– Подлец!
Раздались жаркие хлопки. И вот тут-то, о Трихтер, ты и показал себя во всем блеске! Почувствовав приближение решительной минуты, ты встал с места. На этот раз ты уже не выказывал равнодушия и беззаботности, которые в сей драматический момент были бы некстати. Ты встряхнул своей густой гривой, словно лев. Засучив рукав на правой руке и схватив решительно бутылку портвейна, ты поднес ее к устам и опорожнил ее всю залпом. Затем, даже не дав себе времени перевести дух, ясно и отчетливо произнес:
– Мошенник!
– Хорошо! – похвалил его Самуил.
Когда после этого героического подвига Трихтер пожелал сесть, то ему показалось, что стул стоит совсем не на том месте, где он на самом деле находился, и вследствие этого он растянулся прямо на полу во весь рост. Тогда взгляды присутствующих обратились на Фрессванста. Но увы! Тот был уже не в состоянии ответить на вызов противника. Он уселся на полу, прислонившись спиной к ножке стола, раскинув ноги в стороны и выпучив глаза. Дормаген кричал ему:
– Ну что же ты! Ободрись! Твоя очередь!
XV
XVI
XVII
Раздались жаркие хлопки. И вот тут-то, о Трихтер, ты и показал себя во всем блеске! Почувствовав приближение решительной минуты, ты встал с места. На этот раз ты уже не выказывал равнодушия и беззаботности, которые в сей драматический момент были бы некстати. Ты встряхнул своей густой гривой, словно лев. Засучив рукав на правой руке и схватив решительно бутылку портвейна, ты поднес ее к устам и опорожнил ее всю залпом. Затем, даже не дав себе времени перевести дух, ясно и отчетливо произнес:
– Мошенник!
– Хорошо! – похвалил его Самуил.
Когда после этого героического подвига Трихтер пожелал сесть, то ему показалось, что стул стоит совсем не на том месте, где он на самом деле находился, и вследствие этого он растянулся прямо на полу во весь рост. Тогда взгляды присутствующих обратились на Фрессванста. Но увы! Тот был уже не в состоянии ответить на вызов противника. Он уселся на полу, прислонившись спиной к ножке стола, раскинув ноги в стороны и выпучив глаза. Дормаген кричал ему:
– Ну что же ты! Ободрись! Твоя очередь!
XV
Победа одной каплинад восемью ведрами воды
Фрессванст молчал, не реагируя на призывы наблюдателей, хотя, по-видимому, еще оставался в сознании. Дормаген решил прибегнуть к крайнему средству, которое дозволялось правилами «жидкой» дуэли. Он стал на колени около Фрессванста, наклонился к самому его уху и крикнул:
– Эй, Фрессванст, Фрессванст! Ты меня слышишь?
Фрессванст ответил ему едва уловимым кивком.
– Слушай, Фрессванст! Сколько ударов шпагой получил великий Густав Адольф?
Фрессванст, будучи не в силах говорить, один раз кивнул. Дормаген сделал знак одному из студентов. Тот вышел и вернулся с полным ведром воды. Дормаген вылил эту воду на голову Фрессванста. Тот, видимо, вовсе этого не заметил. Дормаген снова крикнул ему на ухо:
– Сколько пуль попало в великого Густава Адольфа?
Фрессванст дважды кивнул головой. На этот раз двое студентов вышли, принесли два ведра воды и вылили ее на голову Фрессванста. Но он даже не моргнул. Дормаген снова обратился к нему с вопросом:
– Сколько пуль поразило великого Густава Адольфа?
Фрессванст кивнул пять раз. Пятеро студентов принесли пять ведер воды и устроили охваченному летаргией пьянице настоящее наводнение. После восьмого ведра Фрессванст наконец состроил гримасу, которая наглядно свидетельствовала о том, что он начал приходить в себя. Дормаген быстро схватил бутылку можжевеловки и вставил ее в рот Фрессванста. Тот начал глотать дьявольскую жидкость, которая обожгла ему горло после ледяной ванны и заставила очнуться. Он оторвался от стола и, хотя его язык еле ворочался, все же выкрикнул одно слово:
– Убийца!
Тут он опять свалился, и на этот раз уже окончательно. Но все-таки Дормаген торжествовал.
Трихтер лежал на полу пластом, полумертвый, бесчувственный ко всему и явно неспособный продолжать состязание.
– Победа за нами! – заявил Дормаген.
– Ты думаешь? – хмыкнул Самуил.
Он подошел к своему фуксу и громким голосом окликнул его. Трихтер остался глух. Обозлившийся Самуил пнул его ногой. Трихтер не подавал никаких признаков жизни. Самуил жестоко встряхнул его. Но и это не принесло пользы. Самуил схватил со стола бутылку, такую же, какую выпил Фрессванст. Только в ней была не можжевеловка, а киршвассер[9]. Он хотел вставить горлышко в рот Трихтеру, но у того были судорожно сжаты зубы. Все присутствующие уже обратились с поздравлениями к Дормагену.
