Надежда рая... Жуковскому Пушкин писал: "Вижу по газетам, что Перовский у вас. Счастливец! он видел и Рим, и Везувий". Письма В.А.Перовского с восторгами об увиденном в Италии были опубликованы незадолго до этого в "Северных цветах". А Жуковский советовал Пушкину не только прооперироваться, но и делать быстрей "Годунова". При наличии "правильной" пьесы легче-де будет помочь автору.
Пушкин мечется. Он хочет всем доверять и не может никому. "На свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода,- пишет он Осиповой.- Вы научили меня ценить всю прелесть первой". И в то же время:
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Он за и против, он левый и правый, он конформист и диссидент, одним словом, он Пушкин, и они его не понимают. Он устал. Современник, встречавший его в это время, говорит: "...на нем был виден отпечаток грусти...". Поэзия Пушкину надоела: "...на все мои стихи я гляжу довольно равнодушно, как на старые проказы". Он пишет Анне Керн в конце сентября: "Пусть сама судьба распоряжается моей жизнью; я ни во что не хочу вмешиваться". Между тем это лишь поза, игра, кокетство. Он спешит успокоить знакомых в Петербурге, что они не зря за него хлопотали: быть по сему, осенью он съездит в Псков. В голове его созревает компромиссный вариант, следующая попытка. Но прежде чем перейти к новому замыслу Пушкина выбраться за границу, скажем еще об одной встрече со старым приятелем, которая состоялась неподалеку от Михайловского.
Помещик Пещуров, взявший на себя негласное наблюдение за поэтом, сообщил своему племяннику в Париж, что общается с Пушкиным. Племянник собирался навестить дядю по дороге из-за границы домой. Это был лицейский товарищ и тезка поэта Александр Горчаков, дипломат, ставший впоследствии министром иностранных дел Российской империи, канцлером. Однокашников многое разделяло, но и объединяло многое. Они общались не раз в Петербурге во время приездов Горчакова из-за границы, хотя особой близости и доверия у Пушкина к нему не было.
Как Пущин и Дельвиг, Горчаков не побоялся увидеться с опальным приятелем, хотя многие это делать опасались. Знающий общую ситуацию Александр Тургенев, близкий Пушкину человек, уговаривал Пущина не ехать в Михайловское, ибо это может ему повредить. А потом советовал Вяземскому прекратить переписку с Пушкиным, чтобы не повредить ему и себе. Сам Тургенев вполне следовал в это время своему правилу. Горчаков же, хотя и не заехал в Михайловское, сославшись на простуду, встретился с Пушкиным, несмотря на предупреждение своего дяди о том, что поэт находится под надзором.
Встреча с Горчаковым могла бы стать, как нам кажется, переломным моментом в жизни Пушкина. Горчаков уже был влиятельной фигурой в Министерстве иностранных дел и вообще в русской дипломатии. Он находился в Вене, когда туда приехал царь и при нем Бенкендорф. Горчаков отказался выслушивать назидания Бенкендорфа, и скоро в его досье появилась запись: "Князь Горчаков не без способностей, но не любит Россию". Не опасайся его Пушкин, обсуди с ним жизненно важную проблему,- не исключено, что Горчаков бы помог. Но Пушкин вел с ним разговоры, не касаясь больной темы, читал ему отрывки из "Бориса Годунова". Вспоминали общих друзей.
Видимо, сказалось и настроение поэта, который отнесся к заезжему чиновнику холодно: "Он ужасно высох - впрочем, так и должно; зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше". Из этого следует, что Пушкин считал: он сам здесь гниет. По настроению своему Пушкин и Горчакова сделал жертвой российского климата, хотя тот больше жил за границей. Расстались они без энтузиазма. А четыре месяца спустя, сразу после восстания декабристов, Горчаков тайно явился на квартиру Ивана Пущина и предложил тому заграничный паспорт. Бежать можно было сразу. От паспорта Пущин отказался, решил разделить участь товарищей. Стоит ли говорить, какому риску подвергал себя Горчаков?
Пушкин об этой истории не узнал. Пущин рассказал ее уже после смерти поэта. Итак, помочь Пушкину бежать Горчаков мог. Иван Новиков выстраивает следующий весьма откровенный диалог между Пушкиным и Горчаковым:
"- А ты не взял бы меня за границу? Мне нужно паспорт.
- Ежели б ты был в Петербурге, я думаю, это было б нетрудно. Но ведь не властен же я отвезти тебя в Петербург.
- Шутки в сторону: а ежели б был в Петербурге, хотя б непрощенный, и мне надо было бы тайно покинуть Россию?
Горчаков деловито подумал, взвешивая что-то в себе. Холодные глаза его чуть посветлели, и он негромко сказал:
- Я это сделал бы для любого лицейского товарища".
Как видим, этот вымышленный диалог целиком основан на последующей истории с Пущиным в Петербурге: он перенесен Новиковым на встречу с Пушкиным в деревне. Конечно, роман, хотя и документальный, все же не документ, но важно, что серьезный пушкинист, каким был Новиков, считал возможным подобное развитие событий. Обратился ли поэт с такой просьбой или Горчаков с таким предложением в августе 1825 года, когда они встретились? На этот вопрос мы никогда не получим ответа. Возможно, Новиков в своем допущении ошибся. Пушкин, так доверчиво относившийся к лицейским друзьям, сделал тут тактический промах. Существует и другая версия, что Горчаков ездил в Псков просить за Пушкина, поручился за него губернатору. Версия эта сомнительна: кто-кто, а Горчаков не мог не понимать, что дело Пушкина решается не в Пскове.
Глава пятая.
ПРОШЕНИЕ ЗА ПРОШЕНИЕМ
Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства.
Пушкин - Жуковскому, начало июля 1825.
Анна Керн из Риги (и не она одна) уговаривает Пушкина подать прошение царю. Он благодарит за совет, но отвечает, что не хочет этого делать. На самом же деле именно лояльное прошение он вновь собирается написать. По-видимому, уже готов черновик, только теперь он - часть целой серии действий, с учетом прошлых ошибок и неудач.
Глядя издалека, мы можем восхищаться многоплановостью дел поэта-отшельника в Михайловском - от решения глобальных вопросов мироздания до флирта с молодыми соседками. Он жалуется на одиночество и управляет на расстоянии поступками множества людей. Он - органист, играющий одновременно на пяти клавиатурах, и каждая клавиша управляет на расстоянии его знакомыми, вызывает ответный звук. Он прям и двуличен, простодушен и скрытен, благороден и хитер. Помыслы его подчинены тому, чтобы оказаться в Европе любым путем.
Приняты во внимание все советы друзей, самолюбие положено в карман. Он готов бить себя в грудь, признавать даже те проступки, которые не совершал, только бы царь сжалился, простил, отпустил. Период неверия в себя и упадка сил закончился. Пушкин опять бодр. Из замысла отправиться в Ригу созревает новый проект, который мы назовем Балтийским.
Пушкин нигде не написал, что он хочет бежать из Риги. После Одессы он стал осторожней. Есть свидетельства, что в Ригу поехать он хотел, но для чего? Ответ не вызывает сомнения: чтобы лечиться. Но - лечить болезнь, которой не было и которую он выдумал, чтобы с ее помощью очутиться на Западе. А теперь повторим вопрос: для чего он хотел поехать в Ригу после неудачных попыток поехать в Дерпт? Ответ не оставляет альтернативы: для выезда из Риги за границу.
Новый вариант прояснился, когда из Риги в Тригорское вернулась Осипова. Она привезла важную новость, о которой Пушкин тотчас поведал в письме Жуковскому. "П.А.Осипова, будучи в Риге, со всею заботливостью дружбы говорила обо мне оператору Руланду; операция не штука, сказал он, но следствия могут быть важны: больной должен лежать несколько недель неподвижно etc. Воля твоя, мой милый,- ни во Пскове, ни в Михайловском я на то не соглашусь...".
Итак, военный хирург Руланд, с которым Осипову свел, скорей всего, генерал Ермолай Федорович Керн, отнесся к будущему пациенту серьезно и согласился делать операцию. Два новых участника оказались втянутыми в Балтийский проект Пушкина: хирург Руланд и генерал Керн. Причем оба понятия не имели об истинных намерениях поэта. Ни о роли первого из них, ни о роли второго в планах Пушкина бежать из России материалов не имеется. В справочнике "Пушкин и его окружение" Руланд не упоминается. В примечаниях к письмам Пушкина Руланду отведено шесть строк. Попытаемся восполнить этот пробел.
В архиве Музея истории медицины в Риге нам удалось найти несколько документов, касающихся Руланда. Справочник "Врачи Лифляндии", изданный по-немецки в Латвии (Митава, позже названная Елгавой), хотя и ссылается на академический альбом, но биография Руланда несколько отличается в деталях.
Хайнрих Христоф Матиас Руланд (Модзалевский называет его Генрих Христиан-Матвей) родился в Беддингене под Браушвейгом (по Модзалевскому Брауншвейг) 17 марта 1784 года. Он был сыном специалиста по ранам, то есть хирурга. Руланд-младший принадлежал к тем иностранцам, которые по приглашению русской власти приехали в Вильнюс, чтобы изучать медицину за казенный счет ("за счет короны", говорится в издании "Врачи Лифляндии"). Оттуда студент Руланд был направлен в январе 1811 года в Дерптский университет, где продолжал штудировать медицину.
В декабре 1812 года Руланд окончил медицинский факультет и получил должность штаб-лекаря в Рижском военном госпитале. Через несколько лет у него появилась частная практика. Хайнрих Руланд умер в один год и следом за Пушкиным - 13 марта 1837 года. В некрологе по случаю его смерти, который нам удалось разыскать, Руланд назван рыцарем. Данные некролога, составленные сразу после смерти Руланда, видимо, следует считать наиболее точными. Таким образом, в тот год, когда Пушкин собирался с ним увидеться (или только использовать его приглашение для выезда в Ригу, а затем и дальше), Руланду исполнился 41 год. Будучи на пятнадцать лет старше Пушкина, он уже был опытным врачом с тринадцатилетней практикой.
Сложнее обстояло дело с протекцией генерал-лейтенанта Керна, поскольку за три месяца до этого у Пушкина был роман с его женой. Боясь, что этот роман разрушит семью, опытная соседка Пушкина и родственница Анны Керн Осипова увезла ее в Ригу мириться с мужем, обещая при этом Пушкину найти ему там врача. Плетя любовную интригу, Пушкин, судя по сохранившимся письмам, сперва издевался над Керном как только мог. Можно себе представить, какими словами он говорил о нем устно. Между тем Ермолай Федорович Керн, участник войны с французами, хотя и был старше своей жены на тридцать пять лет, сохранял хорошее здоровье и был не только крупным военным, но интересным светским человеком. Брак этот не был ее счастьем, но с его стороны был не по расчету, хотя, говорят, постарев, он подсовывал жене молодых людей, чтобы держать ее утехи под контролем. Повторяя без комментария только иронические замечания Пушкина, литературоведение необъективно по отношению к генералу Керну. В середине восьмидесятых годов в Риге мы пытались найти дом Кернов. Он был на месте бывшей Рижской цитадели, рядом с церковью Петра и Павла. На этом месте стояло здание, в котором находилось вполне советское учреждение Госагропром.
В начале октября 1825 года Керны приехали навестить родню в Тригорском, и генерал познакомился с Пушкиным. Зная свою хорошенькую и кокетливую жену, Керн мог в чем-то ее подозревать. "Он очень не поладил с мужем",признавалась впоследствии Анна Керн Анненкову. Пушкин же в письме приятелю Алексею Вульфу об этом самом эпизоде писал совершенно противоположное: "Муж ее очень милый человек, мы познакомились и подружились". Как объяснить это противоречие?
Раньше Пушкину нужна была жена Керна, и он насмехался над ним. Анна Петровна, принадлежа им обоим и многим другим, исходила из простой логики, как должны складываться отношения между обманутым мужем и любовниками. Пушкин же, думается, предвидел, что комендант Риги генерал Керн, когда поэту удастся там оказаться, сможет реально помочь. И во время пребывания Кернов в Псковской губернии Пушкин старался произвести на генерала хорошее впечатление. Он великолепно умел это делать, и, как ему казалось, это удалось. Думается, гарнизонного врача Руланда предложил Пушкину именно Керн, хозяин гарнизона. Когда конфликт в семье Кернов усугубился, Пушкин из этих соображений попытался примирить супругов: "Постарайтесь же хотя мало-мальски наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном". Формула "тяжело больной поэт" в глазах всех участников этой истории отодвигала на второй план любовную аферу с Анной Петровной.
Теперь предстояло отыскать подтверждения, что в Пскове такая операция невозможна и Пушкину по жизненным показаниям необходимо поехать в Ригу. Конечной целью проекта был, по всей вероятности, побег через Балтийское море на Запад. Врачу в Пскове предстояло удостоверить несуществующую болезнь и тот факт, что в Пскове лечить эту болезнь отказываются, но при этом с операцией можно подождать. Таким образом, поэт проявит послушность и выпутается из сложившейся ситуации. Затем можно добиваться ходатайства местных властей, которое пойдет по бюрократическим каналам в столицу.
Хирургом в Пскове был штаб-лекарь Василий Сокольский, но Пушкин по понятным причинам не хотел попасть на осмотр к серьезному врачу. Он предпочел того, о котором слышал раньше, а потом познакомился у Пещурова,"некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей". Это письмо Пушкина Жуковскому не имеет адреса и даже полного имени адресата, значит оно было отправлено не по почте. В письме Вяземскому Пушкин также сообщал, что ему "рекомендуют Всеволожского, очень искусного коновала". Пушкин забыл или сознательно изменил фамилию врача Всеволода Всеволодова, который действительно был ветеринаром и даже переводчиком трудов по лечению "заразительных болезней домашних животных". Известно, что он (возможно, будучи пьяным) избил своего фельдшера. Позже Всеволодов стал профессором Петербургской медико-хирургической академии.
Около середины августа 1825 года Пушкин встретился с Всеволодовым в неофициальной обстановке, надо думать, за обедом, что было очень важно для установления доверия. "На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором-аматером: он пуще успокоил меня - только здесь мне кюхельбекерно...". Л.Черейский пишет о Всеволодове: "Встречался с Пушкиным в Пскове летом 1826". Однако для получения фиктивного документа Пушкин встречался с Всеволодовым за год до этого и, по нашему предположению, не один раз. Грустный юмор видится в звании "доктор-аматер", ибо пушкинский термин означает "врач-любитель". Пушкин писал "пуще успокоил", чем хотел, видимо, подчеркнуть: Мойеру приезжать не надо.
Шагом в осуществлении Балтийского проекта становится поездка в Псков. Не такая, какой от него добивались, но все же в Псков. И вот поэт, по его словам, "увидя в окошко осень", сел в тележку и прискакал туда. Между прочим, поразительно мало изменилось в русских порядках и через три четверти века после смерти Пушкина. В 1898 году Ян Райнис, выдающийся латышский поэт, будет отправлен царским правительством из Рижской тюрьмы в ссылку, туда же, откуда мечтал вырваться Пушкин,- в тот же Псков.
В Пскове Пушкин нанес три визита и из них первый - врачу. Поэт говорил "с каким-то доктором-аматером", но он прекрасно знал, с каким. Не ведаем, разыгрывал ли Пушкин тяжело больного или просто щедро заплатил Всеволодову. Скорее всего, имело место и то, и другое. Врач подтвердил серьезность болезни настолько, что предписал пациенту не двигаться не только после, как об этом предупредил Руланд, но и до операции. А главное, Всеволодов согласился с пациентом: болезнь теперь настолько осложнилась, что операция невозможна в Пскове, хотя об этом и было высочайше повелено.
Второй визит Пушкина был к архиепископу Псковскому Евгению Казанцеву. Ссыльный поэт догадывался, что слежка идет и по этой линии. В связи с предстоящей аферой он решил явиться засвидетельствовать почтение и доказать благонравность мыслей на тот случай, если у начальства возникнут подозрения. Ему хотелось усыпить бдительность Казанцева, и, как Пушкину показалось, это удалось.
Наконец, третий и самый важный визит был к гражданскому губернатору Псковской губернии Борису фон Адеркасу, осуществлявшему надзор за поэтом по указанию губернатора Паулуччи и графа Нессельроде. Ссылаясь теперь не на свое самочувствие и желание, а на официальное лицо (псковского штаб-лекаря, что можно легко проверить), Пушкин объяснил Адеркасу: болезнь его осложнилась настолько, что ему грозит полная прикованность к постели, а затем и смерть.
Губернатор, по мнению Пушкина, оказался "весьма милостив", внимательно выслушал, посочувствовал и обещал выяснить мнение наверху, то есть в Петербурге. Губернатор предложил, кроме того, переправить в столицу стихи Пушкина, что тоже было, по мнению поэта, хорошим знаком (мы в этом сомневаемся). "...Итак погодим,- написал Пушкин Жуковскому,- авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу". Тут же в Пскове Пушкин написал письмо Вяземскому, но сжег его. Скорей всего, в письме содержались подробности визитов и чересчур откровенные комментарии к тому, с какой целью эти визиты были сделаны. Он решил не рисковать.
Вернувшись к себе в имение в оптимистическом настроении и с надеждой на царскую доброту, Пушкин сочиняет прошение Александру I, которое можно считать вторым шагом в его Балтийском проекте. От прошения сохранился лишь черновик. Вняв просьбам друзей смирить гордыню и каяться, Пушкин стал вспоминать в письме, как началась его опала. Она была результатом необдуманных обмолвок и сочинения сатирических стихов. В Петербурге разнесся слух, что молодой поэт был высечен в Тайной канцелярии. Этот позор толкнул его на отчаянные поступки: дуэли, мысли о самоубийстве и, может быть, даже на мысль о покушении. Далее в письме стоит буква V и волнистая черта. Некоторые исследователи полагают, что Пушкин имел ввиду Votre MajestГй Ваше Величество. Разумеется, писал Пушкин, все это было лишь в воображении, великодушие и либерализм власти спасли его честь. С тех пор, добавлял он, "я смело утверждаю, что всегда, на словах и с пером в руках уважал особу Вашего Величества".
Объяснив царю, что он пишет ему с откровенностью, которая была бы невозможна по отношению ко всякому другому властителю в мире, Пушкин просил о великодушии: "Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю Ваше Величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье". Поэт стремился разжалобить государя, поставить его в такие условия, чтобы тот не мог отказать в столь простой просьбе. Назначить местность в Европе звучало великолепно. В Петербурге мать и влиятельные друзья, как он надеется, снова просят царя. Дирижер этого оркестра находится в Михайловском.
Он между тем передумал и это свое письмо царю не отправил. Еще недавно Пушкин считал прошение матери ошибкой, полагая, что государь может в этом усмотреть хитрость, уклончивость, упрямство нераскаявшегося преступника. Да и у болезни не было врачебных подтверждений. Ныне Пушкин хочет показать, что он раскаялся. К тому же болезнь грозит скорой смертью. Вот почему теперь уместно и матери обратиться к царю. На полях черновика письма Надежды Осиповны рукой приятеля Пушкина Соболевского сделана пометка: "Вероятно, сочинено А.Пушкиным". Это, однако, не доказано и не опровергнуто. Но поскольку сын был крайне недоволен предыдущим письмом матери, скорее всего, новое письмо Александру I могло быть отправлено только с его согласия.
"Ваше Величество!- пишет Надежда Осиповна Пушкина 27 ноября 1825 года.- Несчастная мать, проникнутая сознанием доброты и милосердия Вашего Величества, осмеливается еще раз припасть к стопам Своего Августейшего Монарха, повторяя свою покорнейшую просьбу. По сведениям, которые я только что получила, болезнь моего сына быстро развивается, псковские доктора отказались сделать необходимую ему операцию, и он вернулся в деревню, где находится без всякой помощи и где общее состояние его очень худо. Соблаговолите, Ваше Величество, разрешить ему выехать в другое место, где он смог бы найти более опытного врача, и простите матери, дрожащей за жизнь своего сына, что она вторично осмеливается взывать к Вашему милосердию. Только на груди отца своих подданных несчастная мать может выплакать свое горе, только от своего Государя, от безграничной его доброты смеет она ожидать избавления от своих тревог. С глубочайшим уважением остаюсь Вашего Императорского Величества нижайшая, покорнейшая и благодарнейшая из подданных Надежда Пушкина, урожденная Ганнибал".
Идея этого ходатайства долго обсуждалась друзьями поэта. Вяземский еще 11 июля 1825 года писал жене из Ревеля, где общался с отдыхавшим там у моря семейством Пушкиных: "Мать, кажется, еще просила государя, чтобы отпустили его в Ригу, где есть хороший доктор". Для того, чтобы письмо вернее дошло по назначению, мать написала другое письмо - начальнику Главного штаба генерал-фельдмаршалу Дибичу.
"Ваше Превосходительство! Сочувствие, которое Вы соблаговолили проявить ко мне, а также письмо, которым Вы почтили меня, дают мне смелость представить Вам мое нижайшее прошение Его Императорскому Величеству и умолять Ваше Превосходительство еще раз представительствовать за меня. Моему несчастному сыну не было оказано никакой помощи в Пскове; врачи решили, что болезнь его слишком запущена для того, чтобы они могли взять на себя сделать операцию. Я не хочу распространяться, сердце мое переполнено, но поверьте, генерал, что благодарность матери больше всего того, что можно выразить, и эту благодарность Вам я сохраню на всю жизнь и буду счастлива выразить ее Вам лично, так же как и чувство почтительного уважения, с которым имею честь оставаться. Вашего Превосходительства нижайшая и преданнейшая Надежда Пушкина".
Однако, отправляя эти письма из Москвы, мать не знала, что царя уже в живых не было.
Между тем, как бы в дополнение ко всем этим прошениям, Пушкин подготовил свою литературную работу. Жуковский не раз призывал его доказать свою лояльность творчеством и тем завоевать расположение императора. Теперь Пушкин спешно заканчивал "Бориса Годунова". К началу ноября драма была готова. Пьеса, мог думать Пушкин, покажет царю, что от легкомысленности поэта не осталось и следа, он стал серьезным писателем, к тому же историческим, а значит, неопасным для власти, и его можно спокойно отпустить за границу. Друзьям станет легче хлопотать за него, когда можно будет сослаться на созданное поэтом для пользы отечества: "пусть трагедия искупит меня".
Кстати, у Пушкина мог быть еще один предлог проситься в Прибалтику, и значительно более достоверный. Предок его Абрам Ганнибал после смерти Петра Великого много лет прослужил обер-комендантом города Ревеля. Пушкин писал, что хочет добраться до ганнибаловских бумаг. Он мог бы присовокупить ходатайство о разрешении собирать там исторические материалы.
Наиболее влиятельным друзьям в этом новом сражении за выезд Пушкин отводил роль тяжелой артиллерии. Используя связи с крупными должностными лицами, они могли привести в действие прошение поэта, а теперь драматурга и историографа доромановского правления (в котором, с точки зрения сегодняшней царствующей фамилии, могли быть упомянуты и слабости). Пушкин надеялся не только на друзей, но и на человечность царя, что немедленно отразилось в его стихах.
Ура, наш царь! так! выпьем за царя...
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей.
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Простив царю преследование, он надеется получить ответное прощение. Остается ждать да учить английский. "Мне нужен английский язык - и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим!" - пишет он Вяземскому.
Верит ли Пушкин в возможность того, что его выпустят официально? По-видимому, он надеется, хотя и сомневается, ибо параллельно с официальным вариантом продолжается прощупывание возможностей бегства. В переписке с Алексеем Вульфом, находящимся в Дерпте, Пушкин снова переходит на условный зашифрованный язык и просит ускорить выяснение вопросов, о которых они договаривались: "О коляске моей осмеливаюсь принести вам нижайшую просьбу. Если (что может случиться) деньги у вас есть, то прикажите, наняв лошадей, отправить ее в Опочку, если же (что также случается) денег нет - то напишите, сколько их будет нужно.- На всякий случай поспешим, пока дороги не испортились". Не все ясно в этой тайнописи, но главные пункты таковы: надо ехать (коляска, которую Пушкин будто бы посылал за Мойером); сколько денег нужно для того, чтобы организовать побег, просьба ускорить дело.
