Страница:
Кристофер в полном замешательстве слушал, как мисс Дэвис исполняет «Лунную сонату».
Когда музыка замолкла и Кристофер собрался уходить, хозяйка знаком предложила ему проследовать за ней в будуар для короткой беседы с глазу на глаз.
– Все в полном порядке, – шепнул ему Гарри Фриск, – таков обычай при приеме каждого постояльца. Она спросит, какую религию вы исповедуете, и кое-что расскажет вам о том, что здесь случилось несколько лет назад. Одна парочка повела себя из рук вон плохо… да что там объяснять, вы, наверное, и так понимаете. Чертовски плохо, ну и все такое.
Наверху, в будуаре, миссис Паркинс указала молодому человеку на стул.
– Мистер Кумбе, прежде чем вы уйдете, я должна спросить, являетесь ли вы членом англиканской церкви?
– Моя мать, мадам, была уэслианской методисткой, а отец вырос в англиканской вере. Я в свое время посещал службы в обеих церквах.
– Ах! Ну что же, думаю, этого вполне достаточно. По крайней мepe, вы не атеист и не папист. В подобном случае мы не могли бы вас принять.
– Да, мадам, разумеется.
– В таком случае, мистер Кумбе, я верю, я надеюсь, что ваша нравственность безупречна.
– Прошу прощения, мадам? – переспросил озадаченный Кристофер.
– Иными словами, вы чисты и в поступках, и в мыслях?
– О! Чрезвычайно, миссис Паркинс.
– Это хорошо. Видите ли, мистер Кумбе, женщина в деликатном положении главы этого заведения не может позволить себе быть неосторожной. Будучи вдовой… короче, вы меня понимаете.
– Отлично понимаю. – Это было не совсем так, но неважно.
– Дело вот в чем. По причине того, о чем я вам сказала, я считаю своим долгом познакомить вас с прискорбным событием, которое три года назад имело место под этой самой крышей. Так уж вышло, что я узнала об этом случай и могла бы вовсе не узнать, если бы мне не пришлось среди ночи спуститься на нижнюю площадку. Мистер Кумбе, я понимаю, это крайне неприятно для нас обоих, но я, к ужасу своему, застала двух своих постояльцев, молодого человека и ж… ж… женщину, – она понизила голос до шепота, – во время со… совокупления.
Она откинулась на спинку кресла и стала обмахиваться веером.
– Боже мой, какой ужас, – пробормотал Кристофер.
– Какой позор! Разумеется, их утром же вышвырнули из этого дома. Но я мать трех невинных юных дочерей, трех чистых жемчужин, мистер Кумбе, представьте себе мое состояние.
– Представляю, миссис Паркинс.
– После этого… этого в высшей степени неприятного случая я живу в постоянном страхе, что он может повториться, я боюсь, что и моим собственным девочкам не удастся уберечься от осквернения Мистер Кумбе, могу ли я доверять вам, могу ли быть уверенной в том, что вы не злоупотребите моим доверием?
– Разумеется, мадам, уверяю вас.
– В таком случае я вас больше не задерживаю. Всего доброго и до следующей субботы, добро пожаловать в дом номер семь, Либерти-Холл, мистер Кумбе, к тем, кому можно доверять.
Она сдержанно поклонилась, и Кристофер удалился.
По коридору прохаживался торговец салом.
– Хе! Хе! – Он хитро взглянул на Кристофера. – Побывали в логове дракона? Я пройдусь с вами до конца дороги. Верите в вечерний моцион? Она раскрывала вам семейные тайны, не правда ли? Я так и думал. Не слушайте ни единого ее слова. Такому молодому парню, как вы, развлечься ничего не стоит, конечно, если он того захочет. Ту парочку подловили. Сами виноваты. Никогда не выключали свет. А ведь из-под двери заметно. Сам я предпочитаю темноту. Ха! Ха! Когда-то я умел повеселиться.
Кристофер, скромник по природе, ускорил шаг. Что за неприятный старик.
– Эй, не так быстро. Я уже не молод. Хотя всегда готов поразвлечься. В номере семь мы наведем шума, а? Скверно, что материал некудышный. Все как одна девственницы и давно отцвели. Не по мне. А что скажете вы, молодой проказник? Берта – это другое дело, это то, что надо. С ней стоит заняться делишками. Хоть и холодна как лед. Вся точно мраморная. Может, вам удастся ее растопить, а? Хе! Хе! Только газ не забудьте выключить.
– Доброй ночи, – поспешно сказал Кристофер и перешел на другую сторону улицы, оставив размахивающего зонтом торговца салом на противоположном тротуаре.
Глава третья
Глава четвертая
Когда музыка замолкла и Кристофер собрался уходить, хозяйка знаком предложила ему проследовать за ней в будуар для короткой беседы с глазу на глаз.
– Все в полном порядке, – шепнул ему Гарри Фриск, – таков обычай при приеме каждого постояльца. Она спросит, какую религию вы исповедуете, и кое-что расскажет вам о том, что здесь случилось несколько лет назад. Одна парочка повела себя из рук вон плохо… да что там объяснять, вы, наверное, и так понимаете. Чертовски плохо, ну и все такое.
Наверху, в будуаре, миссис Паркинс указала молодому человеку на стул.
– Мистер Кумбе, прежде чем вы уйдете, я должна спросить, являетесь ли вы членом англиканской церкви?
– Моя мать, мадам, была уэслианской методисткой, а отец вырос в англиканской вере. Я в свое время посещал службы в обеих церквах.
– Ах! Ну что же, думаю, этого вполне достаточно. По крайней мepe, вы не атеист и не папист. В подобном случае мы не могли бы вас принять.
– Да, мадам, разумеется.
– В таком случае, мистер Кумбе, я верю, я надеюсь, что ваша нравственность безупречна.
– Прошу прощения, мадам? – переспросил озадаченный Кристофер.
– Иными словами, вы чисты и в поступках, и в мыслях?
– О! Чрезвычайно, миссис Паркинс.
– Это хорошо. Видите ли, мистер Кумбе, женщина в деликатном положении главы этого заведения не может позволить себе быть неосторожной. Будучи вдовой… короче, вы меня понимаете.
– Отлично понимаю. – Это было не совсем так, но неважно.
– Дело вот в чем. По причине того, о чем я вам сказала, я считаю своим долгом познакомить вас с прискорбным событием, которое три года назад имело место под этой самой крышей. Так уж вышло, что я узнала об этом случай и могла бы вовсе не узнать, если бы мне не пришлось среди ночи спуститься на нижнюю площадку. Мистер Кумбе, я понимаю, это крайне неприятно для нас обоих, но я, к ужасу своему, застала двух своих постояльцев, молодого человека и ж… ж… женщину, – она понизила голос до шепота, – во время со… совокупления.
Она откинулась на спинку кресла и стала обмахиваться веером.
– Боже мой, какой ужас, – пробормотал Кристофер.
– Какой позор! Разумеется, их утром же вышвырнули из этого дома. Но я мать трех невинных юных дочерей, трех чистых жемчужин, мистер Кумбе, представьте себе мое состояние.
– Представляю, миссис Паркинс.
– После этого… этого в высшей степени неприятного случая я живу в постоянном страхе, что он может повториться, я боюсь, что и моим собственным девочкам не удастся уберечься от осквернения Мистер Кумбе, могу ли я доверять вам, могу ли быть уверенной в том, что вы не злоупотребите моим доверием?
– Разумеется, мадам, уверяю вас.
– В таком случае я вас больше не задерживаю. Всего доброго и до следующей субботы, добро пожаловать в дом номер семь, Либерти-Холл, мистер Кумбе, к тем, кому можно доверять.
Она сдержанно поклонилась, и Кристофер удалился.
По коридору прохаживался торговец салом.
– Хе! Хе! – Он хитро взглянул на Кристофера. – Побывали в логове дракона? Я пройдусь с вами до конца дороги. Верите в вечерний моцион? Она раскрывала вам семейные тайны, не правда ли? Я так и думал. Не слушайте ни единого ее слова. Такому молодому парню, как вы, развлечься ничего не стоит, конечно, если он того захочет. Ту парочку подловили. Сами виноваты. Никогда не выключали свет. А ведь из-под двери заметно. Сам я предпочитаю темноту. Ха! Ха! Когда-то я умел повеселиться.
Кристофер, скромник по природе, ускорил шаг. Что за неприятный старик.
– Эй, не так быстро. Я уже не молод. Хотя всегда готов поразвлечься. В номере семь мы наведем шума, а? Скверно, что материал некудышный. Все как одна девственницы и давно отцвели. Не по мне. А что скажете вы, молодой проказник? Берта – это другое дело, это то, что надо. С ней стоит заняться делишками. Хоть и холодна как лед. Вся точно мраморная. Может, вам удастся ее растопить, а? Хе! Хе! Только газ не забудьте выключить.
– Доброй ночи, – поспешно сказал Кристофер и перешел на другую сторону улицы, оставив размахивающего зонтом торговца салом на противоположном тротуаре.
Глава третья
Так Кристофер стал постояльцем пансиона для избранных по адресу: Либерти-Холл, Мэпл-стрит, номер семь, хотя и не обрел там желанной свободы. Слишком много правил и ограничений, показной этикет, и то не так, и в этом недостаток воспитания, и в том достойный сожаления вкус. Он понимал, что не соответствует всем этим требованиям. Питая отвращение к грубой, неотесанной команде «Джанет Кумбе», он тянулся к людям культуры и мысли. И вот он среди них, но они ничуть не лучше: ограниченные и претенциозные, с пустым сердцем и ходульными воззрениями.
Кристофер оказался в поистине странном окружении, и хотя он отдавал много сил работе в почтовом ведомстве, это было сухое, нудное дело, и он часто вздыхал по свежему воздуху Плина и по шуму моря. Разумеется, до тех пор, пока в пансион не вернулась Берта Паркинс. Кристофер навсегда запомнил тот миг, когда впервые увидел ее.
Он вернулся с работы и вошел в гостиную, где постояльцы собрались перед ужином. Миссис Паркинс поспешила ему навстречу.
– Мистер Кумбе, вы еще не знакомы с моей дорогой Бертой. Разрешайте представить вам мою старшую дочь.
У пианино высокая, грациозная девушка просматривала ноты; она повернулась и сдержанно поклонилась Кристоферу.
– Я очень рада, что вы стали одним из нас, мистер Кумбе, – сказала она.
Кристофер едва не раскрыл рот от изумления и покраснел до корней волос. Неужели она тоже Паркинс? Как, эта красавица, эта величавая принцесса? Это же картина, рисунок мистера Маркуса Стоуна в столовой, на котором изображена сидящая в саду дама в белом. Каким же неуклюжим и неловким, должно быть, он кажется ей со своими деревенскими манерами и корнуолльским акцентом. При такой внешности сестры ей и в служанки не годятся. Какая грация, или стать, как сказал бы Гарри Фриск, а ее простое, строгое платье, каштановые волосы, зачесанные над высоким лбом…
Кристофер был странный молодой человек. В свои неполные двадцать три года он еще никогда не думал о женщинах иначе, нежели в свете родственных отношений. И вдруг появление этой холодной, величавой, невыразимо прекрасной мисс Берты повергает его в смятение и пробуждает в нем вихрь смутных и мучительных переживаний. Первое время он едва мог открыть рот в ее присутствии, не мог произнести ни одного сколько-нибудь разумного и внятного слова. Он сделался застенчив, утратил былую непринужденность и страшно боялся допустить какую-нибудь идиотскую оплошность с точки зрения светских приличий, что было под строжайшим табу в номере семь и могло вызвать ее досаду и неудовольствие.
По воскресеньям он стал регулярно ходить в церковь и читать авторов, книги которых замечал в руках своей богини, дабы обменяться с ней мнениями о них, но, когда она с улыбкой обращалась к нему и о чем-нибудь спрашивала, приходил в смятение и бормотал что-то невразумительное.
Постепенно его чувства, конечно, стали более сильными. Он с изумлением обнаружил, что мисс Берта не гнушается вступать с ним в беседу, принимать скромные букеты, которые становились тем больше, чем смелее становились его чувства; что она не прочь пройтись с ним в воскресенье от церкви до дому, обменяться с ним книгами и непринужденно обсудить мистера Гладстона. [24]
Постепенно Кристофер понял, что влюблен. Отрицать это было бесполезно, он не мог устоять перед странным наваждением, которое подчинило себе все его существо. Он любил Берту Паркинс. Вдали от нее он чувствовал себя одиноким и несчастным, долгие часы в почтовом ведомстве казались бесконечными, пока вечер не возвращал ему ее общество.
Иногда он задавался вопросом: не заметили ли его чувств остальные обитатели пансиона? Заметили. Миссис Крисп вполголоса делилась своими подозрениями с миссис Стодж, мисс Дэвис сентиментально вздыхала, импровизируя на пианино мелодию вальса. Мисс Эдит и мисс Мэй шептались по углам, а мистер Блэк, торговец салом, подглядывал в замочные скважины. Он первым сообщил Кристоферу, что все в доме ждут, когда он сделает решительный шаг.
– Послушайте, Кумбе, – сказал он с присущей ему фамильярностью, – так не годится. И вам, и девушке от этого только хуже. Идите и овладейте ею.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, Блэк, – сухо заметил Кристофер, – как не знаю, к кому относятся ваши слова.
– Хе! Хе! Меня, парень, не проведешь. Я наблюдал за вами. В присутствии некоей особы – не будем называть имен – вы просто сам не свой. Да и она тоже не ледяная. Если научите ее этим фокусам, скоро растает. Черт возьми, скинуть бы мне эдак лет двадцать! Сам бы научил.
Кристофер повернулся к нему спиной. Еще одно слово, и он дал бы старику пощечину. Так облить мисс Паркинс грязью. В эту минуту Гарри Фриск пришел к нему на помощь.
– Вот что, старина, никаких обид, но каковы ваши намерения относительно известной нам обоим дамы?
Кристофер сглотнул и взял себя в руки.
– Кого вы имеете в виду? – спросил он слабым голосом.
– Ну, мне, конечно, чертовски неловко. А в виду я имею вот что… у девушек нет ни отца, ни братьев, а я вроде как в ответе за них. Миссис П. мне доверяет. Что вы собираетесь делать?
– Я… я… что я могу сделать?
– Как что? Объясниться, старина!
– Мне очень жаль, но, честно признаться, у меня не хватает смелости. Я никогда ни о чем подобном не думал. Она слишком хороша для меня, так…
– Ах! Не знаю. Вы совсем недурны собой. У вас хорошее положение в почтовом ведомстве. Не побоюсь сказать, что вы вполне можете содержать жену.
– Жену? Силы небесные, вы предлагаете мне просить мисс Паркинс стать моей женой?
– Да, а почему бы и нет. Что же еще, по-вашему, я имел в виду?
– Не знаю… простите меня, должно быть, я сошел с ума. Вы мне советуете сделать мисс Паркинс предложение, просить ее выйти за меня замуж?
– Именно так, старина. Все остальное чертовски дурной тон.
– О, конечно, конечно. Она душа благородная, а я, я так… ничто! Старина, я ведь человек самый заурядный.
– Ладно, подумайте об этом. Если не сделаете предложения, то вряд ли сможете здесь остаться. Наверняка она его ждет.
– Не может быть. У нее нет ни малейшего подозрения.
– Я в этом не так уверен. Во всяком случае, не падайте духом. Соберитесь… ну вы понимаете, что я хочу сказать. Никаких обид?
– Ах, какие обиды. Благодарю вас, Гарри. Неделя проходила за неделей, а Кристофер Кумбе все еще не собрался с мужеством, чтобы излить свою душу.
Такая неопределенность могла тянуться еще долго, но 26 апреля из Африки вернулся Стэнли [25]. Берта выразила желание присоединиться к толпе, собравшейся перед вокзалом «Виктория», чтобы хоть мельком увидеть лондонского кумира, однако мать не разрешала ей этого, пока Кристофер застенчиво не предложил сопровождать ее. Это, конечно, меняло дело; миссис Паркинс одобрительно улыбнулась, а ее дочь покраснела от удовольствия. Приближение великого события мгновенно наэлектризовало атмосферу пансиона. Блэк, торговец салом, выпил за обедом лишний бокал вина и попробовал ухватить под столом руку мисс Трей, к великому негодованию этой леди; женственный мистер Вутен достаточно ловко играл в «веревочку» с Мэй Паркинс, а мистер Арнольд Стодж вслух читал своей жене новый роман Оиды. [26]
Кристофер и Берта заняли свои обычные места у пианино, чтобы спеть дуэтом, а тем временем мисс Дэвис нервно перелистывала ноты.
– Просто удивительно, как ваш голос, мистер Кумбе, сочетается с голосом Берты, – с воодушевлением бормотала она.
Берта опустила глаза, а сердце Кристофера радостно забилось в груди.
Неужели это значит, что она, может быть?..
Мисс Дэвис взяла первый аккорд, и высокий баритон Кристофера слился с чистым сопрано Берты.
Помнишь эти весенние дали…
Сколько чувства вложил молодой человек в свой голос, сколько страсти в слова! Если у него и не хватало мужества сделать предложение, он, по крайней мере, мог всего себя излить в пении. Берта улыбалась, глядя на него поверх головы мисс Дэвис.
Он чувствовал, что все, что было в его жизни до этого мгновения, ничего не стоило. Плин, родина, отец, корабль – все это словно перестало существовать, он был рожден лишь для того, чтобы смотреть в глаза Берты и читать в них ответ на вопрос, который еще не осмелился задать. Его переполняла любовь, любовь к пансиону, ко всем его обитателям, даже к старику Блэку, который был не таким уж плохим малым. Ведь стоит весна, ему двадцать три года, и завтра утром он отправится с ней смотреть на возвращение Стэнли. После этого они обязательно прокатятся в коляске по Риджентс-парку, а потом – хоть в канал головой.
Кристофер поставил горячими, дрожащими руками на пюпитр перед мисс Дэвис следующие ноты.
– Последний куплет играйте, пожалуйста, помедленнее и потише, – яростно пробормотал он. Мисс Дэвис понимающе склонила голову, и сердце ее учащенно забилось. С пылающими глазами, с Дрожью в голосе он вновь погрузился в песню.
Мисс Дэвис тяжело нажимала на педаль, пальцы ее едва касались клавиш.
С удвоенной страстью, срывающимся от избытка чувств голосом Кристофер пел последний куплет:
– Какая прекрасная фигура, вот – настоящий мужчина, – с сияющими глазами воскликнула Берта. – Вы согласны со мной, мистер Кумбе?
– Я не разглядел, мисс Паркинс. Но охотно вам верю.
Они взобрались в омнибус, который шел по направлению к их дому. Голова Кристофера горела от разных планов. Возвращаться сейчас было просто невозможно, нельзя было терять шанс остаться с Бертой наедине.
Вскоре они сошли с омнибуса в конце Бейкер-стрит, и, когда Берта приготовилась было пересесть на следующий, Кристофер схватил ее за руку.
– Мисс Паркинс, – поспешно сказал он, – право же, нет необходимости так спешить. Сейчас прекрасный вечер, вы не сочтете за нечто неприличное, если я предложу вам прокатиться по Ридцужентс-парку?
– Ах! Мистер Кумбе… у меня разбегаются мысли… возможно… разумеется, это будет просто восхитительно…
– Так вы не возражаете? Урра! Прошу прощения за мое возбужденное состояние… дорогая мисс Паркинс, я с трудом соображаю, что делаю. Если мы немного пройдемся, то вскоре обязательно поймаем экипаж.
Через пять минут Кристофер и Берта Паркинс благополучно сидели в коляске и объезжали парк. Кристофер взглянул на свою спутницу, закутанную, несмотря на апрель, в меховой палантин и прятавшую руки в муфте. Высоко на шляпке крепилась вуаль. Забыв про все на свете, полностью теряя голову, Кристофер протянул руку, чтобы вынуть ее ручку из муфты. К его буйному восторгу, руку она не отняла, а лишь вздохнула, и поплотнее закуталась в мех. Чувствуя, что мир может катиться ко всем чертям, а он и глазом не моргнет, Кристофер не произнес ни слова и они продолжали катить по парку. Он был на седьмом небе: никогда, никогда еще не испытывал он такого блаженства.
Он встал с сиденья и постучал в потолок, кебмен открыл дверцу и заглянул внутрь.
– Еще один круг, пожалуйста, – крикнул он твердым голосом. Он снова сел, и явившееся ему зрелище привело его в еще большее волнение.
Мисс Паркинс, – начал он, – мисс Берта, я… я могу называть вас Бертой?
Ответом ему послужило легкое пожатие ее руки.
– Вы станете меня ненавидеть, презирать за то, что я собираюсь сказать вам, – продолжал он. – Я не имею права докучать вам своими глупыми признаниями. Я не достоин касаться края вашего платья, уж не говоря о том, что выше.
Господи, что такое он говорит? Он хотел сказать вовсе не то.
– Нет… нет., во всяком случае, не это хотел я сказать вам. Я хотел вам сказать… О! Берта, может быть, вы… возможно… может, поедем домой?
Он вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб.
– Что вы пытаетесь мне сказать? – нежно спросила она. Скромность не позволила ей зайти дальше.
– Лишь то… я не уверен… ах, бог с ним. Берта, милая Берта, извините меня… Я сам не знаю, что говорю. Долгие месяцы я боролся с собой, но тщетно. Я уверен, что навсегда навлеку на себя ваше недовольство, что с этого момента начнется моя агония, которая никогда не кончится.
Она слегка придвинулась к нему, и он на мгновение замолк.
– Берта, можете вы… можете вы, наконец, понять… – он задохнулся, сглотнул, высморкался и лихорадочно поднес ее руку к своим губам.
– Мистер Кумбе… Кристофер… о чем вы? – пробормотала она.
– Берта… я… я прошу вас стать моей женой.
Боже, он это сказал. Наступила трехминутная пауза, в течение которой Кристофер проклинал себя за грубую бестактность.
Затем он вынул из муфты вторую ее руку и поднес к губам.
– Кристофер, – прошептала она, – как вы догадались?
Догадался? О чем догадался? Он пристально взглянул ей в лицо.
– Что я ваша, – прошептала она и в смущении закрыла лицо руками.
Волна безумия захлестнула Кристофера. Это не могло быть правдой. Он неправильно понял ее. Он… но она сидела, прижавшись к нему, и сжимала в ладонях его руку. Голова у него закружилась, и он обнял ее за талию. Приличия были отброшены, манеры забыты, «благородное» поведение, которому он научился в пансионе, улетучилось.
– Поднимите вуаль, – прошептал он. Она повиновалась. Кристофер ударил кулаком в дверцу.
– Полдюжины кругов вокруг парка, да смотрите, помедленнее, – заорал он.
Затем он заключил Берту в объятия…
Так Кристофер Кумбе признался в любви Берте Паркинс в лето тысяча восемьсот девяностое от Рождества Христова.
Кристофер оказался в поистине странном окружении, и хотя он отдавал много сил работе в почтовом ведомстве, это было сухое, нудное дело, и он часто вздыхал по свежему воздуху Плина и по шуму моря. Разумеется, до тех пор, пока в пансион не вернулась Берта Паркинс. Кристофер навсегда запомнил тот миг, когда впервые увидел ее.
Он вернулся с работы и вошел в гостиную, где постояльцы собрались перед ужином. Миссис Паркинс поспешила ему навстречу.
– Мистер Кумбе, вы еще не знакомы с моей дорогой Бертой. Разрешайте представить вам мою старшую дочь.
У пианино высокая, грациозная девушка просматривала ноты; она повернулась и сдержанно поклонилась Кристоферу.
– Я очень рада, что вы стали одним из нас, мистер Кумбе, – сказала она.
Кристофер едва не раскрыл рот от изумления и покраснел до корней волос. Неужели она тоже Паркинс? Как, эта красавица, эта величавая принцесса? Это же картина, рисунок мистера Маркуса Стоуна в столовой, на котором изображена сидящая в саду дама в белом. Каким же неуклюжим и неловким, должно быть, он кажется ей со своими деревенскими манерами и корнуолльским акцентом. При такой внешности сестры ей и в служанки не годятся. Какая грация, или стать, как сказал бы Гарри Фриск, а ее простое, строгое платье, каштановые волосы, зачесанные над высоким лбом…
Кристофер был странный молодой человек. В свои неполные двадцать три года он еще никогда не думал о женщинах иначе, нежели в свете родственных отношений. И вдруг появление этой холодной, величавой, невыразимо прекрасной мисс Берты повергает его в смятение и пробуждает в нем вихрь смутных и мучительных переживаний. Первое время он едва мог открыть рот в ее присутствии, не мог произнести ни одного сколько-нибудь разумного и внятного слова. Он сделался застенчив, утратил былую непринужденность и страшно боялся допустить какую-нибудь идиотскую оплошность с точки зрения светских приличий, что было под строжайшим табу в номере семь и могло вызвать ее досаду и неудовольствие.
По воскресеньям он стал регулярно ходить в церковь и читать авторов, книги которых замечал в руках своей богини, дабы обменяться с ней мнениями о них, но, когда она с улыбкой обращалась к нему и о чем-нибудь спрашивала, приходил в смятение и бормотал что-то невразумительное.
Постепенно его чувства, конечно, стали более сильными. Он с изумлением обнаружил, что мисс Берта не гнушается вступать с ним в беседу, принимать скромные букеты, которые становились тем больше, чем смелее становились его чувства; что она не прочь пройтись с ним в воскресенье от церкви до дому, обменяться с ним книгами и непринужденно обсудить мистера Гладстона. [24]
Постепенно Кристофер понял, что влюблен. Отрицать это было бесполезно, он не мог устоять перед странным наваждением, которое подчинило себе все его существо. Он любил Берту Паркинс. Вдали от нее он чувствовал себя одиноким и несчастным, долгие часы в почтовом ведомстве казались бесконечными, пока вечер не возвращал ему ее общество.
Иногда он задавался вопросом: не заметили ли его чувств остальные обитатели пансиона? Заметили. Миссис Крисп вполголоса делилась своими подозрениями с миссис Стодж, мисс Дэвис сентиментально вздыхала, импровизируя на пианино мелодию вальса. Мисс Эдит и мисс Мэй шептались по углам, а мистер Блэк, торговец салом, подглядывал в замочные скважины. Он первым сообщил Кристоферу, что все в доме ждут, когда он сделает решительный шаг.
– Послушайте, Кумбе, – сказал он с присущей ему фамильярностью, – так не годится. И вам, и девушке от этого только хуже. Идите и овладейте ею.
– Я не знаю, что вы имеете в виду, Блэк, – сухо заметил Кристофер, – как не знаю, к кому относятся ваши слова.
– Хе! Хе! Меня, парень, не проведешь. Я наблюдал за вами. В присутствии некоей особы – не будем называть имен – вы просто сам не свой. Да и она тоже не ледяная. Если научите ее этим фокусам, скоро растает. Черт возьми, скинуть бы мне эдак лет двадцать! Сам бы научил.
Кристофер повернулся к нему спиной. Еще одно слово, и он дал бы старику пощечину. Так облить мисс Паркинс грязью. В эту минуту Гарри Фриск пришел к нему на помощь.
– Вот что, старина, никаких обид, но каковы ваши намерения относительно известной нам обоим дамы?
Кристофер сглотнул и взял себя в руки.
– Кого вы имеете в виду? – спросил он слабым голосом.
– Ну, мне, конечно, чертовски неловко. А в виду я имею вот что… у девушек нет ни отца, ни братьев, а я вроде как в ответе за них. Миссис П. мне доверяет. Что вы собираетесь делать?
– Я… я… что я могу сделать?
– Как что? Объясниться, старина!
– Мне очень жаль, но, честно признаться, у меня не хватает смелости. Я никогда ни о чем подобном не думал. Она слишком хороша для меня, так…
– Ах! Не знаю. Вы совсем недурны собой. У вас хорошее положение в почтовом ведомстве. Не побоюсь сказать, что вы вполне можете содержать жену.
– Жену? Силы небесные, вы предлагаете мне просить мисс Паркинс стать моей женой?
– Да, а почему бы и нет. Что же еще, по-вашему, я имел в виду?
– Не знаю… простите меня, должно быть, я сошел с ума. Вы мне советуете сделать мисс Паркинс предложение, просить ее выйти за меня замуж?
– Именно так, старина. Все остальное чертовски дурной тон.
– О, конечно, конечно. Она душа благородная, а я, я так… ничто! Старина, я ведь человек самый заурядный.
– Ладно, подумайте об этом. Если не сделаете предложения, то вряд ли сможете здесь остаться. Наверняка она его ждет.
– Не может быть. У нее нет ни малейшего подозрения.
– Я в этом не так уверен. Во всяком случае, не падайте духом. Соберитесь… ну вы понимаете, что я хочу сказать. Никаких обид?
– Ах, какие обиды. Благодарю вас, Гарри. Неделя проходила за неделей, а Кристофер Кумбе все еще не собрался с мужеством, чтобы излить свою душу.
Такая неопределенность могла тянуться еще долго, но 26 апреля из Африки вернулся Стэнли [25]. Берта выразила желание присоединиться к толпе, собравшейся перед вокзалом «Виктория», чтобы хоть мельком увидеть лондонского кумира, однако мать не разрешала ей этого, пока Кристофер застенчиво не предложил сопровождать ее. Это, конечно, меняло дело; миссис Паркинс одобрительно улыбнулась, а ее дочь покраснела от удовольствия. Приближение великого события мгновенно наэлектризовало атмосферу пансиона. Блэк, торговец салом, выпил за обедом лишний бокал вина и попробовал ухватить под столом руку мисс Трей, к великому негодованию этой леди; женственный мистер Вутен достаточно ловко играл в «веревочку» с Мэй Паркинс, а мистер Арнольд Стодж вслух читал своей жене новый роман Оиды. [26]
Кристофер и Берта заняли свои обычные места у пианино, чтобы спеть дуэтом, а тем временем мисс Дэвис нервно перелистывала ноты.
– Просто удивительно, как ваш голос, мистер Кумбе, сочетается с голосом Берты, – с воодушевлением бормотала она.
Берта опустила глаза, а сердце Кристофера радостно забилось в груди.
Неужели это значит, что она, может быть?..
Мисс Дэвис взяла первый аккорд, и высокий баритон Кристофера слился с чистым сопрано Берты.
Помнишь эти весенние дали…
Сколько чувства вложил молодой человек в свой голос, сколько страсти в слова! Если у него и не хватало мужества сделать предложение, он, по крайней мере, мог всего себя излить в пении. Берта улыбалась, глядя на него поверх головы мисс Дэвис.
Он чувствовал, что все, что было в его жизни до этого мгновения, ничего не стоило. Плин, родина, отец, корабль – все это словно перестало существовать, он был рожден лишь для того, чтобы смотреть в глаза Берты и читать в них ответ на вопрос, который еще не осмелился задать. Его переполняла любовь, любовь к пансиону, ко всем его обитателям, даже к старику Блэку, который был не таким уж плохим малым. Ведь стоит весна, ему двадцать три года, и завтра утром он отправится с ней смотреть на возвращение Стэнли. После этого они обязательно прокатятся в коляске по Риджентс-парку, а потом – хоть в канал головой.
– Очаровательно! Очаровательно! – промолвила миссис Паркинс, нащупывая носовой платок.
Помнишь эти весенние дали,
Шепот ветра и зелень полей?
Словно дети, цветы собирали
Мы в тени шелестящих ветвей…
Кристофер поставил горячими, дрожащими руками на пюпитр перед мисс Дэвис следующие ноты.
– Последний куплет играйте, пожалуйста, помедленнее и потише, – яростно пробормотал он. Мисс Дэвис понимающе склонила голову, и сердце ее учащенно забилось. С пылающими глазами, с Дрожью в голосе он вновь погрузился в песню.
Почему она так решительно качает головой? Разве она не видит, что он кладет к ее ногам саму жизнь свою?
Прекрасное платье я вам подарю.
Пойдемте гулять,
Беспечно болтать…
Мисс Дэвис тяжело нажимала на педаль, пальцы ее едва касались клавиш.
С удвоенной страстью, срывающимся от избытка чувств голосом Кристофер пел последний куплет:
На следующий вечер Кристофера и Берту со всех сторон теснила толпа, собравшаяся перед вокзалом «Виктория». Им лишь мельком удалось увидеть прославленного путешественника, охраняемого от восторженных зевак кордонами полицейских, и через минуту он исчез.
От сердца ключи вам сегодня вручу,
И смерть нам не сможет сказать: «Разлучу!»
Пойдемте гулять,
Беспечно болтать,
Гулять и болтать, мадам!
– Какая прекрасная фигура, вот – настоящий мужчина, – с сияющими глазами воскликнула Берта. – Вы согласны со мной, мистер Кумбе?
– Я не разглядел, мисс Паркинс. Но охотно вам верю.
Они взобрались в омнибус, который шел по направлению к их дому. Голова Кристофера горела от разных планов. Возвращаться сейчас было просто невозможно, нельзя было терять шанс остаться с Бертой наедине.
Вскоре они сошли с омнибуса в конце Бейкер-стрит, и, когда Берта приготовилась было пересесть на следующий, Кристофер схватил ее за руку.
– Мисс Паркинс, – поспешно сказал он, – право же, нет необходимости так спешить. Сейчас прекрасный вечер, вы не сочтете за нечто неприличное, если я предложу вам прокатиться по Ридцужентс-парку?
– Ах! Мистер Кумбе… у меня разбегаются мысли… возможно… разумеется, это будет просто восхитительно…
– Так вы не возражаете? Урра! Прошу прощения за мое возбужденное состояние… дорогая мисс Паркинс, я с трудом соображаю, что делаю. Если мы немного пройдемся, то вскоре обязательно поймаем экипаж.
Через пять минут Кристофер и Берта Паркинс благополучно сидели в коляске и объезжали парк. Кристофер взглянул на свою спутницу, закутанную, несмотря на апрель, в меховой палантин и прятавшую руки в муфте. Высоко на шляпке крепилась вуаль. Забыв про все на свете, полностью теряя голову, Кристофер протянул руку, чтобы вынуть ее ручку из муфты. К его буйному восторгу, руку она не отняла, а лишь вздохнула, и поплотнее закуталась в мех. Чувствуя, что мир может катиться ко всем чертям, а он и глазом не моргнет, Кристофер не произнес ни слова и они продолжали катить по парку. Он был на седьмом небе: никогда, никогда еще не испытывал он такого блаженства.
Он встал с сиденья и постучал в потолок, кебмен открыл дверцу и заглянул внутрь.
– Еще один круг, пожалуйста, – крикнул он твердым голосом. Он снова сел, и явившееся ему зрелище привело его в еще большее волнение.
Мисс Паркинс, – начал он, – мисс Берта, я… я могу называть вас Бертой?
Ответом ему послужило легкое пожатие ее руки.
– Вы станете меня ненавидеть, презирать за то, что я собираюсь сказать вам, – продолжал он. – Я не имею права докучать вам своими глупыми признаниями. Я не достоин касаться края вашего платья, уж не говоря о том, что выше.
Господи, что такое он говорит? Он хотел сказать вовсе не то.
– Нет… нет., во всяком случае, не это хотел я сказать вам. Я хотел вам сказать… О! Берта, может быть, вы… возможно… может, поедем домой?
Он вынул из кармана носовой платок и вытер им лоб.
– Что вы пытаетесь мне сказать? – нежно спросила она. Скромность не позволила ей зайти дальше.
– Лишь то… я не уверен… ах, бог с ним. Берта, милая Берта, извините меня… Я сам не знаю, что говорю. Долгие месяцы я боролся с собой, но тщетно. Я уверен, что навсегда навлеку на себя ваше недовольство, что с этого момента начнется моя агония, которая никогда не кончится.
Она слегка придвинулась к нему, и он на мгновение замолк.
– Берта, можете вы… можете вы, наконец, понять… – он задохнулся, сглотнул, высморкался и лихорадочно поднес ее руку к своим губам.
– Мистер Кумбе… Кристофер… о чем вы? – пробормотала она.
– Берта… я… я прошу вас стать моей женой.
Боже, он это сказал. Наступила трехминутная пауза, в течение которой Кристофер проклинал себя за грубую бестактность.
Затем он вынул из муфты вторую ее руку и поднес к губам.
– Кристофер, – прошептала она, – как вы догадались?
Догадался? О чем догадался? Он пристально взглянул ей в лицо.
– Что я ваша, – прошептала она и в смущении закрыла лицо руками.
Волна безумия захлестнула Кристофера. Это не могло быть правдой. Он неправильно понял ее. Он… но она сидела, прижавшись к нему, и сжимала в ладонях его руку. Голова у него закружилась, и он обнял ее за талию. Приличия были отброшены, манеры забыты, «благородное» поведение, которому он научился в пансионе, улетучилось.
– Поднимите вуаль, – прошептал он. Она повиновалась. Кристофер ударил кулаком в дверцу.
– Полдюжины кругов вокруг парка, да смотрите, помедленнее, – заорал он.
Затем он заключил Берту в объятия…
Так Кристофер Кумбе признался в любви Берте Паркинс в лето тысяча восемьсот девяностое от Рождества Христова.
Глава четвертая
«Кемден-Таун
Йорк-роуд, 32
Дорогой отец!
Я весь день думал о нашем доме и решил написать Вам, чтобы сообщить о своем великом счастье: я женился.
Я не получил ответа на письмо, в котором сообщал Вам о помолвке, и боюсь, что оно затерялось. В конверт я вложил фотографию моей суженой, и мне не терпелось узнать, какое впечатление она на Вас произвела.
Должен признаться, что, даже обыщи я весь Лондон, мне было бы не найти ни лучшей пары, ни более достойной семьи. О справедливости последних слов я предоставляю Вам судить по фотографии, на которой среди прочих изображены ее младшие сестры; они были подружками невесты и были очень рады покрасоваться перед алтарем в нарядных платьицах, в которых и были сфотографированы.
Моя жена и я в ближайшее время намерены сфотографироваться вместе, каковое фото мы Вам обязательно пришлем. Наше венчание состоялось двадцать шестого августа в церкви Святой Троицы; а потом мы с Бертой провели очень веселый медовый месяц в Харроугейте, должен сказать, что это был ее выбор, поскольку я бы с радостью поехал в Плин и показал бы ее всем вам, но, увы, этому не суждено было случиться. Надеюсь, что, как только я сдам очередной экзамен в Государственном почтовом ведомстве и получу отпуск, мы будем иметь радость приехать в Плин. Если я не выдержу испытания, то, возможно, мне придется покинуть службу по почтовому ведомству и подумать о чем-нибудь другом. Это довольно скучное и утомительное дело. Вас, без сомнения, удивляет, почему моя жена и я не поженились раньше. Дело в том, что ее матушка проявила известную щепетильность относительно положенных четырех месяцев обручения, и, как Вы понимаете, мы выдержали этот срок до самого последнего дня.
Женаты мы уже около трех месяцев, и вчера вечером, обсуждая эту тему, пришли к выводу, что эти месяцы показались нам тремя неделями, так что Вы можете представить себе, как мы счастливы. Я отлично понимаю желание жены жить рядом со своей семьей, и все же я предпочел бы, чтобы она уделяла мне больше времени, чем это представляется возможным из-за близости сестер и друзей по пансиону, которые не дают нам ни минуты покоя. Однако я полагаю, что это вполне естественно. Берта ни за что не покинет Лондон, поэтому мне и думать нечего увезти ее оттуда. Я так тоскую по красотам Плина, но, уж видно, мне на роду написано жить в другом месте. Я уже потерял надежду получить весточку от Вас, от Альберта и Чарли, а Элби могу прямо сказать, что он не мужчина и не брат, коли ни разу не удосужился ответить на все мои вопросы о Вас. Ни он и никто другой. Я поступил так, как считал нужным, и попросил у Вас прощения, о Вы, похоже, ожесточились против меня. Видит Бог, со временем я докажу Вам, что я не слабак, каким, возможно, вы все меня считаете, а честный, работящий человек, у которого есть любящая жена, который надеется иметь достойную семью и которому не стыдно будет носить имя Кумбе. Конечно, об этом говорить еще рано, и Вы, естественно, подумаете, что у меня есть основания так говорить; да, есть, но оставим это до следующего раза, когда я смогу представить Вам доказательства. Может быть, мои подозрения лишены оснований, но, я не думаю.
Мне часто приходит на ум, что из столь многих Кумбе я единственный бродил по Лондону и обосновался там, но позвольте мне сказать, что жизнь здесь дорога и место это не такое уж замечательное, очень грязное и шумное.
Ну что же, дорогой отец, пожалуй, это все новости, которыми хотел с Вами поделиться.
Пора кончать. Мы с Бертой любим всех вас и желаем вам доброго здоровья.
Остаюсь
Ваш любящий сын Кристофер Кумбе».
Вернувшись после медового месяца и устроившись в новом доме, где мать ни на минуту не отставала от нее со своими советами, Берта, небезуспешно, как она полагала, продолжала сохранять мягкую пассивность и своеобразно понимаемую ею скромность, чем, сама того не ведая, воздвигла между собою и Кристофером непреодолимый барьер.
Влияние матери и сестер не позволяло ей отвечать на страстные порывы мужа.
Если бы они остались вдвоем, она и Кристофер, ей, возможно, и удалось бы подняться над обычаями и привычками пансиона, но щупальцы Паркинсов были слишком цепки, а ее воспитание и окружение подавляли ее едва пробудившиеся и еще не осознанные чувства.
Одно из первых подтверждений узости и примитивности взглядов своей жены до той поры заблуждавшийся на ее счет Кристофер получил по, казалось бы, ничтожному поводу: во время разговора о бракоразводном процесса Парнелла О'Шиа. Он отложил вечернюю газету и вслух заметил, как отвратительно должен себя чувствовать общественный деятель, когда его личная жизнь становится достоянием гласности и используется в политической борьбе, способной разрушить его карьеру.
– Ох! Кристофер, как ты можешь говорить такие вещи, – воскликнула Берта. – Меня удивляет, что ты защищаешь такого человека, как мистер Парнелл, который абсолютно лишен моральных устоев.
– Что до моральных устоев, то вполне возможно, – ответил он. – Я мало о нем знаю, кроме того, что говорят люди. А они говорят, что он одаренный политик и лидер своей партии. И то, что его судьба и, возможно, судьба страны рухнут только потому, что у него была внебрачная связь с дамой, мне представляется вопиющей несправедливостью.
– Но, Кристофер, после ужасного поступка, который он совершил, никто из его партии не пожелает следовать за ним и отдавать ему свои голоса. Их вера тут же умрет.
– Но почему, Берта, только из-за того, что этот человек полюбил женщину?
– Нет, не из-за того, что он ее полюбил, хотя, поскольку она несвободна, это само по себе уже предосудительно, но потому, что он позволил себе отдаться этому недостойному чувству, а это грех.
– Дорогая, должно быть, он питал к этой женщине очень сильные чувства, возможно, не мог без нее жить, может быть, она была во всех смыслах необходима ему.
– Ах! Вздор… любовь… мужчина с сильной волей должен управлять своей страстью.
– Но, осмелюсь сказать, страсть, как ты ее называешь, лишь одна сторона его чувства к ней, связанная с сотней других эмоций, и все они равно глубоки.
– Ах, Кристофер, они жили в грехе… это безнравственно. Интересно, осмелятся ли написать об этом в газетах?
– Да, дорогая. Я знаю, что закон в этих вопросах несправедлив и ничего не прощает, но они сделали это всего лишь без благословения Церкви и государства, не так, как мы с тобой, но если мы любим друг друга, то почему бы…
– Кристофер, как ты можешь?.. – Вся красная от смущения, она вскочила, и на ее глазах появились слезы.
– Берта… Берта… любимая, чем я тебя обидел? – спросил он, протягивая ей руку.
– Никогда в жизни я не испытывала такого унижения!
Как всякий влюбленный, при первой ссоре, если это можно было назвать ссорой, Кристофер был готов биться головой о стену.
Йорк-роуд, 32
Дорогой отец!
Я весь день думал о нашем доме и решил написать Вам, чтобы сообщить о своем великом счастье: я женился.
Я не получил ответа на письмо, в котором сообщал Вам о помолвке, и боюсь, что оно затерялось. В конверт я вложил фотографию моей суженой, и мне не терпелось узнать, какое впечатление она на Вас произвела.
Должен признаться, что, даже обыщи я весь Лондон, мне было бы не найти ни лучшей пары, ни более достойной семьи. О справедливости последних слов я предоставляю Вам судить по фотографии, на которой среди прочих изображены ее младшие сестры; они были подружками невесты и были очень рады покрасоваться перед алтарем в нарядных платьицах, в которых и были сфотографированы.
Моя жена и я в ближайшее время намерены сфотографироваться вместе, каковое фото мы Вам обязательно пришлем. Наше венчание состоялось двадцать шестого августа в церкви Святой Троицы; а потом мы с Бертой провели очень веселый медовый месяц в Харроугейте, должен сказать, что это был ее выбор, поскольку я бы с радостью поехал в Плин и показал бы ее всем вам, но, увы, этому не суждено было случиться. Надеюсь, что, как только я сдам очередной экзамен в Государственном почтовом ведомстве и получу отпуск, мы будем иметь радость приехать в Плин. Если я не выдержу испытания, то, возможно, мне придется покинуть службу по почтовому ведомству и подумать о чем-нибудь другом. Это довольно скучное и утомительное дело. Вас, без сомнения, удивляет, почему моя жена и я не поженились раньше. Дело в том, что ее матушка проявила известную щепетильность относительно положенных четырех месяцев обручения, и, как Вы понимаете, мы выдержали этот срок до самого последнего дня.
Женаты мы уже около трех месяцев, и вчера вечером, обсуждая эту тему, пришли к выводу, что эти месяцы показались нам тремя неделями, так что Вы можете представить себе, как мы счастливы. Я отлично понимаю желание жены жить рядом со своей семьей, и все же я предпочел бы, чтобы она уделяла мне больше времени, чем это представляется возможным из-за близости сестер и друзей по пансиону, которые не дают нам ни минуты покоя. Однако я полагаю, что это вполне естественно. Берта ни за что не покинет Лондон, поэтому мне и думать нечего увезти ее оттуда. Я так тоскую по красотам Плина, но, уж видно, мне на роду написано жить в другом месте. Я уже потерял надежду получить весточку от Вас, от Альберта и Чарли, а Элби могу прямо сказать, что он не мужчина и не брат, коли ни разу не удосужился ответить на все мои вопросы о Вас. Ни он и никто другой. Я поступил так, как считал нужным, и попросил у Вас прощения, о Вы, похоже, ожесточились против меня. Видит Бог, со временем я докажу Вам, что я не слабак, каким, возможно, вы все меня считаете, а честный, работящий человек, у которого есть любящая жена, который надеется иметь достойную семью и которому не стыдно будет носить имя Кумбе. Конечно, об этом говорить еще рано, и Вы, естественно, подумаете, что у меня есть основания так говорить; да, есть, но оставим это до следующего раза, когда я смогу представить Вам доказательства. Может быть, мои подозрения лишены оснований, но, я не думаю.
Мне часто приходит на ум, что из столь многих Кумбе я единственный бродил по Лондону и обосновался там, но позвольте мне сказать, что жизнь здесь дорога и место это не такое уж замечательное, очень грязное и шумное.
Ну что же, дорогой отец, пожалуй, это все новости, которыми хотел с Вами поделиться.
Пора кончать. Мы с Бертой любим всех вас и желаем вам доброго здоровья.
Остаюсь
Ваш любящий сын Кристофер Кумбе».
Вернувшись после медового месяца и устроившись в новом доме, где мать ни на минуту не отставала от нее со своими советами, Берта, небезуспешно, как она полагала, продолжала сохранять мягкую пассивность и своеобразно понимаемую ею скромность, чем, сама того не ведая, воздвигла между собою и Кристофером непреодолимый барьер.
Влияние матери и сестер не позволяло ей отвечать на страстные порывы мужа.
Если бы они остались вдвоем, она и Кристофер, ей, возможно, и удалось бы подняться над обычаями и привычками пансиона, но щупальцы Паркинсов были слишком цепки, а ее воспитание и окружение подавляли ее едва пробудившиеся и еще не осознанные чувства.
Одно из первых подтверждений узости и примитивности взглядов своей жены до той поры заблуждавшийся на ее счет Кристофер получил по, казалось бы, ничтожному поводу: во время разговора о бракоразводном процесса Парнелла О'Шиа. Он отложил вечернюю газету и вслух заметил, как отвратительно должен себя чувствовать общественный деятель, когда его личная жизнь становится достоянием гласности и используется в политической борьбе, способной разрушить его карьеру.
– Ох! Кристофер, как ты можешь говорить такие вещи, – воскликнула Берта. – Меня удивляет, что ты защищаешь такого человека, как мистер Парнелл, который абсолютно лишен моральных устоев.
– Что до моральных устоев, то вполне возможно, – ответил он. – Я мало о нем знаю, кроме того, что говорят люди. А они говорят, что он одаренный политик и лидер своей партии. И то, что его судьба и, возможно, судьба страны рухнут только потому, что у него была внебрачная связь с дамой, мне представляется вопиющей несправедливостью.
– Но, Кристофер, после ужасного поступка, который он совершил, никто из его партии не пожелает следовать за ним и отдавать ему свои голоса. Их вера тут же умрет.
– Но почему, Берта, только из-за того, что этот человек полюбил женщину?
– Нет, не из-за того, что он ее полюбил, хотя, поскольку она несвободна, это само по себе уже предосудительно, но потому, что он позволил себе отдаться этому недостойному чувству, а это грех.
– Дорогая, должно быть, он питал к этой женщине очень сильные чувства, возможно, не мог без нее жить, может быть, она была во всех смыслах необходима ему.
– Ах! Вздор… любовь… мужчина с сильной волей должен управлять своей страстью.
– Но, осмелюсь сказать, страсть, как ты ее называешь, лишь одна сторона его чувства к ней, связанная с сотней других эмоций, и все они равно глубоки.
– Ах, Кристофер, они жили в грехе… это безнравственно. Интересно, осмелятся ли написать об этом в газетах?
– Да, дорогая. Я знаю, что закон в этих вопросах несправедлив и ничего не прощает, но они сделали это всего лишь без благословения Церкви и государства, не так, как мы с тобой, но если мы любим друг друга, то почему бы…
– Кристофер, как ты можешь?.. – Вся красная от смущения, она вскочила, и на ее глазах появились слезы.
– Берта… Берта… любимая, чем я тебя обидел? – спросил он, протягивая ей руку.
– Никогда в жизни я не испытывала такого унижения!
Как всякий влюбленный, при первой ссоре, если это можно было назвать ссорой, Кристофер был готов биться головой о стену.