– О, человеческая воля, неужели ты осмелишься противиться мне! – пробормотал сквозь зубы Самуил.
Он встал, подошел к буфету и взял оттуда нож и воронку. Ножом он разжал зубы Трихтера, вставил между ними воронку и преспокойно начал вливать в нее киршвассер, который мало-помалу проникал в глотку обездвиженного фукса. Трихтер лежал и, даже не открывая глаз, позволял проделывать над собой эту операцию. Зрители склонились над ним и с тревогой всматривались в его лицо. Видно было, что он шевелит губами, но безуспешно: ни единого звука не прозвучало.
– Пока он не заговорит, победа на нашей стороне! – воскликнул Дормаген.
– Я думаю, что от этого трупа едва ли удастся добиться даже слова, – произнес Юлиус, покачав головой.
Самуил взглянул на них, вынул из кармана крошечную скляночку и с большой осторожностью выпустил из нее одну каплю в рот Трихтера. Не успел он убрать руку, как Трихтер, словно сквозь него пропустили электрический ток, внезапно выпрямился, вскочил на ноги, чихнул, протянул руку к Фрессвансту и выкрикнул слово, которое в лексиконе студентов было гораздо значительнее и обиднее, чем «негодяй», «подлец» и «убийца»:
– Дурак!
Со всех сторон послышались возгласы удивления и восхищения.
– Это неправильно, это незаконная уловка! – закричал взбешенный Дормаген.
– Почему же? – спросил Самуил, нахмурив брови.
– Можно брызгать водой в лицо состязающихся, можно их встряхивать, можно силой заставлять их пить. Но нельзя употреблять какие-то неведомые волшебные снадобья.
– Позвольте, – возразил Самуил. – Дуэль на напитках, очевидно, допускает употребление всего, что можно пить.
– Это правда, правда! – раздавалось вокруг.
– Но что это за снадобье? – спросил Дормаген.
– Очень простая жидкость, которую я предоставляю в твое распоряжение. Я прибавил одну каплю этой жидкости к бутылке киршвассера, которую должен был проглотить Трихтер, для того чтобы одержать верх. А ты влей две капли Фрессвансту, и он у тебя заговорит.
– Хорошо, давай, – сказал Дормаген.
– Вот тебе скляночка. Только я должен тебя предупредить, что это вещество небезопасно и если твой фукс примет две капли, то навряд ли он останется жив. Я дал своему одну каплю, но и то не вполне за него спокоен.
Невольная дрожь охватила слушателей от этих слов.
– И еще предупреждаю тебя, – продолжал Самуил, – что если ты прибегнешь к этой крайности, то знай, что я не оставлю за тобой последнего слова. Самуил Гельб не должен быть побежден. Я не побоюсь пожертвовать Трихтером и дам ему три капли.
Все это было сказано с удивительным хладнокровием и, несмотря на страх, который внушал всем Самуил, вызвало громкий ропот недовольства. Юлиус почувствовал, как у него на спине выступил холодный пот. Отто Дормаген почерпнул мужество в общем негодовании, сделал шаг к Самуилу и, глядя ему прямо в лицо, проговорил:
– Язык наш беден и вынуждает меня выразить свою мысль вот такими слабыми словами: Самуил Гельб, ты презренный и подлый человек.
Всех невольно проняла дрожь. Зрители со страхом ждали, что ответит Самуил на эту дерзость. Глаза студенческого короля метнули молнию, его рука сделала судорожное движение, но это было минутное волнение. Он тотчас овладел собой, и его ответ прозвучал совершенно спокойно. Только эта безмятежность была еще ужаснее, чем гнев.
– Мы будем биться немедленно, – сказал он. – Дитрих, ты будешь моим секундантом. Пусть наши секунданты и друзья устроят все как следует, чтобы все было готово, когда мы придем на Кейзерштуль. Надо расставить наблюдателей, а то полиция испортит нам все дело. Слухи о дуэли Риттера с Гермелинфельдом уже, наверно, дошли до нее. Надо позаботиться, чтобы нам никто не помешал. Клянусь дьяволом, я затеваю эту дуэль не ради забавы, ручаюсь вам в этом! Мне впервые нанесено оскорбление, оно же станет и последним. Друзья мои, я обещаю вам такую дуэль, о которой будут говорить даже камни мостовых. Идите же!
Самуил выказал себя истинным студенческим королем. Он говорил решительно, властно, и те, для кого он говорил, молча кланялись ему и повиновались. Он выпускал студентов на улицу небольшими группами, через равные промежутки времени, и указывал им, в какую сторону идти, чтобы не возбудить подозрений. Даже сам Дормаген – и тот стоял и ждал его распоряжений. Самуил сказал Юлиусу:
– Иди, я догоню тебя. У тебя есть секундант?
– Да, Левальд.
– Ну хорошо. Иди же.
Юлиус вышел из кабинета, но еще ненадолго задержался в трактире. Говорить ли, что он сделал? Он вошел в отдельный кабинет, запер дверь на ключ, вынул из своего портфеля засохший цветок, поцеловал его, потом осторожно вложил в шелковую подушечку, которую выпросил у Шарлотты, надел подушечку себе на шею и, улыбнувшись себе под нос, спрятал эту ладанку под одеждой. Между тем Самуил, когда он, наконец, остался в синей комнате наедине с двумя мертвецки пьяными дуэлянтами, наклонился над Трихтером и пощупал ему лоб. Тот вздохнул.
– Хорошо, – сказал Самуил. – Этот Дормаген! Он так и бросил своего фукса, забыл о нем. А парень лихо отличился. Ну ничего, это хороший знак.
Он позвал слугу и, указав ему на двух пьяниц, распорядился:
– Отнесите их в мертвецкую!
Мертвецкая – это не что иное, как каморка, набитая соломой, куда перетаскивают пьяниц, напившихся до полного бесчувствия. После этого Самуил вышел из трактира и, беззаботно посвистывая, направился к Кейзерштулю.
– Эй, Фрессванст, Фрессванст! Ты меня слышишь?
Фрессванст ответил ему едва уловимым кивком.
– Слушай, Фрессванст! Сколько ударов шпагой получил великий Густав Адольф?
Фрессванст, будучи не в силах говорить, один раз кивнул. Дормаген сделал знак одному из студентов. Тот вышел и вернулся с полным ведром воды. Дормаген вылил эту воду на голову Фрессванста. Тот, видимо, вовсе этого не заметил. Дормаген снова крикнул ему на ухо:
– Сколько пуль попало в великого Густава Адольфа?
Фрессванст дважды кивнул головой. На этот раз двое студентов вышли, принесли два ведра воды и вылили ее на голову Фрессванста. Но он даже не моргнул. Дормаген снова обратился к нему с вопросом:
– Сколько пуль поразило великого Густава Адольфа?
Фрессванст кивнул пять раз. Пятеро студентов принесли пять ведер воды и устроили охваченному летаргией пьянице настоящее наводнение. После восьмого ведра Фрессванст наконец состроил гримасу, которая наглядно свидетельствовала о том, что он начал приходить в себя. Дормаген быстро схватил бутылку можжевеловки и вставил ее в рот Фрессванста. Тот начал глотать дьявольскую жидкость, которая обожгла ему горло после ледяной ванны и заставила очнуться. Он оторвался от стола и, хотя его язык еле ворочался, все же выкрикнул одно слово:
– Убийца!
Тут он опять свалился, и на этот раз уже окончательно. Но все-таки Дормаген торжествовал.
Трихтер лежал на полу пластом, полумертвый, бесчувственный ко всему и явно неспособный продолжать состязание.
– Победа за нами! – заявил Дормаген.
– Ты думаешь? – хмыкнул Самуил.
Он подошел к своему фуксу и громким голосом окликнул его. Трихтер остался глух. Обозлившийся Самуил пнул его ногой. Трихтер не подавал никаких признаков жизни. Самуил жестоко встряхнул его. Но и это не принесло пользы. Самуил схватил со стола бутылку, такую же, какую выпил Фрессванст. Только в ней была не можжевеловка, а киршвассер[9]. Он хотел вставить горлышко в рот Трихтеру, но у того были судорожно сжаты зубы. Все присутствующие уже обратились с поздравлениями к Дормагену.
– О, человеческая воля, неужели ты осмелишься противиться мне! – пробормотал сквозь зубы Самуил.
Он встал, подошел к буфету и взял оттуда нож и воронку. Ножом он разжал зубы Трихтера, вставил между ними воронку и преспокойно начал вливать в нее киршвассер, который мало-помалу проникал в глотку обездвиженного фукса. Трихтер лежал и, даже не открывая глаз, позволял проделывать над собой эту операцию. Зрители склонились над ним и с тревогой всматривались в его лицо. Видно было, что он шевелит губами, но безуспешно: ни единого звука не прозвучало.
– Пока он не заговорит, победа на нашей стороне! – воскликнул Дормаген.
– Я думаю, что от этого трупа едва ли удастся добиться даже слова, – произнес Юлиус, покачав головой.
Самуил взглянул на них, вынул из кармана крошечную скляночку и с большой осторожностью выпустил из нее одну каплю в рот Трихтера. Не успел он убрать руку, как Трихтер, словно сквозь него пропустили электрический ток, внезапно выпрямился, вскочил на ноги, чихнул, протянул руку к Фрессвансту и выкрикнул слово, которое в лексиконе студентов было гораздо значительнее и обиднее, чем «негодяй», «подлец» и «убийца»:
– Дурак!
Со всех сторон послышались возгласы удивления и восхищения.
– Это неправильно, это незаконная уловка! – закричал взбешенный Дормаген.
– Почему же? – спросил Самуил, нахмурив брови.
– Можно брызгать водой в лицо состязающихся, можно их встряхивать, можно силой заставлять их пить. Но нельзя употреблять какие-то неведомые волшебные снадобья.
– Позвольте, – возразил Самуил. – Дуэль на напитках, очевидно, допускает употребление всего, что можно пить.
– Это правда, правда! – раздавалось вокруг.
– Но что это за снадобье? – спросил Дормаген.
– Очень простая жидкость, которую я предоставляю в твое распоряжение. Я прибавил одну каплю этой жидкости к бутылке киршвассера, которую должен был проглотить Трихтер, для того чтобы одержать верх. А ты влей две капли Фрессвансту, и он у тебя заговорит.
– Хорошо, давай, – сказал Дормаген.
– Вот тебе скляночка. Только я должен тебя предупредить, что это вещество небезопасно и если твой фукс примет две капли, то навряд ли он останется жив. Я дал своему одну каплю, но и то не вполне за него спокоен.
Невольная дрожь охватила слушателей от этих слов.
– И еще предупреждаю тебя, – продолжал Самуил, – что если ты прибегнешь к этой крайности, то знай, что я не оставлю за тобой последнего слова. Самуил Гельб не должен быть побежден. Я не побоюсь пожертвовать Трихтером и дам ему три капли.
Все это было сказано с удивительным хладнокровием и, несмотря на страх, который внушал всем Самуил, вызвало громкий ропот недовольства. Юлиус почувствовал, как у него на спине выступил холодный пот. Отто Дормаген почерпнул мужество в общем негодовании, сделал шаг к Самуилу и, глядя ему прямо в лицо, проговорил:
– Язык наш беден и вынуждает меня выразить свою мысль вот такими слабыми словами: Самуил Гельб, ты презренный и подлый человек.
Всех невольно проняла дрожь. Зрители со страхом ждали, что ответит Самуил на эту дерзость. Глаза студенческого короля метнули молнию, его рука сделала судорожное движение, но это было минутное волнение. Он тотчас овладел собой, и его ответ прозвучал совершенно спокойно. Только эта безмятежность была еще ужаснее, чем гнев.
– Мы будем биться немедленно, – сказал он. – Дитрих, ты будешь моим секундантом. Пусть наши секунданты и друзья устроят все как следует, чтобы все было готово, когда мы придем на Кейзерштуль. Надо расставить наблюдателей, а то полиция испортит нам все дело. Слухи о дуэли Риттера с Гермелинфельдом уже, наверно, дошли до нее. Надо позаботиться, чтобы нам никто не помешал. Клянусь дьяволом, я затеваю эту дуэль не ради забавы, ручаюсь вам в этом! Мне впервые нанесено оскорбление, оно же станет и последним. Друзья мои, я обещаю вам такую дуэль, о которой будут говорить даже камни мостовых. Идите же!
Самуил выказал себя истинным студенческим королем. Он говорил решительно, властно, и те, для кого он говорил, молча кланялись ему и повиновались. Он выпускал студентов на улицу небольшими группами, через равные промежутки времени, и указывал им, в какую сторону идти, чтобы не возбудить подозрений. Даже сам Дормаген – и тот стоял и ждал его распоряжений. Самуил сказал Юлиусу:
– Иди, я догоню тебя. У тебя есть секундант?
– Да, Левальд.
– Ну хорошо. Иди же.
Юлиус вышел из кабинета, но еще ненадолго задержался в трактире. Говорить ли, что он сделал? Он вошел в отдельный кабинет, запер дверь на ключ, вынул из своего портфеля засохший цветок, поцеловал его, потом осторожно вложил в шелковую подушечку, которую выпросил у Шарлотты, надел подушечку себе на шею и, улыбнувшись себе под нос, спрятал эту ладанку под одеждой. Между тем Самуил, когда он, наконец, остался в синей комнате наедине с двумя мертвецки пьяными дуэлянтами, наклонился над Трихтером и пощупал ему лоб. Тот вздохнул.
– Хорошо, – сказал Самуил. – Этот Дормаген! Он так и бросил своего фукса, забыл о нем. А парень лихо отличился. Ну ничего, это хороший знак.
Он позвал слугу и, указав ему на двух пьяниц, распорядился:
– Отнесите их в мертвецкую!
Мертвецкая – это не что иное, как каморка, набитая соломой, куда перетаскивают пьяниц, напившихся до полного бесчувствия. После этого Самуил вышел из трактира и, беззаботно посвистывая, направился к Кейзерштулю.
XVI
Дуэль
Придя в назначенное место, Самуил нашел там Юлиуса и двух студентов-секундантов. Излюбленное место студенческих дуэлей находилось за горой Кейзерштуль, в двух милях от Гейдельберга. Пройдя одну милю, дуэлянты начали принимать кое-какие меры предосторожности. Они свернули с большой дороги и пошли уединенными тропками, изредка оборачиваясь посмотреть, не следит ли кто за ними. Заприметив филистеров, оба секунданта, Дитрих и Левальд, немедленно подходили к ним и, демонстрируя железную трость, предлагали им прогуляться где-нибудь в другом месте. Простые обыватели сторонились их сами.
Распоряжение Самуила было выполнено в точности. На некотором расстоянии друг от друга были расставлены студенты, следившие за тем, чтобы дуэлянтов не застали врасплох. Дитрих шепнул им несколько слов и получил ответ: «Проходите». Через полчаса они оказались у маленькой гостиницы, окруженной деревьями; домик быль новенький, розовый, с зелеными ставнями, растения вились по его стенам до самой крыши. Наша компания прошла садом, утопавшим в цветах и залитым солнечными лучами, в зал, предназначавшийся для танцев и дуэлей; комната была огромная, футов шестьдесят в длину и тридцать в ширину. Места было много, можно было сколь угодно вальсировать, драться, любить и умирать.
Риттер уже стоял там, в обществе студентов из синего кабинета. Ждали только Дормагена. Тот вскоре явился в сопровождении своего секунданта. Четверо дуэлянтов прочертили мелом на полу границы, чтобы не стеснять друг друга. В это же время четыре фукса привинтили к рукоятям отточенные трехгранные клинки, наподобие штыков. Студенческие шпаги состояли из двух частей, которые разъединялись, чтобы было удобнее скрывать их от любопытных взоров: клинок обыкновенно прятали под куртку, а рукоятку – в карман. В результате в наличии оказалось четыре шпаги в два с половиной фута каждая.
– Что ж, приступим? – спросил Риттер.
– Сию минуту, – ответил студент, который возился в углу у какого-то ящика с инструментами.
Это был медик, прибывший для того, чтобы в случае необходимости оказать первую помощь пострадавшим. Он подошел к двери в глубине залы и крикнул кому-то:
– Скорее, пожалуйста!
Вошел слуга, он принес две салфетки, миску и кружку с водой и оставил все это возле хирургического ящика. Дормаген с нетерпением наблюдал за всеми этими приготовлениями и перекидывался с окружавшими его студентами отрывистыми фразами; Франц подходил то к Отто, то к хирургу; Юлиус был спокоен и держался с достоинством. Самуил же был занят исключительно тем, что пытался помешать розовой веточке, колеблемой ветром, забраться в открытое окошко.
– Готово! – наконец сказал хирург.
Юлиус подошел к Самуилу, а Риттер – к Дормагену. Тогда четверо секундантов сняли с настенной вешалки четыре войлочных нагрудника, четыре латных рукавицы и четыре стеганых пояса и подошли к дуэлянтам, чтобы облечь их в эти доспехи. Самуил отстранил своего секунданта Дитриха.
– Убери прочь этот хлам, – приказал он.
– Да ведь таково правило, – запротестовал Дитрих, указывая на стол, где лежал раскрытый устав – старая засаленная книга в черном переплете, с красными закладками.
– В уставе, – возразил Самуил, – изложены правила, касающиеся ссор между студентами, а у нас здесь – ссора между мужчинами. Сейчас не время напяливать нагрудники, напротив, надо снять даже сюртуки.
И с этими словами он действительно снял сюртук и швырнул его в противоположный конец зала. Потом схватил первую попавшуюся шпагу, упер ее острием в пол и стал в выжидательную позу. Отто Дормаген, Юлиус и Франц последовали его примеру, и все четверо, сбросив стеснявшие их сюртуки, приготовились к бою.
Речь Самуила придала серьезности настроению присутствовавших. У каждого появилось предчувствие трагедии. Дитрих трижды ударил в ладоши и произнес установленные слова:
– Скрестите шпаги!
И в ту же минуту в воздухе засверкали все четыре шпаги. Все в зале принялись следить за поединками с напряженным вниманием, затаив дыхание. Первое нападение с обеих сторон было как бы пробным, противники, казалось, приноравливались друг к другу.
Силы Юлиуса и Франца были равны. Вызванный ревностью припадок гнева, овладевший Францем в первую минуту, сменился теперь холодной злобой. Юлиус же был просто прекрасен. Он светился спокойствием, решительностью, храбростью, грозившая ему опасность придавала решимости его мужественной красоте. Впрочем, с обеих сторон обнаруживалось так много ловкости и смелости, что можно было назвать этот поединок скорее упражнением в фехтовании, нежели дуэлью, если бы быстрые наскоки и еще более быстрое парирование время от времени не напоминали присутствовавшим, что человеческая жизнь зависела от острия мелькавшей шпаги.
Вопреки установившемуся обычаю студенческих дуэлей, которые, собственно говоря, представляют собой более или менее опасную фехтовальную игру, ни Юлиус, ни Франц не произносили ни слова. Что же касается другой пары дуэлянтов, то их поединок казался гораздо серьезнее и страшнее. Преимущество Самуила Гельба перед противником состояло в его высоком росте и в самообладании, которое никогда не покидало его. Но Отто Дормаген отличался подвижностью, пылкостью, решительностью, внезапностью и смелостью движений, которые невозможно было предугадать. Это было редкое, захватывающее зрелище: с одной стороны – спокойное хладнокровие, с другой – жгучая ярость.
Такое противоречие увлекало зрителей, шпага одного напоминала зигзаг молнии своими быстрыми и внезапными движениями, удары противника, напротив, были верны, определенны и прямы, как шпиль громоотвода. Самуил не мог удержаться от словоизлияний. Отражая с небрежностью яростные выпады Отто, он сопровождал каждый свой удар злой насмешкой в адрес противника. Он давал указания Дормагену, предупреждал его, давал советы, как учитель фехтования своему ученику.
– Плохой ответ. Я нарочно открылся! Начнем снова. Вот, уже лучше! Вы научитесь, молодой человек. Стойте! Я целюсь в грудь!
С этими словами он действительно чуть не пронзил грудь Дормагена, который избежал удара только благодаря ловкому прыжку назад. Однако такая пренебрежительная самоуверенность начала не на шутку раздражать Дормагена. Он принялся делать еще более рьяные выпады. Самуил же не унимался, и его ядовитый язык работал в такт со шпагой. На его лице читалось злорадное торжество. Чувствовалось, что опасность была его стихией, катастрофа – наслаждением, смерть – жизнью. И он был по-своему прекрасен: резкие, угловатые черты его лица дышали демонической красотой. Ноздри раздувались, в улыбке обнаруживалось еще больше ледяной дерзости, чем обычно; его карие, с красноватым отливом глаза сверкали, как у тигра, в них можно было прочесть полнейшее презрение к жизни. Кровожадная радость, которую выражало все его существо, вызывала у зрителей чувство не то ужаса, не то восторга. При виде его спокойствия, уверенности во всех действиях и презрительного отношения к противнику у зрителей невольно зарождалась мысль о его неуязвимости.
Дормаген, который уже начинал терять присутствие духа от язвительных колкостей соперника, решил покончить дело разом и рискнул употребить свой особенный опасный прием, о котором говорил Юлиусу Самуил. То был отчаянно-смелый натиск. Не разгибаясь, он сыпал удары один за другим, бросаясь на противника, как разъяренный лев. Послышался крик. Все подумали, что Самуил ранен. Но Самуил, словно угадывая намерения Дормагена, так ловко и быстро отскакивал в сторону, что сыпавшиеся градом смертоносные удары задевали только его раздувавшуюся рубашку. Самуил подтрунивал, Дормаген бледнел. В то же время счастье словно покинуло Юлиуса – шпага Риттера слегка задела его правую руку. Вмешались секунданты и объявили передышку.
Распоряжение Самуила было выполнено в точности. На некотором расстоянии друг от друга были расставлены студенты, следившие за тем, чтобы дуэлянтов не застали врасплох. Дитрих шепнул им несколько слов и получил ответ: «Проходите». Через полчаса они оказались у маленькой гостиницы, окруженной деревьями; домик быль новенький, розовый, с зелеными ставнями, растения вились по его стенам до самой крыши. Наша компания прошла садом, утопавшим в цветах и залитым солнечными лучами, в зал, предназначавшийся для танцев и дуэлей; комната была огромная, футов шестьдесят в длину и тридцать в ширину. Места было много, можно было сколь угодно вальсировать, драться, любить и умирать.
Риттер уже стоял там, в обществе студентов из синего кабинета. Ждали только Дормагена. Тот вскоре явился в сопровождении своего секунданта. Четверо дуэлянтов прочертили мелом на полу границы, чтобы не стеснять друг друга. В это же время четыре фукса привинтили к рукоятям отточенные трехгранные клинки, наподобие штыков. Студенческие шпаги состояли из двух частей, которые разъединялись, чтобы было удобнее скрывать их от любопытных взоров: клинок обыкновенно прятали под куртку, а рукоятку – в карман. В результате в наличии оказалось четыре шпаги в два с половиной фута каждая.
– Что ж, приступим? – спросил Риттер.
– Сию минуту, – ответил студент, который возился в углу у какого-то ящика с инструментами.
Это был медик, прибывший для того, чтобы в случае необходимости оказать первую помощь пострадавшим. Он подошел к двери в глубине залы и крикнул кому-то:
– Скорее, пожалуйста!
Вошел слуга, он принес две салфетки, миску и кружку с водой и оставил все это возле хирургического ящика. Дормаген с нетерпением наблюдал за всеми этими приготовлениями и перекидывался с окружавшими его студентами отрывистыми фразами; Франц подходил то к Отто, то к хирургу; Юлиус был спокоен и держался с достоинством. Самуил же был занят исключительно тем, что пытался помешать розовой веточке, колеблемой ветром, забраться в открытое окошко.
– Готово! – наконец сказал хирург.
Юлиус подошел к Самуилу, а Риттер – к Дормагену. Тогда четверо секундантов сняли с настенной вешалки четыре войлочных нагрудника, четыре латных рукавицы и четыре стеганых пояса и подошли к дуэлянтам, чтобы облечь их в эти доспехи. Самуил отстранил своего секунданта Дитриха.
– Убери прочь этот хлам, – приказал он.
– Да ведь таково правило, – запротестовал Дитрих, указывая на стол, где лежал раскрытый устав – старая засаленная книга в черном переплете, с красными закладками.
– В уставе, – возразил Самуил, – изложены правила, касающиеся ссор между студентами, а у нас здесь – ссора между мужчинами. Сейчас не время напяливать нагрудники, напротив, надо снять даже сюртуки.
И с этими словами он действительно снял сюртук и швырнул его в противоположный конец зала. Потом схватил первую попавшуюся шпагу, упер ее острием в пол и стал в выжидательную позу. Отто Дормаген, Юлиус и Франц последовали его примеру, и все четверо, сбросив стеснявшие их сюртуки, приготовились к бою.
Речь Самуила придала серьезности настроению присутствовавших. У каждого появилось предчувствие трагедии. Дитрих трижды ударил в ладоши и произнес установленные слова:
– Скрестите шпаги!
И в ту же минуту в воздухе засверкали все четыре шпаги. Все в зале принялись следить за поединками с напряженным вниманием, затаив дыхание. Первое нападение с обеих сторон было как бы пробным, противники, казалось, приноравливались друг к другу.
Силы Юлиуса и Франца были равны. Вызванный ревностью припадок гнева, овладевший Францем в первую минуту, сменился теперь холодной злобой. Юлиус же был просто прекрасен. Он светился спокойствием, решительностью, храбростью, грозившая ему опасность придавала решимости его мужественной красоте. Впрочем, с обеих сторон обнаруживалось так много ловкости и смелости, что можно было назвать этот поединок скорее упражнением в фехтовании, нежели дуэлью, если бы быстрые наскоки и еще более быстрое парирование время от времени не напоминали присутствовавшим, что человеческая жизнь зависела от острия мелькавшей шпаги.
Вопреки установившемуся обычаю студенческих дуэлей, которые, собственно говоря, представляют собой более или менее опасную фехтовальную игру, ни Юлиус, ни Франц не произносили ни слова. Что же касается другой пары дуэлянтов, то их поединок казался гораздо серьезнее и страшнее. Преимущество Самуила Гельба перед противником состояло в его высоком росте и в самообладании, которое никогда не покидало его. Но Отто Дормаген отличался подвижностью, пылкостью, решительностью, внезапностью и смелостью движений, которые невозможно было предугадать. Это было редкое, захватывающее зрелище: с одной стороны – спокойное хладнокровие, с другой – жгучая ярость.
Такое противоречие увлекало зрителей, шпага одного напоминала зигзаг молнии своими быстрыми и внезапными движениями, удары противника, напротив, были верны, определенны и прямы, как шпиль громоотвода. Самуил не мог удержаться от словоизлияний. Отражая с небрежностью яростные выпады Отто, он сопровождал каждый свой удар злой насмешкой в адрес противника. Он давал указания Дормагену, предупреждал его, давал советы, как учитель фехтования своему ученику.
– Плохой ответ. Я нарочно открылся! Начнем снова. Вот, уже лучше! Вы научитесь, молодой человек. Стойте! Я целюсь в грудь!
С этими словами он действительно чуть не пронзил грудь Дормагена, который избежал удара только благодаря ловкому прыжку назад. Однако такая пренебрежительная самоуверенность начала не на шутку раздражать Дормагена. Он принялся делать еще более рьяные выпады. Самуил же не унимался, и его ядовитый язык работал в такт со шпагой. На его лице читалось злорадное торжество. Чувствовалось, что опасность была его стихией, катастрофа – наслаждением, смерть – жизнью. И он был по-своему прекрасен: резкие, угловатые черты его лица дышали демонической красотой. Ноздри раздувались, в улыбке обнаруживалось еще больше ледяной дерзости, чем обычно; его карие, с красноватым отливом глаза сверкали, как у тигра, в них можно было прочесть полнейшее презрение к жизни. Кровожадная радость, которую выражало все его существо, вызывала у зрителей чувство не то ужаса, не то восторга. При виде его спокойствия, уверенности во всех действиях и презрительного отношения к противнику у зрителей невольно зарождалась мысль о его неуязвимости.
Дормаген, который уже начинал терять присутствие духа от язвительных колкостей соперника, решил покончить дело разом и рискнул употребить свой особенный опасный прием, о котором говорил Юлиусу Самуил. То был отчаянно-смелый натиск. Не разгибаясь, он сыпал удары один за другим, бросаясь на противника, как разъяренный лев. Послышался крик. Все подумали, что Самуил ранен. Но Самуил, словно угадывая намерения Дормагена, так ловко и быстро отскакивал в сторону, что сыпавшиеся градом смертоносные удары задевали только его раздувавшуюся рубашку. Самуил подтрунивал, Дормаген бледнел. В то же время счастье словно покинуло Юлиуса – шпага Риттера слегка задела его правую руку. Вмешались секунданты и объявили передышку.
XVII
Молитва ангела и талисман феи
Пробовали даже завершить на этом поединок Юлиуса и Франца. Любезность, сказанная мимоходом какой-то гризетке, по общему мнению, не заслуживала серьезной дуэли. Но у Франца, кроме ревности, был еще приказ от Тугендбунда. Юлиус также не соглашался на мировую.
– Мы остановимся только тогда, когда один из нас будет валяться в ногах у другого, – заявил он. – А если сюда пришли за царапинами, то нечего драться на шпагах, достаточно простых иголок!
Потом он обратился к Риттеру:
– Ты отдохнул?
Что же касается Отто и Самуила, то присутствовавшие были о них совершенно иного мнения. Никому и в голову не пришло уговаривать их закончить дуэль – так явственно ощущалась ярость одного противника, вызванная неудачным нападением, и непоколебимая самоуверенность другого. Самуил не прекращал насмехаться над Дормагеном и во время перерыва.
– Запомни хорошенько, – говорил он ему, – что на свете нет такой удачи, у которой не было бы невыгодной стороны. Так и с твоим последним приемом: он был бы великолепен, если бы только ты не промахнулся. Теперь выходит, что ты как бы сам поставил себя в дурацкое положение.
– Ты полагаешь? – процедил сквозь зубы Дормаген.
– Ах, если бы я имел право давать тебе советы, то я посоветовал бы тебе совсем не раскрывать рта. Ты и без того запыхался после своей похвальной потуги всадить мне под ребра полфута острозаточенной стали. Если станешь еще и разговаривать, то совсем выбьешься из сил!..
Дормаген схватился за шпагу.
– Продолжим сию же минуту, – прорычал он так яростно, что секунданты немедленно дали сигнал.
Юлиус в это время думал: «Сейчас одиннадцать. Она, должно быть, в часовне и молится за меня. Вероятно, это ее молитва спасла меня». Когда раздался сигнал к возобновлению поединка, он уже совершенно оправился. Дуэль продолжилась. На этот раз Дормаген даже не слышал издевательств Самуила. Он до того рассвирепел, что преследовал только одну цель – заколоть противника. От раздражения руки его тряслись и удары были скорее сильные, чем правильные; он доходил до исступления. Самуил замечал все и только подливал масла в огонь. Он и сам изменил тактику. Куда подевались его спокойствие и равнодушие? Он скакал, махал шпагой, делал отчаянные прыжки, перебрасывал шпагу из одной руки в другую, притворялся испуганным… Все это сопровождалось едкими, насмешливыми фразами и еще больше разжигало злость Дормагена, который начинал терять голову. Вдруг Самуил воскликнул:
– А ну-ка, господа, скажите, на какой глаз окривел Филипп Македонский?
– Мы остановимся только тогда, когда один из нас будет валяться в ногах у другого, – заявил он. – А если сюда пришли за царапинами, то нечего драться на шпагах, достаточно простых иголок!
Потом он обратился к Риттеру:
– Ты отдохнул?
Что же касается Отто и Самуила, то присутствовавшие были о них совершенно иного мнения. Никому и в голову не пришло уговаривать их закончить дуэль – так явственно ощущалась ярость одного противника, вызванная неудачным нападением, и непоколебимая самоуверенность другого. Самуил не прекращал насмехаться над Дормагеном и во время перерыва.
– Запомни хорошенько, – говорил он ему, – что на свете нет такой удачи, у которой не было бы невыгодной стороны. Так и с твоим последним приемом: он был бы великолепен, если бы только ты не промахнулся. Теперь выходит, что ты как бы сам поставил себя в дурацкое положение.
– Ты полагаешь? – процедил сквозь зубы Дормаген.
– Ах, если бы я имел право давать тебе советы, то я посоветовал бы тебе совсем не раскрывать рта. Ты и без того запыхался после своей похвальной потуги всадить мне под ребра полфута острозаточенной стали. Если станешь еще и разговаривать, то совсем выбьешься из сил!..
Дормаген схватился за шпагу.
– Продолжим сию же минуту, – прорычал он так яростно, что секунданты немедленно дали сигнал.
Юлиус в это время думал: «Сейчас одиннадцать. Она, должно быть, в часовне и молится за меня. Вероятно, это ее молитва спасла меня». Когда раздался сигнал к возобновлению поединка, он уже совершенно оправился. Дуэль продолжилась. На этот раз Дормаген даже не слышал издевательств Самуила. Он до того рассвирепел, что преследовал только одну цель – заколоть противника. От раздражения руки его тряслись и удары были скорее сильные, чем правильные; он доходил до исступления. Самуил замечал все и только подливал масла в огонь. Он и сам изменил тактику. Куда подевались его спокойствие и равнодушие? Он скакал, махал шпагой, делал отчаянные прыжки, перебрасывал шпагу из одной руки в другую, притворялся испуганным… Все это сопровождалось едкими, насмешливыми фразами и еще больше разжигало злость Дормагена, который начинал терять голову. Вдруг Самуил воскликнул:
– А ну-ка, господа, скажите, на какой глаз окривел Филипп Македонский?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента