Складывалось ощущение, что ребята приняли условия игры, предложенные, а точнее, навязанные Конторой. То ли они такие, с позволения сказать, толерантные соглашатели, то ли былой авторитет Конторы – а здесь и не былой вовсе! – сохранился в целости. Через годы, через расстояния…
Парадокс! Живем сорок лет спустя, а боимся сорок лет назад.
И еще – к слову: а совмещение эпох в грязном тоннеле-канале – это вам не парадокс?!
– Короче, – подбил бабки Полковник, – время дорого. Точнее – его вообще нет. Пошли ко мне для начала. Расскажу историю…
И они пошли в кабинет Полковника, встречая на пути разный конторский люд, который не без изумления глядел на почти инфернальное шествие трех бомжей (термин из будущего) во главе с бравым и, главное, чистым-бритым-подтянутым начальником. То ли на расстрел бедолаг ведут, то ли на вивисекцию. Где уж тут понять, что эти бомжи – ценнейшие тайные агенты!..
Общий стол в кабинете Полковника был девственно чист – ни бумажки, ни карандашика.
– Чаю? – вежливо поинтересовался Полковник.
До ужина еще было неблизко.
– С печеньицем, если найдется, – сказал Диггер.
– И с вареньем можно, – обнаглел Бур.
Но Полковник вежливой гостеприимности не утерял.
– Варенья, извините, нет, а вот мед – в наличии.
– Сойдет, – позволил Бур.
Помощник Полковника, вошедший вместе с ними в кабинет, вводную принял и пошел отдавать распоряжения. А они уселись за стол – как давеча сидели в комнате для гостей: Легат с Полковником по одну сторону стола, Диггер с Буром – по другую. Двое надвое. Это – Контора. Здесь не шутят, даже когда шутят. И люди для них, для спецов, как были материалом при царе-косаре, так и при любимой Партии остались, и при всенародно избранном Верховном – тоже, и так будет всегда, при любом режиме – хоть трижды гуманным и человеколюбимым. Ребята фрондируют по привычке, хотя и осторожненько, ума хватает, а Легату сам Бог велел играть на обе руки. Или иначе: играя на стороне Конторы, вытащить свою игру. И всем вернуться домой целыми и невредимыми. Или – уж чего там! – просто вернуться домой…
Вошел помощник, но принес не чай, а три картонных папки с тесемочками, хорошо известные Легату папочки: он в них складывал свои повести, еще на пишущей машинке настуканные, и нес их в издательство, в журнал – ну, всюду, где его печатали, когда он был писателем. А печатали его в разных местах и с приязнью. Пригляделся, увидел знакомое тиснение на картонных обложках: «Для бумаг». Ну – точно они!
А Полковник подвинул их к себе, развязал тесемки на верхней и достал оттуда стопку фотографий. Бросил на стол – они рассыпались – как карты.
– Это Гумбольдт. Фотографии сравнительно свежие.
– В смысле? – уточнил Легат.
– Одни-два года назад сделаны, другие – год, а эти вот… – выбрал из двух десятков фоток три, – эти совсем недавние.
С фотографий на Легата смотрело мучительно знакомое лицо человека лет сорока – пятидесяти – шестидесяти – ну, размыт возраст, как размыты и сами фотки, словно их исподтишка щелкали! – лицо человека, которого Легат где-то видел, когда-то встречал…
Где и когда?..
– Чем вы его фотографировали? Валенком, что ли?
– Моментальный снимок, – объяснил Полковник. – Он моим людям не позировал.
– А с чего вы взяли, что он жив и у нас? – спросил Диггер, рассматривая «слепую» фотку. – Может, он все-таки у вас – жив, а у нас – дуба дал? Я вот слышал от наших, что его уже лет как пять, а то и шесть не видели. Ну, три – уж точно…
– Не может, – ответил Полковник. – Я лично видел его и говорил с ним три месяца назад. А между нашим и вашим временем – ровно сорок лет. И если три месяца назад он был жив здесь, значит, три месяца назад он был жив у вас. Не исключаю, что за три месяца все могло случиться, но только – за три. А не за годы. Да и то не случилось! Он не хочет с нами работать – на здоровье, мы не изверги… Так откуда вы взяли шесть лет? Забудьте эту цифру, товарищ Диггер. Она фальшивая. Видимо, так захотелось Гумбольдту – исчезнуть из вашего мира. Но он – там. И здесь – наскоками.
– А почему не там наскоками? – резонно спросил Легат. – Здесь скрыться легче: страна-то побольше…
– Он говорил… Сейчас вспомню поточнее… – Полковник улыбнулся краешками губ. – Вроде бы так: здесь спрятаться – больше места, но больше глаз, там спрятаться – меньше места, но больше дураков. Впрочем, он бывал здесь, мы фиксировали его приходы. Но, увы, не успевали за ним…
– Эка он о нас! Впору и обидеться… – удивился Диггер.
А Бур сказал:
– На что обижаться? Он прав. Прятаться надо на виду, старое правило. Помнишь: где прятать лист? В лесу. Классика… А уж дураков у нас – известно чем ешь…
Столь длинного и хорошо выстроенного пассажа, да еще с толковой цитатой, Легат от Бура не ожидал. Но, как говорится, друзья познаются в беде. Беда – вот она: они – здесь, вся жизнь осталась в сорока годах впереди.
Странно звучит, но – правда.
– А реально он и здесь и там, – не без печали произнес Полковник. – Только он знает, волчара, что мы его пасем. И дома не появляется. Хотя должен…
– Кому должен?
