Заслушавшись, Борглинда хохотала вместе со всеми, забыв и о меде, и о Йорунн, о пире, о фьяллях – обо всем, что не давало ей смеяться в обычное время. Смех у нее оказался такой звонкий, что парень-барландец бросил на нее быстрый взгляд поверх голов прочих слушателей и заговорил еще увлеченней:
   – …Хари мертвец собрал было все деньги, а Грам их опять рассыпал. Хари говорит: «Ты не покойник!» А Грам ему отвечает: «Сам ты не покойник!»
   Борглинда чуть не плакала от смеха. «Сам ты не покойник!» Это же надо придумать! Парень опять посмотрел на нее: глаза у него были светлые, узковатые, блестящие живо и весело. Он казался человеком какой-то другой породы, потому что жил совсем другой жизнью: без крикливой старухи тетки, без унизительной бедности, без вечной боязни проклятых фьяллей. Он сам себе хозяин, не привязанный к девичьей и к прялке, не боится за свою честь, видит разные земли и никому не кланяется. Он может быть веселым…
   – А потом Грам женился на вдове, и у них родилось восемь детей! – ко всеобщему удовольствию закончил парень и ловко выбросил кости на подложенную доску. – Ну, что я тебе говорил, Фрем? Двенадцать! Смотри сам! Ты умеешь считать до двенадцати?
   Несколько голов столкнулось над доской, а парень опять посмотрел на Борглинду. Она опомнилась: девушке из рода Лейрингов не очень-то пристало слушать болтовню заезжих торговцев. Но уходить отсюда назад к Йорунн и фьяллям не хотелось, и Борглинда все медлила, стояла возле кружка гостей и челяди, не сводя глаз с веселого парня, как медлит путник холодным вечером возле чужого костра.
   – Да ты, парень, и кости умеешь заговаривать! – с неудовольствием проворчал бородатый вандр.
   – Э, брось! – Парень махнул рукой. – Все у тебя на глазах! Спроси у кого хочешь: Гельд Подкидыш играет честно!
   – А рассказывает? – спросила Борглинда. – Это все правда, что ты тут наговорил?
   – Нет! – охотно отозвался парень, явно довольный, что она к нему обратилась. – Наврал половину. Но мне сдается, что эти добрые люди на меня не в обиде! Кстати, это правда, что Грам женился на вдове и у них родилось со временем восемь детей!
   Слушатели пересмеивались, поглядывая на них обоих.
   – Ты торгуешь лживыми сагами*? – опять спросила Борглинда.
   – Лживые саги я раздаю бесплатно! – Гельд улыбнулся ей так открыто и дружелюбно, что Борглинда не в силах была удержаться от улыбки в ответ. – Сколько тебе надо, о прекрасная липа обручий? Тебе я готов рассказывать саги хоть до утра.
   – В укромном темном месте! – добавил обиженный вандр, и слушатели опять грохнули хохотом.
   Гельд смеялся вместе со всеми, а Борглинда попятилась. Ее щеки загорелись, веселье разом угасло, точно на огонек плеснули холодной водой.
   – Придержи язык, бродяга! – гневно крикнула она. – Ты тут не у себя дома, и тут тебе не гостиный двор! Как проситься в дом на целую зиму, так вы все вежливые! Была бы моя воля, я бы на порог не пускала таких свиней!
   С этими словами она повернулась и почти бегом бросилась назад в гридницу. Все в ней кипело от негодования и горького стыда. Никогда торговец не посмел бы сказать подобное девушке из рода Лейрингов, если бы все было по-прежнему, по-правильному. А сейчас все знают – квитты в грязи, и Лейринги в грязи. С этих, с постояльцев, Гримкель берет деньги вместо того, чтобы принимать бесплатно, как принято у знатных людей. И теперь мы вынуждены все это терпеть! И что она сделает? Они там смеются над ее возмущением: подумаешь, какая богиня из Асгарда*! Но разве у нее есть брат, который мог бы за нее заступиться? Где вы – Аслак, Одд, Ивар, Свейн, Льот, Хринг, Атли? Что она может, если даже ее родич конунг лижет башмаки фьялльскому ярлу, который вдвое моложе его?
   Пробегая через гридницу, Борглинда не поднимала лица, чтобы никто не видел слез у нее в глазах. Сама виновата! Нечего было тереться возле всякой сволочи!
   В девичьей она села возле обтрепанного куска шкуры, где ползал среди деревянных игрушек ее племянник, Свейн сын Свейна. Увидев Борглинду, он радостно загукал и полез к ней на руки, безжалостно упираясь в колени крепкими локотками и коленками. Борглинда поморщилась: карабкается, как на дерево. Она подняла тяжелого мальчишку и посадила. Вот он, мужчина из рода Лейрингов. Только за меч он возьмется еще не скоро – ему год и три месяца, он родился уже после Битвы Конунгов, отнявшей у него отца, родился сиротой. Лучше бы ему совсем не рождаться. И ей тоже. Все вокруг было чужим и черным, и этот край непокрытой скамьи казался единственным оставшимся ей местом на земле.
 
   Наконец несносный пир подошел к концу: у Гримкеля конунга угощение всегда заканчивалось довольно скоро, а что за радость сидеть за пустыми столами? Гости устраивались на ночь, женщины убирались в гриднице и на кухне, мыли посуду, перебирали объедки. Борглинда сидела в пустой девичьей и при тусклом свете жировой плошки покачивала Свейна. В дни пиров он плохо засыпал, потому что сюда долетал шум из гридницы. И Нельда, его нянька, куда-то запропастилась. Наверное, опять заигрывает в кухне с кем-нибудь из дружины. Даже рабыни совсем распустились.
   Скрипнула дверь, Борглинда подняла голову и увидела Йорунн. Неужели опять погонит в кухню? «Не пойду! – с угрюмой решимостью подумала Борглинда. – Я ей не служанка!» Что-то не помнится, чтобы ее дочь Далла, бывшая жена бывшего конунга, в девичестве хоть раз прикоснулась к котлу или рыбному ножу. Или Мальфрид, сбежавшая после Битвы Конунгов на восточное побережье, забрав сундуки с приданым, но второпях позабыв про собственную мать. Или Гудрун, тогда же очертя голову выскочившая замуж за какого то мелкого хёльда из внутренних земель и уехавшая в глушь – подальше от фьяллей… А она, Борглинда, зачем здесь осталась? Она была еще слишком мала и не могла решать за себя, а ее мать так растерялась после гибели мужа… Теперь у них нет другой судьбы.
   Следом за старухой в дверной проем просунулась борода Гримкеля. Ему-то что здесь нужно?
   – Говори быстрее, пока никого нет! – буркнула Йорунн, проходя в девичью. – Да закрой дверь. Не так! Ее надо приподнять, а потом уж закрыть, так не закроется. Я десять раз говорила Хаги, да разве этот бездельник слушает… Говори быстрей! Сейчас эти неряхи все бросят работу и явятся спать.
   – Такой случай упускать нельзя… – начал Гримкель, с трудом закрыв перекошенную дверь и почти на ощупь отыскав скамью.
   Вдруг Свейн закряхтел на руках у Борглинды; Гримкель и Йорунн разом обернулись и увидели в углу темную фигуру.
   – Это ты! – Гримкель вгляделся и различил блестящие глаза троюродной сестры. – Иди отсюда! Нам с матерью надо поговорить!
   – Сам иди отсюда! – непримиримо отозвалась Борглинда. – Тут не дружинный дом, а девичья, и я имею право сидеть здесь, сколько хочу! Не нравится – сам уходи!
   Гримкель открыл рот и опять закрыл. Любой мужчина в роду Лейрингов был с детства приучен повиноваться женщинам, а Гримкель слишком уставал от своей нынешней жизни и не имел сил спорить даже с девчонкой. В ней течет кровь упрямых и своевольных Лейрингов – не захочет, так ее боевым кораблем не сдвинешь с места.
   – Если ты вздумал браниться с девчонкой, то я пойду обратно в кухню! – проскрипела Йорунн. – Хоть поменьше припасов разворуют. Ну, что ты там придумал спьяну?
   – Фьялли собрались в Медный Лес, – опять заговорил Гримкель, не обращая больше внимания на Борглинду. Он всегда торопился поделиться с матерью любой важной мыслью, чтобы переложить на нее ответственность за все дальнейшее. – Такой случай упускать нельзя. Я подумал: пока Асвальд Сутулый будет там ходить, мы тут соберем кое-каких людишек… Ему и так несладко там придется, с тамошними ведьмами. А когда он пойдет обратно, мы его встретим на Ступенчатом перевале и… э… А когда Торбранд Тролль спросит, куда мы дели его ярла, мы ответим, что он не вернулся из Медного Леса. И поклянемся Волчьим Камнем, потому что это будет чистая правда! Пусть идет искать его кости, если хочет!
   – А если он и правда сумеет собрать какую-то дань, то нам она тоже пригодится! – добавила Йорунн. Она слушала молча – значит, была согласна. – Вот только где мы возьмем столько народу! Хотя бы двести человек найти надо.
   – Он не приведет назад двести человек!
   – Даже если он приведет двадцать, нам понадобится двести! Наши трусливые зайцы боятся фьяллей, как великанов! Всех смелых перебили сам знаешь когда, осталась одна дрянь! Надо иметь десять на одного, чтобы они посмели хотя бы вякнуть!
   – Если бы Гутхорм Длинный успел вернуться!
   – Что-то мне не верится, что твой Гутхорм вернется! Да он спит и видит провозгласить себя самого конунгом – хоть в Медном Лесу! Слышал, что болтают про какого-то тамошнего хёвдинга? Не про него ли это?
   – Не говори так, мать! Не порочь достойных людей!
   – Достойных! – Йорунн даже фыркнула, выражая величайшее презрение. – Достойных!
   – Других у нас нет, – мудро заметил Гримкель.
   – У нас и этого нет! – сварливо отрезала Йорунн, в пылу перебранки случайно вспомнив, о чем шла речь. – Твой Гутхорм, может, к весне вернется, не раньше. А без него нам не набрать людей!
   – Нанять!
   – На какие огрызки?
   – Я уже подумал! – Гримкель конунг был воодушевлен уже тем, что мать не разругала его замысел целиком и не объявила его тупым тюленем. – Асвальд ярл так озабочен, где будут стоять его корабли… Мы уведем его корабли и продадим! От нас до кваргов – два дня пути, а уж Рамвальд конунг купит! И там же наймем людей! Кварги любят наниматься!
   – Тогда о нашем деле будет знать весь Морской Путь!
   – А пусть он докажет!
   – Но ведь Асвальд оставит часть людей охранять корабли! – сказала Борглинда, из угла глянув на Гримкеля, и ее глаза блеснули при тусклом свете плошки, как у тролля. Разговор заинтересовал ее больше, чем она ждала. – Он не похож на дурака!
   – Вот и хорошо! – обрадовался Гримкель. В воодушевлении он закрывал глаза на трудности предприятия. – Он нам не доверяет, он обязательно оставит людей охранять корабли, человек пятьдесят, не меньше! Уж пятьдесят мы перебьем, да хотя бы во сне! Вот он уже и лишился четверти войска! Ты права, мать, – он приведет обратно из Медного Леса человек двадцать!
   Йорунн не ответила, размышляя, и некоторое время в девичьей висела тишина, только Свейн сонно посапывал.
   – Не очень-то честным все это выглядит! – сказала Борглинда. – Ты же давал клятвы и его конунгу, и ему… Только сегодня, на пиру.
   – Я обещал ему гостеприимство и безопасность под моим кровом! – возразил Гримкель. – А это все будет не под нашим кровом. Безопасности в Медном Лесу я ему не обещал!
   – Ты обещал ему дружбу и помощь, а не обман и предательство! – не сдавалась Борглинда. Ее юное сердце не мирилось с подлостью в любом виде и еще не умело жертвовать честью ради пользы дела. – Это бесчестно!
   – Честь – удовольствие сильных людей! – наставительно ответил нынешний конунг квиттов. – Со слабого того же не спросишь. Нам сейчас честь не по средствам. Нам нужно делать дело, а не сочинять саги о подвигах!
   Борглинда насупилась. Да уж, какие тут подвиги! У нее осталось одно крашеное платье – вот это, зеленое, с коричневой и желтой полосами. В остальных ходят дочери фьяллей – для последней дани пришлось выгребать все из сундуков. У нее почти не осталось украшений – жена того болтливого барландца наверняка втрое богаче нее, дочери Лейрингов. Но честь… С этим сокровищем Борглинда не хотела расставаться. Вон, заезжие торговцы уважают ее не больше, чем какую-нибудь служанку! Борглинда ощутила новый прилив обиды и с ним всплеск какой-то неясной угрюмой решимости. Пусть торговцы болтают что хотят и подавятся своими языками! Но сама она будет себя уважать! Иначе жить вообще не стоит!
   – Посмотрим, сколько людей они оставят охранять корабли, – сказала наконец Йорунн. – Можно послать к мужу Гудрун. Он даст человек двадцать, если соберет своих людей и бондов… И поговори с Ингвидом. Если он согласится и приведет свою дружину, то и все здешние станут малость посмелее. Но уж тогда, сын мой, не пяться! – Старуха прищурилась и погрозила Гримкелю пальцем. Темная, морщинистая, с блеском глаз под набрякшими веками, в эти мгновения она напоминала Урд, старшую из вещих норн*. – Если дело не слепится, если хоть один из фьяллей уйдет живым и Торбранд Тролль обо всем узнает, он напустит на Квиттинг Хродмара Рябого. А тот только и мечтает сжечь нас, как сжег Прибрежный Дом Фрейвида… И ты пойдешь к нему под бок на пару с Ингвильдой! – бросила она племяннице, заметив упорный, блестящий взгляд Борглинды.
   Девушка отвела глаза. И здесь, с родичами, ее возмущение весит не больше, чем на кухне, с торговцами. Все мерзко, гадко, подло, и сделать ничего нельзя. Вся жизнь такая, как эта девичья – темная и душная, с темными тенями от дрянной плошки с тресковым жиром. Жить не хотелось совсем. Вот только где тот Сигурд, на погребальный костер которого стоило бы взойти?[9]
 
   Перед сном, когда вся посуда была вымыта, Борглинде досталось еще одно дело – пересчитать ковшики и кубки. Самый большой и дорогой кубок, тот самый, из которого пил Асвальд ярл, полагалось запирать в сундук самой Йорунн. Еще бы – ведь это последнее сокровище Лейрингов. Сидя на краю спального помоста перед сундуком, Борглинда рассматривала кубок и тихонько поглаживала кончиками пальцев его бока, покрытые бледной, стершейся позолотой. Он был как сам Квиттинг – старый и видавший лучшие времена. Чашу неведомые мастера отлили в виде широко распахнутой драконьей пасти, ножку образовывало свернутое в несколько колец чешуйчатое тело, а подставкой служил хвост и задние когтистые лапы. В глазах серебряного дракона поблескивали два маленьких, как зернышки, прозрачных белых камешка, при свете огня игравшие всеми цветами радуги. Подобных камней Борглинда не видела никогда и ни у кого больше; говорили, что они единственные на свете. Это очень старый кубок, его раздобыл где-то еще Бергвид Нос, прадед Халькеля Бычьего Глаза…
   Этот кубок называли почему-то Драконом Памяти, хотя Халькель и любил повторять, что он чаще отшибает память, чем прибавляет. Рассказывали, что кубок происходит из наследства дракона Фафнира. Умом Борглинда понимала, что едва ли это правда, но душой верила, как в детстве, потому что верить в это было очень приятно. Из Дракона Памяти всегда пил глава рода. А отец Халькеля, Арнвальд Щит, незадолго до смерти заказал к этому кубку двенадцать маленьких – точно таких же, но вдвое меньше и с золотыми лапками. На пирах их подавали мужчинам Лейрингов. Всегда находилось больше двенадцати, и право пить из них следовало заслужить. Их звали малыми дракончиками. Маленьких дракончиков забрали фьялли прямо на том пиру, который был после заключения мира. А Дракона Памяти Торбранд конунг оставил – тот выглядел старым и тусклым, позолоты почти не видно. И руна «науд» на дне, хранящая от яда, почти сгладилась, ее едва разглядишь.
   Видели бы они, Бергвид Нос и Арнвальд Щит, что здесь происходит! Да они в Валхалле под столы лезут от стыда за своих потомков, глядя, как квитты сжимают кулаки под плащами, не смея возмутиться вслух… Что они проиграли свою свободу, что они должны терпеть унижения, бедность… Борглинда жмурилась от стыда, точно предки заглядывали ей в глаза и гневно хмурились: как смели вы растерять все созданное нашим трудом, завоеванное нашей кровью, нашей жизнью! Чем мы хуже других, хуже тех же фьяллей? Ведь они всегда были беднее нас! Их меньше, так почему же дань платим мы, а не они? У какого еще племени столько железа, столько рыбы, столько ячменя и ржи, столько золота в горах! Мы только добываем его кое-как и не можем справиться сами с собой!
   Борглинда осторожно опустила кубок в сундук. Пусть хотя бы он не видит нынешних «подвигов». Куда бы спрятаться от стыда ей самой! Сегодня она сама поднесла Дракона Памяти Асвальду ярлу и пожелала ему мира и благополучия. Она сама пообещала ему дружбу их рода. И если род нарушит обещание, то она будет виновата больше всех.
   Опустив крышку сундука, Борглинда стала прилаживать висячий замок к петлям. Еще одна такая дань – и он уже не понадобится. Можно будет подарить его фьяллям – у них-то теперь есть что хранить под замками!
   Но все же это гнусно! Борглинда с силой защелкнула дужку замка и сама вздрогнула от резкого железного звука – будто дикий зверь лязгнул зубами прямо над ухом. Он где-то здесь, этот подлый зверь, волк лжи и предательства. Подлость – оружие слабых. Так, Гримкель конунг? Один фьялльский ярл пропадет в горах, потом второй, который пойдет его искать… Потом сам Торбранд конунг. И квитты опять никому не платят дань! Как все хорошо!
   Как бы не так! Борглинда стиснула кулаки на коленях. Она была достаточно умна, а опыт собственной недолгой жизни научил ее не доверять сладким надеждам. Гримкель конунг – несчастливый человек. Даже подлости ему не удаются. Все кончится тем, что двадцать фьяллей разобьют двести квиттов и увезут вместе с железом головы вождей. И разорят в отместку Острый мыс, чтобы тут осталось пустое место. И трава вырастет на месте домов, кусты прорастут между обугленными бревнами…
   Борглинда зажмурилась. Она так ясно представила себе это, даже не картину разрушения, а ощущение пустоты, смерти там, где недавно царила жизнь. Синяя зимняя ночь, гладкие груды нетронутого снега, закрывшего развалины домов… Будущее казалось безнадежным.
   Не в силах больше сидеть под грузом этой тоски, Борглинда встала и пошла из девичьей, бессмысленно вертя в руках ключ от сундука. Ей хотелось хоть немного простора, движения и воздуха, хоть один глоток!
   На дворе был поздний осенний вечер. Все небо затянули темно-серые, с синеватым отливом тучи, только на западе висела неширокая багряно-розовая полоска, маленькая, робкая. Она точно сама удивлялась, как ее занесло в это железное царство и почему тупые и тяжелые облака до сих пор не задавили ее. Если полоска не врет, завтра будет ясный день…
   Ветер нес запах загнивающей листвы и морской воды. Было слышно, как по каменным плитам, выступающим из земли, с шорохом катятся сухие листья. Борглинда вертела в руках ключ, и ей нестерпимо хотелось домой. Так легко было представить, что за спиной у нее не это сборище всякой швали, а прежний дом Лейрингов. Тот дом, в каком она жила маленькой – с отцом, с дядьками, братьями, с кучей всякой родни и гостей. Конечно, Йорунн и тогда ворчала по всякому поводу и без повода, Далла и Мальфрид вечно бранились, Гудрун ссорила братьев и поклонников, а отец, Халькель, на пирах напивался и так безбожно хвастал, что мать краснела и даже Борглинде делалось стыдно. Но все же это был их дом, усадьба Лейрингов. Его прозвали Вороньим Гнездом, но с ним считался даже конунг. А теперь даже тот фьялль, Асвальд ярл, больше хозяин здесь, чем они…
   Кто-то тронул ее за плечо. Борглинда вздрогнула и отшатнулась.
