Дю Понсон. Испанка

   Суеверная цыганка высыпала порошок в рюмку воды, которую выпила залпом.
   В это время в гостиной послышались шаги.
   Она бросила записку в огонь и отворила дверь будуара.
   — Здравствуй, моя милая, — проговорил дон Хозе, целуя молодую цыганку.
   Он снял плащ и поставил на камин бутылку в плетенке.
   — Что это? — спросила Фатима.
   — Это мараскин, который я сегодня получил из Испании.
   Он позвонил и велел вошедшему негру подать рюмок.
   Прежде чем идти дальше, вернемся немного назад.
   Накануне дон Хозе вышел от Фатимы в весьма мрачном настроении.
   Эта женщина, которую он уже разлюбил, отдав сердце другой, эта женщина владела его тайной и может поступить с ним как с убийцей, если он бросит ее. Она сейчас угрожала убить его, если узнает об измене.
   Дон Хозе употреблял тщательные предосторожности, отправляясь к цыганке: он переодевался работником с длинною бородою, выходил по черной лестнице через двор и возвращался тем же путем через кухню, где его ожидал лакей.
   Лакей этот, по имени Цампа, жил у дона Хозе уже четыре года.
   Перед тем Цампа был приговорен в Мадриде к смерти за убийство старухи со служанкой. Благодаря необыкновенной силе и ловкости, ему удалось убежать с самого места казни и укрыться в обширном отеле де Салландрера, который находился на этой же площади.
   Вооруженная сила окружила отель и обыскала все его закоулки. Но тщетно: преступник исчез как призрак.
   Спустя два дня дон Хозе, проснувшись, увидел пред собою человека — это был Цампа.
   Он просил у него защиты, говоря, что будет слугой, который пойдет за него в огонь — и в воду.
   — Я сбрею бороду, — проговорил он, — выкрашу свои рыжие волосы в черную краску, и тогда никто меня не узнает.
   Дон Хозе увидел в Цампе человека, который в случае нужды сделается его наемником-убийцею и по одному его знаку зажжет Мадрид со всех четырех концов.
   — Хорошо, — сказал он, немного подумав, — я сделаю тебя своим лакеем.
   С тех пор между господином и слугою установилась некоторого рода дружба. Цампа знал все тайны своего барина, кроме отравления дона Педро.
   Дон Хозе возвратился домой бледный и расстроенный.
   — Ваше сиятельство, — обратился к нему Цампа, — вы, должно быть, поссорились с вашей красавицей. Вы так расстроены.
   — Нет, так, маленькая неприятность. Но удивительное дело, что Фатима перестала мне нравиться.
   — Это потому, ваше сиятельство, что вы любите другую.
   — Быть может, и потому.
   — К тому же Фатима — женщина, не получившая никакого образования, дикого характера, которая в припадке ревности может дойти до того, что кинжалом коснется вашего сердца.
   — Этого-то я и боюсь.
   — В таком случае, надо от нее избавиться.
   — Это не так легко, как тебе кажется.
   — Убить ее, и дело с концом.
   Дон Хозе пристально посмотрел на Цампу.
   — Ты вовсе не глупый малый, — сказал он.
   — У меня есть отличный яд, привезенный с Маркизских островов; он убаюкивает человека в двадцать четыре часа.
   Дон Хозе немного подумал и затем вдруг проговорил:
   — Завтра мы возобновим этот разговор, а теперь я пойду спать.
   Теперь читатель может догадаться, что заключалось в бутылке с мараскином, которую дон Хозе принес молодой цыганке.
   Она сама откупорила бутылку и налила две рюмки.
   В голове ее мелькнуло подозрение.
   — За твое здоровье, — сказал дон Хозе и залпом выпил свою рюмку.
   Подозрение Фатимы рассеялось, и она тоже выпила.
   Вечер прошел обыкновенно, в нежных уверениях в любви.
   Пробило полночь, и дон Хозе, поцеловав цыганку, удалился.
   — Бедная Фатима, — прошептал он уходя, — тебе рано еще умирать, но что же делать!
   Фатима, войдя в будуар, увидела пред собою вчерашнего незнакомца.
   — Вы пили это? — спросил он, указывая на бутылку с мараскином.
   — Пила, — отвечала она.
   Незнакомец, не говоря ни слова, взял кусок сахару, обмочил его в мараскин и дал его попугаю, сидящему в углу на жердочке.
   — Что вы делаете? — спросила в недоумении Фатима.
   Незнакомец безмолвно указал ей на попугая, который, как только проглотил сахар, захлопал крыльями, бился несколько секунд и упал к ногам своей хозяйки.
   — Видите, что дон Хозе отравил вас. Одной рюмки этого ликера достаточно, чтобы превратить в холодный труп такую красавицу, как ты.
 
   Вернемся назад.
   Банко была шестнадцатилетняя девушка, блондинка с голубыми глазами, белыми как снег зубками, вздернутым носиком, розовыми губками и детскими ручкой и ножкой.
   Родители ее когда-то исполняли величественную должность привратников у испанского генерала С. Но Банко родилась уже в Париже.
   В пятнадцать лет она выпорхнула из бедного родительского дома.
   Иностранный богач поднес ей ключи от великолепной квартиры в Кастильонской улице, куда она и переехала.
   Целый год уже Банко, благодаря свой красоте, жила в неге и роскоши.
   Родители ее, гордые испанцы, торжественно отказались принимать и даже видеть свою дочь.
   Это презрение наконец разозлило Банко, и львица задалась мыслью отплатить за это своим родителям.
   При ней жила компаньонка, женщина лет сорока пяти, по имени Карло. Она была домоправительницей Банко, давала ей советы и, где могла, обкрадывала.
   Князь уехал на три месяца в Италию.
   Вечером после его отъезда Банко в сопровождении своей компаньонки отправилась в итальянскую оперу.
   Здесь Карло указала ей на дона Хозе д'Альвара, говоря:
   — Этот господин очень хорошо знаком с генералом С. Если бы вам познакомиться с ним, то вы отлично могли бы унизить ваших спесивых родителей.
   — Я с ним познакомлюсь во что бы то ни стало, — проговорила Банко решительно.
   На следующий день Карло, необыкновенно пронырливая, узнала адрес дона Хозе и собрала о нем некоторые сведения.
   Возвратившись однажды вечером домой, дон Хозе нашел у себя письмо, присланное по городской почте. Оно написано было красивым, женским почерком, но без подписи.
   «Если в доне Хозе есть мужество его предков, если он не боится романтических приключений, он придет завтра в половине двенадцатого вечером на угол бульвара и улицы Годо де Моруа. Там к нему подойдет мужчина и скажет по-испански: идите за мной. Дон Хозе последует за ним и исполнит все, что тот скажет».
   Дон Хозе нашел это приключение интересным и решил отправиться на свидание.
   На следующий день дон Хозе ушел немного раньше от Фатимы, зашел домой переодеться и ровно в половине двенадцатого стоял на углу улицы Годо де Моруа. Спустя десять минут подле него остановился фиакр, и он услышал оттуда мужской голос:
   — Идите за мной.
   Дон Хозе приблизился к фиакру.
   — Садитесь, — сказал незнакомец.
   Дон Хозе сел. Незнакомец тотчас же завязал ему глаза, говоря:
   — Вы не должны знать, куда приедете.
   Фиакр тронулся и лишь после часовой быстрой езды остановился.
   Незнакомец провел дона Хозе через сад, затем ониподнялись по лестнице и прошли несколько комнат.
   — Снимите повязку, — сказал провожатый, уходя. Дон Хозе снял платок и был чрезвычайно изумлен, увидя себя в хорошенькой гостиной.
   Портьера соседней комнаты отдернулась и взору дона Хозе представилась Банко, одетая в коротенькую красную юбочку, черный бархатный корсаж с вышивками и польскую шапочку.
   При виде ее дон Хозе был убежден, что находится в присутствии знатной дамы, и поклонился чуть не до земли.
   Она грациозным жестом пригласила дона Хозе сесть.
   — Чтобы объяснить вам мое странное поведение, — проговорила она робко, — вы должны узнать, кто я.
   — Я вас слушаю, — отвечал дон Хозе.
   — Ах, пане, — сказала она с грустью, — в нашей стороне мы, знатные девушки, никогда не выходим замуж по влечению сердца. Я дочь польского князя и вышла замуж за знатного иностранца. Мне семнадцать лет, а мужу моему шестьдесят три. Это человек грубого, деспотического характера, делающий надо мною неслыханные насилия в припадках безумной ревности. Вот уже год, как я живу в Париже, и все это время он не выпускает меня из дому.
   — Почему же вы не стараетесь избавиться от подобного тиранства?
   — Напротив того, стараюсь, и поэтому-то вы и находитесь здесь.
   Дон Хозе улыбнулся.
   — Шесть лет тому назад, — продолжала мнимая полька, — цыганка предсказала мне, что я буду очень несчастна, что человек, явившийся с севера, будет деспотически обращаться со мной, но что потом он увезет меня к западу и что здесь я встречу человека верхом, который бросит на меня любопытный взгляд, — этот человек будет моим освободителем. Если этот человек полюбит вас, прибавила цыганка, не зная вашего имени и места, где вы живете, — в книге судеб написано, что тиран ваш умрет.
   — Странное пророчество, — прошептал дон Хозе.
   — Недавно я поехала кататься с моим ненавистным мужем; в Елисейских полях я встретила всадника, он бросил на меня любопытный взгляд, которым меня сильно поразил. Всадник этот — вы, дон Хозе.
   — Ого! — подумал испанец. — Уж не намеревается ли она заставить меня убить ее мужа.
   Затем он сказал:
   — Если цыганка сказала правду, если любовь моя убьет вашего мучителя — надейтесь, потому что я люблю вас.
   Она не старалась освободить своих рук, которые он держал. В это время стенные часы пробили час.
   — Боже мой, — сказала она, — уезжайте скорей, — сейчас приедет мой тиран.
   — Когда же мы увидимся?
   — Завтра ждите опять в улице Годо де Моруа. Человек с длинною бородой опять завязал ему глаза, провел его по лестнице, через сад к фиакру и лишь на углу улицы Годо де Моруа снял с него повязку. Дон Хозе пошел домой пешком.
   В продолжение всей недели дон Хозе каждый вечер навещал Банко и уже разлюбил Фатиму. Каждый вечер отправлялся он к мнимой польке тем же самым способом, как и в первый раз.
   Однажды вечером дон Хозе, выходя из дому, не заметил, что за ним следят, а между тем замаскированный Рокамболь следовал за ним до улицы Годо де Моруа, заметил таинственного незнакомца, а также номер фиакра и надпись на нем: «Брион, содержатель экипажей, в улице Басс-Рампар».
   — Теперь я знаю довольно, — говорил про себя Рокамболь, — знаю, что дон Хозе каждый вечер навещает свою любовницу в улице Роше и что, возвратясь от нее, отправляется в улицу Годо де Моруа. Сверх того, я знаю, что фиакр, который его там дожидается, принадлежит Бриону.
   На следующий день в одиннадцать часов маркиз де Шамери заехал к содержателю экипажей Бриону и, сказав, что ему нужен месячный экипаж, начал рассматривать все фиакры и, узнав наконец примеченный накануне номер, сказал:
   — Ну, вот хоть этот.
   — К сожалению, он занят уже, — отвечал содержатель.
   — Кем?
   — Одним господином за тысячу франков в месяц, который ездит в нем только три часа в сутки, и то поздно вечером.
   — Куда же это?
   — Кучер не говорит; ему обещано пятьсот франков, с тем — чтобы он молчал.
   — Оригинально, — пробормотал Рокамболь и . уехал, не условясь об экипаже.
   Через час после его отъезда к содержателю карет явился человек с рыжими волосами, красным лицом и багровым носом — наниматься в конюхи.
   Содержатель экипажей принял его на испытание.
   Джон (так назвался мнимый конюх) разговорился между прочим с кучером, который ездил с таинственным незнакомцем, и дал ему тысячу франков с тем, чтобы он позволил заменить себя на один лишь вечер.
   Кучер согласился, объяснив Рокамболю, что каждый вечер в одиннадцать часов он отправлялся в Кастильонскую улицу, где мужчина с длинною бородою садился в фиакр, потом он ехал в улицу Годо де Моруа, где и останавливался. Господин, ждавший на тротуаре, садился в него, и длиннобородый господин завязывал ему глаза. Потом фиакр выезжал из Парижа через улицу Клиши и останавливался у дачи, налево от железной дороги. Там длиннобородый мужчина высаживал господина с завязанными глазами, брал его за руку и уводил в сад. Спустя час он снова приводил господина с завязанными глазами, возвращался с ним в Париж и высаживал его на прежнем тротуаре.
   Для мнимого Джона этого было достаточно.
   На следующий день в одиннадцать часов вечера фиакр, по обыкновению, выехал из улицы Басс-Рампар, но на козлах его на этот раз сидел переодетый Рокамболь.
   В Кастильонской улице он посадил длиннобородого мужчину, затем в улице Годо де Моруа — дона Хозе, наконец поехал в Аньер, где узнал описанную ему красивую дачку, у которой он и остановился.
   После того, как дон Хозе был выведен из фиакра с завязанными глазами, Джон привязал лошадь к садовой решетке, а сам влез в фиакр и притаился в уголке.
   Спустя несколько минут длиннобородый мужчина воротился и тоже влез в фиакр, не заметив в темноте сидящего там человека, который тотчас же схватил его за горло и, наставив кинжал, прошептал:
   — Молчи, или ты умрешь!
   Тут только длиннобородый мужчина заметил, что кучер был не вчерашний.
   — Что вам от меня нужно? — в ужасе прошептал он.
   — Выбирай — или остаться в фиакре с кинжалом в груди, или говори правду, за что получишь сто луидоров.
   — Если ваша милость обещает мне, я все скажу.
   И управитель девицы Банко подробно рассказал о ночных посещениях дона Хозе.
   — Но какую цель имеет твоя госпожа? — спросил Рокамболь.
   — Она хочет, чтобы дон Хозе со временем ввел ее в большой свет, к испанскому генералу С, у которого ее родители служат привратниками. Барышне во что бы то ни стало хочется унизить их.
   — Хорошо, — сказал Рокамболь, — теперь я нанимаю тебя, оставляя в то же время в услужении у Банко. Каждое утро ты будешь относить на почту письмо с адресом Р. К., до востребования, где ты будешь меня уведомлять обо всем, что происходит у Банко. По субботам ты в свою очередь будешь получать письма со вложением пятисот франков.
   — Согласен.
   Спустя немного времени Джон отвез дона Хозе и его провожатого обратно в Париж.
   Однажды утром Банко приехала из своей виллы в Париж, в свою роскошную квартиру в Кастильонской улице. Она намеревалась уже ехать обратно, когда в прихожей раздался звонок.
   Через три минуты маленький грум подал ей карточку: Мортон Тайнер, эсквайр, а на другой стороне было написано по-испански: касательно дона Хозе д'Альвара.
   — Проси, — сказала Банко и, торопливо сбросив с себя шаль и шляпку, бросилась на кушетку, где уселась с небрежною грациею.
   Мортон Тайнер вошел.
   Это был англичанин с медно-красным цветом лица, курчавыми волосами и черными бакенбардами.
   — Сударыня, — обратился он на ломаном французском языке, — вы говорите по-испански?
   — Немного.
   Англичанин продолжал по-испански.
   — Я пришел говорить с вами о доне Хозе.
   — Что это за дон Хозе? — спросила Банко.
   — Молодой испанец, которого вы завербовали себе в любовники и которого вы каждый вечер увозите с завязанными глазами в вашу аньерскую виллу. Я знаю до мельчайшей подробности ваше обращение с ним.
   Банко вздрогнула.
   — Я друг вашего князя К., — продолжал Тайнер, — я друг дона Хозе, и я пришел к вам тоже как доброжелатель.
   — Это трудновато.
   — Нисколько. Пока князь К. не узнает о вашей измене, он будет счастлив, пока дон Хозе будет принимать вас за польскую княгиню и жену иностранного генерала — он будет любить вас…
   — Дальше, — проговорила Банко в нетерпении.
   — Но если дон Хозе узнает ваше настоящее положение, он откажется от ночных посещений и не введет вас в дом знакомого мне испанского генерала.
   — Скажите, пожалуйста, вы и это знаете?
   — Я вам сказал, что знаю все.
   — Чего же вы от меня хотите?
   — Я хочу, чтобы вы приняли меня в вашу игру.
   — Но… зачем же?
   — Это моя тайна.
   — А вы обещаете мне, что князь ничего не узнает?
   — Обещаю.
   — И дон Хозе также?
   — Разумеется.
   — Я согласна.
   — Отлично. Но я должен предупредить вас, что кто хочет быть моим партнером, должен быть молчалив как рыба; малейшая нескромность сопровождается ударом кинжала.
   Банко в страхе подняла глаза на незнакомца и, встретив его решительный взгляд, сразу поняла, что находится во власти этого таинственного человека.
   Спустя два дня дон Хозе явился с завязанными глазами в аньерскую виллу уже в десятый раз.
   — Друг мой! — обратилась к нему Банко. — На днях я попрошу, вас провести со мною целый день.
   И она указала на хорошенький будуар.
   — О! — вскричал восхищенный дон Хозе. — Это будет райский день.
   — Есть у вас безусловно преданный вам слуга?
   — Есть — человек, жизнь которого в моих руках.
   — В таком случае отправляйте этого человека каждый день в три часа в Тюильрийский сад в ливрее и с синей кокардой…
   — Вы просто загадка.
   — Живая, не правда ли?
   — И восхитительная, — сказал он, целуя маленькую ручку Банко.
   На другой день Цампа прогуливался в ливрее по Тюильрийскому саду, а дон Хозе был у Концепчьоны де Салландрера.
   Минуты через три к Цампе подошел незнакомец, который впоследствии являлся у Фатимы в образе сверхъестественного существа.
   — Вас зовут Цампой? — спросил его таинственный незнакомец.
   — Да.
   — Дон Хозе взял вас к себе, чтобы избавить от смертной казни?
   Цампа вздрогнул. Он никогда не допускал, чтобы дон Хозе мог выдать кому-либо эту тайну (а между тем он рассказал ее Банко, желая доказать, что имеет человека, жизнь которого в его руках), и сразу в глазах португальца сверкнула молния ненависти и жажда мести.
   Незнакомец продолжал:
   — Достаточно одного слова, сказанного императорскому прокурору, чтобы сдать вас в руки испанского правосудия.
   — Чего вы от меня хотите?
   — Я хочу, чтобы вы изменили дону Хозе, мне необходимо это для достижения моей цели. Ручаюсь вам, что дон Хозе не узнает вашей измены.
   — Чем же я могу услужить вам?
   — Когда я узнаю, зачем дон Хозе ходит каждый вечер в улицу Роше, ты получишь десять тысяч франков, а когда брак дона Хозе с Концепчьоной сделается невозможным, ты получишь сто тысяч; а в промежутке этого времени ты будешь получать от меня жалованья по две тысячи франков в месяц.
   Цампа, подкупленный столь дорогою ценою и руководимый ненавистью к своему избавителю, рассказал до мельчайшей подробности о Фатиме, ее ревности, а также о потайном входе в будуар молодой цыганки.
   — Нужно надавить на пружину, — объяснил Цампа, — картина поворачивается и открывается вход.
   — Ты разве бываешь у цыганки?
   — Каждый день: я одеваюсь в черный фрак и белый галстук и отправляюсь туда в качестве домашнего доктора.
   — Отлично, завтра ты проведешь меня в этот тайник. В девять часов вечера ты будешь здесь.
   — Слушаю, — сказал Цампа и, поклонившись незнакомцу до земли, ушел.
   Теперь вернемся к отравленной Фатиме.
   — Дон Хозе отравил вас! — произнес таинственный незнакомец.
   — Но ведь он пил мараскин вместе со мной, — проговорила взволнованным голосом цыганка.
   — Дон Хозе заблаговременно принял противоядие.
   — А, понимаю, — вскричала она, — но он не рассчитывал на мой кинжал… Если я должна умереть…
   — Вы не умрете, друг мой, ибо тоже приняли противоядие — тот белый порошок, который вы нашли под вазой.
   — А! — радостно вскричала суеверная цыганка. — Теперь я уверена, что вы отец мой. Теперь я убедилась, что дон Хозе хотел моей смерти, дайте мне доказательство его измены, и вы увидите, что я умею держать клятву!
   — Терпение — и вы все узнаете… Теперь слушайте меня! Завтра дон Хозе узнает, что вы живы, а так как он решил, что вы должны умереть, то употребит другой способ, — но не бойтесь ничего: я бодрствую над вами. Но вы должны продолжать свою роль.
   — Какую?
   — Быть с ним по-прежнему ласковой.
   — Но ведь он узнает, что я приняла противоядие.
   — Не вставайте завтра с постели до трех часов; а когда придет дон Хозе, пожалуйтесь ему на тяжелую голову и продолжительный сон и припишите это большой дозе опиума, который вы будто бы приняли.
   Он опять завязал глаза Фатиме и скрылся, прошептав ей на ухо:
   — Остерегайтесь кормилицы и негра!.
   Спустя два часа после того, как дон Хозе отравил гитану, он был уже у восхитительной Банко.
   Она была бледна и казалась сильно расстроенною:
   — Боже мой, что с вами? — спросил дон Хозе.
   — Друг мой, — отвечала она после короткого молчания, — я должна вас оставить: я уезжаю.
   — Оставить меня? Это невозможно.
   — Такова воля моего мужа.
   Дон Хозе вообразил, что влюблен в нее до безумия и что ему невозможно жить с ней в разлуке.
   — О, вы не уедете, это невозможно! — воскликнул он, падая пред ней на колени.
   — Что же это такое? Кто бы мог подумать, что вы меня любите!
   — О, как я вас люблю!
   — Это уже слишком, — сказала Банко, громко захохотав.
   — Слишком?
   — Вы любите меня?
   — До безумия.
   — Лицемер, а любовь ваша к Концепчьоне де Салландрера, которая считается уже вашей невестой, наконец, любовь к женщине по имени Фатима, к которой вы ходите каждый вечер…
   — Кто вам это сказал? — спросил изумленный дон Хозе.
   — Сеньор дон Хозе, — проговорила она торжественным голосом, — мне нужна жизнь этой женщины… или мы никогда больше не увидимся.
   Банко думала, что жертва эта будет свыше его сил, и, вероятно, Мортон Тайнер, научивший ее так действовать, не счел нужным сообщить ей, что испанец решил уже отравить молодую цыганку.
   — Боже мой, — прошептал дон Хозе, — вы хотите сделать меня убийцей?
   — Да, или отказаться когда-либо видеться со мной.
   — В таком случае, она умрет сегодня ночью, — сказал решительно испанец.
   — Хорошо.
   В это время вошел длиннобородый мужчина, завязал ему глаза и через час высадил его на тротуаре улицы Годо де Моруа.
   На следующий день дон Хозе с трепетным нетерпением ждал десяти часов вечера, желая увидеть труп когда-то любимой им женщины.
   В половине десятого он постучался в ее будуар.
   — Войдите! — сказал голос, который потряс все фибры его души.
   Дверь отворилась, и Фатима, живая и улыбающаяся, явилась на пороге.
   Дон Хозе отступил в изумлении.
   — Здравствуй, моя радость, — сказала цыганка, бросившись к нему в объятия.
   Каким образом Фатима осталась жива — это было для него загадкой.
   Гитана в точности исполнила инструкции таинственного незнакомца: она была весела и ласкала человека, к которому питала смертельную вражду; она также жаловалась ему на слабость и продолжительный сон, объясняя это приемом слишком большой дозы опиума.
   — Я бы тебе посоветовал не употреблять больше опиума, — проговорил он рассеянно.
   — Хорошо, милый мой, я всегда исполняю твои желания.
   — AI Значит, ты больше не ревнуешь?
   — Нет.
   — Ты говоришь правду?
   — Да, потому что убедилась, что ты любишь меня.
   — О! Конечно… Однако мне пора идти: меня ждет сегодня герцог де Салландрера.
   И дон Хозе ушел, замышляя новый план.
 
   Читатель, вероятно, догадывается, что Рокамболь или, как мы его называем, таинственный незнакомец, получил противоядие от Цампы и при его же помощи прошел в будуар молодой цыганки.
   На следующий вечер дон Хозе возвратился домой совсем расстроенный, найдя Фатиму живою.
   — Фатима жива! — сказал он Цампе.
   — Жива!.. Но это невозможно.
   Тогда дон Хозе рассказал ему все, что говорила Фатима об употреблении опиума.
   — Да, — проговорил Цампа, — опиум есть противоядие. Но мы испробуем что-нибудь другое.
   Однако дон Хозе не забыл о своем обычном свидании и, переодевшись, отправился в улицу Годо де Моруа.
   Спустя десять минут вошел Рокамболь. Цампа раболепно поклонился ему.
   Рокамболь прошел в гостиную и, усевшись в кресле дона Хозе, спросил:
   — Ты ничего не имеешь сказать мне?
   — Цыганка не умерла.
   — Знаю. Твой барин скоро вернется?
   — Часа через два.
   — Спрячь меня… там… в кабинете… Куда он выходит?
   — В коридор.
   — Из него слышно, что говорится здесь?
   — Все.
   — Хорошо. Что бы ни случилось, в точности повинуйся своему барину, — сказал Рокамболь и заперся в кабинете.
   Почти вслед за тем раздался звонок. Дон Хозе возвратился сильно встревоженный. Он двадцать минут ждал на тротуаре, а фиакр не приезжал. Наконец, к нему подошел ливрейный лакей и вручил ему письмо следующего содержания.

   «Вы меня обманули. Цыганка жива, я знаю, что она радуется вашею любовью, и я должна умереть. Не ждите 4больше фиакра… до тех пор, пока не исполните вашего слова».

   Дон Хозе воротился домой, окончательно решив убить гитану.
   Он показал письмо Цампе и сообщил ему о своем неизменном намерении.
   — Право, я не знаю, что вам посоветовать, — проговорил Цампа, — мое снадобье потеряло силу.
   — А кинжал?
   — Это надежнее: опиум не помешает ему.
   — Так приготовляйся; я заплачу тебе.
   — О, нет, я не в состоянии… поручите это Нарциссу (так звали негра, служившего у Фатимы).
   — Ступай за ним!
   Через час Цампа возвратился в сопровождении негра, и смерть цыганки была решена.
   Дон Хозе лег спать.
   Цампа хотел выпустить Рокамболя, но его там уже не было.
 
   После рокового свидания с доном Хозе Фатима провела ночь весьма беспокойно. В ней волновались тысячи чувств.
   Следующий день она просидела, запершись в своем будуаре, с нетерпением ожидая прихода таинственного покровителя, но день прошел, а он не явился.
   Вечером она приподняла вазу и нашла там следующую записку.