– Себе, наверно…
– И давно он от вас бегает?
– Как раз три месяца. Он в свое время сказал мне, что устал, что пора завязывать. Я сказал: найди достойную замену. Он ответил: достойную – вряд ли, а хорошую – попробую. И пропал… Ни его, ни замены. Ничего, новая система опознания в тоннеле его зафиксирует.
– Зачем такие страсти? – удивился Легат. – Замена-то уже есть в итоге…
И мгновенно вспомнил. Вдруг. Загадочная штука – память!.. На мутноватых фотокарточках, которые показывал полковник, был запечатлен никакой не Гумбольдт, а тот самый Раб, посланник Осы, кто на Главной Площади элегантно обул Легата по самые уши, всучив ему сигаретную пачку с орлом и ключи от ворот. И в придачу, о чем не предупредил, гондон старый, легко всучил в башку Легата эту чертову идею с путешествием из Столицы в Столицу, на которое с ходу повелся умненький и разумненький Легат.
И ведь как красиво все придумал и выполнил! Вот сигареты, вот ключик, ах, я пошел, ах, меня уже нет…
И впрямь его нет. А Легат здесь.
Сука, Гумбольдт! Всех развел! Включая Контору.
Действительно, сам нашел себе достойную замену, сам эту замену облапошил, купил ее за пачку сигарет и смылся… Замена даже не поняла, что ее развели, как сопливого детеныша… А ты еще себя суперумным числишь, Легат, когда есть и поумнее особи… Интересно, Оса в курсе была или с ней он тоже – втемную? Скорее всего втемную. Хочется верить людям, хотя и напрасно…
Впрочем, обижаться – глупо и непродуктивно. За что боролись, на то и напоролись. Как там жена говорит: в эту игру ты еще не играл. Вот и еще новая игра, вот и поиграем, будь оно неладно! Если партия и правительство дадут добро…
– Я попробую, конечно, поискать Гумбольдта и сообщить ему приятное известие, – подвел итог Легат. – Правда, три дня – не срок, но…
– Что за известие? – заинтересовался Диггер.
– Он больше не является шпионом семидесятого в наших днях, – подробно объяснил Легат. – Официально свободен. Вышел в отставку… Хорошо бы, конечно, сказать ему об этом, если он и вправду у нас. Только где его там искать?
– Я тебе кое-какие телефоны спишу, – сказал Диггер. – Ты созвонись. От меня. Ребята тертые, что-то могут знать. Да и не иголка ведь он…
В Легат думал злобно: знал бы заранее, там на Площади и повязал бы. И в застенок, в пыталово! Ан – не знал. И в итоге жопу рвать придется ему, Легату доверчивому.
Рвать ее – дело привычное. В Службе как в Армии: приказ исполняется, даже если он неисполним. Командир говорит:
– Или ты делаешь, или до свидания.
«До свидания» – фигура речи. Командир имеет в виду жесткое «прощай», но, будучи хорошо воспитанным и чутким к слову, он не впадает в крайности без особой на то нужды. Нужда есть – он тебя так фигурно отматерит, что ты, отматеренный, три дня ходишь в восхищении: искусство мата – это именно Искусство. Если проводить всякие театральные параллели, то тогда перед тобой – Мастер жанра. А Командир – Мастер. Поэтому на четвертый день, отвосхищавшись, ты несешь ему заявление об уходе по собственному желанию и, как в песне, долго будет чего-то там сниться…
Уходить из Службы по собственному никто не хочет, поэтому все живут с рваными жопами и прекрасно себя чувствуют.
А тут и чай принесли – со всем заказанным. Помощник на двух подносах и принес. По очереди. Расставил. Разлил. Пожелал приятного аппетита. Поблагодарили. Приложились к чашкам…
– Ладно, проехали, – сказал Легат. – Сколько у меня времени на документы?
– Вы уйдете… – Полковник посмотрел на часы, – через полтора часа, в девятнадцать ноль-ноль. У вас есть час, чтобы наскоро просмотреть отдельные документы, а потом вас отвезут к Харону. И проведут к воротам. А то там сейчас все до утра оцеплено, вы же слышали…
К Харону – это хорошо, подумал Легат. Значит, он будет дома вечером, а завтра утром – на работе. Без опозданий. И – к Командиру. Но…
«Но» было неодолимым!
– Допустим, до ворот я доберусь – с помощью Харона. Войду, ключиком ворота запру, а дальше? Да я без Бура в этих катакомбах потеряюсь навеки!
– Не потеряетесь, – спокойно объяснил Полковник. – За тот же час, что вы будете читать документы, товарищ Бур вместе с нашими специалистами-картографами сделает вам подробный и четкий план маршрута от ворот метро к выходу на поверхность. Господин Бур уже дал согласие, картографы его ждут.
Легат взглянул на Бура: тот ухитрился одновременно успокаивающе кивнуть (мол, не бзди, брат, все будет тип-топ) и обреченно развести ручищами (мол, извини, брат, мы все здесь – люди подневольные).
Сказал:
– Там просто. Я все нарисую на плане, у них план есть, а они мой маршрут на план и перенесут, дурак разберется.
Типа Легат. Остальные – умники.
– Ладно, Полковник. Что смогу, как говорится… По-любому – сам вернусь. В связи с этим – вопрос. Полагаю, последний. Прошу не врать, не финтить. Ответьте честно, вслепую я не работаю, не умею… На кой хрен вам так позарез нужен Гумбольдт или, в противном случае, я personally? Поздравления к праздникам носить туда-сюда? Не накладно ли? Это ж любой может…
Полковник молчал, смотрел в стол.
И все молчали. Этакая минута молчания в память героя-пионера Легата, идущего прикрывать чью-то амбразуру собственным ценным телом.
Наконец, Полковник оторвался от изучения личного отражения в полированной крышке стола и посмотрел на Легата. Изучающе так. Как на возможного противника. Но и как на потенциального союзника. Этакий микст. И все же ответил:
– Гумбольдт был не просто курьером, он несколько лет осуществлял регулярную оперативную связь между нашими и вашими службами безопасности. Регулярную! А сейчас она оборвалась… Вы что, не поняли, что Председатель объяснял?
И умолк. Все сказал. Все дозволенное.
– Ну, ни фига себе! – изумился Легат. – Распалась связь времен! Или в другом переводе: век вывихнул сустав… Про связь-то я понял, не бином Ньютона, даже вроде подписался на нее… А поподробнее – никак? Зачем вам регулярная связь? Что и кому она дает? Мы – вам или вы – нам?
– Поподробнее – когда вы вернетесь. Больше пока сказать не могу. И задача у вас предельно локальна и гуманна – постараться найти человека и убедить вернуться, если он жив. Объяснить, что он может спокойно и без опаски жить здесь и сейчас. И заботиться о тех, кто здесь и сейчас, не свыше того… А если он и вправду умер или погиб, – хотя это сказка его же авторства, – тогда вернуться одному и принести нам какие-либо доказательства его смерти.
– Частицу праха? Горсть земли с могилки? Последнее «прощай»? Копию свидетельства о смерти из районного ЗАГСа?.. Что вы называете доказательством, товарищ полковник?
– Копия свидетельства подойдет, – спокойно, не замечая ерничества Легата, ответил Полковник.
– Полковник, дорогой мой, мы живем в другой стране. Она ничуть не похожа на вашу, даже называется по-другому, и земли в ней поменьше, и людей тоже. Но зато в нашей стране можно легко и недорого купить любой документ – от удостоверения генерала вашей Конторы до свидетельства о смерти любого человека, пусть он даже живее всех живых! Я схожу в ЗАГС и куплю такое свидетельство. И вы мне поверите?
Полковник молчал и смотрел на ерничающего Легата. Спокойно смотрел. Спокойно и ответил:
– Мне придется поверить. Я даже проверять не буду, потому что технически – не в силах. Но у меня останутся ваши друзья и появитесь вы. Мне хватит. Может, это будет и не лучший вариант, но все же – вариант. Замена Гумбольдту. Хоть какая-то…
И Легат заткнулся. Фигурально выражаясь.
А буквально сказал:
– А ведь это – шантаж, полковник…
– А вы, значит, искреннее и невинное дитя… Смешно. Нет, господин Легат, вы тоже – шантажист. Только вы еще и порядочный человек, как мне представляется, и вряд ли бросите своих друзей… э-э… – поискал слово, – в далеком и невозвратном прошлом. А у них, как я понимаю, семьи. Дети. Застройка вон в Заречье…
Повисло молчание.
Полковник явно выигрывал партию.
– Ты это… – начал Диггер, – ты, Легат, кончай шутки шутить. Ты свистнул – мы пошли с тобой. И что на «спасибо»?..
Легат засмеялся. Легко засмеялся, хорошо, будто тяжесть с плеч там или с души упала.
– Все тип-топ, парни. Вернусь я, не бздите. С Гумбольдтом или один, но – вернусь. Где наша не пропадала?
И поймал от соратников типовой ответ – хором:
– Наша нигде не пропадала…
Тут общая часть совета в Филях завершилась, подельников развели по разным кабинетам. Бур с Диггером устроились у картографов (а почему, к слову, не топографов?) план обратного маршрута чертить, а Легат поселился в чьем-то пустом кабинете-пенале, сел за видавший разные виды стол и открыл папку – одну из трех, то есть ту, которая его вниманию и предназначалась.
Там были блиц-фотографии, на которых трудно было опознать человека. Но трудно не значит невозможно. Легат таки опознал. Там было что-то вроде служебных записок Гумбольдта: о каком-то Снапе, встреченном в метро; об отчете строительного управления номер тринадцать, строящего подземный объект на Великой Реке; об увольнении некоего Ливня, что, по мнению Гумбольдта, категорически неправильно и Ливня надо восстановить… И т. д. и т. п. Полная рутина! И – никаких зацепок. Более того, судя по этим запискам, Гумбольдт ни фига серьезного не делал. Если вообще что-то делал. Сведений – на рупь, а хипежа – на миллион. Зачем он вообще нужен, этот Гумбольдт?..
Но тут Легат вытянул худо-бедно занятную записочку. Почему-то на бланке Специального медицинского управления Гумбольдт писал:
«Сообщаю, что Шутник доставлен в хирургическое отделение Загородной больницы с диагнозом: „воспаление легких“. Гастролер – в курсе. Новые сообщения – по прежнему каналу».
Итак, два вопроса полковнику: кто такой Шутник и кто такой Гастролер? То есть кто именно скрыт за данными псевдонимами? И могут ли они привести Легата к Объекту? И где произошло указанное событие: здесь, в прошлом, или там, в будущем?
А вот еще донесеньице: «Сообщаю, что буду через неделю (примерно). Связь обычная. Бегун на контакт не выходит третью неделю».
Еще вопрос – про Бегуна. И что означает: «связь обычная»?
Больше ничего интересного для себя Легат не нашел.
Собрал все в папку, тесемочки завязал и пошел к полковнику. Часа ему не понадобилось, хватило тридцати пяти минут.
– Полную фигню вы мне подсунули, товарищ Полковник, – сообщил Легат с порога. – Такое ощущение, что этот Гумбольдт ничего не делал. И ни с кем не встречался. Как я буду его искать? Где? Через кого? Кто такие Шутник, Гастролер и Бегун?.. Я ж не волшебник, товарищ, я ж даже не учусь, – перефразировал известную цитату.
И получил ответ:
– А я всю жизнь учусь и тоже пока не волшебник. Я даже не знаю, кто конкретно скрывается за псевдонимами: Гумбольдт не раскрывал свои связи Там. Судя по всему, Шутник – некто, имеющий отношение к госслужбе. К какой – не ведаю. Гастролер – кто-то из прямых агентов Гумбольдта. Имеет отношение к искусству. Музыкант, кажется… Бегун… Вот Бегун – это какой-то персонаж в вашей Конторе… У Гумбольдта были разные связи, он умел их заводить.
– Полковник, дорогой, я все сделаю, я не только свою жопу, но и все пасти порву, если станут мне мешать. Но скажите мне, ради Бога, на кой хрен вам… да и нам тоже эта гребаная связь времен? Ну, вам – еще худо-бедно понятно: интересно, что произойдет, от чего оберечься. Типа того. А нам-то это на кой? Мы все про вас и так знаем. Жили мы, понимаете ли, в ваше время. Я вот жил. Диггер жил. Бур тоже, хотя он еще маленьким был… О вашем времени историки мильон диссертаций защитили! Книги издали! А вы через тоннель с каким-то проходимцем связываетесь: Шутник заболел, Гастролер обосрался, Бегун избегался!.. Зачем, зачем, зачем?
Полковник обладал фантастическим терпением.
Выслушал легкую истерику, глазом не моргнул, спокойно и негромко ответил:
– Мое дело – осуществлять связь вашего периода и нашего. Зачем это нужно – вопрос не моей компетенции. И, полагаю, не вашей. Пока. Хотя, не исключаю, что впоследствии вы будете посвящены в суть дела значительно глубже, чем я. Но это – компетенция других людей, – и указал пальцем на потолок.
Очкарик, помнилось Легату, сидел как раз выше потолка. Не конкретно полковничьего, а вообще – в более широком смысле термина. И другие люди, равные Очкарику по рангу, тоже имели совсем другие потолки. Но кто-то, кто начал эту «межвременную» игру, был пока не известен. Ни Полковнику, ни тем более Легату. Может, это Очкарик и был. А может, Очкарик тоже – исполнитель, а над ним… Но, блин, к слову, напрягся Легат: а кто у нас-то, у нас в эту странную игру играет? Кому у нас понадобилось это время, эти люди, многие из которых давно похоронены на разного ранга кладбищах, а те, кто еще жив, давно выжил из ума, пардон за хамский каламбур?
Кто, кто… Контора, кто…
Но, притормозил Легат, с другой стороны, ты – жив и из ума не выжил. И какая-то шишка во власти по имени Бегун – тоже жив, а раз во власти – так и ум при нем. И Гастролер небось гастролирует, а в перерывах донесения Гумбольдту строчит. И Шутник шутит. Да и сам Гумбольдт тоже – фигура любопытная! То ли умер, то ли нет… Как там старое присловье гласит: умер, шмумер – лишь бы был здоров.
Ладно, братцы-по-разуму, поищу я вам этого Гумбольдта. Расстараюсь. Выхода у меня нет, одни входы. Не Вильгельма Гумбольдта, философа и дипломата. И не брата его – Александра, естествоиспытателя и путешественника. Они оба мирно померли в девятнадцатом веке. А их однофамилец бегает между двадцатым и двадцать первым и на бегу заскочил в не очень спокойную, но прогнозируемую жизнь Легата. И сделал ее, похоже, безразмерной и непрогнозируемой.
– Яйца вырву! – в сердцах сообщил Легат, не поставив полковника в известность о своей цели.
Но Полковник понял. И мягко посоветовал:
– Не надо спешить с решениями. Непродуктивно. – И добавил к месту: – А между тем вам – пора.
– Ключик от ворот верните, – напомнил Легат.
– Разумеется, – сказал Полковник, открыл сейф, достал ключ, сказал: – С Богом!
А ведь атеизм в это время царил…
План возвращения Легату передал капитан, провожавший его до пристани Харона. План был хорош. Бур с картографами постарались: только полный идиот заблудился бы под Столицей, имея в руках такой подробный план – со всеми коридорами, поворотами, подъемами, с указанием расстояний в метрах и углов в градусах.
На причале копошились какие-то люди, в тоннеле покачивались на катерке тоже какие-то люди, осветительных приборов понавесили, понаставили, все горит и сияет. Не систему оповещения монтируют, а прям кино снимают. Красиво, однако.
– С Богом, – не в масть времени напутствовал его капитан.
А Харон завел моторчик, качнул лодку, повел ее к каналу.
– Чего так мало погостили? – спросил.
Легат хотел было честно ответить, что скоро вернется, но вспомнил о конспирации.
– Дела, – сказал он.
И не соврал.
9
Парадокс! Живем сорок лет спустя, а боимся сорок лет назад.
И еще – к слову: а совмещение эпох в грязном тоннеле-канале – это вам не парадокс?!
– Короче, – подбил бабки Полковник, – время дорого. Точнее – его вообще нет. Пошли ко мне для начала. Расскажу историю…
И они пошли в кабинет Полковника, встречая на пути разный конторский люд, который не без изумления глядел на почти инфернальное шествие трех бомжей (термин из будущего) во главе с бравым и, главное, чистым-бритым-подтянутым начальником. То ли на расстрел бедолаг ведут, то ли на вивисекцию. Где уж тут понять, что эти бомжи – ценнейшие тайные агенты!..
Общий стол в кабинете Полковника был девственно чист – ни бумажки, ни карандашика.
– Чаю? – вежливо поинтересовался Полковник.
До ужина еще было неблизко.
– С печеньицем, если найдется, – сказал Диггер.
– И с вареньем можно, – обнаглел Бур.
Но Полковник вежливой гостеприимности не утерял.
– Варенья, извините, нет, а вот мед – в наличии.
– Сойдет, – позволил Бур.
Помощник Полковника, вошедший вместе с ними в кабинет, вводную принял и пошел отдавать распоряжения. А они уселись за стол – как давеча сидели в комнате для гостей: Легат с Полковником по одну сторону стола, Диггер с Буром – по другую. Двое надвое. Это – Контора. Здесь не шутят, даже когда шутят. И люди для них, для спецов, как были материалом при царе-косаре, так и при любимой Партии остались, и при всенародно избранном Верховном – тоже, и так будет всегда, при любом режиме – хоть трижды гуманным и человеколюбимым. Ребята фрондируют по привычке, хотя и осторожненько, ума хватает, а Легату сам Бог велел играть на обе руки. Или иначе: играя на стороне Конторы, вытащить свою игру. И всем вернуться домой целыми и невредимыми. Или – уж чего там! – просто вернуться домой…
Вошел помощник, но принес не чай, а три картонных папки с тесемочками, хорошо известные Легату папочки: он в них складывал свои повести, еще на пишущей машинке настуканные, и нес их в издательство, в журнал – ну, всюду, где его печатали, когда он был писателем. А печатали его в разных местах и с приязнью. Пригляделся, увидел знакомое тиснение на картонных обложках: «Для бумаг». Ну – точно они!
А Полковник подвинул их к себе, развязал тесемки на верхней и достал оттуда стопку фотографий. Бросил на стол – они рассыпались – как карты.
– Это Гумбольдт. Фотографии сравнительно свежие.
– В смысле? – уточнил Легат.
– Одни-два года назад сделаны, другие – год, а эти вот… – выбрал из двух десятков фоток три, – эти совсем недавние.
С фотографий на Легата смотрело мучительно знакомое лицо человека лет сорока – пятидесяти – шестидесяти – ну, размыт возраст, как размыты и сами фотки, словно их исподтишка щелкали! – лицо человека, которого Легат где-то видел, когда-то встречал…
Где и когда?..
– Чем вы его фотографировали? Валенком, что ли?
– Моментальный снимок, – объяснил Полковник. – Он моим людям не позировал.
– А с чего вы взяли, что он жив и у нас? – спросил Диггер, рассматривая «слепую» фотку. – Может, он все-таки у вас – жив, а у нас – дуба дал? Я вот слышал от наших, что его уже лет как пять, а то и шесть не видели. Ну, три – уж точно…
– Не может, – ответил Полковник. – Я лично видел его и говорил с ним три месяца назад. А между нашим и вашим временем – ровно сорок лет. И если три месяца назад он был жив здесь, значит, три месяца назад он был жив у вас. Не исключаю, что за три месяца все могло случиться, но только – за три. А не за годы. Да и то не случилось! Он не хочет с нами работать – на здоровье, мы не изверги… Так откуда вы взяли шесть лет? Забудьте эту цифру, товарищ Диггер. Она фальшивая. Видимо, так захотелось Гумбольдту – исчезнуть из вашего мира. Но он – там. И здесь – наскоками.
– А почему не там наскоками? – резонно спросил Легат. – Здесь скрыться легче: страна-то побольше…
– Он говорил… Сейчас вспомню поточнее… – Полковник улыбнулся краешками губ. – Вроде бы так: здесь спрятаться – больше места, но больше глаз, там спрятаться – меньше места, но больше дураков. Впрочем, он бывал здесь, мы фиксировали его приходы. Но, увы, не успевали за ним…
– Эка он о нас! Впору и обидеться… – удивился Диггер.
А Бур сказал:
– На что обижаться? Он прав. Прятаться надо на виду, старое правило. Помнишь: где прятать лист? В лесу. Классика… А уж дураков у нас – известно чем ешь…
Столь длинного и хорошо выстроенного пассажа, да еще с толковой цитатой, Легат от Бура не ожидал. Но, как говорится, друзья познаются в беде. Беда – вот она: они – здесь, вся жизнь осталась в сорока годах впереди.
Странно звучит, но – правда.
– А реально он и здесь и там, – не без печали произнес Полковник. – Только он знает, волчара, что мы его пасем. И дома не появляется. Хотя должен…
– Кому должен?
– Себе, наверно…
– И давно он от вас бегает?
– Как раз три месяца. Он в свое время сказал мне, что устал, что пора завязывать. Я сказал: найди достойную замену. Он ответил: достойную – вряд ли, а хорошую – попробую. И пропал… Ни его, ни замены. Ничего, новая система опознания в тоннеле его зафиксирует.
– Зачем такие страсти? – удивился Легат. – Замена-то уже есть в итоге…
И мгновенно вспомнил. Вдруг. Загадочная штука – память!.. На мутноватых фотокарточках, которые показывал полковник, был запечатлен никакой не Гумбольдт, а тот самый Раб, посланник Осы, кто на Главной Площади элегантно обул Легата по самые уши, всучив ему сигаретную пачку с орлом и ключи от ворот. И в придачу, о чем не предупредил, гондон старый, легко всучил в башку Легата эту чертову идею с путешествием из Столицы в Столицу, на которое с ходу повелся умненький и разумненький Легат.
И ведь как красиво все придумал и выполнил! Вот сигареты, вот ключик, ах, я пошел, ах, меня уже нет…
И впрямь его нет. А Легат здесь.
Сука, Гумбольдт! Всех развел! Включая Контору.
Действительно, сам нашел себе достойную замену, сам эту замену облапошил, купил ее за пачку сигарет и смылся… Замена даже не поняла, что ее развели, как сопливого детеныша… А ты еще себя суперумным числишь, Легат, когда есть и поумнее особи… Интересно, Оса в курсе была или с ней он тоже – втемную? Скорее всего втемную. Хочется верить людям, хотя и напрасно…
Впрочем, обижаться – глупо и непродуктивно. За что боролись, на то и напоролись. Как там жена говорит: в эту игру ты еще не играл. Вот и еще новая игра, вот и поиграем, будь оно неладно! Если партия и правительство дадут добро…
– Я попробую, конечно, поискать Гумбольдта и сообщить ему приятное известие, – подвел итог Легат. – Правда, три дня – не срок, но…
– Что за известие? – заинтересовался Диггер.
– Он больше не является шпионом семидесятого в наших днях, – подробно объяснил Легат. – Официально свободен. Вышел в отставку… Хорошо бы, конечно, сказать ему об этом, если он и вправду у нас. Только где его там искать?
– Я тебе кое-какие телефоны спишу, – сказал Диггер. – Ты созвонись. От меня. Ребята тертые, что-то могут знать. Да и не иголка ведь он…
В Легат думал злобно: знал бы заранее, там на Площади и повязал бы. И в застенок, в пыталово! Ан – не знал. И в итоге жопу рвать придется ему, Легату доверчивому.
Рвать ее – дело привычное. В Службе как в Армии: приказ исполняется, даже если он неисполним. Командир говорит:
– Или ты делаешь, или до свидания.
«До свидания» – фигура речи. Командир имеет в виду жесткое «прощай», но, будучи хорошо воспитанным и чутким к слову, он не впадает в крайности без особой на то нужды. Нужда есть – он тебя так фигурно отматерит, что ты, отматеренный, три дня ходишь в восхищении: искусство мата – это именно Искусство. Если проводить всякие театральные параллели, то тогда перед тобой – Мастер жанра. А Командир – Мастер. Поэтому на четвертый день, отвосхищавшись, ты несешь ему заявление об уходе по собственному желанию и, как в песне, долго будет чего-то там сниться…
Уходить из Службы по собственному никто не хочет, поэтому все живут с рваными жопами и прекрасно себя чувствуют.
А тут и чай принесли – со всем заказанным. Помощник на двух подносах и принес. По очереди. Расставил. Разлил. Пожелал приятного аппетита. Поблагодарили. Приложились к чашкам…
– Ладно, проехали, – сказал Легат. – Сколько у меня времени на документы?
– Вы уйдете… – Полковник посмотрел на часы, – через полтора часа, в девятнадцать ноль-ноль. У вас есть час, чтобы наскоро просмотреть отдельные документы, а потом вас отвезут к Харону. И проведут к воротам. А то там сейчас все до утра оцеплено, вы же слышали…
К Харону – это хорошо, подумал Легат. Значит, он будет дома вечером, а завтра утром – на работе. Без опозданий. И – к Командиру. Но…
«Но» было неодолимым!
– Допустим, до ворот я доберусь – с помощью Харона. Войду, ключиком ворота запру, а дальше? Да я без Бура в этих катакомбах потеряюсь навеки!
– Не потеряетесь, – спокойно объяснил Полковник. – За тот же час, что вы будете читать документы, товарищ Бур вместе с нашими специалистами-картографами сделает вам подробный и четкий план маршрута от ворот метро к выходу на поверхность. Господин Бур уже дал согласие, картографы его ждут.
Легат взглянул на Бура: тот ухитрился одновременно успокаивающе кивнуть (мол, не бзди, брат, все будет тип-топ) и обреченно развести ручищами (мол, извини, брат, мы все здесь – люди подневольные).
Сказал:
– Там просто. Я все нарисую на плане, у них план есть, а они мой маршрут на план и перенесут, дурак разберется.
Типа Легат. Остальные – умники.
– Ладно, Полковник. Что смогу, как говорится… По-любому – сам вернусь. В связи с этим – вопрос. Полагаю, последний. Прошу не врать, не финтить. Ответьте честно, вслепую я не работаю, не умею… На кой хрен вам так позарез нужен Гумбольдт или, в противном случае, я personally? Поздравления к праздникам носить туда-сюда? Не накладно ли? Это ж любой может…
Полковник молчал, смотрел в стол.
И все молчали. Этакая минута молчания в память героя-пионера Легата, идущего прикрывать чью-то амбразуру собственным ценным телом.
Наконец, Полковник оторвался от изучения личного отражения в полированной крышке стола и посмотрел на Легата. Изучающе так. Как на возможного противника. Но и как на потенциального союзника. Этакий микст. И все же ответил:
– Гумбольдт был не просто курьером, он несколько лет осуществлял регулярную оперативную связь между нашими и вашими службами безопасности. Регулярную! А сейчас она оборвалась… Вы что, не поняли, что Председатель объяснял?
И умолк. Все сказал. Все дозволенное.
– Ну, ни фига себе! – изумился Легат. – Распалась связь времен! Или в другом переводе: век вывихнул сустав… Про связь-то я понял, не бином Ньютона, даже вроде подписался на нее… А поподробнее – никак? Зачем вам регулярная связь? Что и кому она дает? Мы – вам или вы – нам?
– Поподробнее – когда вы вернетесь. Больше пока сказать не могу. И задача у вас предельно локальна и гуманна – постараться найти человека и убедить вернуться, если он жив. Объяснить, что он может спокойно и без опаски жить здесь и сейчас. И заботиться о тех, кто здесь и сейчас, не свыше того… А если он и вправду умер или погиб, – хотя это сказка его же авторства, – тогда вернуться одному и принести нам какие-либо доказательства его смерти.
– Частицу праха? Горсть земли с могилки? Последнее «прощай»? Копию свидетельства о смерти из районного ЗАГСа?.. Что вы называете доказательством, товарищ полковник?
– Копия свидетельства подойдет, – спокойно, не замечая ерничества Легата, ответил Полковник.
– Полковник, дорогой мой, мы живем в другой стране. Она ничуть не похожа на вашу, даже называется по-другому, и земли в ней поменьше, и людей тоже. Но зато в нашей стране можно легко и недорого купить любой документ – от удостоверения генерала вашей Конторы до свидетельства о смерти любого человека, пусть он даже живее всех живых! Я схожу в ЗАГС и куплю такое свидетельство. И вы мне поверите?
Полковник молчал и смотрел на ерничающего Легата. Спокойно смотрел. Спокойно и ответил:
– Мне придется поверить. Я даже проверять не буду, потому что технически – не в силах. Но у меня останутся ваши друзья и появитесь вы. Мне хватит. Может, это будет и не лучший вариант, но все же – вариант. Замена Гумбольдту. Хоть какая-то…
И Легат заткнулся. Фигурально выражаясь.
А буквально сказал:
– А ведь это – шантаж, полковник…
– А вы, значит, искреннее и невинное дитя… Смешно. Нет, господин Легат, вы тоже – шантажист. Только вы еще и порядочный человек, как мне представляется, и вряд ли бросите своих друзей… э-э… – поискал слово, – в далеком и невозвратном прошлом. А у них, как я понимаю, семьи. Дети. Застройка вон в Заречье…
Повисло молчание.
Полковник явно выигрывал партию.
– Ты это… – начал Диггер, – ты, Легат, кончай шутки шутить. Ты свистнул – мы пошли с тобой. И что на «спасибо»?..
Легат засмеялся. Легко засмеялся, хорошо, будто тяжесть с плеч там или с души упала.
– Все тип-топ, парни. Вернусь я, не бздите. С Гумбольдтом или один, но – вернусь. Где наша не пропадала?
И поймал от соратников типовой ответ – хором:
– Наша нигде не пропадала…
Тут общая часть совета в Филях завершилась, подельников развели по разным кабинетам. Бур с Диггером устроились у картографов (а почему, к слову, не топографов?) план обратного маршрута чертить, а Легат поселился в чьем-то пустом кабинете-пенале, сел за видавший разные виды стол и открыл папку – одну из трех, то есть ту, которая его вниманию и предназначалась.
Там были блиц-фотографии, на которых трудно было опознать человека. Но трудно не значит невозможно. Легат таки опознал. Там было что-то вроде служебных записок Гумбольдта: о каком-то Снапе, встреченном в метро; об отчете строительного управления номер тринадцать, строящего подземный объект на Великой Реке; об увольнении некоего Ливня, что, по мнению Гумбольдта, категорически неправильно и Ливня надо восстановить… И т. д. и т. п. Полная рутина! И – никаких зацепок. Более того, судя по этим запискам, Гумбольдт ни фига серьезного не делал. Если вообще что-то делал. Сведений – на рупь, а хипежа – на миллион. Зачем он вообще нужен, этот Гумбольдт?..
Но тут Легат вытянул худо-бедно занятную записочку. Почему-то на бланке Специального медицинского управления Гумбольдт писал:
«Сообщаю, что Шутник доставлен в хирургическое отделение Загородной больницы с диагнозом: „воспаление легких“. Гастролер – в курсе. Новые сообщения – по прежнему каналу».
Итак, два вопроса полковнику: кто такой Шутник и кто такой Гастролер? То есть кто именно скрыт за данными псевдонимами? И могут ли они привести Легата к Объекту? И где произошло указанное событие: здесь, в прошлом, или там, в будущем?
А вот еще донесеньице: «Сообщаю, что буду через неделю (примерно). Связь обычная. Бегун на контакт не выходит третью неделю».
Еще вопрос – про Бегуна. И что означает: «связь обычная»?
Больше ничего интересного для себя Легат не нашел.
Собрал все в папку, тесемочки завязал и пошел к полковнику. Часа ему не понадобилось, хватило тридцати пяти минут.
– Полную фигню вы мне подсунули, товарищ Полковник, – сообщил Легат с порога. – Такое ощущение, что этот Гумбольдт ничего не делал. И ни с кем не встречался. Как я буду его искать? Где? Через кого? Кто такие Шутник, Гастролер и Бегун?.. Я ж не волшебник, товарищ, я ж даже не учусь, – перефразировал известную цитату.
И получил ответ:
– А я всю жизнь учусь и тоже пока не волшебник. Я даже не знаю, кто конкретно скрывается за псевдонимами: Гумбольдт не раскрывал свои связи Там. Судя по всему, Шутник – некто, имеющий отношение к госслужбе. К какой – не ведаю. Гастролер – кто-то из прямых агентов Гумбольдта. Имеет отношение к искусству. Музыкант, кажется… Бегун… Вот Бегун – это какой-то персонаж в вашей Конторе… У Гумбольдта были разные связи, он умел их заводить.
– Полковник, дорогой, я все сделаю, я не только свою жопу, но и все пасти порву, если станут мне мешать. Но скажите мне, ради Бога, на кой хрен вам… да и нам тоже эта гребаная связь времен? Ну, вам – еще худо-бедно понятно: интересно, что произойдет, от чего оберечься. Типа того. А нам-то это на кой? Мы все про вас и так знаем. Жили мы, понимаете ли, в ваше время. Я вот жил. Диггер жил. Бур тоже, хотя он еще маленьким был… О вашем времени историки мильон диссертаций защитили! Книги издали! А вы через тоннель с каким-то проходимцем связываетесь: Шутник заболел, Гастролер обосрался, Бегун избегался!.. Зачем, зачем, зачем?
Полковник обладал фантастическим терпением.
Выслушал легкую истерику, глазом не моргнул, спокойно и негромко ответил:
– Мое дело – осуществлять связь вашего периода и нашего. Зачем это нужно – вопрос не моей компетенции. И, полагаю, не вашей. Пока. Хотя, не исключаю, что впоследствии вы будете посвящены в суть дела значительно глубже, чем я. Но это – компетенция других людей, – и указал пальцем на потолок.
Очкарик, помнилось Легату, сидел как раз выше потолка. Не конкретно полковничьего, а вообще – в более широком смысле термина. И другие люди, равные Очкарику по рангу, тоже имели совсем другие потолки. Но кто-то, кто начал эту «межвременную» игру, был пока не известен. Ни Полковнику, ни тем более Легату. Может, это Очкарик и был. А может, Очкарик тоже – исполнитель, а над ним… Но, блин, к слову, напрягся Легат: а кто у нас-то, у нас в эту странную игру играет? Кому у нас понадобилось это время, эти люди, многие из которых давно похоронены на разного ранга кладбищах, а те, кто еще жив, давно выжил из ума, пардон за хамский каламбур?
Кто, кто… Контора, кто…
Но, притормозил Легат, с другой стороны, ты – жив и из ума не выжил. И какая-то шишка во власти по имени Бегун – тоже жив, а раз во власти – так и ум при нем. И Гастролер небось гастролирует, а в перерывах донесения Гумбольдту строчит. И Шутник шутит. Да и сам Гумбольдт тоже – фигура любопытная! То ли умер, то ли нет… Как там старое присловье гласит: умер, шмумер – лишь бы был здоров.
Ладно, братцы-по-разуму, поищу я вам этого Гумбольдта. Расстараюсь. Выхода у меня нет, одни входы. Не Вильгельма Гумбольдта, философа и дипломата. И не брата его – Александра, естествоиспытателя и путешественника. Они оба мирно померли в девятнадцатом веке. А их однофамилец бегает между двадцатым и двадцать первым и на бегу заскочил в не очень спокойную, но прогнозируемую жизнь Легата. И сделал ее, похоже, безразмерной и непрогнозируемой.
– Яйца вырву! – в сердцах сообщил Легат, не поставив полковника в известность о своей цели.
Но Полковник понял. И мягко посоветовал:
– Не надо спешить с решениями. Непродуктивно. – И добавил к месту: – А между тем вам – пора.
– Ключик от ворот верните, – напомнил Легат.
– Разумеется, – сказал Полковник, открыл сейф, достал ключ, сказал: – С Богом!
А ведь атеизм в это время царил…
План возвращения Легату передал капитан, провожавший его до пристани Харона. План был хорош. Бур с картографами постарались: только полный идиот заблудился бы под Столицей, имея в руках такой подробный план – со всеми коридорами, поворотами, подъемами, с указанием расстояний в метрах и углов в градусах.
На причале копошились какие-то люди, в тоннеле покачивались на катерке тоже какие-то люди, осветительных приборов понавесили, понаставили, все горит и сияет. Не систему оповещения монтируют, а прям кино снимают. Красиво, однако.
– С Богом, – не в масть времени напутствовал его капитан.
А Харон завел моторчик, качнул лодку, повел ее к каналу.
– Чего так мало погостили? – спросил.
Легат хотел было честно ответить, что скоро вернется, но вспомнил о конспирации.
– Дела, – сказал он.
И не соврал.
9
Он без ошибок и довольно быстро проделал обратный путь – план был и впрямь точен и прост даже для Легата, не привычного к подземельям, – и выбрался из знакомого люка. В Столице был вечер. Можно было сразу позвонить Командиру, но Легат не стал. Командир по телефону – быстр и краток. Командир при встрече один на один – тоже немногословен и нетерпелив к чужому многословию. Но! Во-первых, Легат давно научился быть лаконичным и точным. Во-вторых, в личной беседе Командир дает собеседнику возможность быть достаточно подробным (ему, Командиру, достаточно) и сам бежит обычной телефонной скороговорки, позволяет себе легкую вольность в терминах и даже велеречивость. Если у него вдруг случилось лишнее время для собеседника. А вообще-то он, когда ему надо, – отличный переговорщик, и на слова не скупится. Поскольку поход Легата был прямо благословлен Командиром, то – стоит полагать! – результаты этого похода тому небезынтересны.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента