дю Морье Дафна. Полет сокола

   "Когда жители Руффано выдвинули против него свои обвинения, герцог Клаудио отплатил им, заявив, что самим небом ему дарована власть решать, какого наказания заслуживают его подданные. Гордого разденут донага, надменного подвергнут оскорблениям, клеветника заставят умолкнуть, змея издохнет от яда своего. И уравновесятся чаши весов небесной справедливости.
   Однажды паж забыл зажечь свечи для вечерней трапезы герцога. Стражники Сокола схватили несчастного юношу, завернули его в пропитанную горючей смесью ткань, подожгли ему голову, протащили по комнатам герцогского дворца, и он умер в страшных муках".
   Хорошенькая история. Немного жестоко для небесной справедливости. Я стал читать дальше.
   "Возмущенные бесчестьем, которое каждую ночь обрушивалось на их дома, жители города, наконец, поднялись под предводительством наиболее уважаемого из них, чья красивая жена стала жертвой любострастия самого Сокола. То было восстание, в котором несчастный герцог встретил свой конец. Шутовство, которому он научился у своих презренных приверженцев, подсказало ему совершить то, на что еще никто не решался: на колеснице, запряженной восемнадцатью конями, промчаться от форта на северном холме Руффано через центр города к герцогскому дворцу на другом холме. После того как многие горожане нашли смерть под копытами его коней, почти все население города бросилось за ним. Эта последняя скачка, впоследствии названная ``Полетом Сокола'', закончилась зверским убийством герцога".
   Я налил себе еще вермута. Я всегда думал, что герцог бросился вниз с самой верхней площадки башни, объявив себя птицей, чье имя он носил.
   Немецкий историк про это даже не упоминал. Возможно, итальянские рукописи более точны. Я усердно записывал для брата каждую деталь. Расшифровать греческий придется кому-нибудь другому.
   Альдо вернулся около девяти часов; серьезность, с какой он обсуждал днем прошлое, сменило более приподнятое расположение духа. Я протянул ему свои записи и пошел мыть руки. Когда через несколько минут я вернулся, то увидел, что он улыбается.
   – Это хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Совпадает с тем, что я читал раньше.
   Как принято у американцев, я ответил, что рад быть полезным. Он сунул записи в карман, затем попрощался с Джакопо, и мы вышли из дому. Про себя я отметил, что на сей раз он не воспользовался машиной. К нашему бывшему дому на виа деи Соньи мы отправились пешком.
   – Как ты объяснил мое появление синьоре Бутали? – спросил я.
   – Утром перед уходом я все ей рассказал, – ответил Альдо. – Она так же надежна, как Джакопо.
   Он первым вошел в сад и подошел к дому. Нам открыли. Казалось, мы, как в далеком прошлом, возвращаемся домой после одного из наших набегов: родители ждут обеда, Альдо предстоит объясняться с ними, мне немедленно отправляться в кровать.
   По случаю прихода гостей наша хозяйка переоделась. При вечернем освещении она показалась мне еще красивее, темно-синее платье было ей очень к лицу. Улыбаясь, она подошла ко мне и протянула руку.
   – Мне следовало сразу догадаться, – сказала она, – что не Шопен и не Дебюсси привели вас сюда. Вам хотелось увидеть свой дом.
   – Все вместе, – сказал я, целуя ей руку. – Если я показался слишком грубым и навязчивым, прошу меня извинить.
   Я уже не был тем помощником библиотекаря, который проводил ее из церкви домой. Теперь, благодаря Альдо, я был своим.
   – Невероятно, – сказала она, – и замечательно. Я до сих пор не могу поверить. Теперь ваша жизнь изменится. Я так за вас счастлива.
   Она смотрела то на меня, то на Альдо, и слезы, которые она, возможно, сдерживала весь день, появились у нее на глазах.
   – Излишние эмоции, – сказал мой брат. – Где мой кампари? Бео предпочитает вермут.
   Она покачала головой, словно упрекая его в бессердечности, подала нам стаканы и один налила себе.
   – За вас обоих, – сказала она. – Долгой жизни и всяческого счастья.
   – Затем, обращаясь ко мне, добавила:
   – Мне всегда нравилось ваше имя.
   Беато. Думаю, вы ему соответствуете.
   Альдо громко рассмеялся.
   – Знаете, кто он? Он всего-навсего туристический зазывала. Таскается по стране в переполненном автобусе и показывает англосаксам ночной Рим.
   – А почему бы и нет? – возразила синьора Бутали. – Уверена, что он это делает хорошо и туристы его обожают.
   – Он делает это за чаевые, – сказал Альдо. – Сняв брюки, ныряет в фонтан Треви.
   – Вздор. – Она улыбнулась и сказала мне:
   – Не обращайте внимания, Бео. В нем говорит зависть. Вы видите мир, а он постоянно привязан к маленькому университетскому городку.
   Как это у нее хорошо выходило – Бео. Мне нравилось. Я слушал их шутливую перепалку, и на душе у меня было спокойно. И все же… Я бросил взгляд на брата. Размашисто ходя по комнате, он то и дело щелкал пальцем по книгам, брал в руки разные предметы и тут же ставил на место. Я хорошо помнил, что под этой неугомонностью всегда скрывалось сдерживаемое волнение.
   Что-то назревало.
   В открытые двухстворчатые двери, в комнате, где теперь находилась столовая, был виден накрытый на троих стол, освещенный свечами. Девушка, которая поставила еду на сервант, удалилась, предоставив нам самим ухаживать за собой. Моя старая детская, слегка преображенная портьерами и светом свечей, игравшим на полированном столе и на наших лицах, уже не казалась мне такой чужой, как утром. Она вновь была моей, но более теплой, более близкой, и у меня возникло чувство, будто и сам я – лишь маленький мальчик, которому до срока позволили принять участие во взрослой игре Альдо.
   В прошлом мне часто выпадало играть роль третьего, пособника и соучастника прихотей брата: либо способствовать некой новой, зарождающейся дружбе в лицее, где он проводил свои дни, либо охлаждать ее. Он заготавливал для меня целые фразы, и я по условному знаку должен был произносить их, что вызывало замешательство, иногда яростный спор, а порой и драку. Его методы не изменились. Только рыбкой, с которой он хотел поиграть, теперь была женщина, и ему доставляло двойное удовольствие смотреть, как она при мне, то есть при свидетеле, клюет на его наживку. Интересно, как далеко он зашел? Их шутливая беседа, синьора Бутали в роли моей защитницы… Что это – ритуальный танец перед финальным актом или, если они уже любовники, способ придать отношениям большую остроту и пикантность, срывая с них покров тайны перед предположительно несведущим третьим?
   Про мужа синьоры Бутали ни разу не вспомнили. Тень больного, лежавшего в римской больнице, не омрачала праздник. Он мог и вовсе не существовать.
   Интересно, подумал я, как мы, все трое, повели бы себя в его присутствии?
   Хозяйка замыкается в своей раковине и превращается в , председательствующую за обеденным столом. Альдо льстивыми замечаниями по адресу хозяина, скрытый смысл которых понятен лишь мне одному (мальчиком он проделывал такое с нашим отцом), провоцирует его на откровенные излияния, неважно, интересные или унылые, коль скоро подоплека интриги скрыта от посторонних глаз.
   Обед закончился. Синьора Бутали проводила нас наверх в музыкальную комнату, и пока мы пили кофе с ликерами, зашел разговор о фестивале.
   – Много репетируете? – спросила она моего брата. – Или для непосвященных все держится в таком же секрете, как в прошлом году?
   – В еще большем, – ответил Альдо. – А что до первой части вашего вопроса, то репетиции идут хорошо. Некоторые заняты в них уже несколько месяцев.
   Синьора повернулась ко мне.
   – Знаете, Бео, – сказала она, – в прошлом году я была герцогиней Эмилией и принимала папу Клемента. Профессор Риццио, которого вы видели сегодня утром, был герцогом. На репетициях все выглядело так правдоподобно, а ваш брат проводил их с таким терпением, что, по-моему, с тех пор профессор Риццио воображает себя герцогом Руффанским.
   – Утром он действительно держался со мной по-королевски, – сказал я.
   – Но я не связал его поведение с прошлогодним фестивалем. Скорее, подумал, что, как заместитель ректора университета и декан педагогического факультета, он просто сознает лежащую между нами пропасть.
   – Это тоже его беда, – сказала она и, обращаясь к Альдо, добавила:
   – – И в еще большей степени беда его сестры. Мне часто бывает жаль бедных студенток. Синьорина Риццио держит их в общежитии совсем как в монастыре.
   Мой брат рассмеялся и налил себе коньяку.
   – В старину проникнуть в монастырь было гораздо проще, – сказал он.
   – Подземный ход между мужским и женским общежитиями еще предстоит прорыть.
   Пожалуй, это надо обдумать.
   Альдо вынул из кармана заметки, которые я для него перевел, сел в кресло и принялся изучать их.
   – До начала фестиваля надо решить много проблем, – сказал он.
   – Каких именно? – спросила она.
   – Кто был герцог Клаудио: моралист или чудовище? – ответил я. – По мнению историков, он был чудовищем и к тому же безумцем. Альдо думает иначе.
   – Естественно, – сказала синьора Бутали. – Ему нравится быть не как все.
   В ее голосе звучали шутливые интонации, но взгляд, который она бросила на Альдо, звал, манил… Хозяйка дома приготовилась ко второму кругу ритуального полета. Я подумал о мертвенном выражении лица, с каким она шла со мной из церкви, и сопоставление не льстило мне, третьему.
   – Как бы то ни было, жители Руффано считали его чудовищем и поднялись против него и его двора в кровавом восстании.
   – И мы увидим это на фестивале? – спросила она.
   – Не спрашивайте меня, спросите Альдо, – ответил я.
   С рюмкой ликера в руке, слегка напевая, синьора Бутали направилась к его креслу, и в том, как она склонилась над ним, все говорило о страстном желании. Только мое присутствие не позволило ей прикоснуться к Альдо.
   – Так мы увидим восстание? – спросила она. – И если да, то кто его возглавит?
   – Все очень просто, – сказал Альдо, даже не взглянув на нее. – Студенты Э. К. Ведь они уже созрели для восстания.
   Она подняла на меня брови и поставила рюмку на рояль.
   – Новшество, – сказала она, откидывая крышку рояля. – Я думала, что принимать участие в фестивале могут только студенты художественного факультета.
   – Но не в этом году, – сказал он. – Их слишком мало.
   Она допила свой ликер – нектар королеве перед полетом – и села на табурет.
   – Что вам сыграть? – спросила она.
   Вопрос – мне, улыбка – ему. Тон ее голоса, вся ее поза, руки, застывшие над клавишами, – все это было для моего брата.
   – "Арабеску", – сказал я. – Она беспола.
   Такой накануне днем была она для меня, путника, чужого в собственном доме, где его со всех сторон окружали призраки. Затем полетный каскад звуков рассеял ностальгию – это обрывочное напоминание о неуловимом и быстротечном мгновении. Теперь был вечер и в доме был Альдо. Пианистка, которая вчера играла из любезности, теперь стремилась привлечь к себе моего брата самым естественным для нее способом. "Арабеска", которую по всей стране играют тысячи учеников, стала танцем любви, зовущим, обещающим, бесстыдным.
   Поражаясь форме, в какой синьора Бутали предлагает себя, я сидел, вытянувшись, в кресле и смотрел в потолок. Со своего места за роялем она не могла видеть мужчину, которого надеялась очаровать. Я мог. Не замечая музыки, он делал карандашные пометки в моем переводе. Дебюсси, Равель, Шопен не возбуждали его. Он никогда не был одержим музыкой. Если синьора играла, для него то был лишь звуковой фон, и едва ли он трогал его больше, чем уличный шум.
   Мне было невыносимо видеть и чувствовать, что ее усилия пропадают втуне. Я закурил сигарету и стал мысленно плести фантастические узоры, представляя себя на его месте… музыка замолкает, я поднимаюсь с кресла, пересекаю комнату и закрываю ладонями ее глаза, она старается отвести их. С ускорением музыкального темпа моя фантазия еще больше разгорячилась. Как нестерпимо тяжело было мне молча сидеть там и всем существом переживать ее призыв, обращенный, увы, не ко мне. Я ни секунды не сомневался, что Альдо, при всем своем равнодушии к музыке, прекрасно понимает смысл этого призыва.
   Я желал ему удачи, ей – удовлетворения желаний; но так делить с ними их близость было, по меньшей мере, сомнительным удовольствием.
   Наверное, синьора Бутали почувствовала неловкость моего положения, поскольку встала из-за рояля и захлопнула крышку.
   – Ну, – сказала она, – с восстанием покончено? Теперь мы можем расслабиться?
   Ирония, если таковая была, возымела на моего брата не большее действие, чем музыка. Он взглянул на синьору и, увидев, что она перестала играть и обращается к нему, отложил свои записи.
   – Который час? Уже поздно? – спросил он.
   – Десять часов, – ответила она.
   – Я думал, мы только что кончили обедать, – сказал он.
   Он зевнул, потянулся и положил записи в карман.
   – Надеюсь, – сказала синьора Бутали, – вы уже закончили первую сцену, если именно над ней трудились весь вечер.
   Она предложила мне еще ликеру, но я покачал головой и пробормотал, что мне пора возвращаться на виа Сан Микеле. Альдо улыбнулся, то ли моей воздержанности, то ли колкости синьоры Бутали.
   – Моя первая сцена, – сказал он, – продумана несколько недель назад и разворачивается за кулисами. Во всяком случае, должна разворачиваться за кулисами, если мы хотим соблюсти приличия.
   – Грохот конский копыт? – спросил я. – Сцена еху?
   – Нет-нет. – Альдо поморщился. – Это в самом конце. Сперва нечто волнующее для создания атмосферы.
   – И что же именно? – поинтересовалась наша хозяйка.
   – Совращение знатной дамы, – ответил он. – То, что мой переводчик с немецкого называет "поруганием жены самого уважаемого жителя города".
   Наступило продолжительное молчание. Цитата из моих поспешных заметок была более чем некстати. Я резко поднялся, изобразил дежурную улыбку групповода и сказал синьоре Бутали, что завтра в девять утра мне надо быть в библиотеке. Мне казалось, что это наилучший способ прервать затянувшееся молчание, однако, еще не закончив фразы, я сообразил, что мой внезапный уход – слишком явная реакция на слова Альдо.
   – Не позволяйте синьору Фосси перегружать вас работой, да и себя тоже, – сказала наша хозяйка, протягивая мне руку. – И приходите, когда у вас будет настроение послушать музыку. Думаю, мне нет нужды напоминать вам, что этот дом когда-то был вашим. Мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя здесь так же свободно, как ваш брат.
   Я поблагодарил ее за гостеприимство и заверил, что если ей или ее мужу понадобятся какие-нибудь книги из библиотеки, то стоит лишь подойти к телефону.
   – Вы очень любезны, – сказала она. – В конце недели я буду в Риме. Я дам вам знать.
   – Я провожу тебя, – сказал Альдо.
   Проводит. Не уйдет вместе со мной. Дверь в музыкальную комнату осталась открытой, и пока мы спускались по лестнице, я весело и нарочито громко вспоминал про то, как часто Альдо гонялся за мной на верхний этаж. Мне не хотелось, чтобы синьора Бутали подумала… именно то, что она наверняка подумала. Вечеринка закончилась.
   Альдо прошел со мной через сад и распахнул калитку. Свет фонаря бросал на улицу длинные тени. Ярко светили звезды.
   – Как она красива, – сказал я, – как сдержанна и спокойна. Меня не удивляет, что ты…
   – Посмотри, – сказал он, касаясь моей руки. – Они возвращаются.
   Видишь огни?
   Он показал на долину далеко внизу. Две главные дороги, ведущие в Руффано с севера и с юга, были испещрены светящимися точками. Рев мотороллеров наполнял воздух.
   – Кто это? – спросил я.
   – Студенты Э. К. возвращаются после выходных, – сказал он. – Скоро ты услышишь их поросячий визг на виа делле Мура. Раньше чем через час они не успокоятся.
   Покой города был нарушен. От воскресной тишины, которая в былые дни опускалась над Руффано, остались одни воспоминания.
   Альдо улыбнулся и потрепал меня по плечу:
   – Мне это не мешает. По мне, так пусть беснуются хоть всю ночь. Ты ведь идешь прямо домой?
   – Да, – сказал я.
   – Не броди по улицам. Иди прямо к себе. До встречи, Бео, и спасибо за этот день.
   Он вернулся в сад и закрыл калитку. Через несколько секунд я услышал, как захлопнулась дверь дома. Спускаясь по холму, я размышлял о том, какой прием ожидает Альдо в музыкальной комнате. И о том, остается ли девушка, которая принесла нам обед, в доме ректора на ночь.
   Пока я спускался с холма, вернувшиеся студенты уже запрудили пьяцца делла Вита. Воздух гудел от гудков и рева моторов. У самой колоннады стояли две легковушки. Я мельком увидел моих юных друзей Паскуале, которые, смеясь, разговаривали с несколькими приятелями. Возможно, завтра, но не сегодня.
   Сегодня я хотел переварить события минувшего дня. Чтобы меня не перехватили, я прибавил шаг, проскользнул в открытую дверь дома номер 24, взбежал по лестнице и вошел в свою комнату. Раздеваясь, я видел, как Альдо стоит в старой спальне нашей матери рядом с синьорой Бутали. Привыкнув к новой обстановке, видел ли он эту комнату такой, какой мы ее когда-то знали, какой для меня она осталась навсегда?
   Студенты на улице продолжали петь и смеяться, и вдали, ближе к центру города, рев мотороллеров извещал коренных обитателей Руффано о возвращении филистимлян.

Глава 12

   Когда на следующее утро я спустился к завтраку, студенты устроили мне восторженный прием. Стоя вокруг стола, они пили кофе и обменивались новостями. Увидев меня, они разразились громкими возгласами, а Марио, который по первой встрече запомнился мне как самый буйный из них, помахал рукой с бутербродом и потребовал отчета в том, как выпускник филологического факультета провел выходные.
   – Во-первых, – сказал я, – у библиотекарей суббота – рабочий день.
   Меня держали за разборкой книг до начала восьмого.
   Мое замечание было встречено шутливо-сочувственным стоном.
   – Рабы, все рабы, – сказал Джино, – привязанные к устаревшей системе. Вот как ведутся дела на вершине холма. Хорошо, что хоть у нашего шефа Элиа хватает здравого смысла. Большинство из нас уезжает домой. И он тоже. У него есть вилла на побережье, и он отрясает с ног своих мертвый прах Руффано.
   Синьора Сильвани с утренней улыбкой протянула мне чашку кофе.
   – Вы успели к мессе? – спросила она. – Когда вы не пришли ко второму завтраку, мы с мужем подумали, не случилось ли с вами чего.
   – Я встретил знакомого, – сказал я. – Меня пригласили на второй завтрак и на остаток дня.
   – Ваши слова напомнили мне, – добавила она, – что где-то во второй половине дня к вам заходила одна дама. Некая синьорина Карла Распа. Она просила вас заглянуть к ней в дом номер пять.
   Бедная Карла Распа! Дважды потерпев фиаско с Альдо, она со злости решила обратить свой взор на меня.
   – Кто-то упомянул мессу? – спросил Джино. – Я правильно расслышал, или мои уши обманули меня?
   – К мессе ходил я. Меня призвали колокола Сан Чиприано, и я повиновался.
   – Вы же знаете, что все это суеверие, – сказал Джино. – На нем жиреют только священники.
   – В старину, – заметила появившаяся в столовой Катерина Паскуале, – больше нечем было заняться. Вот и ходили на мессу, как на утреннее развлечение. Встречались с друзьями. Теперь развлечений гораздо больше.
   Угадайте, чем мы с Паоло занимались? – Она улыбнулась, стрельнула в меня огромными глазами и надкусила булочку.
   – Лучше сами скажите. – Я улыбнулся в ответ.
   – Одолжили у нашего брата машину и поехали в Бенин. Мы летели как молния и проделали весь путь за четыре часа с четвертью. Вот это жизнь, правда?
   – Такая жизнь могла бы обернуться смертью, – ответил я.
   – Ах, ведь риск – это половина удовольствия, – возразила Катерина.
   Марио изобразил поведение Катерины за рулем – броски, наклоны в разные стороны, рев мотора и, наконец, крушение.
   – Вам стоит делать то же, что и я, – сказал он мне, – гонять на мотороллере с перегретым мотором.
   – Да, – вмешалась в разговор синьора Сильвани, – и всех нас будить его ревом. По воскресеньям ночью здесь больше не поспишь.
   – Вы нас слышали? – Студент рассмеялся. – Мы всей толпой возвращались из Фано. Зуп… зуп… зуп… Мы надеялись, что всех вас оживим своим оркестром. Откровенно говоря, всем вам в Руффано надо немного экзотической музыки, чтобы растопить воск в ушах.
   – Вы бы нас только видели, – сказал Джерардо. – Как мы объезжали город, поднимались по холму, как светили фарами в окна женского общежития, чтобы заставить их открыть ставни.
   – И они открыли? – спросила Катерина.
   – Только не они. Их еще в девять вечера привязали к матрацам.
   Смеясь и споря, они высыпали из столовой, но на прощание Катерина успела крикнуть мне через плечо:
   – До вечера! Нам надо встретиться всем троим.
   Синьора Сильвани проводила их улыбкой и снисходительно покачала головой.
   – Дети! – сказала она. – Чувства ответственности не больше, чем у младенца в колыбели. И все талантливы, все до единого. Вот увидите, через год получат диплом и застрянут в каком-нибудь безвестном провинциальном банке.
   Выйдя из дома и направляясь к герцогскому дворцу, я увидел, что дальше по улице, у дома номер 5, меня кто-то поджидает.
   – Доброе утро, путник, – сказала Карла Распа.
   – Доброе утро, синьорина, – ответил я.
   – Если не ошибаюсь, – сказала она, вместе со мной поворачивая к пьяцца делла Вита, – мы обсуждали возможность воскресного свидания?
   – Обсуждали, – сказал я. – И что с ним сталось?
   – Я весь день была дома. – Она пожала плечами. – Вам стоило только зайти за мной.
   – Я уходил, – сказал я. – Неожиданный порыв привел меня на мессу в Сан Чиприано, где я столкнулся ни больше, ни меньше, как с самой супругой ректора, которой накануне относил книги. Я дошел с ней до ее дома, и она пригласила меня зайти.
   Карла Распа остановилась как вкопанная и уставилась на меня.
   – И вы, конечно, ее приглашение приняли, – объяснила она свою остановку. – Впрочем, я вас не виню. Один милостивый кивок Ливии Бутали, и вы готовы. Немудрено, что, получив доступ в ее дом, вы не удосужились позвонить мне. Кто там был?
   – Цвет профессуры, – сказал я. – И среди прочих – мой начальник синьор Фосси с женой.
   Слово "жена" я произнес с особым выражением. Она рассмеялась и пошла дальше.
   – Бедный Джузеппе, – сказала она. – Наверное, он, как индюк, надулся от важности, получив такое приглашение. Как вы нашли Ливию Бутали?
   – Я нашел ее красивой. И милой. Не то что синьорина Риццио.
   – Силы небесные! И эта там была?
   – Да, с братом. Для меня они слишком официальны.
   – Как и для всех нас! Для новичка вы неплохо освоились, Армино Фаббио.
   Теперь вас не остановишь. Поздравляю. Я и за два года такого не достигла.
   Мы свернули на виа Россини. Тротуар кишмя кишел горожанами, отправляющимися за утренними покупками, и студентами, опаздывающими на утренние лекции.
   – А председателя художественного совета там, случайно, не было?
   Она и так уже составила обо мне далеко не лестное мнение. К тому же я решил, что лучше быть откровенным.
   – Да, заглянул ненадолго, – сказал я. – Я ушел раньше его. Но пока он пил кампари, успел обменяться с ним парой слов. Без своих телохранителей он показался мне вполне дружелюбным и не таким важным.
   Карла Распа снова остановилась и пристально посмотрела на меня.
   – Невероятно! – воскликнула она. – Всего три дня в Руффано и такая удача. Вы, наверное, заколдованы. Он не упоминал обо мне?
   – Нет, – ответил я. – Да и времени не было. Думаю, он не понял, кто я такой.
   – Упущенная возможность, – сказала она. – Если бы я только знала, вы могли бы передать ему от меня несколько слов.
   – Не забывайте, – напомнил я ей, – что это всего лишь цепочка случайностей. Если бы я не пошел к мессе…
   – Все дело в вашем детском личике, – сказала она. – Не пытайтесь меня уверить, что если бы я пошла к мессе и встретила там Ливию Бутали, то она пригласила бы меня на аперитив. Ей, должно быть нравится строить из себя хозяйку перед сотрудниками университета, пока ее муж благополучно лежит в больнице в Риме. Альдо Донати за ней ухаживал?
   – Как-то не заметил, – ответил я. – Мне показалось что у нее больше тем для разговоров с профессором Риццио.
   Мы расстались: я – чтобы войти в герцогский дворец, она – чтобы продолжить путь к университету на вершине холма. О нашем будущем свидании она даже не упомянула. Однако у меня было предчувствие, что оно не заставит себя ждать.
   За воскресенье я немного расслабился и, видимо поэтому опоздал на работу. Когда я вошел в библиотеку, все сотрудники были уже на месте, в том числе и сам босс, синьор Джузеппе Фосси. Они стояли в центре комнаты и что-то взволнованно обсуждали. Синьорина Катти по какой-то неведомой причине была в центре внимания.
   – В этом нет ни малейшего сомнения, – говорила она. – Я слышала от одной из студенток, от Марии Каваллини, – ее вместе с четырьмя подругами заперли в комнате. Они просидели под замком до самого утра, пока привратник не пришел включать центральное отопление.
   – Возмутительно, невероятно. Будет колоссальный скандал, – сказал синьор Фосси. – В полицию уже сообщили?
   – Этого мне никто не мог сказать. Да и я не могла тратить время на разговоры. Иначе я бы опоздала сюда.
   Увидев меня, Тони с пылающими глазами бросился ко мне через всю комнату.
   – Слышали новость? – спросил он.
   – Нет, – ответил я. – Какую новость?