Страница:
Выйдя из дому, она позвонила из телефонной кабинки, прилепившейся к дому напротив, по номеру 02 и, изменив голос, сказала, что в доме на улице Мичурина находится труп человека. И повесила трубку. Главпочтамт еще работал, в его окнах горел свет. Наталия уверенно вошла в зал, где стояли ряды деревянных шкафов, нафаршированных абонентными ящиками, подошла к ящичку с номером 245, который был выгравирован на ключе бомжа, и совершенно спокойно открыла его. Достав оттуда картонную коробку, весившую килограмма полтора, не меньше, она так же спокойно, стараясь не привлекать к себе внимания редких в это время посетителей, вышла на улицу. Взяла такси и поехала домой. В коробке лежал старый альбом для марок. Открыв его на первой же странице, она увидела там марки и все поняла. Навряд ли ей доведется узнать тайну этого альбома и смерти бомжа, похоже, это, скорее всего, семейная запутанная история. В одном она теперь не сомневалась: человек, дававший эти объявления в местной газете, имеет к ней самое непосредственное отношение. Но и об этом она тоже вряд ли узнает. Единственное, что она теперь сможет сделать, это продать ему марки. Поставив телефон на колени, Наталия с бьющимся сердцем набрала уже запомнившийся ей номер.
— Добрый вечер. Я звоню по объявлению, — сказала она ровным, спокойным голосом.
— По какому? — послышался встревоженный мужской голос. Мужчине было явно под пятьдесят, если не больше. Хотя разве возможно по телефону определить возраст?
— Насчет марок. Или они вам уже не нужны?
— Вы имеете в виду немецкие марки с философами?
— Разумеется.
— Они у вас?
— Да. Иначе зачем бы я вам названивала в такое время. — Наталия старалась говорить тоном женщины капризной и крайне нетерпеливой, раздражительной и самоуверенной. На самом же деле ей было немного страшновато, да и сцену в консьержской она никак не могла выбросить из головы.
— Отлично. Где бы мы могли встретиться?
— Лучше всего в центре. В каком-нибудь кафе, чтобы вы не смогли ограбить меня или, того хуже, пристрелить. Я-то прекрасно знаю цену этим маркам…
— Скажите, а как они к вам попали? — Мужчина на другом конце провода явно нервничал и не мог скрыть этого.
— Я купила их сегодня утром у одного человека. Думаю, вы знаете, о ком идет речь. — Она уже и сама не знала, зачем сказала это.
— Я понял вас, — проговорил мужчина упавшим голосом. — Хорошо, сами назначайте место и время встречи.
— Только прибавьте к сумме, указанной в объявлении, еще один ноль. Видите, я не слишком корыстна. Договорились?
— Да вы с ума сошли! — вскричал мужчина.
— Тогда я найду другого покупателя, это не проблема, — чуть дрогнувшим голосом проговорила Наталия, чувствуя, как тридцать миллионов, превратившись в три, а потом и просто в ноль, ускользают из ее рук. Черт дернул ее за язык!
— Подождите… — Он выдержал паузу, наверно обдумывая ситуацию, а потом сказал:
— Хорошо. Я согласен. Завтра: где и когда?
— В «Ласточкином гнезде», в десять. Я буду в белом вязаном жилете и черных брюках. Учтите, я приду не одна.
А назавтра в «Ласточкином гнезде» она за пять минут поправила свои финансовые дела, обогатившись на тридцать миллионов, которые для скромной учительницы музыки показались колоссальной суммой.
Низенький лысоватый человечек в песочного цвета куртке и светлых брюках подошел к ней и купил альбом с марками. Они обменялись свертками прямо за высоким столиком, на котором ничего, кроме чашки с горячим кофе, не было. Наталия быстро, как только могла, пересчитывала сотенные, а мужчина Дрожащими руками пролистывал альбом. Не сказав друг другу ни слова, они разошлись, с тем чтобы потом никогда не встретиться. Он ушел первым. Наталия взяла себе большое пирожное, допила кофе и сразу же после кафе зашла в обменный пункт и обменяла рубли на доллары.
Вернувшись домой, она сначала долго сидела в кресле, пытаясь осмыслить случившееся, а потом решила понежиться в ванне. В час дня к ней должен был прийти ученик. Ну и пусть приходит. Что с того, что у нее появились деньги? Она не намерена ничего менять в своей жизни. Как работала в музыкальной школе, как подрабатывала частными уроками, так пускай все и остается. Другое дело — найти этому всему объяснение. Сколько ни пыталась она понять, что же такое с ней происходит, ничего, кроме уникальности ее личности, в голову не шло. Может, именно таким образом и проявляется заложенный в ней талант. Она не стала ни известной пианисткой, как мечтала, ни музыкальным критиком, ни композитором. Закончив музыкальное училище, она с треском провалилась в консерватории на композиторское — никому не понравились ее сочинения в стиле блюз — и решила больше счастья не пытать, а, устроившись в музыкальную школу, добросовестно обучать детей музыке. Решить — это одно. А привести это решение в исполнение — другое. После первого же месяца работы она разочаровалась в своей специальности. Объяснять по несколько раз на день одно и то же оказалось наитоскливейшим занятием. Она изо всех сил старалась не заснуть на уроке музыкальной литературы, который часто проходил в кабинете звукозаписи, где стояли старенький проигрыватель и магнитофон, на которых и прослушивались музыкальные произведения. Слушая какую-нибудь оперу или симфонию, Наталия откровенно скучала и не могла дождаться конца урока. В душе она так и осталась ученицей. Другое дело, что надо было постоянно делать вид, что ты старше их (в смысле детей), что ты преподаватель и что тебе надлежит вести себя достойно и не расслабляться на занятиях. Что нельзя, к примеру, присаживаться на стол (даже когда очень хочется), носить короткие юбки и декольтированные кофточки, сосать конфеты или грызть семечки во время занятий, чертыхаться и допускать панибратства по отношению к ученикам. Чтобы хотя бы внешне соответствовать образу строгой и принципиальной учительницы, Наталии, вчерашней выпускнице музыкального училища, склонной к свободной импровизации жизни вообще и внутренне достаточно раскованной в силу свойств своей натуры, пришлось сшить несколько строгих костюмов, пересмотреть прическу (поменять распущенные волосы на заколотую на затылке, сложенную втрое косу) и даже изменить лексику. Таким образом, будучи на протяжении всего рабочего дня искусственно созданной благообразной Наталией Валерьевной Ореховой, преподавательницей общего фортепиано, сольфеджио и музыкальной литературы, затянутой в строгие удлиненные одежды и держащей голову с высокой прической прямо, чтобы не слетели стильные очки в тончайшей золоченой оправе и с простыми стеклами и ставящей двойки с легкостью Иуды, Наталия, оказавшись вне стен ненавистной ей музыкальной школы, превращалась совершенно в другого человека. Едва перейдя на другую сторону улицы, стараясь не оглядываться на старинный особнячок муз-школы, она моментально вынимала из прически все шпильки, и ее волосы платиновой с золотистым блеском волной рассыпались по спине и плечам. Расстегнув возле самого горла тугие перламутровые пуговицы, она обнажала грудь почти до середины и наслаждалась тем, как ветерок (если, разумеется, позволяла погода) озорно играет кружевом блузки, ласково касаясь нежной кожи. Оказавшись дома, она первым делом переодевалась в джинсы или шорты, легкие хлопковые брюки или пижамные шелковые шаровары, просторные яркие футболки, бросалась на кровать и приходила в себя после муторного, однообразного в череде последовательных действий дня. Потом ужинала либо в одиночестве, либо приглашала к себе кого-нибудь из поклонников — бывшего однокурсника, пианиста Рафа Нудиева, преподающего общее фортепиано в хоровой студии, или Сашку Иванова, бизнесмена, занимавшегося перепродажей французских куропаток. Иногда они встречались втроем и отправлялись к кому-нибудь из них на дачу, независимо от времени года. О своем даре она никому из них не рассказала. Незачем. На вопрос, откуда вдруг у нее появились деньги — а это почему-то сильно бросается в глаза, должно быть, у человека, привыкшего постоянно стеснять себя во всем, меняется даже выражение лица, не говоря уже о каких-то вроде бы случайных приобретениях, как, например, платье от Нины Риччи, полное собрание сочинений Сомерсета Моэма, альбом «Модерн», — Наталия отвечала, что ей присылают родители, которые по контракту выехали в Африку «на заработки». Если бы Раф, к примеру, узнал, каким образом она заработала эти деньги, он стал бы ее, скорее всего, презирать. Сашка, в отличие от него, восхитился бы, но в душе ни за что бы не поверил, что посредством этого странного «дара» можно делать такие «бабки». Кроме того, ей нужно было бы многое объяснять, выкладывать по пунктам, как и почему все это происходит, а ведь она и сама толком ничего не понимала. Поэтому носила свой секрет на замке и время от времени позволяла себе вторгнуться в чью-то жизнь, спутать кому-то карты, причем просто из интереса, а не, как говорится, корысти ради.
И, как правило, все события, свидетельницей которых она как бы случайно оказывалась, не имели к ней лично никакого отношения.
И вдруг теперь этот Антон с его исчезновением. Кто эта женщина, с которой он был в супермаркете? Почему за ним пришли к ней, к Наталии Валерьевне Ореховой? Неужели он действительно так любил ее, что никто, кроме нее, не мог стать причиной его ухода из дому?
…Она играла меланхолию в ее чистом виде, но тревожные диссонансы уже подбирались из нижнего регистра, чтобы смазать эту роскошную трапезу сочных звуков и откровенных настроений…
Глава 4
Глава 5
— Добрый вечер. Я звоню по объявлению, — сказала она ровным, спокойным голосом.
— По какому? — послышался встревоженный мужской голос. Мужчине было явно под пятьдесят, если не больше. Хотя разве возможно по телефону определить возраст?
— Насчет марок. Или они вам уже не нужны?
— Вы имеете в виду немецкие марки с философами?
— Разумеется.
— Они у вас?
— Да. Иначе зачем бы я вам названивала в такое время. — Наталия старалась говорить тоном женщины капризной и крайне нетерпеливой, раздражительной и самоуверенной. На самом же деле ей было немного страшновато, да и сцену в консьержской она никак не могла выбросить из головы.
— Отлично. Где бы мы могли встретиться?
— Лучше всего в центре. В каком-нибудь кафе, чтобы вы не смогли ограбить меня или, того хуже, пристрелить. Я-то прекрасно знаю цену этим маркам…
— Скажите, а как они к вам попали? — Мужчина на другом конце провода явно нервничал и не мог скрыть этого.
— Я купила их сегодня утром у одного человека. Думаю, вы знаете, о ком идет речь. — Она уже и сама не знала, зачем сказала это.
— Я понял вас, — проговорил мужчина упавшим голосом. — Хорошо, сами назначайте место и время встречи.
— Только прибавьте к сумме, указанной в объявлении, еще один ноль. Видите, я не слишком корыстна. Договорились?
— Да вы с ума сошли! — вскричал мужчина.
— Тогда я найду другого покупателя, это не проблема, — чуть дрогнувшим голосом проговорила Наталия, чувствуя, как тридцать миллионов, превратившись в три, а потом и просто в ноль, ускользают из ее рук. Черт дернул ее за язык!
— Подождите… — Он выдержал паузу, наверно обдумывая ситуацию, а потом сказал:
— Хорошо. Я согласен. Завтра: где и когда?
— В «Ласточкином гнезде», в десять. Я буду в белом вязаном жилете и черных брюках. Учтите, я приду не одна.
А назавтра в «Ласточкином гнезде» она за пять минут поправила свои финансовые дела, обогатившись на тридцать миллионов, которые для скромной учительницы музыки показались колоссальной суммой.
Низенький лысоватый человечек в песочного цвета куртке и светлых брюках подошел к ней и купил альбом с марками. Они обменялись свертками прямо за высоким столиком, на котором ничего, кроме чашки с горячим кофе, не было. Наталия быстро, как только могла, пересчитывала сотенные, а мужчина Дрожащими руками пролистывал альбом. Не сказав друг другу ни слова, они разошлись, с тем чтобы потом никогда не встретиться. Он ушел первым. Наталия взяла себе большое пирожное, допила кофе и сразу же после кафе зашла в обменный пункт и обменяла рубли на доллары.
Вернувшись домой, она сначала долго сидела в кресле, пытаясь осмыслить случившееся, а потом решила понежиться в ванне. В час дня к ней должен был прийти ученик. Ну и пусть приходит. Что с того, что у нее появились деньги? Она не намерена ничего менять в своей жизни. Как работала в музыкальной школе, как подрабатывала частными уроками, так пускай все и остается. Другое дело — найти этому всему объяснение. Сколько ни пыталась она понять, что же такое с ней происходит, ничего, кроме уникальности ее личности, в голову не шло. Может, именно таким образом и проявляется заложенный в ней талант. Она не стала ни известной пианисткой, как мечтала, ни музыкальным критиком, ни композитором. Закончив музыкальное училище, она с треском провалилась в консерватории на композиторское — никому не понравились ее сочинения в стиле блюз — и решила больше счастья не пытать, а, устроившись в музыкальную школу, добросовестно обучать детей музыке. Решить — это одно. А привести это решение в исполнение — другое. После первого же месяца работы она разочаровалась в своей специальности. Объяснять по несколько раз на день одно и то же оказалось наитоскливейшим занятием. Она изо всех сил старалась не заснуть на уроке музыкальной литературы, который часто проходил в кабинете звукозаписи, где стояли старенький проигрыватель и магнитофон, на которых и прослушивались музыкальные произведения. Слушая какую-нибудь оперу или симфонию, Наталия откровенно скучала и не могла дождаться конца урока. В душе она так и осталась ученицей. Другое дело, что надо было постоянно делать вид, что ты старше их (в смысле детей), что ты преподаватель и что тебе надлежит вести себя достойно и не расслабляться на занятиях. Что нельзя, к примеру, присаживаться на стол (даже когда очень хочется), носить короткие юбки и декольтированные кофточки, сосать конфеты или грызть семечки во время занятий, чертыхаться и допускать панибратства по отношению к ученикам. Чтобы хотя бы внешне соответствовать образу строгой и принципиальной учительницы, Наталии, вчерашней выпускнице музыкального училища, склонной к свободной импровизации жизни вообще и внутренне достаточно раскованной в силу свойств своей натуры, пришлось сшить несколько строгих костюмов, пересмотреть прическу (поменять распущенные волосы на заколотую на затылке, сложенную втрое косу) и даже изменить лексику. Таким образом, будучи на протяжении всего рабочего дня искусственно созданной благообразной Наталией Валерьевной Ореховой, преподавательницей общего фортепиано, сольфеджио и музыкальной литературы, затянутой в строгие удлиненные одежды и держащей голову с высокой прической прямо, чтобы не слетели стильные очки в тончайшей золоченой оправе и с простыми стеклами и ставящей двойки с легкостью Иуды, Наталия, оказавшись вне стен ненавистной ей музыкальной школы, превращалась совершенно в другого человека. Едва перейдя на другую сторону улицы, стараясь не оглядываться на старинный особнячок муз-школы, она моментально вынимала из прически все шпильки, и ее волосы платиновой с золотистым блеском волной рассыпались по спине и плечам. Расстегнув возле самого горла тугие перламутровые пуговицы, она обнажала грудь почти до середины и наслаждалась тем, как ветерок (если, разумеется, позволяла погода) озорно играет кружевом блузки, ласково касаясь нежной кожи. Оказавшись дома, она первым делом переодевалась в джинсы или шорты, легкие хлопковые брюки или пижамные шелковые шаровары, просторные яркие футболки, бросалась на кровать и приходила в себя после муторного, однообразного в череде последовательных действий дня. Потом ужинала либо в одиночестве, либо приглашала к себе кого-нибудь из поклонников — бывшего однокурсника, пианиста Рафа Нудиева, преподающего общее фортепиано в хоровой студии, или Сашку Иванова, бизнесмена, занимавшегося перепродажей французских куропаток. Иногда они встречались втроем и отправлялись к кому-нибудь из них на дачу, независимо от времени года. О своем даре она никому из них не рассказала. Незачем. На вопрос, откуда вдруг у нее появились деньги — а это почему-то сильно бросается в глаза, должно быть, у человека, привыкшего постоянно стеснять себя во всем, меняется даже выражение лица, не говоря уже о каких-то вроде бы случайных приобретениях, как, например, платье от Нины Риччи, полное собрание сочинений Сомерсета Моэма, альбом «Модерн», — Наталия отвечала, что ей присылают родители, которые по контракту выехали в Африку «на заработки». Если бы Раф, к примеру, узнал, каким образом она заработала эти деньги, он стал бы ее, скорее всего, презирать. Сашка, в отличие от него, восхитился бы, но в душе ни за что бы не поверил, что посредством этого странного «дара» можно делать такие «бабки». Кроме того, ей нужно было бы многое объяснять, выкладывать по пунктам, как и почему все это происходит, а ведь она и сама толком ничего не понимала. Поэтому носила свой секрет на замке и время от времени позволяла себе вторгнуться в чью-то жизнь, спутать кому-то карты, причем просто из интереса, а не, как говорится, корысти ради.
И, как правило, все события, свидетельницей которых она как бы случайно оказывалась, не имели к ней лично никакого отношения.
И вдруг теперь этот Антон с его исчезновением. Кто эта женщина, с которой он был в супермаркете? Почему за ним пришли к ней, к Наталии Валерьевне Ореховой? Неужели он действительно так любил ее, что никто, кроме нее, не мог стать причиной его ухода из дому?
…Она играла меланхолию в ее чистом виде, но тревожные диссонансы уже подбирались из нижнего регистра, чтобы смазать эту роскошную трапезу сочных звуков и откровенных настроений…
Глава 4
АВТОМОБИЛЬНАЯ КАТАСТРОФА
Она увидела Антона, занимающегося любовью с незнакомой ей женщиной. Наталия открыла глаза. Все сохранилось. Нет, не так. Она увидела женщину, занимающуюся любовью с Антоном. В супермаркете она показалась намного старше: около сорока. А вот в постели ей можно было дать не больше тридцати — настолько прекрасно она двигалась и настолько одухотворенно было ее нежное, с румянцем лицо и эти глаза, которые она то широко раскрывала, то зажмуривалась, как девочка, увидевшая что-то непонятное или запретное… Антон же напоминал звереныша, которому дали вина и который, не зная, куда теперь направить свою веселую энергию, тыкался влажным носом в живот своей более опытной подруги, надеясь там утолить свой голод… На самом же деле чувствовалось, что он проделывает эти вещи не в первый раз, но едва сдерживается от соблазна открыть для себя нечто совершенное новое, неизведанное.