   – Да не бойся, это я! – сказал смутно знакомый голос. Фигура показалась чужой, но по белеющей в темноте светловолосой голове она узнала того парня-барландца, что рассказывал «сам ты не покойник». Грам… Гельд.
   Борглинда перевела дух и нервно засмеялась, подавляя стыд и досаду. Подумать только! Девушка из рода Лейрингов на пороге своего собственного родного дома боится любого шороха, точно в темном лесу!
   – Это ты! – небрежно сказала она. Сердце билось, и ей было неловко, точно чужак мог как-то увидеть ее безрадостные и унизительные мысли. – Что ты тут бродишь? Отхожее место вон там, за углом справа.
   – Не беспокойся, прекрасная дева, это строение я умею находить в любой усадьбе, – ответил барландец, и было слышно, что он улыбается. – А ты не туда ли собралась? Давай я тебя провожу. Мало ли что…
   – Ну, да! Придумал укромное темное место! – Борглинда вспомнила слова обиженного вандра. – Нет уж, Фрейр* лживых саг! У себя дома я сама найду дорогу куда мне надо!
   – Ты обиделась? – уже без смеха, встревоженно спросил Гельд. – Я не хотел. Ты помнишь, что про укромное место вообще сказал не я? Не считай меня неучтивым дураком, я знаю, что можно говорить служанкам, а что родственницам конунга. Мне не пришло бы в голову…
   – Ах, иные служанки сейчас счастливее, чем родственницы конунга! – перебила его Борглинда. – Я бы лучше была служанкой где-нибудь подальше, чтобы не видеть ни конунгов, ни фьяллей!
   – Зря ты так. – Гельд прислонился плечом к стене, как будто устраивался для долгой беседы.
   Он держался так просто, без надменности и без заискивания, будто говорил с собственной сестрой. Сам голос его вызывал доверие, и Борглинда слушала, чувствуя невольную благодарность хоть к одному живому человеку, который расположен с ней поговорить.
   – У всех свои несчастья, – говорил он, держа в руке деревянный стаканчик с игральными костями и слегка им потряхивая. – У нас прошлой зимой был мор, из каждых пяти человек двое умерло. А у грюннингов два сына старого конунга делят власть: обходят страну каждый со своим войском, требуют от тингов* признания и убивают тех, кто успел признать другого. А у вандров вообще нет конунгов – у них пятнадцать или двадцать штук херсиров*, и каждый вроде конунга в своей округе. Они только и делают, что ходят войной на соседей. Так что тихое место… Разве что Эльденланд. И то там, говорят, из земли брызжет огонь. Не знаю, может, врут. Я, кстати, туда собираюсь. Не хочешь со мной?
   Борглинда криво улыбнулась, стараясь сдержать слезы. Рассказ о несчастьях чужих племен ничуть ее не утешил, наоборот. Эта тьма заливает весь мир! На всей земле нет спокойного места. Поедем со мной! Смеется, что ли? Куда она может отсюда уехать?
   – Тебе хорошо, – ответила она наконец, слыша, что от сдержанных слез голос стал густым и неровным. Проклятый! – Ты куда хочешь, туда и едешь. А я тут… как коза на веревке. И все жду, что со мной будет. Йорунн все грозится… У меня было три сестры! Где они все?
   – Ну, ладно! – Гельд тоже услышал, что она едва не плачет.
   Неожиданно он подвинулся к ней, обнял за плечи и хотел прижать к груди, как обиженного ребенка, но Борглинда вырвалась и отстранилась. Вот еще!
   – Все в конце концов может выйти не так плохо! – продолжал Гельд. – Когда-нибудь все устраивается. Жизнь, понимаешь ли, как река: даже если ее завалит камнями, она все равно пробьет себе дорогу. По капельке, по ручейку… Каждый человек хочет жить, и каждый в отдельности делает все, чтобы выжить. И в итоге общими усилиями жизнь налаживается. Видела когда-нибудь муравейник?
   – Тебе хорошо говорить! – повторила Борглинда. Слезы наконец отступили, голос стал обычным, и она горячо продолжала: – Жизнь налаживается, если ее налаживать. А если каждый рушит собственный муравейник, тащит на себя все иголки… И лучшее, что может сделать, – забиться в щель и ждать! И повторять, что честь – богатство сильных! А слабым, дескать, все прощается! Прощается даже перебить во сне людей, которым клялся в дружбе, и… Копать могилу самому себе! Только так все и выходит! Все хуже и хуже!
   – Вот оно что! – тихо и значительно протянул Гельд. – Копать могилу… Ты хочешь сказать, что твой родич конунг… Он прямо сегодня собирается их перебить?
   Борглинда молчала, не зная, проговорилась ли и чем это грозит.
   – Понимаешь ли, у меня тут два сундука с цветным сукном, там даже шелк есть, и все это очень дорого нам обошлось, почти всю прошлогоднюю выручку вложили, – словно стараясь оправдать свой вопрос, опять заговорил Гельд. – И если ночью будет пожар… Я уже насчет крашеного льна сторговался – мне тут один вандр дает золотое обручье за тысячу локтей, а это, знаешь ли, хорошая цена… Мне будет жалко, если мои сундуки сгорят. А эти фьялли такие упрямые парни – ни за что не дадут себя убить просто так.
   – Не беспокойся, – снисходительно ответила Борглинда. Пусть хоть весь свет знает! Ей все равно! – Их будут убивать не тут, а в Медном Лесу на обратном пути. Так что когда Торбранд Тролль приплывет сюда мстить за своих людей, ты и твое сукно, то есть ты и твое обручье, уже будете в Эльденланде. Попутного тебе ветра! Смотри не обожгись, когда из земли плюнет огнем.
   – Спасибо! – учтиво поблагодарил Гельд. – Я привезу тебе оттуда маленького тролля с длинными ушами, в корзинке.
   – Буду ждать и смотреть в море! – пообещала Борглинда и ушла в дом.
   Ей вдруг стало очень холодно. Руки совсем застыли, пока она там стояла возле порога. Кто-нибудь увидит, как она с ним болтает – и завтра вся усадьба заговорит про «укромное темное место». Ну и пусть говорят! Чтоб им всем провалиться!
 
   Гельд вернулся в спальный покой, задумчиво покачивая в руке деревянный стаканчик с игральными костями. То, что он узнал во время случайной беседы с девушкой, заслуживало того, чтобы подумать как следует. Разнородные постояльцы усадьбы уже спали, и он ступал осторожно, стараясь не задеть широкие спальные помосты вдоль стен. Сыроватые поленья в очаге дымили, после свежего воздуха двора тут казалось нестерпимо душно.
   – Явился наконец! – Бьёрн Точило, товарищ Гельда по торговой поездке, приподнял голову. – А я уж думал, ты хочешь выиграть у того толстяка весь корабль, а у нас гребцов не хватит… Ты чего такой мрачный? Проигрался?
   Гельд молча покачал головой и тоже присел. Бьёрна Точило он помнил столько же, сколько себя, поскольку еще воспитатель Гельда, Альв Попрыгун, владел с ним на половинных началах еще предыдущим «Кабаном». Бьёрну было не то пятьдесят, не то шестьдесят лет (он сам не знал толком), но на покой еще не собирался, на здоровье не жаловался и даже не научился пока предсказывать погоду по нытью костей. На его макушке светилась лысина, но окружал ее довольно густой лес пегих волос, полутемных-полуседых. Черты лица у него были крупными, кожа загорелой и темной, зубов не хватало, а небольшие глаза быстро уставали и щурились. Гельд отлично ладил со своим беспокойным, но сговорчивым спутником. Бьёрн относился к нему почти как к сыну, и Гельд не возражал, поскольку отца у него не имелось вообще.