Дудинцев Владимир Дмитриевич. Новогодняя сказка

   — Слышу, — шепнул я. Я не мог больше противостоять течению. Щепка понеслась к водопаду. — Какого меня ты больше любишь, — только и успел я спросить, — того, который убит, или того, который здесь, рядом с тобой?
   — Который здесь!…
   Меня любили. Я видел глаза. Стоило мне слегка повернуть голову вправо, и я встречал две блестящие от слез звезды.
   И я занял место ушедшего от нас бандита. Моя юность стала зрелой молодостью.
   Доктор правильно все предсказал: пять или шесть месяцев прожил я после встречи с ним, и стало мне плохо. Среди яркого лета я должен был слечь.
   Я виновато сказал своей тихой, растерянной, зримой любви:
   — Знаешь, дружок, мне трудно ходить. Придется тебе покомандовать одной, а я сегодня останусь в постели. Включи радио.
   Она включила — и сразу стал слышен то вызывающий, громкий, то пропадающий в грохоте магнитных бурь голос нашего темного материка. Они там работали, добывали уголь, выращивали под искусственным светом капусту.
   — Надо энергичнее действовать. Надо поспешить!
   И еще быстрее побежали кипящие струи в стеклянных трубках, и ярче разгорелись огни.
   В дождливом сентябре мы закончили работу на одной из установок. Я лежал в постели и был настолько слаб, что не мог поднять головы.
   — Открой первый свинцовый колпачок, — сказал я. Она открыла.
   — Ошибка, — услышал я ее тихий голос. — Здесь лежит только маленький красноватый уголек.
   — Нет, это не ошибка, — ответил я спокойно. — Это только вариант. Все учтено на других установках. А уголек этот уже можно показать… Позови ребят. Позови шефа…
   Они вошли, ступая на носках, как входят к больному. Раньше я не пускал их к себе, и теперь, войдя в мою комнату, которая превратилась в лабораторию, они остановились у двери, стали озираться. Они не знали, что подумать обо мне, их удивило все: и стены, исписанные формулами, и исцарапанная гвоздем мебель — я и на ней писал, — и блеск приборов, от которых доходили до них легкие струи тепла.
   Потом они увидели меня. Должно быть, мой вид поразил их — они еще больше притихли. Только любитель шалостей, не сводивший глаз с моей подруги, что-то шепнул шефу.
   — Доложи им, — сказал я.
   И она как настоящий ученый, за десять минут сделала им доклад о нашей работе и показала уголек, который никак не хотел остывать.
   Этот уголек удивил всех, особенно шефа. 0н первым торжественно подошел пожать мою руку. И все мои товарищи зашумели и наперебой бросились ко мне, схватили мои ослабевшие руки и стали их трясти, — и я почувствовал, что сердце мое вот-вот сдвинется с места.
   — Сегодня же мы включаемся в работу, — сказал шеф. — Всей лабораторией!
   С этого дня в моей комнате стали дежурить днем и ночью два наших сотрудника, и, кроме того, каждый день из лаборатории по телефону передавали нам сводки, — дело быстро двинулось вперед.
   В холодном декабре в присутствии нашего шефа моя подруга открыла второй свинцовый колпачок.
   — Опять ошибка, — тихо сказала она шефу. — Здесь еще хуже — уголек совсем черный.
   Но я услышал их.
   — И эта ошибка учтена, — Я еле двигал губами. — Продолжайте работу. Быстрее!
   У меня был изощренный слух. Я услышал, как шеф, прикрыв рот рукой, шепнул:
   — Третья ошибка убьет его… — И добавил громко: — Гм… Я полагаю, лучше будет увезти третью установку к нам в лабораторию. Там мы быстрее и точнее проведем опыт.
   — Доверяю, — сказал я.
   И вот мы остались одни с моей женой в тихой пустой комнате. Мы вдвоем — и еще сова, которая в один из дней ухитрилась через форточку протиснуться к нам и теперь дремала на подоконнике или бродила под столом, постукивая клювом по полу. Жена — она действительно заслужила это имя — сидела около меня, и мы тихо вспоминали нашу короткую молодость.
   На третий или четвертый день я почувствовал себя хуже и попросил:
   — Открой окно.
   — Милый, на дворе мороз. Нужно ли?
   — Открой, открой, — шепнул я. Жена подошла к окну.
   — Что это? В декабре — весна! Слышишь? На улице тает, и муха проснулась, бьется в стекло!
   — Открой!..
   Она открыла сначала форточку, а потом распахнула и все окно — и вместе с весенним теплым ветром в комнату ворвалась необыкновенно приятная далекая музыка. Она струилась над городом, то затихая, то разливаясь мощной волной. Я слушал ее и не знал, что это играют телефонные провода, разнося по всему миру весть о победе человека над холодом и темнотой. Время от времени к этой музыке присоединялся торжественный, уходящий вдаль звон — это самолеты летели над городом с драгоценным грузом, они везли первую весну на темный материк. Но я этого не знал, мне было очень тяжело, я совсем ослабел, прислушивался, не идут ли товарищи с доброй вестью. И еще меня пугала сова: она в странном возбуждении ходила около моей постели, встряхиваясь, резко взмахивая крыльями. Нет ничего тяжелее расставания с жизнью, если ты не довел до конца нужное людям и зависящее от тебя дело!
   Потом меня потянуло ко сну. Где-то гудела лестница, хлопали двери, шаркали поспешные шаги. Но я этого не слышал. Я услышал только голос доктора, моего школьного товарища:
   — Еще жив!
   Он сел у моего изголовья и дрожащими руками стал развинчивать свинцовый патрон.
   — Скорей, скорей, скажи! — хотел крикнуть я.
   И крикнул, потому что моей болезни уже не было со мной.
   Ослепительная капля дрожала в руках доктора, заливая солнечным светом всю комнату. Я знал о ней давно, она мне снилась; закрыв глаза, я часто видел ее еще тогда, когда только устанавливал приборы. А теперь я не мог смотреть на это слишком яркое маленькое солнце. Я поднялся с постели, шатаясь на слабых ногах. Моя подруга подбежала, чтобы поддержать меня, но я движением руки остановил ее и сам прошелся по комнате. Даже топнул! Жена прислонилась к стене, сияя, не веря.
   — Спасибо, доктор, — шепнула она.
   — За что? Он сам победил свою смерть. Сам нашел лекарство! Это его свет!
   Опять лестница загудела, захлопали двери, и в комнату ворвалась целая толпа — здесь были и мои товарищи, и множество других людей, которых я не знал. Меня обступили, кто-то жал мне руку. Мой шеф протиснулся ко мне.
   — Вы все-таки сумели утрясти в мешке свое время! — поздравил он меня, — В древности рядом с вашим именем нарисовали бы сову!
   И я подумал действительно, я ведь утряс свое время! Я прожил за один год целую жизнь. А сколько таких лет впереди — целый океан времени!
   Кого же мне благодарить за это? Я посмотрел на подоконник, где всегда сидела моя сова. Но ее там не было. Там стоял только аквариум, и в нем цвел лотос. А за окном, далеко-далеко в бледно-голубом весеннем небе, улетала к горизонту какая-то большая птица, тяжело взмахивая крыльями.
   Океан времени плескался у моих ног. Я стоял на его берегу, готовый начать жизнь сначала, и таинственные волны будущего одна за другой ложились у моих ног и отступали, заманивая меня. Завтра я уже буду плыть далеко за горизонтом. Мне стало немного страшно: за год я привык к постоянному присутствию совы. Смогу ли я жить без ее напоминаний? Не превратится ли этот могучий океан, ожидающий меня, в маленький ручеек, который я даже не замечу, как перешагну?
   Тут я вспомнил о часах, о подарке бандита. И сразу похолодел от страха — часов моих не было слышно.
   Я схватился за цепочку… Ах, да! Они остановились! Ведь год, год прошел, их надо опять завести!
   Я достал часы, вставил фигурный ключ и двадцать раз повернул его. Вот и упор — часы идут. Они пошли на Новый год.