Не в силах дальше «подглядывать», Наталия откинулась назад и замерла. Мелодия стихла. В кабинете стало как обычно. За окном, сквозь кружевной, голубоватый от лунного света тюль сыпал и сыпал снег. Где-то теперь Антон?
Любопытство толкнуло ее снова взять несколько аккордов. И она увидела нечто совершенно страшное. Дымящиеся обломки белой машины наполнили комнату запахом гари, жар от пылающего металла обжигал щеки. Кто-то сдавленно стонал. И вдруг от машины отделилась фигура, очень странная, похожая на кентавра. Или нет, просто кто-то пытался вытащить из готового взорваться автомобиля — если он еще не взорвался, Наталии было трудно это определить — человека. Потом подбежали еще какие-то люди. Крупный план — высокий внушительных размеров мужчина несет на руках кого-то в зеленой куртке, из кармана которой выглядывает и вот-вот упадет вязаная пестрая шапочка.
Наталия уже не помнила, как выбежала из квартиры. «Эта ночь, похоже, никогда не кончится». Вывела машину и поехала по пустынным улицам в сторону злополучного супермаркета, словно только там находился источник всех несчастий…
А куда дальше? Как узнать, в какую сторону поехал белый «Мерседес»? Вот она, витрина с разноцветными огоньками. Они так весело переливаются, словно насмехаясь над трагедией, разыгравшейся где-то совсем рядом. Постояв некоторое время в нерешительности и не зная, в какую сторону ей ехать, Наталия вдруг услышала вой сирен. Мимо нее по магистрали промчалась «скорая». За ней — эскорт из милицейских машин. Она развернулась и поехала за «скорой». И не ошиблась. Уже через полчаса она находилась в холле ортопедической клиники и ждала, что скажет ей хирург, оперировавший Антона. Она увидела своего бывшего ученика второй раз за эту ночь, когда юношу выносили на носилках из машины. Судя по его одежде, никаких страшных повреждений не было — на курточке не было ни капли крови. Наталия очень удивилась, когда сестра, к которой она намертво пристала с просьбой рассказать «что-нибудь о мальчике, моем ученике», сказала, что он «чудом остался совершенно целехонек», не считая глубокой раны на ноге, которую ему «сейчас быстро зашьют». Наталия прождала почти час, прежде чем ей позволили войти в палату, где лежал Антон. Он был в сознании и очень удивился, увидев в больнице свою бывшую учительницу. Выглядел он испуганным, был очень бледен, а под глазами залегли фиолетовые круги. Вьющиеся темные волосы влажными кольцами прилипли к вискам. Черные глаза были полны ужаса и выражали немой вопрос.
— Антон, ты как? — Наталия, забыв о существовании своей второй натуры, коснулась губами почти белой щеки Антона и схватила его за руку.
— Где она? — спросил он так, словно Наталия была посвящена во все его интимные тайны.
— Я не знаю, Антошенька. Если хочешь, я спрошу.
— Да, это очень важно.
— Ты мне скажи, как это случилось?
— Мы ехали, а потом на дорогу вышел мужчина… Она затормозила, и в эту минуту раздался удар… Она закричала…
— Ты хочешь сказать, что вы сбили человека?
— Говорю же, не знаю… Спросите, пожалуйста, Наталия Валерьевна, где она?
— Хорошо, успокойся. — Наталия ободряюще улыбнулась ему и вышла из палаты. Отыскав знакомую медсестру, она спросила ее про спутницу Антона. Но та ей ответила, что на месте аварии был найден только мальчик. Ничего не понимая, Наталия возвратилась к Антону.
— Они сказали, что, кроме тебя, там никого не было.
— Они ее не нашли? Но ведь такого не может быть!
— Ты отдыхай, а я поеду в ГАИ и попытаюсь что-нибудь узнать про нее. Ты мне хотя бы скажи, о ком я должна спрашивать? У нее есть имя, фамилия? Я же не знаю, о ком ты говоришь. Ты был с мамой или…
Антон отвернулся к стене, и она увидела, как он вытер глаза.
— Ее зовут Нина. Фамилия Лискина.
— Она твоя тетя?
Мальчик промолчал.
Наталия на цыпочках вышла из палаты. Мысль о том, что она снова ввязывается в какую-то авантюру, не давала покоя. Но уже в машине, мчась на запрещенной в городе скорости под сто километров, она почему-то подумала о том, что письмо, которое ей показывал не так давно Рыжебородый, то есть Матвей, брат Антона, скорее всего, было адресовано не бывшей учительнице фортепиано, Наталии Валерьевне Ореховой, а, скорее всего, Нине. И что Антон сейчас переживает один из блаженнейших и мучительных периодов своей жизни — первую (скажем так, физическую) любовь. Как он отреагировал на то, что его пассию не нашли на месте катастрофы! Разве это не красноречиво доказывает его сильное чувство к этой женщине? Бедный мальчик.
В ГАИ с ней никто не собирался разговаривать, пока она не сказала, что является родной сестрой пострадавшего Антона Лискина. В результате расспросов (а в ГАИ не любят отвечать на вопросы, у них принято задавать их) Наталии удалось узнать, что в машине действительно никого, кроме парнишки, не было. Она возвращалась в больницу со странным чувством невыполненного долга: что она теперь скажет Антону? И она решила пока не показываться ему на глаза. Пусть поспит. Ему наверняка сделали успокоительные уколы. Остановившись, она включила в салоне свет и достала свою записную книжку. Адреса и телефоны учеников составляли 80 процентов содержания. Открыв страницу на букве «Л», она без труда нашла то, что искала, и поехала к Лискиным. Возможно, что они еще ничего не знают… Ей открыла мама Антона, женщина с приятной внешностью; лицо у нее было заспанное и очень испуганное. Кутаясь в теплый домашний халат, она некоторое время отупело смотрела на стоящую на пороге Наталию, пока не пришла в себя.
— Извините. Я так крепко спала. Вы ведь Наталия Валерьевна? Что-нибудь с Антоном?
— Скажите, но почему вы связываете вашего сына с моим именем? Что за идиотские фантазии! — не удержавшись, возмутилась Наталия.
— Вы и сами знаете почему… — Мама Антона, проснувшись окончательно, наконец разобралась, что к чему, и теперь смотрела на посетительницу не иначе как с презрением. — Вскружили мальчишке голову, а сами… Как вам не стыдно?
— Я не видела Антона пять лет. И уверена, что Матвей, ваш родственник, не далее как сегодня, буквально несколько часов назад сказал вам об этом.
— Матвей? Он что, был у вас?
— Послушайте, это уже ваши взаимоотношения, ваши проблемы, наконец.
— Тогда зачем же вы пришли, да еще в такое время? — В эту минуту из комнаты показался и сам Матвей. В халате до пят, глаза сощурены…
— Что здесь происходит? Почему ты не спишь?
— Вы что, тоже здесь живете? — удивилась Наталия.
— А где же еще прикажете жить моему мужу? — с вызовом произнесла мама Антона. Наталия вспомнила даже, как ее зовут: Елена Дмитриевна.
— Так что такое случилось, почему вы здесь?
— Ваш Антон попал в автомобильную катастрофу. Но он жив, — поспешила добавить Наталия. — У него лишь немного повреждена голень. Рану зашили, так что не переживайте.
— Антон попал в автомобильную катастрофу? — Матвей схватился за голову. Видно, он тоже крепко спал, прежде чем его разбудили. — И где он теперь?
— В ортопедической клинике, палата номер три. Но он сейчас наверняка спит.
— Вы что, были там?
— Да, я совершенно случайно оказалась в тех краях… — Она внимательно посмотрела Матвею в глаза. — А вы не знаете, кто такая Нина… Лискина?
Елена Дмитриевна, совершенно придя в себя, пожала плечами:
— Как кто? Сестра моя. А при чем здесь она?
— А где она живет?
— Да вам-то это зачем?
— Дело в том, что Антон был в машине вместе с вашей сестрой. Ведь белый «Мерседес» — ее!
— Да. Вернее, ее мужа. Вы хотите сказать, что Антон был в машине с Ниной? Интересно, где это она его нашла? Мы же просто с ног сбились, а она нашла его и тут же устроила аварию. Впрочем, это на нее похоже.
Елена Дмитриевна разочаровывала Наталию с каждой минутой все больше и больше. Матвей включил свет, и она увидела каждую морщинку, каждую складочку на лице и шее этой женщины, которая напоминала ей теперь старую тряпичную куклу. Глаза ее смотрели с недоверием, и оттого с ней меньше всего хотелось разговаривать.
— Так вы мне скажете, где она живет? — У Наталии кончалось терпение.
— Зачем это вам?
— Если вы на самом деле ее сестра, то почему же до сих пор не спросили меня, что с ней? Жива ли она?
— Да, действительно… Хотя я и так знаю, что с Ниной никогда ничего не произойдет. Так что с ней?
— Ее вообще не нашли. Ни следа. Словно ее там и не было, хотя Антон утверждает, что был именно с ней. Вы же и сами только что сказали, что белый «Мерседес» принадлежит вашей сестре. Я хочу съездить к ней и поговорить…
— Крымская, девятнадцать, квартира шесть. Матвей, собирайся живо, поедем к Антону… Так какая, говорите, палата?
— Я вас подвезу. — Прежде, чем выйти, Наталия еще раз бросила взгляд на эту странную пару, один из которых выдавал себя за брата Антонами усмехнулась: чего ради-то? Подумаешь, разница в возрасте!
В машине Елена Дмитриевна несла какую-то чушь о своей сестре, называла ее почему-то «росомахой», разгильдяйкой, помешанной на деньгах и сексе, и совершенно, казалось бы, не брала в расчет то, что рядом находится в общем-то посторонний человек в лице бывшей учительницы ее сына.
— Вы пойдете с нами? — спросила Елена Дмитриевна, когда они остановились возле входа в больницу.
— Нет, я уже была у него. Уверена, что он сейчас спит. Я навещу его, быть может, утром.
— Подождите. — Матвей, молчавший всю дорогу, вдруг взял Наталию за локоть и отвел в сторону. — Вы извините нас… Особенно Лену… У нее довольно сложные отношения со своей сестрой. А что касается нашего с вами разговора, то прошу прощения. После ваших слов мне многое стало понятным… Скорее всего, Нина и прятала у себя Антона. Она проповедует несколько другой образ жизни, чем тот, которого стараемся придерживаться мы.
Она более свободолюбивый и раскованный человек. Но она-то может себе это позволить, у нее несравненно более высокий уровень жизни — ее муж является директором одного из коммерческих банков, — а мы — нет, поэтому Антон всегда тянулся к ней, словом, к тому, о чем я только что вам сказал…
— А вас не насторожило, что на месте аварии этой самой Нины не оказалось? — задумчиво спросила Наталия, все больше и больше увлекаясь этой историей. Мысль о том, что завтра (вернее, уже сегодня) рано вставать, чтобы идти в музыкальную школу, почему-то не приходила ей в голову. Не дождавшись ответа от Матвея и мысленно простив его за то, что он наговорил ей в полночь у нее дома, она попрощалась с ним (Елена Дмитриевна уже скрылась за дверями больницы) и поехала на Крымскую.
Не в силах дальше «подглядывать», Наталия откинулась назад и замерла. Мелодия стихла. В кабинете стало как обычно. За окном, сквозь кружевной, голубоватый от лунного света тюль сыпал и сыпал снег. Где-то теперь Антон?
Любопытство толкнуло ее снова взять несколько аккордов. И она увидела нечто совершенно страшное. Дымящиеся обломки белой машины наполнили комнату запахом гари, жар от пылающего металла обжигал щеки. Кто-то сдавленно стонал. И вдруг от машины отделилась фигура, очень странная, похожая на кентавра. Или нет, просто кто-то пытался вытащить из готового взорваться автомобиля — если он еще не взорвался, Наталии было трудно это определить — человека. Потом подбежали еще какие-то люди. Крупный план — высокий внушительных размеров мужчина несет на руках кого-то в зеленой куртке, из кармана которой выглядывает и вот-вот упадет вязаная пестрая шапочка.
Наталия уже не помнила, как выбежала из квартиры. «Эта ночь, похоже, никогда не кончится». Вывела машину и поехала по пустынным улицам в сторону злополучного супермаркета, словно только там находился источник всех несчастий…
А куда дальше? Как узнать, в какую сторону поехал белый «Мерседес»? Вот она, витрина с разноцветными огоньками. Они так весело переливаются, словно насмехаясь над трагедией, разыгравшейся где-то совсем рядом. Постояв некоторое время в нерешительности и не зная, в какую сторону ей ехать, Наталия вдруг услышала вой сирен. Мимо нее по магистрали промчалась «скорая». За ней — эскорт из милицейских машин. Она развернулась и поехала за «скорой». И не ошиблась. Уже через полчаса она находилась в холле ортопедической клиники и ждала, что скажет ей хирург, оперировавший Антона. Она увидела своего бывшего ученика второй раз за эту ночь, когда юношу выносили на носилках из машины. Судя по его одежде, никаких страшных повреждений не было — на курточке не было ни капли крови. Наталия очень удивилась, когда сестра, к которой она намертво пристала с просьбой рассказать «что-нибудь о мальчике, моем ученике», сказала, что он «чудом остался совершенно целехонек», не считая глубокой раны на ноге, которую ему «сейчас быстро зашьют». Наталия прождала почти час, прежде чем ей позволили войти в палату, где лежал Антон. Он был в сознании и очень удивился, увидев в больнице свою бывшую учительницу. Выглядел он испуганным, был очень бледен, а под глазами залегли фиолетовые круги. Вьющиеся темные волосы влажными кольцами прилипли к вискам. Черные глаза были полны ужаса и выражали немой вопрос.
— Антон, ты как? — Наталия, забыв о существовании своей второй натуры, коснулась губами почти белой щеки Антона и схватила его за руку.
— Где она? — спросил он так, словно Наталия была посвящена во все его интимные тайны.
— Я не знаю, Антошенька. Если хочешь, я спрошу.
— Да, это очень важно.
— Ты мне скажи, как это случилось?
— Мы ехали, а потом на дорогу вышел мужчина… Она затормозила, и в эту минуту раздался удар… Она закричала…
— Ты хочешь сказать, что вы сбили человека?
— Говорю же, не знаю… Спросите, пожалуйста, Наталия Валерьевна, где она?
— Хорошо, успокойся. — Наталия ободряюще улыбнулась ему и вышла из палаты. Отыскав знакомую медсестру, она спросила ее про спутницу Антона. Но та ей ответила, что на месте аварии был найден только мальчик. Ничего не понимая, Наталия возвратилась к Антону.
— Они сказали, что, кроме тебя, там никого не было.
— Они ее не нашли? Но ведь такого не может быть!
— Ты отдыхай, а я поеду в ГАИ и попытаюсь что-нибудь узнать про нее. Ты мне хотя бы скажи, о ком я должна спрашивать? У нее есть имя, фамилия? Я же не знаю, о ком ты говоришь. Ты был с мамой или…
Антон отвернулся к стене, и она увидела, как он вытер глаза.
— Ее зовут Нина. Фамилия Лискина.
— Она твоя тетя?
Мальчик промолчал.
Наталия на цыпочках вышла из палаты. Мысль о том, что она снова ввязывается в какую-то авантюру, не давала покоя. Но уже в машине, мчась на запрещенной в городе скорости под сто километров, она почему-то подумала о том, что письмо, которое ей показывал не так давно Рыжебородый, то есть Матвей, брат Антона, скорее всего, было адресовано не бывшей учительнице фортепиано, Наталии Валерьевне Ореховой, а, скорее всего, Нине. И что Антон сейчас переживает один из блаженнейших и мучительных периодов своей жизни — первую (скажем так, физическую) любовь. Как он отреагировал на то, что его пассию не нашли на месте катастрофы! Разве это не красноречиво доказывает его сильное чувство к этой женщине? Бедный мальчик.
В ГАИ с ней никто не собирался разговаривать, пока она не сказала, что является родной сестрой пострадавшего Антона Лискина. В результате расспросов (а в ГАИ не любят отвечать на вопросы, у них принято задавать их) Наталии удалось узнать, что в машине действительно никого, кроме парнишки, не было. Она возвращалась в больницу со странным чувством невыполненного долга: что она теперь скажет Антону? И она решила пока не показываться ему на глаза. Пусть поспит. Ему наверняка сделали успокоительные уколы. Остановившись, она включила в салоне свет и достала свою записную книжку. Адреса и телефоны учеников составляли 80 процентов содержания. Открыв страницу на букве «Л», она без труда нашла то, что искала, и поехала к Лискиным. Возможно, что они еще ничего не знают… Ей открыла мама Антона, женщина с приятной внешностью; лицо у нее было заспанное и очень испуганное. Кутаясь в теплый домашний халат, она некоторое время отупело смотрела на стоящую на пороге Наталию, пока не пришла в себя.
— Извините. Я так крепко спала. Вы ведь Наталия Валерьевна? Что-нибудь с Антоном?
— Скажите, но почему вы связываете вашего сына с моим именем? Что за идиотские фантазии! — не удержавшись, возмутилась Наталия.
— Вы и сами знаете почему… — Мама Антона, проснувшись окончательно, наконец разобралась, что к чему, и теперь смотрела на посетительницу не иначе как с презрением. — Вскружили мальчишке голову, а сами… Как вам не стыдно?
— Я не видела Антона пять лет. И уверена, что Матвей, ваш родственник, не далее как сегодня, буквально несколько часов назад сказал вам об этом.
— Матвей? Он что, был у вас?
— Послушайте, это уже ваши взаимоотношения, ваши проблемы, наконец.
— Тогда зачем же вы пришли, да еще в такое время? — В эту минуту из комнаты показался и сам Матвей. В халате до пят, глаза сощурены…
— Что здесь происходит? Почему ты не спишь?
— Вы что, тоже здесь живете? — удивилась Наталия.
— А где же еще прикажете жить моему мужу? — с вызовом произнесла мама Антона. Наталия вспомнила даже, как ее зовут: Елена Дмитриевна.
— Так что такое случилось, почему вы здесь?
— Ваш Антон попал в автомобильную катастрофу. Но он жив, — поспешила добавить Наталия. — У него лишь немного повреждена голень. Рану зашили, так что не переживайте.
— Антон попал в автомобильную катастрофу? — Матвей схватился за голову. Видно, он тоже крепко спал, прежде чем его разбудили. — И где он теперь?
