Дубчак Анна. Ева и ее мужчины

   — Я был там, провел большую работу… Поверь, я сделал все что мог. Надеюсь, все получится.
   — Конечно, Гришенька. Все, я кладу трубку, беру номер и жду тебя. Целую. Все.
   Она расплатилась за разговор и сняла номер с видом на Вандомскую площадь. Заказала минеральной воды и села у окна. Где сейчас Бернар? И что вообще произошло в их доме?
   Кому в голову пришла эта совершенно дикая идея украсть ее работы?
   Она позвонила Франсуа. Он волновался.
   — Ты где? Что ты себе позволяешь? Что произошло на этот раз?
   — Франсуа! Помнишь тот последний бар, где мы с тобой встретили Блюма?
   — Это того самого, в которого ты плеснула виски? По-моему, этот бар называется «Сезанн». И что?
   — Зайди в мою мастерскую. Там возле окна увидишь завернутые в холст картины. Их две.
   Не спутай. Но одна на верстаке, а другая возле окна. Принеси мне именно ту, что возле окна.
   Хорошо? Все, я жду тебя в этом баре. Целую.
   Уже повесив трубку, она подумала о том, что не доверяет и Франсуа. А вдруг все они заодно: и Натали, и Бернар, и Франсуа… Пусть они думают, что она живет у Клотильды.
   Незачем и Франсуа знать, что она остановилась в «Ритце».
   И все-таки, несмотря на свои сомнения, увидев входящего в бар Франсуа, она обрадовалась ему, как близкому человеку. Он поцеловал ее в щеку и ласково потрепал по плечу.
   — Тебе заказать что-нибудь выпить? — Он протянул ей завернутый в коричневую бумагу сверток и сел рядом.
   — Если честно, то я уже порядком набралась. Спасибо, что принес. Ты извини, что я по телефону вот так, грубо… Даже не поздоровалась с тобой. А ведь ты, пожалуй, единственный человек во всем Париже, которому я могу довериться. Франсуа, у меня нехорошее предчувствие.
   — И ты поэтому снова сбежала? Что произошло?
   — Я не могу сказать тебе, потому что не уверена. Но и оставаться там, в доме, не могу.
   Понимаешь, у меня такое чувство, словно все рушится на глазах.
   — А что на этой картине? Это как-то связано с твоим бегством?
   — И да, и нет. Просто этот портрет являлся одним из условий моего проживания в этом доме. Но я-то все свои условия выполнила, а вот они — нет. Поэтому не получит она никакого портрета. Я его уничтожу или продам ей же за миллион франков.
   — Говори тише. На тебя уже стали обращать внимание.
   — Это цветочки, вот сейчас придет Блюм — а я чувствую, что он здесь не случайный посетитель, вот тогда действительно все обратят внимание…
   Но Блюм так и не появился. Они ушли за полночь, Франсуа отвез Еву в тупик Бово, в гостиницу, и, проводив до самых дверей, вернулся на такси домой. Ева же, увидев за конторкой склоненную над книгой девушку в круглых очках, попросила отвезти ее на машине в «Ритц».
   Щедро заплатив, она взяла с нее слово никому не сообщать о своем новом местонахождении.
   — А где же тот красивый мсье? — спросила Клотильда, прощаясь с Евой.
   — Не знаю. Должно быть, уже спит.
   Оказавшись в номере, Ева сначала попыталась уснуть, но потом поняла, что не сможет, и заказала по телефону кофе и сандвичи. Порывшись в сумочке и отыскав визитку Блюма, она набрала его номер и долго ждала, прежде чем на другом конце провода взяли трубку.
   — Слушаю, — ответили по-французски.
   — Это Ева Анохина. Вы не могли бы приехать ко мне сейчас? Я в отеле «Ритц». — И, не дожидаясь ответа, положила трубку.
   Если Блюм куплен Натали, то он непременно примчится в надежде на какое-нибудь новое предложение, но уже с другой стороны. Беспринципный продажный журналист не сочтет это дурным тоном. Если же Блюм тут ни при чем, то он, чертыхнувшись, повернется на другой бок и продолжит прерванный сон. Поэтому, когда она, доедая последний сандвич, услышала стук в дверь, ей стало не по себе.
   — Войдите.
   Блюм, мрачный, заросший трехдневной щетиной, поправив на своем круглом животе длинный белый джемпер, уселся без приглашения в кресло и, достав из кармана брюк пачку сигарет, смачно закурил:
   — Я вас слушаю.
   Ева отставила чашку с недопитым кофе и тоже достала сигарету:
   — Судя по всему, я скоро уеду из Парижа.
   Но перед отъездом мне бы очень хотелось знать, что руководило вашими чувствами, когда вы писали свою статью? Скажите мне правду. Речь идет о моем будущем. Но не как художницы, а как женщины. У меня большие неприятности.
   Если вы мужчина, то прошу вас — не бейте лежачего. Признайтесь: это Натали заказала вам статью?
   — Даже если бы это было так, мадемуазель Ева, я бы вам ничего не сказал. Натали — взбалмошная женщина, но глубоко порядочная. Она не стала бы мараться. Другое дело — заказать хвалебную статью. Вот тут она мастер. Но откуда вдруг у вас такие мысли? Я хорошо знаю эту семью и уверен, что никто из них никогда не причинил бы вам вреда. Я хорошо разбираюсь в людях. А насчет того, что мной руководило, я отвечу: желание помочь вам.
   — И каким же это образом?
   — Не хотел настраивать толпу против вас.
   У нас здесь действуют свои законы и порядки.
   Вы могли бы заполнить чужую нишу, а это делается постепенно. Вы — самый яркий художник, каких я видел за последние годы. Но должно пройти определенное время, чтобы о вас заговорили. Быть может, работы, выставленные здесь, просто случайность? Вы слишком молоды. Понимаете меня?
   — Как же это вы, совершенно не зная человека, называете его в своей статье выскочкой? И это, как вы говорите, для того, чтобы помочь мне?
   — Когда-нибудь вы все поймете.
   — Тогда ответьте на такой вопрос: почему вы не послали меня к черту? Ведь я наверняка разбудила вас…
   — Я не спал. Кроме того, вы оказали мне неоценимую услугу, позвонив и пригласив сюда. Я не знал, как выпроводить из моей постели одну особу.
   Еву удивила такая откровенность.
   — Странный вы человек, мсье Блюм.
   — Меня зовут Феликс. Кроме того, мне хотелось встретиться с вами. Надеюсь, что на этот раз вы не плеснете мне в лицо виски?
   Она промолчала.
   — Так что произошло, мадемуазель Ева?
   И почему вы здесь?
   Что-то такое было в этом человеке, что Ева решила ему довериться. Пожалуй, именно он сможет подсказать ей, кому было выгодно украсть ее картины.
   — Понимаете, у меня украли все те работы, что выставлялись на Константен-Пекер. Сегодня утром пришла служанка и сказала, что на стенах висят копии моих картин. Мы с Бернаром и Сарой весь последний месяц отдыхали на яхте, дошли, знаете, до Гавра, а в это время кто-то — я думаю, что это Натали, — подменил картины. Времени было, как вы понимаете, более чем достаточно.
   — Да уж. — Блюм встал и, машинально схватил со столика чашку, допил остывший кофе. — Вы удивили меня, признаюсь. Насколько мне известно, дом хорошо охраняется. Искать вора надо среди своих. Вы составьте мне список, а я попытаюсь навести справки. У меня большие связи. Можете, конечно, связаться с полицией. Но обычно такие дела решаются полюбовно.
   — Это как же?
   — Вам звонят и назначают цену. Но у вас может получиться иначе… Сегодня в Лондоне проходит аукцион, я знаю, вы там выставляетесь, постоянно звоню туда… Возможно, тот, кто украл ваши работы, тоже следит за тем, как проходит аукцион. Несмотря на мою статью, я вполне допускаю успех. Вот тогда вы лишитесь целого состояния. Но это не Натали. Нет. И не Бернар.
   Ева написала на листочке: Симон, Пьер, Франсуа, Сара.
   — Я позвоню вам. — Блюм спрятал записку в карман, ободряюще подмигнул Еве и ушел.
   Ева разделась, легла и долго не могла уснуть. Ей так не хватало Бернара, что она несколько раз вслух произнесла его имя. Словно позвала. Но он не откликнулся. Он был далеко от нее. Конечно, если бы она была уверена в нем, то ей бы в голову не пришло, что он заодно с Натали. Но, вспомнив, на какие жертвы он пошел ради денег Натали и какое вообще место в его жизни занимают деньги, она лишь еще больше поверила в свою версию. Но на что они рассчитывали? Что она не заметит? Разве такое возможно? Не сумасшедшие же они!
   Мысли, как осенние листья, медленно кружились в ее голове и отгоняли сон. Она уснула лишь под утро.
 

* * *

 
   Увидеть Гришу в номере отеля «Ритц» — это равно продолжению сна. Заспанная, в белом махровом халате, который она нашла в ванной, Ева стояла на пороге комнаты и смотрела на возникшего перед ней Рубина. Во всем белом, улыбающийся и бодрый, Гриша ждал, когда же ему наконец позволят войти.
   — Господи, неужели это ты? Как хорошо, что ты приехал, — сказала она, обнимая его.
   Ева заказала по телефону завтрак на двоих и, дав возможность Грише принять душ, оделась. В дверь постучали, девушка в голубом форменном платье, не скрывавшем коленей, вкатила столик, на котором стоял никелированный кофейник, сахарница, молочник и большое блюдо с яйцами, булочками, маслом и сыром, накрытое прозрачным куполом.
   — В холодильнике сок и минеральная вода, — напомнила девушка Еве и предупредила, что через два часа придет горничная, чтобы заправить постели и убрать номер.
   За завтраком Ева рассказала Грише все в подробностях, не забыв упомянуть о своей глупой выходке с Блюмом.
   — Я думаю, что мне самому надо съездить к Натали. Понимаешь, если они ни при чем, то выходит, что ты их серьезно обидела своим подозрением. Может, поедем вместе и поговорим начистоту?
   Она рассказала ему, как Натали «вынудила»
   Бернара целый месяц скрываться от нее, Евы, в Москве.
   — Представляешь, и это все ее блажь. А я думала, что он меня бросил.
   — Я видел его в Москве, правда, не разговаривал, и думал, конечно, о том, что у вас произошел разрыв. Но все это ерунда по сравнению с тем, что пропали твои картины. Я все-таки поеду.
   — Давай я тебя отвезу. У меня же теперь есть своя машина — мне Натали подарила. Честное слово, Гриша, я ничего не понимаю! Ведь она потратила на меня целую кучу денег…
   — Не расстраивайся раньше времени. Вот увидишь — найдутся твои картины. Может, они специально их спрятали, чтобы никто не украл…
   — Посмотри мне в глаза… Вот так-то вот.
   Сам не знаешь, что несешь. Поехали. — Ева допила кофе и затушила сигарету. — Я останусь в машине, а ты сходишь. Буду ждать тебя за углом, хорошо? Посмотри, как меня трясет… Я чего-то боюсь.
 

* * *

 
   Она ждала его недолго — успела выкурить всего две сигареты.
   — Так быстро?
   Гриша сел в машину и некоторое время молчал, словно приводя в порядок мысли.
   — Там, кроме служанки, никого нет. Она сказала, что Бернар куда-то уехал, к другу, кажется, а Натали срочно вчера ночью вылетела в Москву.
   — Отлично! — воскликнула Ева, заводя мотор и направляясь вдоль парковой ограды прямо к воротам. — Просто отлично! Я хотя бы покажу тебе мою мастерскую и незаконченные работы. Заодно выведаю все у Сары.
   Она позвонила и вскоре увидела, как по дорожке, обсаженной красными и белыми розами, идет Сара. Заметив рядом с Евой Рубина, она несколько замедлила ход.
   — Добрый день, мадемуазель Ева. Хозяева уехали, и я не могу вас впустить, — кротким голоском пропела она, не приближаясь к воротам.
   — Это что еще такое! Открой немедленно!
   Иначе тебе придется пожалеть!
   — Но я не могу.
   Ева набрала побольше воздуха в легкие и крикнула что есть силы:
   — Франсуа!
   — Его тоже нет, он в больнице, у жены.
   — Сара, ты что, не знаешь, кто я? В доме остались мои вещи, картины…
   — Ваших картин здесь нет, и вы прекрасно знаете об этом. Что касается ваших вещей, то никакие они не ваши. Здесь вообще ничего вашего нет. Вы не имеете права находиться в этом доме. До вас мы жили спокойно… Уходите, я все равно вам не открою…
   Ева прислонилась лицом к ажурной металлической ограде, во все глаза рассматривая нахалку.
   — Ты представляешь, что будет, когда приедет Натали и узнает, что ты тут вытворяла? , — А мне все равно. Я увольняюсь. Но прежде не могу упустить такой возможности поставить вас на место. Вы — никто. И пусть этот ваш толстяк тоже слышит. Да, вы — никто. Для Бернара вы — пустое место. А для Натали всегда были игрушкой. Все над вами смеялись, а вы, как глупенькая, рисовали с утра до ночи свои дурацкие картины, которые никому не нужны…
   — Если ты, маленькая дрянь, не откроешь сейчас же, я вот этими ручищами раздвину прутья решетки, достану тебя и сверну шею, как цыпленку, — взревел Рубин.
   — Мне плевать, раздвигайте, сейчас нажму кнопку сигнализации, и вас быстренько отправят в полицейский участок. Ну же, давайте!
   — Сара, ты с кем разговариваешь? — раздался из глубины парка знакомый голос, и Ева остолбенела.
   — Это Натали… Натали, это я, Ева!
   С букетом белых роз и садовыми ножницами в руках, в перчатках по локоть, к ним быстрыми шагами приближалась Натали.
   — Ева! Наконец-то… Что здесь происходит? — обратилась она к Саре, которая тут же развернулась и побежала к дому.
   — Она не пускает нас и говорит, что ты в Москве, а Бернар ушел к другу… — Гриша вошел в калитку и обнял Натали. — Ну и служанка у тебя, я собирался свернуть ей шею.
   — Да, она у нас девушка с характером. Гриша, глазам своим не верю! Знаешь, Ева нас покинула. Чем-то мы ее обидели…
   Ева чувствовала, что Натали хочет обнять ее, но что-то мешало ей пойти навстречу этому желанию.
   — Я не знаю что и думать. А Бернар совсем голову потерял. Ну, заходите, поговорим.
   Сара! — крикнула она. — Принеси нам что-нибудь выпить.
   На террасе за столом, на котором теперь стоял свежий букет белых роз, они пили вино, и Ева рассказывала о том, как она обнаружила пропажу. Натали, услышав эту новость, резко встала из-за стола и жестом пригласила их последовать за ней в галерею. Подойдя к первой же картине Евы, она пристально взглянула на нее:
   — Не может быть… И ты, бедная девочка, конечно же, подумала на нас с Бернаром?
   — Я просто не знаю, что мне думать. Я испугалась. Разочарование в близком человеке — все равно что его смерть. Он вроде бы и есть, но для тебя умер. Я не знала, как же поступить, и поэтому вызвала Гришу. Согласитесь, это мог сделать человек либо очень сильно желавший мне зла, либо хорошо разбирающийся в живописи и знающий цену моим картинам.
   — А ты-то сама знаешь им цену? — словно что-то вспомнив, спросила Натали и просияла:
   — Чего молчишь? А ты, Гриша? Вы что, ничего не знаете? Сегодня утром мне позвонил Драницын, и первое, что он крикнул в трубку, было: «Петух в вине» в Лондоне ушел за двадцать тысяч долларов.
   — Вы шутите? — Ева сжала кулаки, еще не веря услышанному. — Гриша, ты знал?
   — Откуда? — воскликнул Рубин, опрокидывая в себя остатки холодного вина. — Я же к тебе как ненормальный летел. Но я рад, о, как я рад!
   — А Сара не могла украсть? — внезапно спросила Ева. — Она же терпеть меня не может.
