Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- Следующая »
- Последняя >>
Анатолий Дроздов
Рота Его Величества
Пролог
Голос в трубке был по-мальчишечьи звонким.
– Илья Степанович Князев?
– Угу! – подтвердил я, протирая глаза.
– Тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения?
– Наверное! – согласился я.
– Родились в N?
– Вроде. Вы-то кто? – спросил я, завершая процесс пробуждения.
– Нотариус, веду поиск наследника.
– Меня? – не поверил я.
– Именно! – подтвердил обладатель мальчишечьего голоса.
– И чего я унаследовал?
– Дом! – сообщил нотариус.
«От кого?» – хотел спросить я, но прикусил язык. Какая разница? Голодному не важно, кто его кормит.
– Едва вас разыскал, – пожаловался нотариус. – По месту регистрации не значитесь, местожительство неизвестно. Пришлось залезть в базы сотовых, а там лишь инициалы. Вы семнадцатый, кому я звоню. Приезжайте немедленно: срок кончается.
– А деньги? На дорогу?
– Не предусмотрено, – огорчил нотариус, – но я выслал вам пакет. Что в нем, не знаю, доверитель просил передать, возможно, ценные бумаги. Запишите мой адрес…
Поплескавшись под рукомойником, я выбрался из бытовки. Работа на стройке кипела. Ион, заметив меня, показал кулак.
– Работать будешь? – крикнул сердито.
Я покачал головой.
– Почему? – спросил он. – Кушать не надо, да?
– Наследство получил.
– Большое? – заинтересовался он.
– Дом.
– Здесь?
– В райцентре.
– А-а… – протянул он разочарованно. – Будешь ремонтировать, зови!
Я кивнул и выбрался на улицу. «Будешь ремонтировать…» За какие шиши? Я порылся в карманах. Мелочи набралось – как раз доехать к почтамту. На завтрак у нас – свежий воздух… «Что в пакете? – гадал я. – Лучше всего депозитный сертификат на предъявителя – сбыть можно мгновенно. Облигации тоже неплохо, а вот акций в пакете наверняка нет – они обычно бездокументарные…»
Подошел автобус. Я забрался внутрь, купил билет и встал у окна, держась за поручень. Мысли крутились вокруг содержимого пакета. Вот я захожу в банк, протягиваю в окошко депозитные сертификаты или облигации, главное, что протягиваю, а мне взамен – пачки денег! В пятитысячных купюрах. Можно оформить карт-счет, наверняка предложат, но это фигушки. Банкоматы имеют способность зависать, и еще неясно, какие они в райцентре.
Краем сознания я понимал, что грежу, как ребенок, но остановиться не мог. Хроническое безденежье и работа за еду надоели вусмерть. Может ведь человеку повезти? Хотя бы раз в жизни?
…Почтовая служительница, глянув в мой паспорт, ушла в подсобку и вернулась с конвертом. Он оказался тяжелым и плотным на ощупь. Если и впрямь ценные бумаги… Я отошел в сторону и торопливо вскрыл конверт. Газета… Несколько мгновений я оторопело смотрел на «наследство», а затем развернул газету. Отпечатанная на толстой, рыхлой бумаге, она выглядела странно. Ни внешним видом, ни шрифтами, ни размещением статей газета не походила на современные. «Вчера жители Петрограда, а также все подданные Новой России торжественно отметили тезоименитство Его Императорского Величества, Божьей милостью Алексея Второго, – прочел я на первой странице. – Купцы города, пришедшие поздравить Государя, поднесли Помазаннику золотой поднос, полный золотых же червонцев…» Что за хрень?! Я пролистал газету: впечатление усилилось. Авторы статей сообщали о появлении водопровода на Выборгской стороне, приглашали на авиационный праздник, где «публике будут явлены новейшие модели аэропланов», пеняли извозчикам, вздувшим плату за проезд, и предлагали городской управе с этим делом разобраться. Реклама в газете также имелась. Швейная фабрика «Осиная талия» рекомендовала дамам новейшие модели корсетов, парфюмерная фирма «Новая Россия» сообщала о выпуске духов. От содержания текстов несло древним и обветшалым, однако слова были без «ятей» и «еров». Я вернулся на первую страницу и глянул на дату: 12 октября прошлого года. Газета давняя, но не настолько… Я отложил ее и взял конверт. Внутри что-то болталось. Это оказалась монета, большая и тяжелая. На белом кружке красовался профиль немолодого мужчины, по кругу шла надпись: «Б.М.[1] АЛЕКСЕЙ II ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ НОВОРОСС.». Я перевернул кружок. Двуглавый орел с коронами и гербами сжимал в лапах скипетр и державу, ниже шла надпись: «РУБЛЬ 2010 г.». Заинтригованный, я рассмотрел гурт[2]. Надпись присутствовала и здесь: «ЧИСТОГО СЕРЕБРА 17,996 ГР.».
– Что бы это значило? – спросил я вполголоса.
Ответа не последовало. Случившееся походило на розыгрыш, но разыгрывать меня было некому. Илья Князев, появившийся на свет в захудалом городе N, никому в этом мире не был нужен. Оставалось утереться и думать, как добраться к нотариусу. Первым делом добыть денег. Рубля, даже серебряного, не хватит…
– Илья Степанович Князев?
– Угу! – подтвердил я, протирая глаза.
– Тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения?
– Наверное! – согласился я.
– Родились в N?
– Вроде. Вы-то кто? – спросил я, завершая процесс пробуждения.
– Нотариус, веду поиск наследника.
– Меня? – не поверил я.
– Именно! – подтвердил обладатель мальчишечьего голоса.
– И чего я унаследовал?
– Дом! – сообщил нотариус.
«От кого?» – хотел спросить я, но прикусил язык. Какая разница? Голодному не важно, кто его кормит.
– Едва вас разыскал, – пожаловался нотариус. – По месту регистрации не значитесь, местожительство неизвестно. Пришлось залезть в базы сотовых, а там лишь инициалы. Вы семнадцатый, кому я звоню. Приезжайте немедленно: срок кончается.
– А деньги? На дорогу?
– Не предусмотрено, – огорчил нотариус, – но я выслал вам пакет. Что в нем, не знаю, доверитель просил передать, возможно, ценные бумаги. Запишите мой адрес…
Поплескавшись под рукомойником, я выбрался из бытовки. Работа на стройке кипела. Ион, заметив меня, показал кулак.
– Работать будешь? – крикнул сердито.
Я покачал головой.
– Почему? – спросил он. – Кушать не надо, да?
– Наследство получил.
– Большое? – заинтересовался он.
– Дом.
– Здесь?
– В райцентре.
– А-а… – протянул он разочарованно. – Будешь ремонтировать, зови!
Я кивнул и выбрался на улицу. «Будешь ремонтировать…» За какие шиши? Я порылся в карманах. Мелочи набралось – как раз доехать к почтамту. На завтрак у нас – свежий воздух… «Что в пакете? – гадал я. – Лучше всего депозитный сертификат на предъявителя – сбыть можно мгновенно. Облигации тоже неплохо, а вот акций в пакете наверняка нет – они обычно бездокументарные…»
Подошел автобус. Я забрался внутрь, купил билет и встал у окна, держась за поручень. Мысли крутились вокруг содержимого пакета. Вот я захожу в банк, протягиваю в окошко депозитные сертификаты или облигации, главное, что протягиваю, а мне взамен – пачки денег! В пятитысячных купюрах. Можно оформить карт-счет, наверняка предложат, но это фигушки. Банкоматы имеют способность зависать, и еще неясно, какие они в райцентре.
Краем сознания я понимал, что грежу, как ребенок, но остановиться не мог. Хроническое безденежье и работа за еду надоели вусмерть. Может ведь человеку повезти? Хотя бы раз в жизни?
…Почтовая служительница, глянув в мой паспорт, ушла в подсобку и вернулась с конвертом. Он оказался тяжелым и плотным на ощупь. Если и впрямь ценные бумаги… Я отошел в сторону и торопливо вскрыл конверт. Газета… Несколько мгновений я оторопело смотрел на «наследство», а затем развернул газету. Отпечатанная на толстой, рыхлой бумаге, она выглядела странно. Ни внешним видом, ни шрифтами, ни размещением статей газета не походила на современные. «Вчера жители Петрограда, а также все подданные Новой России торжественно отметили тезоименитство Его Императорского Величества, Божьей милостью Алексея Второго, – прочел я на первой странице. – Купцы города, пришедшие поздравить Государя, поднесли Помазаннику золотой поднос, полный золотых же червонцев…» Что за хрень?! Я пролистал газету: впечатление усилилось. Авторы статей сообщали о появлении водопровода на Выборгской стороне, приглашали на авиационный праздник, где «публике будут явлены новейшие модели аэропланов», пеняли извозчикам, вздувшим плату за проезд, и предлагали городской управе с этим делом разобраться. Реклама в газете также имелась. Швейная фабрика «Осиная талия» рекомендовала дамам новейшие модели корсетов, парфюмерная фирма «Новая Россия» сообщала о выпуске духов. От содержания текстов несло древним и обветшалым, однако слова были без «ятей» и «еров». Я вернулся на первую страницу и глянул на дату: 12 октября прошлого года. Газета давняя, но не настолько… Я отложил ее и взял конверт. Внутри что-то болталось. Это оказалась монета, большая и тяжелая. На белом кружке красовался профиль немолодого мужчины, по кругу шла надпись: «Б.М.[1] АЛЕКСЕЙ II ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ НОВОРОСС.». Я перевернул кружок. Двуглавый орел с коронами и гербами сжимал в лапах скипетр и державу, ниже шла надпись: «РУБЛЬ 2010 г.». Заинтригованный, я рассмотрел гурт[2]. Надпись присутствовала и здесь: «ЧИСТОГО СЕРЕБРА 17,996 ГР.».
– Что бы это значило? – спросил я вполголоса.
Ответа не последовало. Случившееся походило на розыгрыш, но разыгрывать меня было некому. Илья Князев, появившийся на свет в захудалом городе N, никому в этом мире не был нужен. Оставалось утереться и думать, как добраться к нотариусу. Первым делом добыть денег. Рубля, даже серебряного, не хватит…
1
Дом был старым. Шиферная крыша, почерневшая от грибка, облупившаяся краска на дощатой обшивке стен, покосившиеся забор и ворота… Я сверился с документом. Табличка с номером на стене дома подтвердила, что адрес тот. Я, конечно же, не рассчитывал на дворец, но действительность оказалась мрачнее. Наследство! Не с нашим счастьем…
Я достал ключи, врученные нотариусом, выбрал нужный и снял замок с калитки. Взялся за ручку. Калитка еле поддалась. Я нажал сильнее; калитка поползла, неохотно открывая проход. Глянув внутрь, я понял причину. Трава во дворе стояла стеной. С улицы траву кто-то обкосил, внутрь давно не заглядывали.
Прокладывая тропу в зарослях, я прошел к дому, открыл еще один замок и вошел. Интерьер глаз не порадовал. Веранда, она же кухня, газовая плита с большим баллоном, стол и табуретка. В самом доме обнаружились две комнаты: гостиная и спальня за дощатой перегородкой. Из мебели имелись стол, буфет и два стула в гостиной, в спальне – железная кровать с никелированными шарами на спинках (не знал, что такие еще сохранились!), шкаф производства пятидесятых годов прошлого века и еще один стул. Тусклые, выцветшие обои на стенах, потолок, подшитый ДВП и крашенный масляной краской. Нищета, даже не замаскированная.
Я бросил сумку на стул и вышел во двор. В сарае обнаружился верстак с тисками и инструментами. Удивительно, но их не растащили. Здесь же нашлась коса – с заржавленным полотном, но вполне исправная, даже с оттянутым лезвием. Я забил плотнее клин между пяткой и косовищем, поправил лезвие и вышел во двор. В колодец двора, образованный строениями, солнце не попадало, трава сохранила влагу. Срезанная косой, она ложилась в ровные, тугие валки. Покончив с двором, я перебрался в огород. Бурьян здесь стоял в рост человека, но не слишком густо – в прошлом году землю пахали. Коса резала траву исправно, я увлекся и забыл о времени. Закончив, забросил косу на плечо и, довольный, направился к дому.
…Старуха стояла во дворе и смотрела на меня, как Мюллер на Штирлица. Или как Штирлиц на Мюллера – это кому как больше нравится. От неожиданности я споткнулся и снял косу с плеча. Под пристальным взглядом прислонил ее к стене сарая.
– Ты кто? – спросила старуха голосом прокурора.
– Илья, – раскололся я.
– Что делаешь?
– Траву кошу.
– По какому праву?
– Ну… – замялся я и, подумав, сказал робко: – Это теперь мой дом.
– Документы! – железным голосом потребовал прокурор.
Я вынес паспорт и свидетельство о наследстве. Старуха изучила паспорт, тщательно сверила фото с оригиналом, затем рассмотрела свидетельство.
– Ты и есть племянник? – спросила уже мягче.
– Двоюродный, – уточнил я.
– Здоровенный какой! – вздохнула она и вернула документы. – Давно приехал?
– Сегодня.
– На могилке был?
«Не знаю, где она», – хотел я ответить, но не решился. Взгляд старухи не сулил доброго.
Я вздохнул и покачал головой.
– Идем! – приказала она.
Я сунул документы в карман и запер дверь.
