Страница:
Statt mit sturen Ernst zu richten
Bringst Erlosung durch dein Dichten
Dass die Frevler und die Frommen
All auf ihre Rechnung kommen.
В архиве Эйнштейна хранится письмо от банкира из Колорадо, адресованное
Эйнштейну в Берлин 5 августа 1927 г. Оно начинается словами "Несколько
месяцев тому назад я писал вам..."; можно предположить, что Эйнштейн еще не
ответил ему. Банкир жаловался, что ученые в большинстве своем отказались от
представления о Боге как о бородатом доброжелательном отце, окруженном
ангелами, хотя многие честные люди верят и почитают именно такого Бога.
Вопрос этот возник в ходе обсуждения в литературном кружке, и члены кружка
решили попросить выдающихся людей прислать свои мнения в форме, пригодной
для печати. Он добавил, что 24 нобелевских лауреата уже откликнулись, и он
надеется также на отклик Эйнштейна. На обороте письма Эйнштейн написал
по-немецки (неизвестно, послал ли он ответ):
"Я не могу представить себе персонифицированного Бога, прямо влияющего
на поступки людей и осуждающего тех, кого сам сотворил. Не могу сделать
этого, несмотря на то, что современная наука ставит под сомнение -- в
известных пределах -- механическую причинность.
Моя религиозность состоит в смиренном восхищении безмерно
величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с
нашей слабой и скоропреходящей способностью понимания, постигаем в
окружающей действительности. Нравственность имеет громадное значение -- для
нас, а не для Бога".
Вот извлечение из письма, которое Эйнштейн написал Корнелиусу Ланцошу
24 января 1938 г. Оно затрагивает ту же тему:
"Я начал со скептического эмпиризма, более или менее подобного
эмпиризму Маха. Но проблема тяготения обратила меня в верующего
рационалиста, то есть в человека, который ищет единственный надежный
источник истины в математической простоте".
Говоря о тяготении, Эйнштейн имеет в виду общую теорию относительности,
плод десяти лет вдохновенного труда -- с 1905 по 1915. Все началось с
чувства эстетической неудовлетворенности. Согласно специальной теории
относительности 1905 г., равномерное движение относительно. Эйнштейна
коробило то "безобразное" обстоятельство, что лишь один частный случай
движения является относительным. Если равномерное движение относительно,
значит, все виды движения должны быть относительны. Но повседневный опыт
показывал, что неравномерное движение абсолютно. Перед лицом таких очевидных
фактов человек меньшего калибра пожал бы плечами и решил, что остается лишь
терпеть эстетический дискомфорт.
Не таков был Эйнштейн. Движимый неотступными эстетическими
побуждениями, он по-новому взглянул на повседневный опыт и убедился, к
своему удивлению и радости: его можно истолковать так, что все виды движения
будут относительны. Здесь не место рассказывать, как это прозрение привело
его к уравнениям тяготения дивной красоты. Но это помогает понять, что имел
в виду Эйнштейн в письме Ланцошу, когда сообщил о своем обращении в
верующего рационалиста, искателя математической простоты, которая была для
него равнозначна красоте.
Слово "обращен" не должно сбивать нас с толку. Эйнштейн искал красоту
во Вселенной задолго до создания общей теории относительности: это ясно уже
из того, что сама теория возникла из чувства эстетической
неудовлетворенности. Его благоговейная вера в простоту, красоту и величие
Вселенной была источником вдохновения в его научных усилиях. Он оценивал
научные теории, задавая себе вопрос: если бы я был Богом, создал бы я
Вселенную, устроенную таким вот образом?
Вот выдержки из двух других писем Ланцошу. 14 февраля 1938 г. Эйнштейн
писал из Принстона:
"Я сражаюсь с этой основной проблемой электричества уже больше двадцати
лет, и совсем пал духом, хотя и не могу оставить ее. Уверен, что нужен
вдохновенный подход, который совершенно по-новому высветил бы проблему; я
также верю, с другой стороны, что уход в статистику нужно считать временной
уловкой, позволяющей лишь обойти фундаментальные вопросы".
21 марта 1942 г. он писал:
"Из известных мне людей только Ваше отношение к физике совпадает с
моим: вера в постижение действительности с помощью чего-то фундаментально
простого и единого... Нелегко заглянуть в карты, которые Бог держит в руках.
Но я не могу ни на минуту поверить в то, что Бог играет в кости и использует
"телепатические" методы (именно этого требует от него современная квантовая
теория)".
Как видим, Эйнштейн четко выразил свою неудовлетворенность квантовой
теорией с ее отказом от детерминизма и необходимостью довольствоваться
вероятностно-статистическими предсказаниями. Он сам был пионером развития
квантовой теории, но оставался убежден в том, что требуется и другой способ
понимания. В письме Паулю Эренфесту от 12 июля 1924 г. он живо описал
глубокое разочарование, никогда не покидавшее его:
"Чем больше гоняешься за квантами, тем лучше они прячутся".
Чикагский священнослужитель, готовясь к лекции "Религиозные следствия
теории относительности", в письме к Эйнштейну 20 декабря 1939 г. поставил
ряд вопросов по этой теме. Эйнштейн ответил:
"Я не верю, что основные идеи теории относительности могут претендовать
на какую-то общность с религией, столь отличной от научного познания.
Связующую нить я вижу в том факте, что глубинные взаимоотношения
объективного мира можно постигнуть с помощью простых логических понятий. И
конечно же, в теории относительности это проявилось в полной мере.
Благоговейное чувство, порожденное ощущением логической постижимости
глубочайших взаимосвязей, совсем другого рода, чем чувство, обычно именуемое
религиозным. Это почтительное преклонение перед замыслом, который выявляет
себя в строении материальной Вселенной. Оно не заставляет нас создавать
божество по сврему образу и подобию --- персонаж, предъявляющий нам
требования и интересующийся нами как индивидуальностями. Во всем этом нет
ничьей воли и никакой цели, никакого долженствования, а лишь бытие. Поэтому
люди моего склада считают мораль чисто земным делом, хотя и наиболее важным
в области человеческих отношений".
Приведенное ниже заявление Эйнштейна помечено сентябрем 1937 г. Кроме
того факта, что оно имеет отношение к "Проповеднической миссии", ничего
больше не известно об обстоятельствах его появления. Возможно, оно было
написано по просьбе кого-либо из членов Принстонской богословской семинарии,
но это лишь догадка.
"Наше время отмечено поразительными успехами научного познания и его
технических приложений. Как не радоваться этому? Но нельзя забывать: знания
и мастерство сами по себе не могут привести людей к счастливой и достойной
жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных
ценностей выше, чем открывателей объективных истин. То, что сделали для
человечества Будда, Моисей и Иисус, значит для меня неизмеримо больше всех
достижений исследовательского и творческого ума.
Наследие этих благословенных людей мы должны всеми силами сохранять и
поддерживать, если человечество не хочет потерять свое достоинство,
безопасность существования и радость жизни".
Немецкий черновик нижеследующего обращения находится среди многих
бумаг, привезенных в Ле Кок из Пасадены, где Эйнштейн зимой 1932--33 гг.
побывал в последний раз. На клочке бумаги не проставлена дата и нет указаний
по какому поводу написано обращение. Возможно, это ответ на письмо, а может
быть, просто афористическая отповедь кичливым нацистам. Эти слова вполне
можно считать обращением ко всем нам:
"Не гордитесь тем, что несколько великих людей родилось на вашей земле
в течение столетий -- в этом нет вашей заслуги. Подумайте лучше о том, как
относились к ним их современники и как вы следуете их заветам".
Автор глубоко пессимистического письма от 25 февраля 1931 г.,
отправленного Эйнштейну в Берлин, сообщил об утрате иллюзий по поводу
технических чудес эпохи. Он утверждал, что для большинства людей жизнь --
горькое разочарование, и высказал сомнение в том, что род человеческий стоит
продолжать, 7 апреля 1931 г. Эйнштейн ответил:
"Я не разделяю Вашего мнения. У меня всегда было ощущение, что моя
жизнь интересна, и я не зря ее прожил. Твердо убежден, что вполне возможно и
желательно сделать так, чтобы вообще всем людям стоило прожить свою жизнь.
Для этого есть все объективные и психологические предпосылки".
Конечно, Эйнштейн понимал, что горе -- неотъемлемая часть человеческой
жизни. 26 апреля 1945 г. он написал соболезнующее письмо врачу и его
супруге, потерявшим внука или, возможно, собственного ребенка. Этот врач
активно помогал беженцам из нацистской Германии:
"Я глубоко потрясен вестью о страшном ударе, который так внезапно
обрушился на вас. Это самое горестное, что может случиться с пожилыми
людьми. То обстоятельство, что тясячи других испытали то же самое, не может
служить утешением. Я не смею успокаивать вас, но хочу сказать, как глубоко и
с какой скорбью сочувствую вам, как и все те, кто знает ваше доброе сердце.
Мы живем обычно с ложным чувством безопасности и с ощущением, что мы у
себя дома, если находимся в знакомом и заслуживающем доверия материальном и
человеческом окружении. Но когда мерный ход повседневной жизни вдруг
прерывается, мы осознаем, что подобны потерпевшим кораблекрушение людям,
пытающимся удержаться на утлом обломке в открытом море; они забыли, откуда
пришли, и не знают, куда плывут. Но если мы вполне постигаем это, жизнь
становится легче и нет больше разочарований.
Надеюсь, что обломки, на которых мы плывем, вскоре вновь встретятся.
Сердечно ваш".
А вот фраза из письма Эйнштейна Корнелиусу Ланцошу от 9 июля 1952 г.:
"Человек родился в стаде буйволов и должен быть рад, если его не
растоптали прежде времени".
Ботаник А.В. Фрик нашел небольшой, ранее не известный цветок кактуса в
разреженной атмосфере одной из высочайших вершин Кордильер. В изящно
написанном докладе он дал цветку название "эйнштейния", и копию доклада
послал Эйнштейну. 9 сентября 1938 г. Эйнштейн ответил из Ле Кока:
"Дорогой герр Фрик,
Вы доставили мне большую радость своим вниманием. Название вполне
удачно в том смысле, что цветок, как и меня, не оставляют в покое на
заоблачной вершине.
С благодарностью за Ваш любезный жест, остаюсь"...
Вот перевод стихотворных строк, которые сочинил Эйнштейн и написал под
своей фотографией, подаренной старому другу Корнелии Вульф:
Куда бы я ни пошел,
Где бы ни очутился,
Постоянно вижу перед собой свой портрет,
На письменном столе, на стене, в виде медальона на шее.
И господинчики и дамочки непонятно почему
Добиваются автографа:
Каждому нужно иметь закорючку
От столь высокоученого мужа.
Иногда посреди всего этого счастья
В моменты просветления я спрашиваю себя:
Ты сам спятил?
Или другие поглупели?
Wo ich geh und wo ich steh
Stets ein Bild von mir ich seeh
Auf dem Schreibtisch, an der Wand
Um den Hals am schwarzen Band
Mannlein, Weiblein wundersam
Holen sich ein Autogramm
Jeder muss ein kritzel haben
Von dem hochgelehrten Knaben.
Manchmal frag in all dem Gluck
Jch im lichten Augenblick:
Bist verruckt du etwa selber
Oder sind die andern Kalber?
С этой фотографией связан занятный случай. Во время второй мировой
войны фрау Вульф пересекла океан, чтобы добраться до Гаваны и оттуда попасть
в Калифорнию. Корабль остановился в Тринидаде, где английский офицер
допросил ее (у фрау Вульф был германский паспорт) и начал осмотр багажа. Ей
было известно, что британские власти не разрешают пассажирам провозить
фотографии и письма, но не на могла же она не взять с собой фотопортрет
Эйнштейна! Когда офицер обнаружил его, он
вежливо попросил разрешения взять снимок на время, чтобы сделать копию,
переписать стихи и показать своим друзьям. Она сказала, что он вправе вообще
отобрать у нее фотографию, но он обещал вернуть сувенир накануне отплытия
корабля. Так он и сделал, притом весьма предупредительно: не было больше ни
допроса, ни осмотра багажа.
Эйнштейн страстно любил скрипку и никогда с ней не расставался. Он
предпочитал композиторов восемнадцатого века. Любил Баха и Моцарта;
Бетховеном скорее восхищался, чем любил. С более поздними композиторами у
него не было духовной общности.
Слава привела к тому, что люди стали проявлять настойчивый и порою
утомительный интерес ко всем сторонам его жизни. Не удивительно, что когда
немецкий иллюстрированный еженедельник в 1928 г. прислал Эйнштейну в Берлин
анкету об отношении к Иоганну Себастьяну Баху, Эйнштейн не обратил на нее
внимания. Редактор подождал немного и повторил запрос 24 марта 1928 г. В тот
же день -- почту тогда доставляли быстрее -- Эйнштейн резко ответил:
"Вот что я могу сказать о работе, которой Бах отдал свою жизнь:
слушайте, играйте, преклоняйтесь -- и держите язык за зубами".
Случилось так, что несколько позже в том же году другой журнал запросил
мнение Эйнштейна о другом композиторе, и в ноябре 1928 г. Эйнштейн ответил:
"О Шуберте могу сказать только одно: исполняйте его музыку, любите его
-- и помалкивайте!"
Спустя примерно десять лет прибыла более детальная анкета о музыкальных
вкусах Эйнштейна, и на этот раз он ответил обстоятельнее. Сама анкета
утеряна, но характер вопросов более или менее ясен из ответов Эйнштейна,
помеченных 1939 годом.
1) Больше всего я люблю музыку Баха, Моцарта и некоторых старых
итальянских и английских композиторов; Бетховена значительно меньше, и,
конечно же, Шуберта.
2) Затрудняюсь сказать, кто значит для меня больше -- Бах или Моцарт. В
музыке я не ищу логики. Интуитивно воспринимаю ее, не зная никаких теорий.
Мне не нравится музыкальное произведение, если я не могу интуитивно ухватить
его внутреннюю целостность и единство (архитектуру).
3) Всегда чувствую, что Гендель хорош, даже изыскан -- но в нем есть
какая-то поверхностность. Бетховен для меня чересчур драматичен и в музыке
его слишком много личного.
4) Шуберт -- один из моих любимых композиторов, обладающий несравненной
способностью выразить чувство и огромную силу в прихотливой мелодии. Но в
его более крупных сочинениях мне мешает незавершенность архитектоники.
5) Шуман привлекателен для меня своими малыми вещами -- в них есть
оригинальность и богатство чувств. Но несовершенство формы не позволяет мне
безоговорочно наслаждаться им. У Мендельсона чувствуется большой талант, но
не всегда уловимое отсутствие глубины приводит его порою к банальности.
6) Считаю некоторые песни и камерные вещи Брамса несомненно
значительными, также по построению. Но большинство его работ не обладает для
меня внутренней убедительностью. Не понимаю, зачем нужно было писать их.
7) Восхищаюсь изобретательностью Вагнера, но отсутствие четкого
архитектурного рисунка рассматриваю как декадентство. К тому же, для меня
его личность как музыканта неописуемо противна, так что большей частью
слушаю его с отвращением.
8) У меня такое ощущение, что Рихард Штраус одарен, но в нем нет
внутренней правдивости и он озабочен внешними эффектами. Не могу утверждать,
что я вообще равнодушен к современной музыке. Дебюсси изящно-красочен, но
его архитектура слишком бедна. Я не могу увлечься такого рода музыкой.
Как видим, сочинения композиторов-современников мало затрагивали
Эйнштейна. Однако он относился с высочайшим уважением к Эрнсту Блоху и 15
ноября 1950 г., вероятно, в ответ на просьбу высказаться, написал следующее:
"Мое знакомство с современной музыкой очень ограниченно. Но в одном я
уверен: истинное искусство порождается непреодолимым порывом
художника-творца. Я чувствую этот порыв в работах Эрнста Блоха, как и
некоторых других более поздних музыкантов".
Когда великий дирижер Артуро Тосканини был награжден медалью в январе
1938 года, Эйнштейн написал обращение, которое было, по-видимому, прочитано
на церемонии вручения:
"Истинным мастером становится лишь тот, кто отдает своему делу все силы
и всю душу. Мастерство требует полной самоотдачи. Тосканини наглядно
доказывает это всей своей жизнью".
В октябре 1928 г. автор письма, адресованного Эйнштейну в Берлин,
спросил его, влияют ли музыкальные увлечения на соьершенно иную, главную
область деятельности Эйнштейна. 23 октября 1928 г. Эйнштейн ответил:
"Музыка не влияет на исследовательскую работу, но их питает один
источник -- страстное желание, и они дополняют друг друга тем, что снимают
душевную напряженность".
Друг Эйнштейна доктор Отто Юлиусбергер, знаток Спинозы и Шопенгауэра,
был берлинским психиатром. Понимая все возраставшую опасность, он в 1937 г.
одного за другим переправил двух своих детей в США. Почти в последний
момент, перед началом постыдной эпохи газовых камер, родителям удалось
воссоединиться со своими детьми. Приводим извлечения из писем Эйнштейна
Юлиусбергеру и один отрывок из письма Юлиусбергера Эйнштейну.
28 сентября 1937 г. Эйнштейн радостно сообщил Юлиусбергеру из Принстона
в Берлин, что его сын уже прибыл в США и что есть обнадеживающие сведения о
том, что и дочь скоро получит разрешение на въезд. Поговорив о других вещах,
Эйнштейн упомянул о своей научной работе -- поисках единой теории поля,
которая охватывала бы гравитацию и электромагнетизм. Вот заключительные
абзацы этого письма:
"Я все еще бьюсь над той же проблемой, что и десять лет тому назад. Я
продвинулся в мелочах, но подлинная цель остается недосягаемой, хотя порою
кажется осязаемо близкой. Это тяжело и в то же время целительно, ибо
отвлекает от неприятностей повседневной жизни. Я больше не в силах
приспосабливаться к здешним людям и их образу жизни. Я был слишком стар для
этого, когда приехал сюда, и сказать по правде -- в Берлине было то же
самое, а до этого -- в Швейцарии. Я рожден для одиночества, как и Вы, и
потому Вы меня поймете".
Вот письмо Эйнштейна Юлиусбергеру от 2 августа 1941 г. Юлиусбергеры
теперь благополучно обосновались в США:
"Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет. Я хранил
молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека
в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в
несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как
это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня
ненавидят и оплевывают, завтра -- забывают, а послезавтра -- провозглашают
святым. Единственное спасение -- чувство юмора, и мы должны сохранить его,
пока дышим".
30 сентября 1942 г. Эйнштейн написал Юлиусбергеру:
"Я был глубоко тронут Вашими словами и посылаю Вам свои запоздалые
поздравления. Знаю, что не заслужил таких похвал, но меня обрадовали добрые
чувства, которыми проникнуты Ваши слова.
Верю, что теперь появилась надежда увидеть день, когда невыразимое зло
будет как-то искуплено. Но несчастья, отчаяние, бессмысленное уничтожение
человеческих, жизней -- этого ничем не возместить. И все же можно полагать,
что теперь даже самые тупые поймут: ложь и тирания в конечном итоге не могут
восторжествовать.
Вы для меня пример несокрушимой силы духа, которую приобретает человек,
занятый поисками истины. Мои высшие радости тоже связаны с этими поисками. В
вечном содружестве людей такого типа находишь убежище, которое спасает от
ощущения безысходного одиночества и отчаяния".
В письме Эйнштейну в Принстон в сентябре 1942 г. Юлиусбергер вернулся к
событию 15-летней давности -- похоронам тещи Эйнштейна и напомнил слова
Эйнштейна на обратном пути с кладбища:
"Заключительная фраза прекрасной молитвы "Бог дал, Бог взял, да
благословенно будет имя Божие" означает богатство и избыток жизни: она
всегда дает и всегда отнимает -- чтобы снова дать".
11 апреля 1946 г. Эйнштейн писал Юлиусбергеру:
"У Вас твердая позиция по вопросу об ответственности Гитлера. Я же
никогда не верил в те тонкости, различать которые юристы поручают
психиатрической экспертизе. Ведь объективно не существует свободы воли. Мне
кажется, мы должны защищать себя от людей, представляющих опасность для
других, независимо от того, каковы истоки их побуждений. Нужны ли критерии
ответственности?
Считаю первопричиной пугающего ухудшения этического поведения людей
механизацию и дегуманизацию нашей жизни. Это гибельный побочный результат
развития научного и технического мышления. Наша вина! Я не вижу выхода из
этого бедственного положения. Человек остывает скорее планеты, на которой
живет".
29 сентября 1947 г. Эйнштейн вновь пишет Юлиусбергеру:
"Слышал от друзей, что на днях Вы отпраздновали -- просто не верится!
-- свое восьмидесятилетие. Люди, подобные нам с Вами, -- хотя и смертны,
разумеется, как и все остальные, -- не стареют, как бы долго ни жили. Мы
никогда не перестанем смотреть детским удивленным взглядом на величайшую
Тайну, в которой рождены. Это защищает нас от несовершенства человеческих
отношений -- немалое преимущество. Когда утром меня тошнит от новостей в
"Нью-Йорк Тайме", я всегда думаю: это все же лучше гитлеризма, с которым
едва удалось покончить".
В письме Юлиусбергеру от 29 сентября 1947 г. Эйнштейн вспоминает давний
случай. Профессор Федерико Энрикес организовал научный съезд в Болонье, на
который приехал Эйнштейн. Там он познакомился с дочкой профессора --
Адрианной. Вероятно, она попросила его написать ей что-нибудь на память.
Просила она или нет -- но в октябре 1921 г. он написал от руки следующее
послание:
"Научные исследования и вообще поиски истины и красоты -- это область
деятельности, в которой дозволено всю жизнь оставаться детьми. Адрианне
Энрикес на память о нашем знакомстве в октябре 1921 г."
От письма Эйнштейна Юлиусбергеру 11 апреля 1946 г. тянется нить к
одному из приведенных ниже двух писем; в нем речь идет о смертной казни:
В письме к берлинскому издателю 3 ноября 1927 г., поясняя свои прежние
высказывания, Эйнштейн уточнил:
"Я пришел к убеждению, что отмена смертной казни желательна по двум
причинам:
1) Непоправимость в случае судебной ошибки.
2) Вредное нравственное влияние самой процедуры казни на тех, кто прямо
или косвенно исполняет ее".
Эйнштейн вернулся к этой теме 4 ноября 1931 г. в ответе на письмо
встревоженного юноши из Праги. Вот отрывок:
"Вы спрашиваете о моем отношении к войне и смертной казни. Второй
вопрос проще. Я вовсе не стою за возмездие, а только за меры, которые служат
защите общества. В принципе я не возражал бы против умерщвления никчемных и
опасных индивидуумов. Но я выступаю против, ибо не доверяю вершителям
правосудия. В жизни я больше ценю качество, чем количество, подобно тому как
в Природе реальность полнее отражается в общих принципах, чем в единичном
объекте".
Автор письма от 1 февраля 1954 г. сослался на слова Эйнштейна,
призвавшего людей быть готовыми к тюремному заключению, если это необходимо
для сохранения свободы слова и предотвращения войны. Далее автор письма
продолжал так. Его жена, прочитав этот призыв Эйнштейна, напомнила, что сам
Эйнштейн без промедления покинул Германию после прихода нацистов к власти и
не высказывал своих взглядов с риском попасть в тюрьму. Она противопоставила
это поведению Сократа, который отказался бежать из своей страны и вступил в
борьбу. Она также добавила, что знаменитому человеку легче высказывать свои
взгляды, чем малоизвестным людям.
6 февраля 1954 г. Эйнштейн ответил по-английски (по какой-то причине он
опустил в английском варианте одно замечание, которое есть в немецком
черновике; приводим это замечание в квадратных скобках):
"Благодарю за письмо от 1 февраля. Думаю, слова Вашей супруги вполне
справедливы: человек, пользующийся популярностью, меньше рискует, чем тот,
кто не известен широкой публике. И самое лучшее использование своего "имени"
-- время от времени выступать публично, если это необходимо.
Сравнение с Сократом бьет мимо цели. Для Сократа Афины означали весь
мир. Я же никогда не отождествлял себя с отдельной страной, и менее всего с
Германией, с которой меня связывало лишь мое положение члена Прусской
Академии наук [и язык, усвоенный мною в детстве].
Будучи убежденным демократом, я твердо верю, что в человеческом
обществе наступят застой и даже вырождение, если меньшинство
социально-сознательных и честных мужчин и женщин не проявят готовности идти
на жертвы ради своих убеждений. В нынешних обстоятельствах это еще более
справедливо, чем в обычные времена. Вы поймете это без объяснений".
Эйнштейн очень высоко ценил члена Верховного Суда США Брэндейса. Вот
отрывок из короткого заявления, которое он послал 19 октября 1931 г. из
Капута в бостонский журнал, отмечавший семидесятипятилетие Брэндейса:
"Подлинный прогресс человечества зиждется не столько на
изобретательности ума, сколько на совести таких людей, как Брэндейс".
10 ноября 1936 г. Эйнштейн отправил ему из Принстона следующее письмо
(подлинник, написанный рукою Эйнштейна, хранится вместе с бумагами Брэндейса
в юридической школе Луисвильского университета):
"С глубоким уважением и братским чувством пожимаю Вашу руку в день
восьмидесятилетия. Я не знаю другого человека, в котором сочетались бы яркая
умственная одаренность с таким самоотверженным стремлением искать смысл
своей жизни в служении обществу. Все мы благодарны Вам не только за то, что
Вы так много совершили. Мы счастливы сознанием, что такой человек живет в
наше время, когда так недостает настоящих людей.
Bringst Erlosung durch dein Dichten
Dass die Frevler und die Frommen
All auf ihre Rechnung kommen.
В архиве Эйнштейна хранится письмо от банкира из Колорадо, адресованное
Эйнштейну в Берлин 5 августа 1927 г. Оно начинается словами "Несколько
месяцев тому назад я писал вам..."; можно предположить, что Эйнштейн еще не
ответил ему. Банкир жаловался, что ученые в большинстве своем отказались от
представления о Боге как о бородатом доброжелательном отце, окруженном
ангелами, хотя многие честные люди верят и почитают именно такого Бога.
Вопрос этот возник в ходе обсуждения в литературном кружке, и члены кружка
решили попросить выдающихся людей прислать свои мнения в форме, пригодной
для печати. Он добавил, что 24 нобелевских лауреата уже откликнулись, и он
надеется также на отклик Эйнштейна. На обороте письма Эйнштейн написал
по-немецки (неизвестно, послал ли он ответ):
"Я не могу представить себе персонифицированного Бога, прямо влияющего
на поступки людей и осуждающего тех, кого сам сотворил. Не могу сделать
этого, несмотря на то, что современная наука ставит под сомнение -- в
известных пределах -- механическую причинность.
Моя религиозность состоит в смиренном восхищении безмерно
величественным духом, который приоткрывается нам в том немногом, что мы, с
нашей слабой и скоропреходящей способностью понимания, постигаем в
окружающей действительности. Нравственность имеет громадное значение -- для
нас, а не для Бога".
Вот извлечение из письма, которое Эйнштейн написал Корнелиусу Ланцошу
24 января 1938 г. Оно затрагивает ту же тему:
"Я начал со скептического эмпиризма, более или менее подобного
эмпиризму Маха. Но проблема тяготения обратила меня в верующего
рационалиста, то есть в человека, который ищет единственный надежный
источник истины в математической простоте".
Говоря о тяготении, Эйнштейн имеет в виду общую теорию относительности,
плод десяти лет вдохновенного труда -- с 1905 по 1915. Все началось с
чувства эстетической неудовлетворенности. Согласно специальной теории
относительности 1905 г., равномерное движение относительно. Эйнштейна
коробило то "безобразное" обстоятельство, что лишь один частный случай
движения является относительным. Если равномерное движение относительно,
значит, все виды движения должны быть относительны. Но повседневный опыт
показывал, что неравномерное движение абсолютно. Перед лицом таких очевидных
фактов человек меньшего калибра пожал бы плечами и решил, что остается лишь
терпеть эстетический дискомфорт.
Не таков был Эйнштейн. Движимый неотступными эстетическими
побуждениями, он по-новому взглянул на повседневный опыт и убедился, к
своему удивлению и радости: его можно истолковать так, что все виды движения
будут относительны. Здесь не место рассказывать, как это прозрение привело
его к уравнениям тяготения дивной красоты. Но это помогает понять, что имел
в виду Эйнштейн в письме Ланцошу, когда сообщил о своем обращении в
верующего рационалиста, искателя математической простоты, которая была для
него равнозначна красоте.
Слово "обращен" не должно сбивать нас с толку. Эйнштейн искал красоту
во Вселенной задолго до создания общей теории относительности: это ясно уже
из того, что сама теория возникла из чувства эстетической
неудовлетворенности. Его благоговейная вера в простоту, красоту и величие
Вселенной была источником вдохновения в его научных усилиях. Он оценивал
научные теории, задавая себе вопрос: если бы я был Богом, создал бы я
Вселенную, устроенную таким вот образом?
Вот выдержки из двух других писем Ланцошу. 14 февраля 1938 г. Эйнштейн
писал из Принстона:
"Я сражаюсь с этой основной проблемой электричества уже больше двадцати
лет, и совсем пал духом, хотя и не могу оставить ее. Уверен, что нужен
вдохновенный подход, который совершенно по-новому высветил бы проблему; я
также верю, с другой стороны, что уход в статистику нужно считать временной
уловкой, позволяющей лишь обойти фундаментальные вопросы".
21 марта 1942 г. он писал:
"Из известных мне людей только Ваше отношение к физике совпадает с
моим: вера в постижение действительности с помощью чего-то фундаментально
простого и единого... Нелегко заглянуть в карты, которые Бог держит в руках.
Но я не могу ни на минуту поверить в то, что Бог играет в кости и использует
"телепатические" методы (именно этого требует от него современная квантовая
теория)".
Как видим, Эйнштейн четко выразил свою неудовлетворенность квантовой
теорией с ее отказом от детерминизма и необходимостью довольствоваться
вероятностно-статистическими предсказаниями. Он сам был пионером развития
квантовой теории, но оставался убежден в том, что требуется и другой способ
понимания. В письме Паулю Эренфесту от 12 июля 1924 г. он живо описал
глубокое разочарование, никогда не покидавшее его:
"Чем больше гоняешься за квантами, тем лучше они прячутся".
Чикагский священнослужитель, готовясь к лекции "Религиозные следствия
теории относительности", в письме к Эйнштейну 20 декабря 1939 г. поставил
ряд вопросов по этой теме. Эйнштейн ответил:
"Я не верю, что основные идеи теории относительности могут претендовать
на какую-то общность с религией, столь отличной от научного познания.
Связующую нить я вижу в том факте, что глубинные взаимоотношения
объективного мира можно постигнуть с помощью простых логических понятий. И
конечно же, в теории относительности это проявилось в полной мере.
Благоговейное чувство, порожденное ощущением логической постижимости
глубочайших взаимосвязей, совсем другого рода, чем чувство, обычно именуемое
религиозным. Это почтительное преклонение перед замыслом, который выявляет
себя в строении материальной Вселенной. Оно не заставляет нас создавать
божество по сврему образу и подобию --- персонаж, предъявляющий нам
требования и интересующийся нами как индивидуальностями. Во всем этом нет
ничьей воли и никакой цели, никакого долженствования, а лишь бытие. Поэтому
люди моего склада считают мораль чисто земным делом, хотя и наиболее важным
в области человеческих отношений".
Приведенное ниже заявление Эйнштейна помечено сентябрем 1937 г. Кроме
того факта, что оно имеет отношение к "Проповеднической миссии", ничего
больше не известно об обстоятельствах его появления. Возможно, оно было
написано по просьбе кого-либо из членов Принстонской богословской семинарии,
но это лишь догадка.
"Наше время отмечено поразительными успехами научного познания и его
технических приложений. Как не радоваться этому? Но нельзя забывать: знания
и мастерство сами по себе не могут привести людей к счастливой и достойной
жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных
ценностей выше, чем открывателей объективных истин. То, что сделали для
человечества Будда, Моисей и Иисус, значит для меня неизмеримо больше всех
достижений исследовательского и творческого ума.
Наследие этих благословенных людей мы должны всеми силами сохранять и
поддерживать, если человечество не хочет потерять свое достоинство,
безопасность существования и радость жизни".
Немецкий черновик нижеследующего обращения находится среди многих
бумаг, привезенных в Ле Кок из Пасадены, где Эйнштейн зимой 1932--33 гг.
побывал в последний раз. На клочке бумаги не проставлена дата и нет указаний
по какому поводу написано обращение. Возможно, это ответ на письмо, а может
быть, просто афористическая отповедь кичливым нацистам. Эти слова вполне
можно считать обращением ко всем нам:
"Не гордитесь тем, что несколько великих людей родилось на вашей земле
в течение столетий -- в этом нет вашей заслуги. Подумайте лучше о том, как
относились к ним их современники и как вы следуете их заветам".
Автор глубоко пессимистического письма от 25 февраля 1931 г.,
отправленного Эйнштейну в Берлин, сообщил об утрате иллюзий по поводу
технических чудес эпохи. Он утверждал, что для большинства людей жизнь --
горькое разочарование, и высказал сомнение в том, что род человеческий стоит
продолжать, 7 апреля 1931 г. Эйнштейн ответил:
"Я не разделяю Вашего мнения. У меня всегда было ощущение, что моя
жизнь интересна, и я не зря ее прожил. Твердо убежден, что вполне возможно и
желательно сделать так, чтобы вообще всем людям стоило прожить свою жизнь.
Для этого есть все объективные и психологические предпосылки".
Конечно, Эйнштейн понимал, что горе -- неотъемлемая часть человеческой
жизни. 26 апреля 1945 г. он написал соболезнующее письмо врачу и его
супруге, потерявшим внука или, возможно, собственного ребенка. Этот врач
активно помогал беженцам из нацистской Германии:
"Я глубоко потрясен вестью о страшном ударе, который так внезапно
обрушился на вас. Это самое горестное, что может случиться с пожилыми
людьми. То обстоятельство, что тясячи других испытали то же самое, не может
служить утешением. Я не смею успокаивать вас, но хочу сказать, как глубоко и
с какой скорбью сочувствую вам, как и все те, кто знает ваше доброе сердце.
Мы живем обычно с ложным чувством безопасности и с ощущением, что мы у
себя дома, если находимся в знакомом и заслуживающем доверия материальном и
человеческом окружении. Но когда мерный ход повседневной жизни вдруг
прерывается, мы осознаем, что подобны потерпевшим кораблекрушение людям,
пытающимся удержаться на утлом обломке в открытом море; они забыли, откуда
пришли, и не знают, куда плывут. Но если мы вполне постигаем это, жизнь
становится легче и нет больше разочарований.
Надеюсь, что обломки, на которых мы плывем, вскоре вновь встретятся.
Сердечно ваш".
А вот фраза из письма Эйнштейна Корнелиусу Ланцошу от 9 июля 1952 г.:
"Человек родился в стаде буйволов и должен быть рад, если его не
растоптали прежде времени".
Ботаник А.В. Фрик нашел небольшой, ранее не известный цветок кактуса в
разреженной атмосфере одной из высочайших вершин Кордильер. В изящно
написанном докладе он дал цветку название "эйнштейния", и копию доклада
послал Эйнштейну. 9 сентября 1938 г. Эйнштейн ответил из Ле Кока:
"Дорогой герр Фрик,
Вы доставили мне большую радость своим вниманием. Название вполне
удачно в том смысле, что цветок, как и меня, не оставляют в покое на
заоблачной вершине.
С благодарностью за Ваш любезный жест, остаюсь"...
Вот перевод стихотворных строк, которые сочинил Эйнштейн и написал под
своей фотографией, подаренной старому другу Корнелии Вульф:
Куда бы я ни пошел,
Где бы ни очутился,
Постоянно вижу перед собой свой портрет,
На письменном столе, на стене, в виде медальона на шее.
И господинчики и дамочки непонятно почему
Добиваются автографа:
Каждому нужно иметь закорючку
От столь высокоученого мужа.
Иногда посреди всего этого счастья
В моменты просветления я спрашиваю себя:
Ты сам спятил?
Или другие поглупели?
Wo ich geh und wo ich steh
Stets ein Bild von mir ich seeh
Auf dem Schreibtisch, an der Wand
Um den Hals am schwarzen Band
Mannlein, Weiblein wundersam
Holen sich ein Autogramm
Jeder muss ein kritzel haben
Von dem hochgelehrten Knaben.
Manchmal frag in all dem Gluck
Jch im lichten Augenblick:
Bist verruckt du etwa selber
Oder sind die andern Kalber?
С этой фотографией связан занятный случай. Во время второй мировой
войны фрау Вульф пересекла океан, чтобы добраться до Гаваны и оттуда попасть
в Калифорнию. Корабль остановился в Тринидаде, где английский офицер
допросил ее (у фрау Вульф был германский паспорт) и начал осмотр багажа. Ей
было известно, что британские власти не разрешают пассажирам провозить
фотографии и письма, но не на могла же она не взять с собой фотопортрет
Эйнштейна! Когда офицер обнаружил его, он
вежливо попросил разрешения взять снимок на время, чтобы сделать копию,
переписать стихи и показать своим друзьям. Она сказала, что он вправе вообще
отобрать у нее фотографию, но он обещал вернуть сувенир накануне отплытия
корабля. Так он и сделал, притом весьма предупредительно: не было больше ни
допроса, ни осмотра багажа.
Эйнштейн страстно любил скрипку и никогда с ней не расставался. Он
предпочитал композиторов восемнадцатого века. Любил Баха и Моцарта;
Бетховеном скорее восхищался, чем любил. С более поздними композиторами у
него не было духовной общности.
Слава привела к тому, что люди стали проявлять настойчивый и порою
утомительный интерес ко всем сторонам его жизни. Не удивительно, что когда
немецкий иллюстрированный еженедельник в 1928 г. прислал Эйнштейну в Берлин
анкету об отношении к Иоганну Себастьяну Баху, Эйнштейн не обратил на нее
внимания. Редактор подождал немного и повторил запрос 24 марта 1928 г. В тот
же день -- почту тогда доставляли быстрее -- Эйнштейн резко ответил:
"Вот что я могу сказать о работе, которой Бах отдал свою жизнь:
слушайте, играйте, преклоняйтесь -- и держите язык за зубами".
Случилось так, что несколько позже в том же году другой журнал запросил
мнение Эйнштейна о другом композиторе, и в ноябре 1928 г. Эйнштейн ответил:
"О Шуберте могу сказать только одно: исполняйте его музыку, любите его
-- и помалкивайте!"
Спустя примерно десять лет прибыла более детальная анкета о музыкальных
вкусах Эйнштейна, и на этот раз он ответил обстоятельнее. Сама анкета
утеряна, но характер вопросов более или менее ясен из ответов Эйнштейна,
помеченных 1939 годом.
1) Больше всего я люблю музыку Баха, Моцарта и некоторых старых
итальянских и английских композиторов; Бетховена значительно меньше, и,
конечно же, Шуберта.
2) Затрудняюсь сказать, кто значит для меня больше -- Бах или Моцарт. В
музыке я не ищу логики. Интуитивно воспринимаю ее, не зная никаких теорий.
Мне не нравится музыкальное произведение, если я не могу интуитивно ухватить
его внутреннюю целостность и единство (архитектуру).
3) Всегда чувствую, что Гендель хорош, даже изыскан -- но в нем есть
какая-то поверхностность. Бетховен для меня чересчур драматичен и в музыке
его слишком много личного.
4) Шуберт -- один из моих любимых композиторов, обладающий несравненной
способностью выразить чувство и огромную силу в прихотливой мелодии. Но в
его более крупных сочинениях мне мешает незавершенность архитектоники.
5) Шуман привлекателен для меня своими малыми вещами -- в них есть
оригинальность и богатство чувств. Но несовершенство формы не позволяет мне
безоговорочно наслаждаться им. У Мендельсона чувствуется большой талант, но
не всегда уловимое отсутствие глубины приводит его порою к банальности.
6) Считаю некоторые песни и камерные вещи Брамса несомненно
значительными, также по построению. Но большинство его работ не обладает для
меня внутренней убедительностью. Не понимаю, зачем нужно было писать их.
7) Восхищаюсь изобретательностью Вагнера, но отсутствие четкого
архитектурного рисунка рассматриваю как декадентство. К тому же, для меня
его личность как музыканта неописуемо противна, так что большей частью
слушаю его с отвращением.
8) У меня такое ощущение, что Рихард Штраус одарен, но в нем нет
внутренней правдивости и он озабочен внешними эффектами. Не могу утверждать,
что я вообще равнодушен к современной музыке. Дебюсси изящно-красочен, но
его архитектура слишком бедна. Я не могу увлечься такого рода музыкой.
Как видим, сочинения композиторов-современников мало затрагивали
Эйнштейна. Однако он относился с высочайшим уважением к Эрнсту Блоху и 15
ноября 1950 г., вероятно, в ответ на просьбу высказаться, написал следующее:
"Мое знакомство с современной музыкой очень ограниченно. Но в одном я
уверен: истинное искусство порождается непреодолимым порывом
художника-творца. Я чувствую этот порыв в работах Эрнста Блоха, как и
некоторых других более поздних музыкантов".
Когда великий дирижер Артуро Тосканини был награжден медалью в январе
1938 года, Эйнштейн написал обращение, которое было, по-видимому, прочитано
на церемонии вручения:
"Истинным мастером становится лишь тот, кто отдает своему делу все силы
и всю душу. Мастерство требует полной самоотдачи. Тосканини наглядно
доказывает это всей своей жизнью".
В октябре 1928 г. автор письма, адресованного Эйнштейну в Берлин,
спросил его, влияют ли музыкальные увлечения на соьершенно иную, главную
область деятельности Эйнштейна. 23 октября 1928 г. Эйнштейн ответил:
"Музыка не влияет на исследовательскую работу, но их питает один
источник -- страстное желание, и они дополняют друг друга тем, что снимают
душевную напряженность".
Друг Эйнштейна доктор Отто Юлиусбергер, знаток Спинозы и Шопенгауэра,
был берлинским психиатром. Понимая все возраставшую опасность, он в 1937 г.
одного за другим переправил двух своих детей в США. Почти в последний
момент, перед началом постыдной эпохи газовых камер, родителям удалось
воссоединиться со своими детьми. Приводим извлечения из писем Эйнштейна
Юлиусбергеру и один отрывок из письма Юлиусбергера Эйнштейну.
28 сентября 1937 г. Эйнштейн радостно сообщил Юлиусбергеру из Принстона
в Берлин, что его сын уже прибыл в США и что есть обнадеживающие сведения о
том, что и дочь скоро получит разрешение на въезд. Поговорив о других вещах,
Эйнштейн упомянул о своей научной работе -- поисках единой теории поля,
которая охватывала бы гравитацию и электромагнетизм. Вот заключительные
абзацы этого письма:
"Я все еще бьюсь над той же проблемой, что и десять лет тому назад. Я
продвинулся в мелочах, но подлинная цель остается недосягаемой, хотя порою
кажется осязаемо близкой. Это тяжело и в то же время целительно, ибо
отвлекает от неприятностей повседневной жизни. Я больше не в силах
приспосабливаться к здешним людям и их образу жизни. Я был слишком стар для
этого, когда приехал сюда, и сказать по правде -- в Берлине было то же
самое, а до этого -- в Швейцарии. Я рожден для одиночества, как и Вы, и
потому Вы меня поймете".
Вот письмо Эйнштейна Юлиусбергеру от 2 августа 1941 г. Юлиусбергеры
теперь благополучно обосновались в США:
"Счастлив приветствовать Вас здесь после всех этих лет. Я хранил
молчание, потому что любая записка от меня навлекла бы опасность на человека
в Стране Варваров. Ваш любимый Шопенгауэр как-то сказал, что люди в
несчастье не поднимаются до трагедии, а остаются на уровне трагикомедии. Как
это верно, и как часто я это наблюдал. Того, кому вчера поклонялись, сегодня
ненавидят и оплевывают, завтра -- забывают, а послезавтра -- провозглашают
святым. Единственное спасение -- чувство юмора, и мы должны сохранить его,
пока дышим".
30 сентября 1942 г. Эйнштейн написал Юлиусбергеру:
"Я был глубоко тронут Вашими словами и посылаю Вам свои запоздалые
поздравления. Знаю, что не заслужил таких похвал, но меня обрадовали добрые
чувства, которыми проникнуты Ваши слова.
Верю, что теперь появилась надежда увидеть день, когда невыразимое зло
будет как-то искуплено. Но несчастья, отчаяние, бессмысленное уничтожение
человеческих, жизней -- этого ничем не возместить. И все же можно полагать,
что теперь даже самые тупые поймут: ложь и тирания в конечном итоге не могут
восторжествовать.
Вы для меня пример несокрушимой силы духа, которую приобретает человек,
занятый поисками истины. Мои высшие радости тоже связаны с этими поисками. В
вечном содружестве людей такого типа находишь убежище, которое спасает от
ощущения безысходного одиночества и отчаяния".
В письме Эйнштейну в Принстон в сентябре 1942 г. Юлиусбергер вернулся к
событию 15-летней давности -- похоронам тещи Эйнштейна и напомнил слова
Эйнштейна на обратном пути с кладбища:
"Заключительная фраза прекрасной молитвы "Бог дал, Бог взял, да
благословенно будет имя Божие" означает богатство и избыток жизни: она
всегда дает и всегда отнимает -- чтобы снова дать".
11 апреля 1946 г. Эйнштейн писал Юлиусбергеру:
"У Вас твердая позиция по вопросу об ответственности Гитлера. Я же
никогда не верил в те тонкости, различать которые юристы поручают
психиатрической экспертизе. Ведь объективно не существует свободы воли. Мне
кажется, мы должны защищать себя от людей, представляющих опасность для
других, независимо от того, каковы истоки их побуждений. Нужны ли критерии
ответственности?
Считаю первопричиной пугающего ухудшения этического поведения людей
механизацию и дегуманизацию нашей жизни. Это гибельный побочный результат
развития научного и технического мышления. Наша вина! Я не вижу выхода из
этого бедственного положения. Человек остывает скорее планеты, на которой
живет".
29 сентября 1947 г. Эйнштейн вновь пишет Юлиусбергеру:
"Слышал от друзей, что на днях Вы отпраздновали -- просто не верится!
-- свое восьмидесятилетие. Люди, подобные нам с Вами, -- хотя и смертны,
разумеется, как и все остальные, -- не стареют, как бы долго ни жили. Мы
никогда не перестанем смотреть детским удивленным взглядом на величайшую
Тайну, в которой рождены. Это защищает нас от несовершенства человеческих
отношений -- немалое преимущество. Когда утром меня тошнит от новостей в
"Нью-Йорк Тайме", я всегда думаю: это все же лучше гитлеризма, с которым
едва удалось покончить".
В письме Юлиусбергеру от 29 сентября 1947 г. Эйнштейн вспоминает давний
случай. Профессор Федерико Энрикес организовал научный съезд в Болонье, на
который приехал Эйнштейн. Там он познакомился с дочкой профессора --
Адрианной. Вероятно, она попросила его написать ей что-нибудь на память.
Просила она или нет -- но в октябре 1921 г. он написал от руки следующее
послание:
"Научные исследования и вообще поиски истины и красоты -- это область
деятельности, в которой дозволено всю жизнь оставаться детьми. Адрианне
Энрикес на память о нашем знакомстве в октябре 1921 г."
От письма Эйнштейна Юлиусбергеру 11 апреля 1946 г. тянется нить к
одному из приведенных ниже двух писем; в нем речь идет о смертной казни:
В письме к берлинскому издателю 3 ноября 1927 г., поясняя свои прежние
высказывания, Эйнштейн уточнил:
"Я пришел к убеждению, что отмена смертной казни желательна по двум
причинам:
1) Непоправимость в случае судебной ошибки.
2) Вредное нравственное влияние самой процедуры казни на тех, кто прямо
или косвенно исполняет ее".
Эйнштейн вернулся к этой теме 4 ноября 1931 г. в ответе на письмо
встревоженного юноши из Праги. Вот отрывок:
"Вы спрашиваете о моем отношении к войне и смертной казни. Второй
вопрос проще. Я вовсе не стою за возмездие, а только за меры, которые служат
защите общества. В принципе я не возражал бы против умерщвления никчемных и
опасных индивидуумов. Но я выступаю против, ибо не доверяю вершителям
правосудия. В жизни я больше ценю качество, чем количество, подобно тому как
в Природе реальность полнее отражается в общих принципах, чем в единичном
объекте".
Автор письма от 1 февраля 1954 г. сослался на слова Эйнштейна,
призвавшего людей быть готовыми к тюремному заключению, если это необходимо
для сохранения свободы слова и предотвращения войны. Далее автор письма
продолжал так. Его жена, прочитав этот призыв Эйнштейна, напомнила, что сам
Эйнштейн без промедления покинул Германию после прихода нацистов к власти и
не высказывал своих взглядов с риском попасть в тюрьму. Она противопоставила
это поведению Сократа, который отказался бежать из своей страны и вступил в
борьбу. Она также добавила, что знаменитому человеку легче высказывать свои
взгляды, чем малоизвестным людям.
6 февраля 1954 г. Эйнштейн ответил по-английски (по какой-то причине он
опустил в английском варианте одно замечание, которое есть в немецком
черновике; приводим это замечание в квадратных скобках):
"Благодарю за письмо от 1 февраля. Думаю, слова Вашей супруги вполне
справедливы: человек, пользующийся популярностью, меньше рискует, чем тот,
кто не известен широкой публике. И самое лучшее использование своего "имени"
-- время от времени выступать публично, если это необходимо.
Сравнение с Сократом бьет мимо цели. Для Сократа Афины означали весь
мир. Я же никогда не отождествлял себя с отдельной страной, и менее всего с
Германией, с которой меня связывало лишь мое положение члена Прусской
Академии наук [и язык, усвоенный мною в детстве].
Будучи убежденным демократом, я твердо верю, что в человеческом
обществе наступят застой и даже вырождение, если меньшинство
социально-сознательных и честных мужчин и женщин не проявят готовности идти
на жертвы ради своих убеждений. В нынешних обстоятельствах это еще более
справедливо, чем в обычные времена. Вы поймете это без объяснений".
Эйнштейн очень высоко ценил члена Верховного Суда США Брэндейса. Вот
отрывок из короткого заявления, которое он послал 19 октября 1931 г. из
Капута в бостонский журнал, отмечавший семидесятипятилетие Брэндейса:
"Подлинный прогресс человечества зиждется не столько на
изобретательности ума, сколько на совести таких людей, как Брэндейс".
10 ноября 1936 г. Эйнштейн отправил ему из Принстона следующее письмо
(подлинник, написанный рукою Эйнштейна, хранится вместе с бумагами Брэндейса
в юридической школе Луисвильского университета):
"С глубоким уважением и братским чувством пожимаю Вашу руку в день
восьмидесятилетия. Я не знаю другого человека, в котором сочетались бы яркая
умственная одаренность с таким самоотверженным стремлением искать смысл
своей жизни в служении обществу. Все мы благодарны Вам не только за то, что
Вы так много совершили. Мы счастливы сознанием, что такой человек живет в
наше время, когда так недостает настоящих людей.