Страница:
На следующий день шел Вася с гребенками на базар - на воротах и заборах уже висели новые объявления Мюллера.
"...Агент коммунистов житель Панасий Цюпа не отдавал дочь для отправления в рейх, оказал сопротивление немецким властям. За указанные действия сегодня, в четыре часа дня, на базаре будет произведено повешение Панасия Цюпы. Немецкие власти еще раз предупреждают население, что так будет наказан каждый, кто окажет неповиновение властям или нарушит установленный порядок".
Росла на базарной площади верба. Летом в ней шумели воробьи. По воскресеньям колхозники и горожане, закончив базарные дела, стелили под ней скатерти и пили с песнями веселые магарычи.
Солдаты поставили рядом с вербой столб, положили от него на дерево перекладину, повесили петлю.
В четыре часа привезли синего от побоев Цюпу. Три полицая подняли его на бочку. Накинули на шею петлю.
Стоял дядько Цюпа на бочке под вербою с немецкой петлей на шее, дышал тяжело. Большой, гневный. Ветер седые его волосы шевелил. А Васе казалось, Тарас Бульба стоит. Сейчас крикнет: "Бейте, люди, поганых! Гоните их с родной земли. Слышишь ли меня, сынку?" Повел дядько налитыми кровью глазами на немцев. Захрипел тяжело, видимо, и вправду пытаясь сказать что-то родным землякам. В этот момент полицай выбил из-под него бочку.
Целые сутки не позволял Мюллер похоронить тело. Оно раскачивалось на ветру, крутилось на веревке.
Через несколько дней у глухого забора на базаре Вася вдруг увидел листовку: "Дорогие сограждане! Отомстим за дядьку Панаса. Смерть немецким оккупантам! Честные люди, жгите, уничтожайте немецкое имущество, убивайте немецких солдат и офицеров!"
Неизвестно, сыграли тут роль листовки, или и без того достаточно было гнева народного. Но в поселке действительно вспыхнуло несколько пожаров. Сгорела склады. Сгорела ферма рогатого скота. Потом на Тяжиловском переезде разбились два немецких поезда. Дошла слухи о крушении состава с горючим под Калиновкой.
А чья-то смелая рука все писала на клочках бумаги, что Красная Армия перестала отступать, что оккупация не вечна. Пересказывала сводки Совинформбюро.
Некоторое время спустя гитлеровцы провезли но улицам Турбова избитого и истерзанного комсомольца Юрия Бабия. По лицу его текла кровь. Руки были связаны за спиной проволокой. Телегу сопровождала усиленная охрана. По городу прокатилась волна облав и арестов. На базаре говорили о раскрытой подпольной организации. Ее возглавлял Бабий.
Но и после провала этой организации на заборах и в почтовых ящиках появлялись листовки со сводками Информбюро. Возникали пожары. В Турбове и его окрестностях находили убитых немцев.
Немцы арестовали учительницу пения из Васиной школы - Валю Куличенко. Ту самую, что работала в управе. Вслед за этим арестовали ее отца - старого математика. Они тоже были связаны с подпольем. Соседки с тревогой говорили о судьбе двух детишек учительницы, оставшихся сиротами.
Листовки появлялись и после гибели этих патриотов. Ходили слухи о делах дерзкого партизана Ивана Калашника. Как он на немецкой машине в офицерской форме приехал даже в Турбов. Как перед ним изо всех сил тянулся Мюллер. Как потом какая-то деталь показалась немцам подозрительной. Пока Калашник ездил зачем-то на молочнотоварную ферму, немцы выслали на дорогу заставу. Калашник промчался мимо. Чекина бросился на мотоцикле догонять, стал поперек дороги, Калашник сбил его машиной и исчез.
Некоторые сомневались: правда ли это? Вася знал: правда. Мишка Леонтюк, который теперь работал в областной полиции, увидев на улице ребятишек и желая похвастаться своей близостью к немецкому начальству, рассказал им, сколько переломов пришлось потом лечить начальнику полиции.
Не знал лишь Вася, что легендарный отряд Калашника, носивший имя Чапаева, был не один. В том же Черном лесу, где он базировался, в двадцати километрах от гитлеровской цитадели укрывались партизанские подразделения "За Родину", имени Ленина и другие.
1360 актов сопротивления зарегистрировали сами оккупанты в районе, где располагались подземные бункеры Гитлера.
Весной 1942 года Гитлер, Геринг, Розенберг, Гиммлер, Риббентроп, Кейтель, Гелен прибыли в Винницу. Они разместились в здании местной психоневрологической больницы. Предварительно в ней было убито около 1500 больных. В следующие два приезда Гитлер останавливался в Коло-Михайловском бункере, однако находился там недолго. К приходу Советской Армии немцы взорвали цитадель.
10
Шел март сорок четвертого.
Григорий Филиппович Безвершук - больной, постаревший, сгорбившийся дождался вечера и на ощупь накопал в огороде чашку мелких полусгнивших прошлогодних картофелин. Корову немцы увели. Картошку, выращенную в огороде, забрали. Яблони, вишни, любимицу всей семьи - старую вербу около хаты - срубили еще год назад: мешали зенитной батарее.
Тетка Фросына ушла к родственникам в деревню - выменять на старые платья хоть немного продуктов, но дело это было нелегкое. Немцы ограбили и деревни. Тетка задерживалась.
Григорий Филиппович разделил нарытый картофель на две кучки. Из одной напек твердых и сухих картофельных лепешек. Из другой сварил жидкий суп без жиров. Потом погасил каганец и сел к окну - ждать жену и Васю...
На русской земле изменило Гитлеру авантюрное счастье. Советская Армия уже нанесла немецко-фашистским войскам тяжелые поражения под Москвой, Сталинградом, Орлом и Курском. Теперь она широко и мощно гнала врага с Украины.
Гитлеровцы лютовали. Они забирали у населения все, что могли, жгли и уничтожали города и села, убивали тысячи ни в чем не повинных людей.
В эшелоны грузились все новые партии рабов - на работу в Германию. На турбовских парней и девчат шла настоящая охота. Без конца совершались облавы. Солдаты и полицаи день и ночь обходили дома. По погребам и чердакам с ходу били из автоматов, чтоб не тратить время на осмотр.
Осенью сорок третьего они ворвались таким же образом к Григорию Филипповичу и, как ни объяснял он им, что Иван "блинде", ничего не видит, угнали в Германию слепого брата Васи.
И Васе исполнилось пятнадцать лет. Таких уже забирали.
Вася скрывался то в яме за сараем, то в землянке на огороде. Когда надоедало быть одному - навещал в тайниках своих дружков. В последние дни Вася прятался у Ивана Ружицкого. Но фронт приближался. Находя скрывавшихся, немцы расстреливали их на месте. Сегодня Вася передал отцу, что этой ночью они с Иваном перейдут в скирду соломы на выгон.
Турбовчане сидели в своих домах, как в норах. Из-за близости фронта немцы запретили им выходить на улицу, зажигать огни. Окна у Безвершуков были плотно завешены старой одеждой. Приподнимая время от времени уголок тряпки, Григорий Филиппович надолго приникал к стеклу, слушал, не раздадутся ли знакомые шаги.
В третьем часу ночи Вася тихонько царапнул стекло. Отец узнал его, открыл дверь. Потом зажег каганец, сделанный из консервной банки, и, рассказывая поселковые новости, стал кормить сына.
Дружки договорились встретиться в три часа. В глухую пору легче уйти из городка. Вася посматривал на ходики и торопливо хлебал суп. Отец осторожно выглядывал в окно. Что на улице? Нет ли поблизости немцев?
Вася кончил есть, сунул лепешки в сумку и стал собираться.
Вдруг со двора резко и громко постучали.
Отец и сын вздрогнули. Так не стучат, когда таятся. Григорий Филиппович торопливо сунул каганец в печь.
Дверь снова загрохотала.
Отец вышел в сени.
- Кто?
- Откройте!
Вася осторожно приподнял занавеску, пытаясь разглядеть, кто там. И оказался лицом к лицу с приникшей к окну со двора темной тенью.
- А-а, комсомоль! Партизан! - донеслось сквозь стекло. - Гут! гут...
Трясущимися руками отец открыл дверь.
Загремели сапоги и оружие. В дом ввалились полицаи. Немецкие солдаты остались у окон снаружи. На опасные дела они всегда посылали первыми полицаев.
Два полицая сразу направили автоматы на Васю:
- Руки вверх!
Несколько других, подсвечивая себе электрическими фонариками, быстро осмотрели в хате темные углы, заглянули за печь, под кровать.
Григорий Филиппович достал из печки каганец. Вместе с полицаями ходил по хате с пистолетом в руках Мишка Леонтюк, сделавший вид, что не знает ни Васи, ни старого каменщика.
Убедившись, что обстановка в доме мирная, вошли немцы. Они тоже сердито направили автоматы на Васю.
- Ти есть руски бандит! Партизан!
- Одевайся! - приказал один из полицаев.
Вася стоял с поднятыми вверх руками и от растерянности не мог двинуться с места. Было и страшно, и обидно, что попался так просто и нелепо. И думалось о Ружицком, который должен был подойти с минуты на минуту. Увидит ли он, что случилось?
- Но! Но! - помахивал перед ним стволом карабина один из солдат. - Ти бежаль нет.
- Одевайся! - заорал полицай и замахнулся прикладом. - Ну!
- Что вы! За что? - попытался загородить собой сына Григорий Филиппович. - Что он вам сделал?
Немцы что-то сердито кричали по-своему. Здоровый детина ногой отбросил старика в сторону. Васю сбили с ног, пинали, били прикладами.
Потом подняли. Бросили пальтишко:
- Одевайся.
Григорий Филиппович задыхался от горя:
- Ваньку забрали... Слепого, сирого... Все порушили, сгубили... Теперь младшего. Он же мальчишка еще!.. Люди вы или нет?
Поймал Мишку за руку.
- Вы с одной школы. Соседи. Куда вы его?
Леонтюк вырвал руку.
- За белым снегом.
А солдаты уже гнали Васю прикладами к дверям. Во дворе полицаи окружили его плотным кольцом и повели к жандармерии.
Вася вытирал с разбитого лица кровь и слушал гул пушек. Близко, близко Советская Армия. Близко свобода. А он попался...
Собирая в темноте прошлогоднюю картошку, Григорий Филиппович нечаянно перерубил лопатой телефонный провод, который шел от немецкого командного пункта к зенитной батарее. Не успели немцы разобраться, в чем дело, как налетели русские самолеты и наделали немало переполоха. А лишенная связи зенитная батарея молчала или стреляла невпопад.
После налета немцы пошли по проводу. Он привел их в огород Безвершуков. В пятнадцатилетнем пареньке они заподозрили русского диверсанта...
11
Советские войска сделали такой рывок вперед, что к утру Турбов, Калиновка и ряд других городов и сел Винничины были освобождены.
Турбов бурлил. Жители вышли на улицы. Они встречали советских солдат криками радости, махали руками, бежали рядом с танками, с подразделениями пехоты, устало шагавшими по мартовской грязи. Многие обнимали солдат, плакали у них на груди. Старики расспрашивали о своих.
- Ивана Калинчука, случаем, не бачили?
- А кто он? - интересовался боец, доставая кисет и закуривая.
- Сын. Як ушел в сорок первом, еще до немцев, так и не знаю, чи жив, чи нема вже...
- Не встречал такого. Где-нибудь воюет...
- А Миколу Чупия? - дождавшись своей очереди, горячей надеждой смотрела в глаза солдату молодая еще, страшно худая женщина, прижимая к себе быстроглазого мальчонку лет четырех-пяти.
Григорий Филиппович чуть свет побежал к казарме около сахарного завода. Там обычно держали арестованных.
Страшная казарма была пуста. Около нее ходили саперы с миноискателями.
- Ты, папаша, осторожнее, - сказал молодой солдат с наушниками.
- Сынка угнали, проклятые, - всхлипнул Григорий Филиппович.
Солдат оперся на миноискатель, как на лопату.
- Вон у стены лежат трое. Посмотри.
У стены лежали трое мертвых. Мужчины и девушка. Последнее злодеяние врага.
Григорий Филиппович поковылял к районной управе.
Там тоже были саперы с миноискателями. В раскрытые настежь окна видно было опрокинутую мебель, летающие бумажки. У здания толпились жители и со злорадством наблюдали за происходящим. Кончилась власть Мюллера.
- Сыночка моего... - заговорил Григорий Филиппович. - Сегодня ночью... Пятнадцать лет. Кому, что сделал?..
Старика слушали. Некоторые печально качали головой. Другие молчали. У всех было много горя...
Около резиденции Мюллера жителей собралось больше. Во дворе Мюллер построил себе бункер с бойницами. Подземный ход соединял бункер с жилым домом. Крепко цеплялся эсэсовец за русскую землю.
Григорий Филиппович спросил о Васе у офицеров, которые, наблюдая за работой саперов, курили и перебрасывались шутками в стороне. Он рассказал, сколько парнишке лет, показал, какого он роста. Но офицеры ничего не знали.
- Мы, дедушка, только с марша...
Когда начали работать райсовет, милиция, старик несколько дней ходил туда. Но и там никто не мог ответить на его вопрос.
