Страница:
Я вел машину ровно, не допуская внезапных рывков и неожиданных поворотов, чтобы не показать, будто знаю о преследователях. А ведь в ближайшие четверть часа мне необходимо оторваться, сбросить их с хвоста.
Через пять минут я вкатил на огромную автомобильную стоянку между главным почтамтом и отелем "Интерконтинентл".
Парни из ведомства комиссара Омари припарковали свой "ниссан" позади меня, оставив просвет для двух машин, и стали ждать. Я запер "датсун", вошел в отель, протиснулся сквозь толпу к расположенному у бассейна бару и заказал пиво. Вскоре один из секретных агентов тоже протолкался к бару, заказал какую-то выпивку и попробовал затеряться в толпе.
По прошествии десяти минут я купил себе вторую бутылку, пачку сигарет и спички. Бармен разложил все это передо мной на стойке. Я налил пива в стакан, слез с табурета и отправился в туалетную комнату. Ни бармену, ни сыщику, конечно же, и в голову не могло прийти, что я оставлю нетронутую бутылку пива и пачку сигарет. Тем не менее именно так я и поступил.
В вестибюле отеля кружили газетные репортеры, делегаты конференции и еще много каких-то типов. Личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс занял со своей свитой три верхних этажа, так что гостиница буквально кишела охранниками, маскирующимися под туристов и корреспондентов. У фасада выстроились лимузины для делегатов, огромные, словно линкоры, автомобили американского посольства, такси.
Я сел в такси, громко хлопнув дверцей, но отъехал не сразу, желая выяснить, заметил ли мое бегство сыщик, следивший за мной в баре.
– Отель "Чиромо", – наконец сказал я водителю. Тот, как обычно, заломил втридорога, но я не стал торговаться, лишь бы меня не сцапали люди комиссара. От "Чиромо" до моей квартиры не больше мили. Я пересел в другое такси, подъехал к дому, не теряя ни секунды, вынес и погрузил чемодан и портфель и велел отвезти меня к городскому аэровокзалу на Коннанге-стрит. Оттуда, подхватив багаж, я отправился пешком к ночному клубу "Флорида", где снова взял такси – на сей раз последнее, – и доехал на нем до отеля "Бульвар".
Шагая по вестибюлю к конторке портье, я был весьма доволен собой. Конечно, мой маневр не надолго избавит меня от ищеек комиссара Омари, но пока что я выиграл время.
– Люкс номер пять? – спросил я портье.
Он взглянул на доску с ключами, затем ткнул большим пальцем в потолок: фон Шелленберг был у себя.
Я донес багаж до лифта и нажал кнопку вызова. Ко мне присоединился коротышка священник, на вид итальянец, с живыми глазами, в черном строгом костюме, чересчур для него просторном, и белом воротнике.
– Добрый вечер, святой отец, – приветствовал его я.
Он кивнул в ответ, и добрая улыбка расплылась на круглом лице. Его напомаженные волосы были зачесаны на лысеющую макушку, большие уши оттопыривались; как и костюм, они были явно велики для него.
Подъехал лифт, и мы вошли. Священник нажал на вторую, а я на третью кнопку. Двери закрылись, и мы поехали. На втором этаже я пропустил его, пожелав доброй ночи.
Он ответил что-то по-итальянски, неуклюже перешагивая через мой чемодан.
– Помолитесь за грешного, – непроизвольно вырвалось у меня.
Казалось, он не менее моего удивился этой просьбе – так округлились его карие глаза.
– Раньше я был католиком, – пояснил я.
Священник произнес что-то ободряющее и пошел к своему номеру. Не то чтоб я верил в молитву и тому подобное, просто одним везением и удачей не обойтись, когда Омари и его умники в конце концов меня застукают.
Лифт остановился, и я, подхватив чемодан и портфель, зашагал по длинному, с приглушенным освещением коридору. Весь этаж занимали шесть просторных апартаментов, по три с каждой стороны. Из скрытых в оранжевом потолке динамиков лилась негромкая музыка. Толстый желтый ковер смягчал шаги, так что создавалось впечатление, будто ступаешь по воздуху.
Сразу слева была дверь люкса номер один, циферка сверкала на фоне красного дерева, бронзовая ручка была начищена до блеска. Шестой номер находился в двух метрах по правую руку, а за ним, тоже справа, в середине желтого коридора помещался люкс номер пять.
Я постучал, но в ответ не донеслось ни звука. Тогда я взялся за ручку, она легко поддалась, и передо мной предстала обставленная с невиданной роскошью комната. Я внес багаж и затворил дверь. Номер состоял из нескольких помещений, я попал в гостиную. Громоздкая изогнутая мебель, обитая пурпурной тканью, того же цвета бархатные шторы и ковер, который, однако, был здесь по меньшей мере вдвое толще того, что лежал в коридоре. Широкие балконные двери были распахнуты настежь. Однако фон Шелленберга я не увидел. Открыв одну из дверей, я обнаружил за ней не менее роскошную спальню – с кроватью, по размерам приближавшуюся к футбольному полю. Шторы в комнате были задвинуты, что создавало ощущение, будто здесь давно никто не жил. Ковер на полу, покрывало на кровати и бархатные шторы были холодноватого оливкового цвета. Сквозь приоткрытую дверь виднелась ослепительно белая ванная комната с розовой ванной, в которой легко можно было искупаться втроем.
Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну дверь, которая вела во вторую спальню, где расположился фон Шелленберг. Я окинул ее цепким взглядом: два чемодана на специальной подставке для багажа в углу, платяной шкаф, недопитый бокал на тумбочке у кровати, еще дымящаяся сигара в пепельнице. В ванной булькала вода, и я решил обождать в гостиной.
Возле цветного телевизора стоял уставленный бутылками столик на колесах. Налив себе виски с содовой, я опустился в массивное кресло, одно из тех, что были расставлены здесь в продуманном беспорядке.
Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столике рядом с моим креслом, и я снял трубку. Вы удивитесь, когда узнаете, что я услышал: низкий бас с акцентом произнес нечто похожее на мое имя!
Я не отозвался, поскольку не имею обыкновения отвечать, если не знаю, с кем говорю; кроме того, никому не следовало знать, что я нахожусь в номере фон Шелленберга. Так что я лишь буркнул что-то неопределенное.