— В ортопедической клинике, палата номер три. Но он сейчас наверняка спит.
— Вы что, были там?
— Да, я совершенно случайно оказалась в тех краях… — Она внимательно посмотрела Матвею в глаза. — А вы не знаете, кто такая Нина… Лискина?
Елена Дмитриевна, совершенно придя в себя, пожала плечами:
— Как кто? Сестра моя. А при чем здесь она?
— А где она живет?
— Да вам-то это зачем?
— Дело в том, что Антон был в машине вместе с вашей сестрой. Ведь белый «Мерседес» — ее!
— Да. Вернее, ее мужа. Вы хотите сказать, что Антон был в машине с Ниной? Интересно, где это она его нашла? Мы же просто с ног сбились, а она нашла его и тут же устроила аварию. Впрочем, это на нее похоже.
Елена Дмитриевна разочаровывала Наталию с каждой минутой все больше и больше. Матвей включил свет, и она увидела каждую морщинку, каждую складочку на лице и шее этой женщины, которая напоминала ей теперь старую тряпичную куклу. Глаза ее смотрели с недоверием, и оттого с ней меньше всего хотелось разговаривать.
— Так вы мне скажете, где она живет? — У Наталии кончалось терпение.
— Зачем это вам?
— Если вы на самом деле ее сестра, то почему же до сих пор не спросили меня, что с ней? Жива ли она?
— Да, действительно… Хотя я и так знаю, что с Ниной никогда ничего не произойдет. Так что с ней?
— Ее вообще не нашли. Ни следа. Словно ее там и не было, хотя Антон утверждает, что был именно с ней. Вы же и сами только что сказали, что белый «Мерседес» принадлежит вашей сестре. Я хочу съездить к ней и поговорить…
— Крымская, девятнадцать, квартира шесть. Матвей, собирайся живо, поедем к Антону… Так какая, говорите, палата?
— Я вас подвезу. — Прежде, чем выйти, Наталия еще раз бросила взгляд на эту странную пару, один из которых выдавал себя за брата Антонами усмехнулась: чего ради-то? Подумаешь, разница в возрасте!
В машине Елена Дмитриевна несла какую-то чушь о своей сестре, называла ее почему-то «росомахой», разгильдяйкой, помешанной на деньгах и сексе, и совершенно, казалось бы, не брала в расчет то, что рядом находится в общем-то посторонний человек в лице бывшей учительницы ее сына.
— Вы пойдете с нами? — спросила Елена Дмитриевна, когда они остановились возле входа в больницу.
— Нет, я уже была у него. Уверена, что он сейчас спит. Я навещу его, быть может, утром.
— Подождите. — Матвей, молчавший всю дорогу, вдруг взял Наталию за локоть и отвел в сторону. — Вы извините нас… Особенно Лену… У нее довольно сложные отношения со своей сестрой. А что касается нашего с вами разговора, то прошу прощения. После ваших слов мне многое стало понятным… Скорее всего, Нина и прятала у себя Антона. Она проповедует несколько другой образ жизни, чем тот, которого стараемся придерживаться мы.
Она более свободолюбивый и раскованный человек. Но она-то может себе это позволить, у нее несравненно более высокий уровень жизни — ее муж является директором одного из коммерческих банков, — а мы — нет, поэтому Антон всегда тянулся к ней, словом, к тому, о чем я только что вам сказал…
— А вас не насторожило, что на месте аварии этой самой Нины не оказалось? — задумчиво спросила Наталия, все больше и больше увлекаясь этой историей. Мысль о том, что завтра (вернее, уже сегодня) рано вставать, чтобы идти в музыкальную школу, почему-то не приходила ей в голову. Не дождавшись ответа от Матвея и мысленно простив его за то, что он наговорил ей в полночь у нее дома, она попрощалась с ним (Елена Дмитриевна уже скрылась за дверями больницы) и поехала на Крымскую.
Глава 5
НИНА
Она долгое время боялась открыть глаза. Ее острое обоняние отметило посторонние запахи, а это означало, что она не дома. Но тогда где? Вот уже в течение семи лет она вставала и ложилась в одной и той же квартире, в своей спальне и знала все ароматы и запахи, присущие именно этой пространственной нише. Она никогда не ночевала ни у друзей, ни в гостиницах, предпочитая всему свою комнату, где только и могла чувствовать себя в полном комфорте. Ее спальня соседствовала с ванной комнатой, которую она не променяла бы ни на какие блага мира. Там было все оборудовано специально для нее. Об этом позаботился Глеб. Она вдруг вспомнила, как она отказала ему в последний раз. Она видела выражение его лица и понимала, что делает ему больно, но мысль о том, что ей предстоит провести ночь в объятиях совершенно неуправляемого, молодого и горячего любовника, не позволила ей выполнить свой супружеский долг. Глеб пошел спать к себе в кабинет, вежливо пожелав им обоим — жене и племяннику, который «почему-то» вот уже несколько дней жил у них и, похоже, не собирался уходить, — «спокойной ночи». Антон должен был спать в комнате для гостей, соседствующей с супружеской спальней Глеба и Нины. Они оба потеряли голову — Нина и Антон. И теперь уже никто не смог бы с точностью сказать, кто явился инициатором этой страшной для Глеба, да и для любого другого нормального человека, измены, этого сексуального (не более) партнерства неопытного, но очень откровенного в своих желаниях подростка с взрослой, уверенной в себе и страстной женщиной. Они сблизились совершенно случайно на дне рождения матери Антона, Лены, когда все гости танцевали в большой комнате, а Нина зашла в комнату племянника, чтобы попросить у него таблетку от головной боли. Она и раньше бывала здесь, но никогда не решалась спросить, почему все стены в его комнате завешаны большими фотографиями его бывшей учительницы музыки, Наталии Валерьевны. Вроде бы и так все ясно. А в тот вечер почему-то спросила.
— Мне нравилось, когда она приходила сюда, — сказал, не вставая с дивана, Антон, который до прихода своей тети смотрел телевизор. Он даже не повернул головы в ее сторону, словно ее приход сюда совершенно ничего не означал. «А ведь он мог хотя бы подняться в знак уважения или просто ради приличия», — мелькнуло тогда у Нины, но она внешне этого никак не выказала и просто села рядом с племянником, касаясь его своим боком.
— И что же в ней было такого особенного? — не унималась она. Выпитое вино сделало ее разговорчивой. Ноги стали почему-то ватными, голова приятно кружилась. Если бы она выкурила сейчас хоть одну сигарету, то непременно упала бы.
— Когда она приходила, то садилась вон там, справа от меня, — он махнул рукой в сторону закрытого теперь пианино, — очень красиво закидывала ногу за ногу и когда наклонялась ко мне, то я мог видеть вырез ее блузки, а за ним — грудь.
— Ну и как, красивая у нее грудь?
— Красивая. Небольшая, но очень красивая. Минут за пять до ее прихода я всегда поджидал ее у окна, смотрел, как она перебегает улицу, потом останавливается перед домом и оглядывается, чтобы никто не увидел, как она застегивается на все пуговицы, как закалывает или стягивает в узел свои волосы… Особенно мне нравилось, когда она приходила с дождя… Тогда в ее волосах примерно с час, ровно столько, сколько шел урок, держался запах мокрых листьев, воды и, как мне казалось, реки… — Больше говорить он уже не мог: рука женщины, сидящей рядом, опустилась к нему на колено. Антон вздрогнул всем телом, а потом почувствовал, как к щекам прихлынула кровь и запульсировала в висках, в мочках ушей, в кончиках пальцев и других, более нежных местах.
— Можно я вас поцелую? Вы же все равно пьяная, — неожиданно сказал он и наконец соизволил повернуться к ней.
…Вспомнив все это, она забыла все свои страхи и открыла глаза. Первое, что она увидела, это была одежда, ее одежда, от которой и исходил этот странный запах жженой шерсти. Красный свитер, черные брюки — все это висело на спинке кровати, металлической старой кровати, которую она терпеть не могла и скорее умерла бы, чем легла на такое скрипучее и мерзкое ложе. Комната, в которой она находилась, являлась, судя по всему, спальней, дачной спальней. Потому что пахло здесь еще мышами, сушеными яблоками и всем тем, чем пахнет в нежилых в это время года дачах. Неистребимый дух запустения и близкого присутствия леса или поля. Даже зимой. Быть может, этот запах издают подвешенные к потолку засохшие букеты полевых ромашек и клевера? Стены были оклеены желтыми, в цветочек, обоями, окна занавешены дешевыми тюлевыми занавесками цвета топленого молока. Круглый стол, пара старинных венских стульев с выгнутой спинкой и низкий топчан, покрытый куском красного вытертого плюша. «Боже, как же я здесь оказалась?» У нее волосы на голове зашевелились, когда она услышала шаги. Кто-то медленно приближался к двери… Она закрыла глаза и съежилась под одеялом. И только тогда поняла, что лежит голая. Запах паленого вдруг заставил напрячься память, и она вспомнила заснеженную трассу, автомобиль, мчащийся ей навстречу, и человека, метнувшегося прямо им наперерез… Авария. Антон. Боже, что с ним? Шаги между тем становились все ближе и ближе.
— Мне нравилось, когда она приходила сюда, — сказал, не вставая с дивана, Антон, который до прихода своей тети смотрел телевизор. Он даже не повернул головы в ее сторону, словно ее приход сюда совершенно ничего не означал. «А ведь он мог хотя бы подняться в знак уважения или просто ради приличия», — мелькнуло тогда у Нины, но она внешне этого никак не выказала и просто села рядом с племянником, касаясь его своим боком.
— И что же в ней было такого особенного? — не унималась она. Выпитое вино сделало ее разговорчивой. Ноги стали почему-то ватными, голова приятно кружилась. Если бы она выкурила сейчас хоть одну сигарету, то непременно упала бы.
— Когда она приходила, то садилась вон там, справа от меня, — он махнул рукой в сторону закрытого теперь пианино, — очень красиво закидывала ногу за ногу и когда наклонялась ко мне, то я мог видеть вырез ее блузки, а за ним — грудь.
— Ну и как, красивая у нее грудь?
— Красивая. Небольшая, но очень красивая. Минут за пять до ее прихода я всегда поджидал ее у окна, смотрел, как она перебегает улицу, потом останавливается перед домом и оглядывается, чтобы никто не увидел, как она застегивается на все пуговицы, как закалывает или стягивает в узел свои волосы… Особенно мне нравилось, когда она приходила с дождя… Тогда в ее волосах примерно с час, ровно столько, сколько шел урок, держался запах мокрых листьев, воды и, как мне казалось, реки… — Больше говорить он уже не мог: рука женщины, сидящей рядом, опустилась к нему на колено. Антон вздрогнул всем телом, а потом почувствовал, как к щекам прихлынула кровь и запульсировала в висках, в мочках ушей, в кончиках пальцев и других, более нежных местах.
— Можно я вас поцелую? Вы же все равно пьяная, — неожиданно сказал он и наконец соизволил повернуться к ней.
…Вспомнив все это, она забыла все свои страхи и открыла глаза. Первое, что она увидела, это была одежда, ее одежда, от которой и исходил этот странный запах жженой шерсти. Красный свитер, черные брюки — все это висело на спинке кровати, металлической старой кровати, которую она терпеть не могла и скорее умерла бы, чем легла на такое скрипучее и мерзкое ложе. Комната, в которой она находилась, являлась, судя по всему, спальней, дачной спальней. Потому что пахло здесь еще мышами, сушеными яблоками и всем тем, чем пахнет в нежилых в это время года дачах. Неистребимый дух запустения и близкого присутствия леса или поля. Даже зимой. Быть может, этот запах издают подвешенные к потолку засохшие букеты полевых ромашек и клевера? Стены были оклеены желтыми, в цветочек, обоями, окна занавешены дешевыми тюлевыми занавесками цвета топленого молока. Круглый стол, пара старинных венских стульев с выгнутой спинкой и низкий топчан, покрытый куском красного вытертого плюша. «Боже, как же я здесь оказалась?» У нее волосы на голове зашевелились, когда она услышала шаги. Кто-то медленно приближался к двери… Она закрыла глаза и съежилась под одеялом. И только тогда поняла, что лежит голая. Запах паленого вдруг заставил напрячься память, и она вспомнила заснеженную трассу, автомобиль, мчащийся ей навстречу, и человека, метнувшегося прямо им наперерез… Авария. Антон. Боже, что с ним? Шаги между тем становились все ближе и ближе.