Страница:
Марина Дяченко, Сергей Дяченко
Ключ от Королевства
Глава 1
ОБЕРОН
Все началось в ноябре, темным дождливым вечером. Вернее, это был еще не совсем вечер — всего каких-нибудь пять часов! Летом в такое время еще можно загорать. А тут — темнотища, холод, и с неба сыплется не то морось, не то снежная крупа.
А у меня за плечами — тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и еще я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.
И я решила подъехать домой на троллейбусе.
Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные — люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошел троллейбус — набитый, как бочка с селедками.
В троллейбусе был скандал.
Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами — может, они обидели эту тетку, или тетка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тетка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:
— Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!
У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.
А эта тетка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть ее за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я — от горшка два вершка.
Вся толпа от этой тетки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…
Мне расхотелось ее трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:
— Нельзя так злиться. Нельзя!
И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.
И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тетка перестала кричать: глаза у нее раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с нее сдернули черное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…
Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь — две остановки.
Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тетки? Она же не на меня кричала?
С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней — одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идет.
Сперва почувствовала — что-то не в порядке. Оглянулась раз — идет. Два — идет, не отстает.
Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…
Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.
Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Еще не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?
Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь — вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?
К тому времени у меня плечи устали — сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.
И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придет мама и, если меня не будет, закатит скандал.
С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?
Может, подождать маму у гастронома на углу?
И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого еще уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождем потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?
Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведет глаза и пройдет мимо — так нет же, смотрит прямо на меня!
— Чего надо, дядя? — спросила я довольно грубо. А как с ним еще прикажете разговаривать?
Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:
— Поговорить надо.
От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дернет куда-то — я еле на ногах устояла. А может, и шлепнулась бы, если бы он меня не держал.
А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колесами — плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.
Этот дядька меня отпустил.
— Пойдем? — говорит.
Я поправила рюкзак — он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?
И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чем не бывало, домой, а он со мной — шаг в шаг. Не отстает. Молчит.
Я не выдержала.
— Ну говорите, — говорю.
— Что?
— Говорите. Начинайте.
— Да я не знаю, с чего начать…
Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», — это полемический прием, другими словами, вранье. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…
А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?
— Тогда зачем вы за мной… идете?
— Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.
— А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!
И я на него покосилась — снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно — чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.
— Ну, — заговорил он снова, — если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.
— Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, — пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я ее со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.
— Скажи, пожалуйста… а что ты сделала на остановке?
У меня опять мурашки по спине побежали.
— Когда? На какой остановке?
— С женщиной, которая кричала.
— Я ничего не сделала. Я просто ей сказала, что так нельзя. И ушла. А вы видели, что ли?
— Я видел… Ты ей не просто сказала. Иначе бы она еще хуже разоралась бы. Ты не просто сказала — ты сделала.Осознанно? Или случайно?
— Случайно, — сказала я. — И ничего я не делала. Я ее пальцем не коснулась. Если вы видели, то вы и должны…
— Погоди. Ты ее коснулась не руками.
— А чем же?
И я начала смеяться. Не потому, что мне сделалось смешно, — боже упаси, у меня зуб на зуб не попадал. Просто надо же было показать этому человеку, что я его не боюсь и все его домыслы — ерунда на постном масле.
— Ты меня испугалась?
Опять он очень честно спросил. И честно удивился. А как же: в темноте увязывается за девчонкой здоровенный мужик, бородатый, почти старый. Называется Обероном. Задает дурацкие вопросы. И еще удивляется, что мне чуть-чуть не по себе.
— Не бойся, — сказал он. — Я же не затем, чтобы тебя ругать. Наоборот, я давно ищу кого-нибудь похожего на тебя. Который умеет то, что ты сделала сегодня на остановке.
— Да я ничего не умею! Это было случайно, понимаете? Мне просто… всегда плохо, когда кто-то орет, ссорится. Я хотела, чтобы она замолчала!
Я запнулась. Выходило так, что я оправдываюсь. А с какой стати?
Мы шли все медленнее и медленнее и наконец остановились перед витриной гастронома. Налево, во двор, второй подъезд, восьмой этаж; только я ни за что не пошла бы туда со странным дядькой на хвосте. Дураков нет.
— Ты бы хотела попасть в Королевство?
— В Англию, что ли?
— Почему в Англию?
— Потому что Великобритания — Соединенное Королевство.
— Нет. Не в Англию. В Королевство.
— Нет, спасибо. Лучше вы сами.
— Ладно. — Он не обиделся. — Я тебе дам одну вещь. Когда решишься — бросишь ее на землю. Я буду ждать.
И сунул мне теплый шарик в ладонь.
— Ну, до свидания…
Он уходил по улице, все дальше и дальше, а я смотрела ему вслед. Надо же убедиться, что он в самом деле ушел и не сможет за мной погнаться.
Огляделась — не следит ли кто-нибудь еще?
Нырнула во двор. Взлетела по лестнице в парадное. Бегом проскочила в лифт.
И там уже разжала ладонь.
На другой день у меня было особенное настроение с самого утра. Пускай не выспалась, пускай скандал случился ни свет ни заря: за столом Петька кидался кашей в Димку, а Димка бил ложкой Петьку по голове. Я отвесила подзатыльники обоим, чтобы не орали. Пришла мама и отвесила подзатыльник уже мне — потому что я, видите ли, взрослая и должна следить за порядком, а не драться. Я схватила бутерброд со стола и так, с бутербродом в одной руке и рюкзаком в другой, выскочила на лестничную площадку. Поставила рюкзак на перила, сунула руку в карман куртки…
Он был стеклянный и немного светился изнутри. Внутри шарика стекло колыхалось, как студень, и в этом студне плавал ключ — с виду медный, с зелеными пятнышками на бородке, он замирал, когда я прямо на него смотрела. А когда я отводила взгляд и косилась исподтишка — он начинал медленно поворачиваться и мерцать, как далекая звездочка.
Ключ от Королевства.
Я будто разделилась надвое: одна моя половина прекрасно понимала, что шарик — просто красивый сувенир, а вчерашний дядечка — в лучшем случае мирный сумасшедший.
Но у меня было особенное настроение с самого утра. Потому что вторая половина уже вовсю играла в Королевство. Где зубчатые скалы, замок на горе и лес вокруг. Потому что невозможно всерьез принимать этот ноябрь, этот дождь и вечную темень. Можно же верить во что-то красивое…
Я мечтала три урока подряд. На перемене между третьим и четвертым заявилась в столовую — и наскочила там на трех идиоток из десятого «Б».
— А кто это такой? — очень громко спросила Зайцева у Лозовой. — Почему эта девочка из второго класса пришла в столовую на взрослой перемене? Время малышей — между вторым и третьим уроком. Я права?
Лозовая заржала. Хворостенко захихикала, Эта Хворостенко живет в нашем подъезде и, когда встречает меня в лифте, смотрит в сторону — просто не замечает. А когда рядом Зайцева — проходу не дает, все ищет, к чему прикопаться. Это проверено.
— Девочка, девочка, в каком ты классе?
Зайцева знает, в каком я классе. Ей просто кажется очень смешным, что я маленького роста. Ей кажется это настолько забавным, что она всякий раз придумывает новенькую шутку — все на ту же нестареющую тему.
А я расту. Я почти каждый день отмечаю свой рост на дверном косяке. Я в самом деле становлюсь больше, просто мои одноклассники растут тоже, и у них получается быстрее…
— Девочка, а девочка, а может, ты карлик?
У меня в руке был стакан с яблочным соком. Р-раз — и Зайцева оказалась мокрой с головы до ног: и лицо, и пиджак, и волосы.
— Ах ты, гадина!
Я не успела отскочить. Мокрая Зайцева заехала мне кулаком по физиономии, так что в глазах на секунду стало светло-светло. Лозовая вцепилась в волосы — хорошо, что у меня короткие волосы, не так-то просто удержать…
Я запустила в Зайцеву стаканом. Стакан отлетел от ее живота и разбился на полу; полетели в разные стороны осколки.
Хворостенко заверещала.
Кто-то налетел и вцепился в меня сзади; я, не глядя, лягнула каблуком.
Оказалось, это биологичка.
— Если тебя обидели словесно — ну так и отвечай словесно! Что это за дикость — жидкостью в лицо?! Что это за хамство — драться? Ты посмотри на себя! От горшка два вершка, а агрессивная, как уголовник!
Завучиха возвышалась передо мной, будто айсберг — меньшая часть над столом, большая — невидимая, под столом на стуле. Завучихе легко и просто сказать мне, что я — от горшка два вершка. А если я скажу ей, что она — жирная корова…
Ой, что будет!
Или хуже все равно уже ничего не будет? И можно спокойно сказать, что думаешь?
В этот момент завучиха меня ненавидела. Не за яблочный сок, и не за разбитый стакан, и даже не за синяк на ноге биологички. Она готова была меня убить за все плохое, что было в ее жизни. Как вчерашняя тетка ненавидела цыганчат — не за то, что они грязные и попрошайки, а за то, что у тетки был тяжелый, серый день — один из многих, и так до самой смерти.
Глядя в поцарапанный линолеум, я снова вспомнила все, что было на остановке. Как я будто отодвинула черную пелену, тетка замолчала, захлопала глазами, лицо ее из остервенелого вдруг стало нормальным, даже добрым…
Может, и с завучихой так получится?
Я подняла глаза.
Нет, не получится. Я поскорее снова потупилась — в пол смотреть безопаснее.
— Ты знаешь, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность?
Мне еще только тринадцать исполнилось. Вон у Зайцевой уголовная ответственность давно наступила — и что?
— Ступай домой — немедленно. Приведи мать — немедленно.
— Она на работе.
— Значит, ступай на работу… Или я сама к ней пойду!
Было еще светло. Еще даже уроки не закончились.
Зайцева, Лозовая и Хворостенко преспокойно сидели на какой-нибудь географии и перемигивались со своими мальчишками. Героини.
Мой рюкзак остался в учительской. И даже лучше: не надо таскать на спине такую тяжесть.
Я села на скамейку возле школьных ворот. Идти к маме на работу — полное безумие. Во-первых, у себя в конторе она всегда занята, ей даже звонить можно только в крайнем случае. Во-вторых…
Я даже не стала додумывать эту мысль до конца. А просто вытащила из кармана куртки стеклянный шарик с плавающим ключом.
Теперь он не казался волшебным. И все особенное настроение, которое было у меня с утра, испарилось. Ключ от Королевства… вот вам ключ от Королевства, в Королевстве город…
Идите вы все в баню со своими сказками!
Я со злостью размахнулась и забросила шарик в кусты.
Надо было пойти вчера с этим дядькой. Пусть бы он оказался маньяком, заманил меня в лес и убил. И сегодня завучиха, вместо того чтобы шипеть на меня, трагическим голосом объявила бы на школьном собрании о моей смерти. И целый месяц в школе только и было бы разговоров, что обо мне — какая я была, в сущности, неплохая девчонка…
Я рассмеялась. И опять не потому, что мне было смешно, — а потому, что это самая глупая малышовая мысль: пусть я умру, и они все попляшут. Детский сад, честное слово. Почему я должна умирать? Из-за Зайцевой?
Мне стало жалко шарик. Все-таки он был прикольный. Его можно подарить Петьке и Димке… Правда, они из-за него подерутся. Ладно, можно объявить между ними соревнование: кто будет лучше себя вести — тому дам шарик ненадолго поиграть.
Вот так примерно размышляя, я поднялась со скамейки, подошла к голым кустам и, наклонившись, стала высматривать на земле шарик.
Шарика не нашлось — в раздражении я очень далеко его зашвырнула. Но кусты были не особенно густые, поэтому я, присев на корточки, потихоньку в них залезла.
Шарика не было. Я посмотрела направо и налево; на земле, голой и гладкой, имелся фантик от конфеты и размокший окурок. Куда же, елки-палки, я его забросила?
И я продвинулась еще немного вперед. Кусты уже должны были закончиться — за ними газон, где летом водятся кузнечики. Может быть, шарик на газоне?
Я полезла вперед, как медведь сквозь чащу. Газона не было! Я обернулась — дорожка тоже скрылась за сплетенными ветками. Куда ни посмотришь — кусты, кусты, кусты…
Тогда я выпрямилась. Был, конечно, риск, что меня увидят из окна учительской, и тогда ко всем моим провинностям прибавится еще и «разорение зеленых насаждений»…
Я огляделась вокруг — и почти сразу тихо заорала.
А у меня за плечами — тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и еще я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.
И я решила подъехать домой на троллейбусе.
Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные — люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошел троллейбус — набитый, как бочка с селедками.
В троллейбусе был скандал.
Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами — может, они обидели эту тетку, или тетка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тетка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:
— Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!
У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.
А эта тетка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть ее за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я — от горшка два вершка.
Вся толпа от этой тетки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…
Мне расхотелось ее трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:
— Нельзя так злиться. Нельзя!
И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.
И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тетка перестала кричать: глаза у нее раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с нее сдернули черное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…
Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь — две остановки.
Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тетки? Она же не на меня кричала?
С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней — одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идет.
Сперва почувствовала — что-то не в порядке. Оглянулась раз — идет. Два — идет, не отстает.
Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…
Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.
Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Еще не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?
Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь — вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?
К тому времени у меня плечи устали — сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.
И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придет мама и, если меня не будет, закатит скандал.
С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?
Может, подождать маму у гастронома на углу?
И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого еще уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождем потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?
Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведет глаза и пройдет мимо — так нет же, смотрит прямо на меня!
— Чего надо, дядя? — спросила я довольно грубо. А как с ним еще прикажете разговаривать?
Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:
— Поговорить надо.
От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дернет куда-то — я еле на ногах устояла. А может, и шлепнулась бы, если бы он меня не держал.
А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колесами — плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.
Этот дядька меня отпустил.
— Пойдем? — говорит.
Я поправила рюкзак — он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?
И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чем не бывало, домой, а он со мной — шаг в шаг. Не отстает. Молчит.
Я не выдержала.
— Ну говорите, — говорю.
— Что?
— Говорите. Начинайте.
— Да я не знаю, с чего начать…
Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», — это полемический прием, другими словами, вранье. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…
А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?
— Тогда зачем вы за мной… идете?
— Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.
— А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!
И я на него покосилась — снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно — чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.
— Ну, — заговорил он снова, — если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.
— Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, — пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я ее со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.
— Скажи, пожалуйста… а что ты сделала на остановке?
У меня опять мурашки по спине побежали.
— Когда? На какой остановке?
— С женщиной, которая кричала.
— Я ничего не сделала. Я просто ей сказала, что так нельзя. И ушла. А вы видели, что ли?
— Я видел… Ты ей не просто сказала. Иначе бы она еще хуже разоралась бы. Ты не просто сказала — ты сделала.Осознанно? Или случайно?
— Случайно, — сказала я. — И ничего я не делала. Я ее пальцем не коснулась. Если вы видели, то вы и должны…
— Погоди. Ты ее коснулась не руками.
— А чем же?
И я начала смеяться. Не потому, что мне сделалось смешно, — боже упаси, у меня зуб на зуб не попадал. Просто надо же было показать этому человеку, что я его не боюсь и все его домыслы — ерунда на постном масле.
— Ты меня испугалась?
Опять он очень честно спросил. И честно удивился. А как же: в темноте увязывается за девчонкой здоровенный мужик, бородатый, почти старый. Называется Обероном. Задает дурацкие вопросы. И еще удивляется, что мне чуть-чуть не по себе.
— Не бойся, — сказал он. — Я же не затем, чтобы тебя ругать. Наоборот, я давно ищу кого-нибудь похожего на тебя. Который умеет то, что ты сделала сегодня на остановке.
— Да я ничего не умею! Это было случайно, понимаете? Мне просто… всегда плохо, когда кто-то орет, ссорится. Я хотела, чтобы она замолчала!
Я запнулась. Выходило так, что я оправдываюсь. А с какой стати?
Мы шли все медленнее и медленнее и наконец остановились перед витриной гастронома. Налево, во двор, второй подъезд, восьмой этаж; только я ни за что не пошла бы туда со странным дядькой на хвосте. Дураков нет.
— Ты бы хотела попасть в Королевство?
— В Англию, что ли?
— Почему в Англию?
— Потому что Великобритания — Соединенное Королевство.
— Нет. Не в Англию. В Королевство.
— Нет, спасибо. Лучше вы сами.
— Ладно. — Он не обиделся. — Я тебе дам одну вещь. Когда решишься — бросишь ее на землю. Я буду ждать.
И сунул мне теплый шарик в ладонь.
— Ну, до свидания…
Он уходил по улице, все дальше и дальше, а я смотрела ему вслед. Надо же убедиться, что он в самом деле ушел и не сможет за мной погнаться.
Огляделась — не следит ли кто-нибудь еще?
Нырнула во двор. Взлетела по лестнице в парадное. Бегом проскочила в лифт.
И там уже разжала ладонь.
На другой день у меня было особенное настроение с самого утра. Пускай не выспалась, пускай скандал случился ни свет ни заря: за столом Петька кидался кашей в Димку, а Димка бил ложкой Петьку по голове. Я отвесила подзатыльники обоим, чтобы не орали. Пришла мама и отвесила подзатыльник уже мне — потому что я, видите ли, взрослая и должна следить за порядком, а не драться. Я схватила бутерброд со стола и так, с бутербродом в одной руке и рюкзаком в другой, выскочила на лестничную площадку. Поставила рюкзак на перила, сунула руку в карман куртки…
Он был стеклянный и немного светился изнутри. Внутри шарика стекло колыхалось, как студень, и в этом студне плавал ключ — с виду медный, с зелеными пятнышками на бородке, он замирал, когда я прямо на него смотрела. А когда я отводила взгляд и косилась исподтишка — он начинал медленно поворачиваться и мерцать, как далекая звездочка.
Ключ от Королевства.
Я будто разделилась надвое: одна моя половина прекрасно понимала, что шарик — просто красивый сувенир, а вчерашний дядечка — в лучшем случае мирный сумасшедший.
Но у меня было особенное настроение с самого утра. Потому что вторая половина уже вовсю играла в Королевство. Где зубчатые скалы, замок на горе и лес вокруг. Потому что невозможно всерьез принимать этот ноябрь, этот дождь и вечную темень. Можно же верить во что-то красивое…
Я мечтала три урока подряд. На перемене между третьим и четвертым заявилась в столовую — и наскочила там на трех идиоток из десятого «Б».
— А кто это такой? — очень громко спросила Зайцева у Лозовой. — Почему эта девочка из второго класса пришла в столовую на взрослой перемене? Время малышей — между вторым и третьим уроком. Я права?
Лозовая заржала. Хворостенко захихикала, Эта Хворостенко живет в нашем подъезде и, когда встречает меня в лифте, смотрит в сторону — просто не замечает. А когда рядом Зайцева — проходу не дает, все ищет, к чему прикопаться. Это проверено.
— Девочка, девочка, в каком ты классе?
Зайцева знает, в каком я классе. Ей просто кажется очень смешным, что я маленького роста. Ей кажется это настолько забавным, что она всякий раз придумывает новенькую шутку — все на ту же нестареющую тему.
А я расту. Я почти каждый день отмечаю свой рост на дверном косяке. Я в самом деле становлюсь больше, просто мои одноклассники растут тоже, и у них получается быстрее…
— Девочка, а девочка, а может, ты карлик?
У меня в руке был стакан с яблочным соком. Р-раз — и Зайцева оказалась мокрой с головы до ног: и лицо, и пиджак, и волосы.
— Ах ты, гадина!
Я не успела отскочить. Мокрая Зайцева заехала мне кулаком по физиономии, так что в глазах на секунду стало светло-светло. Лозовая вцепилась в волосы — хорошо, что у меня короткие волосы, не так-то просто удержать…
Я запустила в Зайцеву стаканом. Стакан отлетел от ее живота и разбился на полу; полетели в разные стороны осколки.
Хворостенко заверещала.
Кто-то налетел и вцепился в меня сзади; я, не глядя, лягнула каблуком.
Оказалось, это биологичка.
— Если тебя обидели словесно — ну так и отвечай словесно! Что это за дикость — жидкостью в лицо?! Что это за хамство — драться? Ты посмотри на себя! От горшка два вершка, а агрессивная, как уголовник!
Завучиха возвышалась передо мной, будто айсберг — меньшая часть над столом, большая — невидимая, под столом на стуле. Завучихе легко и просто сказать мне, что я — от горшка два вершка. А если я скажу ей, что она — жирная корова…
Ой, что будет!
Или хуже все равно уже ничего не будет? И можно спокойно сказать, что думаешь?
В этот момент завучиха меня ненавидела. Не за яблочный сок, и не за разбитый стакан, и даже не за синяк на ноге биологички. Она готова была меня убить за все плохое, что было в ее жизни. Как вчерашняя тетка ненавидела цыганчат — не за то, что они грязные и попрошайки, а за то, что у тетки был тяжелый, серый день — один из многих, и так до самой смерти.
Глядя в поцарапанный линолеум, я снова вспомнила все, что было на остановке. Как я будто отодвинула черную пелену, тетка замолчала, захлопала глазами, лицо ее из остервенелого вдруг стало нормальным, даже добрым…
Может, и с завучихой так получится?
Я подняла глаза.
Нет, не получится. Я поскорее снова потупилась — в пол смотреть безопаснее.
— Ты знаешь, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность?
Мне еще только тринадцать исполнилось. Вон у Зайцевой уголовная ответственность давно наступила — и что?
— Ступай домой — немедленно. Приведи мать — немедленно.
— Она на работе.
— Значит, ступай на работу… Или я сама к ней пойду!
Было еще светло. Еще даже уроки не закончились.
Зайцева, Лозовая и Хворостенко преспокойно сидели на какой-нибудь географии и перемигивались со своими мальчишками. Героини.
Мой рюкзак остался в учительской. И даже лучше: не надо таскать на спине такую тяжесть.
Я села на скамейку возле школьных ворот. Идти к маме на работу — полное безумие. Во-первых, у себя в конторе она всегда занята, ей даже звонить можно только в крайнем случае. Во-вторых…
Я даже не стала додумывать эту мысль до конца. А просто вытащила из кармана куртки стеклянный шарик с плавающим ключом.
Теперь он не казался волшебным. И все особенное настроение, которое было у меня с утра, испарилось. Ключ от Королевства… вот вам ключ от Королевства, в Королевстве город…
Идите вы все в баню со своими сказками!
Я со злостью размахнулась и забросила шарик в кусты.
Надо было пойти вчера с этим дядькой. Пусть бы он оказался маньяком, заманил меня в лес и убил. И сегодня завучиха, вместо того чтобы шипеть на меня, трагическим голосом объявила бы на школьном собрании о моей смерти. И целый месяц в школе только и было бы разговоров, что обо мне — какая я была, в сущности, неплохая девчонка…
Я рассмеялась. И опять не потому, что мне было смешно, — а потому, что это самая глупая малышовая мысль: пусть я умру, и они все попляшут. Детский сад, честное слово. Почему я должна умирать? Из-за Зайцевой?
Мне стало жалко шарик. Все-таки он был прикольный. Его можно подарить Петьке и Димке… Правда, они из-за него подерутся. Ладно, можно объявить между ними соревнование: кто будет лучше себя вести — тому дам шарик ненадолго поиграть.
Вот так примерно размышляя, я поднялась со скамейки, подошла к голым кустам и, наклонившись, стала высматривать на земле шарик.
Шарика не нашлось — в раздражении я очень далеко его зашвырнула. Но кусты были не особенно густые, поэтому я, присев на корточки, потихоньку в них залезла.
Шарика не было. Я посмотрела направо и налево; на земле, голой и гладкой, имелся фантик от конфеты и размокший окурок. Куда же, елки-палки, я его забросила?
И я продвинулась еще немного вперед. Кусты уже должны были закончиться — за ними газон, где летом водятся кузнечики. Может быть, шарик на газоне?
Я полезла вперед, как медведь сквозь чащу. Газона не было! Я обернулась — дорожка тоже скрылась за сплетенными ветками. Куда ни посмотришь — кусты, кусты, кусты…
Тогда я выпрямилась. Был, конечно, риск, что меня увидят из окна учительской, и тогда ко всем моим провинностям прибавится еще и «разорение зеленых насаждений»…
Я огляделась вокруг — и почти сразу тихо заорала.
Глава 2
АУДИЕНЦИЯ
— Вот, ваша милость, мальчишка забрался в королевский сад. Наша вина, недоглядели. Хотя, лопни мои глаза, как он пролез? Изгородь вроде цела…
«Ваша милость» был высокий старик, одетый в черное. Глядя на него, я поняла, что наша завучиха — милейшей души женщина и красавица к тому же.
Тот, что меня поймал, и сейчас еще держал мои руки заломленными за спину. В жизни никто со мной так не обращался — даже Зайцева.
— Пусти!
— Ишь ты, еще дергается. Так вам его оставить, ваша милость? Или уж по-простому, отодрать кнутом да отпустить?
Я задергалась сильнее, но мужичок так крутанул мне локти, что пришлось успокоиться.
— Не выйдет по-простому, — сказала «милость» скрипучим, как ржавые петли, голосом. — Мальчишка-то непростой, издали видать… А ну, говори, стервец, чего тебе в саду надо было?
— Меня пригласили! — О том, что я вообще-то девчонка, страшно было и заикаться. — Мне дали ключ!
— Ключ от сада?
— Ключ от Королевства!
— Вот как? — Крючковатый нос «милости» описал в воздухе сложную фигуру. — Кто?
(Неон? Криптон? Ксенон? Как его звали-то?!)
— Оберон. — Я обрадовалась, что помню его имя.
Хватка того, что держал меня за локти, чуть-чуть ослабла. Видно, Оберона тут знали.
— Врешь, — предположила крючконосая «милость». — Сторож, яблок-то он много натрусить успел?
— Не нужны мне ваши яблоки! Я к ним не прикаса… лся. Я из другого мира, у меня редкие способности, Оберон меня специально пригласил!
— Тронутый мальчонка, — с сочувствием сказал сторож и наконец-то выпустил меня. «Милость» молчала, уставив желтые круглые глаза.
Я посмотрела на свои руки. Остались красные вмятины от пальцев сторожа — наверное, будут синяки. Но все это ерунда по сравнению с кнутом, который мне скоро светит!
— Я говорю правду, — сказала я, стараясь не зареветь.
Вокруг было темно и гулко. Горели факелы, продетые в крепления на стенах. Высокий потолок был закопчен до черноты. Ну где же, где наша милая учительская? Где полки с классными журналами, где наглядные материалы на веревочных петельках?
Какого лешего мне понадобилось в этом проклятом «королевстве»?!
— Я говорю пра… хотите, спросите у Оберона… ну пожалуйста.
— И как, — спросила «милость» после долгого неприятного молчания, — как спросить о тебе, сопляк?
— Скажите, Лена Лапина…
«Милость», кажется, поперхнулась. И я поперхнулась тоже. Я вспомнила, что там, на ноябрьской дождливой улице, Оберон не спросил, как меня зовут! А вздумай спросить — я бы не сказала. Не говорю я своего имени незнакомцам.
— Как есть тронутый, ваша милость, — заступился за меня сторож. — Видно же — не в себе. Давайте, я его кнутом — так, для порядку только… И пусть себе идет…
— Отведи в каземат, — скучным голосом сказала «милость». — Дело непростое.
Я вообще-то люблю животных. И даже мышей и крыс. Но тут их было как-то слишком много, и они вели себя нагло.
Я с ногами залезла на деревянную скамейку, она шаталась и скрипела подо мной, грозя обрушиться. В темнице не было факела, только светилось маленькое окошко. Крысы сновали вдоль стен, и казалось, что пол шевелится. А в дальнем темном углу лежала куча тряпок, от нее вела цепь, как шнур от телевизора, только не к розетке, разумеется, а к большому кольцу в стене. Эта куча лежала так неподвижно, что уже через полчаса напряженного сидения то на корточках, то на коленях мне было совершенно ясно: это истлевший труп предыдущего узника.
Хорошенькие дела творятся в вашем Королевстве!
Хочу домой, мысленно взмолилась я. Хочу в кабинет директора — «на ковер». Хочу скандал с мамой. Пусть орут Петька и Димка, пусть отчим для виду уговаривает маму быть помягче, а на деле еще больше против меня настраивает. Даже если меня отдадут в школу для неисправимых малолетних преступников — хуже, чем в этом подземелье, наверняка не будет…
И когда я шепотом пообещала прилюдно попросить прощения у Зайцевой — заскрипела дверь. От этого скрипа у меня слиплись в комок внутренности и очень захотелось в туалет.
На грязный пол упала полоса света. Крысы неторопливо разошлись по норам — будто для приличия. Некоторые даже не спрятались совсем: там и тут было видно, как торчат из щелей острые усатые морды.
— Выходи, — сказали снаружи.
Кроме одетого в черное старика («его милости»), у входа в темницу обнаружились два стражника в коротких малиновых штанах, в полосатых не то кафтанах, не то камзолах. У них были такие суровые лица, что я совершенно уверилась: ведут меня либо на плаху, либо в камеру пыток.
— Можно в туалет?
— Что?
— Ваша милость, — от отчаяния я решила подлизаться, — можно мне в туалет?
Я не ждала, что мне ответят, но процессия («милость» впереди, я между двух стражников позади) замедлила ход.
— Отведи, — сказал старик усатому стражнику (второй был без усов, зато с бородкой клинышком)
Тот взял меня за плечо — правда, не больно, а так, «для порядку», — и повел по лабиринту коридоров.
Я потихоньку оглядывалась. Бежать тут было некуда — заплутаешь в два счета. Некоторые коридоры походили больше на щели, и стражнику приходилось протискиваться в них боком. Между прочим, мой малый рост и малый вес могли бы сослужить мне службу: на открытом месте кот всегда догонит мышь. А в лабиринте узких ходов — фиг вам!
Правда, стражник наверняка знает этот лабиринт как свои пять пальцев. В отличие от меня.
— Пришли. Смотри не провались.
Он подтолкнул меня к низкой двери и подсветил факелом.
Даже мне пришлось пригнуться — а такие, как он, должны были чуть ли не на четвереньках входить сюда.
Шумела вода. Глухо. Еле слышно. Далеко внизу. Я подождала, пока глаза привыкнут к полумраку…
И это называется туалет?!
Довольно просторная комната, и в центре ее — дыра. Я осторожно, очень осторожно, подошла, заглянула…
Внизу текла речка. Натуральная река — полноводная, как Днепр. А я находилась над ней на высоте, наверное, стоэтажного дома. И вниз уходили отвесные стены — вниз, вниз…
Мне сразу расхотелось пользоваться этим туалетом. Мне вообще всего расхотелось, кроме одного — немедленно заплакать.
— Эй! Ты долго там?
Я выбралась через низкую дверцу, прищурилась от света факела. Пусть уж ведут меня, куда знают. Пусть.
Зал, в который меня втолкнули, оказался величиной с наш стадион, а высотой, наверное, с десятиэтажку — если в ней поломать перегородки между этажами. И в этом зале наконец-то были окна; в окна светило солнце, это был нормальный человеческий свет, даже радостный какой-то — не осенний, не зимний. Лето или поздняя весна.
Посреди зала стоял трон и спинкой почти доставал до потолка. Тот стражник, что водил меня в туалет, наклонил мою голову к полу — небольно, но решительно.
— Благодарю за службу, — послышался голос непонятно откуда. — Теперь оставьте нас.
Затюкали железные каблуки по каменному полу. Чуть слышно хлопнула дверь. И стало тихо, а я все смотрела на свои ботинки — не решаясь поднять голову.
Кто-то прошел мне навстречу. Остановился рядышком:
— Лена?
Я сначала узнала его голос и только потом отважилась на него посмотреть.
…Ну почему, почему он мне сразу не сказал, что он король?!
Даже если не считать золотой короны на голове, мантии из горностая и всего прочего, во что он был одет. У него было такое королевское лицо…
— Здрасьте, — сказала я и заплакала.
— Ты, наверное, случайно вошла, — сказал Оберон. — Иначе бы я тебя встретил.
Он не обращал внимания на мои слезы — будто не замечал их. От этого мне легче было успокоиться.
— Я вообще никуда не входила. Я бросила шарик в кусты… А потом полезла искать…
— Ну, понятно. — Он положил мне руку на плечо. — Извини, что так вышло. У нас есть теперь две возможности: либо я тебя сразу же отправлю домой…
— Да! Да!
— …Либо все равно отправлю домой, только сперва мы с тобой посидим, поговорим, я тебе расскажу…
— Нет! Ничего мне не надо! Только домой!
Он, кажется, огорчился:
— Ты уверена? Я понимаю, ты устала, голодная, но здесь же есть вкусная еда, теплая вода, если ты хочешь помыть руки…
— Я хочу домой, и все.
— Не бойся. Ты в полной безопасности. Я обещал тебя вернуть — и я верну. Один шаг, и ты будешь дома, но все-таки подумай…
Не слушая его больше, я шагнула.
Это был самый длинный шаг в моей жизни.
Я сидела на скамейке у школьных ворот, и все мои проблемы никуда не делись. Рюкзак с книжками и тетрадками — в учительской, мама — на работе, синяк — под глазом и большой скандал — не за горами.
«Ваша милость» был высокий старик, одетый в черное. Глядя на него, я поняла, что наша завучиха — милейшей души женщина и красавица к тому же.
Тот, что меня поймал, и сейчас еще держал мои руки заломленными за спину. В жизни никто со мной так не обращался — даже Зайцева.
— Пусти!
— Ишь ты, еще дергается. Так вам его оставить, ваша милость? Или уж по-простому, отодрать кнутом да отпустить?
Я задергалась сильнее, но мужичок так крутанул мне локти, что пришлось успокоиться.
— Не выйдет по-простому, — сказала «милость» скрипучим, как ржавые петли, голосом. — Мальчишка-то непростой, издали видать… А ну, говори, стервец, чего тебе в саду надо было?
— Меня пригласили! — О том, что я вообще-то девчонка, страшно было и заикаться. — Мне дали ключ!
— Ключ от сада?
— Ключ от Королевства!
— Вот как? — Крючковатый нос «милости» описал в воздухе сложную фигуру. — Кто?
(Неон? Криптон? Ксенон? Как его звали-то?!)
— Оберон. — Я обрадовалась, что помню его имя.
Хватка того, что держал меня за локти, чуть-чуть ослабла. Видно, Оберона тут знали.
— Врешь, — предположила крючконосая «милость». — Сторож, яблок-то он много натрусить успел?
— Не нужны мне ваши яблоки! Я к ним не прикаса… лся. Я из другого мира, у меня редкие способности, Оберон меня специально пригласил!
— Тронутый мальчонка, — с сочувствием сказал сторож и наконец-то выпустил меня. «Милость» молчала, уставив желтые круглые глаза.
Я посмотрела на свои руки. Остались красные вмятины от пальцев сторожа — наверное, будут синяки. Но все это ерунда по сравнению с кнутом, который мне скоро светит!
— Я говорю правду, — сказала я, стараясь не зареветь.
Вокруг было темно и гулко. Горели факелы, продетые в крепления на стенах. Высокий потолок был закопчен до черноты. Ну где же, где наша милая учительская? Где полки с классными журналами, где наглядные материалы на веревочных петельках?
Какого лешего мне понадобилось в этом проклятом «королевстве»?!
— Я говорю пра… хотите, спросите у Оберона… ну пожалуйста.
— И как, — спросила «милость» после долгого неприятного молчания, — как спросить о тебе, сопляк?
— Скажите, Лена Лапина…
«Милость», кажется, поперхнулась. И я поперхнулась тоже. Я вспомнила, что там, на ноябрьской дождливой улице, Оберон не спросил, как меня зовут! А вздумай спросить — я бы не сказала. Не говорю я своего имени незнакомцам.
— Как есть тронутый, ваша милость, — заступился за меня сторож. — Видно же — не в себе. Давайте, я его кнутом — так, для порядку только… И пусть себе идет…
— Отведи в каземат, — скучным голосом сказала «милость». — Дело непростое.
Я вообще-то люблю животных. И даже мышей и крыс. Но тут их было как-то слишком много, и они вели себя нагло.
Я с ногами залезла на деревянную скамейку, она шаталась и скрипела подо мной, грозя обрушиться. В темнице не было факела, только светилось маленькое окошко. Крысы сновали вдоль стен, и казалось, что пол шевелится. А в дальнем темном углу лежала куча тряпок, от нее вела цепь, как шнур от телевизора, только не к розетке, разумеется, а к большому кольцу в стене. Эта куча лежала так неподвижно, что уже через полчаса напряженного сидения то на корточках, то на коленях мне было совершенно ясно: это истлевший труп предыдущего узника.
Хорошенькие дела творятся в вашем Королевстве!
Хочу домой, мысленно взмолилась я. Хочу в кабинет директора — «на ковер». Хочу скандал с мамой. Пусть орут Петька и Димка, пусть отчим для виду уговаривает маму быть помягче, а на деле еще больше против меня настраивает. Даже если меня отдадут в школу для неисправимых малолетних преступников — хуже, чем в этом подземелье, наверняка не будет…
И когда я шепотом пообещала прилюдно попросить прощения у Зайцевой — заскрипела дверь. От этого скрипа у меня слиплись в комок внутренности и очень захотелось в туалет.
На грязный пол упала полоса света. Крысы неторопливо разошлись по норам — будто для приличия. Некоторые даже не спрятались совсем: там и тут было видно, как торчат из щелей острые усатые морды.
— Выходи, — сказали снаружи.
Кроме одетого в черное старика («его милости»), у входа в темницу обнаружились два стражника в коротких малиновых штанах, в полосатых не то кафтанах, не то камзолах. У них были такие суровые лица, что я совершенно уверилась: ведут меня либо на плаху, либо в камеру пыток.
— Можно в туалет?
— Что?
— Ваша милость, — от отчаяния я решила подлизаться, — можно мне в туалет?
Я не ждала, что мне ответят, но процессия («милость» впереди, я между двух стражников позади) замедлила ход.
— Отведи, — сказал старик усатому стражнику (второй был без усов, зато с бородкой клинышком)
Тот взял меня за плечо — правда, не больно, а так, «для порядку», — и повел по лабиринту коридоров.
Я потихоньку оглядывалась. Бежать тут было некуда — заплутаешь в два счета. Некоторые коридоры походили больше на щели, и стражнику приходилось протискиваться в них боком. Между прочим, мой малый рост и малый вес могли бы сослужить мне службу: на открытом месте кот всегда догонит мышь. А в лабиринте узких ходов — фиг вам!
Правда, стражник наверняка знает этот лабиринт как свои пять пальцев. В отличие от меня.
— Пришли. Смотри не провались.
Он подтолкнул меня к низкой двери и подсветил факелом.
Даже мне пришлось пригнуться — а такие, как он, должны были чуть ли не на четвереньках входить сюда.
Шумела вода. Глухо. Еле слышно. Далеко внизу. Я подождала, пока глаза привыкнут к полумраку…
И это называется туалет?!
Довольно просторная комната, и в центре ее — дыра. Я осторожно, очень осторожно, подошла, заглянула…
Внизу текла речка. Натуральная река — полноводная, как Днепр. А я находилась над ней на высоте, наверное, стоэтажного дома. И вниз уходили отвесные стены — вниз, вниз…
Мне сразу расхотелось пользоваться этим туалетом. Мне вообще всего расхотелось, кроме одного — немедленно заплакать.
— Эй! Ты долго там?
Я выбралась через низкую дверцу, прищурилась от света факела. Пусть уж ведут меня, куда знают. Пусть.
Зал, в который меня втолкнули, оказался величиной с наш стадион, а высотой, наверное, с десятиэтажку — если в ней поломать перегородки между этажами. И в этом зале наконец-то были окна; в окна светило солнце, это был нормальный человеческий свет, даже радостный какой-то — не осенний, не зимний. Лето или поздняя весна.
Посреди зала стоял трон и спинкой почти доставал до потолка. Тот стражник, что водил меня в туалет, наклонил мою голову к полу — небольно, но решительно.
— Благодарю за службу, — послышался голос непонятно откуда. — Теперь оставьте нас.
Затюкали железные каблуки по каменному полу. Чуть слышно хлопнула дверь. И стало тихо, а я все смотрела на свои ботинки — не решаясь поднять голову.
Кто-то прошел мне навстречу. Остановился рядышком:
— Лена?
Я сначала узнала его голос и только потом отважилась на него посмотреть.
…Ну почему, почему он мне сразу не сказал, что он король?!
Даже если не считать золотой короны на голове, мантии из горностая и всего прочего, во что он был одет. У него было такое королевское лицо…
— Здрасьте, — сказала я и заплакала.
— Ты, наверное, случайно вошла, — сказал Оберон. — Иначе бы я тебя встретил.
Он не обращал внимания на мои слезы — будто не замечал их. От этого мне легче было успокоиться.
— Я вообще никуда не входила. Я бросила шарик в кусты… А потом полезла искать…
— Ну, понятно. — Он положил мне руку на плечо. — Извини, что так вышло. У нас есть теперь две возможности: либо я тебя сразу же отправлю домой…
— Да! Да!
— …Либо все равно отправлю домой, только сперва мы с тобой посидим, поговорим, я тебе расскажу…
— Нет! Ничего мне не надо! Только домой!
Он, кажется, огорчился:
— Ты уверена? Я понимаю, ты устала, голодная, но здесь же есть вкусная еда, теплая вода, если ты хочешь помыть руки…
— Я хочу домой, и все.
— Не бойся. Ты в полной безопасности. Я обещал тебя вернуть — и я верну. Один шаг, и ты будешь дома, но все-таки подумай…
Не слушая его больше, я шагнула.
Это был самый длинный шаг в моей жизни.
Я сидела на скамейке у школьных ворот, и все мои проблемы никуда не делись. Рюкзак с книжками и тетрадками — в учительской, мама — на работе, синяк — под глазом и большой скандал — не за горами.
Глава 3
КОРОЛЕВСТВО ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ
Вы можете похвастаться, что у вас есть знакомый король?
А король в золотой короне? В мантии? С аккуратно подстриженной бородой?
А у меня был знакомый король. Был — но я добровольно отказалась от этого знакомства.
Надо ли говорить, как страшно я жалела?
Что мне стоило хотя бы выслушать его? Ведь что-то он хотел же мне предложить? Может, ему нужна была принцесса? Или кто там еще может понадобиться королю — в волшебном-то Королевстве?
А король в золотой короне? В мантии? С аккуратно подстриженной бородой?
А у меня был знакомый король. Был — но я добровольно отказалась от этого знакомства.
Надо ли говорить, как страшно я жалела?
Что мне стоило хотя бы выслушать его? Ведь что-то он хотел же мне предложить? Может, ему нужна была принцесса? Или кто там еще может понадобиться королю — в волшебном-то Королевстве?