Дворецкая Елизавета. Щит побережья, кн. 2: Блуждающий огонь

* * *

   Утром назначенного дня, собираясь ехать на поле тинга, Брендольв чувствовал себя собранным, решительным и немного возбужденным, как перед битвой. Всю жизнь он верил только в то, что видел своими глазами, но сегодня тайное внутреннее чувство твердило ему, что произойдет что-то особенное, незабываемое и неповторимое, значительное и даже ужасное. Но даже если бы он знал, что его поджидает сам мерзкий и жадный Фафнир, Брендольв только обрадовался бы. Сколько можно метаться от одного конунга к другому, заниматься пустяками, от безделья бросаться на каждого встречного… который, ко всему прочему, оказывается сыном конунга слэттов! Но мысли о Хеймире Брендольву не доставляли удовольствия, и он старался сосредоточиться на главном. А главным было то, что Стюрмир конунг ждет войска, и он, Брендольв сын Гудмода, должен это войско ему привести. Вот это – дело, достойное настоящего мужчины. А все остальное – ерунда.
   Вид поля тинга, заполненного вооруженными людьми, порадовал Брендольва. Только здесь собралось не меньше полутысячи человек, а ведь каждый хёльд взял далеко не всю дружину! И многие незнатные люди, бонды, рыбаки, торговцы, что сейчас еще занимаются своими делами, оставят их и пойдут в бой, если… когда тинг примет это решение.
   Брендольв сам на себя сердился за эту оговорку, допущенную хотя бы в мыслях. Не если, а именно когда! Тинг Квиттингского Востока примет такое решение, потому что другого и быть не может! Конунг должен получить порядочное войско, и он его получит! Брендольв стискивал зубы, точно сжимал в кулак свою силу, точно ему прямо сейчас предстояло бежать куда-то – головой на стену. Квитты должны драться и победить! Хватит отступать! Напрягаясь, он хотел вот так же напрячь все силы своего племени, которые почему-то утекали, как вода в песок. Хватит отдавать свою землю племени глупого Тора с его дурацким молотом! Стюрмир конунг… Брендольв гнал прочь воспоминания о том, как сам разуверился было в Стюрмире, и эти сомнения сейчас его не смущали. Где-то в самой глубине сознания саднила крошечная заноза, но Брендольв не привык заглядывать в себя глубоко. Он хотел иметь достойного конунга, и он его имел. Он хотел верить, что Стюрмир поведет его и подобных ему в победоносную битву, и верил.
   Но что-то все же мешало ему чувствовать уверенность. Что-то крылось в переглядывании, перешептывании, в приглушенных восклицаниях, которыми провожали его собравшиеся на тинг, пока он ехал по каменистой тропе от морского берега; что-то крылось в той готовности, с какой люди расступались и давали ему дорогу, чтобы, пропустив его вперед, тут же поглядеть ему вслед и подтолкнуть соседа локтем. Гляди ж ты… Поехал… Да, тот самый, кого конунг прислал… Ну, да, сын Гудмода Горячего, а вы его разве не видали? Ну, он самый, что к Вильмунду первым побежал… Видно, и обратно вернулся тоже первый… Послушаем, что скажет… Да уж слышали мы, слышали, какие там дела творятся… Как Стюрмир конунг-то делами распоряжается… Как к нему пойдешь, так голову держи обоими руками… Ну, обеими, я ж тебе не скальд…
   Уверенно, как имеющий право на всеобщее внимание, Брендольв подъехал к Холму Ворона, где на жертвеннике уже горел огонь. В стороне стоял черный бычок, предназначенный Отцу Богов. Вокруг жертвенника толпились люди: самые знатные из приехавших, Хельги хёвдинг с родичами. При виде него Брендольв насмешливо дернул ртом: верный своему обычаю, хёвдинг притащил на поле тинга не только дружину, но и женщин, даже ту толстую служанку, что почему-то носит прозвище Валькирия-С-Поленом, как-то так. Брендольв не прислушивался к болтовне челяди.
   Что-то крылось в той торопливости, с какой Хельги хёвдинг поздоровался в Брендольвом и сразу отвернулся, погруженный в разговор с Торхаллем Синицей. Даг, стоявший позади отца, только кивнул и отвел глаза.
   Но сильнее всего существование Брендольва отравлял Хеймир сын Хильмира. С непринужденным достоинством, точно имел полное право и здесь править рулем, он стоял возле самого хёвдинга и слегка похлопывал прутиком по башмаку. Его невозмутимый вид вдруг наполнил Брендольва такой досадой, что он едва заставил себя ответить на учтивое приветствие. Сын Хильмира конунга был главной надеждой квиттов, но что-то говорило Брендольву: это – враг.
   Маленькая Хельга сделала движение, будто хотела подойти к Брендольву, но осталась на месте и только глядела на него широко открытыми глазами, и во взгляде ее отражались грусть и сожаление.
   Она еще ничего не знала о грядущих переменах в собственной судьбе. Хельги хёвдинг поделился вчерашними новостями с матерью и с Дагом, но сообщить о предложении Хеймира самой Хельге у него пока не хватило духу. Хёвдинг помнил, как она когда-то радовалась обручению и как грустила сначала во время разлуки с женихом. Думая, что она сильно привязана к Брендольву, Хельги хёвдинг пока не мог решиться пожертвовать ее счастьем ради общей пользы.
   А Хельга ждала чего-то страшного, чего-то такого, что поломает непрочный покой всех ее близких. При взгляде на жертвенник она начинала дрожать и судорожно обхватывала себя за плечи. Ворон невидимо присутствовал здесь, но теперь лицо его было сурово. Сейчас в нем жил Один – властный, неумолимый Отец Павших, слуху которого сладки звуки битвы… Образ войны витал в воздухе, носился над головами; где-то рядом зрел перелом в событиях. Общее напряжение день ото дня нарастало, и Хельга ощущала его так сильно, что у нее кружилась голова. И где-то рядом мерещилась гулкая черная пропасть, путь в Нифльхель.
   – Старик идет! – невнятно бормотала Атла. – Старик догоняет! Уже почти догнал!
   И Хельга знала, о ком та говорит. Безжалостный Бог Битв, растоптавший Квиттингский Север, уже почти занес ногу и над Хравнефьордом. «А ты можешь заступиться за нас?» – сам собой всплыл в ее мыслях призыв, обращенный к Ворону. Глядя в дым жертвенника, Хельга напряженно ловила слухом ответ. Но дух побережья молчал.
   Хельги хёвдинг не хотел долго тянуть. Обычно он любил тинг, любил оживление и людское движение под холмом, но сейчас ему хотелось кончить все как можно скорее. То, что предстояло сделать, слишком отягчало его совесть, но разум настаивал, и Хельги держал в уме одно: воля тинга есть воля богов. Ни у него, ни у самого конунга нет ни права, ни сил толкнуть всех этих людей в битву, если они этого не хотят.
   – Вы знаете, добрые люди, молодые и старые, свободные и рабы, зачем я созвал вас сюда в неурочное время! – заговорил хёвдинг, поднявшись на вершину холма.
   Заполненное людьми поле молчало, только со стороны близкого моря доносился негромкий ровный гул, точно само море тоже пришло на тинг и отвечало голосу человека, которого весь берег зовет своей головой.^[11]
   – Вы знаете, что с самого лета на землю Квиттинга стремятся враги, фьялли, которых ведет их конунг, Торбранд сын Тородда, – продолжал Хельги. – Не нам с вами разбирать, с чего началась эта война и за что конунг фьяллей хочет нам отомстить. Но все мы знаем, что Квиттингский Север уже почти весь разгромлен и захвачен его дружинами, и многие из нас приняли в своих домах беглецов оттуда. И сейчас я вижу этих людей перед собой. Стюрмир конунг, вернувшийся из-за моря, просит Квиттингский Восток дать войско, чтобы биться с фьяллями. И нам нужно сейчас решить, сбудется ли желание конунга.
   Последние его слова стихли. Сейчас должен раздаться общий крик и гром ударов мечами о щиты. Но они не раздались, да никто, даже Брендольв, и не ждал, что они раздадутся. Тишина давила на уши больнее самого жестокого шума, Брендольв ощущал себя подвешенным, и только море победно грохотало за низкими прибрежными холмами, хохотало и ревело, как дракон, учуявший близкую добычу.
   А людское море молчало.
   – Здесь ли тот человек, который привез нам слова конунга? – спросил негромкий старческий голос.
   Все закрутили головами, разыскивая говорившего. Старый Гельдмар хёльд, житель северного пограничья, пробрался вперед и, опираясь на палку, поднялся на склон холма. Даг протянул ему руку и помог встать рядом с хёвдингом.
   – Где этот человек? – спросил Гельдмар хёльд, прищурившись. – Пусть он расскажет нам, что было на Остром мысу. Мы слышали, что Стюрмир конунг не слишком-то хорошо обошелся с войском, которое ему дал западный берег…
   – Это неправда! – крикнул на ходу Брендольв, который еще при первых словах старика стал карабкаться на вершину. Он знал, что ему придется говорить, но толковая речь в уме не связывалась, и он опять положился на удачу, которая однажды спасла его при встрече со Стюрмиром. – Это неправда, что конунг плохо обошелся с Западом! – громко, с вызовом продолжал он, встав рядом с Хельги хёвдингом и даже чуть впереди. – Это западный берег плохо обошелся с конунгом!
   Теперь людское море волновалось прямо перед ним. Брендольв видел почти одни только головы – в шапках, в шлемах, непокрытые, светлые, темные, лысые… И глаза, сотни, тысячи, как казалось, глаз – с надеждой, с вопросом, с недоверием. Эти взгляды пронзали его, ненамеренно ослабляли, потому что каждый уносил частичку его силы. Брендольв не умел защититься от этой невольной ворожбы, которую всегда творит даже доброжелательная толпа, и на миг растерялся. Но тут же вспомнил другую толпу – на Остром мысу, перед воротами святилища, – и растерянность была изгнана яростью.
   – Фрейвид Огниво, хёвдинг западного побережья, предал Стюрмира конунга! – гневно воскликнул Брендольв, точно обвинял каждого здесь. – Он первым предложил назвать конунгом Вильмунда и тем ослабил Квиттинг. Ему хотелось власти, он не мог примириться с возвращением Стюрмира конунга, потому что при нем он имел меньше веса, чем при Вильмунде! И он не желал склониться перед конунгом. За это он был убит! Он – предатель!
   – Постой-ка, ясень копья! – быстро вставил Гельдмар хёльд, едва лишь Брендольв запнулся, чтобы вдохнуть. – Я не знал Фрейвида Огниво и не знаю, был ли он предателем. Но западный берег не мог этого не знать. Если бы люди с запада не верили Фрейвиду, они не пошли бы за ним в войско. А раз они пошли…
   – Значит, он был для них достаточно хорош! – крикнул чей-то густой голос с поля, и народ глухо загудел. – Не конунг дает звание хёвдинга, а тинг, тингу и отнимать его!
   – Откуда мы можем знать, что Стюрмиру конунгу и наш хёвдинг не покажется слишком гордым? – закричало сразу несколько голосов.
   – Он не слишком-то хорошо себя показал! Лучше бы он оставался за морем!
   – Без него не убивали знатных людей!
   – А что с войском? – пытался перекричать всех Гельдмар хёльд. – Войско западного берега осталось или ушло?
   – Да, да! Ушло или осталось?
   Все опять примолкли. Брендольв молчал. Он понял, что этот спор ничего не даст, потому что восточный берег уже все решил. И решил совсем не то, чего ждет Стюрмир конунг, которому так нужна поддержка. Ему, последней надежде Квиттинга, Брендольв должен был привести войско; он отдал бы всю свою кровь, если бы из каждой капли мог сотворить воина. Но этого он не мог. От него требовалось другое: убедить этих людей, каждый из которых так же верил в свою правоту, как и он сам, и так же имел на это право. Как переломить волю этой толпы? Здесь нужны нечеловеческие силы. Они ждут ответа, который станет для них не причиной, но поводом отказать. Брендольв знал, что правдивый ответ погубит его; но разве он мог солгать?
   А волна гнева в душе поднималась все выше; он быстро наливался краской и уже не желал считаться с доводами рассудка.
   – Эти трусы разбежались по своим крысиным норам! – злобно, почти с торжеством выкрикнул Брендольв, с наслаждением чувствуя, что обидные слова ранят и каждого из тех, кто его слышит. – Так им и надо! По волосам и гребень! Видно, они были не лучше своего хёвдинга!
   Теперь зашумело все поле разом. Люди отлично поняли и чувство Брендольва, и брошенное им обвинение.
   – Целый берег – предатели! Так не бывает!
   – Предатель бывает один! А когда много – значит, что-то с самим конунгом не в порядке!
   – Это конунг скорее предатель, если люди ему не верят!
   – Он думал только о своей гордости, а не о Квиттинге!
   – Он продал победу за свою глупую спесь! А мы иди за него умирай! Не пойдем!
   – Не пойдем!
   Брендольв слушал, тяжело дыша от ярости и не находя слов. Какая-то лавина катилась прямо по нему, стучала по плечам, унося в пропасть остатки надежды и стаскивая туда же и его самого. Все рушится; ему хотелось дико закричать, разбить, сломать что-нибудь – переломить стихийную волю этой толпы, называющей себя тингом. Не верилось, что это – все, что поручение конунга окажется невыполненным, надежды – обманутыми, вера в победу – разрушенной. Но что он мог – одинокий и такой маленький против людского моря? Тысячи глаз выпили из него силу и веру, оставили только отчаяние – этого горького питья никто не хотел.
   В бешеном порыве Брендольв оглянулся, выискивая хоть какую-нибудь поддержку. Сейчас он был готов схватиться за всякого сомнительного друга или обрушиться на всякого врага, лишь бы дать выход своим чувствам.
   Позади него стоял Хельги хёвдинг и молчал. Даг тоже молчал, прямой и неподвижный, как клинок. Он уже понял, к чему клонится дело, и мучительное внутреннее чувство разрывало его на две части. Стюрмир конунг, с которым они вместе бились в Волчьих Столбах и с которым простились по-дружески, надеясь и дальше биться вместе против общего врага, стоял перед ним как живой. Совесть, честь, чувство верности другу требовало, чтобы он шел на помощь Стюрмиру. Но что он сможет сделать один? А человеческая река катилась в другую сторону, и Даг не мог встать против ее течения.
   – А ты что молчишь, Хеймир сын Хильмира! – яростно, требовательно крикнул Брендольв, не умом, но чувством угадав, с кого надо спрашивать ответ. – Твой отец обещал дать войско Стюрмиру конунгу! Уж наверное, ты об этом знаешь! Скажи: намерены вы выполнить обещание? Или тоже струсите?
   Хеймир и бровью не повел в ответ на оскорбление, на этот раз высказанное вслух. Голос Брендольва был разорван ветром на клочки и унесен; нечего трудиться собирать.
   Но все же Хеймир шагнул вперед и сделал легкий знак рукой. Посланец Стюрмира больше не стоил особого внимания, а с толпой еще нужно говорить. У малых волн мудрости мало, зато самих их много.
   И толпа замолчала. Сотни глаз смотрели на Хеймира, но и он смотрел на толпу. И каждый в толпе чувствовал, что взгляд этого прямого, высокого, уверенного человека забирает частичку силы, что его величавая фигура незримо растет, поднимается головой под облака, а корнями уходит в глубь нижних миров, что он, как сам Иггдрасиль, объемлет и держит на себе весь мир. И каждый, измученный тревогой за судьбу дома и семьи, уставший от тяжелых ожиданий и раздоров, грозящих общей гибелью, смотрел на него как на вернувшегося бога, который укажет, куда идти. Который пообещает мир и благополучие, и только за это обещание люди пойдут за ним куда угодно.
   – Мой отец, Хильмир конунг, обещал дать квиттам войско, чтобы они могли защитить себя! – не напрягая голоса, начал говорить Хеймир, но его услышали все, и каждая душа ловила его слова, как капли воды при жажде. – И он не отступит от своих обещаний. Но помогать стоит тому, кто сам помогает себе. Есть поговорка: никто не спасет обреченного. Стюрмир конунг принес на Квиттинг новый раздор и смерть. Если вы, люди Квиттингского Востока, сочтете его достойным вашего доверия и дадите ему войско – слэтты будут биться вместе с вами. Но если вы не пойдете за ним, то мой отец не пошлет слэттов умирать вместе с конунгом, от которого отвернулась удача. Конунг без людской веры – дерево без корней. Решайте, квитты. Ваша судьба в ваших руках.
   И снова наступила тишина, но это была другая тишина. Каждому из собравшихся льстило, что сам конунг слэттов устами своего сына как бы советуется с ними, с хёльдами, бондами и рыбаками, но эта честь внушала и ужас. Каждый ощутил себя стоящим на тонкой грани между прошлым и будущим, между двумя разными мирами, каждый из которых был его судьбой. И сейчас будет сделан выбор, которого за тебя не сделает никто. Великие герои древности выращивали свою судьбу сами. Но здесь собрались не герои, а люди, которые хотели жить и каждый из которых имел на это право.
   – Неужели вы покажете себя трусами! – ясно и зло в общей тишине выкрикнул Брендольв, обводя глазами молчащее поле тинга. Он тоже ощутил качание весов и бросал на свою чашечку последнее, что у него было: презрение. – Слэтты хотят вас купить, и вы ради них предадите своего конунга! Хотите быть рабами конунга слэттов!
   – Мы не хотим быть рабами чужой злой судьбы! – сдержанно и сурово ответил ему Гельдмар хёльд. Хёвдинг по-прежнему молчал, и этот старик, когда-то бывший воином, а теперь немощный и хромой, вдруг стал общим голосом тинга. – Если у конунга злая судьба – зачем нам гибнуть вместе с ним? Мы не хотим, чтобы о нас складывали саги. У нас – дома и семьи. Мы хотим защитить их. И если ты, – старик обратился прямо к Хеймиру, больше не глядя на Брендольва, – от имени твоего отца поклянешься дать войско, чтобы оно вместе с нами защитило наш берег, то мы пойдем с тобой.
   Он сказал именно так – «пойдем с тобой», хотя Хеймир вовсе не звал кого-то за собой. Но все знали, что это так, что он – их новый предводитель, которого они сами уже выбрали, выбрав в нем свою судьбу.
   – Трусы! Предатели! – яростно крикнул Брендольв, уже зная, что это бесполезно, и стремясь хоть чуть-чуть облегчить душу. – Вы предали конунга, вы предали всех квиттов! Дрожите за свои норы, за свои шкуры! Вам дела нет, что север разгромлен, что запад и юг…
   Толпа загудела, сначала сдержанно, потом все громче: она сделала выбор, она была едина и сильна, и одиночка больше не имел права осыпать людей оскорблениями, которые уже ничего не решают. Но Брендольв яростно кричал, не заботясь, слушает ли его хоть кто-нибудь, и не зная, что его слова больнее всего ранят именно того человека, который в душе соглашался с ним, но молчал, уважая право правды большинства, – его бывшего лучшего друга, стоявшего в шаге позади.
   – Нет, вас поманили хвостом от селедки, вы и разбежались! Как хотите! – выкрикивал Брендольв, желая одновременно и раздавить эту подлую толпу силой своего презрения, и убраться от нее подальше, как от навозной кучи. – Сидите дома, трусливые крысы! Сидите! Если никто из вас не хочет драться и умереть, как пристало мужчинам, – я пойду один! Я никого не зову за собой! И если понадобится, я один буду драться за весь Квиттингский Восток! И за тебя! – Брендольв обернулся к молчащему, красному и потному Хельги хёвдингу. – Хёвдинг! Ты достойная глава всех этих людишек! Понятно, почему они тебя выбрали – ты такой же трус, как они! Забудь, о чем мы там договаривались – я не буду твоим родичем! Я разрываю обручение! И твой меч…
   Брендольв рванул свой меч, как будто хотел сорвать и бросить под ноги хёвдингу, когда-то его подарившему. Но ведь это был меч Стюрмира конунга, которому Брендольв так верно служил.
   При первом слове «трус» Даг стремительно шагнул вперед, схватившись за меч; Хельга так же стремительно рванулась к брату и обхватила его обеими руками. Едва ли маленькая Хельга сумела бы удержать своего брата, но Даг ощутил не столько силу ее рук, сколько душевный порыв – не допустить, удержать. И он остановился, поверх ее головы глядя на Брендольва, отныне ставшего его кровным врагом. А Брендольв об этом и не думал – в его лице горело безумие берсерка, который оторвался от земли и больше не живет по ее законам.
   – Бери теперь в зятья… хоть тролля! – бросил Брендольв напоследок хёвдингу, хотел плюнуть, но даже на это простое дело у него не хватило дыхания. Тогда он просто повернулся и резкими злыми шагами прошел через лихорадочно раздавшуюся толпу к краю поля, где оставил коня.
   Поле тинга провожало его, как камешек, катящийся в пропасть. Он оторвался от них, чтобы больше никогда не быть с ними. Повинуясь упрямому рассудку, он пошел искать свою честь, которая не терпела измены. Он не мог иначе. Но и они, оставшиеся, тоже иначе не могли.
   – Я слышал вашу волю, и боги Асгарда слышали ее, – спокойно произнес Хеймир, и тут же все лица обернулись к нему. – Я обещаю, что Хильмир конунг будет отстаивать вашу землю от фьяллей так, как если бы она была его собственной. А чтобы вы верили мне, мы можем скрепить уговор союзом. Если будет на то воля Хельги хёвдинга, – Хеймир посмотрел на Хельги, – и воля Квиттингского Востока, – Хеймир окинул взглядом толпу, – то я хотел бы взять в жены дочь Хельги хёвдинга. Ведь все слышали: прежний жених сам отказался от нее. Я сумею лучше оценить ее род и достоинства.
   Хельга тихо ахнула и тут же прижала ладони ко рту. Никто на нее не смотрел, даже новый жених, а ей показалось, что она проваливается, что весь холм с ней и со всеми, кто рядом, медленно и плавно погружается в тишину нижних миров. Где текут темные реки и громадный змей подгрызает корни Мирового Ясеня… Где все завтра будет уже не так, как вчера… Где она умрет и возродится совсем по-иному… Она любила Ворона и хотела быть с ним в его многоголосом мире; она хотела любить Брендольва и жить с ним среди людей. Она мучилась необходимостью сделать выбор и не могла, поскольку оба эти мира имели на нее права и властно тянули к себе. Хельга уже привыкла к этому противоречию, но сейчас у нее было такое чувство, что у нее под ногами треснул лед и вертлявая льдина гонит ее по стремительной и бурной реке – куда? Хеймир сын Хильмира казался чем-то средним, неопределенным.
   – Не думаю, что Хельги хёвдинг откажет такому знатному жениху! – сказал тем временем Гельдмар хёльд. – Но для прочного союза этого брака мало. Ведь это ты возьмешь у нас залог, а в нашей верности тебе и так сомневаться не приходится. Что ты предложишь нам?
   Хельга с ужасом и надеждой посмотрела на Хеймира, трепеща от мысли: а вдруг он откажется? А вдруг ему нечего предложить, и тогда ничего этого не будет? И она останется с тем, к чему уже привыкла?
   Толпа тоже ждала в настороженном молчании, стремясь получше закрепить взаимную зависимость и не желая попасть в полную власть нового вожака.
   Хеймир несколько мгновений помедлил, его взгляд стал сосредоточеннее и острее. Требование квиттов справедливо, а торговаться не время. Сейчас нужно бросать на свою чашу весов уверенной и щедрой рукой, притом – настоящее полновесное серебро.
   – Если бы моя сестра Альвборг не была уже выдана замуж, я предложил бы ее руку Хельги хёвдингу, – сказал он наконец. – Но у нее есть дочь. Девочке сейчас семь лет. Если Хельги хёвдинг согласится взять ее на воспитание, то она будет прислана к нему сразу после моей свадьбы с его дочерью. Пусть Отец Богов слышит меня!
   И тогда тинг восточного берега дружно грянул мечами о щиты.
   А Хеймир сын Хильмира поднял голову. Высоко в небе плавно кружил черный ворон, посланник Одина. Повелитель Битв одобрил то, что здесь совершилось.

Глава 5

   Где-то вдали выли волки. Весенний вечер только начинался, до темноты оставалось еще далеко, но посланцы Одина уже давали о себе знать. Все окрестные леса, казалось, были полны ими. Привлеченные ветром, несущим сильный запах крови, они собирались на жертвенный пир Отца Ратей.
   Битва Конунгов завершилась. Всю долину между берегом моря и горами Медного Леса, где столкнулись войска Стюрмира Метельного Великана и Торбранда Погубителя Обетов, усеивали мертвые тела. Фьялли и квитты вперемешку лежали друг на друге, мертвый на умирающем, знатный хёльд, с рождения мечтавший о воинской славе, на вчерашнем рыбаке, которого «ратная стрела»* извлекла из дома, а другая, боевая, уложила навеки.
   Впрочем, фьялли собирали своих. Поле битвы осталось за ними, остатки войска Стюрмира отступили назад на юг и рассеялись по лесам. Несколько ярлов с дружинами преследовали беглецов, но Торбранд конунг строго приказал не увлекаться и к ночи вернуться назад. Войско фьяллей тоже понесло потери, и оставшихся в глубине чужой земли могли спасти только порядок и собранность. Пока же люди Торбранда ходили по полю, искали и перевязывали раненых товарищей, убитых собирали и укладывали рядами поодаль. Посланные в лес уже готовили огромные погребальные костры. Кое-кто из фьяллей между делом шарил по трупам, собирал хорошее оружие, дорогие пояса, гривны* и обручья. Это волкам и воронам ни к чему…
   Асвальд сын Кольбейна остановился над кучей неподвижных тел. Его внимание привлек длинный, хороший меч с серебряной волчьей головой на рукояти. Сталь хорошая, грязная, правда, с засохшей кровью, но без зазубрин. А судя по двум мертвым фьяллям, лежавшим рядом, по изрубленным в щепки щитам и прорванным кольчугам, меч выдержал немалые испытания. Асвальд наклонился, проверил, не теплится ли в ком-то из двоих жизнь. Увы, сегодня вечером они сядут за столы в Валхалле. Хорошо, что лица незнакомые. Никто из знавших злоязычного Асвальда Сутулого не мог и предположить, как сильно он не любит видеть среди мертвых знакомые лица. Каждый, кого ты знал, уносит отсюда и часть тебя самого.
   Махнув рукой товарищам, собиравшим трупы, Асвальд перевел взгляд на меч.