Дружников Юрий. Медовый месяц у прабабушки,<br> или Приключения генацвале из Сакраменто

взяли. Кастрюлю с деньгами у Манико из рук вырвали, хорошо, что руки целы...
Всем подарков не хватило, начались слезы. Две девочки подрались, одна
сказала:
-- Лучше бы вы ничего не привозили, тогда было бы всем одинаково.
Люба не стала это переводить Патрику. А тот, увидев, что калитка
покосилась и вот-вот рухнет, поднял с земли топор и, подперев плечом столб,
стал соображать, как его закрепить. Резо молча принес ему пару досок и
гвозди.
Потом сели за стол завтракать. Резо долго извинялся, что у них ничего,
кроме брынзы, хлеба да персиков с дерева, нет.
-- Война тут идет,-- сказал он.-- Брат на брата... К маме в дом снаряд
попал. Хорошо, что днем, все были кто где, двоих только ранило, их в
больницу увезли, и вот маму... Ее немного контузило.
-- К врачу ходили?-- спросила Люба, пытаясь обнять Манико, но та
отстранилась от Любы, как от чужой.
-- Доктор обещал, может, Манико оживет,-- продолжал Резо.-- Она еще
хорошо отделалась... Абхазские ополченцы выгоняли грузин из своих домов на
улицу. Свои хуже фашистов, звери какие-то. Бог разум у них отнял.
Собственных родственников готовы убивать за правое дело. Кто их знает, чье
правое? Кто грузин, кто абхазец, кто русский, кто осетин, кто половинка, кто
четвертушка? Вон, я и еще два моих брата женаты на абхазках. Наши дети кто?
Понимаешь, генацвале?
Люба переводила, Патрик кивал.
-- А вы отдыхать приехали? О-хо-хо! Какой-такой здесь теперь отдых? Дом
разрушен, есть нечего. Канализацию прорвало, все идет на пляжи. Конечно, мы
вам очень рады. Но я вам так скажу: лучше от греха подальше уезжайте из
Сухуми куда-нибудь еще.
-- Как ее зовут?-- спросила прабабушка Манико и тряхнула кипой давно
нечесанных седых волос.
-- Люба она, Люба!-- рассердился дедушка Резо и повторил:-- Уезжайте,
пока здесь опять не началось...
-- Куда же?-- растерянно спросила Люба.
-- Думаю,-- сказал Резо,-- лучше ехать в сторону Сочи, поближе к
России. Там меньше убивают.
-- Спроси у них, Луба,-- поинтересовался Патрик,-- где здесь ближайший
пункт проката автомобилей? Это для нас сейчас самое удобное...
Услышав перевод, Резо грустно улыбнулся.
-- Тогда, может, кто-нибудь продаст подержанную машину?-- не унимался
Уоррен.
-- Люба, объясни ему, как это все сложно,-- терпеливо сказал Резо,
поколебался и предложил:-- Знаете что? В сарае стоит "Москвич" Отара, моего
сына. Он в Тбилиси и вряд ли сюда сейчас приедет. Его здесь врагом объявили.
Машина все равно без пользы стоит, бензина нет. А еще говорили, что будут
для армии машины забирать... Езжай на ней, сынок. Если только завести ее
сможешь. Американцу они, может, бензина дадут?
-- А как мы ее вам отдадим?-- спросил Патрик.-- Сюда вернемся?
-- Ни в коем случае! Отар мой женат на русской, мать ее живет в
Дагомысе под Сочи, Люба ее знает. Вот у нее в саду машину и поставишь, когда
будете уезжать. Ты поняла, Люба?
Молодые посоветовались. Патрик засмеялся и долго тряс дедушке Резо
руку.
"Москвич" стоял в сарае. Нельзя сказать, что он был новый, но голубой
его цвет еще можно было угадать в отдельных местах. Патрик видел такие
автомобили на выставках старых машин, они стоили дорого.
-- Так и быть,-- решил Резо.-- Полканистры у меня есть припрятанной. Ты
ее вернешь полной, идет? Если ГАИ спросит доверенность на машину, дашь им
немножко долларов -- это даже лучше, чем доверенность, понял? Еще вот вам
два одеяла на случай, если гостиницу не найдете. В машине тоже можно неплохо
спать, особенно с молодой женой, так?