Мы шли по улице, размытой летним дождем; старуха семенила рядом, то отставая, то забегая вперед. Лужи она осторожно обходила. Я украдкой разглядывал гостью. На ней был ситцевый халат не первой свежести и стоптанные тапки с задником. Серые от седины волосы стянуты в пучок резинкой на затылке. Гостья оказалась не такой старой, как показалось вначале, – лет шестидесяти. Одутловатое лицо, усеянное родинками, сизоватый крупный нос, поджатые губы…
– Простите, – сказал я. – Вас как зовут?
– Глафира, – сообщила она и, подумав, добавила: – Семеновна.
– Дяде вы кто?
– Соседка.
На моем лице, видимо, отразились чувства, потому что Глафира обиделась.
– Да я, если хочешь знать!.. С Павловичем!.. Душа в душу! Сорок лет! Это он мне за домом велел присматривать!
– Извините, Глафира Семеновна, – сказал я искренне. За домом, как я убедился, смотрели истово.
– Пришли, – сообщила она, показывая рукой. – Кладбище.
Мы миновали калитку и стали пробираться меж могил. Они располагались тесно, едва не смыкаясь оградами. На кладбище, как я заметил, упокоились многие поколения горожан: могилы со стороны входа были с коваными оградами и такими же крестами, явно вековой и более давности. Затем шли оградки из арматуры с памятниками из мраморной крошки или крестами из водопроводных труб. И только в дальнем конце стояли костяшки из габбро, обрамленные столбиками с цепями. Глафира подвела меня к холмику в углу.
– Вот! – сказала, всхлипнув. – Встречай, Павлович, племянника.
Павловича передо мной не было. А был песчаный холмик, деревянный крест с табличкой и букетик искусственных цветов, воткнутый прямо в песок. Букетик был свежим, видать, с недавней Радуницы. Глафира нагнулась и стала собирать с могилки обломки веток, налетевшие со старых лип. Затем извлекла откуда-то обгрызенный веник и стала мести вокруг холмика. Словом, делала то, чем обычно занимаются люди на могилах, чтоб как-то скрасить вину перед покойным: он уже там, а ты, деливший с ним дни и годы, еще задержался. С человеком, лежавшим под деревянным крестом, я ничего не делил, я даже не видел его никогда, потому вины не испытывал. Родственнику вздумалось завещать мне дом; спасибо, но я не просил. Что до наследства… Дареному коню в зубы не смотрят.
Глафира закончила с уборкой, перекрестилась и поклонилась кресту. Я последовал ее примеру. Приличия надо соблюдать: о мертвых или хорошо, или ничего.
Глафира выжидательно смотрела на меня.
– Помянем раба божьего? – спросил я.
– Это как водится! – ответила она и взяла меня под руку.
Обратный путь мы преодолели быстрее. В доме Глафира уселась за стол, я достал из сумки бутылку водки, хлеб и нарезанную ветчину в вакуумной упаковке – все купленное в местном гастрономе.
– Богато живешь! – сказала Глафира, разглядывая нарезку. – Где работаешь?
– В фирме, – соврал я.
– Кем?
– Юристом.
– У-у-у… – протянула она. В представлении Глафиры юрист, наверное, был чем-то вроде олигарха. А вот Светка сразу сообразила. «Офисный планктон! – хмыкнула она и добавила: – Большой такой планктонище…»
В буфете нашлись тарелки, вилки и стаканы. Я разлил, и мы выпили, не чокаясь. Глафира пила водку не морщась – привычно.
– Хороший человек был Павлович, – начала она, и я тоскливо приготовился слушать. – Уважительный!
Сколько бывал на похоронах, ни разу не слышал, чтоб о покойниках говорили плохо. Вокруг полно людей злых и непорядочных, подлецов и распутников, пьяниц и домашних тиранов. Умирая, люди теряют дурные свойства, наверное, из-за невозможности их более проявить.
– Слова плохого никому не сказал! Попросишь – никогда не откажет! Забор починить или денег занять, – перечисляла Глафира.
– У него были дети? – перебил я. Наличие других наследников могло создать проблемы.
– Он и женат-то не был! – успокоила Глафира. – Всю жизнь один как перст. Хотя женщины им интересовались, и очень хорошие женщины! – подняла палец соседка. Я понял, кто входил в число «хороших». – Отчего ж нет? Человек тихий, порядочный, непьющий, и должность хорошая – бухгалтер. Я его, бывало, спрашиваю: «Что ж, Павлович, не женишься? Скучно ведь одному?» – «Я тишину люблю! – отвечает. – А женщины – существа шумные». Сказать по правде, было у него здесь, – Глафира повертела пальцем у виска, – всю зарплату на книжки изводил. В область за ними ездил. Бывало, встречаю, а у него полная сумка. Довольный, улыбается. «Глянь, – говорит, – Глаша, какие достал!» – и показывает. Смотрю: «Металлургия»! Зачем, спрашивается, бухгалтеру металлургия?
Я огляделся. Никаких книг в доме не наблюдалось.
– Вот и я спрашивала: «Где ж книги? Все тащишь и тащишь, а в доме пусто». – «Я, – отвечает, – их хорошим людям отдал. Им нужнее». Спрашивается, зачем покупать, чтоб после отдать? Со странностью он был, но добрый. Меня жалел, как муж помер, денег давал… – Глафира всхлипнула.
Я разлил остатки водки по стаканам. Глафира махнула свой и закусила ломтиком ветчины.
– Как в больницу собрался, позвал меня, – сказала со вздохом. – Дал денег и говорит: «Если не вернусь, сделай все по-людски! Отпевание, похороны, поминки – чтоб слова худого не сказали!» Велел за домом присматривать, обнял меня, поцеловал на прощание… – Глафира снова всхлипнула. – Я все сделала, как он велел! Если б знала твой адрес, непременно б телеграмму дала! Ты не в обиде?
Я покрутил головой.
– И вот еще… – Глафира перестала плакать, взгляд ее стал тревожным. – Павлович сказал, что могу взять из дома, что захочу. Я телевизор с холодильником забрала. Они старые – таких давно не делают. Ты – богатый, новые купишь, а мне в память…
Я кивнул, подтверждая, что не в претензии.
– Пойду! – Глафира тяжело поднялась со стула.
– Вы не знаете, – спросил я, – почему он завещал дом мне?
– Наверное, некому более, – предположила соседка. – Я не знала, что он подписал дом, нотариус объявил. Павлович ему приказал так сделать, заплатил за розыск наследника. Предусмотрительный был человек, умный…
Я проводил Глафиру до ворот, вернулся в дом и распаковал сумку. Развесив одежду по спинкам стульев, достал запечатанный конверт: нотариус вручил его вместе со свидетельством. Читать наставления покойного мне не хотелось, и я бросил конверт на стол. На веранде нашлось ведро, я набрал воды в колонке, умылся и почистил зубы. Хотелось спать. Я встал рано, трясся в автобусе, полдня ушло на бумажные дела. А тут еще соседка…
В шкафу обнаружилось постельное белье, с виду чистое, я застелил постель и собирался прилечь, но все же, мучимый совестью, вернулся к столу. Последний долг покойному следовало отдать. В тусклом свете маломощной лампочки конверт выглядел непритязательно: тонкий, потертый. Я оторвал полоску сбоку, достал сложенный листок бумаги, развернул. На листке было только одно слово: «Ищи!»
«Ветра в поле! – подумал я, бросая листок на стол. – Ищите и обрящете!»
Глафира была права насчет странностей…
Я провалился в сон, и мне привиделась Светка. Обнаженная, с дерзко торчащими сосками маленьких грудей, она тянула ко мне руки и зазывно улыбалась. Худшего окончания тяжелого дня и придумать было трудно…
– Пожалуйста! – попросил я. – Не мучь меня больше! У меня нет сил!
– Ты сам не отпускаешь меня! – возразила она.
– Я тебя люблю!
– Я знаю, – вздохнула она. – Я тебя тоже люблю. Но меня больше нет, а ты страдаешь.
– Как же мне быть?
– Не держись за меня! – сказала она. – Забудь! Это единственный выход.
– Ты не обидишься?
– Мне здесь хорошо! – возразила она. – Немножко не хватает тебя, но это временно – я еще не привыкла. Придет время, и ты поймешь. Но это будет не скоро, тебе еще долго.
– Я могу ускорить.
– Глупый! – Она наклонилась и коснулась губами моих глаз. – Какой же ты глупый! Я тебе ускорю! Разлучишь нас навсегда! Живи, любимый! Я тебя очень прошу!
…Мы познакомились на пляже. Стояла жара, весь город устремился к реке, и пляж был полон. Я отыскал свободное местечко и почти сразу заметил девчонку, лежавшую рядом. На пляж я пришел купаться, а не за клубничкой, но Светку не заметить было нельзя. У нее были милое личико, тоненькая фигурка и голубые глаза. Цвет глаз я разглядел позже, поскольку в тот момент их скрывали солнцезащитные очки, вдобавок она лежала, уткнувшись в книгу.
– Присмотрите? – спросил я, сбросив одежду.
Она кивнула, не отрываясь от чтения. Я забрался в реку, с удовольствием поплавал и понырял, доставая дно, и, довольный, вылез на берег. Я пробирался среди распластанных на песке тел, стараясь не наступить на чью-либо руку или ногу, поэтому смотрел вниз. А когда поднял голову…
Жара в тот год выпала на День ВДВ. Центр города заполонили парни в голубых беретах и тельняшках; а также ОМОН, предвкушавший пьяные разборки. Кто знал, что десантура попрется на пляж? Обычно она плещется в фонтанах, но в этот раз или фонтанов не хватило, или парней потянуло на простор. Эти четверо вломились на пляж и сразу заметили Светку – ей, как и мне, не хватило места у воды, мы расположились у самого входа. К моему появлению сцена приставания была в самом разгаре: один голубой берет держал Светку, второй стаскивал с нее плавки, остальные двое комментировали процесс. Светка извивалась, брыкалась, звала на помощь, но на только что переполненном пляже образовалась пустота.
– Мужики! – сказал я десантуре как можно миролюбивей. – Это моя девчонка.
– Ну и вали нах! – посоветовал один из комментаторов.
– Отпустите! – попросил я. – Нехорошо обижать маленьких!
– Тебе же сказали валить! – окрысился комментатор. – Чё непонятного, чмо? Объяснить? – Он встал и замахнулся.
Он еще падал, когда я двинул по шее того, кто держал Светку. Десантник разжал руки и сел на песок. Любитель женских плавок получил коленом в подбородок и грохнулся на спину. Я вернул плавки на место и оттолкнул Светку в сторону: десантура, опомнившись, пошла в бой.
Трезвые, они б смололи меня в фарш – ВДВ есть ВДВ, своих они дрючат не по-детски – приходилось видеть. Однако перед пляжем ребята посидели – и хорошо, потому двигались медленно, замахивались широко. Все равно мне пришлось туго. Они вцепились в меня, как лайки в медведя: стоило одному упасть, как на его месте возникал следующий. Алкоголь сделал их нечувствительными к боли; удар, который отключил бы трезвого, пьяного лишь притормаживал. Я сбил костяшки пальцев на правой руке, мне рассадили скулу и навешали синяков, я устал и стал оглядываться, прикидывая, куда бежать. Светки поблизости не было, а судьба прочих отдыхающих меня не волновала.
К счастью, второго августа, в День ВДВ, полиция в России стоит на ушах, потому найти ее легче. Светка нашла. Набежавший ОМОН упаковал обидчиков, а заодно и меня – до выяснения обстоятельств…
В обезьяннике я просидел недолго – часа полтора. Меня отвели в кабинет, где за столом, заваленным бумагами, восседал моложавый майор и читал составленный дежурным протокол.
– Так! – сказал он, поднимая глаза на меня. – Хулиганим, значит?
– Защищаем граждан! – возразил я.
Майор хмыкнул:
– Знаем мы таких защитников! Присаживайся.
Я подчинился. Майор отложил протокол, взял лежавший перед ним бумажник и стал его потрошить. Бумажник был мой. Извлеченные на свет божий документы, деньги и прочее майор раскладывал перед собой. Затем взял паспорт, полистал и улыбнулся:
– С днем рождения, Илья Степанович!
– Спасибо! – сказал я, трогая скулу. – Уже отметил.
– Четырех десантников уложил! – сказал майор. – Хорошо повеселился!
– Они были пьяные, – уточнил я.
– А вот мои парни еле справились! – возразил майор. – Не скромничай. – Он взял извлеченную из бумажника фотографию, изучил, затем показал мне: – Ты где?
– Крайний справа.
– Ага! – сказал майор. – Краповый берет! Суду все ясно. А вот это орден Мужества?
Я подтвердил.
– Крап твой или прибарахлился?
Я только хмыкнул. Попробовал бы кто надеть крап не по заслугам! Убить не убили бы, но здоровье подпортили б.
– Сдал испытания с первого раза? – продолжал допытываться майор.
– Вообще не сдал! В последнем бою вырубили.
Это было правдой. В финале испытаний претендентов на краповый берет ждет самое трудное: четыре рукопашных боя подряд – и каждый со свежим «краповиком». Выдержать их невероятно трудно. Потому существует негласное правило: претендента бить, но не мочить. Висюков меня мочил: он поклялся, что я не получу берет, и слово сдержал. Не любил он меня…
– Откуда крап? – все не отставал майор.
– Совет краповых беретов постановил выдать. В связи с невозможностью сдать испытания из-за полученного ранения.
– Понятно, – сказал майор и стал запихивать бумаги обратно. – Я вот дважды сдавал, и оба раза неудачно. Одного не пойму: почему такой парень, как ты, вместо того чтоб служить у нас, сидит в занюханной конторе? Много платят?
– Если бы!
– Тогда в чем вопрос? Ты же дипломированный юрист, стал бы лейтенантом! Сразу!
– Уже предлагали, – буркнул я. Майор стал меня раздражать.
– Ладно! – Он протянул бумажник. – Свободен!
Я взял и пошел к двери.
– Эй, прапорщик! – окликнул он.
Я оглянулся.
– Орден хоть не пропил?
– Нет! – ответил я. – Лежит в тумбочке.
– Ордена носить надо, а не складывать в тумбочки, – буркнул он. – Иди!
…Светка ждала меня на улице.
– Что так долго? – спросила сердито.
– Устанавливали личность, – пояснил я.
– Лучше б людей от хулиганов охраняли! – Она шагнула ближе и потрогала ссадину на моей скуле. – Больно?
– Терпимо, – сказал я.
– Далеко живешь?
– Две остановки.
– Вот и хорошо! – улыбнулась она. – А то моя общага на краю города.
Я смотрел недоуменно.
– Тебя ж лечить надо! – пояснила она и вдруг насупилась: – Или нет?
– Надо! – подтвердил я торопливо. – Очень надо!
– Идем! – Она взяла меня под руку.
Назавтра я перевез ее к себе. Мне понравилось быть пациентом, а ей – доктором. Через месяц мы отнесли заявление в загс и стали готовиться к семейной жизни. Стипендии студентки и зарплаты юриста – офисного планктона – было маловато, я стал подрабатывать вечерами. Потому не сопроводил ее к вокзалу: Светка ехала повидать отца. Поезд отходил поздно, она вышла на остановку и стала ждать автобус. Она не заметила джип, мчавшийся по встречной, она смотрела в другую сторону. У обдолбанной суки, сидевшей за рулем, отказали мозги, она крутанула руль, джип вильнул влево и влетел в остановку. Никелированным кенгурятником джип, как танк, снес ограждение и единственного человека, стоявшего на остановке. Света умерла мгновенно, она, наверное, даже испугаться не успела…
Виновную искать не пришлось – она отключилась прямо в машине. В ходе разбирательства выяснилось: дочь местного олигарха. Дело с ходу попытались замять, но не вышло. Кто-то (тогда я не знал, кто) вывесил историю на популярном форуме – с подробностями и фото. Поднялся шум, подключилась пресса – суд состоялся. Только то, что не смогли связи, сделали деньги и ушлый адвокат. Меня не признали участником процесса, как я ни умолял. Мы ведь не успели со Светой расписаться. Потерпевшим определили отца Светки, а с ним адвокат поговорил… Убедить алкоголика нетрудно – это вопрос денег, причем не слишком больших. Я умолял Светкиного отца, но на суде он заявил, что претензий не имеет. Прокурор тут же попросил для виновной два года колонии, судья с ним согласился, добавив к сроку «условно». Ликующая родня увела осужденную, я вышел на улицу и закурил. С третьей попытки – руки дрожали. В этот момент меня тронули за плечо. Это был знакомый майор.
– Теперь ты понимаешь, почему я не с вами? – спросил я.
– Знал бы ты, чего стоил этот суд! – вздохнул он. – Дело дважды закрывали. Если б не Интернет…
– Ваша работа?
Он кивнул.
– Если б за рулем был мужик… – начал я.
– Он не дожил бы до суда! Знаю! – сказал он. – И очень рад, что оказалась баба. Мотать срок из-за всякой падали? Этой суке недолго осталось – сидит на игле. Пытались лечить – бесполезно. Тюрьма могла ее спасти – там нет наркоты. Они перехитрили сами себя. Суд не наказал – бог накажет. Сдохнет, причем скоро! Если тебя это утешит…
– Не утешит, – сказал я.
Я не врал: меня не утешил бы даже расстрел. Вернуть Свету он не мог. Мы с ней как-то мгновенно срослись. Она любила меня поддразнивать, называла офисным планктоном, я делал вид, что сержусь, хотя на самом деле просто млел. Нас ждало простое, непритязательное счастье: работа, много работы, ипотека, дети, строгая экономия, но это мало значило по сравнению с тем, что мы были вместе. Смерть оторвала ее от меня – с мясом. Я не мог работать в полную силу – и меня уволили. Платить за квартиру стало не по карману, и я перебрался в угол для гастарбайтеров. Я помогал им на стройке – бесплатно не кормили. Деньги таяли, я стал продавать вещи. Мне нужно было дождаться суда. Сначала я продал машину. Много за нее не дали – слишком старая. Пришлось продать и ноутбук. Получив письмо нотариуса, я продал сотовый – последнюю ценную вещь, что у меня оставалась. Вырученных денег хватило на билет, госпошлину и немудреную еду. Глафира зря считала меня богатым. У меня был только этот дом, который следовало немедленно сбыть с рук. Я понимал, что дом в райцентре не стоит дорого, тем более такой, но что-то он все же стоил. На билет в один конец – куда-нибудь подальше, должно хватить.
Я достал ключи, врученные нотариусом, выбрал нужный и снял замок с калитки. Взялся за ручку. Калитка еле поддалась. Я нажал сильнее; калитка поползла, неохотно открывая проход. Глянув внутрь, я понял причину. Трава во дворе стояла стеной. С улицы траву кто-то обкосил, внутрь давно не заглядывали.
Прокладывая тропу в зарослях, я прошел к дому, открыл еще один замок и вошел. Интерьер глаз не порадовал. Веранда, она же кухня, газовая плита с большим баллоном, стол и табуретка. В самом доме обнаружились две комнаты: гостиная и спальня за дощатой перегородкой. Из мебели имелись стол, буфет и два стула в гостиной, в спальне – железная кровать с никелированными шарами на спинках (не знал, что такие еще сохранились!), шкаф производства пятидесятых годов прошлого века и еще один стул. Тусклые, выцветшие обои на стенах, потолок, подшитый ДВП и крашенный масляной краской. Нищета, даже не замаскированная.
Я бросил сумку на стул и вышел во двор. В сарае обнаружился верстак с тисками и инструментами. Удивительно, но их не растащили. Здесь же нашлась коса – с заржавленным полотном, но вполне исправная, даже с оттянутым лезвием. Я забил плотнее клин между пяткой и косовищем, поправил лезвие и вышел во двор. В колодец двора, образованный строениями, солнце не попадало, трава сохранила влагу. Срезанная косой, она ложилась в ровные, тугие валки. Покончив с двором, я перебрался в огород. Бурьян здесь стоял в рост человека, но не слишком густо – в прошлом году землю пахали. Коса резала траву исправно, я увлекся и забыл о времени. Закончив, забросил косу на плечо и, довольный, направился к дому.
…Старуха стояла во дворе и смотрела на меня, как Мюллер на Штирлица. Или как Штирлиц на Мюллера – это кому как больше нравится. От неожиданности я споткнулся и снял косу с плеча. Под пристальным взглядом прислонил ее к стене сарая.
– Ты кто? – спросила старуха голосом прокурора.
– Илья, – раскололся я.
– Что делаешь?
– Траву кошу.
– По какому праву?
– Ну… – замялся я и, подумав, сказал робко: – Это теперь мой дом.
– Документы! – железным голосом потребовал прокурор.
Я вынес паспорт и свидетельство о наследстве. Старуха изучила паспорт, тщательно сверила фото с оригиналом, затем рассмотрела свидетельство.
– Ты и есть племянник? – спросила уже мягче.
– Двоюродный, – уточнил я.
– Здоровенный какой! – вздохнула она и вернула документы. – Давно приехал?
– Сегодня.
– На могилке был?
«Не знаю, где она», – хотел я ответить, но не решился. Взгляд старухи не сулил доброго.
Я вздохнул и покачал головой.
– Идем! – приказала она.
Я сунул документы в карман и запер дверь.
Мы шли по улице, размытой летним дождем; старуха семенила рядом, то отставая, то забегая вперед. Лужи она осторожно обходила. Я украдкой разглядывал гостью. На ней был ситцевый халат не первой свежести и стоптанные тапки с задником. Серые от седины волосы стянуты в пучок резинкой на затылке. Гостья оказалась не такой старой, как показалось вначале, – лет шестидесяти. Одутловатое лицо, усеянное родинками, сизоватый крупный нос, поджатые губы…
– Простите, – сказал я. – Вас как зовут?
– Глафира, – сообщила она и, подумав, добавила: – Семеновна.
– Дяде вы кто?
– Соседка.
На моем лице, видимо, отразились чувства, потому что Глафира обиделась.
– Да я, если хочешь знать!.. С Павловичем!.. Душа в душу! Сорок лет! Это он мне за домом велел присматривать!
– Извините, Глафира Семеновна, – сказал я искренне. За домом, как я убедился, смотрели истово.
– Пришли, – сообщила она, показывая рукой. – Кладбище.
Мы миновали калитку и стали пробираться меж могил. Они располагались тесно, едва не смыкаясь оградами. На кладбище, как я заметил, упокоились многие поколения горожан: могилы со стороны входа были с коваными оградами и такими же крестами, явно вековой и более давности. Затем шли оградки из арматуры с памятниками из мраморной крошки или крестами из водопроводных труб. И только в дальнем конце стояли костяшки из габбро, обрамленные столбиками с цепями. Глафира подвела меня к холмику в углу.
– Вот! – сказала, всхлипнув. – Встречай, Павлович, племянника.
Павловича передо мной не было. А был песчаный холмик, деревянный крест с табличкой и букетик искусственных цветов, воткнутый прямо в песок. Букетик был свежим, видать, с недавней Радуницы. Глафира нагнулась и стала собирать с могилки обломки веток, налетевшие со старых лип. Затем извлекла откуда-то обгрызенный веник и стала мести вокруг холмика. Словом, делала то, чем обычно занимаются люди на могилах, чтоб как-то скрасить вину перед покойным: он уже там, а ты, деливший с ним дни и годы, еще задержался. С человеком, лежавшим под деревянным крестом, я ничего не делил, я даже не видел его никогда, потому вины не испытывал. Родственнику вздумалось завещать мне дом; спасибо, но я не просил. Что до наследства… Дареному коню в зубы не смотрят.
Глафира закончила с уборкой, перекрестилась и поклонилась кресту. Я последовал ее примеру. Приличия надо соблюдать: о мертвых или хорошо, или ничего.
Глафира выжидательно смотрела на меня.
– Помянем раба божьего? – спросил я.
– Это как водится! – ответила она и взяла меня под руку.
Обратный путь мы преодолели быстрее. В доме Глафира уселась за стол, я достал из сумки бутылку водки, хлеб и нарезанную ветчину в вакуумной упаковке – все купленное в местном гастрономе.
– Богато живешь! – сказала Глафира, разглядывая нарезку. – Где работаешь?
– В фирме, – соврал я.
– Кем?
– Юристом.
– У-у-у… – протянула она. В представлении Глафиры юрист, наверное, был чем-то вроде олигарха. А вот Светка сразу сообразила. «Офисный планктон! – хмыкнула она и добавила: – Большой такой планктонище…»
В буфете нашлись тарелки, вилки и стаканы. Я разлил, и мы выпили, не чокаясь. Глафира пила водку не морщась – привычно.
– Хороший человек был Павлович, – начала она, и я тоскливо приготовился слушать. – Уважительный!
Сколько бывал на похоронах, ни разу не слышал, чтоб о покойниках говорили плохо. Вокруг полно людей злых и непорядочных, подлецов и распутников, пьяниц и домашних тиранов. Умирая, люди теряют дурные свойства, наверное, из-за невозможности их более проявить.
– Слова плохого никому не сказал! Попросишь – никогда не откажет! Забор починить или денег занять, – перечисляла Глафира.
– У него были дети? – перебил я. Наличие других наследников могло создать проблемы.
– Он и женат-то не был! – успокоила Глафира. – Всю жизнь один как перст. Хотя женщины им интересовались, и очень хорошие женщины! – подняла палец соседка. Я понял, кто входил в число «хороших». – Отчего ж нет? Человек тихий, порядочный, непьющий, и должность хорошая – бухгалтер. Я его, бывало, спрашиваю: «Что ж, Павлович, не женишься? Скучно ведь одному?» – «Я тишину люблю! – отвечает. – А женщины – существа шумные». Сказать по правде, было у него здесь, – Глафира повертела пальцем у виска, – всю зарплату на книжки изводил. В область за ними ездил. Бывало, встречаю, а у него полная сумка. Довольный, улыбается. «Глянь, – говорит, – Глаша, какие достал!» – и показывает. Смотрю: «Металлургия»! Зачем, спрашивается, бухгалтеру металлургия?
Я огляделся. Никаких книг в доме не наблюдалось.
– Вот и я спрашивала: «Где ж книги? Все тащишь и тащишь, а в доме пусто». – «Я, – отвечает, – их хорошим людям отдал. Им нужнее». Спрашивается, зачем покупать, чтоб после отдать? Со странностью он был, но добрый. Меня жалел, как муж помер, денег давал… – Глафира всхлипнула.
Я разлил остатки водки по стаканам. Глафира махнула свой и закусила ломтиком ветчины.
– Как в больницу собрался, позвал меня, – сказала со вздохом. – Дал денег и говорит: «Если не вернусь, сделай все по-людски! Отпевание, похороны, поминки – чтоб слова худого не сказали!» Велел за домом присматривать, обнял меня, поцеловал на прощание… – Глафира снова всхлипнула. – Я все сделала, как он велел! Если б знала твой адрес, непременно б телеграмму дала! Ты не в обиде?
Я покрутил головой.
– И вот еще… – Глафира перестала плакать, взгляд ее стал тревожным. – Павлович сказал, что могу взять из дома, что захочу. Я телевизор с холодильником забрала. Они старые – таких давно не делают. Ты – богатый, новые купишь, а мне в память…
Я кивнул, подтверждая, что не в претензии.
– Пойду! – Глафира тяжело поднялась со стула.
– Вы не знаете, – спросил я, – почему он завещал дом мне?
– Наверное, некому более, – предположила соседка. – Я не знала, что он подписал дом, нотариус объявил. Павлович ему приказал так сделать, заплатил за розыск наследника. Предусмотрительный был человек, умный…
Я проводил Глафиру до ворот, вернулся в дом и распаковал сумку. Развесив одежду по спинкам стульев, достал запечатанный конверт: нотариус вручил его вместе со свидетельством. Читать наставления покойного мне не хотелось, и я бросил конверт на стол. На веранде нашлось ведро, я набрал воды в колонке, умылся и почистил зубы. Хотелось спать. Я встал рано, трясся в автобусе, полдня ушло на бумажные дела. А тут еще соседка…
В шкафу обнаружилось постельное белье, с виду чистое, я застелил постель и собирался прилечь, но все же, мучимый совестью, вернулся к столу. Последний долг покойному следовало отдать. В тусклом свете маломощной лампочки конверт выглядел непритязательно: тонкий, потертый. Я оторвал полоску сбоку, достал сложенный листок бумаги, развернул. На листке было только одно слово: «Ищи!»
«Ветра в поле! – подумал я, бросая листок на стол. – Ищите и обрящете!»
Глафира была права насчет странностей…
Я провалился в сон, и мне привиделась Светка. Обнаженная, с дерзко торчащими сосками маленьких грудей, она тянула ко мне руки и зазывно улыбалась. Худшего окончания тяжелого дня и придумать было трудно…
* * *
Проснулся я на рассвете и некоторое время лежал, прислушиваясь. Было непривычно тихо – до глухоты в ушах. В большом городе я отвык от тишины. Там постоянно что-то шумело, если не машины под окном, то соседи сверху или вода в трубах… Вставать мне не хотелось, жить – тоже. Светка мучила меня всю ночь. Приходила, садилась на край койки и, улыбаясь, расстегивала блузку. Я протягивал руки, но она отодвигалась, грозя мне пальцем. Я пытался встать, но тело не подчинялось. От горечи я заплакал.– Пожалуйста! – попросил я. – Не мучь меня больше! У меня нет сил!
– Ты сам не отпускаешь меня! – возразила она.
– Я тебя люблю!
– Я знаю, – вздохнула она. – Я тебя тоже люблю. Но меня больше нет, а ты страдаешь.
– Как же мне быть?
– Не держись за меня! – сказала она. – Забудь! Это единственный выход.
– Ты не обидишься?
– Мне здесь хорошо! – возразила она. – Немножко не хватает тебя, но это временно – я еще не привыкла. Придет время, и ты поймешь. Но это будет не скоро, тебе еще долго.
– Я могу ускорить.
– Глупый! – Она наклонилась и коснулась губами моих глаз. – Какой же ты глупый! Я тебе ускорю! Разлучишь нас навсегда! Живи, любимый! Я тебя очень прошу!
…Мы познакомились на пляже. Стояла жара, весь город устремился к реке, и пляж был полон. Я отыскал свободное местечко и почти сразу заметил девчонку, лежавшую рядом. На пляж я пришел купаться, а не за клубничкой, но Светку не заметить было нельзя. У нее были милое личико, тоненькая фигурка и голубые глаза. Цвет глаз я разглядел позже, поскольку в тот момент их скрывали солнцезащитные очки, вдобавок она лежала, уткнувшись в книгу.
– Присмотрите? – спросил я, сбросив одежду.
Она кивнула, не отрываясь от чтения. Я забрался в реку, с удовольствием поплавал и понырял, доставая дно, и, довольный, вылез на берег. Я пробирался среди распластанных на песке тел, стараясь не наступить на чью-либо руку или ногу, поэтому смотрел вниз. А когда поднял голову…
Жара в тот год выпала на День ВДВ. Центр города заполонили парни в голубых беретах и тельняшках; а также ОМОН, предвкушавший пьяные разборки. Кто знал, что десантура попрется на пляж? Обычно она плещется в фонтанах, но в этот раз или фонтанов не хватило, или парней потянуло на простор. Эти четверо вломились на пляж и сразу заметили Светку – ей, как и мне, не хватило места у воды, мы расположились у самого входа. К моему появлению сцена приставания была в самом разгаре: один голубой берет держал Светку, второй стаскивал с нее плавки, остальные двое комментировали процесс. Светка извивалась, брыкалась, звала на помощь, но на только что переполненном пляже образовалась пустота.
– Мужики! – сказал я десантуре как можно миролюбивей. – Это моя девчонка.
– Ну и вали нах! – посоветовал один из комментаторов.
– Отпустите! – попросил я. – Нехорошо обижать маленьких!
– Тебе же сказали валить! – окрысился комментатор. – Чё непонятного, чмо? Объяснить? – Он встал и замахнулся.
Он еще падал, когда я двинул по шее того, кто держал Светку. Десантник разжал руки и сел на песок. Любитель женских плавок получил коленом в подбородок и грохнулся на спину. Я вернул плавки на место и оттолкнул Светку в сторону: десантура, опомнившись, пошла в бой.
Трезвые, они б смололи меня в фарш – ВДВ есть ВДВ, своих они дрючат не по-детски – приходилось видеть. Однако перед пляжем ребята посидели – и хорошо, потому двигались медленно, замахивались широко. Все равно мне пришлось туго. Они вцепились в меня, как лайки в медведя: стоило одному упасть, как на его месте возникал следующий. Алкоголь сделал их нечувствительными к боли; удар, который отключил бы трезвого, пьяного лишь притормаживал. Я сбил костяшки пальцев на правой руке, мне рассадили скулу и навешали синяков, я устал и стал оглядываться, прикидывая, куда бежать. Светки поблизости не было, а судьба прочих отдыхающих меня не волновала.
К счастью, второго августа, в День ВДВ, полиция в России стоит на ушах, потому найти ее легче. Светка нашла. Набежавший ОМОН упаковал обидчиков, а заодно и меня – до выяснения обстоятельств…
В обезьяннике я просидел недолго – часа полтора. Меня отвели в кабинет, где за столом, заваленным бумагами, восседал моложавый майор и читал составленный дежурным протокол.
– Так! – сказал он, поднимая глаза на меня. – Хулиганим, значит?
– Защищаем граждан! – возразил я.
