Дубов Николай. Мальчик у моря

   Сашука охватывает все большая тревога и смятение. Он уже просто бежит бегом и вдруг замечает, что отец тоже бежит, обгоняет его - и прямиком на бригадный двор.
   Посреди двора стоит "газик". Обе дверцы его распахнуты, во все сиденье растянулся на животе вихрастый парень. Он лежит и курит.
   - Слушай, - запыхавшись, говорит отец, - слушай, друг! Выручи, сделай одолжение - подкинь человека до Тузлов... А?
   Парень поднимает взгляд на отца.
   - Какого человека?
   - Да жинка у меня захворала, срочно в больницу надо. А тут хоть убейся - никакого транспорта. Ни лошади, ничего, хоть на себе неси...
   - Нет, - говорит вихрастый, - не имею права. Я "козлу" не хозяин. Проси начальника. Мне что? Скажет - отвезу!
   - А где твой начальник?
   - С бригадиром куда-то подались. Может, в лавку...
   Иван Данилович сидит на крыльце за столом. На столе две пустые бутылки из-под червоного и одна начатая. Напротив сидит незнакомый человек в вышитой рубашке. Нельзя сказать, что он жирный или толстый. Он просто очень сытый, весь налитой и такой гладкий, что рубашка на нем лежит без единой морщинки.
   - Доброго здоровья, - говорит отец, подходя к крыльцу и стаскивая кепку.
   - Привет, привет, - отвечает Гладкий и вопросительно смотрит на Ивана Даниловича.
   - Рыбак наш, - роняет тот.
   - Я до вас, - говорит отец. - Просьба у меня... Насквозь всю Балабановку и Николаевку избегал. Ни лошади, ничего... А в колхозе все машины в разгоне. И председатель говорит: не имею права с уборки снять, голову оторвут...
   - Правильно, оторвут, - солидно подтверждает Гладкий. - А в чем дело?
   - Жинка у него захворала, - объясняет Иван Данилович. - Недавно из больницы выписалась, сюда приехала и слегла.
   - Зачем же рано выписали?
   - Разве спрашивают? Выписали, и все, - говорит отец. Пот еще обильнее выступает у него на лице, на шее, он начинает торопливо вытирать его скомканной кепкой. - Сделайте такое одолжение...
   - Так а я при чем? Я не доктор.
   - Дозвольте на вашей машине до Тузлов отвезти. Всего двадцать пять километров...
   Отец заискивающе, просительно смотрит на гладкого. Тот молчит и думает. Лицо его остается неподвижным, только словно твердеет, становится еще более тугим и налитым.
   - Ну, - говорит он, - я эти двадцать пять километров знаю. Часа полтора будет тащиться, да там пока то да сё... Это я сколько часов потеряю? Нет, не могу. Не имею права. Мое время мне не принадлежит, я на работе. В соседнем колхозе уборку заваливают, надо туда гнать, накачку делать... Изыскивайте местные ресурсы.
   Он допивает свой стакан, тыльной стороной ладони вытирает губы и тянется за шляпой. Шляпа светло-желтая и вся в дырочках, как решето, чтобы продувало. Сашук переводит взгляд на Ивана Даниловича. Он ждет, что Иван Данилович сейчас скажет и этот Гладкий его послушается, как слушаются все. Но Иван Данилович молчит, смотрит в стол и размазывает пальцем по столешнице лужицу червоного.
   Гладкий, а за ним Иван Данилович сходят с крыльца, направляются в бригадный двор. Отец и Сашук идут позади. Отец так и не надевает кепки. Должно быть, хочет улучить момент, когда тот обернется или остановится, и снова попросить, а может, надеется, что он и сам передумает. Сашук тоже надеется. Шофер, еще издали завидев начальство, садится за баранку и заводит мотор.
   Гладкий, повернувшись к Ивану Даниловичу, поднимает ладонь к шляпе, открывает переднюю дверцу. И тогда Сашук понимает, что он не передумает, что мамка так и останется лежать в душной, звенящей мухами боковушке, будет страшно стонать и, может, даже помрет... Сам себя не помня, Сашук сжимает кулаки и что есть силы, со всей злостью, на какую способен, кричит в налитую, обтянутую рубашкой спину:
   - Самордуй!
   За шумом мотора Гладкий не слышит или не обращает внимания, он даже не оборачивается. Но отец слышит и дает Сашуку такую затрещину, что тот летит кубарем.
   Давно уже улеглась пыль, поднятая кургузым "козлом", а Сашук все еще сидит под навесом, размазывая по щекам злые слезы. Домой он идти не хочет: там отец, а отца он сейчас не любит и презирает. И Ивана Даниловича тоже. Оба забоялись. Вот был бы Жорка, он бы врезал этому самордую... Да и сам Сашук тоже бы не забоялся, если бы камень или еще что. Как запулил бы!.. Он долго перебирает, чем бы можно запулить в гладкого или прищучить его другим способом, и слезы незаметно высыхают.
   Взгляд его бесцельно блуждает по пустому двору, поднимается выше и останавливается на пограничной вышке. Сашук вскакивает. Как же он раньше не догадался?! У них же есть лошади - он сам видел! - а может, и машины тоже...
   Сашук стремглав бежит мимо старых окопов и развалин дота. Лошади возле вышки не видно, но это ничего, где-то они же есть, может, спрятаны...
   Запыхавшийся Сашук подбегает к лестнице и, задрав голову, кричит:
   - Дяди! Эй, дяди!
   Никто не отзывается. Сашук стучит кулаками по лестнице и снова кричит:
   - Дяденьки!.. Дядя Хаким!
   И наверху и вокруг тихо, лишь тоненько и заунывно посвистывает ветер в переплетениях вышки.
   С трудом преодолевая широкие проемы между ступеньками, Сашук карабкается наверх. Дверь заперта на щеколду - значит, там никого нет, но Сашук все-таки открывает. В будке пусто.
   Спускаться вниз почему-то намного труднее и страшнее, чем лезть наверх. Сашук пятится задом, долго ищет правой ногой нижнюю ступеньку, еле-еле достает до нее, переставляет левую и только потом снова опускает правую, чтобы искать следующую ступеньку.
   Подавленный неудачей, он бредет домой и уже подходит к ограде двора, когда замечает, что вдоль задов ближних хат клубится пыль. Сашук смотрит без всякого интереса - что интересного в поднятой ветром пыли? Но на повороте в пыльном облаке мелькает оранжевый кузов. Ветер оттягивает пыль в сторону, и уже ясно видно, что оранжевый автомобиль направляется к откосу, ведущему на пляж. Сашук бежит навстречу машине, потом вдруг спохватывается и стремглав бросается в барак.
   - Папа! Пап! - кричит он.
   - Тихо ты! - замахивается на него отец кепкой, которую так и не выпускает из рук. - Не видишь?
   Мать лежит с закрытыми глазами. Лицо у нее уже не просто бледное, а иссиня-землистое.
   - Так папа же! - шепотом кричит Сашук. - Там Звездочет приехал!
   - Чего мелешь?
   - Ну, дяденька этот... на машине. Пойдем его попросим.
   Отец вскакивает, они вдвоем бегут к оранжевому автомобилю. Ануся вприпрыжку скачет к откосу, мама ее с туго набитой сумкой идет следом, а Звездочет захлопывает дверцы и взваливает на плечо колья для тента, обмотанные простыней.
   - Гражданин! - отчаянным голосом говорит, подбегая, отец. - Я очень извиняюсь, гражданин... Выручите за ради бога!
   Он нещадно жмакает кепку. Сашук впервые видит, какое у него измученное лицо, как дрожат побелевшие губы, и у него самого губы тоже начинают дрожать.
   - Что такое? - оборачивается Звездочет и ставит колья на землю.
   Мама Ануси делает к ним несколько шагов, но останавливается поодаль.
   - Жинка у меня захворала, в больницу надо, в Тузлы... Весь избегался не на чем везти! Ни лошади, ни машины - хоть убейся!.. Всего двадцать пять километров. А если тут по берегу, может, и ближе...
   - Евгений, на минутку! - окликает Звездочета жена.
   - Подождите, - говорит Звездочет отцу и отходит.
   Они стоят шагах в десяти, разговаривают негромко, но Сашук все слышит.
   - Не вздумай ехать! - говорит жена.
   - То есть как?
   - Вот так! Ты знаешь, чем она больна?
   - Я знаю, что она больна, и это единственно важно.
   - А мы? А я? Это неважно? Ты о последствиях думаешь?
   - Ну знаешь... - совершенно необычным, сухим и жестким тоном говорит Звездочет. - Это уже переходит всякие границы. Человек болен, ему нужно помочь... Я еще не потерял совести и, конечно, поеду.
   - Ах так? Пожалуйста! - еле сдерживая бешенство, говорит жена. Ноздри ее побелели и раздуваются, как на бегу. - Корчи из себя "скорую помощь" для первых встречных... Но имей в виду: я здесь больше не останусь. Ни одного дня! Хватит с меня грязи, благотворительности, паршивых мальчишек... Хватит! Завтра же уеду. Я приехала отдыхать и хочу жить по-человечески...
   - Как угодно, - сухо отвечает Звездочет, идет к машине. - Садитесь, говорит он отцу Сашука и распахивает дверцу.
   Тот неловко, бочком, стараясь ничего не запачкать, притыкается на сиденье. Сашук забегает вперед, чтобы его заметили и тоже посадили в машину. Но его не замечают, и ему ничего не остается, как бежать следом в густой туче пыли, поднятой "Москвичом". Когда он вбегает во двор, Иван Данилович и отец уже укладывают мать на заднее сиденье. Отец садится рядом со Звездочетом, машина сразу же трогает, но поворачивает не в Николаевку, а по берегу к пограничной вышке, мимо которой тянется малоезженый проселок. Когда пыль рассеивается, Сашук видит, что Анусина мама идет домой, и даже шаги ее кажутся злыми. Сзади понуро и неохотно плетется Ануся.
   КУХТЫЛЬ
   День тянется и тянется, а Звездочета и отца все нет и нет. Сашук слоняется по двору, идет на берег, но там никого, а одному скучно, к тому же он боится прозевать Звездочета и возвращается домой. Рыбаки сидят под навесом, "травят баланду": рассказывают всякие байки и хохочут. Сашук хочет к ним подсесть, но его прогоняют:
   - Иди гуляй, мал еще, нечего тут...
   Сашук обижается, хотя это не впервой, мог бы привыкнуть: как только взрослые говорят друг другу про смешное, так обязательно его гонят.
   Наконец у пограничной вышки появляется пыльное облачко, стелясь по дороге, несется к бараку. Сашук бежит ему навстречу. "Москвич" останавливается у изгороди. Он уже не оранжевый, а желто-рыжий от пыли. Дверца распахивается, отец вылезает.
   - Спасибо вам, - говорит он Звездочету. - Выручили, прямо не знаю как... Вот? - Он протягивает ему смятую пятирублевку.
   Звездочет смотрит на пятерку, потом на отца, брови его сдвигаются,
   - Вы с ума сошли! Уберите сейчас же!
   - Так как же?..
   - Вот так. Спрячьте деньги.
   - Может, тогда рыбки вам принесть? Свеженькой... А?
   - Ничего мне не нужно. Я на чужих несчастьях не зарабатываю. - Тут он замечает Сашука и рад перевести разговор на другое. - А, - говорит он, неустрашимый охотник на дохлых крабов? Как жизнь? Нашел свою звезду?
   - Не, - мотает головой Сашук.
   - Еще найдешь, времени у тебя вагон... Слушай-ка, ты мое семейство не видел? Они на пляже?
   - Домой ушли. Как вы уехали, они туточка и ушли...
   - Туточка? Плохо дело...
   Сашук думает, что сейчас Звездочет снова посадит его в машину, даст погудеть в заколдованный гудок, потом газанет и они: помчатся "на край света" - к пятой хате Балабановки. Он даже делает шаг к открытой дверце. Но Звездочет захлопывает ее перед самым носом Сашука. "Москвич", как пришпоренный, срывается с места и исчезает в поднятой им пыли.
   - Как там Настя? - спрашивает Иван Данилович.
   - Сдал, - вздыхает отец. - Еще меня ругали, почему поздно. Еще б чуток и... А я чем виноват?.. Сразу на переливание крови забрали. Надеются вроде...
   - Ничего, поправится, - говорит Жорка, - теперь в два счета. Наука у нас...
   - Наука наукой... - неопределенно отзывается Иван Данилович. - Ну ладно, мужики. С Настей - сами знаете... Чего делать будем? Сегодня обойдемся - в лавку колбасу привезли... Только каждый день так не пойдет: и накладно, и при нашей работе всухомятку не потянешь...
   - Факт. Без приварка не годится.
   - Может, есть до этого дела охотники, добровольцы?
   Рыбаки переглядываются, пересмеиваются, но никто не вызывается в охотники.
   - Жорку к этому делу приставить. Пускай старается.
   - Я настараюсь - не обрадуешься!
   - А что? Вон малый и то сварил.
   - То малый!
   - Ша! - обрывает Иван Данилович. - На базаре, что ли? Дело говорите, а не лишь бы горло драть.
   Все молчат.
   - Я б взялся, - осторожно говорит Игнат, - только расчету нет.
   - А какой тебе нужен расчет?
   - В артели я свой процент имею. А тут что?
   - Видали жмота? - кричит Жорка.
   Даже Иван Данилович покачивает головой:
   - Н-да... Ты ж еще и не рыбак - в первую путину пошел, а туда же...
   - Я не чужое беру, со всеми наравне работаю.
   - Ну, ровней-то ты еще когда станешь... Ладно. Будет тебе твой процент. Тут и всего-то, пока Семен приедет. Передам в Некрасовку, пришлют кого ни то... Нет возражений?
   Все молчат. Иван Данилович лезет в карман и протягивает Игнату ключ, который всегда лежал под подушкой у матери Сашука.
   - На, тут все хозяйство. С завтрашнего утра начинай кухарить. Теперь пошли заправимся, а то скоро выходить...
   Все идут в лавку, покупают колбасу и ситро. Жорка берет себе бутылку червоного, но Иван Данилович так зыкает на него, что тот сейчас же относит ее продавцу обратно. Перед выходом в море пить нельзя.
   Колбаса очень соленая, твердая, но все равно вкусная-превкусная. Сашук съедает свою порцию всю без остатка, вместе с кожурой. Ситро он пьет впервые в жизни. Липучее, приторно-сладкое, оно склеивает ему пальцы и губы, но он готов выпить целую бутылку, даже две. Целую бочку. Почему Иван Данилович говорит, что так не пойдет? Лично он согласен. Хоть каждый день...
   Потом Сашук и Бимс, которому от рыбаков перепали колбасные шкурки, без конца бегают пить воду.
   - А с ним как же? - спрашивает отец у Ивана Даниловича. - Может, с собой?
   - Выдумывай! Хорошие игрушки - малого в море таскать. А если погода навалится?
   Сашук хочет сказать, что никакой погоды он не боится, пускай его лучше возьмут с собой в море, он все время хочет, а тут одному оставаться не то чтобы страшно, а так... Сказать он не успевает. Иван Данилович поворачивается к нему:
   - Вот какое дело, Лександра: ответственное поручение тебе. Останешься один на хозяйстве. Будешь сторожить и вообще поглядывать, чтобы ничего такого. Понятно?
   Сашук кивает. Если такое поручение - другое дело.
   - Не забоишься один?
   - А раньше? Боялись такие!
   - Ну и ладно. Может, мы засветло вернемся, сегодня кут ближний. Смотри, я на тебя надеюсь.
   - Лучше б запереть хату, - говорит Игнат. - На всякий случай. Мало ли что...
   - А ему куда деваться? И никакого случая не будет. Воров тут нет.
   Рыбаки уходят, а Сашук, как настоящий сторож, важно обходит свое хозяйство и смотрит, все ли в порядке. Смотреть, в сущности, не на что. Рыбоприемный цех закрыт. В бараке койки с мятыми постелями да мухи. Кладовка заперта, а двор, как всегда, пустой, пыльный, выжженный солнцем. До захода еще можно успеть сбегать и хоть издали посмотреть на "Москвича", но отлучаться нельзя: как же уйти, если Иван Данилович сказал, что надеется на него?
   Солнце наполовину уходит за пригорок возле пограничной вышки.
   Лучше всего пойти в барак, чтобы не было страшно, и запереть дверь. Но в бараке хуже: по углам уже затаилась темнота, а на улице все еще залито розовым светом.
   Краешек красного солнца превращается в полоску, потом в точку и исчезает. Но света пока много, и хорошо видно, что возле пограничной вышки опять стоит лошадь и машет хвостом. Значит, приехали пограничники. Сашуку не то чтобы становится менее боязно - он нисколечко не боится! - а как-то так, спокойнее. Раз там Хаким и другой, с нашивками, он в случае чего даст им сигнал - и все, будет полный порядок... А чем сигналить? Костер зажечь? Пока-то его разожжешь... Лучше бы всего стрельнуть, так нечем. Сашук приносит из барака спички и "летучую мышь". Долго не может ее открыть, но все-таки изловчается, зажигает фонарь. И вовремя. Вокруг уже совсем темно, только на западе небо чуть-чуть светлеет, но скоро гаснет и там. Сашук захлопывает дверь барака, мучается с ключом, который всегда торчит в замке, наконец ключ со скрежетом поворачивается. Сашук вынимает его и кладет за пазуху. На всякий случай. Мало ли что.
   Если смотреть на горящий фитиль и ни о чем таком не думать, кажется, что светло везде вокруг, а не только на маленьком пятачке возле фонаря, и тогда совсем не страшно. И Сашук старается не смотреть по сторонам, а только на огонь. К фонарю слетается мошкара. И вовсе маленькая - сущая мелюзга, и побольше, и даже совсем большие бабочки с толстыми мохнатыми животами. Мошкара не такая, как бывает днем, а какая-то блеклая, белесая. Она вьется вокруг колпака "летучей мыши", тычется в стекло и, опаленная, падает на столешницу. Сашук пробует ее отгонять, но мошкара упрямо лезет к огню и обжигается. Чтобы удобнее было наблюдать, Сашук укладывает кулак на кулак, опирается на них подбородком. Мошкара летит и летит, вьется и вьется...
   Свет фонаря меркнет, сужается в пятнышко, в точку. Из этой точки вновь разгорается свет, превращается в необыкновенно яркий солнечный день.
   Бригада в полном составе сидит под навесом, прохлаждается. И Сашук тоже сидит за столом. Во двор въезжает "Москвич". Звездочет выходит из машины, здоровается со всеми и обращается к Сашуку:
   "Ну, как жизнь?"
   "Все в порядке", - отвечает Сашук.
   "А мамка?"
   "Мамка в больнице".
   "Так надо ее проведать! Прошу..."
   Он открывает перед Сашуком правую дверцу машины.
   "Зачем? - говорит Иван Данилович. - Пускай сам ведет, я на него надеюсь".
   Звездочет садится справа, пассажиром, а Сашук важно усаживается за баранку и спрашивает:
   "А что надо сделать, чтобы поехать?"
   "Погудеть, разумеется!" - отвечает Звездочет.
   Сашук нажимает на дужку. Раздается такой могучий сигнал, что потрясенные рыбаки зажимают уши.
   "Газанем?" - говорит Сашук.
   Звездочет кивает и подмигивает:
   "Валяй!"
   Машина срывается с места и мчится вдоль берега по малоезженому проселку. Пограничники, высунувшись из оконных проемов, машут Сашуку, он высовывает левую руку и шевелит пальцами, как делает это дядя Семен.
   Вышка остается далеко позади, скрывается совсем. По выжженной степи вдоль дороги бредет стадо коров. Сашук сигналит, и коров будто сдувает ветром, а пастух, растопырив руки и открыв рот, каменеет от испуга и восхищается.
   Машина летит по степной дороге, и вдруг Звездочет говорит:
   "Погоди, чего это там?"
   Впереди виднеется черная точка, она быстро увеличивается, растет, и "Москвич" останавливается возле того, что еще недавно было "козлом".
   Колеса у него развалились в разные стороны, кузов надломился посредине и лежит пузом на земле, из-под капота идет пар, сзади дымится. Шофер стоит перед задранным к небу радиатором и безнадежно чешет затылок.
   Из полуразвалившегося кузова вылезает весь в поту и в саже Гладкий. Он подбегает к "Москвичу", еще загодя стаскивая свою светлую шляпу в дырочках.
   "Слышь, друг! - просительно говорит он. - Выручи, сделай одолжение подкинь до Тузлов... А?"
   Сашук и Звездочет переглядываются. Гладкий старается поймать их взгляды и, задыхаясь, говорит:
   "Вот, поломалась... И ни лошади, ничего... А в колхозе все машины в разгоне... Сделайте такое одолжение. Дозвольте на вашей машине до Тузлов доехать? А? Мне там накачку делать надо..."
   Он заискивающе смотрит то на Сашука, то на Звездочета, комкает свою шляпу и начинает вытирать ею пот, еще больше размазывая грязь и сажу.
   "А когда тебя люди просили, - говорит Сашук, - тебе своей машины жалко было, да?"
   Пришибленный этим напоминанием, Гладкий суетится еще униженнее, но Сашук и Звездочет непреклонны.
   "Правильно! - говорит Звездочет. - Пусть теперь сидит здесь. Пускай знает про справедливость!"
   Сашук дает газ, и униженный, презренный Гладкий остается позади.
   Машина мчится по улицам Тузлов, время от времени Сашук сигналит так громко и пронзительно, что все шарахаются и разбегаются с дороги. На крыльце больницы стоят мамка и доктор. Мамка уже не бледная и скучная, а розовая, веселая и совсем здоровая. Доктор похож на Жорку, только с бородой и в очках.
   "Поправилась?" - спрашивает Звездочет.
   "А как же, - говорит доктор Жоркиным голосом. - У нас в два счета. Наука!"
   "Тогда садитесь, - говорит Звездочет, - и я отвезу вас на край света. Или прямо в космос..."
   И вдруг становится темно, доктор превращается в Жорку и кричит над самым ухом Сашука:
   - Я же говорил - вылитый боцман! Даже барак запер...
   Освещенные снизу "летучей мышью", возле стола стоят Жорка и Иван Данилович.
   - Молодец, - говорит Иван Данилович, - не подкачал. Давай ключ.
   Сашук достает ключ из пазухи, отдает и вдруг заходится отчаянным плачем.
   - Ты чего, дурной? - удивляется Жорка.
   - Не-правда!.. - захлебывается слезами Сашук.
   - Что - неправда? - спрашивает Иван Данилович.
   - Все неправда! - кричит Сашук и плачет, спрятав лицо в согнутый локоть.
   Иван Данилович и Жорка молча смотрят на Сашука. Подходит отец, берет его на руки и несет в боковушку, на топчан. Сашук затихает, но еще долго всхлипывает и судорожно вздыхает.
   Сон заново так и не приходит. Он просто спит как убитый, без всяких сновидений. Проснувшись, вспоминает все и первым делом хочет обругать Жорку за то, что разбудил. Только ругать уже некого - в бараке ни души, а во дворе один Игнат, разжигающий плиту. Сашук бежит к хате, в которой живет Звездочет. "Москвич" разинул пасть багажника у самого крыльца. Стоя спиной к улице, в багажнике копается Звездочет. Может... Может, он куда поедет и возьмет Сашука с собой? Может, сон произойдет наяву? А что, бабка сколько раз говорила, что сны сбываются...
   В дверях появляется Анусина мама, ставит на крыльцо две сумки. Сашук на всякий случай прячется за дерево. Мать уходит, потом появляется Ануся, и тогда Сашук тихонечко свистит. Звездочет не слышит или не обращает внимания, но Ануся поворачивает голову. Сашук манит ее рукой. Ануся выходит на улицу. Лицо у нее печальное или, может, просто заспанное. Сегодня она еще наряднее: в белом платье с красной каемкой, в красных туфельках и в новой панаме, тоже с красной каемкой.
   - Чего это ты вырядилась, фуфыря какая? - спрашивает Сашук.
   - А мы уезжаем, - печально говорит Ануся. - Совсем.
   Сашук молчит и смотрит то на нее, то на Звездочета, укладывающего сумки в багажник. Ануся опять дергает резинку панамы, та щелкает ее по подбородку.
   - Из-за меня?
   - Из-за всего. Это мама все... "Я не хочу, я ни за что..." передразнивает она. - А мне здесь нравится. И папе тоже.
   - Так чего?..
   - Разве ее переспоришь? - вздыхает Ануся. - Тут, говорит, ни людей, ни водопровода, ни вообще...
   - Как это "ни людей"? Вон сколько народу!
   Ануся пожимает плечиками. Они оба молчат. Долго и огорченно.
   - А я думала, ты мне еще краба поймаешь. Или я сама. Я бы спрятала.
   - Обожди! - вскидывается Сашук. - Я счас!
   Он стремглав летит домой, бросается под топчан, достает кухтыль и поспешно, но осторожно, обняв обеими руками кухтыль, бежит обратно. Ануся стоит у калитки и ждет.
   - На! - запыхавшись, говорит Сашук.
   Глаза Ануси вспыхивают, носик морщится в радостной улыбке.
   - Насовсем? На память?
   - Ага!
   - Ой! Папа, папочка! Положи и это... Смотри, какую мне вещь Сашук подарил!
   Ануся вбегает во двор и сталкивается с матерью. Мать смотрит на кухтыль, ноздри у нее начинают раздуваться и белеют.
   - Опять какая-то грязная гадость?
   Она выхватывает у Ануси кухтыль, яростно отбрасывает его в сторону. Кухтыль падает на железный скребок для грязи возле крыльца и с глухим брязгом разбивается. Ануся в ужасе всплескивает руками, поднимает опавший мешок из сетки - там звякают стеклянные обломки.
   - Зачем! Как не стыдно! - кричит Ануся и, заливаясь слезами, бросается к отцу. - Папа, папа, ну скажи же ей!..
   Звездочет придерживает ее трясущиеся плечи и молча смотрит на жену. Та отворачивается, идет к передней дверце и садится в машину.
   Вместе с кухтылем разбивается еще что-то такое, чего Сашук не умеет назвать словами, но от чего ему становится невыносимо горько. Он лихорадочно озирается, отламывает внизу у штакетника ком сухой грязи, замахивается - и опускает руку. Его трясет от злости, он так бы и запустил грязевой ком в злое красивое лицо, но понимает, что делать этого нельзя. Он перелезает через канаву и садится на корточки возле старого пыльного тополя.
   Звездочет усаживает плачущую Анусю на заднее сиденье, прощается с хозяйкой, заводит мотор. "Москвич", покачиваясь, выезжает на дорогу. И Звездочет и его жена смотрят прямо перед собой, не произнося ни слова, будто между ними стоит невидимая, но непроницаемая стена. Ануся, припав к лежащему на сиденье свертку, безутешно плачет. Сашука никто не замечает.
   Машина поворачивает к Николаевке. Когда-то глубокая грязь на дороге давно высохла, размолота колесами в тончайшую бурую пыль. Густым облаком она взвивается за багажником и заволакивает удаляющееся оранжевое чудо.
   КУГУТ
   Как всегда, Бимс радостно бросается Сашуку навстречу, юлит под ногами, будто пытается поймать свой торчащий бубликом хвост. Сашуку не до него, он поглощен горькой обидой. Бимс не обижается. Он ошалело мечется из стороны в сторону, на поворотах толстый живот его заносит, щенок катится кубарем, но тотчас вскакивает, опять мчится к Сашуку. И мало-помалу Сашук оттаивает. Он даже чувствует угрызения совести: привез щенка и забросил. То одно, то другое, а про него забыл. Совсем стал беспризорным.
   - Теперь все! - говорит Сашук. - Теперь мы всегда будем вместе. Есть хочешь?
   Они взапуски бегут к Игнату.
   - Дядя Гнат, - говорит Сашук, - дай мне ключ от кладовки, я хлеба возьму.
   - Еще чего, по кладовкам шарить!
   - А что? Мамка мне всегда давала.
   Игнат как-то странно, искоса смотрит на него и молчит, потом отворачивается и произносит: