Страница:
С почтительным приветом..."
Уолтер Уайт был секретарем Национальной ассоциации содействия прогрессу
цветного населения. Он был "уайт" (белый) не только по фамилии, но и по
цвету кожи: вполне мог сойти за белого, если бы захотел, и избежать всех
неприятностей и преследований, которым подвергало негров наше общество
(тогда значительно больше, чем
теперь). Он предпочел бороться за права своих черных братьев, отлично
понимая, что за это придется платить страданиями. В 1947 г. он написал
волнующую статью "Почему я остался негром", которая была напечатана в
"Субботнем литературном обзоре" от 11 октября. Эйнштейн откликнулся на
статью в письме редактору. Вот его официальный перевод:
"Читая статью Уайта, начинаешь понимать глубокий смысл слов: есть лишь
одна^ дорога к величию -- дорога страданий. Когда страдания вызваны слепотой
и тупостью опутанного традициями общества, это вызывает у слабых
безрассудную ненависть, а сильного поднимает на такую нравственную высоту и
делает способным на такое величие души, которых другим путем человек не в
силах достичь.
Думаю, что любой вдумчивый читатель статьи Уолтера Уайта испытывает,
подобно мне, чувство искренней признательности. Он дал нам возможность
сопровождать его на скорбном пути к человеческому величию, рассказав простую
биографию неотразимой убеждающей силы".
4 ноября 1942 г. Эйнштейн отправил письмо из Принстона в Бразилию; оно
не нуждается в пояснениях:
"Ваше предложение кажется мне в принципе разумным: поручить руководство
экономикой небольшому числу людей, доказавших свои способности и глубокую
заинтересованность в улучшении существующих условий. Но я не верю в ваш
метод отбора таких людей с помощью "тестов". Это типично инженерная идея,
противоречащая Вашему собственному утверждению, что "человек -- не машина".
Кроме того, нужно учесть еще одно обстоятельство: найти десять наиболее
подходящих людей -- этого мало. Требуется, чтобы разные народы согласились
подчиниться их предписаниям и декретам. Не представляю, как добиться этого.
Эта проблема куда труднее отбора подходящих людей. Даже весьма
посредственные люди могут достичь многого вполне сносными путями, если
исходным уровнем считать нынешние или существовавшие в прошлом условия
жизни. Однако до сих пор лидеры приходят к власти не потому, что обладают
способностью думать и принимать решения, а потому, что умеют производить
впечатление, убеждать и использовать слабости своих ближних.
Старая проблема -- как привести к власти способных и добросовестных
людей -- до сих пор не поддается никаким усилиям. К сожалению, насколько я
могу судить, Вы тоже не нашли ее решения".
6 декабря 1917 г., когда шла мировая война, Эйнштейн написал из Берлина
своему другу Генриху Зангеру в Цюрих. Слова его не потеряли злободневности:
"Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла
оказаться так чудовищно безнравственной? Все больше и больше убеждаюсь, что
милосердие и любовь к ближнему -- ценнее и выше всего остального... Весь наш
хваленый технический прогресс -- да и вся наша цивилизация -- подобны топору
в руках психически больного преступника".
В 1934 г. Эйнштейн написал статью "О терпимости" для одного
американского журнала. Когда редакторы захотели внести не понравившиеся ему
поправки, он забрал статью, и она не была напечатана. Вот выдержки из нее:
"Если спросить -- что такое терпимость, на память приходит шутливое
определение "умеренности", которое дал остроумный Вильгельм Буш:
Умеренность -- это удовольствие, которое мы извлекаем
Из тех вещей, которых не получаем.
По аналогии могу сказать, что терпимость -- это доброжелательное и
корректное отношение к тем качествам, взглядам и поступкам других лиц,
которые идут вразрез с нашими привычками, верованиями и вкусами. Быть
терпимым -- не значит быть равнодушным к поступкам и чувствам других людей.
Можно понять их и сочувствовать им.
И в художественном творчестве, и в области научных достижений все
великое и благородное создается отдельными людьми. Европейская культура
вырвалась из удушливого застоя, когда Ренессанс предоставил индивидуальности
возможность свободно развиваться.
Поэтому наиболее важное проявление терпимости -- это терпимость
общества и государства к отдельной личности. Государство обеспечивает
личности безопасность, необходимую для ее развития. Но если государство
становится главенствующей самоцелью, а индивидуум превращается в лишенное
своей воли колесико, тогда исчезают все прекрасные цели. Скала должна дать
трещины, чтобы на ней росли деревья; почву нужно разрыхлить, чтобы она стала
плодотворной; ценные достижения бывают лишь в таком обществе, которое не
прибегает к жесткой регламентации и тем самым позволяет личности свободно
развивать свои способности".
Порою терпимость самого Эйнштейна подвергалась болезненным испытаниям,
и он прибегал к едкой сатире.
В высшей степени удивительно, что абстрактная и трудная для понимания
теория относительности стала объектом политических нападок. В Германии
нацисты ругали теорию за то, что она еврейская и коммунистическая и
загрязняет чистые родники немецкой науки. Включать ее в учебные программы
было запрещено. Лишь несколько бесстрашных душ отважились бросить вызов
этому приказу, но и они прибегли к хитрости: излагали основные идеи, не
упоминая имени Эйнштейна и не пользуясь термином относительность.
Но в Советском Союзе были далеко не так уверены, как в нацистской
Германии, что теория Эйнштейна -- коммунистическая. Официальное отношение
русских к этой теории связывалось с тем, согласуется ли она с диалектическим
материализмом -- философским основанием марксизма.
Для советских ученых было не всегда безопасно поддерживать теорию.
Теперь положение улучшилось, но еще в апреле 1952 г. действительный член
Академии наук СССР обвинил Эйнштейна в том, что он "тащит физику в болото
идеализма". Эйнштейн оказался повинен в "субъективизме", в то время как
марксизм признает "объективность материального мира". Более того, академик
публично подверг критике двух русских ученых, назвав их по имени, за
поддержку теории. Об этом наскоке широко оповестило агентство Ассошиэйтед
пресс, и давнишний друг Эйнштейна послал ему из Лондона отчет о нем,
появившийся в Берлине.
В бумагах Эйнштейна найдены неопубликованные сатирические замечания по
этому поводу. Они относятся к началу 50-х годов и несомненно вызваны
советскими взглядами на теорию относительности вообще и данным инцидентом в
частности:
"Когда Всевышний устанавливал Законы Природы, его беспокоило сомнение,
которого он не разрешил и в дальнейшем: насколько будет нелепо, если
когда-нибудь Высшие Авторитеты Диалектического Материализма отменят часть
или даже все Законы Природы.
Позже, когда он создавал Пророков и Мудрецов Диалектического
Материализма, сомнение вновь прокралось в его душу. Однако он быстро
успокоился, ибо понял: Пророки и Мудрецы не захотят утверждать, что
положения Диалектического Материализма противоречат Разуму и Истине".
Автор письма, отправленного из Англии в Берлин, задал Эйнштейну вопрос,
который ранее уже задавали Эдисону. Он спросил: если на смертном одре вы
захотите оглянуться на прожитую жизнь, по каким критериям вы будете судить,
была ли она успешной или неудавшейся? 12 ноября 1930 г. Эйнштейн ответил:
"Ни на смертном одре, ни ранее не стану я задавать себе такого вопроса.
Природа не инженер и не подрядчик; я сам -- часть Природы".
11 ноября 1950 г. священник бруклинской церкви сообщил Эйнштейну в
Прин-стон, среди прочих сведений, что 26 лет тому назад, в бытность
студентом, купил фотографию Эйнштейна с автографом и с тех пор бережно
хранит ее. Затем он напомнил, что вскоре после прихода фашистов к власти
Эйнштейн
выступил с заявлением, которое священник часто цитирует с кафедры. Он
просил прислать ему два абзаца из этого заявления, переписанных рукою
Эйнштейна, чтобы вставить их в новую рамку вместе с фотографией.
Добавив, что не хочет никого понапрасну утруждать, он прислал чек -- не
в качестве платы (он понимал, что переписанное рукою Эйнштейна заявление --
бесценно), но как символ признательности и дар, который Эйнштейн вправе
использовать по своему усмотрению. На отдельном листе бумаги было переписано
заявление, о котором идет речь. Вот оно:
"После переворота в Германии я ждал, что университеты встанут на защиту
милой моему сердцу свободы. Но нет, университеты были сразу же принуждены к
молчанию. Затем я обратил взор к редакторам крупных газет, чьи пламенные
передовицы в былые дни ратовали за свободу, но и они, подобно университетам,
были принуждены к молчанию в течение нескольких недель. Я ждал выступления
писателей, литературных вождей Германии, прежде охотно рассуждавших о роли
свободы в жизни общества; но и они были безмолвны.
Только церковь честно сопротивлялась гитлеровской кампании подавления
правды. Я никогда раньше не питал особых симпатий к церкви, но теперь
испытываю восхищение и добрые чувства к ней, потому что одна лишь церковь
имела мужество и стойкость встать за правду и нравственную свободу. Раньше я
относился к церкви с презрением -- теперь воздаю ей безграничную хвалу".
14 ноября 1950 г. Эйнштейн ответил по-английски:
"Я глубоко тронут Вашим обращением ко мне от 11 ноября. Однако я пришел
в некоторое замешательство. Словесная формулировка заявления, на которое вы
ссылаетесь, принадлежит не мне. Вскоре после прихода Гитлера к власти в
Германии у меня была устная беседа с одним журналистом об этих вещах. С тех
пор мои замечания были развиты и преувеличены так, что я сам их почти не
узнаю. Поэтому я не могу со спокойной совестью подписать присланный вами
текст.
Дело это для меня тем более щекотливое, что я, подобно Вам, в основном
критически отношусь к политической роли официального духовенства в истории
человечества. Поэтому мое заявление создаст ложное впечатление о моем общем
отношении к церкви, даже если бы удалось восстановить мои подлинные слова (а
я их не помню во всех подробностях).
С радостью готов написать что-нибудь другое, если Вы укажете мне, что
именно Вам подойдет".
Священник ответил 16 ноября 1950 г.; он выразил радость по поводу того,
что заявление искажено, ибо у него самого были серьезные оговорки в
отношении исторической роли церкви в целом. Он довольно подробно развил эту
мысль, а затем внезапно попросил прощения за то, что "читает проповедь". Он
сказал, что предоставляет Эйнштейну самому выбрать тему заявления, воздал
должное его пророческому духу и призвал на него благословение божие.
Вот заявление, которое Эйнштейн написал по-английски и отослал 20
ноября 1950 г.:
"Важнейшее из человеческих усилий -- стремление к нравственности. От
него зависит наша внутренняя устойчивость и само наше существование. Только
нравственность в наших поступках дает красоту и достоинство нашей жизни.
Сделать ее живой силой и помочь ясно осознать ее значение -- главная
задача образования.
Основания нравственности не должны зависеть от мифа и не должны быть
связаны с высшей властью, ибо сомнения в мифе или в законности власти могут
поставить под угрозу мерило здравых суждений и поступков".
27 января 1947 г. Эйнштейн получил телеграмму от Национального
конгресса христиан и евреев, в которой довольно безапелляционно говорилось,
что требуется заявление Эйнштейна, от 25 до 50 слов -- призыв к единству
верующих; заявление будет использовано в поддержку "Американского братства".
Тема допускает банальности и даже побуждает к ним, но Эйнштейн избежал
этой опасности. Он послал такое заявление по-английски:
"Если бы все последователи современных религий старались думать и
действовать в духе основателей этих религий, не было бы никакой вражды на
религиозной почве. Ибо легко было бы показать приверженцам разных
вероисповеданий, что даже различия самих религий не имеют серьезного
значения".
14 октября того же года Эйнштейн получил длинную телеграмму, в которой
сообщалось, что 19 октября многие дипломаты и другие видные деятели будут
выступать на Риверсайд драйв при торжественной закладке памятника героям
восстания в Варшавском гетто и шести миллионам их собратьев, замученных и
убитых в Европе. Эйнштейна пригласили в качестве почетного гостя. Если он не
сможет приехать, говорилось в приглашении, тогда не согласится ли он оказать
собравшимся честь и прислать к 19 октября телеграмму.
Эйнштейна не нужно было уговаривать. Это событие было близко его
сердцу. Он отправил послание на английском языке, датированное 19 октября
1947 г.:
"Сегодняшний торжественный митинг имеет глубокий смысл. Всего лишь
несколько лет отделяют нас от самого страшного массового преступления в
новейшей истории. Это преступление совершила не толпа обезумевших фанатиков;
оно было хладнокровно организовано правительством великой державы. Судьба
оставшихся в живых жертв немецких преследований показывает, насколько
ослабело нравственное чувство человечества.