– Янос, – пророкотал голос. – Получено "добро" на двадцать второе.
В голове закружился рой мыслей. Но может, звонивший попал сюда по ошибке? Я по-прежнему молчал, и тогда обладатель баса насторожился.
– Алло? – с беспокойством воскликнул он.
– Алло! – отозвался я.
– Кто говорит?
– А кого вам надо?
– Люкс номер пять.
– Слушаю.
– Это отель "Бульвар"?
– Слушаю.
– Люкс номер пять?
– Кто говорит?
– Неважно. – Теперь уже в его голосе был гнев. – Мне нужен постоялец люкса номер пять.
– Да, это люкс номер пять, – наконец сообщил я.
Последовала пауза. Говоривший, видно, был столь же озадачен, как и я сам, поэтому тон его переменился.
– Вероятно, это какая-то ошибка, – сказал он с сомнением.
– Кому вы звоните?
– Мне нужен фон Шелленберг. – В голосе опять появился металл. – Карл фон Шелленберг из люкса номер пять. Пожалуйста, соедините меня с ним, мне некогда!
– Откуда вы звоните? – спросил я.
– Какое вам дело? – Мужчина исходил злобой. – Немедленно подзовите его.
– Фон Шелленберг в ванной, – сказал я.
Снова пауза.
– В таком случае с кем я говорю? – потребовал он.
– Я Канджа.
– Как-как?
– Личный помощник фон Шелленберга. Если желаете что-нибудь передать...
Незнакомец в сердцах бросил трубку, точно в ухо мне выстрелил.
– Что там такое? – спросил фон Шелленберг, показавшись на пороге гостиной.
Я пожал плечами.
– Кто-то спрашивал вас. Как будто его имя Янос. Он не просил ничего передать, не сказал, откуда звонит.
– Ах Янос. – Фон Шелленберг сухо кивнул. – Это мой компаньон. Любопытно, что ему понадобилось на этот раз? Я велел не беспокоить меня на отдыхе. Видно, что-то срочное. Значит, ничего не передал и не просил перезвонить?
Я замотал головой:
– Нет, и даже бросил трубку.
Завязывая шелковый пояс купального халата, фон Шелленберг приблизился к столику с напитками и налил себе водки с содовой, потом повернулся ко мне – его глубоко посаженные серые глаза были так же пусты, как стены разграбленной церкви.
– Рано вы пожаловали, – сказал он.
– Лучше рано, чем поздно. – Я поднялся, чтобы снова наполнить свой стакан.
Тем временем фон Шелленберг опустился на упругий диван, зажав в тонких бескровных губах огромную сигару и задумчиво разглядывая багаж, оставленный мною на полу у входа.
– Не успел вам сказать, – объяснил я, опять усаживаясь в кресло, – что отныне мы соседи по номеру – во всяком случае, до тех пор, пока вы не откажетесь от моих услуг.
Обветренное лицо фон Шелленберга нахмурилось, он не мог скрыть охватившего его раздражения.
– Я, кажется, ясно дал понять, что нанял вас только как попутчика, и не допущу, чтобы вы во все вмешивались и отравляли мне отпуск. Прежде чем что-то предпринять, вы должны заручиться моим согласием. Нечего вам околачиваться у меня в номере. Позвоните администратору – пусть вам дадут отдельную комнату.
– Я не могу останавливаться в отеле под собственным именем. Меня разыскивает полиция.
Глаза фон Шелленберга оставались все такими же бесстрастными, лишь чуть-чуть сузились. Он затянулся сигарным дымом, ожидая, что еще я скажу. Задавать вопросы самому не в его правилах. Он же босс! Это мне надлежало представить подробное объяснение всех обстоятельств.
Я рассказал о стычке с комиссаром Омари, упомянул о прежней службе в Особом отделе. С равным успехом я мог бы излагать все это кирпичной стене – фон Шелленберг сидел передо мной точно изваяние. И на будущее я решил опускать подробности.
Фон Шелленберг наконец удостоил меня ленивым кивком, пожал плечами и перенес свое внимание на стакан со спиртным.
Я поднялся, подхватил чемодан и портфель и занес их в свободную спальню. Поскольку босс молчал, я посчитал, что вопрос улажен. Распаковав чемодан, я отдал фон Шелленбергу все, что купил для предстоящего сафари, вместе с квитанциями. Теперь пора и мне принять ванну. Я разделся и только тут ощутил тяжелую усталость. Свалив одежду на кровать, я взял с собой в ванную только "кобру", завернутую в носовой платок. Наполнив огромную ванну горячей водой, я нырнул в нее, испытав после долгого и жаркого дня неописуемое блаженство.
Я плескался и скребся, пока не появилось ощущение, будто я заново родился на свет; да и пахло от меня, как от младенца, душистым мылом – администрация гостиницы бесплатно снабжает им постояльцев.
Когда я наконец появился на пороге спальни, то увидел, что фон Шелленберг в полном облачении стоит у кровати и вертит в руках мой пистолет. Взвесив "стар" на ладони, он вскинул его и начал целиться в различные предметы в комнате, как вдруг почувствовал, что я за ним наблюдаю. Он опустил руку, пожал плечами и зловеще ухмыльнулся.
– Простите, – сказал он, – я хотел только...
Я махнул рукой – пустяки, мол, что уж там извиняться: каждому мужчине присуще любопытство по отношению к оружию, – а сам незаметно спрятал завернутую в полотенце "кобру" в ящик комода.
– Вам часто приходилось иметь дело с огнестрельным оружием? – спросил я, натягивая брюки.
Фон Шелленберг отрицательно покачал головой, но у меня осталось тревожное впечатление от того, как он сжимал рукоятку автоматического пистолета, как перекладывал его из левой ладони в правую – сразу видать, что ему все равно, из какой руки палить, заправский профессионал!
– А вы со своим ловко управляетесь? – этак небрежно спросил фон Шелленберг.
Я скромно промолчал, хотя однажды уложил горного чекана – есть такая птица – с двухсот метров. Если вы разбираетесь в орнитологии, то наверняка знаете: чекан не крупнее вылупившегося цыпленка. Попасть в него из пистолета с такого расстояния – один шанс из тысячи. Целые сутки я шел по следу вооруженных бандитов сквозь влажные Абердерские леса, и, когда чекан зашелестел в кустах на другом берегу ручья, нервы мои, понятно, сдали. Конечно, я не знал, что это птичка, и, только отыскав ее в кустах, понял, как ошибся. В конце концов я захватил громил, всю троицу, но это уже другая история...
Фон Шелленберг осторожно опустил мой пистолет на кровать и ответил, что стрелял из дробовика. Охота – его увлечение, он охотился в разных странах на зайцев и уток.
Пока я одевался, он вернулся в свою спальню, чтобы позвонить во Франкфурт. В половине девятого мы спустились в гриль-бар поужинать. На мне был голубой костюм и широкий галстук в тон, немец был в черном костюме, красном галстуке и белой сорочке.
В ресторане играл оркестр "Скорпионы". Негромкая музыка лилась с затемненной эстрады, красные и зеленые лампочки, украшавшие инструменты, напоминали светлячков. Танцевальный круг был пока совершенно пуст: лишь несколько пар сидели за столиками по углам, их лица призрачно блестели в мерцании свечей.
Я заказал охлажденное пиво, бифштекс, картофель и зелень. Фон Шелленберг выбрал форель, салат-ассорти и бутылку белого вина. Он был недоволен тем, что я предпочел дорогим винам пиво, однако я не обязан притворяться, будто мне нравится отрава только потому, что он платит по счету.
Неподалеку от нас ужинала та самая юная француженка, которую я видел раньше в вестибюле. Во главе стола сидел щеголеватый лысый старец – должно быть, отец мадемуазель. Он почти все время молчал, не вмешиваясь в довольно горячий разговор, почти что перебранку, между матерью и дочкой.
Толстый американец, любитель плоских шуток, ужинал один, мрачно склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка вина. Лицо его было довольно грустным – давешняя веселость исчезла без следа.
В разгар трапезы я вспомнил о телефонном разговоре с человеком, назвавшимся Яносом.
– Вам удалось до него дозвониться? – спросил я.
– Нет, на месте не оказалось, – ответил фон Шелленберг.
– Он сказал, будто дело решенное, – стал припоминать я. – Если не ошибаюсь, оно назначено на двадцать второе число. Вы не можете предположить, о чем идет речь?
Фон Шелленберг покачал головой и аккуратно вытер алой салфеткой рот.
– У нас теперь в работе сразу несколько проектов. Придется снова позвонить после ужина.
– Мне почудилось, будто он был уверен, что вы сразу поймете, о чем речь.
Фон Шелленберг уставился на меня через стол. В неярком отблеске свечей его глаза, казалось, еще глубже вжались в череп, напомнив узкие просветы в конце длиннющего туннеля. Больше за ужином не было сказано ни слова.
Фон Шелленберг заказал на десерт кофе с коньяком, затем поднялся в номер, чтобы вновь позвонить в Германию. Едва он скрылся за дверью, как из-за своего столика встал одинокий янки и поспешил в вестибюль. Я бы этого не заметил, если бы американец едва не сбил с ног итальянца-священника, с которым я раньше ехал в лифте, и даже не извинился – так он спешил догнать фон Шелленберга.
Итальянец, и без того взвинченный, теперь уже едва сдерживался. Плюхнувшись за столик в дальнем углу зала, он судорожно схватил большущую картонку с меню, пряча за ней посеревшее от расстройства лицо.
Официант принес кофе. Я заказал еще пива и тоже вышел. Заглянув на открытую веранду, полез в карман за сигаретами и, делая вид, будто прикуриваю, обшарил взглядом вестибюль. В дальнем его конце я увидел спину фон Шелленберга, говорившего по телефону, которым разрешено пользоваться лишь проживающим в гостинице. Американца же видно не было. Швейцар с дубинкой сторожил выход на улицу. В вестибюле были еще какие-то люди, каждый занимался своим делом: одни въезжали, другие покидали гостиницу, третьи торговались в сувенирной лавке или ждали заказанного такси, чтобы ехать в аэропорт.
Я вернулся в ресторан. Официант уже принес пиво и стоял возле столика в явной тревоге – не сбежали ли мы с фон Шелленбергом, не расплатившись. Завидев меня, он лучезарно улыбнулся и тут же подал счет. Теперь уже танцевали несколько пар, но как-то вяло, их движениям не хватало жизни. Телефонный разговор фон Шелленберга затянулся, но наконец он возвратился за столик. И вид у него был довольный. Американец же в тот вечер больше на глаза не попадался.
Мы выпили кофе, расплатились и встали из-за стола. В моем портфеле была куча писем, нуждавшихся в прочтении и ответе. Я извинился перед фон Шелленбергом за то, что не имею возможности показать ему ночной Найроби, главным образом из-за опасения, что ищейки комиссара Омари устроили на меня засаду во всех барах и других злачных местах, куда я хаживаю. Фон Шелленберг сочувственно кивнул, и я было подумал, что он испытывает искушение отправиться в увеселительную экскурсию в одиночку. Оказалось, однако, что и у него накопились срочные бумаги, и мы поднялись к себе.
Увы, ни один из нас не смог в тот вечер заняться корреспонденцией: наш люкс был перевернут вверх дном, как говорится, выворочен наизнанку. Остановившись на пороге, мы молча взирали на учиненный разгром. Гостиную подвергли тщательнейшему обыску. Каждый предмет обстановки сдвинут с места, стулья перевернуты, диванные подушки раскиданы. Меня сразу же осенило: американец!
Каждый из нас поспешил в свою спальню. Там царил еще больший хаос: одежда на полу, постельное белье скинуто с кроватей, из ящиков комода все вывернуто на ковер. В ванной тоже побывали, свидетельством тому разбросанные повсюду туалетные принадлежности. Единственной вещью, пережившей катастрофу без ущерба, был портфель, который я запихнул под кровать не из предчувствия, а в силу привычки. Я сразу же определил, что мое имущество в целости, ничего не украдено.
Спальня фон Шелленберга была в таком же состоянии, только вещей у него было побольше, чем у меня, соответственно и гора на ковре выше. Он стоял посреди всеобщего разгрома, онемев от злобы. Потребуется взвод горничных, чтобы привести номер в божеский вид.
Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.
– Дверной замок не сломан, – негромко заметил я.
Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.
– У вас что-нибудь ценное пропало? – спросил я фон Шелленберга.
– Деньги целы, – изрек он лаконично.
– Сколько?
– Довольно много.
– Нет, – я с сомнением покачал головой, – тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?
Серые глаза фон Шелленберга округлились.
– Кое-какие документы, – наконец сказал он. – Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.
– Другими словами, грабители ничего не унесли? – спросил я.
– Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды...
Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.
Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.
Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.
Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.
4
Через пять минут я вкатил на огромную автомобильную стоянку между главным почтамтом и отелем "Интерконтинентл".
Парни из ведомства комиссара Омари припарковали свой "ниссан" позади меня, оставив просвет для двух машин, и стали ждать. Я запер "датсун", вошел в отель, протиснулся сквозь толпу к расположенному у бассейна бару и заказал пиво. Вскоре один из секретных агентов тоже протолкался к бару, заказал какую-то выпивку и попробовал затеряться в толпе.
По прошествии десяти минут я купил себе вторую бутылку, пачку сигарет и спички. Бармен разложил все это передо мной на стойке. Я налил пива в стакан, слез с табурета и отправился в туалетную комнату. Ни бармену, ни сыщику, конечно же, и в голову не могло прийти, что я оставлю нетронутую бутылку пива и пачку сигарет. Тем не менее именно так я и поступил.
В вестибюле отеля кружили газетные репортеры, делегаты конференции и еще много каких-то типов. Личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс занял со своей свитой три верхних этажа, так что гостиница буквально кишела охранниками, маскирующимися под туристов и корреспондентов. У фасада выстроились лимузины для делегатов, огромные, словно линкоры, автомобили американского посольства, такси.
Я сел в такси, громко хлопнув дверцей, но отъехал не сразу, желая выяснить, заметил ли мое бегство сыщик, следивший за мной в баре.
– Отель "Чиромо", – наконец сказал я водителю. Тот, как обычно, заломил втридорога, но я не стал торговаться, лишь бы меня не сцапали люди комиссара. От "Чиромо" до моей квартиры не больше мили. Я пересел в другое такси, подъехал к дому, не теряя ни секунды, вынес и погрузил чемодан и портфель и велел отвезти меня к городскому аэровокзалу на Коннанге-стрит. Оттуда, подхватив багаж, я отправился пешком к ночному клубу "Флорида", где снова взял такси – на сей раз последнее, – и доехал на нем до отеля "Бульвар".
Шагая по вестибюлю к конторке портье, я был весьма доволен собой. Конечно, мой маневр не надолго избавит меня от ищеек комиссара Омари, но пока что я выиграл время.
– Люкс номер пять? – спросил я портье.
Он взглянул на доску с ключами, затем ткнул большим пальцем в потолок: фон Шелленберг был у себя.
Я донес багаж до лифта и нажал кнопку вызова. Ко мне присоединился коротышка священник, на вид итальянец, с живыми глазами, в черном строгом костюме, чересчур для него просторном, и белом воротнике.
– Добрый вечер, святой отец, – приветствовал его я.
Он кивнул в ответ, и добрая улыбка расплылась на круглом лице. Его напомаженные волосы были зачесаны на лысеющую макушку, большие уши оттопыривались; как и костюм, они были явно велики для него.
Подъехал лифт, и мы вошли. Священник нажал на вторую, а я на третью кнопку. Двери закрылись, и мы поехали. На втором этаже я пропустил его, пожелав доброй ночи.
Он ответил что-то по-итальянски, неуклюже перешагивая через мой чемодан.
– Помолитесь за грешного, – непроизвольно вырвалось у меня.
Казалось, он не менее моего удивился этой просьбе – так округлились его карие глаза.
– Раньше я был католиком, – пояснил я.
Священник произнес что-то ободряющее и пошел к своему номеру. Не то чтоб я верил в молитву и тому подобное, просто одним везением и удачей не обойтись, когда Омари и его умники в конце концов меня застукают.
Лифт остановился, и я, подхватив чемодан и портфель, зашагал по длинному, с приглушенным освещением коридору. Весь этаж занимали шесть просторных апартаментов, по три с каждой стороны. Из скрытых в оранжевом потолке динамиков лилась негромкая музыка. Толстый желтый ковер смягчал шаги, так что создавалось впечатление, будто ступаешь по воздуху.
Сразу слева была дверь люкса номер один, циферка сверкала на фоне красного дерева, бронзовая ручка была начищена до блеска. Шестой номер находился в двух метрах по правую руку, а за ним, тоже справа, в середине желтого коридора помещался люкс номер пять.
Я постучал, но в ответ не донеслось ни звука. Тогда я взялся за ручку, она легко поддалась, и передо мной предстала обставленная с невиданной роскошью комната. Я внес багаж и затворил дверь. Номер состоял из нескольких помещений, я попал в гостиную. Громоздкая изогнутая мебель, обитая пурпурной тканью, того же цвета бархатные шторы и ковер, который, однако, был здесь по меньшей мере вдвое толще того, что лежал в коридоре. Широкие балконные двери были распахнуты настежь. Однако фон Шелленберга я не увидел. Открыв одну из дверей, я обнаружил за ней не менее роскошную спальню – с кроватью, по размерам приближавшуюся к футбольному полю. Шторы в комнате были задвинуты, что создавало ощущение, будто здесь давно никто не жил. Ковер на полу, покрывало на кровати и бархатные шторы были холодноватого оливкового цвета. Сквозь приоткрытую дверь виднелась ослепительно белая ванная комната с розовой ванной, в которой легко можно было искупаться втроем.
Вернувшись в гостиную, я открыл еще одну дверь, которая вела во вторую спальню, где расположился фон Шелленберг. Я окинул ее цепким взглядом: два чемодана на специальной подставке для багажа в углу, платяной шкаф, недопитый бокал на тумбочке у кровати, еще дымящаяся сигара в пепельнице. В ванной булькала вода, и я решил обождать в гостиной.
Возле цветного телевизора стоял уставленный бутылками столик на колесах. Налив себе виски с содовой, я опустился в массивное кресло, одно из тех, что были расставлены здесь в продуманном беспорядке.
Зазвонил телефон. Аппарат стоял на столике рядом с моим креслом, и я снял трубку. Вы удивитесь, когда узнаете, что я услышал: низкий бас с акцентом произнес нечто похожее на мое имя!
Я не отозвался, поскольку не имею обыкновения отвечать, если не знаю, с кем говорю; кроме того, никому не следовало знать, что я нахожусь в номере фон Шелленберга. Так что я лишь буркнул что-то неопределенное.
– Янос, – пророкотал голос. – Получено "добро" на двадцать второе.
В голове закружился рой мыслей. Но может, звонивший попал сюда по ошибке? Я по-прежнему молчал, и тогда обладатель баса насторожился.
– Алло? – с беспокойством воскликнул он.
– Алло! – отозвался я.
– Кто говорит?
– А кого вам надо?
– Люкс номер пять.
– Слушаю.
– Это отель "Бульвар"?
– Слушаю.
– Люкс номер пять?
– Кто говорит?
– Неважно. – Теперь уже в его голосе был гнев. – Мне нужен постоялец люкса номер пять.
– Да, это люкс номер пять, – наконец сообщил я.
Последовала пауза. Говоривший, видно, был столь же озадачен, как и я сам, поэтому тон его переменился.
– Вероятно, это какая-то ошибка, – сказал он с сомнением.
– Кому вы звоните?
– Мне нужен фон Шелленберг. – В голосе опять появился металл. – Карл фон Шелленберг из люкса номер пять. Пожалуйста, соедините меня с ним, мне некогда!
– Откуда вы звоните? – спросил я.
– Какое вам дело? – Мужчина исходил злобой. – Немедленно подзовите его.
– Фон Шелленберг в ванной, – сказал я.
Снова пауза.
– В таком случае с кем я говорю? – потребовал он.
– Я Канджа.
– Как-как?
– Личный помощник фон Шелленберга. Если желаете что-нибудь передать...
Незнакомец в сердцах бросил трубку, точно в ухо мне выстрелил.
– Что там такое? – спросил фон Шелленберг, показавшись на пороге гостиной.
Я пожал плечами.
– Кто-то спрашивал вас. Как будто его имя Янос. Он не просил ничего передать, не сказал, откуда звонит.
– Ах Янос. – Фон Шелленберг сухо кивнул. – Это мой компаньон. Любопытно, что ему понадобилось на этот раз? Я велел не беспокоить меня на отдыхе. Видно, что-то срочное. Значит, ничего не передал и не просил перезвонить?
Я замотал головой:
– Нет, и даже бросил трубку.
Завязывая шелковый пояс купального халата, фон Шелленберг приблизился к столику с напитками и налил себе водки с содовой, потом повернулся ко мне – его глубоко посаженные серые глаза были так же пусты, как стены разграбленной церкви.
– Рано вы пожаловали, – сказал он.
– Лучше рано, чем поздно. – Я поднялся, чтобы снова наполнить свой стакан.
Тем временем фон Шелленберг опустился на упругий диван, зажав в тонких бескровных губах огромную сигару и задумчиво разглядывая багаж, оставленный мною на полу у входа.
– Не успел вам сказать, – объяснил я, опять усаживаясь в кресло, – что отныне мы соседи по номеру – во всяком случае, до тех пор, пока вы не откажетесь от моих услуг.
Обветренное лицо фон Шелленберга нахмурилось, он не мог скрыть охватившего его раздражения.
– Я, кажется, ясно дал понять, что нанял вас только как попутчика, и не допущу, чтобы вы во все вмешивались и отравляли мне отпуск. Прежде чем что-то предпринять, вы должны заручиться моим согласием. Нечего вам околачиваться у меня в номере. Позвоните администратору – пусть вам дадут отдельную комнату.
– Я не могу останавливаться в отеле под собственным именем. Меня разыскивает полиция.
Глаза фон Шелленберга оставались все такими же бесстрастными, лишь чуть-чуть сузились. Он затянулся сигарным дымом, ожидая, что еще я скажу. Задавать вопросы самому не в его правилах. Он же босс! Это мне надлежало представить подробное объяснение всех обстоятельств.
Я рассказал о стычке с комиссаром Омари, упомянул о прежней службе в Особом отделе. С равным успехом я мог бы излагать все это кирпичной стене – фон Шелленберг сидел передо мной точно изваяние. И на будущее я решил опускать подробности.
Фон Шелленберг наконец удостоил меня ленивым кивком, пожал плечами и перенес свое внимание на стакан со спиртным.
Я поднялся, подхватил чемодан и портфель и занес их в свободную спальню. Поскольку босс молчал, я посчитал, что вопрос улажен. Распаковав чемодан, я отдал фон Шелленбергу все, что купил для предстоящего сафари, вместе с квитанциями. Теперь пора и мне принять ванну. Я разделся и только тут ощутил тяжелую усталость. Свалив одежду на кровать, я взял с собой в ванную только "кобру", завернутую в носовой платок. Наполнив огромную ванну горячей водой, я нырнул в нее, испытав после долгого и жаркого дня неописуемое блаженство.
Я плескался и скребся, пока не появилось ощущение, будто я заново родился на свет; да и пахло от меня, как от младенца, душистым мылом – администрация гостиницы бесплатно снабжает им постояльцев.
Когда я наконец появился на пороге спальни, то увидел, что фон Шелленберг в полном облачении стоит у кровати и вертит в руках мой пистолет. Взвесив "стар" на ладони, он вскинул его и начал целиться в различные предметы в комнате, как вдруг почувствовал, что я за ним наблюдаю. Он опустил руку, пожал плечами и зловеще ухмыльнулся.
– Простите, – сказал он, – я хотел только...
Я махнул рукой – пустяки, мол, что уж там извиняться: каждому мужчине присуще любопытство по отношению к оружию, – а сам незаметно спрятал завернутую в полотенце "кобру" в ящик комода.
– Вам часто приходилось иметь дело с огнестрельным оружием? – спросил я, натягивая брюки.
Фон Шелленберг отрицательно покачал головой, но у меня осталось тревожное впечатление от того, как он сжимал рукоятку автоматического пистолета, как перекладывал его из левой ладони в правую – сразу видать, что ему все равно, из какой руки палить, заправский профессионал!
– А вы со своим ловко управляетесь? – этак небрежно спросил фон Шелленберг.
Я скромно промолчал, хотя однажды уложил горного чекана – есть такая птица – с двухсот метров. Если вы разбираетесь в орнитологии, то наверняка знаете: чекан не крупнее вылупившегося цыпленка. Попасть в него из пистолета с такого расстояния – один шанс из тысячи. Целые сутки я шел по следу вооруженных бандитов сквозь влажные Абердерские леса, и, когда чекан зашелестел в кустах на другом берегу ручья, нервы мои, понятно, сдали. Конечно, я не знал, что это птичка, и, только отыскав ее в кустах, понял, как ошибся. В конце концов я захватил громил, всю троицу, но это уже другая история...
Фон Шелленберг осторожно опустил мой пистолет на кровать и ответил, что стрелял из дробовика. Охота – его увлечение, он охотился в разных странах на зайцев и уток.
Пока я одевался, он вернулся в свою спальню, чтобы позвонить во Франкфурт. В половине девятого мы спустились в гриль-бар поужинать. На мне был голубой костюм и широкий галстук в тон, немец был в черном костюме, красном галстуке и белой сорочке.
В ресторане играл оркестр "Скорпионы". Негромкая музыка лилась с затемненной эстрады, красные и зеленые лампочки, украшавшие инструменты, напоминали светлячков. Танцевальный круг был пока совершенно пуст: лишь несколько пар сидели за столиками по углам, их лица призрачно блестели в мерцании свечей.
Я заказал охлажденное пиво, бифштекс, картофель и зелень. Фон Шелленберг выбрал форель, салат-ассорти и бутылку белого вина. Он был недоволен тем, что я предпочел дорогим винам пиво, однако я не обязан притворяться, будто мне нравится отрава только потому, что он платит по счету.
Неподалеку от нас ужинала та самая юная француженка, которую я видел раньше в вестибюле. Во главе стола сидел щеголеватый лысый старец – должно быть, отец мадемуазель. Он почти все время молчал, не вмешиваясь в довольно горячий разговор, почти что перебранку, между матерью и дочкой.
Толстый американец, любитель плоских шуток, ужинал один, мрачно склонившись над тарелкой. Перед ним стояла бутылка вина. Лицо его было довольно грустным – давешняя веселость исчезла без следа.
В разгар трапезы я вспомнил о телефонном разговоре с человеком, назвавшимся Яносом.
– Вам удалось до него дозвониться? – спросил я.
– Нет, на месте не оказалось, – ответил фон Шелленберг.
– Он сказал, будто дело решенное, – стал припоминать я. – Если не ошибаюсь, оно назначено на двадцать второе число. Вы не можете предположить, о чем идет речь?
Фон Шелленберг покачал головой и аккуратно вытер алой салфеткой рот.
– У нас теперь в работе сразу несколько проектов. Придется снова позвонить после ужина.
– Мне почудилось, будто он был уверен, что вы сразу поймете, о чем речь.
Фон Шелленберг уставился на меня через стол. В неярком отблеске свечей его глаза, казалось, еще глубже вжались в череп, напомнив узкие просветы в конце длиннющего туннеля. Больше за ужином не было сказано ни слова.
Фон Шелленберг заказал на десерт кофе с коньяком, затем поднялся в номер, чтобы вновь позвонить в Германию. Едва он скрылся за дверью, как из-за своего столика встал одинокий янки и поспешил в вестибюль. Я бы этого не заметил, если бы американец едва не сбил с ног итальянца-священника, с которым я раньше ехал в лифте, и даже не извинился – так он спешил догнать фон Шелленберга.
Итальянец, и без того взвинченный, теперь уже едва сдерживался. Плюхнувшись за столик в дальнем углу зала, он судорожно схватил большущую картонку с меню, пряча за ней посеревшее от расстройства лицо.
Официант принес кофе. Я заказал еще пива и тоже вышел. Заглянув на открытую веранду, полез в карман за сигаретами и, делая вид, будто прикуриваю, обшарил взглядом вестибюль. В дальнем его конце я увидел спину фон Шелленберга, говорившего по телефону, которым разрешено пользоваться лишь проживающим в гостинице. Американца же видно не было. Швейцар с дубинкой сторожил выход на улицу. В вестибюле были еще какие-то люди, каждый занимался своим делом: одни въезжали, другие покидали гостиницу, третьи торговались в сувенирной лавке или ждали заказанного такси, чтобы ехать в аэропорт.
Я вернулся в ресторан. Официант уже принес пиво и стоял возле столика в явной тревоге – не сбежали ли мы с фон Шелленбергом, не расплатившись. Завидев меня, он лучезарно улыбнулся и тут же подал счет. Теперь уже танцевали несколько пар, но как-то вяло, их движениям не хватало жизни. Телефонный разговор фон Шелленберга затянулся, но наконец он возвратился за столик. И вид у него был довольный. Американец же в тот вечер больше на глаза не попадался.
Мы выпили кофе, расплатились и встали из-за стола. В моем портфеле была куча писем, нуждавшихся в прочтении и ответе. Я извинился перед фон Шелленбергом за то, что не имею возможности показать ему ночной Найроби, главным образом из-за опасения, что ищейки комиссара Омари устроили на меня засаду во всех барах и других злачных местах, куда я хаживаю. Фон Шелленберг сочувственно кивнул, и я было подумал, что он испытывает искушение отправиться в увеселительную экскурсию в одиночку. Оказалось, однако, что и у него накопились срочные бумаги, и мы поднялись к себе.
Увы, ни один из нас не смог в тот вечер заняться корреспонденцией: наш люкс был перевернут вверх дном, как говорится, выворочен наизнанку. Остановившись на пороге, мы молча взирали на учиненный разгром. Гостиную подвергли тщательнейшему обыску. Каждый предмет обстановки сдвинут с места, стулья перевернуты, диванные подушки раскиданы. Меня сразу же осенило: американец!
Каждый из нас поспешил в свою спальню. Там царил еще больший хаос: одежда на полу, постельное белье скинуто с кроватей, из ящиков комода все вывернуто на ковер. В ванной тоже побывали, свидетельством тому разбросанные повсюду туалетные принадлежности. Единственной вещью, пережившей катастрофу без ущерба, был портфель, который я запихнул под кровать не из предчувствия, а в силу привычки. Я сразу же определил, что мое имущество в целости, ничего не украдено.
Спальня фон Шелленберга была в таком же состоянии, только вещей у него было побольше, чем у меня, соответственно и гора на ковре выше. Он стоял посреди всеобщего разгрома, онемев от злобы. Потребуется взвод горничных, чтобы привести номер в божеский вид.
Мы перешли в гостиную и, устроившись поближе к напиткам, которые, как ни странно, уцелели в пронесшемся здесь урагане, налили себе чего покрепче, потом фон Шелленберг зажег сигару, я тоже закурил. Что и говорить, владеть собой мы умели, однако давалось нам это не без труда.
– Дверной замок не сломан, – негромко заметил я.
Фон Шелленберг кивнул. Уже один этот факт говорил о многом.
– У вас что-нибудь ценное пропало? – спросил я фон Шелленберга.
– Деньги целы, – изрек он лаконично.
– Сколько?
– Довольно много.
– Нет, – я с сомнением покачал головой, – тут что-то другое. Были у вас драгоценности, конфиденциальные бумаги?
Серые глаза фон Шелленберга округлились.
– Кое-какие документы, – наконец сказал он. – Никакой ценности для посторонних не представляют. Так, сугубо внутренние дела фирмы. Однако я предусмотрительно положил их на хранение в сейф гостиницы вместе с чеками и наличными, которые в ближайшие дни не понадобятся.
– Другими словами, грабители ничего не унесли? – спросил я.
– Поскольку нечего было взять. Если только что-нибудь из одежды...
Я покачал головой. Если бы их интересовала одежда, наши дорогие костюмы не валялись бы теперь на полу. Кроме того, только безумец мог рассчитывать пронести чемодан с краденым барахлом мимо швейцара. Во всяком случае, какова бы ни была причина вторжения, разгром учинен с нарочитой наглостью.
Мы оба пришли к единодушному мнению, что не стоит извещать о случившемся полицию. Мне не хотелось наводить на свой след омариевских гончих. Поди объясни им, отчего это я прячусь в люксе отеля "Бульвар". Фон Шелленберг сказал, что, попади эта история в газеты, его инкогнито будет раскрыто и факт приезда в Кению с частным визитом крупнейшего европейского промышленника станет достоянием гласности. Не говоря уже о том, что никакого материального ущерба мы не понесли.
Я предложил позвать горничную, но фон Шелленберг рассудил, что это равносильно звонку в полицию. Мы сами взялись за наведение порядка, потребовалось не меньше часа, чтобы вернуть все на свои места, повесить одежду в шкаф и застелить кровати.
Я не высказал вслух подозрений относительно американца. То, что он поспешно покинул ресторан, еще ни о чем не говорит. После всего, что случилось, мне уже было не до писем, и я отправился на боковую с твердым намерением наутро обстоятельно побеседовать с фон Шелленбергом.
4
Я проснулся, как обычно, около шести, принял ванну, оделся – словом, приготовился к грядущему дню. Фон Шелленберг еще спал, когда я вышел из номера.
В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся – он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.
Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.
Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя – пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.
Она пошла в спальню и долго отсутствовала. Наконец в трубке вновь раздался ее твердый, с хрипотцой, которая мне так нравилась, голос. Супруга Сэма весьма привлекательная дама.
– Вы меня слышите?
– Да-да.
– Он вовсе вам не обрадовался, однако сейчас подойдет. Даю вам ровно одну минуту.
Я не успел поблагодарить ее – она отошла от телефона. Видать, ее мой звонок обрадовал еще меньше, чем Сэма.
Время ползло на четвереньках. Я уже решил, что Сэм передумал говорить со мной, но тут он взял трубку – в сонном и сиплом от вечного курения голосе сквозила угроза.
– Короче! – буркнул он.
– Сейчас шесть утра, Сэм, – сообщил я.
– Порядочные люди раньше восьми не звонят. Какого дьявола тебе надо?
– Стареешь, дружище. Помнишь добрые времена, бывало, всю ночь гуляли...
– Теперь я семейный человек. Уяснил? Три сына и две дочери. На пять детей больше, чем у тебя. Так что короче.
– Как поживают твои малыши?
– Господи! – застонал Сэм, точно его пытали. – Не для того же ты звонишь в такую рань, чтобы спросить про их отметки!
– Что правда, то правда, – признал я. – Я звоню, чтобы попросить об одолжении.
– Нельзя подождать с этим пару часиков?
– Нет.
Он задумался.
– Это срочно, – прибавил я для большей убедительности.
– Что-нибудь насчет денег?
Мы всегда брали в долг друг у друга, когда только начинали служить в криминальной полиции и получали крохотное жалованье.
– На этот раз мне нужны не деньги, – ответил я. – Кстати, если тебе понадобится взаймы...
– Значит, тебе снова нужна моя машина?
– Нет.
Он обругал меня, и я поспешил объяснить причину звонка.
– И это все? – В голосе Сэма кипело негодование. – Любой чинуша из нашего ведомства может это сделать.
Пришлось напомнить Сэму, что в данный момент я, должно быть, занимаю одно из первых мест в списке смертельных врагов Омари и не могу довериться никому из его служащих.
Молчание на другом конце провода свидетельствовало о том, что мои аргументы показались Сэму достаточно вескими. Наконец послышался тяжкий вздох.
– Ты уверен, что кроме меня у тебя нет верных друзей?
– Ты самый надежный, Сэм! – воскликнул я и, не дав ему времени опомниться, добавил: – Жду тебя в восемь в вестибюле "Бульвара".
Сэм снова грустно вздохнул.
– Завтраком угощу, – добавил я, прежде чем он повесил трубку.
Газетный киоск уже открылся. Купив свежий номер "Нейшн" и пачку сигарет, я поднялся в номер. Фон Шелленберг еще не выходил из спальни. Я сел в кресло и полистал газету. В ней главным образом говорилось о конференции ЮНКТАД, которую на следующее утро должен был открыть не кто иной, как сам президент республики. В Найроби уже прибыли главы правительств Филиппин, Анголы, Замбии, Маврикия, а также личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс.
Что и говорить, комиссару Омари сейчас не позавидуешь. Ведь он как бы главный ангел-хранитель всех этих высоких гостей, а опытных людей под его началом не так уж много. Жаль, что я не могу на этот раз прийти ему на помощь. У меня на руках фон Шелленберг, который тоже нуждается в неусыпном внимании.
Я отшвырнул газету и достал добытую накануне у клерков туристической фирмы "Кросс-Кения" фотокопию длинного списка имен, восемьдесят из которых были аккуратно отпечатаны и лишь одно в конце добавлено от руки. Туристы были разбиты на десять групп, по восемь человек в каждой. Большинство из Европы, но попадались также японцы и американцы. В списке указывались также профессии. Кого здесь только не было, даже один священник! Мужчин вдвое больше, чем женщин.
Я долго вчитывался в список, но мне это мало что дало. Фон Шелленберг вышел в гостиную без четверти восемь в защитного цвета костюме сафари. Он и в нем умудрялся сохранять внушительный вид. Снобистские замашки чувствовались в каждом его жесте, они сопутствовали ему, как крепкий запах сигар.
В вестибюле отеля было пустынно, так бывает в дежурке полицейского участка наутро после спокойно прошедшей ночи. Ночной портье, задрав ноги на телефонный коммутатор, делал вид, что бодрствует, но то и дело клевал носом. А швейцар даже не притворялся – он спал, как сиротка, свернувшись калачиком на узкой кушетке.
Хотя мне жаль было тревожить портье, я его разбудил и попросил разрешения позвонить в город. Со сна он даже не спросил, откуда я взялся и почему не звоню из номера.
Трубку долго не снимали, но наконец мне ответил женский голос. Оказалось, что Сэм лишь недавно пришел домой после ночного дежурства и будить его ни в коем случае нельзя – пусть хоть пожар начнется и все сгорит дотла. Я назвал себя, солгав, что Сэм ждет не дождется моего звонка. Это, мол, связано с его ночным дежурством.
Она пошла в спальню и долго отсутствовала. Наконец в трубке вновь раздался ее твердый, с хрипотцой, которая мне так нравилась, голос. Супруга Сэма весьма привлекательная дама.
– Вы меня слышите?
– Да-да.
– Он вовсе вам не обрадовался, однако сейчас подойдет. Даю вам ровно одну минуту.
Я не успел поблагодарить ее – она отошла от телефона. Видать, ее мой звонок обрадовал еще меньше, чем Сэма.
Время ползло на четвереньках. Я уже решил, что Сэм передумал говорить со мной, но тут он взял трубку – в сонном и сиплом от вечного курения голосе сквозила угроза.
– Короче! – буркнул он.
– Сейчас шесть утра, Сэм, – сообщил я.
– Порядочные люди раньше восьми не звонят. Какого дьявола тебе надо?
– Стареешь, дружище. Помнишь добрые времена, бывало, всю ночь гуляли...
– Теперь я семейный человек. Уяснил? Три сына и две дочери. На пять детей больше, чем у тебя. Так что короче.
– Как поживают твои малыши?
– Господи! – застонал Сэм, точно его пытали. – Не для того же ты звонишь в такую рань, чтобы спросить про их отметки!
– Что правда, то правда, – признал я. – Я звоню, чтобы попросить об одолжении.
– Нельзя подождать с этим пару часиков?
– Нет.
Он задумался.
– Это срочно, – прибавил я для большей убедительности.
– Что-нибудь насчет денег?
Мы всегда брали в долг друг у друга, когда только начинали служить в криминальной полиции и получали крохотное жалованье.
– На этот раз мне нужны не деньги, – ответил я. – Кстати, если тебе понадобится взаймы...
– Значит, тебе снова нужна моя машина?
– Нет.
Он обругал меня, и я поспешил объяснить причину звонка.
– И это все? – В голосе Сэма кипело негодование. – Любой чинуша из нашего ведомства может это сделать.
Пришлось напомнить Сэму, что в данный момент я, должно быть, занимаю одно из первых мест в списке смертельных врагов Омари и не могу довериться никому из его служащих.
Молчание на другом конце провода свидетельствовало о том, что мои аргументы показались Сэму достаточно вескими. Наконец послышался тяжкий вздох.
– Ты уверен, что кроме меня у тебя нет верных друзей?
– Ты самый надежный, Сэм! – воскликнул я и, не дав ему времени опомниться, добавил: – Жду тебя в восемь в вестибюле "Бульвара".
Сэм снова грустно вздохнул.
– Завтраком угощу, – добавил я, прежде чем он повесил трубку.
Газетный киоск уже открылся. Купив свежий номер "Нейшн" и пачку сигарет, я поднялся в номер. Фон Шелленберг еще не выходил из спальни. Я сел в кресло и полистал газету. В ней главным образом говорилось о конференции ЮНКТАД, которую на следующее утро должен был открыть не кто иной, как сам президент республики. В Найроби уже прибыли главы правительств Филиппин, Анголы, Замбии, Маврикия, а также личный представитель президента США д-р Чарлз К. Уэллс.
Что и говорить, комиссару Омари сейчас не позавидуешь. Ведь он как бы главный ангел-хранитель всех этих высоких гостей, а опытных людей под его началом не так уж много. Жаль, что я не могу на этот раз прийти ему на помощь. У меня на руках фон Шелленберг, который тоже нуждается в неусыпном внимании.
Я отшвырнул газету и достал добытую накануне у клерков туристической фирмы "Кросс-Кения" фотокопию длинного списка имен, восемьдесят из которых были аккуратно отпечатаны и лишь одно в конце добавлено от руки. Туристы были разбиты на десять групп, по восемь человек в каждой. Большинство из Европы, но попадались также японцы и американцы. В списке указывались также профессии. Кого здесь только не было, даже один священник! Мужчин вдвое больше, чем женщин.
Я долго вчитывался в список, но мне это мало что дало. Фон Шелленберг вышел в гостиную без четверти восемь в защитного цвета костюме сафари. Он и в нем умудрялся сохранять внушительный вид. Снобистские замашки чувствовались в каждом его жесте, они сопутствовали ему, как крепкий запах сигар.