Марина и Сергей Дяченко
Скрут
Пролог
…Травы больше не было. Была измочаленная, мягкая, влажная подстилка, но девочка предпочла бы сплошной ковер из крапивы. У нее на босых пятках – чужая кровь…
Злобный человек в железной одежде хотел остановить их, но ее провожатый что-то негромко сказал – и человек отступил с поклоном.
– …Не испугаешься?
Много-много черных птиц. Отрешенно бродят женщины; провожатый сказал, что каждая из них заплатила злому железному человеку золотую монету. Но женщин мало, потому что те, кто бились здесь, пришли издалека… Их женщины еще думают, что они живы…
– Не смотри, – сказал провожатый. – Я буду смотреть… А ты закрой глаза.
Она закрыла – но так было страшнее. Тогда она стала смотреть вверх – на солнце, по-прежнему тусклое и круглое, как та монета, которую надо заплатить за право ходить среди мертвых…
– Никогда не думал, что буду когда-нибудь искать на поле боя – куклу… Нету ее, малышка. Пойдем.
Девочка молчала. Если бы не он, не ее спаситель – она лежала бы тут тоже. Растоптанная, лежала бы среди этого страха, среди этих перекошенных криком ртов, среди обнаженного мяса, над которым тучей вьются зеленые мухи. А вороны те отлетают, ненадолго, неохотно…
Ветер донес запах костра – не веселый и сытный запах, а тошнотворный, отвратительный, страшный. Я знаю, для чего этот костер, подумала девочка, и ей сделалось дурно.
– …Дурак я, что тебя послушал. Нельзя тебе тут… И не найдем. Тут человека невозможно найти, не то что… Давай, я тебя на плечи возьму…
Девочка молчала.
Кукла Аниса лежала там, где должна была бы лежать сама девочка – прямо посреди поля. Рядом торчал воткнутый в землю меч; девочка отшатнулась. Аниса с ног до головы была черной, кровь пропитала ее насквозь, да так и запеклась. Нарисованное углем лицо стерлось, будто вороны не пощадили и куклу.
– Она мертвая, – сказала девочка, и это были первые ее слова за много часов. – Она тоже мертвая, тоже…
Провожатый сдавил ее руку:
– Да. Но мы живы, малышка. И будем жить долго.
Глава первая
* * *
…Вот и доверяй после этого плохим приметам.
Солнце еще не успело нырнуть за кромку леса – а они уже стояли перед Алтарем, и по молчанию Илазы Игар догадался о множестве вещей. Он понял в том числе, что спутница его, оказывается, никогда не верила до конца в успех их предприятия; тем не менее вот они стоят перед Алтарем, и их Право щедро оплачено пережитым страхом.
Да, господа хорошие, не всем удается достичь заветной цели – и это справедливо. Не будь леса и связанной с ним тайны, не будь этих кровавых и мерзких легенд – и любой дурак являлся бы к святому камню вовсе без уважительной на то надобности: поглазеть, в речку плюнуть, рыбку выудить…
Игар криво усмехнулся. Когда-то, говорят, так и было – пока Алтарь не взбунтовался и не призвал людей к порядку. Теперь сюда приходят только те, кому иначе никак нельзя, для кого это последний шанс… Впрочем, из этих, отчаянных, тоже доходят не все.
Река оказалась широкой и мелкой, Илазе по колено. На дне смутно белели мелкие камушки – а царь-камень, Алтарь, лежал прямо посреди потока и с первого взгляда напомнил Игару огромный непрожаренный блин, бледный такой, неумехой выпеченный; он тихонько хмыкнул. Илаза глянула недоуменно и сердито: что смешного, мол? Алтарь!
Игар сделал серьезное лицо – но нервный смех шел изнутри, раздирая рот к ушам.
– Прости, – выдавил он, пытаясь руками сдержать непослушные губы. – Это… Оно само…
В следующую секунду он уже валялся по траве, сотрясаясь от нервного хохота, а Илаза стояла над ним, плотно сжав рот, и красноречивее всяких слов были ее гневно сверкающие глаза.
Солнце село. Светлого времени осталось всего ничего – и потому приходилось спешить.
От ледяной воды заломило ноги. Не обменявшись ни словом, оба выбрались на плоскую спину священного камня и, не сговариваясь, оглянулись.
Лес подступал к самому берегу. Лес пропустил их и теперь молча ждал диковинного действа; под ревнивым взглядом Илазы юноша вытащил из своего ранца тонкую восковую свечку, пчелиные соты, перепачкавшие медом покрывавшую их тряпицу, короткий кривой ножик с полукруглым лезвием и глиняную фигурку, изображающую быка. Текст подобающих слов записан был на смятой бумажке – Игар не надеялся на свою память, которую даже Отец-Научатель считал «дырявой».
– Великий Алтарь, прими нашу жертву… Освяти наш союз, ибо люди не желают освятить его. Помыслы наши чисты, и нет между нами ни лжи, ни власти, ни денег; клянемся принять твое благословение и сочетаться браком до самой смерти…
Игар говорил неторопливо и веско, как и положено ритуалом – но происходящее казалось ему репетицией или сном, он никак не мог взять в толк, что вот оно, пережитое много раз, вымечтанное и выстраданное свершается, но как-то слишком просто, быстро и буднично.
– …а если один из нас умрет раньше, то другой останется в целомудренном одиночестве. Услышь нас, мы приготовили тебе жертву!
Илаза, молча стоявшая за его спиной, поймала его ладонь, и он почувствовал, что ее рука мелко дрожит.
Полоснуть себя острым лезвием оказалось непросто – Игар всегда боялся крови и боли. Но разрезать палец Илазе оказалось еще сложнее в конце концов она сама взяла из его рук кривой полумесяц-ножик, и ее кровь закапала вслед за кровью Игара – прямо в медовые соты. Глиняный бык неотрывно смотрел на огонь свечи; морду его Игар вымазал медом с примесью крови, а Илаза умастила мужское достоинство быка, любовно изваянное скульптором.
Это еще не жертва. Глиняный бык – всего лишь свидетель.
Небо над их головами медленно гасло; от воды тянуло холодом – но камень казался теплым, все теплее и теплее, свечка трещала и дергала язычком пламени; Игар тоже содрогался. Ему очень хотелось поймать в сумерках плечи Илазы, обнять, защитить и защититься самому – но он знал, что сейчас они не должны касаться друг друга. Ни за что.
Наступила ночь. Свечка прогорела наполовину; над непроницаемо черными кронами близкого леса показался узкий серпик месяца – будто кто-то зашвырнул на небо ритуальный нож. Игар встал.
…Союз, скрепленный, на Алтаре, незыблем. Через несколько часов все женщины мира умрут для Игара, на всем свете останется только Илаза. На всю жизнь. Случись с ней внезапная и безжалостная гибель – Игар не освободится от присяги, он будет вечно одинок, верен мертвой жене…
На мгновение ему сделалось холодно и страшно. Позор – он готов был отступить; одним неловким движением его невеста выдала такую же недостойную слабость. Поймав ее испуганный взгляд, Игар догадался, что и она стыдиться и тоже хочет колебание сокрыть; странное дело, но испуг Илазы помог ему справиться с собственной нерешительностью. Он даже смог ободряюще улыбнуться.
Еще минуту они стояли в темноте, слушая дыхание друг друга, избегая смотреть в глаза. Мысли Игара метались: но он ведь не может жить без Илазы, это так естественно, это не принуждение, а лишь исполнение предначертанного…
Потом Илаза тоже взяла себя в руки. Улыбнулась счастливо и в то же время напряженно:
– Пора…
Игар проглотил комок:
– Когда… Догорит свечка.
Они повернулись друг к другу спинами и шагнули в поток по разные стороны камня. Чтобы оказаться на разных берегах, но не выпустить из виду огонек свечи.
Ледяная вода обжигала ноги, но Игар не чувствовал. Одежда казалась сплошным липким пластырем; он выбрался на берег, стянул с себя все до нитки и на кучу тряпок бросил храмовый знак на цепочке – Алтарь не терпит чужих амулетов. Ему по-прежнему казалось, что это либо сон, либо происходит с кем-то другим – слишком нереально, слишком просто, буднично…
…Алтарь заключает браки, которых никогда не благословили бы люди. Алтарь связывает навек – и тогда людям некуда деваться, они проклинают все и вся, но если королевна сочетается на Алтаре с подпаском, то либо ей до смерти жить в хлеву, либо пастушок станет властелином. Только так. Они выбрали.
Жертвой камню служит кровь, проливаемая девственницей во время первой брачной ночи. Игар не знал точно, должен ли быть и жених невинным тоже – раньше ему не составляло труда уверить себя, что эта тонкость камню безразлична. Теперь же, стоя голышом на берегу ночной речки и до боли глазах всматриваясь в мерцающий огонек, он в ужасе вспомнил ту рыженькую девчонку, которой он сначала заморочил голову беззастенчивым хвастовством, а потом было поздно отступать, а потом она вдоволь насмеялась над его робостью, а потом Отец-Дознаватель, самый страшный на ските человек, наложил такое тяжелое искупление, что у Игара целый месяц глаза лезли на лоб от непосильной работы и ежедневного наказания…
Свечка мигнула и погасла. Содрогаясь, Игар шагнул в воду – что бы там ни было, отступать поздно…
Хотя разве такие мысли уместны сейчас, за минуту до…
…но в этот момент из темноты навстречу ему выступила нагая Илаза, и неподобающие мысли пропали. И всякие мысли пропали. Вовсе.
Надо полагать, лес видывал и не такое. Лес не первую сотню лет стоял над лентой реки, над Алтарем в ее водах – и год за годом храбрые парочки являлись сюда, презрев опасность, и взбирались на брачное ложе из белого камня. Лес видел в темноте, и лес глядел бесстрастно.
Два нагих тела исполняли ритуальный танец. В какой-то момент решительность изменила девушке, и она попыталась вырваться, столкнуть с себя избранника, напряженного, как струна; за века своей жизни лес видывал в том числе девственниц, покидающих Алтарь раньше времени и в панике удирающих на берег. Юноша бормотал что-то успокаивающе-невнятное – слова его терялись за шумом реки, и лес видел капельки пота, выступившие на гибкой узкой спине; случались здесь и беспомощные женихи, униженно умоляющие невест о снисходительности. Нынешние двое оказались ничем не примечательной парой – успокоив девушку, парень возобновил свои ласки, и дыхание его становилось с каждой секундой все глубже и тяжелее. Девственница же не знала, счастье она испытывает или страдание – однако покорилась неизбежному и не пыталась больше отсрочить жертвоприношение.
В небе висели звезды, желтые и крупные, как яблоки. Над рекой стелились ароматы ядовитых ночных цветов; темные ветки простирались высоко над над водой, и, если бы серпик месяца обернулся полнотелой луной, то среди светлых камней на речном дне обнаружились бы темные спины форелей. Юноша застонал сквозь плотно сжатые зубы, девушка забилась от боли, сдерживая крик; по черным кронам прошелся ветер, и в голосе веток послышалось одобрение.
Две звезды, чуть менее яркие и чуть более желтые, непонятным образом очутились на берегу, среди стволов. Обладатель круглых равнодушных глаз смотрел, как вода в реке поднимается, перехлестывает через Алтарь, смывая кровь девственницы – жертва принята… Через мгновение камень вновь поднимется над водой, захлебывающиеся новобрачные снова окажутся на суше, и руки, судорожно вцепившиеся в тело другого, понемногу расслабятся, и эти двое впервые осознают, что таинство свершилось…
Круглые глаза мигнули, и равнодушное выражение оставило их – всего на долю секунды.
…Шли медленно – через каждые десять шагов приходилось валиться в траву и целоваться до умопомрачения, до онемения воспаленных искусанных губ. Игару страстно хотелось бесконечно повторять то, что случилось ночью на камне – но он сдерживал себя, понимая, что Илазе необходим отдых.
Илаза похожа была на человека, сбросившего гору с плеч – просветленная, она то подминала под себя высокую траву с синими россыпями цветов, то набрасывалась на Игара с ласками, то, откинув голову, сама подставляла под ласки пьяное от счастья лицо. Тогда он с наслаждением вдыхал ее запах, запах кожи и нежного пота, речной воды и тонких духов – потому что среди самых необходимых пожитков Илаза прихватила из дому крохотную скляночку, подарок искусного парфюмера. Они возились в траве, как веселые щенки; обратная дорога была сплошь залита солнцем, а предстоящая долгая жизнь казалась всего лишь продолжением этой солнечной дороги, и потому оба ленились размышлять о будущем. Все решится само собой, думал Игар, запуская руку в путаницу из травы и Илазиных волос. Там будет видно…
Хвалясь перед молодой женой и ища применение собственным буйным силам, он прямо по дороге продемонстрировал Илазе несколько прыжков Отца-Разбивателя – «высоких» и «низких», боевых и тренировочных. Никогда в стенах Гнезда ему не удавалось добиться такой легкости и плавности, какие сами собой пришли к нему среди залитого солнцем леса; он жалел, что с ним нет никакого снаряжения – хотя бы легкого ученического «когтя», не говоря уже о замечательных, ни разу Игаром не надеванных «крыльях»… Илаза смеялась, охала и ахала, и он видел, что она не притворяется, а действительно восхищена; в который раз обнимая ее, он подумал, что, окажись Илаза на месте Отца-Разбивателя в Гнезде – и из послушника Игара вышел бы первоклассный боец, а не слабенький, постоянно ошибающийся вечный ученик…
В полдень они долго пировали, разложив на старом пне последние припасы и то и дело соприкасаясь ладонями. Кромсая сухой хлеб, Игар думал о тонких, пропитанных вином пирожных, а белые зубы Илазы жевали, а вожделенные губы двигались им в такт, и острый язычок слизывал прилипшие крошки столь волнующим движением, что Игар забывал о голоде; поймав его взгляд, Илаза улыбалась своей хмельной улыбкой – и крошки с ее губ тут же оказывались во рту у Игара, а недоеденный кусок хлеба падал в траву…
Игару казалось, что он телом ощущает нить, связавшую их навечно. Теперь они стали одним существом, и Илаза живет в нем, как дитя живет в утробе матери. И он тоже совершенно пьян, а ведь уже много дней во рту его не было ни капли вина…
А потом они устали.
Держась за руки, они медленно брели сквозь лес, припрятавший до времени свои ловушки и тайны. Солнце, сопровождавшее их весь день, опускалось за стволы. Трава под ногами поредела, под ней обнаружился песок, в котором утопали и без того натруженные ноги; длинный овраг, на который они ожидали наткнуться гораздо позже, оказался в этом месте слишком глубоким, чтобы через него перебираться. Молодожены двинулись вдоль обрыва, и сил у них оставалось только на то, чтобы обмениваться ободряющими улыбками.
– Птицы не поют, – сообщила Илаза через полчаса пути.
Игар пошутил – достаточно пошло, но Илаза не обиделась.
– Весь день чирикали… – продолжила девушка. – И солнце ведь еще не село.
Игар снова пошутил – на этот раз Илаза шлепнула его пониже спины:
– Придержи язык, если собираешься стать князем!
Он осекся. Илазины слова напомнили о неизбежном завтра. Завтра придется отрабатывать сегодняшнее счастье, доказывать, что достоин его и способен осчастливить женщину дольше, чем на одну ночь и один день…
А самое неприятное – завтра придется искупать провинность перед скитом и Святой Птицей. Птица, он знал, простит, но вот скит… перед Гнездом придется заглаживать. И он еще не знает, как.
– В замок, матери, гонца пошлем, – предположила Илаза, размышлявшая о своем. Игар отрицательно покачал головой:
– Нас притащат на аркане.
Илаза споткнулась. Раздраженно откинула волосы со лба:
– Ерунда. Мать не посмеет… Нас сочетал Алтарь…
Игар молчал. Илаза и сама прекрасно знала цену своим словам споткнувшись еще раз, она тихо выругалась и замолчала тоже.
Нет, даже мать Илазы не решится оспаривать союз, заключенный на Алтаре. Однако ей ничего не стоит запытать самозванца-зятя на глазах новоиспеченной супруги и наказать тем самым обоих, потому что ослушница-дочь проживет остаток жизни во вдовьем платье и под суровым надзором каких-нибудь горных монахинь…
Илаза споткнулась снова. Как показалось Игару – на ровном месте; Илазе показалось то же самое, потому что она раздраженно обернулась, разглядывая узкую тропку:
– Я сумасшедшая, что ли… Будто нитка поперек дороги натянута. Или ноги не ходят?
Игар неожиданно для себя предположил, почему не ходят ноги и что сделать, чтобы они пошли. Илаза покраснела:
– Дурак…
Некоторое время они стояли, обнявшись, но Игар не позволил себе прежней беспечности – осторожно прижимая к себе Илазу, он внимательно изучал ветви над головой, кустарник в стороне от тропинки, темное сплетение веток на дне глубокого оврага; птиц действительно не было ни одной. Где-то в глубине леса протяжно заскрипело дерево – звук походил на зубовный скрежет.
– Игар, – шепотом попросила Илаза. – Давай остановимся. Я устала.
Он приглушенно вздохнул:
– Потерпи… Чуть-чуть. Немножко пройдем еще…
Ему не хотелось останавливаться на ночлег в месте, где по непонятным причинам не осталось ни одной птицы. Высокое облако еще ловило боком прощальный солнечный луч, а на дне оврага давно стоял поздний вечер. Игару подумалось, что ночь является в лес, выползая из оврага.
Они шли все быстрее, потому что смутная тревога овладела и Илазой тоже; овраг никак не думал мельчать и сужаться, а лезть через него в сгущающейся темноте Игару тем более не хотелось. От голода подтягивало живот – Игар с сожалением вспомнил кусок хлеба, оброненный днем на лужайке в разгар любовной игры; не надо было терять хлеб. Голод накладывался на страх надвигающейся ночи, и сочетание от этого выходило премерзкое. Он сам несколько раз спотыкался – кажется, на ровном месте. Будто веревка поперек дороги натянута – а оглянешься, нету никакой веревки, лишь примятая травка да проплешины желтого песка. Да и то разглядеть их становилось все тяжелее…
– Что это? – голос Илазы заставил его вздрогнуть.
Жена его стояла, высоко задрав голову. В кронах над ними колыхалось серое нечто, не различимое в полутьме, похожее больше всего на полотнище, вернее, на ворох полотнищ, в беспорядке развешанных торопливой хозяйкой, только хозяйка эта должна была быть ростом со столетний дуб. С каждым дуновением ветра серое нечто неприятно шевелилось так, наверное, шевелятся под водой волосы утопленника. Там, в сером шевелении, было что-то еще, Игар интуитивно чувствовал, что это обязательно следует разглядеть – но сумерки сгустились настолько, что он лишь напряженно щурил глаза, усугубляя собственное беспокойство.
– Игар… – рука Илаза впилась ему в плечо, и он осознал вдруг, что мал, слаб, щупл, одного роста с Илазой и очень боится.
– Пойдем, – голос его против ожидания не очень-то и дрожал. Нечего бояться, мало ли… Некоторые звери… Вьют себе такие гнезда. Отойдем… подальше и сделаем привал.
Он шел, чувствовал в руке ее ладонь и ухмылялся про себя: «Некоторые звери вьют такие гнезда. Надо записать».
Поздним вечером небо над лесом вдруг осветилось – это медленно падала огонь-звезда, во все времена считавшаяся хорошим знаком. Оба неотрывно смотрели на желтую, как лютик, искру, пока Илаза наконец не спохватилась:
– А желания?! Ты успел загадать?..
Игар усмехнулся многозначительно и хитро:
– У меня теперь на всю жизнь одно только и осталось… Одно желание… Сказать, какое?..
Илаза – хоть не невеста уже, а жена – не выдержала и счастливо покраснела. Впрочем, ожидания ее были обмануты, потому что ночью им не пришлось заниматься любовью.
Сначала к ним на огонек заглянул одинокий волк – оба почти не успели его разглядеть и оба похолодели от ужаса. Не потому, что волк чем-то по-настоящему угрожал им – просто в кровь и плоть обоим въелся животный страх зимних ночей, страх, благодаря которому их предки сумели оставить достаточное число потомков. Волк ушел прежде, чем Игар опомнился и потянулся за горящей головешкой.
А потом, когда они успокоили, расслабились и обнялись, волк подал голос, и волосы зашевелились на Игаровой голове.
Сначала показалось, что кричит человек. Звук был невыносим предсмертный крик истязаемого существа, и раздавался он совсем неподалеку – скорее всего, за оврагом. Игар отродясь не слыхал об опасностях, которые подстерегают в лесу волков и исторгают у них такие жуткие вопли – а волк тем временем кричал, и Игару почему-то вспомнилось серое полотнище в темных кронах. При чем?..
Потом волк умер. Ни Игару, ни Илазе не пришло в голову усомниться в его смерти – крик перешел в хрип и оборвался. На новобрачных обрушилась тишина, потому что в ночном лесу сделалось тихо, как зимой на кладбище.
До утра они не разнимали рук – но не более.
Тронулись в путь на рассвете – как только различимы стали древесные стволы, овраг и тропинка. Обоим хотелось как можно скорее удалиться от места гибели волка, независимо от того, кто или что его убило. Птиц по-прежнему не было – но день вступал в свои права, и с восходом солнце и Игар, и Илаза заметно повеселели.
Целый час они провели в малиннике – и хоть не насытились, но приглушили голод. Игар обрадовался, снова ощутив призыв плоти; этой ночью он не раз и не два задавал себе вопрос, можно ли от внезапного страха лишиться всех мужских желаний. Оказалось – нельзя, едва уходит страх, как желания возвращаются; он уже хотел сказать об этом Илазе но глянул на ее озабоченное лицо и прикусил язык.
Илаза повадилась оборачиваться. Часто, гораздо чаще, чем следовало: она оборачивалась на ходу, через плечо, отчего шаг ее становился неровным и неверным; на то и дело останавливалась и подолгу глядела назад, туда, где пройденная ими тропинка терялась в листве.
– Что? – наконец-то спросил Игар. – Ты что-то потеряла?
Илаза проглотила слюну – он увидел, как дернулась ее шея:
– Ты… Тебе ничего не кажется?
Он тоже обернулся и посмотрел туда, куда за секунду до этого был устремлен Илазин взгляд. Тропинка была пуста; медленно выпрямлялись упругие травинки.
– Мне кажется, – медленно проговорил Игар, – что сегодня ночью мы…
Он пошутил, но Илаза не рассмеялась:
– Игар… А мы можем идти быстрее?
И они почти побежали. Илаза скоро запыхалась, рванула воротник сорочки, раскрыла его чуть не до самой груди; Игар против воли представил, как удобно и тепло запустить руку за распахнутый вырез.
– У нас будет пятеро сыновей, – сообщил он, переводя дыхание, – и дочка по имени…
Илаза споткнулась. Игар подался вперед, чтобы подхватить ее – и в этот момент край оврага под их ногами дрогнул и осел.
– Держись!!
Перед глазами Игара оказались какие-то вырванные с корнем стебли, потом такой же стебель оказался у него в правой руке – а левой он держал за пояс Илазу и вместе с ней стремительно съезжал на дно оврага. Что-то больно стукнуло его по икре; он успел весело крикнуть «Вот и переправились!», когда их спуск перешел в падение – и сразу за этим непонятным образом прекратился. Пояс Илазы выскользнул из Игаровой руки.
Некоторое время он прислушивался к собственным ощущениям. Над головой у него имелось синее небо в переплете ветвей; где-то неподалеку, внизу, мелодично журчал ручей. Он лежал на мягком – а правый рукав, видимо, за что-то зацепился, и руку неприятно тянуло вверх.
– Илаза! – позвал он как можно беззаботнее. Рядом тихонько всхлипнули. Он повернул голову.
Илаза была рядом. Илаза висела невысоко над землей, вернее, над наклонной стенкой оврага, именно висела, опутанная частой полупрозрачной сетью. Не успев ни о чем подумать, Игар кинулся к ней – его движение оказалось бесполезным, он сам тяжело заколыхался в такой же сети; правую руку невыносимо дернуло, он вскрикнул от боли и забился сильнее:
– Илаза! Руку!
Илаза попыталась протянуть руку – мелкие, хрупкие на вид волоконца не желали поддаваться и рвались с неохотой. Игар изо всех сил дернулся – несколько ниточек лопнули и свернулись, как виноградные усы.
Он разозлился. Сетка казалась удивительно противной на ощупь надо будет как следует вымыться в ручье…
Сперва выбраться самому, потом вытащить Илазу. В конце концов, пережечь эти гадкие ниточки или перерезать ножом…
Он вывернул голову. Его дорожный мешок валялся далеко внизу – какой-то узловатый корень перехватил тощие Игаровы пожитки, не дал им скатиться на дно оврага, к ручью. Он не благородный господин, чтобы носить нож на поясе… И он больше не послушник, чтобы носить на поясе знаменитый «коготь». Теперешний его нож – не оружие, а орудие, и место ему – в мешке…
Он плюнул. Плевок пролетел к земле и шлепнулся в палую листву.
– Ига-ар… Вытащи меня, мне… мерзко…
Действительно мерзкое ощущение, подумал Игар. И не только потому, что эта сетка… Паутина, так ее… Липкая. Само ощущение мерзостное человеку не пристало болтаться над землей, как коту в мешке… Как мухе в паутине, дрянь, ну и паучок здесь побывал… Ну и паучок…
Он примерялся – и рванул паутину руками, пытаясь освободить правое плечо. Несколько ниточек снова лопнули; Игар поднатужился, рванул снова, так что больно сделалось мышцам. Правая рука почти освободилась; ободренный, он рванул снова, и снова, и снова…
Он не сразу понял, что выбивается из сил понапрасну. Полупрозрачные ниточки не то срастались, не то постоянно множились; освободив одну руку, Игар сильнее запутывал другую, и все труднее становилось вертеть головой. Стиснув зубы, он решил раскачаться, как маятник, и дотянуться до ближайшей ветки; за весь день это было самое неудачное его решение. Он понял это уже на полпути.
Проклятая сетка множилась от движения. Чем больше Игар раскачивался – тем плотнее его спеленывали тысячи и тысячи почти невидимых нитей, образуя вокруг него плотный серый кокон. Оторвав взгляд от вожделенной ветки и случайно глянув на себя, Игар испугался и закричал.
Его раскачивания превратились в панические метания. Он бился в паутине, а паутина опутывала его все сильнее, но у него не хватало здравого смысла осознать это – захлестнутый паникой, он превратился в орущий кусок мяса. За несколько минут истерики он запутался так, что с трудом мог дышать.