищающейся силы: мы можем дать ей преобладающую силу благодаря изобилию построенных репликаторами технических средств с конструкциями, основанными на эквиваленте миллион-летнего преимущества в технологии. Мы можем строить активные щиты, имеющие силу и надёжность, которая посрамит системы прошлого.
Нанотехнология и искусственный интеллект могли бы принести конечные инструменты разрушения, но они не являются разрушительными по своей сути. С осторожностью мы можем их использовать, чтобы построить окончательные инструменты мира.
Глава 12. СТРАТЕГИИ И ВЫЖИВАНИЕ
Тот, кто не применяет новых видов лечения, должен ожидать новых видов зла; время – величайший инноватор.
ФРЭНСИС БЭКОН
Личные ограничения
Локальное подавление
Соглашения глобального подавления
Глобальное подавление силой
Односторонний прогресс
Баланс сил
Кооперативное развитие
Синтез стратегий
Активные щиты против космического оружия
Власть, зло, некомпетентность и лень
В ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВАХ я плотно придерживался основательной почвы технологической возможности. Здесь, однако, я должен пойти дальше в область политики и человеческих действий. Эта почва более неустойчивая, но технологические факты и эволюционные принципы всё же обеспечивают устойчивые моменты, на которые можно опираться и исследовать территорию.
Гонка технологий, подгоняемая давлением эволюции, несёт нас к беспрецедентным опасностям; нам нужно найти стратегии, чтобы как-то с ними иметь дело. Поскольку мы видим впереди такую огромную опасность, имеет смысл рассмотреть остановку в нашем стремительном движении вперёд. Но как мы это можем сделать?
Сдерживание себя
Как отдельные люди, мы могли бы воздерживаться от исследований, которые ведут по направлению к опасным возможностям. Действительно, большинство людей будет воздерживаться, поскольку большая часть из них – не исследователи в первую очередь. Но эта стратегия не остановит прогресс: в нашем разнообразном мире, другие будут двигать дело вперёд.Локальное подавление
Стратегия личного сдерживания (по крайней мере в этом вопросе) отдаёт простым бездействием. Но как насчёт стратегии локального политического действия, лоббирования законов, запрещающих определённые виды исследования? Это было бы личное действие, направленное на оказание давления на коллективное бездействие. Хотя оно могло бы преуспеть в подавлении исследования в городе, районе, стране или даже союзе стран, эта стратегия не поможет нам получить лидерство, вместо этого она бы позволила какой-то силе вне нашего контроля получить это лидерство. Популярное движение этого сорта может остановить исследование только так, где люди имеют власть, и этот величайший возможный успех просто открыл бы дорогу более репрессивным государствам, чтобы стать лидирующей силой.Там, где затрагивается ядерное оружие, можно доказывать ценность многостороннего разоружения и ненасильственного (или по крайней мере безъядерного) сопротивления. Ядерные вооружения можно использовать, чтобы снести сооружения военного назначения и навести ужас, но они не могут использоваться, чтобы оккупировать территорию и править людьми – не могут прямо. Ядерные вооружения не могли подавить партизанскую войну и социальные беспорядки, поэтому стратегии разоружения и сопротивления имеют определённую долю смысла.
Многостороннее подавление нанотехнологии и ИИ, в отличие от этого, равнялось бы многостороннему разоружению в ситуации, где сопротивление не может работать. Агрессивное государство могло бы использовать эти технологии, чтобы захватывать и властвовать (или истреблять) даже нацию Ганди, или вооружённых и преданных борцов за свободу.
Это заслуживает акцента. Без некоторых новых путей реформирования деспотических государств в мире, простые движения за подавление исследований не могут иметь полного успеха. Без полного успеха, большой успех означал бы несчастья для демократий. Даже если они бы они ни к чему не привели, усилия этого сорта могли бы занять работу и страсть активистов, расточающих редкие человеческие ресурсы на бесплодную стратегию. Более того, усилия по подавлению настроили бы враждебно имеющих отношение к делу исследователей, вызывая столкновения между потенциальными союзниками и растрачивая ещё больше человеческих ресурсов. Эта бесплодность и разделённость заставляет избегать этой стратегии.
Тем не менее подавление имеет привлекательность, которую невозможно отрицать. Оно простое и прямое; "Впереди опасность? Давайте её остановим!" Затем успехи в усилиях по локальному лоббированию обещают краткосрочное вознаграждение: "Впереди опасность? Мы можем её остановить здесь и сейчас, для начала!" Это начало оказалось бы фальстартом, но никто этого бы не заметил. Идея простого подавления кажется вероятным, что совратит многие умы. В конце концов локальное подавление локальной опасности имеет долгую успешную традицию; если остановить тех, кто загрязняет окружающую среду в конкретно взятом месте, например, это сокращает локальное загрязнение. Усилия по локальному подавлению глобальных опасностей кажется аналогичным, однако могут быть другие последствия. Нам будут нужны локальные организации и политическое давление, но они должны быть построены вокруг работоспособной стратегии.
Соглашения глобального подавления
В более многообещающем подходе, мы могли бы применить локальное давление для переговоров о поддающемся проверке запрету на международном уровне. Аналогичная стратегия могла бы иметь шанс контролировать ядерные вооружения. Остановка нанотехнологии и искусственного интеллекта поставило бы проблемы другого порядка, по крайней мере по двум причинам.Во-первых, эти технологии менее хорошо определённые, нежели ядерные вооружения: поскольку данная ядерная технология требует определённые изотопы редких металлов, она имеет отличие от других видов деятельности. Она может быть определена и (в принципе) запрещена. Но современная биохимия ведёт малыми шажками к нанотехнологии, а современная компьютерная технология ведёт малыми шажками к ИИ. Нет никакой определённой линии, которая определяет естественную линию, где нужно остановиться. И поскольку каждое маленькое продвижение будет приносить медицинские, военные и экономические выгоды, как можем мы проводить переговоры по поводу мирового соглашения о том, где остановиться?
Во-вторых, эти технологии более могущественные, чем ядерное оружие: поскольку реакторы и системы вооружения достаточно большие, инспекция могла бы ограничить размеры секретных сил и таким образом ограничить их мощность. Но опасные репликаторы будут микроскопическими, а программы ИИ – нематериальными. Как может кто-то быть уверен, что какая-то лаборатория где-то не находится на краю стратегического прорыва? В долгосрочной перспективе, как может кто-то быть даже уверен, что какой-то хакер в подвале не находится на краю стратегического прорыва? Обычные методы проверки не будут работать, а это делает переговоры и давление по поводу международного запрета просто невозможными.
Давление правильного рода насчёт международных соглашений будут делать наш путь более безопасным, но соглашения просто запрещать опасный прогресс очевидно работать не будет. Снова, локальное давление должно быть частью работоспособной стратегии.
Глобальное подавление силой
Если мирные соглашения не будут работать, кто-то может рассмотреть использование военной силы, чтобы подавить опасные успехи. Но из-за проблемы контроля, военное давление само по себе было бы не достаточно. Чтобы подавить продвижение силой вместо этого потребовало бы, чтобы одна сила победила и оккупировала враждебные силы, вооружённые ядерным оружием – вряд ли безопасная политика. Далее, победившая сила была бы сама главной технологической силой с мощной военной силой и демонстрирующейся готовностью её использовать. Можно ли в этом случае доверять такой силе, чтобы она подавила собственный прогресс? Даже если так, можно ли ей доверять, что она сможет поддерживать бесконечную, вездесущую бдительность по всему миру? Если нет, тогда угрозы в конце концов возникнут в тайне, и в мире, где открытая работа над активными щитами предотвращена. Вероятным результатом будет катастрофа.Военная сила в демократических странах имеет большие выгоды, но военная сила сама по себе не может разрешить нашу проблему. Мы не можем выиграть безопасность с помощью стратегии завоевания и подавления исследований.
Эти стратегии остановки исследования – будь то через личное бездействие, локальное бездействие, договорные соглашения или завоевание мира – всё это выглядит обречённым на провал. Однако противодействие прогрессу будет иметь свою роль, потому что нам будет нужно выборочная, умно нацеленная задержка, чтобы отсрочить угрозы до того, как мы к ним подготовимся. Давление со стороны бдительных активистов будет важным, но чтобы помочь управлять прогрессом, а не остановить его.
Односторонний прогресс
Если попытки подавить исследования по ИИ и нанотехнологии кажутся бесполезными и опасными, чему из противоположного следовать – односторонние как можно больше усилия? Но это также представляет проблемы. Мы в демократиях вероятно не можем производить стратегические прорывы в идеальной секретности. Слишком много людей было бы вовлечено на протяжении слишком многих лет. Поскольку правительство СССР узнало бы о наших усилиях, их реакция оказалась бы очевидной озабоченность, и они бы несомненно рассматривали бы большой прорыв с нашей стороны как большую угрозу. Если нанотехнология была бы разработана как часть секретной военной программы, их информационные аналитики опасались бы разработки тонкого, но решающего оружия, возможно основанного на запрограммированных «микробах». В зависимости от обстоятельств, наши оппоненты могли бы решить атаковать, пока они ещё могут. Важно, чтобы демократии сохраняли лидерство в этих технологиях, но было бы наиболее безопасно, если мы сможем как-то сочетать эту силу с совершенно неугрожающими видами политики.Баланс сил
Если мы следуем любой из вышеназванных стратегий, мы неизбежно вызовем сильный конфликт. Попытки подавить нанотехнологию и ИИ столкнули бы потенциальную силу, которая будет заниматься подавлением, с жизненными интересами исследователей, корпораций, военных учреждений и медицинских пациентов. Попытки достичь одностороннего прогресса в этих технологии столкнёт кооперирующиеся демократии против жизненно важных интересов наших оппонентов. Все стратегии будут вызывать конфликт, но должны ли все стратегии серьёзно раскалывать западные общества и весь мир?В поиске серединного пути, мы могли бы пытаться найти баланс сил, основанный на балансе технологий. Это по-видимому расширило бы ситуацию, которая сохраняла определённую меру мирного сосуществования на протяжении четырёх десятилетий. Но ключевое слово здесь – «по-видимому»: грядущие прорывы будут столь стремительными и дестабилизирующими, чтобы старый баланс продолжал существование. в прошлом, страна могла испытывать технологическое отставание на несколько лет и всё же поддерживать приблизительный военный баланс. Однако, со стремительными репликаторами и продвинутым ИИ, задержка на единственный день могла бы быть фатальной. Стабильный баланс значит слишком много, чтобы на него полагаться.
Кооперативная разработка
В принципе существует способ гарантировать технологический баланс между кооперирующимися демократиями и советским блоком: мы могли бы разрабатывать технологии в кооперации, делясь инструментами и информацией. Хотя это имеет очевидные проблемы, по крайней мере это несколько более практично, чем оно может казаться на первый взгляд.Возможно ли договорить о кооперации? Провалившиеся попытки заключить договоры об эффективном контроле на вооружениями приходят на ум, и кооперация могла бы казаться ещё более сложной и трудной для воплощения. Но действительно ли это так? В контроле над вооружениями каждая сторона пытается предотвратить действия другой; это укрепляет их враждебные отношения. Далее, это возбуждает конфликты внутри каждого лагеря между группами, которые за ограничение вооружений и группами, которые существуют, чтобы производить вооружения. Хуже всего, что переговоры вращаются вокруг слов и их значений, но каждая сторона имеет собственный язык и мотив повернуть значения так, как ей нужно.
Кооперация, напротив, включает работу обеих сторон, над общей целью; это имеет свойство стирать враждебную природу отношений. Далее, это может уменьшить конфликты в пределах каждого лагеря, поскольку совместные усилия создавали бы проекты, а не уничтожали бы их. Наконец, обе стороны обсуждают свои усилия на общем языке – языке математики и диаграмм, используемом в науке и конструировании. Также кооперация имеет чёткие видимые результаты. В середине 1970-х, США и СССР запустили совместный космический полёт, и до тех пор пока политические трения не увеличились, они закладывали предварительные планы на совместную космическую станцию. Это были не отдельные случаи, в космосе и на земле; совместные проекты и технический обмен происходил на протяжении лет. При всех её проблемах, технологическая кооперация доказал по крайней мере, что она не более сложна, чем контроль над вооружениями – возможно даже более проста, учитывая огромные усилия, прикладываемые к последнему.
Любопытно, что там, где затрагивается нанотехнология и ИИ, кооперация и эффективный контроль над вооружениями имели бы базовое сходство. Проверка соглашения по контролю над вооружениями потребовала бы постоянных и детальных инспекций лабораторий с каждой стороны экспертами с другой стороны – отношения, такие же близкие как при самой тесной вообразимой кооперации.
Но чего бы достигла кооперация? Она могла бы гарантировать баланс, но баланс не гарантирует стабильности. Если два вооружённых человека встречают друг друга лицом к лицу с готовым к бою оружием и большим страхом, их силы сбалансированы, но тот, кто выстрелит первым, может убрать угрозу другого. Совместные усилия в развитии технологии, если их тщательно не планировать и не контролировать, дали бы каждой стороне грозное оружие, в то время как обеспечивали бы другой стороне щит. Кто мог бы быть уверен, что ни одна сторона не найдёт способ сделать обезоруживающий удар безнаказанно?
Даже если это можно было бы гарантировать, как насчёт проблемы других сил, а также любителей и случайностей?
В предыдущей главе я описал решение этих проблем: разработка, тестирование и создание активных щитов. Они предлагают новое средство для лечения старой проблемы, и никто ещё не предложил ему возможной альтернативы. Пока кто-нибудь не предложит, кажется мудрым рассмотреть, как их можно было бы построить и могли ли бы они создать возможную стратегию, которая способна работать.
Синтез стратегий
Личное сдерживание, локальные акции, выборочная задержка, международное соглашение, односторонняя сила, и международная кооперация – все эти стратегии могут помочь в наших усилиях по разработке активных щитов.Рассмотрим нашу сегодняшнюю ситуацию. Демократические страны на протяжении десятилетий были ведущими в мире в большинстве областей науки и технологии; мы лидируем сегодня в компьютерных программах и биотехнологии. Вместе мы – ведущая сила. Не видно причин, почему мы не можем поддерживать это лидерство и его использовать.
Как обсуждалось в предыдущей главе, ведущая сила будет способна использовать несколько тактик для управления ассемблерным прорывом. Они включают использование запечатанных ассемблерных лабораторий и ограниченных ассемблеров, и поддержание секретности относительно деталей и начальной разработки ассемблеров. В то время, когда мы будем применять эти (и другие) виды стратегии, мы можем работать, чтобы разработать активные щиты, способные дать нам постоянную защиту против новых опасностей. Это определяет цель. Чтобы её достичь, наилучшей кажется стратегия, состоящая из двух частей.
Первая часть включает деятельность внутри сотрудничающих демократий. Нам нужно поддерживать лидерство, которое для нас достаточно, чтобы спокойно действовать с осторожностью; если мы чувствуем, что нам можем проиграть гонку, мы вполне можем удариться в панику. Продвижение с осторожностью означает разработку надёжных институтов для управления и начальными прорывами и разработкой активных щитов. Те щиты, которые мы разрабатываем, в свою очередь должны разрабатываться так, чтобы помочь нам обеспечить будущее, в котором стоит жить, будущее с местом для разнообразия.
Вторая часть этой стратегии включает стратегии по отношению к сегодняшним враждебным державам. Здесь наша цель должна быть – сохранить инициативу в то время как минимизировать угрозу, которую мы представляем. Технологический баланс не будет работать и мы не сможем себе позволить упустить наше лидерство. Это оставляет силу и лидерство как наш единственный реальный выбор, делая не угрожающую позицию вдвойне сложной, чтобы её достичь. Здесь снова нам нужны стабильные, надёжные институты: если мы можем дать им большую встроенную инерцию относительно их целей, то возможно даже наши оппоненты будут иметь в них меру уверенности.
Чтобы убедить наших оппонентов (и нас самих!), эти институты должны быть настолько открытыми, насколько это возможно, в соответствии с их миссией. Мы можем также суметь построить институты, которые предлагают роль для сотрудничества с Советским Союзом. Предлагая им участие, даже если они откажутся идти на условия, которые мы предложим, мы могли бы предложить какие-то меры для подтверждения наших намерений. Если Советский Союз должен был бы принять, они бы получили общественную ставку в нашем совместном успехе.
Всё же, если демократии будут сильными, когда прорывы подойдут, и если мы будем избегать угроз по отношению к контролю любых государств над своей собственной территорией, то наши оппоненты предположительно не будут видеть никаких преимуществ в атаке. Таким образом мы вероятно можем обойтись без кооперации, если необходимо.
Активные щиты против космических видов вооружений
Может быть полезным рассмотреть, как мы могли бы применить идею активных щитов к более обычным областям. Традиционно, оборона требовала оружия, которое также полезно для нападения. Это – одна причина, почему «оборона» стала значить "способность вести войну", и почему усилия по «обороне» дают противникам причину для опасений. Недавно предложенные виды обороны с космическим базированием расширят эту структуру. Почти любые защитные системы, которые могут разрушать атакующие ракеты, могли бы также разрушать оборону противника – или проводить космическую блокаду, предотвращая построение противником различных видов обороны первым. Такие "виды обороны" попахивают нападением, также как они, по-видимому, и должны, это их работа. И таким образом гонка вооружений собирает себя для следующего опасного прыжка.Должна ли оборона и нападение быть так близко неразрывными? История заставляет казаться, что это так. Стены только задерживают захватчиков, когда их защищают воины, но воины сами могут выйти, чтобы захватить другие земли. Когда мы представляем оружие, мы естественно представляем человеческие руки, которые его нацеливают и человеческую прихоть, решающую, когда стрелять – и история учит нас бояться самого худшего.
Однако сегодня, первый раз в истории, мы научились, как строить защитные системы, которые принципиально отличаются от оружия как такового. Рассмотрим пример базирования в космосе. Мы сейчас можем разработать устройства, которые чувствуют (выглядит так, как будто тысяча ракет запущена только что), оценивать (выглядит так, как попытка удара первыми), и действовать (пытаться разрушить эти ракеты!). Если система будет стрелять только по большим скопищам летящих ракет, то она не может использоваться для нападения или для космической блокады. Ещё лучше, что её можно было бы сделать так, чтобы она была неспособна различать атакующие стороны. Служа стратегическим интересам своих создателей, она не подчинялась бы каждодневному командованию со стороны чьих бы то ни было генералов. Она бы просто делала космос опасным окружением для ракет любой атакующей стороны. Также как море или гряда гор в предыдущих войнах, она бы не угрожала ни одной из сторон, в то время как обеспечивала бы каждую сторону некоторой защитой против другой стороны.
Хотя она бы использовала военные технологии (сенсоры, отслеживающие устройства, лазеры, наводящиеся снаряды и т. п.) оборона не была бы системой оружия, почему её роль была принципиально другой. Системам этого типа нужно было бы отличительное имя: они, в действительности, род активного щита – термин, которые может описать любую автоматическую или полуавтоматическую систему, разработанную для защиты без угрозы. Но защищая обе стороны, не угрожая ни одной, активные щиты могли бы ослабить цикл гонки вооружений.
Технические, экономические и стратегические вопросы, поднимаемые активными щитами сложны, и они могут быть, а могут не быть практическими в предассемблерную эру. Если они практические, то будет несколько возможных подходов к их построению. В одном подходе, сотрудничающие демократии построили бы щиты в одностороннем порядке. Чтобы дать возможность другим нациям удостовериться, что система будет и (что более важно) не будет делать, мы могли бы позволить многосторонние инспекции ключевых конструкций, компонентов, и шагов производства. Нам не нужно выдавать все участвующие технологии, почему "знаю что" не то же самое, что "знаю как". В другом подходе, мы бы строили щиты совместно, ограничивая передачу технологии до минимума, необходимого для кооперации и верификации (используя принципы, обсуждаемые в Примечаниях).