Пушкин мечется. Он хочет всем доверять и не может никому. "На свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода,- пишет он Осиповой.- Вы научили меня ценить всю прелесть первой". И в то же время:
Что дружба? Легкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Он за и против, он левый и правый, он конформист и диссидент, одним словом, он Пушкин, и они его не понимают. Он устал. Современник, встречавший его в это время, говорит: "...на нем был виден отпечаток грусти...". Поэзия Пушкину надоела: "...на все мои стихи я гляжу довольно равнодушно, как на старые проказы". Он пишет Анне Керн в конце сентября: "Пусть сама судьба распоряжается моей жизнью; я ни во что не хочу вмешиваться". Между тем это лишь поза, игра, кокетство. Он спешит успокоить знакомых в Петербурге, что они не зря за него хлопотали: быть по сему, осенью он съездит в Псков. В голове его созревает компромиссный вариант, следующая попытка. Но прежде чем перейти к новому замыслу Пушкина выбраться за границу, скажем еще об одной встрече со старым приятелем, которая состоялась неподалеку от Михайловского.
Помещик Пещуров, взявший на себя негласное наблюдение за поэтом, сообщил своему племяннику в Париж, что общается с Пушкиным. Племянник собирался навестить дядю по дороге из-за границы домой. Это был лицейский товарищ и тезка поэта Александр Горчаков, дипломат, ставший впоследствии министром иностранных дел Российской империи, канцлером. Однокашников многое разделяло, но и объединяло многое. Они общались не раз в Петербурге во время приездов Горчакова из-за границы, хотя особой близости и доверия у Пушкина к нему не было.
Как Пущин и Дельвиг, Горчаков не побоялся увидеться с опальным приятелем, хотя многие это делать опасались. Знающий общую ситуацию Александр Тургенев, близкий Пушкину человек, уговаривал Пущина не ехать в Михайловское, ибо это может ему повредить. А потом советовал Вяземскому прекратить переписку с Пушкиным, чтобы не повредить ему и себе. Сам Тургенев вполне следовал в это время своему правилу. Горчаков же, хотя и не заехал в Михайловское, сославшись на простуду, встретился с Пушкиным, несмотря на предупреждение своего дяди о том, что поэт находится под надзором.
Встреча с Горчаковым могла бы стать, как нам кажется, переломным моментом в жизни Пушкина. Горчаков уже был влиятельной фигурой в Министерстве иностранных дел и вообще в русской дипломатии. Он находился в Вене, когда туда приехал царь и при нем Бенкендорф. Горчаков отказался выслушивать назидания Бенкендорфа, и скоро в его досье появилась запись: "Князь Горчаков не без способностей, но не любит Россию". Не опасайся его Пушкин, обсуди с ним жизненно важную проблему,- не исключено, что Горчаков бы помог. Но Пушкин вел с ним разговоры, не касаясь больной темы, читал ему отрывки из "Бориса Годунова". Вспоминали общих друзей.
Видимо, сказалось и настроение поэта, который отнесся к заезжему чиновнику холодно: "Он ужасно высох - впрочем, так и должно; зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все-таки лучше". Из этого следует, что Пушкин считал: он сам здесь гниет. По настроению своему Пушкин и Горчакова сделал жертвой российского климата, хотя тот больше жил за границей. Расстались они без энтузиазма. А четыре месяца спустя, сразу после восстания декабристов, Горчаков тайно явился на квартиру Ивана Пущина и предложил тому заграничный паспорт. Бежать можно было сразу. От паспорта Пущин отказался, решил разделить участь товарищей. Стоит ли говорить, какому риску подвергал себя Горчаков?
Пушкин об этой истории не узнал. Пущин рассказал ее уже после смерти поэта. Итак, помочь Пушкину бежать Горчаков мог. Иван Новиков выстраивает следующий весьма откровенный диалог между Пушкиным и Горчаковым:
"- А ты не взял бы меня за границу? Мне нужно паспорт.
- Ежели б ты был в Петербурге, я думаю, это было б нетрудно. Но ведь не властен же я отвезти тебя в Петербург.
- Шутки в сторону: а ежели б был в Петербурге, хотя б непрощенный, и мне надо было бы тайно покинуть Россию?
Горчаков деловито подумал, взвешивая что-то в себе. Холодные глаза его чуть посветлели, и он негромко сказал:
- Я это сделал бы для любого лицейского товарища".
Как видим, этот вымышленный диалог целиком основан на последующей истории с Пущиным в Петербурге: он перенесен Новиковым на встречу с Пушкиным в деревне. Конечно, роман, хотя и документальный, все же не документ, но важно, что серьезный пушкинист, каким был Новиков, считал возможным подобное развитие событий. Обратился ли поэт с такой просьбой или Горчаков с таким предложением в августе 1825 года, когда они встретились? На этот вопрос мы никогда не получим ответа. Возможно, Новиков в своем допущении ошибся. Пушкин, так доверчиво относившийся к лицейским друзьям, сделал тут тактический промах. Существует и другая версия, что Горчаков ездил в Псков просить за Пушкина, поручился за него губернатору. Версия эта сомнительна: кто-кто, а Горчаков не мог не понимать, что дело Пушкина решается не в Пскове.
Глава пятая.
ПРОШЕНИЕ ЗА ПРОШЕНИЕМ
Я все жду от человеколюбивого сердца императора, авось-либо позволит он мне со временем искать стороны мне по сердцу и лекаря по доверчивости собственного рассудка, а не по приказанию высшего начальства.
Пушкин - Жуковскому, начало июля 1825.
Анна Керн из Риги (и не она одна) уговаривает Пушкина подать прошение царю. Он благодарит за совет, но отвечает, что не хочет этого делать. На самом же деле именно лояльное прошение он вновь собирается написать. По-видимому, уже готов черновик, только теперь он - часть целой серии действий, с учетом прошлых ошибок и неудач.
Глядя издалека, мы можем восхищаться многоплановостью дел поэта-отшельника в Михайловском - от решения глобальных вопросов мироздания до флирта с молодыми соседками. Он жалуется на одиночество и управляет на расстоянии поступками множества людей. Он - органист, играющий одновременно на пяти клавиатурах, и каждая клавиша управляет на расстоянии его знакомыми, вызывает ответный звук. Он прям и двуличен, простодушен и скрытен, благороден и хитер. Помыслы его подчинены тому, чтобы оказаться в Европе любым путем.
