Страница:
Искупавшись, солдаты приказали убрать в хате. Тетке Фросыне пришлось немало потрудиться, чтоб привести все в порядок.
Когда она принялась готовить обед, то вдруг обнаружила в кладовой здоровенного немца. Хорошее купание возбуждает аппетит. Аккуратно засучив рукава, немец макал в корчагу со сметаной большой ломоть белого домашнего хлеба и, чавкая, ел.
Тетка Фросына начала кричать, что стыдно взрослому мужику лазать по чужим макитрам, как шкодливому коту.
- Бач, украсил морду сметаной. А ще солдат... Не твое - не тронь! Цэ тэбэ не Германия.
Немец перестал улыбаться. Отложил хлеб. И дал над головой женщины очередь из автомата. Тетка Фросына лишилась речи. Опомнившись, она с воплем вылетела из кладовой. Солдат встал в дверях и серьезно продолжал закусывать.
С этого момента Безвершуки потеряли право на свою кладовую, на погреб, на все имущество. Солдаты хозяйничали в доме как хотели - тащили продукты, рвали с грядок редиску и огурцы, резали кур.
Тетка Фросына плакала. Григорий Филиппович говорил жене и детям:
- Не связывайтесь. Я их знаю. Убьют, как курицу. Молчите.
Через несколько дней солдаты ушли. Казалось, беда кончилась. Тетка Фросына слала из опустевшей кладовой сочные украинские проклятия. Григорий Филиппович хмуро чистил лопатой сени: солдаты германской армии боялись ночью выходить во двор.
Но тут немецкие власти начали подворный обход турбовчан для выявления у них "излишков продуктов". К Григорию Филипповичу пришли полицаи. Из своих, местных.
6
Нашлись в Турбове предатели.
Взрослые жители городка знали, например, церковного старосту - старика Забузнего. Во время богослужений он, по большому доверию батюшки, обходил прихожан с тарелкой.
Мальчишкам дед Забузний был известен как недобрый сторож колхозного сада. Не дай бог зазеваться на яблоне, когда подкрадывался Забузний издевался он потом над юным нарушителем порядка с большим удовольствием.
Когда немецкие части вступили в поселок, Забузний вышел к ним с хлебом-солью. Мюллер назначил Забузнего старостой, отдал ему под управу бывшую сберкассу.
По приказанию властей Вася принес туда старую отцову берданку. Без мушки и затвора, она годами валялась в сарае за колодой.
Низенький, плотный, с круглой бородкой и длинными рыжими волосами под попа, Забузний сидел в зале за большим полированным столом и, хитренько щуря недобрые свои глазки на группу местных мужиков, стоявших перед ним, поучал:
- Теперь, граждане, поговорим за работу в колхозе. Советской власти нету? Нету. Кое-кто может подумать, что и в колхоз теперь можно не ходить. А чем должна питаться доблестная немецкая армия? Чем мы отблагодарим ее за то, что она нас освободила? Только хлебушком, мясом, маслом. Поэтому вот вам, милые, приказ управы: на работу являться аккуратно. Еще аккуратнее, чем прежде. Дабы не было неприятностей. Господа немцы любят дисциплину. Все поняли?
- Поняли, - ответил кто-то, глядя в пол.
Забузний высказал еще несколько наставительных замечаний, и мужики ушли.
Подошел к столу Вася.
На полу перед Забузним лежала большая уже гора "тулок", "ижевок", "фроловок". Забузний строго посмотрел на Васю поверх очков, водруженных на конец носа, и, хотя как сторож фруктового сада знал турбовских мальчишек наперечет, спросил официально:
- Фамилие?
Вася ответил. Забузний еще раз холодно окинул его взглядом и с подобострастием сказал находившимся тут же трем немцам:
- Видите? Еще мамкино молоко на губах не обсохло, а он хочет ружье.
Немцы стали кричать на Васю: где он взял ружье? Почему оно такое ржавое? А Забузний записал его фамилию в журнал и поставил около нее крестик. Когда немцы закончили допрос мальчишки и бросили его ружье в общую кучу, Забузний скорбно устремил свои маленькие, чуть косые очи вверх, на сохранившийся еще веселый лозунг "В сберкассе денег накопил и дорогую вещь купил" и вздохнул:
- Согрешишь с такими, осподи... Ну зачем тебе, отрок, берданка? Все мы - творение рук божиих. А всякая тварь да дышит. К миру, к миру стремись, Васька. Не убий ни человека, ни зверя, ни насекомую. За это всемилостивый господь наш никогда не оставит тебя своим вниманием...
Позади Васи стояли еще несколько мужчин и женщин. Некоторые тоже принесли ружья, но не успели сдать. Другие сдали, но не уходили, потому что жалко было так, ни за что расстаться с хорошей вещью. Третьи слушали Забузнего в силу обстоятельств, иногда заставляющих человека до поры до времени терпеть. Кто-то не выдержал, плюнул:
- Смотри ты. Молчал, молчал и развернулся. Как полоз на солнце...
Выползли и другие "полозы". Сколько лет тихо жила неподалеку от Безвершуков тетка Дядьчучиха. Вместе с другими женщинами работала она на огороде, полола в поле свеклу. Вместе по праздникам за нескончаемой бабьей беседой грызла на завалинках семечки. Но пришли немцы, и Дядьчучиха оказалась рядом с Забузним. Закланялась, запричитала, по-собачьи заглядывая в лицо какому-то немецкому чину.
- Дождалась-таки кары на супостатов. Слава тебе, господи! - И заголосила: - Убили большевики моего сыночка... Загубили кровиночку...
Давно это было. Пограбил, погулял по деревням Екатеринославщины с батькой Махно молодой Дядьчук, потерявший совесть крестьянскую. А в 1921 году догнала его красноармейская пуля.
Брызгая слюной и слезами, Дядьчучиха исступленно грозила турбовчанам костлявым кулаком:
- Думали, только вы - сила? Нет, и на вас есть сила. И посильнее.
Гитлеровцы взяли старуху в полицию осведомительницей. Уж она-то знала, кто чем дышит...
Сколько поколений турбовчан делили хлеб и труд с семьями немцев, переселившихся в Россию еще в далекие времена Екатерины Второй. Уже все немецкое было ими забыто. И речь-то этих немцев стала русской. Но гитлеровская доктрина о превосходстве арийцев над остальными народами смутила умы. Записалась в "остдойчи" пожилая соседка Безвершуков. Мюллер взял ее к себе переводчицей. Объявился "остдойчем" колхозник Рафал. Его назначили заместителем начальника полиции. Была в Турбове семья Леонтюков. Ее глава, служащий какого-то предприятия, давно слыл за несерьезного человека. Он врал, хвастал, всегда старался выделиться среди других. Турбовчане смеялись над ним.
