– Ради нее я готов на все.
– Прекрасно. До свидания. Я очень утомлен и должен хоть немного отдохнуть: день мне предстоит тяжелый.
– Ну, что ж, до свидания, если вы этого желаете…
– Я требую этого.
– Будьте осторожны.
– Осторожность здесь ни при чем. Я ни в чем не властен. Прощайте. Излишне предупреждать вас, что одно неосмотрительное слово – и мы все погибнем.
– О, будьте спокойны!
Мы расцеловались.
Я ушел от него, не прибавив ничего больше, но в ту минуту, когда я намеревался затворить за собою дверь, до меня донеслись его слова:
– Поручаю вам Луизу.
Как я узнал впоследствии, участники заговора собрались в эту ночь у князя Оболенского. На этом собрании присутствовали все видные заговорщики, и было решено выступить открыто против Николая на следующий день – день принесения присяги. Существовал план посеять среди солдат сомнение в том, что Константин будто бы не отказался от престола, и взбунтовать их. Заговорщики рассчитывали на то, что Константин пользовался большой популярностью и даже любовью в армии.
Как только взбунтуется один из полков, имелось в виду отправиться с ним по казармам поднимать другие полки, а затем идти на Сенатскую площадь с барабанным боем, чтобы собрать побольше народа. Заговорщики надеялись, что при одной этой демонстрации Николай не пожелает применять силу, войдет с восставшими в переговоры и откажется от своих прав на престол. В таком случае ему собирались предложить следующие условия:
1. Собрать немедленно депутатов от всех губерний России.
2. Опубликовать от имени Сената манифест, согласно которому депутаты должны выработать новую форму правления.
3. В ожидании этого, избрать временное правительство, в котором примут также участие польские депутаты, дабы выработать меры, необходимые для сохранения единства государства.
В случае, если Николай, прежде чем принять эти условия, пожелает посоветоваться с Константином, он должен разрешить заговорщикам и восставшим полкам расположиться на зимние квартиры под Петербургом и дождаться там приезда великого князя, которому и будет представлен проект конституции, составленный Никитой Муравьевым. Если Константин (по убеждению заговорщиков, это было маловероятно) осудит восстание, от него надлежит отвернуться, если же император со своей стороны откажется от всяких переговоров, следует арестовать его со всей императорской фамилией, а дальше действовать сообразно обстоятельствам.
При неудаче восстания заговорщики собирались покинуть столицу и постараться поднять народ.
Граф Анненков не принимал участия в спорах на длительном и бурном собрании, где это решение было принято большинством. Но даже не имея надежды на успех, граф считал делом чести не отставать от других.
Заговорщики возлагали особые надежды на князя Трубецкого, и после собрания один из них с восторгом обратился к Анненкову:
– Неправда ли, мы выбрали превосходного вождя?
– Да, – ответил граф, – он очень представителен. Под впечатлением этих событий Алексей Анненков вернулся домой, где и застал меня.
Глава 13
Глава 14
– Прекрасно. До свидания. Я очень утомлен и должен хоть немного отдохнуть: день мне предстоит тяжелый.
– Ну, что ж, до свидания, если вы этого желаете…
– Я требую этого.
– Будьте осторожны.
– Осторожность здесь ни при чем. Я ни в чем не властен. Прощайте. Излишне предупреждать вас, что одно неосмотрительное слово – и мы все погибнем.
– О, будьте спокойны!
Мы расцеловались.
Я ушел от него, не прибавив ничего больше, но в ту минуту, когда я намеревался затворить за собою дверь, до меня донеслись его слова:
– Поручаю вам Луизу.
Как я узнал впоследствии, участники заговора собрались в эту ночь у князя Оболенского. На этом собрании присутствовали все видные заговорщики, и было решено выступить открыто против Николая на следующий день – день принесения присяги. Существовал план посеять среди солдат сомнение в том, что Константин будто бы не отказался от престола, и взбунтовать их. Заговорщики рассчитывали на то, что Константин пользовался большой популярностью и даже любовью в армии.
Как только взбунтуется один из полков, имелось в виду отправиться с ним по казармам поднимать другие полки, а затем идти на Сенатскую площадь с барабанным боем, чтобы собрать побольше народа. Заговорщики надеялись, что при одной этой демонстрации Николай не пожелает применять силу, войдет с восставшими в переговоры и откажется от своих прав на престол. В таком случае ему собирались предложить следующие условия:
1. Собрать немедленно депутатов от всех губерний России.
2. Опубликовать от имени Сената манифест, согласно которому депутаты должны выработать новую форму правления.
3. В ожидании этого, избрать временное правительство, в котором примут также участие польские депутаты, дабы выработать меры, необходимые для сохранения единства государства.
В случае, если Николай, прежде чем принять эти условия, пожелает посоветоваться с Константином, он должен разрешить заговорщикам и восставшим полкам расположиться на зимние квартиры под Петербургом и дождаться там приезда великого князя, которому и будет представлен проект конституции, составленный Никитой Муравьевым. Если Константин (по убеждению заговорщиков, это было маловероятно) осудит восстание, от него надлежит отвернуться, если же император со своей стороны откажется от всяких переговоров, следует арестовать его со всей императорской фамилией, а дальше действовать сообразно обстоятельствам.
При неудаче восстания заговорщики собирались покинуть столицу и постараться поднять народ.
Граф Анненков не принимал участия в спорах на длительном и бурном собрании, где это решение было принято большинством. Но даже не имея надежды на успех, граф считал делом чести не отставать от других.
Заговорщики возлагали особые надежды на князя Трубецкого, и после собрания один из них с восторгом обратился к Анненкову:
– Неправда ли, мы выбрали превосходного вождя?
– Да, – ответил граф, – он очень представителен. Под впечатлением этих событий Алексей Анненков вернулся домой, где и застал меня.
Глава 13
То, что я рассказал Луизе, не могло ее успокоить. Я все еще надеялся, что какое-нибудь неожиданное обстоятельство расстроит готовящийся заговор, и с этой мыслью отправился к себе, чтобы немного отдохнуть. Я так устал, что проснулся весьма поздно, тотчас же оделся и поспешил на Сенатскую площадь.
Заговорщики не теряли даром времени, и каждый из них уже был на своем посту, согласно указаниям Трубецкого, который распоряжался всем в военном отношении так же, как Рылеев – в политическом. Лейтенант Арбузов должен был поднять восстание среди матросов Гвардейского экипажа, а братья Бодиско и подпоручик Гудима – в Измайловском полку. Князь Щепин-Ростовский, капитан Михаил Бестужев, брат его Александр и два других офицера, Брок и Волков, взяли на себя Московский полк. Что касается графа Анненкова, он не брал на себя никаких поручений, но обещал сделать все, что от него потребуют. Так как он слыл честным человеком и не требовал никакого поста в будущем правительстве, ничего большего от него не потребовали.
Я пробыл до одиннадцати часов не на Сенатской площади, – на улице было слишком холодно, – а в кондитерской, которая находилась в конце Невского рядом с домом банкира Серкле. Это был великолепный наблюдательный пост, так как окна кондитерской выходили на Адмиралтейскую площадь. В нее поминутно приходили посетители, от которых можно было узнать, что происходит в городе. Пока все обстояло, по-видимому, благополучно. Во дворец являлись генералы и адъютанты с донесениями, что Конногвардейский полк, кавалергарды, Преображенский и Семеновский полки, павловские гренадеры, гвардейский Стрелковый батальон. Финляндский лейб-гвардейский полк и саперы только что принесли присягу новому царю. От других воинских частей сведений еще не поступало, но, по всей вероятности, лишь потому, что их казармы были расположены на окраине.
Я уже собрался домой, понадеявшись, что день так и окончится и заговорщики, поняв безнадежность своих планов, ничего не предпримут, как вдруг мимо окон кондитерской промчался галопом какой-то адъютант. По-видимому, случилось нечто неожиданное. Мы выбежали на площадь. В воздухе чувствовалось то беспокойство, которое предшествует крупным событиям. И действительно, собравшиеся на площади войска шумели так сильно, что нельзя было даже приблизительно предсказать, чем все это кончится.
Князь Щепин-Ростовский и оба Муравьева выполнили взятые на себя поручения. В девять часов утра они прибыли в казармы Московского полка, и здесь князь Ростовский, вызвав вторую, третью, пятую и шестую роты, наиболее преданные, как известно, Константину, стал говорить, что их обманывают, заставляя присягнуть новому императору. Он добавил, что великий князь Константин не только не отказался от короны, но даже арестован за то, что не хочет уступить своих прав брату.
Вслед за тем взял слово Александр Бестужев. Он сказал, что прибыл из Варшавы и Константин лично поручил ему воспрепятствовать присяге. Заметив, какое огромное впечатление произвела эта новость на войска, князь Ростовский приказал солдатам зарядить ружья боевыми патронами.
В эту минуту в казармы прибыли генерал-майор Фредерике и адъютант Веригин в сопровождении взвода гренадер и объявили офицерам полка, что те должны немедленно отправиться к своему командиру. Князь Ростовский решил, что настал момент действовать открыто. Обратившись к солдатам, он приказал им прогнать гренадеров ружейными прикладами и отнять у них знамя. В то же время он бросился на генерал-майора Фредерикса и повалил его ударом шпаги. Обернувшись, он увидел, что бригадный командир генерал-майор Шеншин спешит на помощь Фредериксу, и тоже сбил его с ног.
После этого он кинулся с несколькими солдатами на гренадер, ранил полковника Хвощинского, подпрапорщика Моисеева и рядового Красовского, вырвал у них из рук знамя и развернул его с криком «ура». На этот крик большая часть солдат отвечала криками: «Да здравствует Константин! Долой Николая!». И князь Ростовский, воспользовавшись этим, повел их с барабанным боем на Адмиралтейскую площадь.
Адъютант, принесший это известие в Зимний дворец, столкнулся там с офицером, только что прискакавшим из казарм Гренадерского полка, который принес столь же тревожную новость. В тот момент, когда полк вышел из казарм, чтобы принести присягу, перед ним выступил подпоручик Кожевников:
– Мы должны принести присягу не великому князю Николаю, а императору Константину!
Когда же кто-то возразил ему, что Константин отказался от престола, он закричал:
– Неправда! Ложь! Великий князь едет в Петербург, чтобы наказать тех, кто забыл свой долг, и вознаградить тех, кто остался ему верен.
Однако, несмотря на это происшествие, полк все-таки присягнул Николаю и спокойно вернулся в казармы. Во время обеда корнет Сутгоф, присягнувший вместе со всеми, обратился к солдатам:
– Ребята, мы неправильно поступили, присягнув Николаю. Прочие полки возмутились и отказались присягать ему. Они теперь на Сенатской площади. Одевайтесь, зарядите ружья и следуйте за мной. Ваше жалованье у меня в кармане, и я раздам его, не дожидаясь приказа.
– Кто это сказал? – послышались голоса. – Верно ли это?
– Спросите корнета Панова. Он ваш друг, как и я.
– Вот что, ребята, – сказал Панов, не дожидаясь, чтобы к нему обратились, – ваш единственный законный император – Константин. Его хотят насильственно лишить престола. Да здравствует император Константин!
– Да здравствует Константин! – закричали солдаты.
– Да здравствует император Николай! – воскликнул полковник Стюрлер, вбегая в залу. – Не верьте им: Константин отказался, и ваш император – Николай. Да здравствует Николай!
– Да здравствует Константин! – орали солдаты.
– Вас обманывают, солдаты, вас сбивают с пути! – снова крикнул полковник Стюрлер.
– За мной, ребята, – кричал Панов, – на площадь, на защиту Константина! Да здравствует Константин!
– Да здравствует Константин! – кричали солдаты.
– К сенату, – крикнул Панов, обнажая шпагу, – за мной, ребята!
За ним устремилось человек двести солдат с криками «ура».
В то время, как об этих событиях докладывали Николаю, во дворец прибыл граф Милорадович, военный губернатор Петербурга. Он знал уже о возмущении Московского полка и других полков и приказал войскам, на которые мог положиться, немедленно идти к Зимнему дворцу. Это были первый батальон Преображенского полка, три гвардейских Павловских полка и гвардейский батальон саперов.
Николай увидел, что дело принимает более серьезный оборот, чем ему показалось вначале. Вызвав генерал-майора Нейдгарта, он велел ему передать гвардейскому Семеновскому полку, чтобы тот расправился с мятежниками. Затем, обратившись к Финляндскому полку, стоявшему перед Зимним, он приказал солдатам зарядить ружья и охранять дворцовые входы и выходы.
В эту минуту на площади послышался сильный шум: это прибыли с барабанным боем и развевающимся знаменем третья и шестая роты Московского полка под предводительством князя Щепина-Ростовского и обоих Бестужевых. «Долой Николая, да здравствует Константин!» – кричали солдаты, и роты выстроились спиной к сенату. Вскоре вслед за ними прибыли гренадеры, среди которых было несколько штатских, вооруженных пистолетами.
В ту же минуту я увидел Николая, он вышел из Зимнего дворца и приблизился к его ограде. Он был бледнее обычного, но держался спокойно. Рассказывали, что перед тем как выйти из дворца, он попрощался с семьей.
Вдруг позади меня раздался конский топот, и со стороны Мраморного дворца показался эскадрон кирасир во главе с князем Орловым, одним из храбрейших и преданнейших друзей Николая. Перед ним ворота сразу отворились, он соскочил на землю и подошел с докладом к Николаю, в то время как его люди выстраивались перед Зимним дворцом. Опять загремел барабан: это приближались оставшиеся верными Николаю батальоны Преображенского полка. Они также выстроились во дворе Зимнего дворца. Вслед за ними показались кавалергарды, среди которых я узнал Алексея Анненкова. Кавалергарды стали под углом к кирасирам, а образовавшийся между ними промежуток сразу же заняла артиллерия. Мятежники спокойно наблюдали за прибывающими воинскими частями и только от времени до времени повторяли: «Да здравствует Константин, долой Николая!». Они, очевидно, ждали подкрепления.
Между тем великий князь Михаил то и дело присылал в Зимний дворец гонцов с донесениями. В то время как Николай был занят обороной дворца, Михаил объезжал казармы, стараясь успокоить волновавшиеся полки. Кое-где ему удалось достигнуть этого. В тот момент, когда остатки Московского полка хотели последовать за двумя восставшими ротами, капитан пятой роты, граф Ливен, брат одного из моих учеников, приказал закрыть двери казармы.
Затем, встав перед солдатами, он вынул шпагу и крикнул, что убьет всякого, кто попытается выйти из казарм. При этой угрозе какой-то подпоручик подскочил к Ливену с пистолетом в руках, но граф ударом шпаги выбил из его рук оружие. Подпоручик снова поднял пистолет и прицелился в графа. Последний, скрестив руки на груди, сделал несколько шагов по направлению к нему. Все замерли, ожидая, чем окончится эта странная дуэль.
Подпоручик выстрелил. По счастью, пистолет дал осечку. В эту минуту кто-то постучал в дверь.
– Кто там? – крикнуло несколько голосов.
– Его императорское высочество, великий князь Михаил Павлович, – ответили снаружи.
Эти слова вызвали сильное замешательство среди недовольных. Граф Ливен открыл дверь. Никто его не остановил.
Михаил вошел в сопровождении нескольких офицеров.
– Почему вы бездействуете в минуту опасности?! – воскликнул он. – Кто вы, честные солдаты или изменники?
– Ваше высочество, – ответил Ливен, – вы находитесь среди наиболее преданных вам людей, и вы незамедлительно убедитесь в этом.
И, подняв шпагу, он крикнул:
– Да здравствует император Николай!
– Ура, да здравствует император Николай! – в один голос ответили солдаты.
Подпоручик попытался что-то сказать, но Ливен схватил его за руку и шепнул:
– Молчите, я ни слова не скажу о том, что только что произошло между нами. Не губите себя!
– Ливен, – проговорил великий князь, – я поручаю этих людей вам.
– Отвечаю за них головой, ваше высочество, – ответил граф.
Вскоре на площади появился митрополит в окружении духовенства. Они несли хоругви. Подойдя к мятежникам, митрополит призвал их не нарушать своего долга и присягнуть Николаю. Солдаты стали кричать священникам, чтобы те не подходили и не вмешивались не в свое дело: их дело – молиться, а не заниматься земными делами. Митрополит хотел продолжать свои увещевания, но Николай приказал ему удалиться.
Николай подозвал старого генерала Милорадовича, героя Отечественной войны:
– Милорадович, ступай и поговори с ними. Генерал Милорадович и великий князь Михаил поскакали к мятежникам, но их встретили выстрелами и криками: «Да здравствует Константин!»
– Ребята! – закричал Милорадович, поднимая над головой великолепную турецкую шпагу, осыпанную бриллиантами. – Видите эту шпагу, она подарена мне великим князем Константином. Честью заверяю вас и клянусь этой шпагой, что вы обмануты: Константин отказался от престола, и единственный законный император – Николай Павлович!
«Ура» и крики «да здравствует Константин!» были ответом на эти слова. В то же время раздался пистолетный выстрел, и Милорадович закачался в седле. Другой пистолет был нацелен на великого князя Михаила, но какой-то матрос из числа заговорщиков отвел руку стрелявшего, и Михаил остался невредим.
Князь Орлов и его кирасиры мгновенно окружили Милорадовича и великого князя и оттеснили их к Зимнему дворцу. Милорадович с трудом держался в седле и, едва въехав во двор Зимнего дворца, упал на руки подхвативших его людей.
Великий князь Михаил тут же соскочил с коня, подбежал к артиллеристам и, выхватив банник из рук канонира, поднес фитиль к запалу.
– Стрелять в изменников! Стрелять в них! – крикнул он.
Раздались четыре пушечных выстрела, и за ними последовал такой же залп. Более шестидесяти человек упали, остальные бросились врассыпную по Галерной улице. Английскому проспекту, Исаакиевскому мосту и по замерзшей Неве. Кавалергарды пришпорили коней и понеслись вдогонку, за исключением одного человека. Соскочив с коня, он подошел к графу Орлову и отдал ему свою шпагу.
– Что это значит, граф, – спросил удивленно генерал, – и почему вы отдаете мне шпагу, вместо того, чтобы обратить ее против изменников?
– Потому что я принимал участие в заговоре и рано или поздно буду разоблачен и арестован. Предпочитаю сам прийти с повинной.
Это был граф Алексей Анненков.
– Арестуйте графа Алексея Анненкова, – сказал генерал, обращаясь к двум кирасирам, – и отведите его в крепость. – Его отвели в крепость вместе с другими.
Первая моя мысль была о Луизе: ведь теперь я был се единственным другом. И я поспешил к ней. Видя меня печальным и бледным, моя несчастная соотечественница сразу поняла, что случилась беда. И едва я переступил порог, как она подошла ко мне, с мольбою сложив руки.
– Что такое, ради бога, что случилось? – спросила она.
Я рассказал ей все, чему был свидетелем, и вручил ей письмо графа Алексея.
Как я и предполагал, это было прощальное письмо.
Генерал Милорадович скончался в тот же вечер от полученной раны.
На следующее утро, часов около девяти, когда город еще только просыпался и никто не знал, подавлено или нет восстание, Николай сел с супругой в карету, ожидавшую у подъезда Зимнего дворца, и поехал по улицам столицы, желая видеть, что происходит в городе. Везде было тихо. На Невском он заметил женщину, которая при его приближении стала на колени с какой-то бумагой в руках.
Кучер остановил лошадей, тогда женщина, обессиленная, вся в слезах, протянула царю бумагу. Николай хотел было ехать дальше, но императрица удержала его, взяла бумагу, на которой было несколько наскоро написанных слов:
«Ваше величество, во имя всего самого святого для вас, пощадите графа Анненкова».
Под этими словами не было никакой подписи. Повернувшись лицом к незнакомой женщине, Николай спросил:
– Вы кто? Его сестра?
Просительница отрицательно покачала головой.
– Жена?
Она опять покачала головой.
– Так кто же вы, наконец? – спросил Николай с раздражением в голосе.
– Ваше величество, – с трудом произнесла Луиза, – через несколько месяцев я буду матерью его ребенка.
Заговорщики не теряли даром времени, и каждый из них уже был на своем посту, согласно указаниям Трубецкого, который распоряжался всем в военном отношении так же, как Рылеев – в политическом. Лейтенант Арбузов должен был поднять восстание среди матросов Гвардейского экипажа, а братья Бодиско и подпоручик Гудима – в Измайловском полку. Князь Щепин-Ростовский, капитан Михаил Бестужев, брат его Александр и два других офицера, Брок и Волков, взяли на себя Московский полк. Что касается графа Анненкова, он не брал на себя никаких поручений, но обещал сделать все, что от него потребуют. Так как он слыл честным человеком и не требовал никакого поста в будущем правительстве, ничего большего от него не потребовали.
Я пробыл до одиннадцати часов не на Сенатской площади, – на улице было слишком холодно, – а в кондитерской, которая находилась в конце Невского рядом с домом банкира Серкле. Это был великолепный наблюдательный пост, так как окна кондитерской выходили на Адмиралтейскую площадь. В нее поминутно приходили посетители, от которых можно было узнать, что происходит в городе. Пока все обстояло, по-видимому, благополучно. Во дворец являлись генералы и адъютанты с донесениями, что Конногвардейский полк, кавалергарды, Преображенский и Семеновский полки, павловские гренадеры, гвардейский Стрелковый батальон. Финляндский лейб-гвардейский полк и саперы только что принесли присягу новому царю. От других воинских частей сведений еще не поступало, но, по всей вероятности, лишь потому, что их казармы были расположены на окраине.
Я уже собрался домой, понадеявшись, что день так и окончится и заговорщики, поняв безнадежность своих планов, ничего не предпримут, как вдруг мимо окон кондитерской промчался галопом какой-то адъютант. По-видимому, случилось нечто неожиданное. Мы выбежали на площадь. В воздухе чувствовалось то беспокойство, которое предшествует крупным событиям. И действительно, собравшиеся на площади войска шумели так сильно, что нельзя было даже приблизительно предсказать, чем все это кончится.
Князь Щепин-Ростовский и оба Муравьева выполнили взятые на себя поручения. В девять часов утра они прибыли в казармы Московского полка, и здесь князь Ростовский, вызвав вторую, третью, пятую и шестую роты, наиболее преданные, как известно, Константину, стал говорить, что их обманывают, заставляя присягнуть новому императору. Он добавил, что великий князь Константин не только не отказался от короны, но даже арестован за то, что не хочет уступить своих прав брату.
Вслед за тем взял слово Александр Бестужев. Он сказал, что прибыл из Варшавы и Константин лично поручил ему воспрепятствовать присяге. Заметив, какое огромное впечатление произвела эта новость на войска, князь Ростовский приказал солдатам зарядить ружья боевыми патронами.
В эту минуту в казармы прибыли генерал-майор Фредерике и адъютант Веригин в сопровождении взвода гренадер и объявили офицерам полка, что те должны немедленно отправиться к своему командиру. Князь Ростовский решил, что настал момент действовать открыто. Обратившись к солдатам, он приказал им прогнать гренадеров ружейными прикладами и отнять у них знамя. В то же время он бросился на генерал-майора Фредерикса и повалил его ударом шпаги. Обернувшись, он увидел, что бригадный командир генерал-майор Шеншин спешит на помощь Фредериксу, и тоже сбил его с ног.
После этого он кинулся с несколькими солдатами на гренадер, ранил полковника Хвощинского, подпрапорщика Моисеева и рядового Красовского, вырвал у них из рук знамя и развернул его с криком «ура». На этот крик большая часть солдат отвечала криками: «Да здравствует Константин! Долой Николая!». И князь Ростовский, воспользовавшись этим, повел их с барабанным боем на Адмиралтейскую площадь.
Адъютант, принесший это известие в Зимний дворец, столкнулся там с офицером, только что прискакавшим из казарм Гренадерского полка, который принес столь же тревожную новость. В тот момент, когда полк вышел из казарм, чтобы принести присягу, перед ним выступил подпоручик Кожевников:
– Мы должны принести присягу не великому князю Николаю, а императору Константину!
Когда же кто-то возразил ему, что Константин отказался от престола, он закричал:
– Неправда! Ложь! Великий князь едет в Петербург, чтобы наказать тех, кто забыл свой долг, и вознаградить тех, кто остался ему верен.
Однако, несмотря на это происшествие, полк все-таки присягнул Николаю и спокойно вернулся в казармы. Во время обеда корнет Сутгоф, присягнувший вместе со всеми, обратился к солдатам:
– Ребята, мы неправильно поступили, присягнув Николаю. Прочие полки возмутились и отказались присягать ему. Они теперь на Сенатской площади. Одевайтесь, зарядите ружья и следуйте за мной. Ваше жалованье у меня в кармане, и я раздам его, не дожидаясь приказа.
– Кто это сказал? – послышались голоса. – Верно ли это?
– Спросите корнета Панова. Он ваш друг, как и я.
– Вот что, ребята, – сказал Панов, не дожидаясь, чтобы к нему обратились, – ваш единственный законный император – Константин. Его хотят насильственно лишить престола. Да здравствует император Константин!
– Да здравствует Константин! – закричали солдаты.
– Да здравствует император Николай! – воскликнул полковник Стюрлер, вбегая в залу. – Не верьте им: Константин отказался, и ваш император – Николай. Да здравствует Николай!
– Да здравствует Константин! – орали солдаты.
– Вас обманывают, солдаты, вас сбивают с пути! – снова крикнул полковник Стюрлер.
– За мной, ребята, – кричал Панов, – на площадь, на защиту Константина! Да здравствует Константин!
– Да здравствует Константин! – кричали солдаты.
– К сенату, – крикнул Панов, обнажая шпагу, – за мной, ребята!
За ним устремилось человек двести солдат с криками «ура».
В то время, как об этих событиях докладывали Николаю, во дворец прибыл граф Милорадович, военный губернатор Петербурга. Он знал уже о возмущении Московского полка и других полков и приказал войскам, на которые мог положиться, немедленно идти к Зимнему дворцу. Это были первый батальон Преображенского полка, три гвардейских Павловских полка и гвардейский батальон саперов.
Николай увидел, что дело принимает более серьезный оборот, чем ему показалось вначале. Вызвав генерал-майора Нейдгарта, он велел ему передать гвардейскому Семеновскому полку, чтобы тот расправился с мятежниками. Затем, обратившись к Финляндскому полку, стоявшему перед Зимним, он приказал солдатам зарядить ружья и охранять дворцовые входы и выходы.
В эту минуту на площади послышался сильный шум: это прибыли с барабанным боем и развевающимся знаменем третья и шестая роты Московского полка под предводительством князя Щепина-Ростовского и обоих Бестужевых. «Долой Николая, да здравствует Константин!» – кричали солдаты, и роты выстроились спиной к сенату. Вскоре вслед за ними прибыли гренадеры, среди которых было несколько штатских, вооруженных пистолетами.
В ту же минуту я увидел Николая, он вышел из Зимнего дворца и приблизился к его ограде. Он был бледнее обычного, но держался спокойно. Рассказывали, что перед тем как выйти из дворца, он попрощался с семьей.
Вдруг позади меня раздался конский топот, и со стороны Мраморного дворца показался эскадрон кирасир во главе с князем Орловым, одним из храбрейших и преданнейших друзей Николая. Перед ним ворота сразу отворились, он соскочил на землю и подошел с докладом к Николаю, в то время как его люди выстраивались перед Зимним дворцом. Опять загремел барабан: это приближались оставшиеся верными Николаю батальоны Преображенского полка. Они также выстроились во дворе Зимнего дворца. Вслед за ними показались кавалергарды, среди которых я узнал Алексея Анненкова. Кавалергарды стали под углом к кирасирам, а образовавшийся между ними промежуток сразу же заняла артиллерия. Мятежники спокойно наблюдали за прибывающими воинскими частями и только от времени до времени повторяли: «Да здравствует Константин, долой Николая!». Они, очевидно, ждали подкрепления.
Между тем великий князь Михаил то и дело присылал в Зимний дворец гонцов с донесениями. В то время как Николай был занят обороной дворца, Михаил объезжал казармы, стараясь успокоить волновавшиеся полки. Кое-где ему удалось достигнуть этого. В тот момент, когда остатки Московского полка хотели последовать за двумя восставшими ротами, капитан пятой роты, граф Ливен, брат одного из моих учеников, приказал закрыть двери казармы.
Затем, встав перед солдатами, он вынул шпагу и крикнул, что убьет всякого, кто попытается выйти из казарм. При этой угрозе какой-то подпоручик подскочил к Ливену с пистолетом в руках, но граф ударом шпаги выбил из его рук оружие. Подпоручик снова поднял пистолет и прицелился в графа. Последний, скрестив руки на груди, сделал несколько шагов по направлению к нему. Все замерли, ожидая, чем окончится эта странная дуэль.
Подпоручик выстрелил. По счастью, пистолет дал осечку. В эту минуту кто-то постучал в дверь.
– Кто там? – крикнуло несколько голосов.
– Его императорское высочество, великий князь Михаил Павлович, – ответили снаружи.
Эти слова вызвали сильное замешательство среди недовольных. Граф Ливен открыл дверь. Никто его не остановил.
Михаил вошел в сопровождении нескольких офицеров.
– Почему вы бездействуете в минуту опасности?! – воскликнул он. – Кто вы, честные солдаты или изменники?
– Ваше высочество, – ответил Ливен, – вы находитесь среди наиболее преданных вам людей, и вы незамедлительно убедитесь в этом.
И, подняв шпагу, он крикнул:
– Да здравствует император Николай!
– Ура, да здравствует император Николай! – в один голос ответили солдаты.
Подпоручик попытался что-то сказать, но Ливен схватил его за руку и шепнул:
– Молчите, я ни слова не скажу о том, что только что произошло между нами. Не губите себя!
– Ливен, – проговорил великий князь, – я поручаю этих людей вам.
– Отвечаю за них головой, ваше высочество, – ответил граф.
Вскоре на площади появился митрополит в окружении духовенства. Они несли хоругви. Подойдя к мятежникам, митрополит призвал их не нарушать своего долга и присягнуть Николаю. Солдаты стали кричать священникам, чтобы те не подходили и не вмешивались не в свое дело: их дело – молиться, а не заниматься земными делами. Митрополит хотел продолжать свои увещевания, но Николай приказал ему удалиться.
Николай подозвал старого генерала Милорадовича, героя Отечественной войны:
– Милорадович, ступай и поговори с ними. Генерал Милорадович и великий князь Михаил поскакали к мятежникам, но их встретили выстрелами и криками: «Да здравствует Константин!»
– Ребята! – закричал Милорадович, поднимая над головой великолепную турецкую шпагу, осыпанную бриллиантами. – Видите эту шпагу, она подарена мне великим князем Константином. Честью заверяю вас и клянусь этой шпагой, что вы обмануты: Константин отказался от престола, и единственный законный император – Николай Павлович!
«Ура» и крики «да здравствует Константин!» были ответом на эти слова. В то же время раздался пистолетный выстрел, и Милорадович закачался в седле. Другой пистолет был нацелен на великого князя Михаила, но какой-то матрос из числа заговорщиков отвел руку стрелявшего, и Михаил остался невредим.
Князь Орлов и его кирасиры мгновенно окружили Милорадовича и великого князя и оттеснили их к Зимнему дворцу. Милорадович с трудом держался в седле и, едва въехав во двор Зимнего дворца, упал на руки подхвативших его людей.
Великий князь Михаил тут же соскочил с коня, подбежал к артиллеристам и, выхватив банник из рук канонира, поднес фитиль к запалу.
– Стрелять в изменников! Стрелять в них! – крикнул он.
Раздались четыре пушечных выстрела, и за ними последовал такой же залп. Более шестидесяти человек упали, остальные бросились врассыпную по Галерной улице. Английскому проспекту, Исаакиевскому мосту и по замерзшей Неве. Кавалергарды пришпорили коней и понеслись вдогонку, за исключением одного человека. Соскочив с коня, он подошел к графу Орлову и отдал ему свою шпагу.
– Что это значит, граф, – спросил удивленно генерал, – и почему вы отдаете мне шпагу, вместо того, чтобы обратить ее против изменников?
– Потому что я принимал участие в заговоре и рано или поздно буду разоблачен и арестован. Предпочитаю сам прийти с повинной.
Это был граф Алексей Анненков.
– Арестуйте графа Алексея Анненкова, – сказал генерал, обращаясь к двум кирасирам, – и отведите его в крепость. – Его отвели в крепость вместе с другими.
Первая моя мысль была о Луизе: ведь теперь я был се единственным другом. И я поспешил к ней. Видя меня печальным и бледным, моя несчастная соотечественница сразу поняла, что случилась беда. И едва я переступил порог, как она подошла ко мне, с мольбою сложив руки.
– Что такое, ради бога, что случилось? – спросила она.
Я рассказал ей все, чему был свидетелем, и вручил ей письмо графа Алексея.
Как я и предполагал, это было прощальное письмо.
Генерал Милорадович скончался в тот же вечер от полученной раны.
На следующее утро, часов около девяти, когда город еще только просыпался и никто не знал, подавлено или нет восстание, Николай сел с супругой в карету, ожидавшую у подъезда Зимнего дворца, и поехал по улицам столицы, желая видеть, что происходит в городе. Везде было тихо. На Невском он заметил женщину, которая при его приближении стала на колени с какой-то бумагой в руках.
Кучер остановил лошадей, тогда женщина, обессиленная, вся в слезах, протянула царю бумагу. Николай хотел было ехать дальше, но императрица удержала его, взяла бумагу, на которой было несколько наскоро написанных слов:
«Ваше величество, во имя всего самого святого для вас, пощадите графа Анненкова».
Под этими словами не было никакой подписи. Повернувшись лицом к незнакомой женщине, Николай спросил:
– Вы кто? Его сестра?
Просительница отрицательно покачала головой.
– Жена?
Она опять покачала головой.
– Так кто же вы, наконец? – спросил Николай с раздражением в голосе.
– Ваше величество, – с трудом произнесла Луиза, – через несколько месяцев я буду матерью его ребенка.
Глава 14
В последующие дни власти были заняты уничтожением следов грозного восстания…
Вечером и в ту же ночь были арестованы главные заговорщики: князь Трубецкой, Рылеев, князь Оболенский, капитан Якубович, лейтенант Каховский, капитан 2 ранга Щепин-Ростовский, оба Бестужевых, один из которых состоял адъютантом герцога Вюртембергского, затем человек шестьдесят – восемьдесят заговорщиков, среди них Анненков, который сдался по доброй воле, и полковник Булатов, последовавший его примеру.
Пестель был арестован в одном из южных городов в тот самый день, когда в Петербурге вспыхнуло восстание.
Что касается братьев Муравьевых-Апостол, которым удалось взбунтовать шесть рот Черниговского полка, они были схвачены возле небольшого селения Васильковского уезда генерал-лейтенантом Ротом. После отчаянного сопротивления один из них пытался застрелиться, но неудачно, а другой был тяжело ранен осколком снаряда и ударом шпаги по голове.
Где бы ни были арестованы заговорщики, всех их переслали в Петербург. Здесь была образована следственная комиссия, состоявшая из военного министра Татищева, великого князя Михаила, князя Голицына, петербургского военного губернатора Голенищева-Кутузова, назначенного вместо скончавшегося Милорадовича, Чернышева, Бенкендорфа, Ненашева и Потапова. Они должны были расследовать заговор и выяснить степень вины каждого из его участников.
Согласно порядку, заведенному в Санкт-Петербурге, следствие велось втихомолку, и в городе о нем ничего не было известно. И странное дело: после правительственного сообщения об аресте заговорщиков о них в обществе перестали говорить, словно их никогда не было, словно у них не осталось ни родных, ни друзей. Жизнь шла своим чередом, будто ничего особенного не произошло.
И однако, уверен в этом, все с трепетом ждали, что не сегодня – завтра грянет, как гром среди ясного неба, некая страшная весть, ибо не подлежали сомнению ни пагубные намерения заговорщиков, ни наличие самого заговора. Луиза глубоко страдала, не зная, чем кончатся следствие и суд над Анненковым. И хотя я всячески старался внушить ей надежду, которой не было у меня самого, горе моей соотечественницы очень пугало меня. Со дня ареста Анненкова она перестала чем-либо заниматься, сидела неподвижно в комнатке позади магазина, уронив голову на руки, и безмолвно плакала. Когда в ее уединенную обитель приходил кто-нибудь из редких друзей, она неизменно обращалась к нему с таким вопросом:
– Скажите, они не убьют его? И, не слушая ответа, повторяла:
– Ах, если бы я не была беременна!
Время шло, и никто по-прежнему не знал, какая участь грозит арестованным. Следственная комиссия, как мы уже говорили, работала в тайне, но чувствовалось, что дело близится к кровавой развязке.
Два происшествия, случившиеся в Петербурге, на время отвлекли горожан от декабрьского восстания, а именно: чрезвычайная французская депутация во главе с герцогом Рагузским и прибытие тела Елизаветы Алексеевны.
Депутация приехала в первых числах мая, а гроб с телом императрицы был привезен в середине июня. О приезде депутации мне сообщил письмом один из моих прежних учеников, а о прибытии останков государыни жители столицы были оповещены пушечными выстрелами. Мысли мои были всецело заняты Луизой и графом. Поэтому пушечные выстрелы показались мне страшными вестниками нависшей над нами угрозы. Я выскочил на улицу и увидел, что народ бежит к Неве. Я поспешил вслед за всеми, спрашивая у окружающих, в чем дело.
На набережной было столько народа, что, оставаясь там, я ничего бы не увидел. Поэтому я нанял лодку и наблюдал из нее, как траурный кортеж вступил на плашкоутный мост, соединяющий Марсово поле с Петропавловской крепостью.
Кортеж проходил по мосту целых полтора часа так медленно он двигался и так далеко растянулся.
Затем процессия направилась к крепости, куда за ней поспешила и вся толпа Вернувшись, я нашел Луизу в смятении. Подобно мне, она ничего не знала о готовящейся печальной церемонии – отпевании и похоронах покойной императрицы – и безумно испугалась, когда раздались пушечные выстрелы и звон колоколов, решив, что это сигнал к началу казни.
Генерал Горголи, по-прежнему благосклонно относившийся ко мне, часто успокаивал меня, уверяя, что решение следственной комиссии станет заблаговременно известно населению и что в случае, если Анненков будет приговорен к смертной казни, мы успеем принять необходимые меры по его спасению. И, действительно, 14 июля в местных газетах появилось сообщение следственной комиссии; сообразно своей виновности участники заговора были разделены на три категории и обвинены в стремлении ниспровергнуть государственный строй и существующий порядок.
Верховный суд приговорил к смерти 36 человек, а остальных – к ссылке. Анненков был в числе приговоренных к смерти. Но тридцать одному из них смертная казнь была заменена ссылкой на вечное поселение, в их числе был и Анненков.
К казни были приговорены: Рылеев, Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев-Апостол, Пестель и Каховский.
Я выскочил, как сумасшедший, на улицу с газетой в руках, готовый в своей радости поделиться ею со всеми встречными, и, задыхаясь от спешки, прибежал к Луизе. Она читала ту же газету и, увидев меня, в слезах бросилась мне на шею.
– Слава богу, спасен! – только и могла проговорить она.
В своем эгоизме мы забыли о тех, кто готовился к смерти, а ведь и у них тоже были родные, друзья, знакомые. Первым же побуждением Луизы было сообщить радостную весть матери и сестрам Анненкова. Несчастные женщины еще не знали, что их любимец избавлен от грозившей ему смерти. Из Сибири, с каторги возвращаются, но могильная плита никогда не поднимается.
Луизе пришла в голову мысль, которая может прийти только матери или сестре: она подсчитала, что петербургские газеты будут отправлены в Москву только вечером, а если их послать с нарочным, можно выгадать 12 часов. Поэтому она спросила меня, не знаю ли я человека, который согласился бы немедленно отправиться в Москву. У меня был русский камердинер, человек толковый и надежный. Я предложил его Луизе в качестве посланца, и она с радостью согласилась. Остановка была только за подорожной, но благодаря покровительству дружественного мне генерала Горголи я ее получил через полчаса, и человек мой тут же выехал в Москву, получив тысячу рублей на путевые издержки.
Он опередил на четырнадцать часов официального курьера, и мать и сестры Анненкова узнали четырнадцатью часами раньше, что сын и брат их спасен.
Камердинер мой по имени Григорий вернулся из Москвы с восторженным ответом семьи Анненкова. Старая графиня называла в нем Луизу своей дочерью, а молодые девушки – сестрой, умоляя сообщить им день, когда осужденные будут увезены из Петербурга. Я сказал Григорию, чтобы он готовился снова отправиться в Москву, и очень обрадовал его этим. Такие поездки были для него весьма прибыльны: в прошлый раз мать Анненкова пожаловала ему тысячу рублей.
Мы ждали дня казни, но он еще не был назначен, и, следовательно, никто ничего не знал. Петербург просыпался каждое утро с мыслью о том, что все уже кончено с пятью обреченными. А многие надеялись, что их помилуют, так как уже более шестидесяти лет в Петербурге не было ни одной смертной казни.
Дни шли своим чередом, и население напряженно ожидало решения Николая. Как оказалось, задержка была вызвана тем, что не прибыл палач, выписанный из Германии.
Вечером и в ту же ночь были арестованы главные заговорщики: князь Трубецкой, Рылеев, князь Оболенский, капитан Якубович, лейтенант Каховский, капитан 2 ранга Щепин-Ростовский, оба Бестужевых, один из которых состоял адъютантом герцога Вюртембергского, затем человек шестьдесят – восемьдесят заговорщиков, среди них Анненков, который сдался по доброй воле, и полковник Булатов, последовавший его примеру.
Пестель был арестован в одном из южных городов в тот самый день, когда в Петербурге вспыхнуло восстание.
Что касается братьев Муравьевых-Апостол, которым удалось взбунтовать шесть рот Черниговского полка, они были схвачены возле небольшого селения Васильковского уезда генерал-лейтенантом Ротом. После отчаянного сопротивления один из них пытался застрелиться, но неудачно, а другой был тяжело ранен осколком снаряда и ударом шпаги по голове.
Где бы ни были арестованы заговорщики, всех их переслали в Петербург. Здесь была образована следственная комиссия, состоявшая из военного министра Татищева, великого князя Михаила, князя Голицына, петербургского военного губернатора Голенищева-Кутузова, назначенного вместо скончавшегося Милорадовича, Чернышева, Бенкендорфа, Ненашева и Потапова. Они должны были расследовать заговор и выяснить степень вины каждого из его участников.
Согласно порядку, заведенному в Санкт-Петербурге, следствие велось втихомолку, и в городе о нем ничего не было известно. И странное дело: после правительственного сообщения об аресте заговорщиков о них в обществе перестали говорить, словно их никогда не было, словно у них не осталось ни родных, ни друзей. Жизнь шла своим чередом, будто ничего особенного не произошло.
И однако, уверен в этом, все с трепетом ждали, что не сегодня – завтра грянет, как гром среди ясного неба, некая страшная весть, ибо не подлежали сомнению ни пагубные намерения заговорщиков, ни наличие самого заговора. Луиза глубоко страдала, не зная, чем кончатся следствие и суд над Анненковым. И хотя я всячески старался внушить ей надежду, которой не было у меня самого, горе моей соотечественницы очень пугало меня. Со дня ареста Анненкова она перестала чем-либо заниматься, сидела неподвижно в комнатке позади магазина, уронив голову на руки, и безмолвно плакала. Когда в ее уединенную обитель приходил кто-нибудь из редких друзей, она неизменно обращалась к нему с таким вопросом:
– Скажите, они не убьют его? И, не слушая ответа, повторяла:
– Ах, если бы я не была беременна!
Время шло, и никто по-прежнему не знал, какая участь грозит арестованным. Следственная комиссия, как мы уже говорили, работала в тайне, но чувствовалось, что дело близится к кровавой развязке.
Два происшествия, случившиеся в Петербурге, на время отвлекли горожан от декабрьского восстания, а именно: чрезвычайная французская депутация во главе с герцогом Рагузским и прибытие тела Елизаветы Алексеевны.
Депутация приехала в первых числах мая, а гроб с телом императрицы был привезен в середине июня. О приезде депутации мне сообщил письмом один из моих прежних учеников, а о прибытии останков государыни жители столицы были оповещены пушечными выстрелами. Мысли мои были всецело заняты Луизой и графом. Поэтому пушечные выстрелы показались мне страшными вестниками нависшей над нами угрозы. Я выскочил на улицу и увидел, что народ бежит к Неве. Я поспешил вслед за всеми, спрашивая у окружающих, в чем дело.
На набережной было столько народа, что, оставаясь там, я ничего бы не увидел. Поэтому я нанял лодку и наблюдал из нее, как траурный кортеж вступил на плашкоутный мост, соединяющий Марсово поле с Петропавловской крепостью.
Кортеж проходил по мосту целых полтора часа так медленно он двигался и так далеко растянулся.
Затем процессия направилась к крепости, куда за ней поспешила и вся толпа Вернувшись, я нашел Луизу в смятении. Подобно мне, она ничего не знала о готовящейся печальной церемонии – отпевании и похоронах покойной императрицы – и безумно испугалась, когда раздались пушечные выстрелы и звон колоколов, решив, что это сигнал к началу казни.
Генерал Горголи, по-прежнему благосклонно относившийся ко мне, часто успокаивал меня, уверяя, что решение следственной комиссии станет заблаговременно известно населению и что в случае, если Анненков будет приговорен к смертной казни, мы успеем принять необходимые меры по его спасению. И, действительно, 14 июля в местных газетах появилось сообщение следственной комиссии; сообразно своей виновности участники заговора были разделены на три категории и обвинены в стремлении ниспровергнуть государственный строй и существующий порядок.
Верховный суд приговорил к смерти 36 человек, а остальных – к ссылке. Анненков был в числе приговоренных к смерти. Но тридцать одному из них смертная казнь была заменена ссылкой на вечное поселение, в их числе был и Анненков.
К казни были приговорены: Рылеев, Бестужев-Рюмин, Сергей Муравьев-Апостол, Пестель и Каховский.
Я выскочил, как сумасшедший, на улицу с газетой в руках, готовый в своей радости поделиться ею со всеми встречными, и, задыхаясь от спешки, прибежал к Луизе. Она читала ту же газету и, увидев меня, в слезах бросилась мне на шею.
– Слава богу, спасен! – только и могла проговорить она.
В своем эгоизме мы забыли о тех, кто готовился к смерти, а ведь и у них тоже были родные, друзья, знакомые. Первым же побуждением Луизы было сообщить радостную весть матери и сестрам Анненкова. Несчастные женщины еще не знали, что их любимец избавлен от грозившей ему смерти. Из Сибири, с каторги возвращаются, но могильная плита никогда не поднимается.
Луизе пришла в голову мысль, которая может прийти только матери или сестре: она подсчитала, что петербургские газеты будут отправлены в Москву только вечером, а если их послать с нарочным, можно выгадать 12 часов. Поэтому она спросила меня, не знаю ли я человека, который согласился бы немедленно отправиться в Москву. У меня был русский камердинер, человек толковый и надежный. Я предложил его Луизе в качестве посланца, и она с радостью согласилась. Остановка была только за подорожной, но благодаря покровительству дружественного мне генерала Горголи я ее получил через полчаса, и человек мой тут же выехал в Москву, получив тысячу рублей на путевые издержки.
Он опередил на четырнадцать часов официального курьера, и мать и сестры Анненкова узнали четырнадцатью часами раньше, что сын и брат их спасен.
Камердинер мой по имени Григорий вернулся из Москвы с восторженным ответом семьи Анненкова. Старая графиня называла в нем Луизу своей дочерью, а молодые девушки – сестрой, умоляя сообщить им день, когда осужденные будут увезены из Петербурга. Я сказал Григорию, чтобы он готовился снова отправиться в Москву, и очень обрадовал его этим. Такие поездки были для него весьма прибыльны: в прошлый раз мать Анненкова пожаловала ему тысячу рублей.
Мы ждали дня казни, но он еще не был назначен, и, следовательно, никто ничего не знал. Петербург просыпался каждое утро с мыслью о том, что все уже кончено с пятью обреченными. А многие надеялись, что их помилуют, так как уже более шестидесяти лет в Петербурге не было ни одной смертной казни.
Дни шли своим чередом, и население напряженно ожидало решения Николая. Как оказалось, задержка была вызвана тем, что не прибыл палач, выписанный из Германии.