Приняты во внимание все советы друзей, самолюбие положено в карман. Он готов бить себя в грудь, признавать даже те проступки, которые не совершал, только бы царь сжалился, простил, отпустил. Период неверия в себя и упадка сил закончился. Пушкин опять бодр. Из замысла отправиться в Ригу созревает новый проект, который мы назовем Балтийским.
Пушкин нигде не написал, что он хочет бежать из Риги. После Одессы он стал осторожней. Есть свидетельства, что в Ригу поехать он хотел, но для чего? Ответ не вызывает сомнения: чтобы лечиться. Но - лечить болезнь, которой не было и которую он выдумал, чтобы с ее помощью очутиться на Западе. А теперь повторим вопрос: для чего он хотел поехать в Ригу после неудачных попыток поехать в Дерпт? Ответ не оставляет альтернативы: для выезда из Риги за границу.
Новый вариант прояснился, когда из Риги в Тригорское вернулась Осипова. Она привезла важную новость, о которой Пушкин тотчас поведал в письме Жуковскому. "П.А.Осипова, будучи в Риге, со всею заботливостью дружбы говорила обо мне оператору Руланду; операция не штука, сказал он, но следствия могут быть важны: больной должен лежать несколько недель неподвижно etc. Воля твоя, мой милый,- ни во Пскове, ни в Михайловском я на то не соглашусь...".
Итак, военный хирург Руланд, с которым Осипову свел, скорей всего, генерал Ермолай Федорович Керн, отнесся к будущему пациенту серьезно и согласился делать операцию. Два новых участника оказались втянутыми в Балтийский проект Пушкина: хирург Руланд и генерал Керн. Причем оба понятия не имели об истинных намерениях поэта. Ни о роли первого из них, ни о роли второго в планах Пушкина бежать из России материалов не имеется. В справочнике "Пушкин и его окружение" Руланд не упоминается. В примечаниях к письмам Пушкина Руланду отведено шесть строк. Попытаемся восполнить этот пробел.
В архиве Музея истории медицины в Риге нам удалось найти несколько документов, касающихся Руланда. Справочник "Врачи Лифляндии", изданный по-немецки в Латвии (Митава, позже названная Елгавой), хотя и ссылается на академический альбом, но биография Руланда несколько отличается в деталях.
Хайнрих Христоф Матиас Руланд (Модзалевский называет его Генрих Христиан-Матвей) родился в Беддингене под Браушвейгом (по Модзалевскому Брауншвейг) 17 марта 1784 года. Он был сыном специалиста по ранам, то есть хирурга. Руланд-младший принадлежал к тем иностранцам, которые по приглашению русской власти приехали в Вильнюс, чтобы изучать медицину за казенный счет ("за счет короны", говорится в издании "Врачи Лифляндии"). Оттуда студент Руланд был направлен в январе 1811 года в Дерптский университет, где продолжал штудировать медицину.
В декабре 1812 года Руланд окончил медицинский факультет и получил должность штаб-лекаря в Рижском военном госпитале. Через несколько лет у него появилась частная практика. Хайнрих Руланд умер в один год и следом за Пушкиным - 13 марта 1837 года. В некрологе по случаю его смерти, который нам удалось разыскать, Руланд назван рыцарем. Данные некролога, составленные сразу после смерти Руланда, видимо, следует считать наиболее точными. Таким образом, в тот год, когда Пушкин собирался с ним увидеться (или только использовать его приглашение для выезда в Ригу, а затем и дальше), Руланду исполнился 41 год. Будучи на пятнадцать лет старше Пушкина, он уже был опытным врачом с тринадцатилетней практикой.
Сложнее обстояло дело с протекцией генерал-лейтенанта Керна, поскольку за три месяца до этого у Пушкина был роман с его женой. Боясь, что этот роман разрушит семью, опытная соседка Пушкина и родственница Анны Керн Осипова увезла ее в Ригу мириться с мужем, обещая при этом Пушкину найти ему там врача. Плетя любовную интригу, Пушкин, судя по сохранившимся письмам, сперва издевался над Керном как только мог. Можно себе представить, какими словами он говорил о нем устно. Между тем Ермолай Федорович Керн, участник войны с французами, хотя и был старше своей жены на тридцать пять лет, сохранял хорошее здоровье и был не только крупным военным, но интересным светским человеком. Брак этот не был ее счастьем, но с его стороны был не по расчету, хотя, говорят, постарев, он подсовывал жене молодых людей, чтобы держать ее утехи под контролем. Повторяя без комментария только иронические замечания Пушкина, литературоведение необъективно по отношению к генералу Керну. В середине восьмидесятых годов в Риге мы пытались найти дом Кернов. Он был на месте бывшей Рижской цитадели, рядом с церковью Петра и Павла. На этом месте стояло здание, в котором находилось вполне советское учреждение Госагропром.
В начале октября 1825 года Керны приехали навестить родню в Тригорском, и генерал познакомился с Пушкиным. Зная свою хорошенькую и кокетливую жену, Керн мог в чем-то ее подозревать. "Он очень не поладил с мужем",признавалась впоследствии Анна Керн Анненкову. Пушкин же в письме приятелю Алексею Вульфу об этом самом эпизоде писал совершенно противоположное: "Муж ее очень милый человек, мы познакомились и подружились". Как объяснить это противоречие?
Раньше Пушкину нужна была жена Керна, и он насмехался над ним. Анна Петровна, принадлежа им обоим и многим другим, исходила из простой логики, как должны складываться отношения между обманутым мужем и любовниками. Пушкин же, думается, предвидел, что комендант Риги генерал Керн, когда поэту удастся там оказаться, сможет реально помочь. И во время пребывания Кернов в Псковской губернии Пушкин старался произвести на генерала хорошее впечатление. Он великолепно умел это делать, и, как ему казалось, это удалось. Думается, гарнизонного врача Руланда предложил Пушкину именно Керн, хозяин гарнизона. Когда конфликт в семье Кернов усугубился, Пушкин из этих соображений попытался примирить супругов: "Постарайтесь же хотя мало-мальски наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном". Формула "тяжело больной поэт" в глазах всех участников этой истории отодвигала на второй план любовную аферу с Анной Петровной.
Теперь предстояло отыскать подтверждения, что в Пскове такая операция невозможна и Пушкину по жизненным показаниям необходимо поехать в Ригу. Конечной целью проекта был, по всей вероятности, побег через Балтийское море на Запад. Врачу в Пскове предстояло удостоверить несуществующую болезнь и тот факт, что в Пскове лечить эту болезнь отказываются, но при этом с операцией можно подождать. Таким образом, поэт проявит послушность и выпутается из сложившейся ситуации. Затем можно добиваться ходатайства местных властей, которое пойдет по бюрократическим каналам в столицу.
Хирургом в Пскове был штаб-лекарь Василий Сокольский, но Пушкин по понятным причинам не хотел попасть на осмотр к серьезному врачу. Он предпочел того, о котором слышал раньше, а потом познакомился у Пещурова,"некоторого Всеволожского, очень искусного по ветеринарной части и известного в ученом свете по своей книге об лечении лошадей". Это письмо Пушкина Жуковскому не имеет адреса и даже полного имени адресата, значит оно было отправлено не по почте. В письме Вяземскому Пушкин также сообщал, что ему "рекомендуют Всеволожского, очень искусного коновала". Пушкин забыл или сознательно изменил фамилию врача Всеволода Всеволодова, который действительно был ветеринаром и даже переводчиком трудов по лечению "заразительных болезней домашних животных". Известно, что он (возможно, будучи пьяным) избил своего фельдшера. Позже Всеволодов стал профессором Петербургской медико-хирургической академии.
Около середины августа 1825 года Пушкин встретился с Всеволодовым в неофициальной обстановке, надо думать, за обедом, что было очень важно для установления доверия. "На днях виделся я у Пещурова с каким-то доктором-аматером: он пуще успокоил меня - только здесь мне кюхельбекерно...". Л.Черейский пишет о Всеволодове: "Встречался с Пушкиным в Пскове летом 1826". Однако для получения фиктивного документа Пушкин встречался с Всеволодовым за год до этого и, по нашему предположению, не один раз. Грустный юмор видится в звании "доктор-аматер", ибо пушкинский термин означает "врач-любитель". Пушкин писал "пуще успокоил", чем хотел, видимо, подчеркнуть: Мойеру приезжать не надо.
Шагом в осуществлении Балтийского проекта становится поездка в Псков. Не такая, какой от него добивались, но все же в Псков. И вот поэт, по его словам, "увидя в окошко осень", сел в тележку и прискакал туда. Между прочим, поразительно мало изменилось в русских порядках и через три четверти века после смерти Пушкина. В 1898 году Ян Райнис, выдающийся латышский поэт, будет отправлен царским правительством из Рижской тюрьмы в ссылку, туда же, откуда мечтал вырваться Пушкин,- в тот же Псков.
В Пскове Пушкин нанес три визита и из них первый - врачу. Поэт говорил "с каким-то доктором-аматером", но он прекрасно знал, с каким. Не ведаем, разыгрывал ли Пушкин тяжело больного или просто щедро заплатил Всеволодову. Скорее всего, имело место и то, и другое. Врач подтвердил серьезность болезни настолько, что предписал пациенту не двигаться не только после, как об этом предупредил Руланд, но и до операции. А главное, Всеволодов согласился с пациентом: болезнь теперь настолько осложнилась, что операция невозможна в Пскове, хотя об этом и было высочайше повелено.
Второй визит Пушкина был к архиепископу Псковскому Евгению Казанцеву. Ссыльный поэт догадывался, что слежка идет и по этой линии. В связи с предстоящей аферой он решил явиться засвидетельствовать почтение и доказать благонравность мыслей на тот случай, если у начальства возникнут подозрения. Ему хотелось усыпить бдительность Казанцева, и, как Пушкину показалось, это удалось.
Наконец, третий и самый важный визит был к гражданскому губернатору Псковской губернии Борису фон Адеркасу, осуществлявшему надзор за поэтом по указанию губернатора Паулуччи и графа Нессельроде. Ссылаясь теперь не на свое самочувствие и желание, а на официальное лицо (псковского штаб-лекаря, что можно легко проверить), Пушкин объяснил Адеркасу: болезнь его осложнилась настолько, что ему грозит полная прикованность к постели, а затем и смерть.
Губернатор, по мнению Пушкина, оказался "весьма милостив", внимательно выслушал, посочувствовал и обещал выяснить мнение наверху, то есть в Петербурге. Губернатор предложил, кроме того, переправить в столицу стихи Пушкина, что тоже было, по мнению поэта, хорошим знаком (мы в этом сомневаемся). "...Итак погодим,- написал Пушкин Жуковскому,- авось ли царь что-нибудь решит в мою пользу". Тут же в Пскове Пушкин написал письмо Вяземскому, но сжег его. Скорей всего, в письме содержались подробности визитов и чересчур откровенные комментарии к тому, с какой целью эти визиты были сделаны. Он решил не рисковать.
Вернувшись к себе в имение в оптимистическом настроении и с надеждой на царскую доброту, Пушкин сочиняет прошение Александру I, которое можно считать вторым шагом в его Балтийском проекте. От прошения сохранился лишь черновик. Вняв просьбам друзей смирить гордыню и каяться, Пушкин стал вспоминать в письме, как началась его опала. Она была результатом необдуманных обмолвок и сочинения сатирических стихов. В Петербурге разнесся слух, что молодой поэт был высечен в Тайной канцелярии. Этот позор толкнул его на отчаянные поступки: дуэли, мысли о самоубийстве и, может быть, даже на мысль о покушении. Далее в письме стоит буква V и волнистая черта. Некоторые исследователи полагают, что Пушкин имел ввиду Votre MajestГй Ваше Величество. Разумеется, писал Пушкин, все это было лишь в воображении, великодушие и либерализм власти спасли его честь. С тех пор, добавлял он, "я смело утверждаю, что всегда, на словах и с пером в руках уважал особу Вашего Величества".
Объяснив царю, что он пишет ему с откровенностью, которая была бы невозможна по отношению ко всякому другому властителю в мире, Пушкин просил о великодушии: "Жизнь в Пскове, городе, который мне назначен, не может принести мне никакой помощи. Я умоляю Ваше Величество разрешить мне пребывание в одной из наших столиц или же назначить мне какую-нибудь местность в Европе, где я мог бы позаботиться о своем здоровье". Поэт стремился разжалобить государя, поставить его в такие условия, чтобы тот не мог отказать в столь простой просьбе. Назначить местность в Европе звучало великолепно. В Петербурге мать и влиятельные друзья, как он надеется, снова просят царя. Дирижер этого оркестра находится в Михайловском.
Он между тем передумал и это свое письмо царю не отправил. Еще недавно Пушкин считал прошение матери ошибкой, полагая, что государь может в этом усмотреть хитрость, уклончивость, упрямство нераскаявшегося преступника. Да и у болезни не было врачебных подтверждений. Ныне Пушкин хочет показать, что он раскаялся. К тому же болезнь грозит скорой смертью. Вот почему теперь уместно и матери обратиться к царю. На полях черновика письма Надежды Осиповны рукой приятеля Пушкина Соболевского сделана пометка: "Вероятно, сочинено А.Пушкиным". Это, однако, не доказано и не опровергнуто. Но поскольку сын был крайне недоволен предыдущим письмом матери, скорее всего, новое письмо Александру I могло быть отправлено только с его согласия.
"Ваше Величество!- пишет Надежда Осиповна Пушкина 27 ноября 1825 года.- Несчастная мать, проникнутая сознанием доброты и милосердия Вашего Величества, осмеливается еще раз припасть к стопам Своего Августейшего Монарха, повторяя свою покорнейшую просьбу. По сведениям, которые я только что получила, болезнь моего сына быстро развивается, псковские доктора отказались сделать необходимую ему операцию, и он вернулся в деревню, где находится без всякой помощи и где общее состояние его очень худо. Соблаговолите, Ваше Величество, разрешить ему выехать в другое место, где он смог бы найти более опытного врача, и простите матери, дрожащей за жизнь своего сына, что она вторично осмеливается взывать к Вашему милосердию. Только на груди отца своих подданных несчастная мать может выплакать свое горе, только от своего Государя, от безграничной его доброты смеет она ожидать избавления от своих тревог. С глубочайшим уважением остаюсь Вашего Императорского Величества нижайшая, покорнейшая и благодарнейшая из подданных Надежда Пушкина, урожденная Ганнибал".
Идея этого ходатайства долго обсуждалась друзьями поэта. Вяземский еще 11 июля 1825 года писал жене из Ревеля, где общался с отдыхавшим там у моря семейством Пушкиных: "Мать, кажется, еще просила государя, чтобы отпустили его в Ригу, где есть хороший доктор". Для того, чтобы письмо вернее дошло по назначению, мать написала другое письмо - начальнику Главного штаба генерал-фельдмаршалу Дибичу.
"Ваше Превосходительство! Сочувствие, которое Вы соблаговолили проявить ко мне, а также письмо, которым Вы почтили меня, дают мне смелость представить Вам мое нижайшее прошение Его Императорскому Величеству и умолять Ваше Превосходительство еще раз представительствовать за меня. Моему несчастному сыну не было оказано никакой помощи в Пскове; врачи решили, что болезнь его слишком запущена для того, чтобы они могли взять на себя сделать операцию. Я не хочу распространяться, сердце мое переполнено, но поверьте, генерал, что благодарность матери больше всего того, что можно выразить, и эту благодарность Вам я сохраню на всю жизнь и буду счастлива выразить ее Вам лично, так же как и чувство почтительного уважения, с которым имею честь оставаться. Вашего Превосходительства нижайшая и преданнейшая Надежда Пушкина".
Однако, отправляя эти письма из Москвы, мать не знала, что царя уже в живых не было.
Между тем, как бы в дополнение ко всем этим прошениям, Пушкин подготовил свою литературную работу. Жуковский не раз призывал его доказать свою лояльность творчеством и тем завоевать расположение императора. Теперь Пушкин спешно заканчивал "Бориса Годунова". К началу ноября драма была готова. Пьеса, мог думать Пушкин, покажет царю, что от легкомысленности поэта не осталось и следа, он стал серьезным писателем, к тому же историческим, а значит, неопасным для власти, и его можно спокойно отпустить за границу. Друзьям станет легче хлопотать за него, когда можно будет сослаться на созданное поэтом для пользы отечества: "пусть трагедия искупит меня".
Кстати, у Пушкина мог быть еще один предлог проситься в Прибалтику, и значительно более достоверный. Предок его Абрам Ганнибал после смерти Петра Великого много лет прослужил обер-комендантом города Ревеля. Пушкин писал, что хочет добраться до ганнибаловских бумаг. Он мог бы присовокупить ходатайство о разрешении собирать там исторические материалы.
Наиболее влиятельным друзьям в этом новом сражении за выезд Пушкин отводил роль тяжелой артиллерии. Используя связи с крупными должностными лицами, они могли привести в действие прошение поэта, а теперь драматурга и историографа доромановского правления (в котором, с точки зрения сегодняшней царствующей фамилии, могли быть упомянуты и слабости). Пушкин надеялся не только на друзей, но и на человечность царя, что немедленно отразилось в его стихах.
Ура, наш царь! так! выпьем за царя...
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей.
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей.
Простив царю преследование, он надеется получить ответное прощение. Остается ждать да учить английский. "Мне нужен английский язык - и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов учиться, пока пора. Грех гонителям моим!" - пишет он Вяземскому.
Верит ли Пушкин в возможность того, что его выпустят официально? По-видимому, он надеется, хотя и сомневается, ибо параллельно с официальным вариантом продолжается прощупывание возможностей бегства. В переписке с Алексеем Вульфом, находящимся в Дерпте, Пушкин снова переходит на условный зашифрованный язык и просит ускорить выяснение вопросов, о которых они договаривались: "О коляске моей осмеливаюсь принести вам нижайшую просьбу. Если (что может случиться) деньги у вас есть, то прикажите, наняв лошадей, отправить ее в Опочку, если же (что также случается) денег нет - то напишите, сколько их будет нужно.- На всякий случай поспешим, пока дороги не испортились". Не все ясно в этой тайнописи, но главные пункты таковы: надо ехать (коляска, которую Пушкин будто бы посылал за Мойером); сколько денег нужно для того, чтобы организовать побег, просьба ускорить дело.