Тогда Григорий Филиппович стал ждать. Если немцы угнали Васю, то не может быть, чтоб он не убежал. Это было последнее утешение старика.
Но проходили дни за днями, фронт отодвигался все дальше на запад, а Вася не возвращался.
На Михайловских полянах в лесу захватчики оставили сотни трупов замученных и убитых жителей Турбова. Стремительный маневр советских частей помешал скрыть следы преступлений. Но место трагедии было заминировано. Пусть погибнет на минах мать, пришедшая оплакать сына. Пусть мина убьет вдову, склонившуюся над мужем, сирот, разыскивающих отца.
И мины убивали.
А люди все равно шли и шли на Михайловские поляны.
Еле переставляя опухшие ноги, несколько раз приходил туда сильно ослабевший от горя и голода Григорий Филиппович.
Мартовский снег опадал. Из него каждый день вытаивали новые тела с застывшей на лицах мукой. Часами простаивал старик около мертвых, слушая плач женщин, детей и отыскивая слезящимися глазами сына.
Растаял снег, и уже захоронили на местном кладбище убитых, и снова пришло жаркое лето, а поиски старика были безуспешны. И тогда Григорий Филиппович решил, что сын погиб.
12
Но Вася Безвершук был жив.
В жандармерии высокий и худой офицер с длинным лицом курил сигарету и играл плетью.
- Партизан? Комсомоль?
- Нет.
На конце плети болталась изобретенная гитлеровскими палачами свинцовая пластинка в форме ласточкиного хвоста.
- Провод зачем резаль?
- Какой провод? - спрашивал Вася.
- Ти есть партизан! - кричал офицер. - Ти есть диверсант!
В кабинете, где шел допрос, горел электрический свет. На гладко причесанных волосах офицера играли блики. Он сердился, и "ласточка" глубоко рассекала тело мальчишки...
Однако русские пушки били уже совсем близко. С улиц можно было увидеть огненные трассы "катюш". К рассвету маленький эпизод с попорченным проводом потерял значение.
Побросав в машину чемоданы с награбленным добром, Васин палач помчался на запад. Васю солдаты втолкнули в последнюю колонну пленных и погнали следом.
Шел дождь. Одежда, обувь промокли. Но пленных гнали без остановки до самой Винницы. Там дали часа четыре отдохнуть и снова вывели на дорогу.
К ночи колонна прибыла в деревушку, севернее Жмеринки. В большой конюшне пленным приказали сесть на землю и запретили вставать, переходить с места на место.
Конвоиры еще в пути прихватили в какой-то деревне свинью. Теперь они зарезали ее и стали жарить против открытых дверей конюшни. Они пили из таза теплую жирную кровь, ели истекающее соком мясо. Потом сыто курили, спорили, играли на губных гармониках чувствительные песни. И никому из них не было дела до томившихся в сарае нескольких сот уставших, продрогших и голодных пленных.
Рано утром колонну снова подняли. Конвоиры больно толкались автоматами:
- Also, los, los! Schneller!{4}
Изголодавшийся пленный, шагавший в колонне уже не один день, наелся сырых кишок - ночью, издеваясь, их бросили ему конвоиры. В пути пленному стало плохо. Некоторое время товарищи вели его под руки. Потом он упал. Помогая ему подняться, группа пленных задержалась. Строй сбился.
Немцы орали:
- Was ist denn los? Forwarts!{5}
На задержавшихся обрушились приклады. Протрещало несколько автоматных очередей. Люди побежали. Больной остался на шоссе один. Замыкающий конвоир навел на него автомат. Дал очередь...
А колонну гнали дальше. По лужам звенел холодный дождь. Дорога раскисла. Только и слышно было тяжелое чавканье по грязи сотен ног да без конца, как на стадо, многоголосо кричали конвоиры:
- Also los, los geschwind ferflucht!{6}
На ночлеге в Баре пленным выдали по несколько картофелин. Всю ночь близко били орудия.
Утром пронесся слух, что Бар окружен советскими войсками.
Среди немцев началась паника. Пленные теперь мешали. Их подняли, погнали к ямам на бугре. Там уже стояли пулеметы, приготовленные для расстрела. Не дошла колонна до пулеметов сотню метров - прискакал на коне офицер полевой жандармерии, стал орать на конвоиров. Конвоиры повернули колонну обратно, бегом погнали через деревню.
Свистели пули. Пикировали самолеты. На улицах лежали трупы людей, убитые лошади. Конвоиры с криком и проклятиями подгоняли автоматами отстававших:
- Los, los! Aber schnell{7}!
За деревней опять вывели колонну на размокшую дорогу, и снова зашагала она навстречу недоброй своей судьбе...
В эти дни была освобождена от немцев Винница. Жители собрались на митинг. Партизаны устроили в родном городе большой парад.
А колонна все шагала и шагала на запад.
Приближалась польская граница.
Навстречу пленным двигались к фронту туполобые грузовики с солдатами пополнения. Тяжело гудели дизелями автомобили с боеприпасами. Вихрями пролетали мотоциклисты.
Немецкие танкисты, увидев пленных, набирали скорость и, не сворачивая, мчались навстречу. На Васиных глазах один пленный не успел отойти в сторону. Танк подмял его гусеницами. А конвойные равнодушно подталкивали крайних автоматами.
За Чортковом, когда только-только отошли от села, в котором ночевали, немцы вдруг остановили колонну. Пересчитали ряды.
Старший конвоир махнул рукой вправо, потом влево. Мол, разделитесь на две группы.
Колонна разделилась.
Старший взял за воротник одного пленного из левой группы, одного из правой и передал двум автоматчикам. Те отвели их в сторону. Старший стал кричать:
- Ви есть русише швайне! Ви не... э... не уважайт немецки порядок.
Пленные не понимали.
- Ви устроиль айн плени побек! - наливаясь кровью и свирепея, кричал старший.
- Его убил танк, - возразил кто-то.
- Танк убиль друкой плени. Он спаль на коду как русише фогель ворона. Бежаль нох айн плени...
Старший заложил руки за спину и зло прошелся между группами.
- Немецкое командование... э-э... делает русише пленн... э-э... строгое претупрежтение. Будет побек айн пленн - будет эршиссен... э-э... расстрель цвай менш.
Он показал два пальца. - Будет побек цвай плени - будет... э-э... растрель фир менш. - Он показал четыре пальца. - Русише пленн... э-э... сам будет следить за побек.
Пленные зашевелились. Они поняли, что в колонне на самом деле нашелся отчаянный человек, который смог бежать из кольца автоматов. Ах, молодец...
- Имеется вопросов? - качнулся старший с каблуков на носки.
Пленные молчали.
- Не имеется вопросов? Очень карашо.
Старший отошел в сторону и махнул солдатам, которые стояли с двумя заложниками в стороне. Они вскинули автоматы и полоснули свинцом по ничего не подозревавшим людям...
Конвоиры заорали:
- Forwarts! Marsch, marsch{8}!
И пленные опять зашагали на запад...
13
Среди документов второй мировой войны есть карта, на которой места расположения немецких концентрационных лагерей обозначены кружочками. Европа на ней похожа на мишень, в которую били из автоматов. Бухенвальд, Майданек, Освенцим, Тремблинка, Дахау, Рава Русская, Биркенау, Роменвиль, Грюненсберг, Зальцгиттер, Бельзенберг, Зоэст, женский лагерь Равенсбрюк... Сотни трагических мест...
Миллионы и миллионы людей были расстреляны, удушены, замучены в немецких концентрационных лагерях.
...На какой-то станции пленных погрузили в товарные вагоны и повезли. Когда поезд остановился, Вася прочел на фронтоне вокзала: "Перемышль". Пленных построили в длинную колонну и под крик конвоиров и лай собак снова долго гнали по незнакомым дорогам.
Ботинки Васи, по раз чиненные еще Григорием Филипповичем, так износились, что их пришлось бросить. Босой и продрогший, он безучастно брел в середине колонны, качаясь от голода.
Наконец пленных пригнали в большой концентрационный лагерь. Узкие бараки - блоки - ровными рядами уходили до самого горизонта. Через каждые пятьдесят метров вдоль ограды из колючей проволоки стояли сторожевые вышки с пулеметами. У пулеметов маячили серые фигуры часовых. Внизу вдоль ограды бегали на цепях овчарки.
Судя по тому, что территория лагеря была поделена колючей проволокой на квадраты - для русских, поляков, евреев, французов, англичан и американцев, - можно предположить, что это была Рава Русская. В маленьких лагерях немцы держали всех заключенных вместе. Пленных построили в одну шеренгу. Стали считать.
Опять шел дождь. Дул холодный ветер. Немцы сбивались со счета, кричали, зло толкали пленных автоматами в грудь. У оград лаяли и бесновались сторожевые собаки.
Наконец счет кончили. Выдали номера, которые отныне заменили имена и фамилии, и развели пленных по блокам.
Внутри блоков было темно. Низкие вытянутые окна под потолком плохо пропускали свет. В полумраке четырьмя этажами возвышались деревянные нары. На нарах лежали люди-скелеты - такие страшные, что, увидев их, Вася вздрогнул и остановился.
При появлении новичков люди-скелеты зашевелились. В запавших глазах засветилось волнение. Тонкими костлявыми руками они указывали на свободные места, слабыми голосами спрашивали:
- Откуда, братки? Где вас взяли? Не земляки ли?
Вася занял свободные нары внизу, свернулся на них в комочек и с головой накрылся пальто, чтоб согреться. Но в разбитое окно задувал ветер. Парнишку стала бить неодолимая дрожь. Он лежал, сжавшись под пальто, и в первый раз за все эти дни плакал...
В этом лагере все было так же, как в сотнях других. В шесть часов утра солдат с автоматом заходил в блок и кричал:
- Aufstehen{9}!
Заключенные слезали на цементный пол. Их пересчитывали. Потом вели умываться.
После умывания выстраивали перед блоком для второго счета.
Истощенные и раздетые, люди едва держались на ногах. Но счет длился часами. Солдаты сбивались, во нескольку раз ходили в блоки пересчитывать тех, кто уже не мог подняться, начинали счет снова.
Когда все это наконец заканчивалось, заключенных гнали к кухне. Там толстый повар длинным черпаком отмеривал каждому пол-литра горькой черной бурды - "кофе".
Счастливцы подставляли под черпак консервные банки. У кого их не было - сворачивали кульки из бумаги. У кого не было и бумаги - подставляли пригоршни. И жадно пили: "кофе" был горячим.
После "завтрака" пленных опять уводили в блоки. Там назначали уборщиков помещения. Уборщики снимали с полок умерших за ночь, складывали их в ряд у входа в блок, мели пол, выносили мусор.
Те, у кого еще сохранились силы, шли в уборщики охотно. Работая, человек хоть ненадолго уходил из-под контроля. На свалке, около офицерской кухни, удавалось подобрать картофельные очистки, кусочки брюквы, а счастливцу могла попасться даже банка из-под консервов. В два часа дня пленных снова выстраивали около блока. На пять человек выдавалась килограммовая буханка хлеба из отрубей и опилок и немного "супа" - теплой воды с листочками крапивы.
Суп съедали у кухни. Хлеб уносили в блок. Заключенный, которому доверялось нести буханку, держал ее над головой обеими руками, чтобы не уронить, а также чтоб все видели, что он нисколько не отщипнул. В блоке буханочку вымеривали ниткой и резали на куски. Хлеб рассыпался как песок, а десять голодных глаз внимательно следили, чтобы не потерялось ни крошки... В шесть вечера опять выдавали "кофе". Выпьет турбовский паренек теплую горькую бурду, положит под язык оставленный от обеда кусочек хлеба величиной с пятак и сосет его, чувствуя, как все внутри сжимается от голода.
Начинался апрель. Но дожди, холод не прекращались.
Каждую ночь с нижних полок просили:
- Землячки!.. Родные!.. Пустите наверх погреться...
Бывало, человеку уступят место, а он залезть не может. Ему помогали, сообща втаскивали наверх. Постонет бедняга в тепле и затихнет. Утром глянут, а ему уже ничего не надо...
С утра до вечера вывозили немцы на большой машине покойников из лагеря.
Васю пленные берегли. Уж столько, видно, заложено в человеке доброго чувства к детям, что не иссякает оно даже в самую лютую годину.
Через несколько дней после прибытия колонны Васе дали место на верхних нарах. Потом незнакомый человек бросил ему кусок фуфайки обернуть ноги. Другой дал пару портянок. Вася выстирал их под умывальником, и они заменили ему полотенце.
Третий заключенный, печальный и полуживой, молча поставил на Васину полку березовые колодки. Во многих немецких лагерях вырезали такие колодки из дерева и носили вместо обуви.
По молодости лет Вася не задумался над тем, где теперь тот, кто искусно сделал их из простого полена, где прежние хозяева, живыми ногами отполировавшие дерево до блеска. Вася искренно обрадовался подарку. Но ходить в колодках он не умел. До крови растирал ноги. На правой ступне у парнишки образовалась рана. Она не заживала, загноилась.
Васин сосед - человек лет сорока с простым русским лицом и сединой на висках - осмотрел ногу, посоветовал:
- Промой. Завяжи чистой тряпкой. Береги от грязи.
Вася послушался. Израсходовал одну портянку на бинты. Рана стала затягиваться.
"...Агент коммунистов житель Панасий Цюпа не отдавал дочь для отправления в рейх, оказал сопротивление немецким властям. За указанные действия сегодня, в четыре часа дня, на базаре будет произведено повешение Панасия Цюпы. Немецкие власти еще раз предупреждают население, что так будет наказан каждый, кто окажет неповиновение властям или нарушит установленный порядок".
Росла на базарной площади верба. Летом в ней шумели воробьи. По воскресеньям колхозники и горожане, закончив базарные дела, стелили под ней скатерти и пили с песнями веселые магарычи.
Солдаты поставили рядом с вербой столб, положили от него на дерево перекладину, повесили петлю.
В четыре часа привезли синего от побоев Цюпу. Три полицая подняли его на бочку. Накинули на шею петлю.
Стоял дядько Цюпа на бочке под вербою с немецкой петлей на шее, дышал тяжело. Большой, гневный. Ветер седые его волосы шевелил. А Васе казалось, Тарас Бульба стоит. Сейчас крикнет: "Бейте, люди, поганых! Гоните их с родной земли. Слышишь ли меня, сынку?" Повел дядько налитыми кровью глазами на немцев. Захрипел тяжело, видимо, и вправду пытаясь сказать что-то родным землякам. В этот момент полицай выбил из-под него бочку.
Целые сутки не позволял Мюллер похоронить тело. Оно раскачивалось на ветру, крутилось на веревке.
Через несколько дней у глухого забора на базаре Вася вдруг увидел листовку: "Дорогие сограждане! Отомстим за дядьку Панаса. Смерть немецким оккупантам! Честные люди, жгите, уничтожайте немецкое имущество, убивайте немецких солдат и офицеров!"
Неизвестно, сыграли тут роль листовки, или и без того достаточно было гнева народного. Но в поселке действительно вспыхнуло несколько пожаров. Сгорела склады. Сгорела ферма рогатого скота. Потом на Тяжиловском переезде разбились два немецких поезда. Дошла слухи о крушении состава с горючим под Калиновкой.
А чья-то смелая рука все писала на клочках бумаги, что Красная Армия перестала отступать, что оккупация не вечна. Пересказывала сводки Совинформбюро.
Некоторое время спустя гитлеровцы провезли но улицам Турбова избитого и истерзанного комсомольца Юрия Бабия. По лицу его текла кровь. Руки были связаны за спиной проволокой. Телегу сопровождала усиленная охрана. По городу прокатилась волна облав и арестов. На базаре говорили о раскрытой подпольной организации. Ее возглавлял Бабий.
Но и после провала этой организации на заборах и в почтовых ящиках появлялись листовки со сводками Информбюро. Возникали пожары. В Турбове и его окрестностях находили убитых немцев.
Немцы арестовали учительницу пения из Васиной школы - Валю Куличенко. Ту самую, что работала в управе. Вслед за этим арестовали ее отца - старого математика. Они тоже были связаны с подпольем. Соседки с тревогой говорили о судьбе двух детишек учительницы, оставшихся сиротами.
Листовки появлялись и после гибели этих патриотов. Ходили слухи о делах дерзкого партизана Ивана Калашника. Как он на немецкой машине в офицерской форме приехал даже в Турбов. Как перед ним изо всех сил тянулся Мюллер. Как потом какая-то деталь показалась немцам подозрительной. Пока Калашник ездил зачем-то на молочнотоварную ферму, немцы выслали на дорогу заставу. Калашник промчался мимо. Чекина бросился на мотоцикле догонять, стал поперек дороги, Калашник сбил его машиной и исчез.
Некоторые сомневались: правда ли это? Вася знал: правда. Мишка Леонтюк, который теперь работал в областной полиции, увидев на улице ребятишек и желая похвастаться своей близостью к немецкому начальству, рассказал им, сколько переломов пришлось потом лечить начальнику полиции.
Не знал лишь Вася, что легендарный отряд Калашника, носивший имя Чапаева, был не один. В том же Черном лесу, где он базировался, в двадцати километрах от гитлеровской цитадели укрывались партизанские подразделения "За Родину", имени Ленина и другие.
1360 актов сопротивления зарегистрировали сами оккупанты в районе, где располагались подземные бункеры Гитлера.
Весной 1942 года Гитлер, Геринг, Розенберг, Гиммлер, Риббентроп, Кейтель, Гелен прибыли в Винницу. Они разместились в здании местной психоневрологической больницы. Предварительно в ней было убито около 1500 больных. В следующие два приезда Гитлер останавливался в Коло-Михайловском бункере, однако находился там недолго. К приходу Советской Армии немцы взорвали цитадель.
10
Шел март сорок четвертого.
Григорий Филиппович Безвершук - больной, постаревший, сгорбившийся дождался вечера и на ощупь накопал в огороде чашку мелких полусгнивших прошлогодних картофелин. Корову немцы увели. Картошку, выращенную в огороде, забрали. Яблони, вишни, любимицу всей семьи - старую вербу около хаты - срубили еще год назад: мешали зенитной батарее.
Тетка Фросына ушла к родственникам в деревню - выменять на старые платья хоть немного продуктов, но дело это было нелегкое. Немцы ограбили и деревни. Тетка задерживалась.
Григорий Филиппович разделил нарытый картофель на две кучки. Из одной напек твердых и сухих картофельных лепешек. Из другой сварил жидкий суп без жиров. Потом погасил каганец и сел к окну - ждать жену и Васю...
На русской земле изменило Гитлеру авантюрное счастье. Советская Армия уже нанесла немецко-фашистским войскам тяжелые поражения под Москвой, Сталинградом, Орлом и Курском. Теперь она широко и мощно гнала врага с Украины.
Гитлеровцы лютовали. Они забирали у населения все, что могли, жгли и уничтожали города и села, убивали тысячи ни в чем не повинных людей.
В эшелоны грузились все новые партии рабов - на работу в Германию. На турбовских парней и девчат шла настоящая охота. Без конца совершались облавы. Солдаты и полицаи день и ночь обходили дома. По погребам и чердакам с ходу били из автоматов, чтоб не тратить время на осмотр.
Осенью сорок третьего они ворвались таким же образом к Григорию Филипповичу и, как ни объяснял он им, что Иван "блинде", ничего не видит, угнали в Германию слепого брата Васи.
И Васе исполнилось пятнадцать лет. Таких уже забирали.
Вася скрывался то в яме за сараем, то в землянке на огороде. Когда надоедало быть одному - навещал в тайниках своих дружков. В последние дни Вася прятался у Ивана Ружицкого. Но фронт приближался. Находя скрывавшихся, немцы расстреливали их на месте. Сегодня Вася передал отцу, что этой ночью они с Иваном перейдут в скирду соломы на выгон.
Турбовчане сидели в своих домах, как в норах. Из-за близости фронта немцы запретили им выходить на улицу, зажигать огни. Окна у Безвершуков были плотно завешены старой одеждой. Приподнимая время от времени уголок тряпки, Григорий Филиппович надолго приникал к стеклу, слушал, не раздадутся ли знакомые шаги.
В третьем часу ночи Вася тихонько царапнул стекло. Отец узнал его, открыл дверь. Потом зажег каганец, сделанный из консервной банки, и, рассказывая поселковые новости, стал кормить сына.
Дружки договорились встретиться в три часа. В глухую пору легче уйти из городка. Вася посматривал на ходики и торопливо хлебал суп. Отец осторожно выглядывал в окно. Что на улице? Нет ли поблизости немцев?
Вася кончил есть, сунул лепешки в сумку и стал собираться.
Вдруг со двора резко и громко постучали.
Отец и сын вздрогнули. Так не стучат, когда таятся. Григорий Филиппович торопливо сунул каганец в печь.
Дверь снова загрохотала.
Отец вышел в сени.
- Кто?
- Откройте!
Вася осторожно приподнял занавеску, пытаясь разглядеть, кто там. И оказался лицом к лицу с приникшей к окну со двора темной тенью.
- А-а, комсомоль! Партизан! - донеслось сквозь стекло. - Гут! гут...
Трясущимися руками отец открыл дверь.
Загремели сапоги и оружие. В дом ввалились полицаи. Немецкие солдаты остались у окон снаружи. На опасные дела они всегда посылали первыми полицаев.
Два полицая сразу направили автоматы на Васю:
- Руки вверх!
Несколько других, подсвечивая себе электрическими фонариками, быстро осмотрели в хате темные углы, заглянули за печь, под кровать.
Григорий Филиппович достал из печки каганец. Вместе с полицаями ходил по хате с пистолетом в руках Мишка Леонтюк, сделавший вид, что не знает ни Васи, ни старого каменщика.
Убедившись, что обстановка в доме мирная, вошли немцы. Они тоже сердито направили автоматы на Васю.
- Ти есть руски бандит! Партизан!
- Одевайся! - приказал один из полицаев.
Вася стоял с поднятыми вверх руками и от растерянности не мог двинуться с места. Было и страшно, и обидно, что попался так просто и нелепо. И думалось о Ружицком, который должен был подойти с минуты на минуту. Увидит ли он, что случилось?
- Но! Но! - помахивал перед ним стволом карабина один из солдат. - Ти бежаль нет.
- Одевайся! - заорал полицай и замахнулся прикладом. - Ну!
- Что вы! За что? - попытался загородить собой сына Григорий Филиппович. - Что он вам сделал?
Немцы что-то сердито кричали по-своему. Здоровый детина ногой отбросил старика в сторону. Васю сбили с ног, пинали, били прикладами.
Потом подняли. Бросили пальтишко:
- Одевайся.
Григорий Филиппович задыхался от горя:
- Ваньку забрали... Слепого, сирого... Все порушили, сгубили... Теперь младшего. Он же мальчишка еще!.. Люди вы или нет?
Поймал Мишку за руку.
- Вы с одной школы. Соседи. Куда вы его?
Леонтюк вырвал руку.
- За белым снегом.
А солдаты уже гнали Васю прикладами к дверям. Во дворе полицаи окружили его плотным кольцом и повели к жандармерии.
Вася вытирал с разбитого лица кровь и слушал гул пушек. Близко, близко Советская Армия. Близко свобода. А он попался...
Собирая в темноте прошлогоднюю картошку, Григорий Филиппович нечаянно перерубил лопатой телефонный провод, который шел от немецкого командного пункта к зенитной батарее. Не успели немцы разобраться, в чем дело, как налетели русские самолеты и наделали немало переполоха. А лишенная связи зенитная батарея молчала или стреляла невпопад.
После налета немцы пошли по проводу. Он привел их в огород Безвершуков. В пятнадцатилетнем пареньке они заподозрили русского диверсанта...
11
Советские войска сделали такой рывок вперед, что к утру Турбов, Калиновка и ряд других городов и сел Винничины были освобождены.
Турбов бурлил. Жители вышли на улицы. Они встречали советских солдат криками радости, махали руками, бежали рядом с танками, с подразделениями пехоты, устало шагавшими по мартовской грязи. Многие обнимали солдат, плакали у них на груди. Старики расспрашивали о своих.
- Ивана Калинчука, случаем, не бачили?
- А кто он? - интересовался боец, доставая кисет и закуривая.
- Сын. Як ушел в сорок первом, еще до немцев, так и не знаю, чи жив, чи нема вже...
- Не встречал такого. Где-нибудь воюет...
- А Миколу Чупия? - дождавшись своей очереди, горячей надеждой смотрела в глаза солдату молодая еще, страшно худая женщина, прижимая к себе быстроглазого мальчонку лет четырех-пяти.
Григорий Филиппович чуть свет побежал к казарме около сахарного завода. Там обычно держали арестованных.
Страшная казарма была пуста. Около нее ходили саперы с миноискателями.
- Ты, папаша, осторожнее, - сказал молодой солдат с наушниками.
- Сынка угнали, проклятые, - всхлипнул Григорий Филиппович.
Солдат оперся на миноискатель, как на лопату.
- Вон у стены лежат трое. Посмотри.
У стены лежали трое мертвых. Мужчины и девушка. Последнее злодеяние врага.
Григорий Филиппович поковылял к районной управе.
Там тоже были саперы с миноискателями. В раскрытые настежь окна видно было опрокинутую мебель, летающие бумажки. У здания толпились жители и со злорадством наблюдали за происходящим. Кончилась власть Мюллера.
- Сыночка моего... - заговорил Григорий Филиппович. - Сегодня ночью... Пятнадцать лет. Кому, что сделал?..
Старика слушали. Некоторые печально качали головой. Другие молчали. У всех было много горя...
Около резиденции Мюллера жителей собралось больше. Во дворе Мюллер построил себе бункер с бойницами. Подземный ход соединял бункер с жилым домом. Крепко цеплялся эсэсовец за русскую землю.
Григорий Филиппович спросил о Васе у офицеров, которые, наблюдая за работой саперов, курили и перебрасывались шутками в стороне. Он рассказал, сколько парнишке лет, показал, какого он роста. Но офицеры ничего не знали.
- Мы, дедушка, только с марша...
Когда начали работать райсовет, милиция, старик несколько дней ходил туда. Но и там никто не мог ответить на его вопрос.
Тогда Григорий Филиппович стал ждать. Если немцы угнали Васю, то не может быть, чтоб он не убежал. Это было последнее утешение старика.
Но проходили дни за днями, фронт отодвигался все дальше на запад, а Вася не возвращался.
На Михайловских полянах в лесу захватчики оставили сотни трупов замученных и убитых жителей Турбова. Стремительный маневр советских частей помешал скрыть следы преступлений. Но место трагедии было заминировано. Пусть погибнет на минах мать, пришедшая оплакать сына. Пусть мина убьет вдову, склонившуюся над мужем, сирот, разыскивающих отца.
И мины убивали.
А люди все равно шли и шли на Михайловские поляны.
Еле переставляя опухшие ноги, несколько раз приходил туда сильно ослабевший от горя и голода Григорий Филиппович.
Мартовский снег опадал. Из него каждый день вытаивали новые тела с застывшей на лицах мукой. Часами простаивал старик около мертвых, слушая плач женщин, детей и отыскивая слезящимися глазами сына.
Растаял снег, и уже захоронили на местном кладбище убитых, и снова пришло жаркое лето, а поиски старика были безуспешны. И тогда Григорий Филиппович решил, что сын погиб.
12
Но Вася Безвершук был жив.
В жандармерии высокий и худой офицер с длинным лицом курил сигарету и играл плетью.
- Партизан? Комсомоль?
- Нет.
На конце плети болталась изобретенная гитлеровскими палачами свинцовая пластинка в форме ласточкиного хвоста.
- Провод зачем резаль?
- Какой провод? - спрашивал Вася.
- Ти есть партизан! - кричал офицер. - Ти есть диверсант!
В кабинете, где шел допрос, горел электрический свет. На гладко причесанных волосах офицера играли блики. Он сердился, и "ласточка" глубоко рассекала тело мальчишки...
Однако русские пушки били уже совсем близко. С улиц можно было увидеть огненные трассы "катюш". К рассвету маленький эпизод с попорченным проводом потерял значение.
Побросав в машину чемоданы с награбленным добром, Васин палач помчался на запад. Васю солдаты втолкнули в последнюю колонну пленных и погнали следом.
Шел дождь. Одежда, обувь промокли. Но пленных гнали без остановки до самой Винницы. Там дали часа четыре отдохнуть и снова вывели на дорогу.
К ночи колонна прибыла в деревушку, севернее Жмеринки. В большой конюшне пленным приказали сесть на землю и запретили вставать, переходить с места на место.
Конвоиры еще в пути прихватили в какой-то деревне свинью. Теперь они зарезали ее и стали жарить против открытых дверей конюшни. Они пили из таза теплую жирную кровь, ели истекающее соком мясо. Потом сыто курили, спорили, играли на губных гармониках чувствительные песни. И никому из них не было дела до томившихся в сарае нескольких сот уставших, продрогших и голодных пленных.
Рано утром колонну снова подняли. Конвоиры больно толкались автоматами:
- Also, los, los! Schneller!{4}
Изголодавшийся пленный, шагавший в колонне уже не один день, наелся сырых кишок - ночью, издеваясь, их бросили ему конвоиры. В пути пленному стало плохо. Некоторое время товарищи вели его под руки. Потом он упал. Помогая ему подняться, группа пленных задержалась. Строй сбился.
Немцы орали:
- Was ist denn los? Forwarts!{5}
На задержавшихся обрушились приклады. Протрещало несколько автоматных очередей. Люди побежали. Больной остался на шоссе один. Замыкающий конвоир навел на него автомат. Дал очередь...
А колонну гнали дальше. По лужам звенел холодный дождь. Дорога раскисла. Только и слышно было тяжелое чавканье по грязи сотен ног да без конца, как на стадо, многоголосо кричали конвоиры:
- Also los, los geschwind ferflucht!{6}
На ночлеге в Баре пленным выдали по несколько картофелин. Всю ночь близко били орудия.
Утром пронесся слух, что Бар окружен советскими войсками.
Среди немцев началась паника. Пленные теперь мешали. Их подняли, погнали к ямам на бугре. Там уже стояли пулеметы, приготовленные для расстрела. Не дошла колонна до пулеметов сотню метров - прискакал на коне офицер полевой жандармерии, стал орать на конвоиров. Конвоиры повернули колонну обратно, бегом погнали через деревню.
Свистели пули. Пикировали самолеты. На улицах лежали трупы людей, убитые лошади. Конвоиры с криком и проклятиями подгоняли автоматами отстававших:
- Los, los! Aber schnell{7}!
За деревней опять вывели колонну на размокшую дорогу, и снова зашагала она навстречу недоброй своей судьбе...
В эти дни была освобождена от немцев Винница. Жители собрались на митинг. Партизаны устроили в родном городе большой парад.
А колонна все шагала и шагала на запад.
Приближалась польская граница.
Навстречу пленным двигались к фронту туполобые грузовики с солдатами пополнения. Тяжело гудели дизелями автомобили с боеприпасами. Вихрями пролетали мотоциклисты.
Немецкие танкисты, увидев пленных, набирали скорость и, не сворачивая, мчались навстречу. На Васиных глазах один пленный не успел отойти в сторону. Танк подмял его гусеницами. А конвойные равнодушно подталкивали крайних автоматами.
За Чортковом, когда только-только отошли от села, в котором ночевали, немцы вдруг остановили колонну. Пересчитали ряды.
Старший конвоир махнул рукой вправо, потом влево. Мол, разделитесь на две группы.
Колонна разделилась.
Старший взял за воротник одного пленного из левой группы, одного из правой и передал двум автоматчикам. Те отвели их в сторону. Старший стал кричать:
- Ви есть русише швайне! Ви не... э... не уважайт немецки порядок.
Пленные не понимали.
- Ви устроиль айн плени побек! - наливаясь кровью и свирепея, кричал старший.
- Его убил танк, - возразил кто-то.
- Танк убиль друкой плени. Он спаль на коду как русише фогель ворона. Бежаль нох айн плени...
Старший заложил руки за спину и зло прошелся между группами.
- Немецкое командование... э-э... делает русише пленн... э-э... строгое претупрежтение. Будет побек айн пленн - будет эршиссен... э-э... расстрель цвай менш.
Он показал два пальца. - Будет побек цвай плени - будет... э-э... растрель фир менш. - Он показал четыре пальца. - Русише пленн... э-э... сам будет следить за побек.
Пленные зашевелились. Они поняли, что в колонне на самом деле нашелся отчаянный человек, который смог бежать из кольца автоматов. Ах, молодец...
- Имеется вопросов? - качнулся старший с каблуков на носки.
Пленные молчали.
- Не имеется вопросов? Очень карашо.
Старший отошел в сторону и махнул солдатам, которые стояли с двумя заложниками в стороне. Они вскинули автоматы и полоснули свинцом по ничего не подозревавшим людям...
Конвоиры заорали:
- Forwarts! Marsch, marsch{8}!
И пленные опять зашагали на запад...
13
Среди документов второй мировой войны есть карта, на которой места расположения немецких концентрационных лагерей обозначены кружочками. Европа на ней похожа на мишень, в которую били из автоматов. Бухенвальд, Майданек, Освенцим, Тремблинка, Дахау, Рава Русская, Биркенау, Роменвиль, Грюненсберг, Зальцгиттер, Бельзенберг, Зоэст, женский лагерь Равенсбрюк... Сотни трагических мест...
Миллионы и миллионы людей были расстреляны, удушены, замучены в немецких концентрационных лагерях.
...На какой-то станции пленных погрузили в товарные вагоны и повезли. Когда поезд остановился, Вася прочел на фронтоне вокзала: "Перемышль". Пленных построили в длинную колонну и под крик конвоиров и лай собак снова долго гнали по незнакомым дорогам.
Ботинки Васи, по раз чиненные еще Григорием Филипповичем, так износились, что их пришлось бросить. Босой и продрогший, он безучастно брел в середине колонны, качаясь от голода.
Наконец пленных пригнали в большой концентрационный лагерь. Узкие бараки - блоки - ровными рядами уходили до самого горизонта. Через каждые пятьдесят метров вдоль ограды из колючей проволоки стояли сторожевые вышки с пулеметами. У пулеметов маячили серые фигуры часовых. Внизу вдоль ограды бегали на цепях овчарки.
Судя по тому, что территория лагеря была поделена колючей проволокой на квадраты - для русских, поляков, евреев, французов, англичан и американцев, - можно предположить, что это была Рава Русская. В маленьких лагерях немцы держали всех заключенных вместе. Пленных построили в одну шеренгу. Стали считать.
Опять шел дождь. Дул холодный ветер. Немцы сбивались со счета, кричали, зло толкали пленных автоматами в грудь. У оград лаяли и бесновались сторожевые собаки.
Наконец счет кончили. Выдали номера, которые отныне заменили имена и фамилии, и развели пленных по блокам.
Внутри блоков было темно. Низкие вытянутые окна под потолком плохо пропускали свет. В полумраке четырьмя этажами возвышались деревянные нары. На нарах лежали люди-скелеты - такие страшные, что, увидев их, Вася вздрогнул и остановился.
При появлении новичков люди-скелеты зашевелились. В запавших глазах засветилось волнение. Тонкими костлявыми руками они указывали на свободные места, слабыми голосами спрашивали:
- Откуда, братки? Где вас взяли? Не земляки ли?
Вася занял свободные нары внизу, свернулся на них в комочек и с головой накрылся пальто, чтоб согреться. Но в разбитое окно задувал ветер. Парнишку стала бить неодолимая дрожь. Он лежал, сжавшись под пальто, и в первый раз за все эти дни плакал...
В этом лагере все было так же, как в сотнях других. В шесть часов утра солдат с автоматом заходил в блок и кричал:
- Aufstehen{9}!
Заключенные слезали на цементный пол. Их пересчитывали. Потом вели умываться.
После умывания выстраивали перед блоком для второго счета.
Истощенные и раздетые, люди едва держались на ногах. Но счет длился часами. Солдаты сбивались, во нескольку раз ходили в блоки пересчитывать тех, кто уже не мог подняться, начинали счет снова.
Когда все это наконец заканчивалось, заключенных гнали к кухне. Там толстый повар длинным черпаком отмеривал каждому пол-литра горькой черной бурды - "кофе".
Счастливцы подставляли под черпак консервные банки. У кого их не было - сворачивали кульки из бумаги. У кого не было и бумаги - подставляли пригоршни. И жадно пили: "кофе" был горячим.
После "завтрака" пленных опять уводили в блоки. Там назначали уборщиков помещения. Уборщики снимали с полок умерших за ночь, складывали их в ряд у входа в блок, мели пол, выносили мусор.
Те, у кого еще сохранились силы, шли в уборщики охотно. Работая, человек хоть ненадолго уходил из-под контроля. На свалке, около офицерской кухни, удавалось подобрать картофельные очистки, кусочки брюквы, а счастливцу могла попасться даже банка из-под консервов. В два часа дня пленных снова выстраивали около блока. На пять человек выдавалась килограммовая буханка хлеба из отрубей и опилок и немного "супа" - теплой воды с листочками крапивы.
Суп съедали у кухни. Хлеб уносили в блок. Заключенный, которому доверялось нести буханку, держал ее над головой обеими руками, чтобы не уронить, а также чтоб все видели, что он нисколько не отщипнул. В блоке буханочку вымеривали ниткой и резали на куски. Хлеб рассыпался как песок, а десять голодных глаз внимательно следили, чтобы не потерялось ни крошки... В шесть вечера опять выдавали "кофе". Выпьет турбовский паренек теплую горькую бурду, положит под язык оставленный от обеда кусочек хлеба величиной с пятак и сосет его, чувствуя, как все внутри сжимается от голода.
Начинался апрель. Но дожди, холод не прекращались.
Каждую ночь с нижних полок просили:
- Землячки!.. Родные!.. Пустите наверх погреться...
Бывало, человеку уступят место, а он залезть не может. Ему помогали, сообща втаскивали наверх. Постонет бедняга в тепле и затихнет. Утром глянут, а ему уже ничего не надо...
С утра до вечера вывозили немцы на большой машине покойников из лагеря.
Васю пленные берегли. Уж столько, видно, заложено в человеке доброго чувства к детям, что не иссякает оно даже в самую лютую годину.
Через несколько дней после прибытия колонны Васе дали место на верхних нарах. Потом незнакомый человек бросил ему кусок фуфайки обернуть ноги. Другой дал пару портянок. Вася выстирал их под умывальником, и они заменили ему полотенце.
Третий заключенный, печальный и полуживой, молча поставил на Васину полку березовые колодки. Во многих немецких лагерях вырезали такие колодки из дерева и носили вместо обуви.
По молодости лет Вася не задумался над тем, где теперь тот, кто искусно сделал их из простого полена, где прежние хозяева, живыми ногами отполировавшие дерево до блеска. Вася искренно обрадовался подарку. Но ходить в колодках он не умел. До крови растирал ноги. На правой ступне у парнишки образовалась рана. Она не заживала, загноилась.
Васин сосед - человек лет сорока с простым русским лицом и сединой на висках - осмотрел ногу, посоветовал:
- Промой. Завяжи чистой тряпкой. Береги от грязи.
Вася послушался. Израсходовал одну портянку на бинты. Рана стала затягиваться.