- Пошли зимой на охоту, - рассказывал в поле за обедом бригадир трактористов. - Наткнулись с Ванькой под ометом на дохлого зайца. Замерз уже. Ванька поставил зайца в снегу на задние лапы и - к Леонтюку: "Дядя. У вас глаза хорошие. Посмотрите. Шо там виднеется?" Леонтюк глянул и аж задрожал: "Не бейте. Никто не бейте. Я первый". Да как даст из двух стволов сразу. Заяц, конечно, свалился. Леонтюк подошел не спеша, тронул ногой - не вскочит ли еще - и крутит ус: "Вот, смотрите сами. Я говорил, что нет ружья лучше Пипера". Взял зайца за ноги, а он не гнется.
В родителя пошел и сын - Михаил Леонтюк. Ученики старших классов не любили тщеславного парня, звали его "Мишка-хвастун", смеялись, когда он пытался доказывать свое превосходство. Тогда Мишка шел к ребятам пятых-шестых классов. Одной рукой поднимал перед ними за ножку стул. Давал посмотреть подаренный дядей из другого города ножичек со множеством лезвий и хитроумных устройств. Давясь от смеха, рассказывал, как ночью подрезал этим ножом веревочные петли на воротах дядьки Сидора и как утром эти ворота упали на дядьку. Доставал из кармана рогатку, конечно, тоже необыкновенную, так как вчера он перебил из нее все горшки, которые развесила на плетне прокалиться под солнцем соседка Горпына.
Может быть, тогда, когда он, смеясь и радуясь, трусливо наблюдал из своего укрытия, как сердились и расстраивались обиженные им люди, и родился в его душе будущий полицай. Пришли фашисты, стали набирать штат полиции, и Мишка-хвастун одним из первых надел на рукав белую повязку предателя. Отец его завел холуйскую дружбу с офицерами. Сестра поступила секретаршей к Забузнему.
В полицаи пошел другой старшеклассник - Криворук Колька из большого и недоброго рода Криворукое. Всю жизнь они искали каких-то особых дорог в жизни. Если турбовчане создавали колхоз, то Криворуки дольше всех держались за единоличное хозяйство. Если все люди работали в колхозе добросовестно, то Криворуки, тоже вступив туда в конце концов, уклонялись, выгадывали, искали дела полегче. Если колхозники собирались вместе попраздновать, попеть добрые украинские песни, то Криворуки устраивали там скандал, потому что считали себя чем-нибудь обиженными. А теперь вот Кольку Криворука прельстила возможность "выдвинуться" в полицаи.
Под стать Мишке и Кольке подобрались еще парни. А во главе их Мюллер поставил Чекину - бывшего махновца.
И вот пошли эти недобрые люди по дворам - учитывать население, выявлять коммунистов, отбирать для немецкой армии продовольствие. Кто из подлого тщеславия! Кто сводил счеты с Советской властью. А кто и просто хотел погреть руки. Везде, где побывали предатели, слышались плач и проклятия.
И когда ушли они от Григория Филипповича Безвершука, то в кладовой его тоже не осталось ни зерна, ни муки, ни картошки.
7
В фильмах немецкой военной хроники нередко можно было увидеть начальника штаба верховного командования вооруженных сил гитлеровской Германии генерал-фельдмаршала Кейтеля. У него была благообразная внешность школьного учителя или провинциального врача. Но это по предписанию Кейтеля военнослужащий германской армии мог безнаказанно совершить в России преступление, расстрелять любого человека.
В сентябре 1941 года Кейтель снова разъяснил солдатам гитлеровского вермахта, что человеческая жизнь в оккупированных странах ничего не стоит и что "устрашающее воздействие немцев на народы этих стран возможно лишь путем применения необычайной жестокости". На Винничиие, в двух километрах от села Коло-Михайловки, в небольшой роще у дороги Винница - Киев, построил свою ставку-крепость Гитлер. Неподалеку от нее выбрал место под штаб-квартиру Геринг.
Чтоб сохранить тайну этих объектов, немцы убили тысячи русских пленных, строивших их, снесли с лица земли ближайшие деревни. Всех задержанных в запретном районе карали смертью. Неповиновавшихся или заподозренных в связях с партизанами, в сочувствии им уничтожали беспощадно. Сто шестьдесят тысяч человек - каждого десятого жителя области - казнили. Сорок одну тысячу человек уничтожили в самой Виннице.
Турбов расположен в двадцати шести километрах от властного центра. Почти на таком же расстоянии от него была ставка Гитлера. По этой причине на улицах Турбова постоянно разгуливали каратели из гестапо в желтых гимнастерках с короткими рукавами и кожаных трусах-шортах - совсем как в черной Африке в счастливые времена колонизаторских походов. Они и в Россию пришли не шутки шутить. На пилотке - череп. На рукаве - череп. На шее автомат. Поведет автоматом - и нет человека.
Все действия фашистов в Турбове были чудовищны в жестоки. Они грабили, глумились. День и ночь шли аресты. Забузний с полицаями учитывал трудоспособных, гонял их убирать колхозный урожай, грузить в вагоны хлеб.
На заборах и стенах домов один за другим появлялись приказы о регистрации взрослого населения, о новых поставках продовольствия, о запрещении вечером выходить на улицу и о других подобных вещах. Последняя фраза в приказах была стандартна: "За невыполнение - расстрел".
Расстреливали и ночью, в лесу, и днем, на виду у всех. Сплошь и рядом свидетелями этих преступлений были дети.
Вася Безвершук и его дружок-одногодок Станислав Ружицкий пасли корову. Подошел незнакомый мужчина.
- А скажите, хлопцы, нема здесь немцев?
- В поселке много, а здесь не видели.
- А полицаев?
- И полицаев нет.
Мужчина снова тревожно огляделся по сторонам, присел около ребятишек на корточки. Глаза усталые. Щеки заросли черной щетиной.
- А чи не найдется у вас, хлопцы, поесть?
Станислав достал из сумки хлеб, сало. Спеша и давясь, незнакомец судорожно стал жевать.
Вася догадался: еврей. И возраст как у тех, которые ушли в Красную Армию в первые же дни мобилизации. Этот почему-то остался.
Турбовских евреев, от детей до стариков, фашисты обязали носить на левой стороне груди и на спине желтую шестиконечную звезду. Потом переселили их со всего городка на одну улицу. Кровь там текла непрерывно. Соседнее село Прилуку, в котором жили преимущественно евреи, немцы сожгли.
Мужчина съел хлеб и сало, сказал мальчишкам спасибо и пошел дальше. Ребята поняли, что он направляется в Калиновку. За ней - лес.
Но едва мужчина прошел полсотни шагов, как из-за стога навстречу ему выехала повозка с немецким офицером и двумя полицаями. В этот день немцы прочесывали окрестности Турбова.
Мужчина еще мог броситься в огороды. Там проскочить во фруктовый сад и через дворы вырваться к лесу. Но у бедняги не хватило находчивости.
- О, Jude? - удивился немец.
Жирное лицо офицера расплылось в недобром смехе. Он подал знак, чтобы мужчина подошел.
- Как это?.. Тавай, тавай.
Мужчина остановился. Нерешительно переступил с ноги на ногу, кривясь в напряженной улыбке:
- Но... Если господин офицер позволит... Мне надо идти. Я спешу...
- Мы долго не задержим, - ответил полицай, радуясь своему остроумию.
- Тавай, тавай, - повторил немец.
Полицаи спрыгнули с повозки, щелкнули затворами автоматов и забежали мужчине сзади.
- Но зачем же так? - побледнел и заволновался он, оборачиваясь то к ним, то к офицеру. - Я же не бегу. Я всегда...
- Тавай, тавай, - улыбался офицер.
Мужчина сделал еще несколько нерешительных шагов к повозке и опять остановился.
- Прошу учесть, господин офицер, - заговорил он, то обращаясь к офицеру, то оглядываясь на полицаев, которые толчками автоматов в спину подгоняли его к телеге. - Я всегда уважал Германию...
- Теперь есть хорошо, - сказал офицер. - Теперь не надо ходить. Я буду стрелять.
Оп поднял пистолет. Полицаи отошли в стороны.
- Как это "стрелять"? За что стрелять? - закричал мужчина, по-прежнему обращаясь то к немцу, то к полицаям. - Я ничего не сделал. Я просто шел по лугу. Разве за это можно стрелять?
Немец промахнулся.
Угодливо протрещали автоматы полицаев.
Мужчина упал. Офицер огляделся по сторонам, увидел замерших от ужаса мальчишек, подал им знак подойти.
Вася и Станислав решили, что их тоже расстреляют. Они заплакали.
- Komm mal zu{3}! - сердито крикнул офицер.
Полицаи направили на них автоматы:
- Быстро! Щенки!
Ребята подошли. Офицер сказал что-то и брезгливо ткнул пальцем в сторону убитого.
- Заройте, - перевел полицай.
Телега поехала, а Вася и Станислав остались около трупа. Пули разнесли человеку череп. Отворачиваясь и плача, мальчишки поволокли труп к круглой яме, которую строители противотанкового рва вырыли под пулеметное гнездо. Руками засыпали тело землей.
В другой раз Вася бежал на рынок выменять на молоко немного соли. У аптеки стояла толпа. Из мальчишеского любопытства он протискался в середину. Толпа шевельнулась и вытолкнула его в центр. И он увидел такое, от чего в ужасе стал пробиваться обратно.
Полицаи только что расстреляли здесь местных жителей Лейзера и Колова. Привели, заставили вырыть яму, лечь в нее. Сверху дали очередь.
Черная земля еще ходила над казненными... Сидел Вася дома, смотрел в окно. Была поздняя осень. Сады оголились и потемнели. На печи тяжело дышал простудившийся Иван. Отец и тетка Фросына во дворе убирали на ночь корову. И тут Вася увидел: к каолиновому карьеру вдалеке за постройками подъехала машина. Немцы вывели из нее арестованного в белой рубахе, поставили у обрыва. Солдаты построились в линию, вскинули автоматы. Звякнули стекла от залпа. Тело, позолоченное последними лучами солнца, мелькнуло в воздухе и почти без брызг, скрылось в воде, наполнявшей яму. В поселке потом рассказывали: пришел домой коммунист, а какой-то сукин сын выдал. Каолиновый карьер с наполненной водой бездонной ямой понравился немцам.
Однажды Вася работал с отцом в огороде. Григорий Филиппович тронул его за плечо.
- Поймали, - сказал он с сожалением.
Вася поднял голову. Мимо их дома немецкие солдаты и полицаи гнали к зловещему карьеру продавщицу магазина Клару и ее седых родителей. Муж Клары служил в Красной Армии в большом чине. Больше года прятали ее и стариков жители города. Все-таки полицаи выследили. Потом Мишка Леонтюк и Криворук Николай, которые по-прежнему приходили похвастаться перед ребятишками, рассказали:
- В городской бане накрыли. В недостроенной.
- А сколько мы зубов у них выдрали!
И протягивали потрясенным мальчишкам грязные ладони с чем-то желтым:
- Во! Золотые.
Нет, не пели больше в Турбове песен, как умеют их петь на Украине. Молодежь не устраивала веселых гуляний в парке. Даже детские игры потеряли свою радость. Черная, черная ночь опустилась на поселок...
8
Безвершукам жилось теперь голодно. Григорий Филиппович постарел, осунулся. Немцы взялись восстанавливать сахарный завод, набирали каменщиков. Он сослался на плохое здоровье и не пошел. Других заработков не было. Григорий Филиппович молчал, целыми днями копался в огороде или в сарае. Вечером уходил к старику соседу - покурить, поделиться тревожными новостями. У соседа тоже была семья, его тоже ограбила. Тетка Фросына ходила на базар. Вся жизнь турбовчан теперь зависела от базара. Немецким маркам не верила. Преобладал натуральный товарообмен. Тетка Фросына носила из дома молоко. Возвращалась с мешочками крупы, узелками соли, а то и с ковригой черного хлеба.
Но молока было мало. Немцы минировали окрестности Турбова, косить сено в лугах стало опасно. Кормов корове не хватало.
Иногда каменщики, которых немцы заставили работать на восстановлении сахарного и каолинового заводов, снабжали Григория Филипповича цементом. Он проносил цемент мимо заводской охраны в карманах и дома делал из него жернова для ручных мельниц. За работой невесело шутил:
- Кончились очереди возов у вальцовой мельницы, Консервными банками меряют теперь зерно. Лучшей мельницы, чем ручная, при таких запасах не найти. Нехитра машина. Придумал ее человек еще до рождества Христова. Однако что ни придет в Россию беда - ручная мельница тут как тут. Сиди, крути, русский мужичок, да думай, как дошел до жизни такой...
Жернова на базаре покупали хорошо. На несколько дней дела семьи поправлялись.
Большую часть времени Вася теперь проводил дома. Николай Волошин и Петя Порейко эвакуировались с родителями на Урал. Других его дружков родители держали дома. Школа не работала. Часть учителей ушла в армию. А учительница пения и рисования из Васиной школы поступила в управу...
В первую же зиму оккупации немцы расклеили по поселку объявления, в которых приглашали турбовскую молодежь ехать на работу в Дойчланд. "Фюрер и Германия, - призывали они, - оценят вашу физическую силу. Вам будет очень хорошо".
Добровольцев не находилось. Тогда староста, молясь и вздыхая над "строптивостью людской", сам составил список на сто парней и девчонок. Под плач матерей их отправили.
Молодежь стала прятаться. Многие подростки ушли к родственникам в соседние деревни и хутора. Мюллер приказал возобновить занятия старших классов. Учащиеся начали осторожно возвращаться. Потом осмелели. Тем более что немецкая администрация даже не очень интересовалась программой.
А немцы выбрали день и оцепили школу. Отцы и матери ждали детей с уроков, а в это время поезд уже увозил их в Германию.
Такую же коварную штуку фашисты проделали с учащимися техникума в соседнем селе. Только там они оцепили общежитие. Ночью...
Общежитие помещалось на третьем этаже. Пьяные солдаты ворвались в спальни. Ребятам приказали одеться, выстроили их вдоль стен. Девчат с хохотом и свистом стаскивали с постелей...
Вася был у товарища, Коли Куприна, когда вернулась домой сестра Коли, обучавшаяся в техникуме. Трясясь и плача, рассказывала она родным, как выпрыгнула с третьего этажа в окно, как всю ночь и часть дня лесами и тропинками пробиралась мимо немецких застав домой, в Турбов. Из всего техникума спаслась одна она.
Турбовские крестьяне уклонялись от работы в колхозе. Мюллер стал выгонять их в поля с солдатами. Исключений не делалось ни женщинам, ни детям, ни старикам. Все, что выращивали в поле или получали на животноводческих фермах, отправлялось в прожорливый рейх.
Чтоб помочь семье, Вася научился делать из оторванных от сбитых самолетов дюралевых листов расчески, женские гребенки. На следующую зиму стал клеить галоши. Каучук вырезал из самолетных же баков. Бензин выпрашивал у шоферов.
Однако голод и всеобщее оскудение заразили этим наивным предпринимательством и других мальчишек. Они тоже стали носить на базар галоши и расчески. Теперь за самые лучшие галоши Вася с трудом выменивал килограмм пшена. Мало кого интересовали и алюминиевые "шедевры".
9
На базаре была видна вся жизнь небольшого городка. Возвращаясь оттуда, тетка Фросына и Вася рассказывали, кого еще казнили фашисты, чьих детей они увезли в неметчину вчера, какие новые поставки продуктов объявил Мюллер.
У жителей Турбова находилось и меткое слово по случаю еще одной облавы или другой каверзы Мюллера, и какой-нибудь анекдот про Гитлера, находилось и мужество высказать свою ненависть врагу в лицо.
Первым таким смельчаком оказался водовоз Панас Цюпа.
Сколько жил Вася на свете, столько и видел он дядьку Панаса на телеге с бочкой. Подъедет дядька к реке, накачает воды и, оставляя на дороге мокрый след, везет ее на Шляхетскую улицу. Там жили рабочие сахарного завода.
При немцах дядька Панас первое время не работал. Тем более что многие семьи со Шляхетской уехали с заводом на восток. Потом нужда все же заставила его взяться за старое дело.
И вот тетка Фросына, придя с базара, ударила себя по бокам:
- Григорий, ты чув? Цюпу арештувалы. От негодяи, шоб ни було счастя ни им, пи матерям их, ни дитям ихним!
Как ни крепко закрывались окна и двери в управе в жандармерии, как ни охраняли часовые тайну всего, что там происходило, но население узнавало многое.Уже на следующий день Вася услышал на базаре подробный рассказ о случившемся.
Произошло все из-за дочери Цюпы. В одну из последних облав, организованных Мюллером, чтоб выполнить задание по отправке в Германию еще одной партии молодежи, попалась и девятнадцатилетняя красавица дочь Цюпы, перед самой войной закончившая десятый класс. Дядька Панас пошел хлопотать за нее к старосте. Но тот лишь разводил руками да поднимал очи на плакат "В сберкассе деньги накопил...".
- Во всем промысел божий, гражданин Папас. Волос с головы не упадет без его воли. Твоя отроковица тоже под богом ходит. И коль сказано ехать, значит, надо ехать. А шо ж? На великий рейх робить нужно? Нужно. А что твоя дочка за цаца?
И закончил:
- Все едут, и она пусть едет. Господа офицеры говорят, что ей там будет зер гут. Германия - это ого! Культура. Побудут там ваши хлопцы да девки, антилигентами стануть.
Сложение у Цюпы богатырское, черты лица крупные. Стоял он, шевеля бровями, около стола старосты, а казалось, над тем туча нависла.
- Та на кой грец мне немецкая аптилигентность? - удивлялся дядька Панас. - Вы лучше дочь до дому пустите. Потому как такое може рассуждать только тот, у кого своих дитей зроду ни було. Живет такой человек без дитей всю жизнь - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хлиб ест та небо коптит. Та ще у хороших людэй дитыну на чужую сторону не известно кому и зачем гонит. Давить бы таких, як клопа.
Староста стал снизу вверх остренькими глазками постреливать:
- Не ропщи, гражданин Панас. Официяльно предупреждаю.
- Та шо меня предупреждать, - начал сердиться Цюпа. - Чи я шо плохое балакаю? Я прошу дочь пустить до дому. А коли нема на то вашей совести, то хоть хлиба дайте дитям на дорогу, повыздыхать бы вам усим до седьмого колена. Дома ж ни крошки, ни картофелины, а колонна вже на вокзале. З часу на час грузыть будут...
Старосту смех взял:
- Советская власть, гражданин Цюпа, кончилась. Тю-тю, гражданин, Советской власти. Даром раздавать хлеб направо и налево, слава богу, никто не будет. Что имеешь, с тем и отправляй свою дочку. Вот и весь разговор.
Цюпа совсем рассердился:
- Ты, церковная крыса, Советскую власть не трогай. Когда была Советская власть - в этом здании такое дерьмо, как ты, не сидело.
Старосту от этих слов даже повело всего. Бородка задрожала. В глазах злые огоньки загорелись:
- Смири гордыню, Панас. Не искушай должностное лицо при исполнении обязанностей. Бог терпелив, но гнев его страшен.
Цюпа по столу своим кулачищем хватил:
- Ничего, паскуды. Долго тут не засидитесь. А тебе, июде, народ даже фруктовый сад больше не доверит.
Здесь же, в кабинете старосты, немцы из районной жандармерии колбасу с хлебом у окна ели. Заинтересовались: почему кричит русский?
Староста перекрестился кривенько в угол, чтоб снял господь грех с души его. И доложил:
- Это, господа офицеры, водовоз. Панасий Цюпа. Очень недоволен немецкими порядками. Грозится. Прости, господи, его прегрешения.
У фашистов разговор короток: заломили Цюпе руки назад и - резиновыми палками. Цюпа стал вырываться. Стол опрокинул. Двух немцев в угол бросил. На шум прибежали полицаи со двора. Цюпу осилили, свалили на пол. Замелькали резиновые палки, приклады, шомпола...
На вокзале дочь Цюпы все выглядывала из колонны, оцепленной солдатами: не идет ли батя попрощаться? А батю ее уже погрузили без чувств на телегу и повезли в районную жандармерию.
Когда она принялась готовить обед, то вдруг обнаружила в кладовой здоровенного немца. Хорошее купание возбуждает аппетит. Аккуратно засучив рукава, немец макал в корчагу со сметаной большой ломоть белого домашнего хлеба и, чавкая, ел.
Тетка Фросына начала кричать, что стыдно взрослому мужику лазать по чужим макитрам, как шкодливому коту.
- Бач, украсил морду сметаной. А ще солдат... Не твое - не тронь! Цэ тэбэ не Германия.
Немец перестал улыбаться. Отложил хлеб. И дал над головой женщины очередь из автомата. Тетка Фросына лишилась речи. Опомнившись, она с воплем вылетела из кладовой. Солдат встал в дверях и серьезно продолжал закусывать.
С этого момента Безвершуки потеряли право на свою кладовую, на погреб, на все имущество. Солдаты хозяйничали в доме как хотели - тащили продукты, рвали с грядок редиску и огурцы, резали кур.
Тетка Фросына плакала. Григорий Филиппович говорил жене и детям:
- Не связывайтесь. Я их знаю. Убьют, как курицу. Молчите.
Через несколько дней солдаты ушли. Казалось, беда кончилась. Тетка Фросына слала из опустевшей кладовой сочные украинские проклятия. Григорий Филиппович хмуро чистил лопатой сени: солдаты германской армии боялись ночью выходить во двор.
Но тут немецкие власти начали подворный обход турбовчан для выявления у них "излишков продуктов". К Григорию Филипповичу пришли полицаи. Из своих, местных.
6
Нашлись в Турбове предатели.
Взрослые жители городка знали, например, церковного старосту - старика Забузнего. Во время богослужений он, по большому доверию батюшки, обходил прихожан с тарелкой.
Мальчишкам дед Забузний был известен как недобрый сторож колхозного сада. Не дай бог зазеваться на яблоне, когда подкрадывался Забузний издевался он потом над юным нарушителем порядка с большим удовольствием.
Когда немецкие части вступили в поселок, Забузний вышел к ним с хлебом-солью. Мюллер назначил Забузнего старостой, отдал ему под управу бывшую сберкассу.
По приказанию властей Вася принес туда старую отцову берданку. Без мушки и затвора, она годами валялась в сарае за колодой.
Низенький, плотный, с круглой бородкой и длинными рыжими волосами под попа, Забузний сидел в зале за большим полированным столом и, хитренько щуря недобрые свои глазки на группу местных мужиков, стоявших перед ним, поучал:
- Теперь, граждане, поговорим за работу в колхозе. Советской власти нету? Нету. Кое-кто может подумать, что и в колхоз теперь можно не ходить. А чем должна питаться доблестная немецкая армия? Чем мы отблагодарим ее за то, что она нас освободила? Только хлебушком, мясом, маслом. Поэтому вот вам, милые, приказ управы: на работу являться аккуратно. Еще аккуратнее, чем прежде. Дабы не было неприятностей. Господа немцы любят дисциплину. Все поняли?
- Поняли, - ответил кто-то, глядя в пол.
Забузний высказал еще несколько наставительных замечаний, и мужики ушли.
Подошел к столу Вася.
На полу перед Забузним лежала большая уже гора "тулок", "ижевок", "фроловок". Забузний строго посмотрел на Васю поверх очков, водруженных на конец носа, и, хотя как сторож фруктового сада знал турбовских мальчишек наперечет, спросил официально:
- Фамилие?
Вася ответил. Забузний еще раз холодно окинул его взглядом и с подобострастием сказал находившимся тут же трем немцам:
- Видите? Еще мамкино молоко на губах не обсохло, а он хочет ружье.
Немцы стали кричать на Васю: где он взял ружье? Почему оно такое ржавое? А Забузний записал его фамилию в журнал и поставил около нее крестик. Когда немцы закончили допрос мальчишки и бросили его ружье в общую кучу, Забузний скорбно устремил свои маленькие, чуть косые очи вверх, на сохранившийся еще веселый лозунг "В сберкассе денег накопил и дорогую вещь купил" и вздохнул:
- Согрешишь с такими, осподи... Ну зачем тебе, отрок, берданка? Все мы - творение рук божиих. А всякая тварь да дышит. К миру, к миру стремись, Васька. Не убий ни человека, ни зверя, ни насекомую. За это всемилостивый господь наш никогда не оставит тебя своим вниманием...
Позади Васи стояли еще несколько мужчин и женщин. Некоторые тоже принесли ружья, но не успели сдать. Другие сдали, но не уходили, потому что жалко было так, ни за что расстаться с хорошей вещью. Третьи слушали Забузнего в силу обстоятельств, иногда заставляющих человека до поры до времени терпеть. Кто-то не выдержал, плюнул:
- Смотри ты. Молчал, молчал и развернулся. Как полоз на солнце...
Выползли и другие "полозы". Сколько лет тихо жила неподалеку от Безвершуков тетка Дядьчучиха. Вместе с другими женщинами работала она на огороде, полола в поле свеклу. Вместе по праздникам за нескончаемой бабьей беседой грызла на завалинках семечки. Но пришли немцы, и Дядьчучиха оказалась рядом с Забузним. Закланялась, запричитала, по-собачьи заглядывая в лицо какому-то немецкому чину.
- Дождалась-таки кары на супостатов. Слава тебе, господи! - И заголосила: - Убили большевики моего сыночка... Загубили кровиночку...
Давно это было. Пограбил, погулял по деревням Екатеринославщины с батькой Махно молодой Дядьчук, потерявший совесть крестьянскую. А в 1921 году догнала его красноармейская пуля.
Брызгая слюной и слезами, Дядьчучиха исступленно грозила турбовчанам костлявым кулаком:
- Думали, только вы - сила? Нет, и на вас есть сила. И посильнее.
Гитлеровцы взяли старуху в полицию осведомительницей. Уж она-то знала, кто чем дышит...
Сколько поколений турбовчан делили хлеб и труд с семьями немцев, переселившихся в Россию еще в далекие времена Екатерины Второй. Уже все немецкое было ими забыто. И речь-то этих немцев стала русской. Но гитлеровская доктрина о превосходстве арийцев над остальными народами смутила умы. Записалась в "остдойчи" пожилая соседка Безвершуков. Мюллер взял ее к себе переводчицей. Объявился "остдойчем" колхозник Рафал. Его назначили заместителем начальника полиции. Была в Турбове семья Леонтюков. Ее глава, служащий какого-то предприятия, давно слыл за несерьезного человека. Он врал, хвастал, всегда старался выделиться среди других. Турбовчане смеялись над ним.
- Пошли зимой на охоту, - рассказывал в поле за обедом бригадир трактористов. - Наткнулись с Ванькой под ометом на дохлого зайца. Замерз уже. Ванька поставил зайца в снегу на задние лапы и - к Леонтюку: "Дядя. У вас глаза хорошие. Посмотрите. Шо там виднеется?" Леонтюк глянул и аж задрожал: "Не бейте. Никто не бейте. Я первый". Да как даст из двух стволов сразу. Заяц, конечно, свалился. Леонтюк подошел не спеша, тронул ногой - не вскочит ли еще - и крутит ус: "Вот, смотрите сами. Я говорил, что нет ружья лучше Пипера". Взял зайца за ноги, а он не гнется.
В родителя пошел и сын - Михаил Леонтюк. Ученики старших классов не любили тщеславного парня, звали его "Мишка-хвастун", смеялись, когда он пытался доказывать свое превосходство. Тогда Мишка шел к ребятам пятых-шестых классов. Одной рукой поднимал перед ними за ножку стул. Давал посмотреть подаренный дядей из другого города ножичек со множеством лезвий и хитроумных устройств. Давясь от смеха, рассказывал, как ночью подрезал этим ножом веревочные петли на воротах дядьки Сидора и как утром эти ворота упали на дядьку. Доставал из кармана рогатку, конечно, тоже необыкновенную, так как вчера он перебил из нее все горшки, которые развесила на плетне прокалиться под солнцем соседка Горпына.
Может быть, тогда, когда он, смеясь и радуясь, трусливо наблюдал из своего укрытия, как сердились и расстраивались обиженные им люди, и родился в его душе будущий полицай. Пришли фашисты, стали набирать штат полиции, и Мишка-хвастун одним из первых надел на рукав белую повязку предателя. Отец его завел холуйскую дружбу с офицерами. Сестра поступила секретаршей к Забузнему.
В полицаи пошел другой старшеклассник - Криворук Колька из большого и недоброго рода Криворукое. Всю жизнь они искали каких-то особых дорог в жизни. Если турбовчане создавали колхоз, то Криворуки дольше всех держались за единоличное хозяйство. Если все люди работали в колхозе добросовестно, то Криворуки, тоже вступив туда в конце концов, уклонялись, выгадывали, искали дела полегче. Если колхозники собирались вместе попраздновать, попеть добрые украинские песни, то Криворуки устраивали там скандал, потому что считали себя чем-нибудь обиженными. А теперь вот Кольку Криворука прельстила возможность "выдвинуться" в полицаи.
Под стать Мишке и Кольке подобрались еще парни. А во главе их Мюллер поставил Чекину - бывшего махновца.
И вот пошли эти недобрые люди по дворам - учитывать население, выявлять коммунистов, отбирать для немецкой армии продовольствие. Кто из подлого тщеславия! Кто сводил счеты с Советской властью. А кто и просто хотел погреть руки. Везде, где побывали предатели, слышались плач и проклятия.
И когда ушли они от Григория Филипповича Безвершука, то в кладовой его тоже не осталось ни зерна, ни муки, ни картошки.
7
В фильмах немецкой военной хроники нередко можно было увидеть начальника штаба верховного командования вооруженных сил гитлеровской Германии генерал-фельдмаршала Кейтеля. У него была благообразная внешность школьного учителя или провинциального врача. Но это по предписанию Кейтеля военнослужащий германской армии мог безнаказанно совершить в России преступление, расстрелять любого человека.
В сентябре 1941 года Кейтель снова разъяснил солдатам гитлеровского вермахта, что человеческая жизнь в оккупированных странах ничего не стоит и что "устрашающее воздействие немцев на народы этих стран возможно лишь путем применения необычайной жестокости". На Винничиие, в двух километрах от села Коло-Михайловки, в небольшой роще у дороги Винница - Киев, построил свою ставку-крепость Гитлер. Неподалеку от нее выбрал место под штаб-квартиру Геринг.
Чтоб сохранить тайну этих объектов, немцы убили тысячи русских пленных, строивших их, снесли с лица земли ближайшие деревни. Всех задержанных в запретном районе карали смертью. Неповиновавшихся или заподозренных в связях с партизанами, в сочувствии им уничтожали беспощадно. Сто шестьдесят тысяч человек - каждого десятого жителя области - казнили. Сорок одну тысячу человек уничтожили в самой Виннице.
Турбов расположен в двадцати шести километрах от властного центра. Почти на таком же расстоянии от него была ставка Гитлера. По этой причине на улицах Турбова постоянно разгуливали каратели из гестапо в желтых гимнастерках с короткими рукавами и кожаных трусах-шортах - совсем как в черной Африке в счастливые времена колонизаторских походов. Они и в Россию пришли не шутки шутить. На пилотке - череп. На рукаве - череп. На шее автомат. Поведет автоматом - и нет человека.
Все действия фашистов в Турбове были чудовищны в жестоки. Они грабили, глумились. День и ночь шли аресты. Забузний с полицаями учитывал трудоспособных, гонял их убирать колхозный урожай, грузить в вагоны хлеб.
На заборах и стенах домов один за другим появлялись приказы о регистрации взрослого населения, о новых поставках продовольствия, о запрещении вечером выходить на улицу и о других подобных вещах. Последняя фраза в приказах была стандартна: "За невыполнение - расстрел".
Расстреливали и ночью, в лесу, и днем, на виду у всех. Сплошь и рядом свидетелями этих преступлений были дети.
Вася Безвершук и его дружок-одногодок Станислав Ружицкий пасли корову. Подошел незнакомый мужчина.
- А скажите, хлопцы, нема здесь немцев?
- В поселке много, а здесь не видели.
- А полицаев?
- И полицаев нет.
Мужчина снова тревожно огляделся по сторонам, присел около ребятишек на корточки. Глаза усталые. Щеки заросли черной щетиной.
- А чи не найдется у вас, хлопцы, поесть?
Станислав достал из сумки хлеб, сало. Спеша и давясь, незнакомец судорожно стал жевать.
Вася догадался: еврей. И возраст как у тех, которые ушли в Красную Армию в первые же дни мобилизации. Этот почему-то остался.
Турбовских евреев, от детей до стариков, фашисты обязали носить на левой стороне груди и на спине желтую шестиконечную звезду. Потом переселили их со всего городка на одну улицу. Кровь там текла непрерывно. Соседнее село Прилуку, в котором жили преимущественно евреи, немцы сожгли.
Мужчина съел хлеб и сало, сказал мальчишкам спасибо и пошел дальше. Ребята поняли, что он направляется в Калиновку. За ней - лес.
Но едва мужчина прошел полсотни шагов, как из-за стога навстречу ему выехала повозка с немецким офицером и двумя полицаями. В этот день немцы прочесывали окрестности Турбова.
Мужчина еще мог броситься в огороды. Там проскочить во фруктовый сад и через дворы вырваться к лесу. Но у бедняги не хватило находчивости.
- О, Jude? - удивился немец.
Жирное лицо офицера расплылось в недобром смехе. Он подал знак, чтобы мужчина подошел.
- Как это?.. Тавай, тавай.
Мужчина остановился. Нерешительно переступил с ноги на ногу, кривясь в напряженной улыбке:
- Но... Если господин офицер позволит... Мне надо идти. Я спешу...
- Мы долго не задержим, - ответил полицай, радуясь своему остроумию.
- Тавай, тавай, - повторил немец.
Полицаи спрыгнули с повозки, щелкнули затворами автоматов и забежали мужчине сзади.
- Но зачем же так? - побледнел и заволновался он, оборачиваясь то к ним, то к офицеру. - Я же не бегу. Я всегда...
- Тавай, тавай, - улыбался офицер.
Мужчина сделал еще несколько нерешительных шагов к повозке и опять остановился.
- Прошу учесть, господин офицер, - заговорил он, то обращаясь к офицеру, то оглядываясь на полицаев, которые толчками автоматов в спину подгоняли его к телеге. - Я всегда уважал Германию...
- Теперь есть хорошо, - сказал офицер. - Теперь не надо ходить. Я буду стрелять.
Оп поднял пистолет. Полицаи отошли в стороны.
- Как это "стрелять"? За что стрелять? - закричал мужчина, по-прежнему обращаясь то к немцу, то к полицаям. - Я ничего не сделал. Я просто шел по лугу. Разве за это можно стрелять?
Немец промахнулся.
Угодливо протрещали автоматы полицаев.
Мужчина упал. Офицер огляделся по сторонам, увидел замерших от ужаса мальчишек, подал им знак подойти.
Вася и Станислав решили, что их тоже расстреляют. Они заплакали.
- Komm mal zu{3}! - сердито крикнул офицер.
Полицаи направили на них автоматы:
- Быстро! Щенки!
Ребята подошли. Офицер сказал что-то и брезгливо ткнул пальцем в сторону убитого.
- Заройте, - перевел полицай.
Телега поехала, а Вася и Станислав остались около трупа. Пули разнесли человеку череп. Отворачиваясь и плача, мальчишки поволокли труп к круглой яме, которую строители противотанкового рва вырыли под пулеметное гнездо. Руками засыпали тело землей.
В другой раз Вася бежал на рынок выменять на молоко немного соли. У аптеки стояла толпа. Из мальчишеского любопытства он протискался в середину. Толпа шевельнулась и вытолкнула его в центр. И он увидел такое, от чего в ужасе стал пробиваться обратно.
Полицаи только что расстреляли здесь местных жителей Лейзера и Колова. Привели, заставили вырыть яму, лечь в нее. Сверху дали очередь.
Черная земля еще ходила над казненными... Сидел Вася дома, смотрел в окно. Была поздняя осень. Сады оголились и потемнели. На печи тяжело дышал простудившийся Иван. Отец и тетка Фросына во дворе убирали на ночь корову. И тут Вася увидел: к каолиновому карьеру вдалеке за постройками подъехала машина. Немцы вывели из нее арестованного в белой рубахе, поставили у обрыва. Солдаты построились в линию, вскинули автоматы. Звякнули стекла от залпа. Тело, позолоченное последними лучами солнца, мелькнуло в воздухе и почти без брызг, скрылось в воде, наполнявшей яму. В поселке потом рассказывали: пришел домой коммунист, а какой-то сукин сын выдал. Каолиновый карьер с наполненной водой бездонной ямой понравился немцам.
Однажды Вася работал с отцом в огороде. Григорий Филиппович тронул его за плечо.
- Поймали, - сказал он с сожалением.
Вася поднял голову. Мимо их дома немецкие солдаты и полицаи гнали к зловещему карьеру продавщицу магазина Клару и ее седых родителей. Муж Клары служил в Красной Армии в большом чине. Больше года прятали ее и стариков жители города. Все-таки полицаи выследили. Потом Мишка Леонтюк и Криворук Николай, которые по-прежнему приходили похвастаться перед ребятишками, рассказали:
- В городской бане накрыли. В недостроенной.
- А сколько мы зубов у них выдрали!
И протягивали потрясенным мальчишкам грязные ладони с чем-то желтым:
- Во! Золотые.
Нет, не пели больше в Турбове песен, как умеют их петь на Украине. Молодежь не устраивала веселых гуляний в парке. Даже детские игры потеряли свою радость. Черная, черная ночь опустилась на поселок...
8
Безвершукам жилось теперь голодно. Григорий Филиппович постарел, осунулся. Немцы взялись восстанавливать сахарный завод, набирали каменщиков. Он сослался на плохое здоровье и не пошел. Других заработков не было. Григорий Филиппович молчал, целыми днями копался в огороде или в сарае. Вечером уходил к старику соседу - покурить, поделиться тревожными новостями. У соседа тоже была семья, его тоже ограбила. Тетка Фросына ходила на базар. Вся жизнь турбовчан теперь зависела от базара. Немецким маркам не верила. Преобладал натуральный товарообмен. Тетка Фросына носила из дома молоко. Возвращалась с мешочками крупы, узелками соли, а то и с ковригой черного хлеба.
Но молока было мало. Немцы минировали окрестности Турбова, косить сено в лугах стало опасно. Кормов корове не хватало.
Иногда каменщики, которых немцы заставили работать на восстановлении сахарного и каолинового заводов, снабжали Григория Филипповича цементом. Он проносил цемент мимо заводской охраны в карманах и дома делал из него жернова для ручных мельниц. За работой невесело шутил:
- Кончились очереди возов у вальцовой мельницы, Консервными банками меряют теперь зерно. Лучшей мельницы, чем ручная, при таких запасах не найти. Нехитра машина. Придумал ее человек еще до рождества Христова. Однако что ни придет в Россию беда - ручная мельница тут как тут. Сиди, крути, русский мужичок, да думай, как дошел до жизни такой...
Жернова на базаре покупали хорошо. На несколько дней дела семьи поправлялись.
Большую часть времени Вася теперь проводил дома. Николай Волошин и Петя Порейко эвакуировались с родителями на Урал. Других его дружков родители держали дома. Школа не работала. Часть учителей ушла в армию. А учительница пения и рисования из Васиной школы поступила в управу...
В первую же зиму оккупации немцы расклеили по поселку объявления, в которых приглашали турбовскую молодежь ехать на работу в Дойчланд. "Фюрер и Германия, - призывали они, - оценят вашу физическую силу. Вам будет очень хорошо".
Добровольцев не находилось. Тогда староста, молясь и вздыхая над "строптивостью людской", сам составил список на сто парней и девчонок. Под плач матерей их отправили.
Молодежь стала прятаться. Многие подростки ушли к родственникам в соседние деревни и хутора. Мюллер приказал возобновить занятия старших классов. Учащиеся начали осторожно возвращаться. Потом осмелели. Тем более что немецкая администрация даже не очень интересовалась программой.
А немцы выбрали день и оцепили школу. Отцы и матери ждали детей с уроков, а в это время поезд уже увозил их в Германию.
Такую же коварную штуку фашисты проделали с учащимися техникума в соседнем селе. Только там они оцепили общежитие. Ночью...
Общежитие помещалось на третьем этаже. Пьяные солдаты ворвались в спальни. Ребятам приказали одеться, выстроили их вдоль стен. Девчат с хохотом и свистом стаскивали с постелей...
Вася был у товарища, Коли Куприна, когда вернулась домой сестра Коли, обучавшаяся в техникуме. Трясясь и плача, рассказывала она родным, как выпрыгнула с третьего этажа в окно, как всю ночь и часть дня лесами и тропинками пробиралась мимо немецких застав домой, в Турбов. Из всего техникума спаслась одна она.
Турбовские крестьяне уклонялись от работы в колхозе. Мюллер стал выгонять их в поля с солдатами. Исключений не делалось ни женщинам, ни детям, ни старикам. Все, что выращивали в поле или получали на животноводческих фермах, отправлялось в прожорливый рейх.
Чтоб помочь семье, Вася научился делать из оторванных от сбитых самолетов дюралевых листов расчески, женские гребенки. На следующую зиму стал клеить галоши. Каучук вырезал из самолетных же баков. Бензин выпрашивал у шоферов.
Однако голод и всеобщее оскудение заразили этим наивным предпринимательством и других мальчишек. Они тоже стали носить на базар галоши и расчески. Теперь за самые лучшие галоши Вася с трудом выменивал килограмм пшена. Мало кого интересовали и алюминиевые "шедевры".
9
На базаре была видна вся жизнь небольшого городка. Возвращаясь оттуда, тетка Фросына и Вася рассказывали, кого еще казнили фашисты, чьих детей они увезли в неметчину вчера, какие новые поставки продуктов объявил Мюллер.
У жителей Турбова находилось и меткое слово по случаю еще одной облавы или другой каверзы Мюллера, и какой-нибудь анекдот про Гитлера, находилось и мужество высказать свою ненависть врагу в лицо.
Первым таким смельчаком оказался водовоз Панас Цюпа.
Сколько жил Вася на свете, столько и видел он дядьку Панаса на телеге с бочкой. Подъедет дядька к реке, накачает воды и, оставляя на дороге мокрый след, везет ее на Шляхетскую улицу. Там жили рабочие сахарного завода.
При немцах дядька Панас первое время не работал. Тем более что многие семьи со Шляхетской уехали с заводом на восток. Потом нужда все же заставила его взяться за старое дело.
И вот тетка Фросына, придя с базара, ударила себя по бокам:
- Григорий, ты чув? Цюпу арештувалы. От негодяи, шоб ни було счастя ни им, пи матерям их, ни дитям ихним!
Как ни крепко закрывались окна и двери в управе в жандармерии, как ни охраняли часовые тайну всего, что там происходило, но население узнавало многое.Уже на следующий день Вася услышал на базаре подробный рассказ о случившемся.
Произошло все из-за дочери Цюпы. В одну из последних облав, организованных Мюллером, чтоб выполнить задание по отправке в Германию еще одной партии молодежи, попалась и девятнадцатилетняя красавица дочь Цюпы, перед самой войной закончившая десятый класс. Дядька Панас пошел хлопотать за нее к старосте. Но тот лишь разводил руками да поднимал очи на плакат "В сберкассе деньги накопил...".
- Во всем промысел божий, гражданин Папас. Волос с головы не упадет без его воли. Твоя отроковица тоже под богом ходит. И коль сказано ехать, значит, надо ехать. А шо ж? На великий рейх робить нужно? Нужно. А что твоя дочка за цаца?
И закончил:
- Все едут, и она пусть едет. Господа офицеры говорят, что ей там будет зер гут. Германия - это ого! Культура. Побудут там ваши хлопцы да девки, антилигентами стануть.
Сложение у Цюпы богатырское, черты лица крупные. Стоял он, шевеля бровями, около стола старосты, а казалось, над тем туча нависла.
- Та на кой грец мне немецкая аптилигентность? - удивлялся дядька Панас. - Вы лучше дочь до дому пустите. Потому как такое може рассуждать только тот, у кого своих дитей зроду ни було. Живет такой человек без дитей всю жизнь - ни богу свечка, ни черту кочерга. Хлиб ест та небо коптит. Та ще у хороших людэй дитыну на чужую сторону не известно кому и зачем гонит. Давить бы таких, як клопа.
Староста стал снизу вверх остренькими глазками постреливать:
- Не ропщи, гражданин Панас. Официяльно предупреждаю.
- Та шо меня предупреждать, - начал сердиться Цюпа. - Чи я шо плохое балакаю? Я прошу дочь пустить до дому. А коли нема на то вашей совести, то хоть хлиба дайте дитям на дорогу, повыздыхать бы вам усим до седьмого колена. Дома ж ни крошки, ни картофелины, а колонна вже на вокзале. З часу на час грузыть будут...
Старосту смех взял:
- Советская власть, гражданин Цюпа, кончилась. Тю-тю, гражданин, Советской власти. Даром раздавать хлеб направо и налево, слава богу, никто не будет. Что имеешь, с тем и отправляй свою дочку. Вот и весь разговор.
Цюпа совсем рассердился:
- Ты, церковная крыса, Советскую власть не трогай. Когда была Советская власть - в этом здании такое дерьмо, как ты, не сидело.
Старосту от этих слов даже повело всего. Бородка задрожала. В глазах злые огоньки загорелись:
- Смири гордыню, Панас. Не искушай должностное лицо при исполнении обязанностей. Бог терпелив, но гнев его страшен.
Цюпа по столу своим кулачищем хватил:
- Ничего, паскуды. Долго тут не засидитесь. А тебе, июде, народ даже фруктовый сад больше не доверит.
Здесь же, в кабинете старосты, немцы из районной жандармерии колбасу с хлебом у окна ели. Заинтересовались: почему кричит русский?
Староста перекрестился кривенько в угол, чтоб снял господь грех с души его. И доложил:
- Это, господа офицеры, водовоз. Панасий Цюпа. Очень недоволен немецкими порядками. Грозится. Прости, господи, его прегрешения.
У фашистов разговор короток: заломили Цюпе руки назад и - резиновыми палками. Цюпа стал вырываться. Стол опрокинул. Двух немцев в угол бросил. На шум прибежали полицаи со двора. Цюпу осилили, свалили на пол. Замелькали резиновые палки, приклады, шомпола...
На вокзале дочь Цюпы все выглядывала из колонны, оцепленной солдатами: не идет ли батя попрощаться? А батю ее уже погрузили без чувств на телегу и повезли в районную жандармерию.