Но сегодняшнее собрание свидетельствует, что не все люди готовы молча
примириться с Ужасом. Это собрание вдохновляется стремлением обеспечить
достоинство и естественные права каждого человека. Оно добивается признания
того факта, что удовлетворительное существование людей -- даже просто
физическое существование -- связано с нашим уважением к непреходящим
требованиям нравственности.
За эту позицию я и хочу выразить вам мое уважение и благодарность --
как человек и как еврей".
3 августа 1946 главный механик американского грузового судна в
прелестном письме, присланном Эйнштейну в США, рассказал о случае на
корабле. Боцман и корабельный плотник на берегу в Германии подобрали
голодного, тощего котенка, взяли его на судно, и на обильных морских хлебах
котенок отъелся, расцвел и сильно привязался к своим приемным родителям. Но
он оцарапал матроса, пытавшегося поиграть с ним, и тот решил, что котенок не
в своем уме. Боцман спас его репутацию, сказав, что он так же не в своем
уме, как профессор Эйнштейн, покинувший Германию ради Соединенных Штатов. И
моряки стали называть котенка "профессор Альберт Эйнштейн", хотя они едва ли
знают разницу между "относительностью" и "родственными отношениями"
("relativity" по-английски означает и "относительность" и "родственные
отношения" (прим, перев.)).
10 августа 1946 г. Эйнштейн ответил по-английски:
"Очень благодарен за доброе и забавное сообщение. Посылаю сердечный
привет своему тезке, а также поклон от нашего домашнего кота, который
заинтересовался этой историей и даже немножко ревнует. Дело в том, что
кличка "Тигр" не отражает -- как в вашем случае -- близкого родства с семьей
Эйнштейн.
С самыми теплыми пожеланиями вам, приемным родителям моего тезки, и ему
самому..."
Вот два письма Эйнштейна Гертруде Варвавер в Англию. Она была вдовой
берлинского раввина, и Эйнштейн благодарит ее за рождественские подарки,
которые она посылала ему в Принстон два года подряд. Англичанин Майкл
Фарадей, упомянутый во втором письме, гений-самоучка и обаятельный человек,
один из величайших физиков-экспериментаторов всех времен. Его открытия и
революционизирующие идеи в области электромагнетизма имели важнейшее
значение для создания теории относительности. Первое письмо от 2 января 1952
г.
"Дорогая Гертруда!
Хитроумная линейка, которую вы прислали, лежит передо мной. До сих пор
моей интуиции предоставлялось решать, прямо или изогнуто, параллельно или
пересекается то, что я создал. Однако я понимаю, что лучше не зависеть от
милости богов (так я воспринял линейку)."
Второе письмо датировано 27-м декабря 1952 г.:
"Небольшая книжка о Фарадее доставила мне большую радость. Этот человек
любил таинственную Природу, как любовник -- далекую возлюбленную. В его дни
не было еще скучной специализации, которая самодовольно глядит через роговые
очки и убивает поэзию..."
Вот перевод четверостишия, найденного в бумагах Эйнштейна; оно,
кажется, ранее не публиковалось. Нет никаких сведений о том, когда и по
какому поводу оно написано:
Мне всегда не по себе от словечка "Мы".
Потому что ты сам и кто-то другой -- совсем не одно и то же.
За всяким согласием таится бездна,
Которая просто пока не видна.
Unbehaglich macht mich stets das Wortchen "wir"
Denn man ist nicht eins mit einem andern Tier
Hinter allem Einverstandnis steckt
Stets ein Abgrund, der noch zugedeckt.
Чтобы понять нижеследующий эпизод, надо знать о двух фактах. Когда
Тициан писал портрет императора Карла V и уронил кисть, Карл любезно поднял
ее и сказал, что Тициан достоин услуги императора. Другой факт -- св.
Флориан обычно на изображениях держит в руках чашу, из которой извергается
пламя; этот святой, как принято верить, предохраняет от пожаров. Фраза
Эйнштейна -- немецкая поговорка, которая относится не только к пожарам, но и
к другим бедствиям.
Известный немецкий художник писал портреты видных людей -- собирался
выпустить альбом. Он получил телеграмму от американского журнала, который
заказал ему портрет Эйнштейна, с тем чтобы после появления в журнале
включить его в альбом. Художник послал Эйнштейну убедительное письмо и
спрашивал, не согласится ли тот позировать. Он писал, то политические
деятели в погоне на рекламой всегда соглашаются, но Эйнштейн, догадывался
он, не проявит энтузиазма. Поэтому он напомнил об императоре Карле V,
позировавшем Тициану. Поскольку масштабы величий с обеих сторон совсем
другие, он обещал, что не потребует от Эйнштейна поднимать его кисть.
17 ноября 1931 г. Эйнштейн ответил:
"Уверены ли вы, что император Карл V был бы в восторге, если бы Тициан
писал его портрет для открытки, которую каждый Том, Дик и Гарри сможет
купить за 10 пфеннигов? Думаю, он поднял бы кисть Тициана не менее любезно,
но попросил бы избавить его от такого паблисити -- по крайней мере при
жизни.
Поэтому прошу Вас не сердиться на меня, если я чувствую примерно то же
самое. Кроме того, я через несколько дней уезжаю в Калифорнию, и у меня куча
всяких дел...
P.S. О св. Флориан, сохрани мой дом, пусть лучше кто-нибудь другой
сгорит!"
На 1955 год была запланирована научная конференция в Берне в
ознаменование 50-й годовщины теории относительности (ее создал Эйнштейн,
работавший тогда в бернском патентном бюро). Один из друзей, Макс фон Лауэ,
пригласил его на конференцию в качестве почетного гостя. Но Эйнштейну было
уже далеко за семьдесят, и смерть стояла за спиной. В феврале 1955 г. он
ответил фон Лауэ:
"Старость и болезни не позволяют мне участвовать в таких чествованиях,
и должен признаться, что эта дарованная мне свыше вольность приносит чувство
облегчения. Мне всегда было неприятно все, связанное с культом личности".
Вот извлечение из письма одному художнику, от 27 декабря 1949 г.:
"Поистине загадка: что заставляет человека так дьявольски серьезно
относиться
к своей работе? Для кого? Для себя -- но ведь мы живем так недолго. Для
современников? Для потомства? Нет, это остается загадкой".
Пятидесятилетие Эйнштейна 14 марта 1929 г. было громким событием.
Подарки, послания и поздравления прибывали со всех концов мира, и репортеры
всех сортов добивались интервью. Испытывая робость перед такой шумихой,
Эйнштейн покинул свою берлинскую квартиру и "ушел в подполье". По окончании
юбилея Эйнштейну предстояло решить проблему -- как поблагодарить
многочисленных друзей, приславших приветствия ко дню рождения. Он сочинил
стихи, типография размножила рукопись, и литографированные копии он посылал
своим друзья, зачастую с припиской -- кратким личным приветом.
Сегодня каждый показывает себя по отношению ко мне с лучшей стороны,
И издалека, и из-под боку
Милые и славные люди
Написали мне трогательные послания
И надарили мне всего,
Что, по мнению этих расточителей,
Еще может пригодиться
Такому пожилому человеку, как я.
Все и вся.
Приближаются ко мне со сладкими речами,
Чтобы украсить мне этот день.
И даже бесчисленные попрошайки
Посвящают мне сегодня мадригалы.
Поэтому чувствую себя сегодня торжественно,
Как горный орел.
Но день клонится к концу
Приношу всем благодарность.
Вы все хорошо сделали,
А солнышко смеется.
А. Эйнштейн
согрешил стихами 14.111.1929 г.
Jeder zeiget sich mir heute
Von der allerbesten Seite
Und von fern und nach die Lieben
Haben ruhrend mir geschrieben
Und mit allem mich beschenkt
Was sich so ein Schlemmer denkt
Was fur den bejahrten Mann
Noch in Frage kommen kann
Alles naht mit siissen Tonen
Um den Tag mir zu verschonen
Selbst die Schnorrer ohne Zahl
Widmen mir ihr Madrigal.
Drum gehoben fuhl' ich mich
Wie der stolze Adlerich.
Nun der Tag sich nach dem End
Mach ich Euch mein Kompliment,
Alles habt Ihr gut gemacht
Und die Hebe Sonne lacht.
Среди писем, которые получил Эйнштейн по случаю пятидесятилетия, было и
послание от Нобелевского лауреата Фрица Габера. Вот выдержка из него:
"Спустя много столетий простые люди будут вспоминать наше время как
эпоху первой мировой войны, но образованные люди будут соединять первую
четверть двадцатого века с Вашим именем, точно так же, как сегодня для одних
конец семнадцатого века -- это войны Людовика XIV, а для других -- это эпоха
Ньютона".
Десять лет спустя, к 60-летию Эйнштейна его близкий друг Макс фон Лауэ
написал ему в Принстон:
"Теперь Вы в безопасности и недосягаемы для ненависти. Насколько я знаю
Вас, Вы находитесь в мире с самим собой и стоите выше своей судьбы. Более
чем когда-либо Ваш труд недоступен для страстей и будет жить, пока
существует цивилизация на Земле".
1 мая 1936 г. видный американский издатель просил Эйнштейна об
одолжении. Издатель только что заложил фундамент пристройки в своем
загородном доме -- под библиотеку и хотел поместить в угловой камень
герметическую коробку с предметами, представляющими археологический интерес
для потомства, например, номер газеты "Нью-Йорк Тайме" на специальной
высокопрочной бумаге. Он попросил Эйнштейна написать что-нибудь и приложил
лист бумаги, на которой обычно печатаются акции; такая бумага, уверял он
Эйнштейна, сохранится и через тысячу лет.
4 мая 1936 г. Эйнштейн отправил следующее послание, вероятно,
отпечатанное на машинке:
"Дорогие потомки!
Если вы не стали справедливее, миролюбивее и вообще разумнее, чем мы,
-- что ж, в таком случае, черт вас возьми. Это благочестивое пожелание с
глубоким уважением изрек тот, кто был
Альбертом Эйнштейном".
Корреспондент задал Эйнштейну два вопроса. Первый касался того, чем
обязан Эйнштейн так называемой умозрительной философии. Второй вопрос был
довольно бессвязно сформулирован, полагает ли Эйнштейн, что успехи
физических исследований пространства, времени, причинности, границ
вселенной, Начала и Конца оставят умозрительную философию без работы; иными
словами, согласен ли Эйнштейн с мнением Р.К. Толмена: "философия есть
систематическая путаница терминов, специально придуманных для этой цели".
28 сентября 1932 г. Эйнштейн ответил из Берлина:
"Философия подобна матери, которая родила и поставила на ноги все
остальные науки. Поэтому не следует презирать ее в наготе и бедности; будем
надеяться, что ее дон-кихотский идеал хотя бы отчасти сохранится в
потомстве, дабы оно не впало в мещанское самодовольство".
В 1957 г., узнав, что Архив Альберта Эйнштейну собирает материалы о
нем, один журналист прислал отчет о готовившейся семь лет тому назад
телевизионной
программе "Как бы я провел последние две минуты". Каждый участник
программы должен был вообразить, что следующие две минуты будут последними в
его жизни. Предполагалось привлечь таких известных людей, как Альберт
Швейцер и Элеонора Рузвельт; журналист послал также приглашение Эйнштейну.
Тема кажется увлекательной -- но лишь на первый взгляд. Эйнштейн смотрел
глубже. Вот его ответ от 26 августа 1950 г., написанный по-английски:
"Я не могу принять участие в планируемой телевизионной передаче
"Последние две минуты". Мне представляется не столь уж важным, как человек
проведет последние две минуты перед кончиной".
Рассказав эту историю, журналист добавил: "Нечего и говорить, что это
существенно повлияло на мою жизнь".
Эйнштейн был известен полнейшим равнодушием к одежде, зачастую весьма
небрежной. В начале марта 1955 года ученики пятого класса начальной школы в
штате Нью-Йорк узнали не только о существовании Эйнштейна, но и о том, что
через несколько дней ему исполнится 76 лет. С помощью учителя они 10 марта
послали Эйнштейну поздравительное письмо и подарок -- булавку для галстука и
запонки. Это был последний день рождения для Эйнштейна.
26 марта он ответил по-английски:
"Дорогие дети,
я благодарен вам за подарок ко дню рождения и за поздравительное
письмо. Ваш подарок служит напоминанием, что впредь мне следует одеваться
элегантнее, чем прежде. Дело в том, что галстук и манжеты существуют для
меня лишь в качестве отдаленных воспоминаний".
Из школы-интерната в Кейптуане 10 июля 1946 г. прибыло милое в своей
наивности письмо с просьбой об автографе. Вот извлечение из него:
"Мне бы следовало давно написать Вам, если бы только знать, что Вы еще
живы. Я историей не очень интересуюсь, и мне казалось, что Вы жили в
восемнадцатом веке или что-то в этом роде. Для меня перепутались Вы и сэр
Айзек Ньютон". Дальше автор письма упоминает о своем друге и о том, как они
Уолтер Уайт был секретарем Национальной ассоциации содействия прогрессу
цветного населения. Он был "уайт" (белый) не только по фамилии, но и по
цвету кожи: вполне мог сойти за белого, если бы захотел, и избежать всех
неприятностей и преследований, которым подвергало негров наше общество
(тогда значительно больше, чем
теперь). Он предпочел бороться за права своих черных братьев, отлично
понимая, что за это придется платить страданиями. В 1947 г. он написал
волнующую статью "Почему я остался негром", которая была напечатана в
"Субботнем литературном обзоре" от 11 октября. Эйнштейн откликнулся на
статью в письме редактору. Вот его официальный перевод:
"Читая статью Уайта, начинаешь понимать глубокий смысл слов: есть лишь
одна^ дорога к величию -- дорога страданий. Когда страдания вызваны слепотой
и тупостью опутанного традициями общества, это вызывает у слабых
безрассудную ненависть, а сильного поднимает на такую нравственную высоту и
делает способным на такое величие души, которых другим путем человек не в
силах достичь.
Думаю, что любой вдумчивый читатель статьи Уолтера Уайта испытывает,
подобно мне, чувство искренней признательности. Он дал нам возможность
сопровождать его на скорбном пути к человеческому величию, рассказав простую
биографию неотразимой убеждающей силы".
4 ноября 1942 г. Эйнштейн отправил письмо из Принстона в Бразилию; оно
не нуждается в пояснениях:
"Ваше предложение кажется мне в принципе разумным: поручить руководство
экономикой небольшому числу людей, доказавших свои способности и глубокую
заинтересованность в улучшении существующих условий. Но я не верю в ваш
метод отбора таких людей с помощью "тестов". Это типично инженерная идея,
противоречащая Вашему собственному утверждению, что "человек -- не машина".
Кроме того, нужно учесть еще одно обстоятельство: найти десять наиболее
подходящих людей -- этого мало. Требуется, чтобы разные народы согласились
подчиниться их предписаниям и декретам. Не представляю, как добиться этого.
Эта проблема куда труднее отбора подходящих людей. Даже весьма
посредственные люди могут достичь многого вполне сносными путями, если
исходным уровнем считать нынешние или существовавшие в прошлом условия
жизни. Однако до сих пор лидеры приходят к власти не потому, что обладают
способностью думать и принимать решения, а потому, что умеют производить
впечатление, убеждать и использовать слабости своих ближних.
Старая проблема -- как привести к власти способных и добросовестных
людей -- до сих пор не поддается никаким усилиям. К сожалению, насколько я
могу судить, Вы тоже не нашли ее решения".
6 декабря 1917 г., когда шла мировая война, Эйнштейн написал из Берлина
своему другу Генриху Зангеру в Цюрих. Слова его не потеряли злободневности:
"Как могло случиться, что эпоха, столь любящая культуру, могла
оказаться так чудовищно безнравственной? Все больше и больше убеждаюсь, что
милосердие и любовь к ближнему -- ценнее и выше всего остального... Весь наш
хваленый технический прогресс -- да и вся наша цивилизация -- подобны топору
в руках психически больного преступника".
В 1934 г. Эйнштейн написал статью "О терпимости" для одного
американского журнала. Когда редакторы захотели внести не понравившиеся ему
поправки, он забрал статью, и она не была напечатана. Вот выдержки из нее:
"Если спросить -- что такое терпимость, на память приходит шутливое
определение "умеренности", которое дал остроумный Вильгельм Буш:
Умеренность -- это удовольствие, которое мы извлекаем
Из тех вещей, которых не получаем.
По аналогии могу сказать, что терпимость -- это доброжелательное и
корректное отношение к тем качествам, взглядам и поступкам других лиц,
которые идут вразрез с нашими привычками, верованиями и вкусами. Быть
терпимым -- не значит быть равнодушным к поступкам и чувствам других людей.
Можно понять их и сочувствовать им.
И в художественном творчестве, и в области научных достижений все
великое и благородное создается отдельными людьми. Европейская культура
вырвалась из удушливого застоя, когда Ренессанс предоставил индивидуальности
возможность свободно развиваться.
Поэтому наиболее важное проявление терпимости -- это терпимость
общества и государства к отдельной личности. Государство обеспечивает
личности безопасность, необходимую для ее развития. Но если государство
становится главенствующей самоцелью, а индивидуум превращается в лишенное
своей воли колесико, тогда исчезают все прекрасные цели. Скала должна дать
трещины, чтобы на ней росли деревья; почву нужно разрыхлить, чтобы она стала
плодотворной; ценные достижения бывают лишь в таком обществе, которое не
прибегает к жесткой регламентации и тем самым позволяет личности свободно
развивать свои способности".
Порою терпимость самого Эйнштейна подвергалась болезненным испытаниям,
и он прибегал к едкой сатире.
В высшей степени удивительно, что абстрактная и трудная для понимания
теория относительности стала объектом политических нападок. В Германии
нацисты ругали теорию за то, что она еврейская и коммунистическая и
загрязняет чистые родники немецкой науки. Включать ее в учебные программы
было запрещено. Лишь несколько бесстрашных душ отважились бросить вызов
этому приказу, но и они прибегли к хитрости: излагали основные идеи, не
упоминая имени Эйнштейна и не пользуясь термином относительность.
Но в Советском Союзе были далеко не так уверены, как в нацистской
Германии, что теория Эйнштейна -- коммунистическая. Официальное отношение
русских к этой теории связывалось с тем, согласуется ли она с диалектическим
материализмом -- философским основанием марксизма.
Для советских ученых было не всегда безопасно поддерживать теорию.
Теперь положение улучшилось, но еще в апреле 1952 г. действительный член
Академии наук СССР обвинил Эйнштейна в том, что он "тащит физику в болото
идеализма". Эйнштейн оказался повинен в "субъективизме", в то время как
марксизм признает "объективность материального мира". Более того, академик
публично подверг критике двух русских ученых, назвав их по имени, за
поддержку теории. Об этом наскоке широко оповестило агентство Ассошиэйтед
пресс, и давнишний друг Эйнштейна послал ему из Лондона отчет о нем,
появившийся в Берлине.
В бумагах Эйнштейна найдены неопубликованные сатирические замечания по
этому поводу. Они относятся к началу 50-х годов и несомненно вызваны
советскими взглядами на теорию относительности вообще и данным инцидентом в
частности:
"Когда Всевышний устанавливал Законы Природы, его беспокоило сомнение,
которого он не разрешил и в дальнейшем: насколько будет нелепо, если
когда-нибудь Высшие Авторитеты Диалектического Материализма отменят часть
или даже все Законы Природы.
Позже, когда он создавал Пророков и Мудрецов Диалектического
Материализма, сомнение вновь прокралось в его душу. Однако он быстро
успокоился, ибо понял: Пророки и Мудрецы не захотят утверждать, что
положения Диалектического Материализма противоречат Разуму и Истине".
Автор письма, отправленного из Англии в Берлин, задал Эйнштейну вопрос,
который ранее уже задавали Эдисону. Он спросил: если на смертном одре вы
захотите оглянуться на прожитую жизнь, по каким критериям вы будете судить,
была ли она успешной или неудавшейся? 12 ноября 1930 г. Эйнштейн ответил:
"Ни на смертном одре, ни ранее не стану я задавать себе такого вопроса.
Природа не инженер и не подрядчик; я сам -- часть Природы".
11 ноября 1950 г. священник бруклинской церкви сообщил Эйнштейну в
Прин-стон, среди прочих сведений, что 26 лет тому назад, в бытность
студентом, купил фотографию Эйнштейна с автографом и с тех пор бережно
хранит ее. Затем он напомнил, что вскоре после прихода фашистов к власти
Эйнштейн
выступил с заявлением, которое священник часто цитирует с кафедры. Он
просил прислать ему два абзаца из этого заявления, переписанных рукою
Эйнштейна, чтобы вставить их в новую рамку вместе с фотографией.
Добавив, что не хочет никого понапрасну утруждать, он прислал чек -- не
в качестве платы (он понимал, что переписанное рукою Эйнштейна заявление --
бесценно), но как символ признательности и дар, который Эйнштейн вправе
использовать по своему усмотрению. На отдельном листе бумаги было переписано
заявление, о котором идет речь. Вот оно:
"После переворота в Германии я ждал, что университеты встанут на защиту
милой моему сердцу свободы. Но нет, университеты были сразу же принуждены к
молчанию. Затем я обратил взор к редакторам крупных газет, чьи пламенные
передовицы в былые дни ратовали за свободу, но и они, подобно университетам,
были принуждены к молчанию в течение нескольких недель. Я ждал выступления
писателей, литературных вождей Германии, прежде охотно рассуждавших о роли
свободы в жизни общества; но и они были безмолвны.
Только церковь честно сопротивлялась гитлеровской кампании подавления
правды. Я никогда раньше не питал особых симпатий к церкви, но теперь
испытываю восхищение и добрые чувства к ней, потому что одна лишь церковь
имела мужество и стойкость встать за правду и нравственную свободу. Раньше я
относился к церкви с презрением -- теперь воздаю ей безграничную хвалу".
14 ноября 1950 г. Эйнштейн ответил по-английски:
"Я глубоко тронут Вашим обращением ко мне от 11 ноября. Однако я пришел
в некоторое замешательство. Словесная формулировка заявления, на которое вы
ссылаетесь, принадлежит не мне. Вскоре после прихода Гитлера к власти в
Германии у меня была устная беседа с одним журналистом об этих вещах. С тех
пор мои замечания были развиты и преувеличены так, что я сам их почти не
узнаю. Поэтому я не могу со спокойной совестью подписать присланный вами
текст.
Дело это для меня тем более щекотливое, что я, подобно Вам, в основном
критически отношусь к политической роли официального духовенства в истории
человечества. Поэтому мое заявление создаст ложное впечатление о моем общем
отношении к церкви, даже если бы удалось восстановить мои подлинные слова (а
я их не помню во всех подробностях).
С радостью готов написать что-нибудь другое, если Вы укажете мне, что
именно Вам подойдет".
Священник ответил 16 ноября 1950 г.; он выразил радость по поводу того,
что заявление искажено, ибо у него самого были серьезные оговорки в
отношении исторической роли церкви в целом. Он довольно подробно развил эту
мысль, а затем внезапно попросил прощения за то, что "читает проповедь". Он
сказал, что предоставляет Эйнштейну самому выбрать тему заявления, воздал
должное его пророческому духу и призвал на него благословение божие.
Вот заявление, которое Эйнштейн написал по-английски и отослал 20
ноября 1950 г.:
"Важнейшее из человеческих усилий -- стремление к нравственности. От
него зависит наша внутренняя устойчивость и само наше существование. Только
нравственность в наших поступках дает красоту и достоинство нашей жизни.
Сделать ее живой силой и помочь ясно осознать ее значение -- главная
задача образования.
Основания нравственности не должны зависеть от мифа и не должны быть
связаны с высшей властью, ибо сомнения в мифе или в законности власти могут
поставить под угрозу мерило здравых суждений и поступков".
27 января 1947 г. Эйнштейн получил телеграмму от Национального
конгресса христиан и евреев, в которой довольно безапелляционно говорилось,
что требуется заявление Эйнштейна, от 25 до 50 слов -- призыв к единству
верующих; заявление будет использовано в поддержку "Американского братства".
Тема допускает банальности и даже побуждает к ним, но Эйнштейн избежал
этой опасности. Он послал такое заявление по-английски:
"Если бы все последователи современных религий старались думать и
действовать в духе основателей этих религий, не было бы никакой вражды на
религиозной почве. Ибо легко было бы показать приверженцам разных
вероисповеданий, что даже различия самих религий не имеют серьезного
значения".
14 октября того же года Эйнштейн получил длинную телеграмму, в которой
сообщалось, что 19 октября многие дипломаты и другие видные деятели будут
выступать на Риверсайд драйв при торжественной закладке памятника героям
восстания в Варшавском гетто и шести миллионам их собратьев, замученных и
убитых в Европе. Эйнштейна пригласили в качестве почетного гостя. Если он не
сможет приехать, говорилось в приглашении, тогда не согласится ли он оказать
собравшимся честь и прислать к 19 октября телеграмму.
Эйнштейна не нужно было уговаривать. Это событие было близко его
сердцу. Он отправил послание на английском языке, датированное 19 октября
1947 г.:
"Сегодняшний торжественный митинг имеет глубокий смысл. Всего лишь
несколько лет отделяют нас от самого страшного массового преступления в
новейшей истории. Это преступление совершила не толпа обезумевших фанатиков;
оно было хладнокровно организовано правительством великой державы. Судьба
оставшихся в живых жертв немецких преследований показывает, насколько
ослабело нравственное чувство человечества.
Но сегодняшнее собрание свидетельствует, что не все люди готовы молча
примириться с Ужасом. Это собрание вдохновляется стремлением обеспечить
достоинство и естественные права каждого человека. Оно добивается признания
того факта, что удовлетворительное существование людей -- даже просто
физическое существование -- связано с нашим уважением к непреходящим
требованиям нравственности.
За эту позицию я и хочу выразить вам мое уважение и благодарность --
как человек и как еврей".
3 августа 1946 главный механик американского грузового судна в
прелестном письме, присланном Эйнштейну в США, рассказал о случае на
корабле. Боцман и корабельный плотник на берегу в Германии подобрали
голодного, тощего котенка, взяли его на судно, и на обильных морских хлебах
котенок отъелся, расцвел и сильно привязался к своим приемным родителям. Но
он оцарапал матроса, пытавшегося поиграть с ним, и тот решил, что котенок не
в своем уме. Боцман спас его репутацию, сказав, что он так же не в своем
уме, как профессор Эйнштейн, покинувший Германию ради Соединенных Штатов. И
моряки стали называть котенка "профессор Альберт Эйнштейн", хотя они едва ли
знают разницу между "относительностью" и "родственными отношениями"
("relativity" по-английски означает и "относительность" и "родственные
отношения" (прим, перев.)).
10 августа 1946 г. Эйнштейн ответил по-английски:
"Очень благодарен за доброе и забавное сообщение. Посылаю сердечный
привет своему тезке, а также поклон от нашего домашнего кота, который
заинтересовался этой историей и даже немножко ревнует. Дело в том, что
кличка "Тигр" не отражает -- как в вашем случае -- близкого родства с семьей
Эйнштейн.
С самыми теплыми пожеланиями вам, приемным родителям моего тезки, и ему
самому..."
Вот два письма Эйнштейна Гертруде Варвавер в Англию. Она была вдовой
берлинского раввина, и Эйнштейн благодарит ее за рождественские подарки,
которые она посылала ему в Принстон два года подряд. Англичанин Майкл
Фарадей, упомянутый во втором письме, гений-самоучка и обаятельный человек,
один из величайших физиков-экспериментаторов всех времен. Его открытия и
революционизирующие идеи в области электромагнетизма имели важнейшее
значение для создания теории относительности. Первое письмо от 2 января 1952
г.
"Дорогая Гертруда!
Хитроумная линейка, которую вы прислали, лежит передо мной. До сих пор
моей интуиции предоставлялось решать, прямо или изогнуто, параллельно или
пересекается то, что я создал. Однако я понимаю, что лучше не зависеть от
милости богов (так я воспринял линейку)."
Второе письмо датировано 27-м декабря 1952 г.:
"Небольшая книжка о Фарадее доставила мне большую радость. Этот человек
любил таинственную Природу, как любовник -- далекую возлюбленную. В его дни
не было еще скучной специализации, которая самодовольно глядит через роговые
очки и убивает поэзию..."
Вот перевод четверостишия, найденного в бумагах Эйнштейна; оно,
кажется, ранее не публиковалось. Нет никаких сведений о том, когда и по
какому поводу оно написано:
Мне всегда не по себе от словечка "Мы".
Потому что ты сам и кто-то другой -- совсем не одно и то же.
За всяким согласием таится бездна,
Которая просто пока не видна.
Unbehaglich macht mich stets das Wortchen "wir"
Denn man ist nicht eins mit einem andern Tier
Hinter allem Einverstandnis steckt
Stets ein Abgrund, der noch zugedeckt.
Чтобы понять нижеследующий эпизод, надо знать о двух фактах. Когда
Тициан писал портрет императора Карла V и уронил кисть, Карл любезно поднял
ее и сказал, что Тициан достоин услуги императора. Другой факт -- св.
Флориан обычно на изображениях держит в руках чашу, из которой извергается
пламя; этот святой, как принято верить, предохраняет от пожаров. Фраза
Эйнштейна -- немецкая поговорка, которая относится не только к пожарам, но и
к другим бедствиям.
Известный немецкий художник писал портреты видных людей -- собирался
выпустить альбом. Он получил телеграмму от американского журнала, который
заказал ему портрет Эйнштейна, с тем чтобы после появления в журнале
включить его в альбом. Художник послал Эйнштейну убедительное письмо и
спрашивал, не согласится ли тот позировать. Он писал, то политические
деятели в погоне на рекламой всегда соглашаются, но Эйнштейн, догадывался
он, не проявит энтузиазма. Поэтому он напомнил об императоре Карле V,
позировавшем Тициану. Поскольку масштабы величий с обеих сторон совсем
другие, он обещал, что не потребует от Эйнштейна поднимать его кисть.
17 ноября 1931 г. Эйнштейн ответил:
"Уверены ли вы, что император Карл V был бы в восторге, если бы Тициан
писал его портрет для открытки, которую каждый Том, Дик и Гарри сможет
купить за 10 пфеннигов? Думаю, он поднял бы кисть Тициана не менее любезно,
но попросил бы избавить его от такого паблисити -- по крайней мере при
жизни.
Поэтому прошу Вас не сердиться на меня, если я чувствую примерно то же
самое. Кроме того, я через несколько дней уезжаю в Калифорнию, и у меня куча
всяких дел...
P.S. О св. Флориан, сохрани мой дом, пусть лучше кто-нибудь другой
сгорит!"
На 1955 год была запланирована научная конференция в Берне в
ознаменование 50-й годовщины теории относительности (ее создал Эйнштейн,
работавший тогда в бернском патентном бюро). Один из друзей, Макс фон Лауэ,
пригласил его на конференцию в качестве почетного гостя. Но Эйнштейну было
уже далеко за семьдесят, и смерть стояла за спиной. В феврале 1955 г. он
ответил фон Лауэ:
"Старость и болезни не позволяют мне участвовать в таких чествованиях,
и должен признаться, что эта дарованная мне свыше вольность приносит чувство
облегчения. Мне всегда было неприятно все, связанное с культом личности".
Вот извлечение из письма одному художнику, от 27 декабря 1949 г.:
"Поистине загадка: что заставляет человека так дьявольски серьезно
относиться
к своей работе? Для кого? Для себя -- но ведь мы живем так недолго. Для
современников? Для потомства? Нет, это остается загадкой".
Пятидесятилетие Эйнштейна 14 марта 1929 г. было громким событием.
Подарки, послания и поздравления прибывали со всех концов мира, и репортеры
всех сортов добивались интервью. Испытывая робость перед такой шумихой,
Эйнштейн покинул свою берлинскую квартиру и "ушел в подполье". По окончании
юбилея Эйнштейну предстояло решить проблему -- как поблагодарить
многочисленных друзей, приславших приветствия ко дню рождения. Он сочинил
стихи, типография размножила рукопись, и литографированные копии он посылал
своим друзья, зачастую с припиской -- кратким личным приветом.
Сегодня каждый показывает себя по отношению ко мне с лучшей стороны,
И издалека, и из-под боку
Милые и славные люди
Написали мне трогательные послания
И надарили мне всего,
Что, по мнению этих расточителей,
Еще может пригодиться
Такому пожилому человеку, как я.
Все и вся.
Приближаются ко мне со сладкими речами,
Чтобы украсить мне этот день.
И даже бесчисленные попрошайки
Посвящают мне сегодня мадригалы.
Поэтому чувствую себя сегодня торжественно,
Как горный орел.
Но день клонится к концу
Приношу всем благодарность.
Вы все хорошо сделали,
А солнышко смеется.
А. Эйнштейн
согрешил стихами 14.111.1929 г.
Jeder zeiget sich mir heute
Von der allerbesten Seite
Und von fern und nach die Lieben
Haben ruhrend mir geschrieben
Und mit allem mich beschenkt
Was sich so ein Schlemmer denkt
Was fur den bejahrten Mann
Noch in Frage kommen kann
Alles naht mit siissen Tonen
Um den Tag mir zu verschonen
Selbst die Schnorrer ohne Zahl
Widmen mir ihr Madrigal.
Drum gehoben fuhl' ich mich
Wie der stolze Adlerich.
Nun der Tag sich nach dem End
Mach ich Euch mein Kompliment,
Alles habt Ihr gut gemacht
Und die Hebe Sonne lacht.
Среди писем, которые получил Эйнштейн по случаю пятидесятилетия, было и
послание от Нобелевского лауреата Фрица Габера. Вот выдержка из него:
"Спустя много столетий простые люди будут вспоминать наше время как
эпоху первой мировой войны, но образованные люди будут соединять первую
четверть двадцатого века с Вашим именем, точно так же, как сегодня для одних
конец семнадцатого века -- это войны Людовика XIV, а для других -- это эпоха
Ньютона".
Десять лет спустя, к 60-летию Эйнштейна его близкий друг Макс фон Лауэ
написал ему в Принстон:
"Теперь Вы в безопасности и недосягаемы для ненависти. Насколько я знаю
Вас, Вы находитесь в мире с самим собой и стоите выше своей судьбы. Более
чем когда-либо Ваш труд недоступен для страстей и будет жить, пока
существует цивилизация на Земле".
1 мая 1936 г. видный американский издатель просил Эйнштейна об
одолжении. Издатель только что заложил фундамент пристройки в своем
загородном доме -- под библиотеку и хотел поместить в угловой камень
герметическую коробку с предметами, представляющими археологический интерес
для потомства, например, номер газеты "Нью-Йорк Тайме" на специальной
высокопрочной бумаге. Он попросил Эйнштейна написать что-нибудь и приложил
лист бумаги, на которой обычно печатаются акции; такая бумага, уверял он
Эйнштейна, сохранится и через тысячу лет.
4 мая 1936 г. Эйнштейн отправил следующее послание, вероятно,
отпечатанное на машинке:
"Дорогие потомки!
Если вы не стали справедливее, миролюбивее и вообще разумнее, чем мы,
-- что ж, в таком случае, черт вас возьми. Это благочестивое пожелание с
глубоким уважением изрек тот, кто был
Альбертом Эйнштейном".
Корреспондент задал Эйнштейну два вопроса. Первый касался того, чем
обязан Эйнштейн так называемой умозрительной философии. Второй вопрос был
довольно бессвязно сформулирован, полагает ли Эйнштейн, что успехи
физических исследований пространства, времени, причинности, границ
вселенной, Начала и Конца оставят умозрительную философию без работы; иными
словами, согласен ли Эйнштейн с мнением Р.К. Толмена: "философия есть
систематическая путаница терминов, специально придуманных для этой цели".
28 сентября 1932 г. Эйнштейн ответил из Берлина:
"Философия подобна матери, которая родила и поставила на ноги все
остальные науки. Поэтому не следует презирать ее в наготе и бедности; будем
надеяться, что ее дон-кихотский идеал хотя бы отчасти сохранится в
потомстве, дабы оно не впало в мещанское самодовольство".
В 1957 г., узнав, что Архив Альберта Эйнштейну собирает материалы о
нем, один журналист прислал отчет о готовившейся семь лет тому назад
телевизионной
программе "Как бы я провел последние две минуты". Каждый участник
программы должен был вообразить, что следующие две минуты будут последними в
его жизни. Предполагалось привлечь таких известных людей, как Альберт
Швейцер и Элеонора Рузвельт; журналист послал также приглашение Эйнштейну.
Тема кажется увлекательной -- но лишь на первый взгляд. Эйнштейн смотрел
глубже. Вот его ответ от 26 августа 1950 г., написанный по-английски:
"Я не могу принять участие в планируемой телевизионной передаче
"Последние две минуты". Мне представляется не столь уж важным, как человек
проведет последние две минуты перед кончиной".
Рассказав эту историю, журналист добавил: "Нечего и говорить, что это
существенно повлияло на мою жизнь".
Эйнштейн был известен полнейшим равнодушием к одежде, зачастую весьма
небрежной. В начале марта 1955 года ученики пятого класса начальной школы в
штате Нью-Йорк узнали не только о существовании Эйнштейна, но и о том, что
через несколько дней ему исполнится 76 лет. С помощью учителя они 10 марта
послали Эйнштейну поздравительное письмо и подарок -- булавку для галстука и
запонки. Это был последний день рождения для Эйнштейна.
26 марта он ответил по-английски:
"Дорогие дети,
я благодарен вам за подарок ко дню рождения и за поздравительное
письмо. Ваш подарок служит напоминанием, что впредь мне следует одеваться
элегантнее, чем прежде. Дело в том, что галстук и манжеты существуют для
меня лишь в качестве отдаленных воспоминаний".
Из школы-интерната в Кейптуане 10 июля 1946 г. прибыло милое в своей
наивности письмо с просьбой об автографе. Вот извлечение из него:
"Мне бы следовало давно написать Вам, если бы только знать, что Вы еще
живы. Я историей не очень интересуюсь, и мне казалось, что Вы жили в
восемнадцатом веке или что-то в этом роде. Для меня перепутались Вы и сэр
Айзек Ньютон". Дальше автор письма упоминает о своем друге и о том, как они