Страница:
Александр Дюма
Ущелье Дьявола
I
Песня во время грозы
Кем были двое всадников, которые плутали среди низин и скал Оденвальда ночью 18 мая 1810 года, не смогли бы увидеть даже с четырех шагов их ближайшие друзья – настолько была глубока окружавшая их тьма. Ничто – ни луна, ни звезды – не могло рассеять ее этой ночью. Небо было чернее земли, а плотные тучи, которые неслись по нему, казались беспощадным океаном, грозившим миру новым потопом. Время от времени к вою бури в соснах примешивалось ржание испуганного коня, да из-под подков, ударявших о камни, иногда сыпались искры. Гроза надвигалась. Ужасные пылевые вихри слепили глаза и коням, и всадникам. Под яростными порывами урагана ветви деревьев скрипели и раскачивались. Жалобное завывание поднималось со дна долины, перекидывалось с утеса на утес, всползало на гору, которая будто качалась под натиском бури и вот-вот готова была рухнуть. Камни с грохотом скатывались в бездну, вековые деревья срывались со своих мест и, словно отчаянные пловцы, ныряли в пропасть.
Нет ничего ужаснее разрушения и грохота среди тьмы. Когда невозможно увидеть и оценить опасность, она вырастает сверх всякой меры, и воспаленное воображение делает ее безграничной и непреодолимой. Вдруг ветер утих, все умолкло, замерло. Настала тишина перед началом грозы, обычно предшествующая ее первому залпу. И эту глубокую тишину нарушил голос одного из всадников:
– Эх, Самуил, что за глупая идея пришла тебе в голову – выехать из Эрбаха в такое время и в такую погоду! Остановились мы в превосходной гостинице, какой не встречали за всю неделю после отъезда из Франкфурта. У нас были теплая постель и бутылка отличного вина, которое скрасило бы этот ненастный вечер. И что же ты делаешь? Ты выбираешь бурю и ночные скитания… Ну-ну, Штурм, – прервал речь молодой человек, придержав своего коня, метнувшегося в сторону. – Да, – продолжал всадник, – ладно бы нас впереди ожидало что-либо приятное, из-за чего стоит поспешить, какое-нибудь очаровательное создание с лучезарной улыбкой. Но, увы, красавица, к которой мы стремимся, – Гейдельбергский университет! Вдобавок нам предстоит, вероятнее всего, дуэль. К тому же вызывали нас только к двадцатому числу. Право, чем больше я размышляю, тем яснее мне становится, что мы зря не остались в тепле и уюте. Ну, да уж видно, я так устроен. Во всем тебе уступаю. Ты идешь впереди, а я за тобой.
– Чего же ты жалуешься, – возразил Самуил с легкой иронией, – ведь я указываю тебе путь. Если бы я не шел впереди, ты бы уже успел раз десять сломать шею, слетев с горы. Держись покрепче в седле и приободрись! Будь осторожен, тут сосна упала поперек дороги.
На минуту воцарилось молчание, было слышно лишь, как лошади прыжком преодолели какое-то препятствие.
– Гоп! – крикнул Самуил. Потом, обернувшись к товарищу, спросил: – Что ты там говоришь, бедняга Юлиус?
– Я продолжаю, – ответил тот, – жаловаться на твое упрямство и настаивать на своей правоте. В самом деле, вместо того чтобы следовать по указанной нам дороге, то есть ехать по берегу Мумлинга, который вывел бы нас прямо к Неккару, ты поехал по другому пути, уверенный, что знаешь всю округу. А я думаю, что на самом деле ты вообще никогда здесь не бывал. Я хотел взять проводника. Так ведь нет! Ты говоришь: я знаю дорогу. А теперь – пожалуйста! Ты ее так хорошо знаешь, что мы совершенно заблудились и теперь даже не различим, где север, где юг, вперед ехать или возвращаться назад. Придется всю ночь мокнуть под дождем, да еще под каким дождем!.. Ну вот, он уже начался. Теперь можешь смеяться сколько пожелаешь. Ты ведь надо всем смеешься!
– А отчего бы мне и не смеяться? – воскликнул Самуил. – Разве не смешно это: двадцатилетний малый, гейдельбергский студент, жалуется на непогоду, словно девчонка-пастушка, которая не успела вовремя загнать свое стадо. Смех да и только! Вот сейчас я запою, это будет получше.
И в самом деле, юноша принялся громко распевать какую-то странную песню, которую, вероятно, сочинял прямо на ходу:
Ослепленный молнией, Юлиус вздрогнул и зажмурился. Самуил, напротив, вскинул голову и устремил взор в небо, которое после краткой вспышки вновь погрузилось в глубочайшую тьму. Но едва погасла молния, как ударил чрезвычайной силы гром, отголоски которого прокатились по горам и ущельям.
– Милый Самуил, кажется, нам лучше на время остановиться. Мы можем привлечь молнию!
Самуил вместо ответа громко расхохотался, вонзил шпоры в бока своему коню, и тот помчался вскачь, высекая копытами искры от ударов о камни. А всадник в это время громко распевал:
Новый удар грома, еще ужаснее, чем первый, разразился прямо над их головами.
– А вот еще куплет! – закричал Самуил. – Мне везет: само небо мне аккомпанирует, а гром поет припев! – И он во весь голос прокричал:
– Ну, что же ты, гром! Пой припев!
Но грома не последовало, а на вызов юноши небо ответило дождем, который полил как из ведра. А затем уже ни молнию, ни гром не пришлось призывать, потому что они больше не прекращались. Юлиус испытывал то особенное беспокойство, которое посещает даже самых храбрых перед лицом грозных сил природы. Ощущение собственного ничтожества перед разгневанной стихией теснило его сердце. Самуил же, напротив, весь сиял. Какая-то дикая животная радость сверкала в его глазах. Ему нравилось, как мокрые волосы, развеваясь на ветру, хлещут его по лицу. Он смеялся, он пел, он был счастлив.
– Погоди, Юлиус, что ты говорил недавно? – вскрикнул он возбужденно. – Ты говорил, что хотел остаться в Эрбахе? Хотел пропустить такую ночь? А я потому и поспешил в путь, что ждал такой погоды. Неужели ты не чувствуешь, в каком торжестве мы участвуем?! Разве ты глубокий старик, что тебе хочется, чтобы все вокруг было неподвижно и мертво, как и собственное сердце? Вот я – я молод! Мне двадцать лет, и сердце поет, а мысли бродят в голове, будто игристое вино в бутылке. Я люблю гром! Король Лир называл бурю своей дочерью, а я называю ее сестрой. Не бойся, Юлиус, ничего с нами не случится. Ведь я смеюсь не над грозой, а вместе с грозой. Я не презираю ее, а люблю. Гроза и я – мы два друга. Она не захочет мне вредить, потому что я подобен ей. Люди считают ее вредоносной. Дураки! Гроза необходима. У нее есть чему поучиться. Это могучее явление, конечно, может убить, что-то разрушить, но в целом дарует рост и силу всему сущему. Я тоже гроза. Сейчас как раз самое время порассуждать об этом. Я и сам готов совершить зло, чтобы породить благо, посеять смерть, чтобы сотворить жизнь. Главное, чтобы высший смысл одушевлял эти крайние меры и оправдывал убийственное средство благим результатом.
– Молчи, Самуил, ты клевещешь на себя.
– Когда ты произносишь мое имя, мне слышится имя черта: Самиель[1]. Ах ты, суеверное дитя! Ты воображаешь, что я настоящий черт, сатана, Вельзевул, Мефистофель, что я сейчас превращусь в черного кота или пуделя… Ого! Это что такое?..
Внезапно конь Самуила в каком-то ужасе отпрянул в сторону. Вероятно, поблизости возникла неминуемая опасность, и конь ее учуял. Юноша ждал молнии, чтобы рассмотреть, что так напугало животное. Долго ждать не пришлось. Огненное лезвие рассекло небо, ярко осветив все вокруг. Возле дороги зияла пропасть. Молния осветила лишь верхнюю часть ее отвесных склонов, а потому понять, насколько она глубока, не было никакой возможности.
– Вот так ямка! – воскликнул Самуил, понуждая коня приблизиться к обрыву.
– Берегись! – предостерег его Юлиус.
– Мне непременно хочется взглянуть поближе, – ответил Самуил.
И, сойдя с коня, он бросил поводья Юлиусу, подошел к самому краю пропасти и наклонился над ней. Но в темноте разглядеть что-либо не представлялось возможным. Тогда он подтолкнул к краю кусок гранита, который покатился в бездну. Юноша прислушался, но ничего не уловил.
– Должно быть, камень упал на что-то мягкое, – сказал он, – потому что я не услышал ни малейшего звука.
Едва он произнес эти слова, как из мрачной глубины послышался глухой всплеск.
– О, пропасть очень глубока, – заметил юноша. – Узнать бы, как она называется!
– Ущелье дьявола! – ответил с другого края бездны кто-то громким и ясным голосом.
– Кто это сказал? – вскрикнул Самуил.
Снова вспыхнула молния, и на противоположной стороне пропасти молодым путешественникам явилось странное видение.
Нет ничего ужаснее разрушения и грохота среди тьмы. Когда невозможно увидеть и оценить опасность, она вырастает сверх всякой меры, и воспаленное воображение делает ее безграничной и непреодолимой. Вдруг ветер утих, все умолкло, замерло. Настала тишина перед началом грозы, обычно предшествующая ее первому залпу. И эту глубокую тишину нарушил голос одного из всадников:
– Эх, Самуил, что за глупая идея пришла тебе в голову – выехать из Эрбаха в такое время и в такую погоду! Остановились мы в превосходной гостинице, какой не встречали за всю неделю после отъезда из Франкфурта. У нас были теплая постель и бутылка отличного вина, которое скрасило бы этот ненастный вечер. И что же ты делаешь? Ты выбираешь бурю и ночные скитания… Ну-ну, Штурм, – прервал речь молодой человек, придержав своего коня, метнувшегося в сторону. – Да, – продолжал всадник, – ладно бы нас впереди ожидало что-либо приятное, из-за чего стоит поспешить, какое-нибудь очаровательное создание с лучезарной улыбкой. Но, увы, красавица, к которой мы стремимся, – Гейдельбергский университет! Вдобавок нам предстоит, вероятнее всего, дуэль. К тому же вызывали нас только к двадцатому числу. Право, чем больше я размышляю, тем яснее мне становится, что мы зря не остались в тепле и уюте. Ну, да уж видно, я так устроен. Во всем тебе уступаю. Ты идешь впереди, а я за тобой.
– Чего же ты жалуешься, – возразил Самуил с легкой иронией, – ведь я указываю тебе путь. Если бы я не шел впереди, ты бы уже успел раз десять сломать шею, слетев с горы. Держись покрепче в седле и приободрись! Будь осторожен, тут сосна упала поперек дороги.
На минуту воцарилось молчание, было слышно лишь, как лошади прыжком преодолели какое-то препятствие.
– Гоп! – крикнул Самуил. Потом, обернувшись к товарищу, спросил: – Что ты там говоришь, бедняга Юлиус?
– Я продолжаю, – ответил тот, – жаловаться на твое упрямство и настаивать на своей правоте. В самом деле, вместо того чтобы следовать по указанной нам дороге, то есть ехать по берегу Мумлинга, который вывел бы нас прямо к Неккару, ты поехал по другому пути, уверенный, что знаешь всю округу. А я думаю, что на самом деле ты вообще никогда здесь не бывал. Я хотел взять проводника. Так ведь нет! Ты говоришь: я знаю дорогу. А теперь – пожалуйста! Ты ее так хорошо знаешь, что мы совершенно заблудились и теперь даже не различим, где север, где юг, вперед ехать или возвращаться назад. Придется всю ночь мокнуть под дождем, да еще под каким дождем!.. Ну вот, он уже начался. Теперь можешь смеяться сколько пожелаешь. Ты ведь надо всем смеешься!
– А отчего бы мне и не смеяться? – воскликнул Самуил. – Разве не смешно это: двадцатилетний малый, гейдельбергский студент, жалуется на непогоду, словно девчонка-пастушка, которая не успела вовремя загнать свое стадо. Смех да и только! Вот сейчас я запою, это будет получше.
И в самом деле, юноша принялся громко распевать какую-то странную песню, которую, вероятно, сочинял прямо на ходу:
В то время пока Самуил допевал последние слова песни, сверкнула чрезвычайно яркая молния и осветила своим зловещим сиянием обоих всадников. Они, казалось, были одного возраста – лет девятнадцати-двадцати. Но этим их сходство и ограничивалось. Один из них, вероятно Юлиус, был красивым, белокурым и голубоглазым юношей среднего роста и очень изящного телосложения – юноша-Фауст. Другой, по всей вероятности Самуил, был высоким, худым, с глазами переменчивого серого цвета, тонкими, искривленными в насмешливой улыбке губами, черными волосами и бровями, высоким лбом и большим крючковатым носом. Он казался ожившим портретом Мефистофеля. Оба были одеты в короткие темные сюртуки с кожаными поясами, узкие панталоны, мягкие сапоги и белые шапочки с ремешками. Как можно заключить из предыдущего разговора, оба были студентами.
Я смеюсь над дождем,
Насморком небес.
Что он по сравнению с желчными слезами
Пустого сердца, томящегося скукой!
Ослепленный молнией, Юлиус вздрогнул и зажмурился. Самуил, напротив, вскинул голову и устремил взор в небо, которое после краткой вспышки вновь погрузилось в глубочайшую тьму. Но едва погасла молния, как ударил чрезвычайной силы гром, отголоски которого прокатились по горам и ущельям.
– Милый Самуил, кажется, нам лучше на время остановиться. Мы можем привлечь молнию!
Самуил вместо ответа громко расхохотался, вонзил шпоры в бока своему коню, и тот помчался вскачь, высекая копытами искры от ударов о камни. А всадник в это время громко распевал:
– Ради бога, Самуил, – взмолился Юлиус, – постой на месте, успокойся! К чему эти выходки! Разве сейчас время петь? Ведь ты бросаешь вызов самому Господу Богу!
Смеюсь я над молнией,
Этим огоньком свечи!
Что стоит эта слабая вспышка
По сравнению с пламенем взгляда, полного горечи!
Новый удар грома, еще ужаснее, чем первый, разразился прямо над их головами.
– А вот еще куплет! – закричал Самуил. – Мне везет: само небо мне аккомпанирует, а гром поет припев! – И он во весь голос прокричал:
На этот раз раскат грома несколько запоздал, и Самуил, подняв голову к небу, крикнул:
Смеюсь я над громом —
Приступом кашля, одолевающим лето.
Что он по сравнению с воплем
Любви безнадежной!
– Ну, что же ты, гром! Пой припев!
Но грома не последовало, а на вызов юноши небо ответило дождем, который полил как из ведра. А затем уже ни молнию, ни гром не пришлось призывать, потому что они больше не прекращались. Юлиус испытывал то особенное беспокойство, которое посещает даже самых храбрых перед лицом грозных сил природы. Ощущение собственного ничтожества перед разгневанной стихией теснило его сердце. Самуил же, напротив, весь сиял. Какая-то дикая животная радость сверкала в его глазах. Ему нравилось, как мокрые волосы, развеваясь на ветру, хлещут его по лицу. Он смеялся, он пел, он был счастлив.
– Погоди, Юлиус, что ты говорил недавно? – вскрикнул он возбужденно. – Ты говорил, что хотел остаться в Эрбахе? Хотел пропустить такую ночь? А я потому и поспешил в путь, что ждал такой погоды. Неужели ты не чувствуешь, в каком торжестве мы участвуем?! Разве ты глубокий старик, что тебе хочется, чтобы все вокруг было неподвижно и мертво, как и собственное сердце? Вот я – я молод! Мне двадцать лет, и сердце поет, а мысли бродят в голове, будто игристое вино в бутылке. Я люблю гром! Король Лир называл бурю своей дочерью, а я называю ее сестрой. Не бойся, Юлиус, ничего с нами не случится. Ведь я смеюсь не над грозой, а вместе с грозой. Я не презираю ее, а люблю. Гроза и я – мы два друга. Она не захочет мне вредить, потому что я подобен ей. Люди считают ее вредоносной. Дураки! Гроза необходима. У нее есть чему поучиться. Это могучее явление, конечно, может убить, что-то разрушить, но в целом дарует рост и силу всему сущему. Я тоже гроза. Сейчас как раз самое время порассуждать об этом. Я и сам готов совершить зло, чтобы породить благо, посеять смерть, чтобы сотворить жизнь. Главное, чтобы высший смысл одушевлял эти крайние меры и оправдывал убийственное средство благим результатом.
– Молчи, Самуил, ты клевещешь на себя.
– Когда ты произносишь мое имя, мне слышится имя черта: Самиель[1]. Ах ты, суеверное дитя! Ты воображаешь, что я настоящий черт, сатана, Вельзевул, Мефистофель, что я сейчас превращусь в черного кота или пуделя… Ого! Это что такое?..
Внезапно конь Самуила в каком-то ужасе отпрянул в сторону. Вероятно, поблизости возникла неминуемая опасность, и конь ее учуял. Юноша ждал молнии, чтобы рассмотреть, что так напугало животное. Долго ждать не пришлось. Огненное лезвие рассекло небо, ярко осветив все вокруг. Возле дороги зияла пропасть. Молния осветила лишь верхнюю часть ее отвесных склонов, а потому понять, насколько она глубока, не было никакой возможности.
– Вот так ямка! – воскликнул Самуил, понуждая коня приблизиться к обрыву.
– Берегись! – предостерег его Юлиус.
– Мне непременно хочется взглянуть поближе, – ответил Самуил.
И, сойдя с коня, он бросил поводья Юлиусу, подошел к самому краю пропасти и наклонился над ней. Но в темноте разглядеть что-либо не представлялось возможным. Тогда он подтолкнул к краю кусок гранита, который покатился в бездну. Юноша прислушался, но ничего не уловил.
– Должно быть, камень упал на что-то мягкое, – сказал он, – потому что я не услышал ни малейшего звука.
Едва он произнес эти слова, как из мрачной глубины послышался глухой всплеск.
– О, пропасть очень глубока, – заметил юноша. – Узнать бы, как она называется!
– Ущелье дьявола! – ответил с другого края бездны кто-то громким и ясным голосом.
– Кто это сказал? – вскрикнул Самуил.
Снова вспыхнула молния, и на противоположной стороне пропасти молодым путешественникам явилось странное видение.
II
Видение
То была молодая девушка с распущенными волосами, с обнаженными ногами и руками, с черной накидкой на голове, которую раздувало ветром так, что она образовывала нечто вроде купола, и в короткой красной юбке, цвет которой казался еще ярче в свете молнии. Рядом с этим существом, исполненным странной красоты, стояло какое-то рогатое животное на веревке. Но молния погасла, а с ней исчезло и видение.
– Ты видел, Самуил? – спросил Юлиус растерянно.
– Конечно, черт побери! Видел и слышал!
– А знаешь, если бы образованному человеку было позволительно верить в колдуний, мы смело могли бы решить, что перед нами одна из них.
– Да, наверно, так и есть! Ты видел ее? Чего ей не хватает, чтобы быть колдуньей? Даже козел при ней! Как бы то ни было, а ведь ведьмочка-то не дурна. Эй, милочка! – крикнул Самуил.
И стал прислушиваться. Но на этот раз никакого ответа не последовало.
– Клянусь чертовой пропастью! – воскликнул Самуил. – Я не дам себя провести!
Он схватил повод, вскочил на коня и, не слушая предостережений Юлиуса, поскакал галопом по краю расселины. Через минуту он уже был на том самом месте, где появилось видение. Но, как он ни искал, найти ему не удалось ничего: ни девушки, ни животного, ни ведьмы, ни козла. Самуил заглянул в пропасть, обшарил кусты и заросли, он разглядывал все и всюду, метался взад и вперед. Юлиус умолял его прекратить бесплодные поиски, и Самуил наконец внял ему и вернулся недовольный и угрюмый. Он обладал упрямым нравом и во всем шел до конца, до самой глубины, до самой сути вещей. Это был человек, у которого сомнение приводит не к раздумью, а к раздражению.
Всадники снова двинулись в путь. Свет молний помогал им разглядеть дорогу и временами озарял чудные картины. Бывали мгновения, когда леса на вершинах гор и в глубине долины заливались пурпурным светом, в то время как река внизу, у их ног, приобретала мертвенно-стальной цвет. Юлиус добрую четверть часа ехал молча, и Самуил один разражался тирадами в адрес постепенно затихавшей грозы. Вдруг Юлиус остановил коня и крикнул:
– Ага!.. Это нам на руку!
И он указал Самуилу на руины замка, возвышавшиеся справа.
– Развалины? – недоуменно спросил Самуил.
– Ну да. Там, наверно, найдется какой-нибудь уголок, где можно укрыться. Переждем грозу или по крайней мере дождь.
– Да!.. И за это время одежда высохнет прямо на нас, а мы подхватим воспаление легких, потому как будем сидеть в сырости и без движения… Ну, да что поделаешь! Давай взглянем, что это за развалины.
Проехав всего несколько десятков шагов, они оказались у разрушенного замка. Люди замок покинули, но им на смену пришли растения. Вход густо зарос теми представителями флоры, которые особенно любят селиться в руинах, на обвалившихся стенах. Самуил заставил коня продраться сквозь эти заросли, дополняя уколы шипов и колючек ударами шпор. Юлиус следовал за ним, и друзья наконец очутились внутри замка, если только слово «замок» было применимо к развалинам, открытым всем ветрам.
– Ты хочешь, чтобы мы здесь укрылись от непогоды? – проговорил Самуил, подняв голову. – Но ведь для этого нужна хоть какая-нибудь кровля! Тут же, к несчастью, нет ничего подобного.
И в самом деле, от этого замка, когда-то, быть может, неприступного и славного, время оставило только жалкий скелет. Из четырех стен устояли лишь три, да и те были полуразрушены, а на месте окон в них образовались громадные бреши. Корни растений разрушили плиты пола. Ночные птицы стаями кружили в этом странном месте, где эхом отдавался каждый порыв ветра и каждый раскат грома. Птицы отвечали на это ужасными криками. Самуил смотрел вокруг с каким-то особенным вниманием.
– Ладно, – сказал он Юлиусу, – если ты хочешь дождаться утра здесь, то я со своей стороны не возражаю. Тут чудесно, почти так же хорошо, как и на открытом воздухе, и даже лучше – тем, что ветер тут воет гораздо яростнее, чем снаружи. Тут мы окажемся, так сказать, в самом центре грозы. А филины, а совы, а летучие мыши! Черт возьми, ведь это еще один, дополнительный номер в программе развлечений! Добрый приют, нечего сказать. Взгляни-ка на эту красавицу, что пялит на нас свои горящие глаза. Не правда ли, хороша? А вдобавок ко всему мы потом сможем похвастаться, что ездили верхом по обеденной зале.
Закончив тираду, Самуил пришпорил коня, пустив его к пролому в стене. Но, не сделав и десяти шагов, лошадь взвилась на дыбы и повернула назад. И тут же раздался чей-то крик:
– Остановитесь! Тут Неккар!
Самуил посмотрел вниз: он стоял на обрыве, а далеко внизу бурлила река. В этом месте горы была отвесная промоина. Замок был построен над самой бездной, что, очевидно, входило в планы строителей и обеспечивало дополнительную защиту. Ползучие растения, цепляясь за неровности гранита, покрывали развалины; старый замок, веками ронявший свои обломки в реку, теперь, казалось, целиком готов был рухнуть туда, и единственное, что еще удерживало его на обрыве, – это тонкие ветви плюща. Сделай конь хоть еще один шаг – и он вместе со своим всадником рухнул бы в реку. Что касается Самуила, то он, по своему обыкновению, остался совершенно спокоен; смертельная опасность, которой он чудом избежал, вызвала у него одну только мысль: «А ведь это она!» Самуил узнал голос той самой девушки, которая явилась им на краю пропасти.
– О, на этот раз, будь ты самая могущественная ведьма, я тебя не упущу! – крикнул Самуил.
И, пришпорив коня, он помчался к тому месту, откуда донесся голос. Но и на этот раз все поиски оказались бесплодными.
– Ну-ну, Самуил, – воскликнул Юлиус, который теперь спешил выбраться из этих зловещих руин, – будет тебе! Поедем дальше, мы и без того потеряли достаточно времени.
Самуил двинулся за приятелем, продолжая с досадой озираться вокруг. Они выбрались на дорогу и поехали дальше. Юлиус был серьезен и молчалив, Самуил же смеялся и ругался. Выезжая из развалин, Юлиус заметил тропинку, спускавшуюся к реке. Тропинка эта, без сомнения, вела к какому-то жилищу или же укромному местечку, потому что выглядела хорошо утоптанной. Но и спустя полчаса они все еще следовали этой дорогой, вдоль быстрого речного потока, и нигде не было видно никаких признаков жилья. Все это время дождь лил не переставая. Одежда обоих путников промокла насквозь, лошади были измучены. Юлиус давно выбился из сил, да и сам Самуил начал утрачивать свой запал.
– О, черт возьми! – выругался он. – Как скучно! Уже минут десять как не видно молний и не слышно грома. Один ливень, и больше ничего. Гадкая выходка со стороны небес. Я люблю сильные ощущения, но терпеть не могу скуки. Ураган насмехается надо мной. Я ждал от него взрывов молний, громовых раскатов, а он вместо этого посылает мне насморк.
Юлиус молчал.
– Эх! – вздохнул Самуил. – Попробую вызвать ее! – И он громко и торжественно заговорил: – Во имя чертовой пропасти, у которой мы видели тебя! Во имя козла, твоего неизменного друга! Во имя воронья, летучих мышей и сычей, которые изобиловали на нашем пути с момента блаженной встречи с тобой! О, милая колдунья, которая уже дважды подавала голос, заклинаю тебя! Во имя бездны, козла, воронья, летучих мышей и сычей – явись, явись, явись! И скажи нам, нет ли где поблизости человеческого жилья?
– Если бы вы заблудились, я бы вас предупредила, – раздался во тьме ясный девичий голосок. – Следуйте той же дорогой еще десять минут, и тогда справа, за липами, вы найдете дом, в котором сможете остановиться. До свидания!
Самуил повернул голову в ту сторону, откуда доносился голос, и заметил какую-то тень, которая, как ему казалось, двигалась в воздухе на высоте десяти футов над ним. Тень эта скользила по склону горы.
– Стой! – крикнул ей Самуил. – Мне надо у тебя еще кое-что спросить!
– Что? – отозвалась она, остановившись на вершине скалы.
Самуил осматривался, пытаясь понять, как ему добраться до девушки. Но дорожка, по которой они следовали, была протоптана людьми и предназначалась для людей. Колдунья же шла по козьей тропке. Обращаясь к своему спутнику, Самуил сказал:
– Ну, милый Юлиус, час назад я перечислил тебе все составляющие гармонии этой ночи: бурю, мои двадцать лет, вино, реку, дождь и гром. Я забыл про любовь: любовь – искрящуюся юность, любовь – настоящую грозу, любовь – истинное опьянение.
Потом, заставив свою лошадь сделать прыжок в ту сторону, где находилась девушка, он крикнул:
– Люблю тебя, прелестная колдунья! Полюби и ты меня, и мы сыграем великолепную свадьбу. Когда выходят замуж королевы, то устраивают фейерверки. А нам в честь нашей свадьбы небо зажигает молнии и грохочет громовыми раскатами. Я вижу, что у тебя там настоящий козел, и потому считаю тебя колдуньей, но все равно зову тебя. Я отдаю тебе свою душу, отдай мне свою красоту!
– Вы неблагодарный богохульник, – воскликнула девушка, исчезая из виду.
Самуил еще раз попробовал догнать ее, но подняться по горному склону не было возможности.
– Ну, будет, будет, – урезонивал его Юлиус.
– Да куда же нам ехать-то? – отозвался Самуил в самом дурном расположении духа.
– Туда, куда она указала.
– Даже если такой дом и существует, так кто тебе сказал, что это не притон головорезов, куда наша колдунья должна заманивать путников?
– Ты слышал, что она сказала, Самуил. Ну вот, смотри сам!
И он показал своему другу на липы, о которых говорила девушка. За деревьями стоял дом. Юлиус дотянулся до звонка и позвонил.
– Держу пари, – сказал Самуил, – что нам откроет не кто иной, как девица с козлом.
Открылась дверь в доме, и кто-то, держа в руке фонарь, подошел к воротам.
– Кем бы вы ни были, – сказал Юлиус, обращаясь к этой фигуре, – примите в нас участие. Четыре часа мы скитались под проливным дождем. Приютите нас на ночь.
– Войдите, – раздался уже знакомый путникам девичий голос.
– Вот видишь, – сказал Самуил Юлиусу.
– Что же вы не входите, господа? – удивилась молодая хозяйка.
– Идем, идем, черт возьми! – отозвался Самуил. – Я готов войти хоть в ад, лишь бы привратница была хорошенькая.
– Ты видел, Самуил? – спросил Юлиус растерянно.
– Конечно, черт побери! Видел и слышал!
– А знаешь, если бы образованному человеку было позволительно верить в колдуний, мы смело могли бы решить, что перед нами одна из них.
– Да, наверно, так и есть! Ты видел ее? Чего ей не хватает, чтобы быть колдуньей? Даже козел при ней! Как бы то ни было, а ведь ведьмочка-то не дурна. Эй, милочка! – крикнул Самуил.
И стал прислушиваться. Но на этот раз никакого ответа не последовало.
– Клянусь чертовой пропастью! – воскликнул Самуил. – Я не дам себя провести!
Он схватил повод, вскочил на коня и, не слушая предостережений Юлиуса, поскакал галопом по краю расселины. Через минуту он уже был на том самом месте, где появилось видение. Но, как он ни искал, найти ему не удалось ничего: ни девушки, ни животного, ни ведьмы, ни козла. Самуил заглянул в пропасть, обшарил кусты и заросли, он разглядывал все и всюду, метался взад и вперед. Юлиус умолял его прекратить бесплодные поиски, и Самуил наконец внял ему и вернулся недовольный и угрюмый. Он обладал упрямым нравом и во всем шел до конца, до самой глубины, до самой сути вещей. Это был человек, у которого сомнение приводит не к раздумью, а к раздражению.
Всадники снова двинулись в путь. Свет молний помогал им разглядеть дорогу и временами озарял чудные картины. Бывали мгновения, когда леса на вершинах гор и в глубине долины заливались пурпурным светом, в то время как река внизу, у их ног, приобретала мертвенно-стальной цвет. Юлиус добрую четверть часа ехал молча, и Самуил один разражался тирадами в адрес постепенно затихавшей грозы. Вдруг Юлиус остановил коня и крикнул:
– Ага!.. Это нам на руку!
И он указал Самуилу на руины замка, возвышавшиеся справа.
– Развалины? – недоуменно спросил Самуил.
– Ну да. Там, наверно, найдется какой-нибудь уголок, где можно укрыться. Переждем грозу или по крайней мере дождь.
– Да!.. И за это время одежда высохнет прямо на нас, а мы подхватим воспаление легких, потому как будем сидеть в сырости и без движения… Ну, да что поделаешь! Давай взглянем, что это за развалины.
Проехав всего несколько десятков шагов, они оказались у разрушенного замка. Люди замок покинули, но им на смену пришли растения. Вход густо зарос теми представителями флоры, которые особенно любят селиться в руинах, на обвалившихся стенах. Самуил заставил коня продраться сквозь эти заросли, дополняя уколы шипов и колючек ударами шпор. Юлиус следовал за ним, и друзья наконец очутились внутри замка, если только слово «замок» было применимо к развалинам, открытым всем ветрам.
– Ты хочешь, чтобы мы здесь укрылись от непогоды? – проговорил Самуил, подняв голову. – Но ведь для этого нужна хоть какая-нибудь кровля! Тут же, к несчастью, нет ничего подобного.
И в самом деле, от этого замка, когда-то, быть может, неприступного и славного, время оставило только жалкий скелет. Из четырех стен устояли лишь три, да и те были полуразрушены, а на месте окон в них образовались громадные бреши. Корни растений разрушили плиты пола. Ночные птицы стаями кружили в этом странном месте, где эхом отдавался каждый порыв ветра и каждый раскат грома. Птицы отвечали на это ужасными криками. Самуил смотрел вокруг с каким-то особенным вниманием.
– Ладно, – сказал он Юлиусу, – если ты хочешь дождаться утра здесь, то я со своей стороны не возражаю. Тут чудесно, почти так же хорошо, как и на открытом воздухе, и даже лучше – тем, что ветер тут воет гораздо яростнее, чем снаружи. Тут мы окажемся, так сказать, в самом центре грозы. А филины, а совы, а летучие мыши! Черт возьми, ведь это еще один, дополнительный номер в программе развлечений! Добрый приют, нечего сказать. Взгляни-ка на эту красавицу, что пялит на нас свои горящие глаза. Не правда ли, хороша? А вдобавок ко всему мы потом сможем похвастаться, что ездили верхом по обеденной зале.
Закончив тираду, Самуил пришпорил коня, пустив его к пролому в стене. Но, не сделав и десяти шагов, лошадь взвилась на дыбы и повернула назад. И тут же раздался чей-то крик:
– Остановитесь! Тут Неккар!
Самуил посмотрел вниз: он стоял на обрыве, а далеко внизу бурлила река. В этом месте горы была отвесная промоина. Замок был построен над самой бездной, что, очевидно, входило в планы строителей и обеспечивало дополнительную защиту. Ползучие растения, цепляясь за неровности гранита, покрывали развалины; старый замок, веками ронявший свои обломки в реку, теперь, казалось, целиком готов был рухнуть туда, и единственное, что еще удерживало его на обрыве, – это тонкие ветви плюща. Сделай конь хоть еще один шаг – и он вместе со своим всадником рухнул бы в реку. Что касается Самуила, то он, по своему обыкновению, остался совершенно спокоен; смертельная опасность, которой он чудом избежал, вызвала у него одну только мысль: «А ведь это она!» Самуил узнал голос той самой девушки, которая явилась им на краю пропасти.
– О, на этот раз, будь ты самая могущественная ведьма, я тебя не упущу! – крикнул Самуил.
И, пришпорив коня, он помчался к тому месту, откуда донесся голос. Но и на этот раз все поиски оказались бесплодными.
– Ну-ну, Самуил, – воскликнул Юлиус, который теперь спешил выбраться из этих зловещих руин, – будет тебе! Поедем дальше, мы и без того потеряли достаточно времени.
Самуил двинулся за приятелем, продолжая с досадой озираться вокруг. Они выбрались на дорогу и поехали дальше. Юлиус был серьезен и молчалив, Самуил же смеялся и ругался. Выезжая из развалин, Юлиус заметил тропинку, спускавшуюся к реке. Тропинка эта, без сомнения, вела к какому-то жилищу или же укромному местечку, потому что выглядела хорошо утоптанной. Но и спустя полчаса они все еще следовали этой дорогой, вдоль быстрого речного потока, и нигде не было видно никаких признаков жилья. Все это время дождь лил не переставая. Одежда обоих путников промокла насквозь, лошади были измучены. Юлиус давно выбился из сил, да и сам Самуил начал утрачивать свой запал.
– О, черт возьми! – выругался он. – Как скучно! Уже минут десять как не видно молний и не слышно грома. Один ливень, и больше ничего. Гадкая выходка со стороны небес. Я люблю сильные ощущения, но терпеть не могу скуки. Ураган насмехается надо мной. Я ждал от него взрывов молний, громовых раскатов, а он вместо этого посылает мне насморк.
Юлиус молчал.
– Эх! – вздохнул Самуил. – Попробую вызвать ее! – И он громко и торжественно заговорил: – Во имя чертовой пропасти, у которой мы видели тебя! Во имя козла, твоего неизменного друга! Во имя воронья, летучих мышей и сычей, которые изобиловали на нашем пути с момента блаженной встречи с тобой! О, милая колдунья, которая уже дважды подавала голос, заклинаю тебя! Во имя бездны, козла, воронья, летучих мышей и сычей – явись, явись, явись! И скажи нам, нет ли где поблизости человеческого жилья?
– Если бы вы заблудились, я бы вас предупредила, – раздался во тьме ясный девичий голосок. – Следуйте той же дорогой еще десять минут, и тогда справа, за липами, вы найдете дом, в котором сможете остановиться. До свидания!
Самуил повернул голову в ту сторону, откуда доносился голос, и заметил какую-то тень, которая, как ему казалось, двигалась в воздухе на высоте десяти футов над ним. Тень эта скользила по склону горы.
– Стой! – крикнул ей Самуил. – Мне надо у тебя еще кое-что спросить!
– Что? – отозвалась она, остановившись на вершине скалы.
Самуил осматривался, пытаясь понять, как ему добраться до девушки. Но дорожка, по которой они следовали, была протоптана людьми и предназначалась для людей. Колдунья же шла по козьей тропке. Обращаясь к своему спутнику, Самуил сказал:
– Ну, милый Юлиус, час назад я перечислил тебе все составляющие гармонии этой ночи: бурю, мои двадцать лет, вино, реку, дождь и гром. Я забыл про любовь: любовь – искрящуюся юность, любовь – настоящую грозу, любовь – истинное опьянение.
Потом, заставив свою лошадь сделать прыжок в ту сторону, где находилась девушка, он крикнул:
– Люблю тебя, прелестная колдунья! Полюби и ты меня, и мы сыграем великолепную свадьбу. Когда выходят замуж королевы, то устраивают фейерверки. А нам в честь нашей свадьбы небо зажигает молнии и грохочет громовыми раскатами. Я вижу, что у тебя там настоящий козел, и потому считаю тебя колдуньей, но все равно зову тебя. Я отдаю тебе свою душу, отдай мне свою красоту!
– Вы неблагодарный богохульник, – воскликнула девушка, исчезая из виду.
Самуил еще раз попробовал догнать ее, но подняться по горному склону не было возможности.
– Ну, будет, будет, – урезонивал его Юлиус.
– Да куда же нам ехать-то? – отозвался Самуил в самом дурном расположении духа.
– Туда, куда она указала.
– Даже если такой дом и существует, так кто тебе сказал, что это не притон головорезов, куда наша колдунья должна заманивать путников?
– Ты слышал, что она сказала, Самуил. Ну вот, смотри сам!
И он показал своему другу на липы, о которых говорила девушка. За деревьями стоял дом. Юлиус дотянулся до звонка и позвонил.
– Держу пари, – сказал Самуил, – что нам откроет не кто иной, как девица с козлом.
Открылась дверь в доме, и кто-то, держа в руке фонарь, подошел к воротам.
– Кем бы вы ни были, – сказал Юлиус, обращаясь к этой фигуре, – примите в нас участие. Четыре часа мы скитались под проливным дождем. Приютите нас на ночь.
– Войдите, – раздался уже знакомый путникам девичий голос.
– Вот видишь, – сказал Самуил Юлиусу.
– Что же вы не входите, господа? – удивилась молодая хозяйка.
– Идем, идем, черт возьми! – отозвался Самуил. – Я готов войти хоть в ад, лишь бы привратница была хорошенькая.
III
Майское утро
Проснувшись на следующее утро, Юлиус некоторое время не мог понять, где он. Луч солнца ворвался в комнату сквозь щель в ставнях и играл на чистом деревянном полу. Юлиус вскочил с постели. Для него были приготовлены платье и туфли. Он оделся и подошел к окну. Едва юноша открыл его, как в комнату хлынули аромат цветов и солнечное тепло. Окно выходило в прелестный сад, полный цветов и птиц. За садом виднелась долина Неккара, а на горизонте высились горы. Стояло чудесное майское утро, и вокруг кипела жизнь.
Буря разогнала тучи. Теперь небесный свод приобрел глубокий синий цвет. Юлиус испытал несказанное ощущение блаженства. Сад, освеженный ночным дождем, блистал и благоухал. Воробьи, малиновки и щеглы словно праздновали конец бури и на каждой ветке устроили концерт. Капли дождя переливались под лучами солнца, и каждая былинка сверкала, будто осыпанная бриллиантами. Но вдруг роса на траве, птичье пение в ветвях, горы вдали и красота неба – все это исчезло для Юлиуса. Его ушей коснулись звуки чистого голоса. Он выглянул из окна и в тени куста жимолости увидел прелестнейшую картину. Юная девушка – лет пятнадцати, не больше – сидела на скамье с пятилетним мальчиком на коленях, которого она учила читать.
Эта девушка была грациознейшим в мире созданием. Ее голубые глаза светились кротостью и умом. Белокурые, с золотистым отливом волосы были так пышны, что тонкая шейка, казалось, с трудом держала такое богатство.
Незнакомка была одета в немецком стиле. Белый корсаж плотно облегал ее стан, юбка, тоже белая, с фестонами понизу, несколько коротковатая, так что из-под нее виднелась красивая ножка, струилась по фигуре. Мальчик, которого она держала на коленях, был румяный, с пепельными кудрями. Он учил свой урок с необычайным вниманием и важностью. Водя пальчиком по книжке, он называл одну за другой буквы и время от времени с беспокойством поднимал головку и заглядывал в лицо своей учительнице, будто сомневаясь в правильности ответа.
Юлиус не мог налюбоваться на эту очаровательную сцену. Детский голосок и птичье щебетание, красота невинной девушки среди красот природы, эта весна жизни посреди жизни весны составляли такой контраст с ужасными испытаниями минувшей ночи, что он был растроган до глубины души и погрузился в сладостное созерцание. Однако чье-то прикосновение вывело юношу из этого блаженного состояния. Это был Самуил. Он неслышно вошел в комнату и подкрался на цыпочках, чтобы увидеть, на что так засмотрелся Юлиус. Юлиус жестом предупредил его, чтобы он не поднимал шума. Но Самуил, натура не слишком сентиментальная, не внял этой просьбе. Он протянул руку и отодвинул ветвь винограда, которая мешала ему смотреть.
Шелест листьев заставил девушку поднять голову. Она покраснела. Мальчик тоже взглянул на окно и, увидев чужих, уставился на них, позабыв свою азбуку. Он начал очень рассеянно называть буквы. Девушка казалась раздосадованной. Спустя минуту она спокойно закрыла книгу, спустила на землю своего ученика, встала, прошла под окном Юлиуса, ответила на поклон молодых людей и вместе с мальчиком вошла в дом. Юлиус обернулся к приятелю и сказал с досадой:
– Ну зачем ты их спугнул!
– Ага, я понимаю, – сказал Самуил с насмешкой. – Можешь быть спокоен: эти птички ручные, они вернутся. Ну так как, не убили тебя этой ночью? Судя по всему, этот разбойничий вертеп довольно гостеприимен. Я вижу, твоя комната не хуже моей.
– Мне кажется, что я видел все во сне, – сказал Юлиус. – Давай-ка вспомним происшествия этой ночи. Нам в самом деле открыла та самая девушка с козлом, не правда ли? Она подала знак, чтобы мы не шумели, она указала нам конюшню, куда поставить коней, потом отвела нас в дом, на второй этаж, в эти смежные комнаты, потом зажгла вот эту лампу, потом раскланялась с нами и, не прибавив ни слова, исчезла. И мне показалось, Самуил, что ты был так же ошеломлен всем этим, как и я. Ты хотел пойти за ней, я тебя удержал, и мы решили лечь спать. Все так и было?
– Твои воспоминания в высшей степени точны, – сказал Самуил, – и вполне соответствуют действительности. Держу пари, теперь ты мне простил, что вчера я вытащил тебя из гостиницы. Или ты продолжишь роптать на грозу? Разве я был не прав, утверждая, что зло ведет к добру? Благодаря грому и ливню мы получили две отличные комнаты, увидели превосходный пейзаж, на который стоит полюбоваться, да вдобавок прелестную юную девушку, в которую из вежливости оба должны влюбиться и которая сама из вежливости должна оказать нам гостеприимство.
– Опять ты за свое! – прервал его Юлиус.
Самуил хотел еще что-то сказать, как дверь отворилась и вошла старая служанка, неся высушенную и вычищенную одежду обоих приятелей и хлеб с молоком им на завтрак. Юлиус поблагодарил ее и спросил, кто их приютил. Старушка ответила, что они в доме священника в Ландеке, у пастора Шрейбера. Служанка оказалась болтливой и, пока возилась с камином, разговорилась:
– Жена пастора умерла пятнадцать лет назад, когда разрешилась фрейлейн Христиной. А потом, спустя три года после этого, у пастора умерла старшая дочка Маргарита, и вот теперь он остался один со своей младшей дочкой, фрейлейн Христиной, и внуком Лотаpиo, сыном Маргариты. Сейчас пастора нет дома: он ушел в деревню по своим делам. Но к полудню, к обеду, он вернется и тогда повидается с вами, господа.
Буря разогнала тучи. Теперь небесный свод приобрел глубокий синий цвет. Юлиус испытал несказанное ощущение блаженства. Сад, освеженный ночным дождем, блистал и благоухал. Воробьи, малиновки и щеглы словно праздновали конец бури и на каждой ветке устроили концерт. Капли дождя переливались под лучами солнца, и каждая былинка сверкала, будто осыпанная бриллиантами. Но вдруг роса на траве, птичье пение в ветвях, горы вдали и красота неба – все это исчезло для Юлиуса. Его ушей коснулись звуки чистого голоса. Он выглянул из окна и в тени куста жимолости увидел прелестнейшую картину. Юная девушка – лет пятнадцати, не больше – сидела на скамье с пятилетним мальчиком на коленях, которого она учила читать.
Эта девушка была грациознейшим в мире созданием. Ее голубые глаза светились кротостью и умом. Белокурые, с золотистым отливом волосы были так пышны, что тонкая шейка, казалось, с трудом держала такое богатство.
Незнакомка была одета в немецком стиле. Белый корсаж плотно облегал ее стан, юбка, тоже белая, с фестонами понизу, несколько коротковатая, так что из-под нее виднелась красивая ножка, струилась по фигуре. Мальчик, которого она держала на коленях, был румяный, с пепельными кудрями. Он учил свой урок с необычайным вниманием и важностью. Водя пальчиком по книжке, он называл одну за другой буквы и время от времени с беспокойством поднимал головку и заглядывал в лицо своей учительнице, будто сомневаясь в правильности ответа.
Юлиус не мог налюбоваться на эту очаровательную сцену. Детский голосок и птичье щебетание, красота невинной девушки среди красот природы, эта весна жизни посреди жизни весны составляли такой контраст с ужасными испытаниями минувшей ночи, что он был растроган до глубины души и погрузился в сладостное созерцание. Однако чье-то прикосновение вывело юношу из этого блаженного состояния. Это был Самуил. Он неслышно вошел в комнату и подкрался на цыпочках, чтобы увидеть, на что так засмотрелся Юлиус. Юлиус жестом предупредил его, чтобы он не поднимал шума. Но Самуил, натура не слишком сентиментальная, не внял этой просьбе. Он протянул руку и отодвинул ветвь винограда, которая мешала ему смотреть.
Шелест листьев заставил девушку поднять голову. Она покраснела. Мальчик тоже взглянул на окно и, увидев чужих, уставился на них, позабыв свою азбуку. Он начал очень рассеянно называть буквы. Девушка казалась раздосадованной. Спустя минуту она спокойно закрыла книгу, спустила на землю своего ученика, встала, прошла под окном Юлиуса, ответила на поклон молодых людей и вместе с мальчиком вошла в дом. Юлиус обернулся к приятелю и сказал с досадой:
– Ну зачем ты их спугнул!
– Ага, я понимаю, – сказал Самуил с насмешкой. – Можешь быть спокоен: эти птички ручные, они вернутся. Ну так как, не убили тебя этой ночью? Судя по всему, этот разбойничий вертеп довольно гостеприимен. Я вижу, твоя комната не хуже моей.
– Мне кажется, что я видел все во сне, – сказал Юлиус. – Давай-ка вспомним происшествия этой ночи. Нам в самом деле открыла та самая девушка с козлом, не правда ли? Она подала знак, чтобы мы не шумели, она указала нам конюшню, куда поставить коней, потом отвела нас в дом, на второй этаж, в эти смежные комнаты, потом зажгла вот эту лампу, потом раскланялась с нами и, не прибавив ни слова, исчезла. И мне показалось, Самуил, что ты был так же ошеломлен всем этим, как и я. Ты хотел пойти за ней, я тебя удержал, и мы решили лечь спать. Все так и было?
– Твои воспоминания в высшей степени точны, – сказал Самуил, – и вполне соответствуют действительности. Держу пари, теперь ты мне простил, что вчера я вытащил тебя из гостиницы. Или ты продолжишь роптать на грозу? Разве я был не прав, утверждая, что зло ведет к добру? Благодаря грому и ливню мы получили две отличные комнаты, увидели превосходный пейзаж, на который стоит полюбоваться, да вдобавок прелестную юную девушку, в которую из вежливости оба должны влюбиться и которая сама из вежливости должна оказать нам гостеприимство.
– Опять ты за свое! – прервал его Юлиус.
Самуил хотел еще что-то сказать, как дверь отворилась и вошла старая служанка, неся высушенную и вычищенную одежду обоих приятелей и хлеб с молоком им на завтрак. Юлиус поблагодарил ее и спросил, кто их приютил. Старушка ответила, что они в доме священника в Ландеке, у пастора Шрейбера. Служанка оказалась болтливой и, пока возилась с камином, разговорилась:
– Жена пастора умерла пятнадцать лет назад, когда разрешилась фрейлейн Христиной. А потом, спустя три года после этого, у пастора умерла старшая дочка Маргарита, и вот теперь он остался один со своей младшей дочкой, фрейлейн Христиной, и внуком Лотаpиo, сыном Маргариты. Сейчас пастора нет дома: он ушел в деревню по своим делам. Но к полудню, к обеду, он вернется и тогда повидается с вами, господа.