-- Спасибо, вы очень добры к нам,-- вежливо сказал Патрик, и Люба
перевела.-- Я этого никогда не забуду. Приезжайте к нам в Калифорнию, я тоже
дам вам свой "Форд", и поедете путешествовать на озеро Тахо.
-- Дети!-- крикнул Резо.-- Хлеб по карточкам, они его нигде не купят.
Принесите им из подвала буханку хлеба и банку абрикосового варенья...
-- Можно хотя бы разок взглянуть на море?-- осторожно спросил Патрик.
Поняв, чего хочет американец, Резо взял его за локоть, повел за кусты к
обрыву. Патрик остановился и замер, разинув рот. Там открывалась голубая
даль, чистая и тихая. Где-то на самом горизонте шел кораблик, дымя из трубы.
Под обрывом шелестел о камни прибой.
-- Посмотреть-то можно,-- стоя позади, Резо качал головой.-- Вот море.
Но купаться ни в коем случае нельзя: вода отравлена канализацией.
Они вернулись в сад.
-- Луба,-- сказал Патрик,-- у меня есть важный вопрос к Манико. Можно
увидеть трубку, которую курил господин Сталин?
Прабабушка молча пожала плечами. Ответил за нее дедушка Резо:
-- Как же, знаю хорошо эту трубку. Мама ее очень бережет как память об
отце. Я, когда молодой был, ее курил потихоньку от матери. И друзьям давал
покурить, потому что всем было интересно. Говорили даже, что она волшебная.
-- Где же она?!
-- Мама увидела, что я ее курил, и куда-то спрятала. Но куда именно,
память у нее теперь начисто отшибло. Я уже искал... Может, она придет в себя
и вспомнит... Извини, генацвале!
На прощанье слегка приунывший Патрик вынул видеокамеру и стал снимать
все подряд: море, заросший, неухоженный сад, разрушенный дом Манико,
замечательный автомобиль "Москвич", который еще не знал, что ему предстоит
медовое путешествие, и всех своих новых родственников, выстроившихся с вдруг
окаменевшими лицами в длинную шеренгу вдоль забора.
Самым сложным для Патрика оказалось влезть в машину. Дверь была
маловата. Он занял полтора передних сиденья, и Любе осталась только
половинка. Ноги нельзя было распрямить, но ехать было можно. Мотор не хотел
заводиться; Патрик, посмеявшись, открыл капот, повозился полчаса со свечами
и карбюратором, и "Москвич" ожил.
Все стояли и махали им вслед. Прабабушка Манико плакала, хотя так и не
узнала Любу. Они выехали на круг четвертого автобуса. Наконец-то медовый
месяц начался. Этот месяц теперь, когда Патрик мне про него рассказывал,
походил на кино, хотя то была просто жизнь.

3.

Люба показывала дорогу. "Москвич" скрипел и тарахтел, но бодро катил по
разбитой асфальтовой дороге между пустынными пляжами и горами. Проехали
пригороды, где стояли дачи известных не только в Сухуми людей: Берии,
Сталина, Кагановича, Микояна. В центре города в изумлении смотрел Уоррен на
разрушенные здания, танки на улицах и толпы людей возле магазинов.
-- Все так интересно!-- то и дело восклицал Патрик.-- Похоже, мы с
тобой тут единственные туристы.
Остановили их на выезде из Сухуми. Дорога была перекрыта двумя
грузовиками и милицейской машиной.
-- Патруль!-- крикнул усатый лейтенант и стал выяснять:-- Оружие?
Патроны? Гранаты?
-- Это твои коллеги,-- объяснила Люба.-- Полиция.
Им велели открыть багажник.
-- Что в чемоданах?
Чемоданы были почти пустые: все, что не украли, уже было роздано.
-- А это что? Бензин из города вывозить запрещено.
Милиционер вытащил канистру с бензином, отдал другому, тот быстро унес
ее куда-то в кусты.
-- Как же так?-- вежливо поинтересовался Патрик.
Ответа он не получил.
-- Проезжайте быстрей, не создавайте очередь, не то еще и оштрафуем.
Дорога опять вилась над морем, открывая замечательные виды.
-- Знаешь что,-- предложил Патрик.-- Раз здесь война, Резо прав: нам
надо перебраться в Россию, там отдыхать. Судя по карте, это еще миль сто.
Смотри, какая красота: я обожаю горы.
Они долго петляли по извилистой горной дороге. В поселках стояли
бронетранспортеры, кое-где стреляли. Прохожие на улицах, если их спрашивали,
смотрели испуганно. Мелькали магазины, рестораны с окнами, заколоченными
досками, мертвые рынки. В одном доме, неподалеку от шоссе, им продали две
пустые бутылки, чтобы набрать воды из родника.
Солнце перевалило зенит, когда они, свернув с дороги, остановили машину
возле заброшенного сада, спустились с пригорка и под развесистой дикой
яблоней расположились перекусить. Вокруг ни души. Хлеб с вареньем, которые
дал им с собой Резо, и родниковая вода были замечательно вкусные. Патрик
расслабился, прилег на сухую траву. Люба положила ему голову на грудь, и оба
они после сидячей ночи провалились в сон.
Проснулся Патрик от шума. Сразу три тяжелых черных лимузина с темными
стеклами, шурша шинами, медленно выкатились из-за горы и остановились.
Уоррен переводил глаза с одной машины на другую, но некоторое время в них не
было никаких признаков жизни. Потом из первого и третьего лимузинов высыпали
две группы моложавых телохранителей в черных костюмах и галстуках и,
осматривая окрестность, растянулись полукругом. Передняя дверца во второй
машине открылась. Лысоватый генерал с золотыми погонами вылез на обочину,
огляделся и, согнувшись угодливо, стал открывать заднюю дверцу.
Оттуда долго никто не показывался. Затем до блеска начищенный черный
сапог опустился на землю. Некоторое время спустя рядом с ним встал другой
сапог. Оба сапога пошевелились, разминая ноги, спрятанные внутри них. Из
темноты донеслось кряхтение, мужской голос выругался с грузинским акцентом и
спросил:
-- Людишек вокруг нэт?
-- Никак нет,-- отчеканил генерал,-- все обследовано.
Опираясь на дверцу и поддерживаемый генералом, на свет выбрался старик
с изъеденным оспой лицом и усами, западавшими в рот. Он был в белом
поношенном френче с расстегнутым стоячим воротничком, двумя карманами на
груди и белой фуражке. Старик посмотрел, прищурившись, на солнце и сказал:
-- Как печет, мать его туды-сюды!
Кряхтя и пошатываясь, старик обошел автомобиль сзади и, пристроившись
возле колеса, стал справлять нужду. Патрик смущенно скосил глаза на Любу, но
она сладко спала. Старик закончил важную миссию и облегченно вздохнул.
Застегивая ширинку плохо гнущимися пальцами, он подошел к краю дороги и
сдвинул фуражку на затылок. Посмотрел на горы, вынул из кармана кисет с
табаком, трубку и стал ее набивать, трамбуя табак большим пальцем.
Охрана раздвинулась широким кругом, внимательно следя за окрестностями.
Генерал уже держал наготове зажигалку. Старик сунул трубку в рот и зачмокал,
разжигая ее. Тут Патрика вдруг осенило, кто перед ним. Он вскочил, поняв,
как ему повезло в жизни. Ведь второго такого шанса не будет. И он крикнул:
-- Господин Сталин!
Едва Уоррен пошевелился, охрана бросилась к нему, навалилась, скрутила.
Патрик, конечно, мог их в два счета раскидать, а он торопливо просунул
голову между двух молодцов, насевших ему на плечи, и представился.
-- Видишь? Это так называемая лычная охрана,-- сказал старик генералу,
яростно плюнул и растоптал плевок сапогом.-- За что жэ народ вам платыт
зарплату?
-- Виноват, товарищ Сталин!
-- Давайте меняться, господин Сталин,-- крикнул поспешно Патрик.-- Я
вам отдам трубку вождя индейского племени, а вы мне вашу трубку.
-- Мнэ, вождю всэго прагрессивного человэчества, ты прэдлагаешь трубку
лидера какого-то мэлкого плэмени?
-- Да ведь эта трубка, согласно легенде, дает не только власть, но и
бессмертие!
-- Все это чэпуха! Мы, марксысты -- атэысты. Но раз тэбе так хочется
иметь трубку, каторую курил лычно товарыщ Сталын, на, вазьми. Отпустите его.
Генерал, подай ему мою трубку.
Старик, кряхтя, полез на заднее сиденье лимузина.
Бросили Патрика на землю, и охрана мгновенно погрузилась в машины.
-- Насчет тэх молодых людэй на травке...-- сказал старик генералу.-- Он
ведь амэриканец... Я эще нэмножко подумал и рэшил: нужно ли агентуре
Соединенных Штатов знать, что товарыщ Сталын сейчас находытся на даче в
Абхазии?
-- Может, дать команду пройтись по ним из "калашникова"?
-- Зачэм пройтысь? Пусть гости спокойно отдыхают. А когда отдохнут,
пусть товарыщ Бэрия с ними бэспристрастно разберется. Я думаю, им нэ надо
возвращаться в логово империалызма. Пусть такой фызычески крэпкий амэриканец
поработает на социализм. А трубка вэрнется к ее настоящему хозяину. Поехали!
Заверещал мотор. Патрик держал в руках трубку, которая еще дымила.
Теперь он проснулся второй раз, уже по-настоящему. Открыв глаза, Уоррен
увидел, что в руке у него сухой сучок от дерева, подобранный на земле. Шум с
дороги и дым действительно имели место. Их "Москвич" проворно разворачивался
и катил, набитый людьми с обритыми головами.
Патрик проворно вскочил и в три прыжка оказался на асфальте, но машины
след простыл. Ни одной попутки на дороге, шоссе будто вымерло. Бежать вслед
глупо. Рука мгновенно опустилась в карман: ключи от машины исчезли.
-- Трубка, Луба!-- застонал Патрик.
-- Какая трубка?
-- Трубка вождя индейцев, которую я хотел поменять на трубку вождя
Сталина. Она уехала...
С трубкой уехала их одежда, видеокамера Патрика, одеяла,-- все осталось
в багажнике "Москвича". Зато бумажник в заднем кармане сохранился, поскольку
Патрик на нем лежал.
Как мог убедиться читатель, я стараюсь передать то, что Патрик мне
рассказывал, слово в слово, без всякой отсебятины. Если Уоррен для красного
словца немного приврал насчет встречи с товарищем Сталиным, я за это никакой
ответственности не несу. Недавно читал в каком-то очень серьезном журнале,
что даже длинные сны протекают в нашем сознании мгновенно, и трубка вождя
могла присниться Уоррену, когда воры уже завели мотор его "Москвича". Жене
про этот странный сон Патрик решил ничего не рассказывать.
Люба рыдала и, всхлипывая, говорила, что она не хочет так отдыхать.
Патрик ее утешал: отдых ведь только начинается. А Люба считала, что он уже
кончился. Под деревом на траве оставались банка с абрикосовым вареньем,
которую облепили пчелы, и полбуханки серого хлеба.
На тропинке, ведущей с горы в яблоневый сад, появился белобородый
старичок с сумой через плечо, похожий на нищего. Он остановился и попросил
кусок хлеба. Люба отломила ему половину оставшегося. Он стал жадно есть.
Узнав, что произошло, старичок сказал:
-- Так это же уголовники, которых из тюрьмы выпустили. Вот они и
делают, что хотят.
-- А вы где живете?-- спросила Люба.
-- Теперь нигде. Я -- грек, а греков абхазцы тоже выселили, как и
грузин, и армян.
-- Куда же вы теперь идете?
-- Все отсюда бегут. Иду я в Батуми, чтобы там перебежать в Турцию.
Может, в Турции лучше, а здесь очень плохо.
-- Далеко до аэропорта?-- глядя на заплаканную жену, вдруг спросил
Патрик, и Люба перевела.
-- Аэропорт? Вы сейчас недалеко от Гагры. Единственный аэропорт тут
возле Адлера. Это будет уже за границей, то есть в России. Автобусы теперь
не ходят. На попутки не сажают, боятся. Остается вам идти пешком. Дня за
полтора-два дойдете.
Патрик с Любой двинулись в путь, прихватив банку с остатками варенья,
две пустые бутылки и кусок хлеба. Иногда, слыша сзади гул приближающейся
машины, Патрик голосовал, но никто не останавливался.
К вечеру дошли до поселка Гантиади. Патрик все время пересчитывал
километры в мили и получалось, что до аэропорта осталось миль двадцать или
двадцать пять. Люба растерла обе ноги и идти не могла. Патрик вызвался нести
ее, но пышечка Люба знала свой вес и на ручки не пошла.
В сумерках началась стрельба. Где-то ухали пушки. Сзади послышался
грохот, рядом с ними остановился бронетранспортер. С него что-то крикнули
по-грузински.
-- Кто это может быть?-- размышлял Патрик.-- Абхазцы, грузины,
русские?.. По крайней мере, это не воры. Не украли же они танк...
-- Это грузины,-- сказала Люба.
Любе и Патрику светили фонариками в лица с разных сторон.
-- Чего они хотят?-- спросил Патрик у Любы, когда два десятка солдат в
маскировочной форме спрыгнули с машины, окружили их, стали о чем-то спорить
по-грузински.
-- Вам что, молодые люди?-- спросила Люба.-- Вы кто такие?
Один из них перешел на русский, сказал:
-- Проверка документов, дэвушка. Грузинский национальный формирований.
Паспорт, паспорт!
Формирование это оживилось и загалдело, поняв, что перед ними
иностранец.
-- Луба,-- возмутился Патрик,-- скажи им, чтобы они немедленно нас
пропустили.
Люба перевела.
-- Скажи ему, чтобы не дэргался, а то арэстуем,-- немедленно
отреагировал другой солдат.-- Пусть дает доллары, доллары! Бэз доллары
проход нэт.
Патрика трудно было испугать. Он смущенно смотрел на Любу, не зная, что
предпринимают в таких случаях в этой странной Абхазии.
-- Дай им десять долларов,-- велела Люба.
Они осветили купюру.
-- Дэсять? У тэбя там еще есть, а у нас нэт. Нэ дэсять, сто давай.
Патрик дал им еще несколько бумажек, и они вернули ему паспорт.
-- Эй, генацвале, а дэвушку не дашь нам напрокат?
Этот вопрос Люба не стала ему переводить.
Солдаты стали хохотать, хлопали Патрика по плечу, но потом кто-то
рявкнул из бронетранспортера, они облепили машину и, размахивая автоматами,
с криками укатили.
Надо было искать пристанища. Уоррены решили идти вперед, пока
что-нибудь не найдут. Навстречу им, и обгоняя их, шли в одиночку и группами
такие же бездомные люди. Многие из них не знали, куда и зачем бредут. На
ночлег их нигде не пускали. Так прошагали они по обочине шоссе, спотыкаясь и
присаживаясь на землю отдохнуть, до рассвета, без препятствий прошли спящий
в зелени городок Леселидзе, где им сказали, что до российской границы
недалеко. Патрик и Люба воспрянули духом, даже смеялись, глядя друг на
друга: комары так покусали обоих, что распухшие лица трудно было узнать.
На другой день они почти добрались до границы Абхазии с Россией и шли
то ли перелеском, то ли старым парком, когда вдруг с гоготом и улюлюканьем
их окружила стая шпаны.
-- Дядь, дай закурить!-- кричали малолетки.
-- Он не курит,-- сказала Люба.
Саранча эта, явно бежавшая из мест заключения, галдела, клянчила
деньги, колобродила, обезумев от свободы, наркотиков и безнаказанности. Они
толкались, бросались под ноги, через них приходилось переступать. Одного
Патрик поднял за шиворот и задницу, чтобы убрать с дороги, а щенок этот
каблуком ударил Патрика в глаз. От боли Патрик аж присел.
Исчезла эта свора в лесу так же внезапно, как появилась.
-- Мой бумажник!-- спохватился Патрик.-- Паспорта, билеты, деньги...
У Любы вырвали сумку с остатками абрикосового варенья. Щека и бровь у
Патрика распухли и стали кроваво-синими. Глаз затек, но, слава Богу, был
цел.
Мост через реку Псоу перегораживали бронетранспортеры. С одной стороны
моста абхазские, с другой -- русские части. Их долго допрашивали сначала
одни, потом другие, но тут уже говорил один Патрик. И хотя никто не понимал
ни слова, его речи действовали гипнотически. В конце концов им даже дали
напиться воды и объяснили, как двигаться к аэропорту Адлера.
Они шли все медленнее, все чаще садились и отдыхали. Полуодетые и
голодные, когда уже опять темнело, теряя последние остатки сил, они добрели
до аэропорта. На площади перед аэровокзалом женщина закрывала тяжелым замком
дверь палатки с кривой надписью "Пельмени". Люба бросилась к ней.
-- Женщина, миленькая, дайте нам что-нибудь поесть, мы два дня не ели.
-- Не видите, закрыто.
-- Мы из Америки, вот он -- американец, голодный.
-- А доллары у него есть?
-- Нету,-- смутилась Люба и вдруг (откуда мудрость берется у русской
женщины?) вспомнила:-- Я вам лифчик подарю, американский. Новый, только
надела.
Она спустила шлейки сарафана, чтобы буфетчица могла убедиться в
качестве лифчика. Патрик, не понимая ни разговора, ни жестов двух женщин,
смущенно отвел глаза от жены, делавшей стриптиз за пельмени. Люба сняла
лифчик и протянула пельменщице. Та без особого энтузиазма повертела лифчик в
руках, деловито спрятала в сумку, сняла с двери замок и скрылась внутри.
Вскоре она вышла, неся перед собой две тарелки, полные пельменей, и кусок
хлеба.
Люба и Патрик пристроились на столе, врытом в землю возле двери.
Пельмени были холодные, жир застыл, но это не имело никакого значения. Они
быстро все умяли.
-- На завтрак у меня еще есть американские трусики,-- весело сказала
Люба.-- А вот что потом?..
-- Потом... У меня тоже есть трусы,-- скромно сказал Патрик.
Аэровокзал Любу с Патриком цветами не встречал. В зал ожидания пускали
только по билетам. Оттуда несло, как из конюшни. Люди спали на мешках и
бродили, наступая на спящих. В кассы толпились огромные очереди. Да и что
просить в кассе? Дежурные, к которым они обратились, вообще не хотели
разговаривать. Патрик своим могучим, как ледокол, торсом пробил полынью
через толпу к двери с надписью "Начальник смены". Люба попыталась объяснить,
что они из Америки и им надо срочно улететь в Москву.
-- Всем надо срочно,-- прервал ее пожилой начальник, мельком взглянув
на заплывший синий глаз Патрика.-- Но когда получится, не знаю. Рейсы почти
все отменяются: керосина нет. Паспорта!
-- У нас их украли в Абхазии.
-- Билеты?
-- Тоже.
-- Тогда ничего не могу сделать, идите в милицию. Следующий!
В милиции началось все сначала, но потом вышел какой-то старший чин и
пригласил к себе в кабинет.
-- Трудный случай... Ну да ладно. Раз вы американские туристы, сделаем
исключение. Попытаемся помочь... Но вам придется заплатить. Хорошо заплатить
и только валютой.
-- Нас ведь ограбили. Понимаете, ограбили!
Люба заплакала.
-- Тогда это ваши трудности. Просите у родственников деньги, а так --
ничем помочь не сможем.
Под крышей места для них не было. Они отправились спать на поляну возле
загороженного летного поля, постелив половичок и прислонив голову к столбу с
колючей проволокой. Свет не без добрых людей: половичок им принесла
сердобольная уборщица, стащив его в комнате для депутатов на втором этаже
аэровокзала. Сделала она это потому, что ее любимый внук удрал в Америку.
С утра они опять, голодные и неприкаянные, слонялись по аэровокзалу и
округе. Подкармливала их пожилая уборщица за то, что Патрик пообещал найти
ее внука в Америке и помочь. Женщина даже принесла Любе из дома теплую
кофточку.
Между тем не было никакого выхода, и никто их не собирался выручить. На
третий день небритый Патрик, кое-как умывшийся в грязном туалете, усадив
Любу в освободившееся кресло, бродил по залу ожидания, как вдруг услышал
хорошее лондонское произношение. Быстрым шагом в сторону депутатской комнаты
двигался седой человек в элегантном костюме, говоря через переводчика со
спутником в генеральской форме. Их окружала свита.
-- Минуточку, сэр! Остановитесь, прошу.
Патрик рванулся вперед, но был оттеснен дюжими охранниками. Он
молниеносно оценил расстановку сил и мог бы, конечно, положить их всех
четверых за полминуты, но это не входило в его задачу. Последняя надежда
ускользала.
-- Сэр, я американец. Могу я поговорить с вами?-- крикнул Патрик, шагая
следом за ними.
На него не обращали никакого внимания.
-- Эй, это очень важно! Неотложно! Да погодите же, черт вас побери
вместе со всей вашей бандой!
Иностранец наконец приостановился, обернулся, и улыбка едва
обозначилась на его усталом лице. Он оказался чиновником из Английского
посольства в Москве. Патрик кратко объяснил ему, в чем дело. Дипломат двинул
рукой, чтобы американца пропустили. Охранники ничего не понимали, однако
расступились. Патрик кратко описал свои мытарства.
-- Боже ты мой!-- воскликнул дипломат.-- Впрочем, это здесь случается
все чаще. Напишите мне ваши имена, адрес и телефон. Вечером я буду в Москве
и утром позвоню американскому консулу.
-- Но нету здесь у нас ни телефона, ни адреса. Адлер, аэродромное поле,
вот и все. Спим на улице.
-- Им лучше адресовать на начальника аэровокзала,-- посоветовал
генерал. Он снял фуражку и вытер мокрую лысину.-- Я ему поясню.
-- Вам, наверное, нужны деньги,-- вдруг сообразив, предложил дипломат.
-- Сколько вам дать и каких? Фунтов, долларов, рублей?
-- Если не трудно, дайте три-четыре сотни баксов и ваше имя,-- сказал
Патрик.-- Я вам верну, как только смогу позвонить в Бэнк оф Америка.
Благослови вас Господь!
За доллары через каких-нибудь полтора часа их пустили в аэропортовскую
гостиницу. Наконец-то медовый месяц шел на лад. Но поселили их отдельно:
Любу в женский номер на шесть коек, а Патрика в мужской на четверых. Женский
и мужской душ и туалеты были в конце коридора, прогуливаясь по которому,
молодые могли предаваться семейному счастью.
На следующий день они выяснили, что авиакомпания "Дельта" восстановила
их билеты из Москвы домой. Однако ушло еще три дня, пока "Аэрофлот" продал
им новые билеты до Москвы, ибо, сказали им, старые мог использовать тот, кто
их украл, что, конечно же, полная чушь.
В связи с такой диспропорцией у читателя может сложиться мнение, что
автор стал работать в жанре американского соцреализма, коль скоро у него то
и дело получается, что у нас, в Америке, все славненько. Так вот, когда они
прилетели в Москву и явились в Американское консульство, Патрику немедленно
выдали новый паспорт. А Любе, у которой давно просрочена студенческая виза,
объявили, что ей придется задержаться на несколько месяцев, пока
американские компетентные органы разрешат ей въезд к мужу-американцу. Ведь у
нее даже российского паспорта нету.
Патрик почувствовал, что за медовым месяцем последует многомесячный
пост. Ненависть к американской бюрократии, которую он защищает не щадя
здоровья, вспыхнула в сердце полицейского Уоррена. Тут автору хорошо бы
повернуть сюжет так: в этот момент неизвестно откуда является умелый
чекист-вербовщик, и, кто знает, может, Патрик Уоррен переметнулся бы к
коммунистам или еще каким-нибудь "истам". Но сочинять, как уже убедился
читатель, не в моих правилах. Просто из консульства Патрик в гневе позвонил
в Сакраменто своему шерифу, тот -- губернатору Калифорнии, губернатор -- в
Вашингтон, а из Вашингтона гнев вернулся в Москву в виде вежливой просьбы
сделать исключение из правила. От посла к консулу с приказом выдать въездную