   — Сара? Да нет… Ну, лягушку дохлую в постель подложит, кофе на платье прольет, но чтобы красть целое состояние? Нет, это исключено.
   — Послушай, но, если она такая противная, почему ты ее не увольняешь? — спросил Гриша.
   — Я привыкаю к людям, а Сара обладает массой достоинств. Она прекрасно готовит, очень чистоплотная и не лентяйка. Я воспринимаю ее такой, какая она есть на самом деле.
   — Она только что сказала нам, что увольняется…
   — Нет, что вы! Она может сказать все что угодно, но чтобы уйти от меня? Никогда. Болтушка она. Но что мы все про Сару. В моем доме — вор. — Она нервно рассмеялась и отломила ломтик сыра. — За Симона я отвечаю, как за самое себя. Пьер у нас не появлялся достаточно давно — у него что-то с печенью.
   Франсуа?
   — Нет! — вырвалось у Евы. — Ему я доверяю.
   — Тогда почему же ты не доверяешь Бернару?
   — Я этого не говорила.
   — Может, просто хорошенько обыскать дом? Осмотреть каждый уголок, заглянуть в подвал, винный погреб, чулан, на чердак… Не могли же картины исчезнуть бесследно. Их, вероятно, кто-то спрятал. Хотя все это, согласитесь, более чем странное воровство, зато тщательно продуманное. Надо ведь было найти художника, который пошел на такое… Ну что ж, предлагаю начать немедленно, прямо с гостиной. Холсты, очевидно, свернуты в рулоны, их порядка двадцати пяти штук, разных размеров, все-таки не иголка… Гриша, не стесняйся, в моем доме идеальный порядок, а потому искать будет очень легко. Сейфы я открою лично. Можете простукивать стены, пол. Если придется обращаться в полицию, в любом случае первым делом начнут обыскивать дом.
   — Предлагаю отправить Сару за покупками или еще куда-нибудь.
   — Отлично. Сара-а!
 

* * *

 
   На обыск дома ушло больше трех часов. Натали, в перепачканной блузе и съехавшей набок косынке, вернулась в гостиную и без сил рухнула в кресло. Вскоре спустилась с чердака Ева. Последним пришел Гриша. Все молчали.
   — Судя по тому, что вы пришли с пустыми руками, картин в доме нет. Ева, ты искала в своей мастерской?
   — Искала. И парк обшарила — ничего. И в плотницкой у Франсуа — тоже ничего.
   — А у Бернара?
   Ева покраснела и покачала головой.
   — Там я не смотрела. Мне ужасно неловко. Я даже его имя боюсь теперь произносить.
   Думаю, он не простит меня.
   — Он, кстати, скоро придет. В пять вернется Сара, и мы пообедаем, а пока ты можешь поболтать с Гришей. Я немного отдохну…
   Гриша, оказавшись в комнате Евы, на всякий случай запер дверь на ключ и достал из кармана конверт.
   — Это я нашел в комнате вашей служанки.
   Конверт был спрятан в коробок с печеньем, там двойное дно. — Он извлек снимок, на котором была изображена маленькая Сара, сидящая на коленях у мужчины, очевидно, у отца.
   — Ты не знаешь, кто это? — спросил Гриша.
   — Нет. А что написано на обороте?
   — Ничего. Хотя посмотри, вот здесь, внизу, название фотоателье — «Флер Бурже» и год — тысяча девятьсот восьмидесятый.
   — Знаешь, я могла бы спросить у Натали, но что-то останавливает меня… Гриша, ты говорил, у тебя в Париже много знакомых. Постарайся что-нибудь узнать об ателье и фотографии. Может, это как-то прольет свет… Хотя и так видно, что это ее отец.
   Она тяжело вздохнула и достала из кармана джинсов книжечку стихов Поля Фора, открыла ее где-то посередине, и оттуда выпал кусок пленки.
   — Взгляни, — произнесла Ева, — это я нашла в комнате Бернара.
   — Но ведь ты сказала, что не была там!
   — Была, как видишь. Понимаешь, для меня это очень важно. Книга лежала на столе, под лампой. Здесь отсняты мои картины. Что скажешь?
   — Я говорил тебе, чтобы ты все бросала к черту и ехала со мной в Италию или еще куда! — взорвался Гриша и мгновенно перешел на шепот:
   — Я и сам уже ничего не понимаю.
   Я бы на твоем месте дождался Бернара и спокойно все выяснил.
   — Конечно, я так и сделаю.
   — А ты не знаешь, что делаю в этом городе я? Мы с тобой уже столько часов вместе, а ты ни разу даже не посмотрела в мою сторону.
   Неужели пропажа картин для тебя важнее меня? — По его тону сложно было понять, шутит он или говорит всерьез.
   Ева подошла и обняла его.
   — Прости, я действительно веду себя, как настоящая эгоистка. Ты заслуживаешь лучшего. Но меня уже не исправишь. Скажи мне, я сильно изменилась с тех пор, как уехала из Москвы?
   — Ты словно бы повзрослела. Движения стали более плавными, и в то же время более уверенными, что ли… А во взгляде — отчаяние. Ты так часто смотришь, когда у тебя возникают проблемы.
   По коридору кто-то шел, шаги приближались, и наконец в дверь постучали.
   — Это вернулся Бернар, — прошептала Ева. — Оставайся здесь, я сама все скажу ему. — Она поцеловала Гришу и открыла дверь.
   Бернар, увидев в комнате Евы Рубина, несколько мгновений находился в шоке, но потом взял себя в руки и поздоровался.
   — Извини, у меня куча дел. Я приеду вечером. — Гриша неловко пожал ему руку и скрылся за дверью.
   Ева заметила, как изменился Бернар: напряженное лицо и взгляд животного, которое предчувствует близкую смерть.
   — Я не знаю, зачем ты это сделал, но я не могу больше оставаться с тобой, — набравшись решимости, сказала Ева и отвернулась к окну. — Где мои картины?
   — Какие картины? — изумленно спросил Бернар. — Что происходит? Ты исчезаешь, никого не предупредив, а потом так же внезапно возвращаешься и в чем-то еще меня обвиняешь!
   — Разве Натали тебе ничего не сказала?
   — Сказала, но только то, что ты вернулась.
   Она даже не предупредила меня о том, что у нас Рубин.. Он, надо полагать, приехал за тобой?
   — Теперь, уже наверное, да. — Она в двух словах объяснила ему все, что касается пропажи картин, и показала пленку, найденную в его комнате.
   — Я ничего не фотографировал и ничего не крал. Но после всех подозрений я уже сам не хочу оставаться здесь. Я два дня не спал и занимался самокопанием. Я вспоминал каждое слово, сказанное тебе накануне. Я устал, понимаешь? Сначала от Натали, которая замучила меня своими условиями и договорами, а теперь еще и ты… Все, с меня довольно! Я ухожу. Со временем ты сама во всем разберешься и поймешь, кто прав, а кто виноват. Возможно, нам было полезно какое-то время побыть порознь.
   А что касается пропавших картин, то я готов возместить твои потери. Назови сумму, и уже завтра утром я смогу тебе заплатить. А вот это, — сказал он и, дрожащей рукой достав чековую книжку, что-то написал в ней, — расходы, связанные с твоим отъездом или переездом… Яне знаю, какие у тебя планы.., — Он повернулся и вышел из комнаты.
   Но вместо того чтобы броситься его догонять, Ева лишь пожала плечами и взяла чек.
   — Что же, пусть будет так.
   И лишь когда она увидела, как отъезжает его машина, она поняла, что произошло: от нее ушел Бернар. Мужчина, с которым она была так счастлива. Даже Гриша, который всегда был для нее ангелом-хранителем, вряд ли мог теперь чем-нибудь ей помочь. Что же будет с ней дальше? Последние три месяца были настолько яркими, что от нее ускользнуло ощущение реальности. Глупо было бы думать, что так продлится всю жизнь…
   Сзади послышался шорох. Ева оглянулась и увидела Натали.
   — Я заметила, в каком состоянии ушел от тебя Бернар. Я понимаю, что не имею права вмешиваться в ваши отношения, но, по-моему, ты его чем-то обидела. Судя по всему, ты предложила ему осмотреть его комнату в поисках картин. Я угадала? Ты могла бы обратиться ко мне.
   Мне было бы это сделать намного удобнее.
   Ева хотела рассказать ей о пленке, но передумала: пусть хотя бы Натали относится к Бернару по-прежнему, без подозрений. Что с того, что она узнает? Лишний раз будет волноваться.
   — Сейчас звонил этот негодяй Блюм, я сказала, что тебя нет дома. Думаю, я сделала правильно. Ведь тебе теперь не до него?
   Ева с трудом сделала вид, что отнеслась к этому спокойно. Именно звонок Блюма мог бы ей сейчас помочь. Разговор с Бернаром совсем выбил ее из колеи.
   За столом, когда Сара принесла большое блюдо с устрицами, Натали спросила:
   — Ну так что с нашим портретом?
   — У меня его нет. Он в гостинице. Если честно, то я собиралась отдать вам его только в обмен на свои работы. Но сегодня же вечером я за ним съезжу.
   Натали как-то странно посмотрела на Еву и пожала плечами:
   — Ты уверена в том, что он в гостинице?
   Признаюсь, я вчера заходила в твою мастерскую. Скажу сразу — я довольна.
   — Чем вы довольны? — не поняла Ева и капнула на устрицу лимонного соку.
   — Своим портретом, — торжественно произнесла Натали, быстро встала из-за стола и через минуту вернулась с картиной в руках.
   — Ты себе представить не можешь, что я испытала, когда увидела это. Надо быть по-настоящему талантливым художником и, конечно, психологом, чтобы так верно угадать все черты моего лица. Я вчера почувствовала себя счастливой еще и потому, что поняла, Ева, ты видишь меня не такой пятидесятилетней развалиной, какой меня видят окружающие. Ты смогла увидеть меня молодой. Я не могу тебе всего объяснить, но для меня это крайне важно. Я очень, слышишь, очень тебе благодарна… Не сердись, пожалуйста, что я без твоего разрешения развернула ее и посмотрела. Я понимаю, ты не была уверена, быть может, ты боялась сделать мне больно. Но это потрясающе!
   Ева смотрела на раскрасневшуюся, возбужденную Натали. Смеется она над ней, что ли?
   — Натали, это не ваш портрет, — наконец сказала она и сама испугалась своих слов. — Это мой автопортрет, который я написала, когда мы с Бернаром были на «Коллетт». Может, я сделаю вам больно, но это правда. А ваш портрет в гостинице.., это абсолютно точно.
   Но Натали, казалось, ничуть не смутили ее слова.
   — Взгляни сюда! — воскликнула она, доставая из кармана широких розовых брюк фотографию и показывая Еве. — Взгляни, одно и то же лицо.
   Ева всмотрелась в изображенную на снимке молодую девушку, затем перевела взгляд на портрет.
   — Очевидно, в молодости я была похожа на тебя, вот и все объяснение.
   У Евы разболелась голова.
   — Да, наверно, — сказала она, как в тумане поднялась из-за стола и поспешила в свою комнату. Где-то она уже видела эту фотографию. Где?
   Из окна она увидела, как по дорожке к дому приближается доктор Симон. Вот он-то, пожалуй, смог бы объяснить, в чем тут дело. В конце-то концов, это была его идея с портретом.
   Ева позвала его. Симон поднял голову смешно поприветствовал Еву рукой.
   Учтивый, тихий и немногословный, Симон обладал типичной внешностью альбиноса и поэтому выглядел намного моложе Натали, хотя возраста они были примерно одного. Он, как и все обитатели этого дома, тоже, хоть и плохо, но говорил на русском. Как объяснила этот факт сама Натали, и Сара, и Пьер, и Бернар, и Франсуа — все они были выходцами из эмигрантской среды. «Я практически всегда разговариваю с ними по-русски, чтобы не забывать язык. Но скажу откровенно: мне и приятно, и больно одновременно. А почему, я даже объяснить не могу».
   Ева жестом пригласила доктора к себе в комнату и, убедившись в том, что он понял ее, кинулась к зеркалу, чтобы подправить макияж и прическу.