Майор хмыкнул:
– Знаем мы таких защитников! Присаживайся.
Я подчинился. Майор отложил протокол, взял лежавший перед ним бумажник и стал его потрошить. Бумажник был мой. Извлеченные на свет божий документы, деньги и прочее майор раскладывал перед собой. Затем взял паспорт, полистал и улыбнулся:
– С днем рождения, Илья Степанович!
– Спасибо! – сказал я, трогая скулу. – Уже отметил.
– Четырех десантников уложил! – сказал майор. – Хорошо повеселился!
– Они были пьяные, – уточнил я.
– А вот мои парни еле справились! – возразил майор. – Не скромничай. – Он взял извлеченную из бумажника фотографию, изучил, затем показал мне: – Ты где?
– Крайний справа.
– Ага! – сказал майор. – Краповый берет! Суду все ясно. А вот это орден Мужества?
Я подтвердил.
– Крап твой или прибарахлился?
Я только хмыкнул. Попробовал бы кто надеть крап не по заслугам! Убить не убили бы, но здоровье подпортили б.
– Сдал испытания с первого раза? – продолжал допытываться майор.
– Вообще не сдал! В последнем бою вырубили.
Это было правдой. В финале испытаний претендентов на краповый берет ждет самое трудное: четыре рукопашных боя подряд – и каждый со свежим «краповиком». Выдержать их невероятно трудно. Потому существует негласное правило: претендента бить, но не мочить. Висюков меня мочил: он поклялся, что я не получу берет, и слово сдержал. Не любил он меня…
– Откуда крап? – все не отставал майор.
– Совет краповых беретов постановил выдать. В связи с невозможностью сдать испытания из-за полученного ранения.
– Понятно, – сказал майор и стал запихивать бумаги обратно. – Я вот дважды сдавал, и оба раза неудачно. Одного не пойму: почему такой парень, как ты, вместо того чтоб служить у нас, сидит в занюханной конторе? Много платят?
– Если бы!
– Тогда в чем вопрос? Ты же дипломированный юрист, стал бы лейтенантом! Сразу!
– Уже предлагали, – буркнул я. Майор стал меня раздражать.
– Ладно! – Он протянул бумажник. – Свободен!
Я взял и пошел к двери.
– Эй, прапорщик! – окликнул он.
Я оглянулся.
– Орден хоть не пропил?
– Нет! – ответил я. – Лежит в тумбочке.
– Ордена носить надо, а не складывать в тумбочки, – буркнул он. – Иди!
…Светка ждала меня на улице.
– Что так долго? – спросила сердито.
– Устанавливали личность, – пояснил я.
– Лучше б людей от хулиганов охраняли! – Она шагнула ближе и потрогала ссадину на моей скуле. – Больно?
– Терпимо, – сказал я.
– Далеко живешь?
– Две остановки.
– Вот и хорошо! – улыбнулась она. – А то моя общага на краю города.
Я смотрел недоуменно.
– Тебя ж лечить надо! – пояснила она и вдруг насупилась: – Или нет?
– Надо! – подтвердил я торопливо. – Очень надо!
– Идем! – Она взяла меня под руку.
Назавтра я перевез ее к себе. Мне понравилось быть пациентом, а ей – доктором. Через месяц мы отнесли заявление в загс и стали готовиться к семейной жизни. Стипендии студентки и зарплаты юриста – офисного планктона – было маловато, я стал подрабатывать вечерами. Потому не сопроводил ее к вокзалу: Светка ехала повидать отца. Поезд отходил поздно, она вышла на остановку и стала ждать автобус. Она не заметила джип, мчавшийся по встречной, она смотрела в другую сторону. У обдолбанной суки, сидевшей за рулем, отказали мозги, она крутанула руль, джип вильнул влево и влетел в остановку. Никелированным кенгурятником джип, как танк, снес ограждение и единственного человека, стоявшего на остановке. Света умерла мгновенно, она, наверное, даже испугаться не успела…
Виновную искать не пришлось – она отключилась прямо в машине. В ходе разбирательства выяснилось: дочь местного олигарха. Дело с ходу попытались замять, но не вышло. Кто-то (тогда я не знал, кто) вывесил историю на популярном форуме – с подробностями и фото. Поднялся шум, подключилась пресса – суд состоялся. Только то, что не смогли связи, сделали деньги и ушлый адвокат. Меня не признали участником процесса, как я ни умолял. Мы ведь не успели со Светой расписаться. Потерпевшим определили отца Светки, а с ним адвокат поговорил… Убедить алкоголика нетрудно – это вопрос денег, причем не слишком больших. Я умолял Светкиного отца, но на суде он заявил, что претензий не имеет. Прокурор тут же попросил для виновной два года колонии, судья с ним согласился, добавив к сроку «условно». Ликующая родня увела осужденную, я вышел на улицу и закурил. С третьей попытки – руки дрожали. В этот момент меня тронули за плечо. Это был знакомый майор.
– Теперь ты понимаешь, почему я не с вами? – спросил я.
– Знал бы ты, чего стоил этот суд! – вздохнул он. – Дело дважды закрывали. Если б не Интернет…
– Ваша работа?
Он кивнул.
– Если б за рулем был мужик… – начал я.
– Он не дожил бы до суда! Знаю! – сказал он. – И очень рад, что оказалась баба. Мотать срок из-за всякой падали? Этой суке недолго осталось – сидит на игле. Пытались лечить – бесполезно. Тюрьма могла ее спасти – там нет наркоты. Они перехитрили сами себя. Суд не наказал – бог накажет. Сдохнет, причем скоро! Если тебя это утешит…
– Не утешит, – сказал я.
Я не врал: меня не утешил бы даже расстрел. Вернуть Свету он не мог. Мы с ней как-то мгновенно срослись. Она любила меня поддразнивать, называла офисным планктоном, я делал вид, что сержусь, хотя на самом деле просто млел. Нас ждало простое, непритязательное счастье: работа, много работы, ипотека, дети, строгая экономия, но это мало значило по сравнению с тем, что мы были вместе. Смерть оторвала ее от меня – с мясом. Я не мог работать в полную силу – и меня уволили. Платить за квартиру стало не по карману, и я перебрался в угол для гастарбайтеров. Я помогал им на стройке – бесплатно не кормили. Деньги таяли, я стал продавать вещи. Мне нужно было дождаться суда. Сначала я продал машину. Много за нее не дали – слишком старая. Пришлось продать и ноутбук. Получив письмо нотариуса, я продал сотовый – последнюю ценную вещь, что у меня оставалась. Вырученных денег хватило на билет, госпошлину и немудреную еду. Глафира зря считала меня богатым. У меня был только этот дом, который следовало немедленно сбыть с рук. Я понимал, что дом в райцентре не стоит дорого, тем более такой, но что-то он все же стоил. На билет в один конец – куда-нибудь подальше, должно хватить.