Страница:
Артистическая уборная, принадлежавшая ему и еще нескольким «кошкам», была тесна и пропитана тяжелым запахом тел, грима и лосьона после бритья. В свете голых настенных ламп глаза под удивительными ресницами казались просто налитыми кровью. Но это нисколько не портило его красоты, смотреть на него было одно удовольствие. Он сам, как видно, это осознавал. Когда я присела, его взгляд устремился над моей головой к зеркалу. Он привычным, весьма эффектным движением откинул прядь волос, что было вызвано не столько привычкой, сколько желанием покрасоваться. Кто знает, если бы я была так же красива, я бы, наверное, тоже позволяла себе подобные жесты. И по всему было видно, что это и вправду не того сорта мужчина, который способен насладиться общением со своими партнершами.
— С той минуты, как я вас увидел, мне стало ясно, что никакая вы не давнишняя ее подруга, — сказал он, возвращая мне мою визитку. — Так кто же оплачивает ваши старания?
— Августа Патрик, попечительница Кэролайн.
— Конечно, эта старая хрычовка! Кому же еще! А что случилось? Кэрри забыла вовремя послать ей свою ежемесячную открытку?
— Откуда вы знаете? Вы что, помогали ей писать их?
Он поднял брови.
— Ну, сущий, как я погляжу, Шерлок Холмс. Впрочем, я далек от мысли учить частного сыщика, как и где прищучивать и терзать возможных свидетелей, но если уж вы затеяли весь этот разговор, то, между нами говоря, стоило бы действовать малость погибче.
— Августа Патрик не слышала о ней почти два месяца. Она встревожена.
— Досадно.
— Она полагает, что друзья Кэролайн помогут найти ее.
— Точно. Она вот полагает, что у Кэролайн такие преданные друзья. Ну а вам не повезло, не так ли? Хвать-похвать, а никаких друзей и нет.
Главное в таких играх точно учуять момент, когда начинаешь проигрывать.
— Послушайте, Скотт, у меня идея. Может, мне выйти отсюда, потом вернуться и попробовать начать все сначала? Как вы считаете? Я войду, попрошу автограф, скажу вам, какой вы прекрасный танцор, мы поговорим о вашем блистательном будущем, посвятим несколько минут воспоминаниям о столь недалеком прошлом. — Я помолчала, заметив тень скорбной улыбки, пробежавшей по его лицу. А он в очередной раз посмотрел на себя в зеркало и сел, ожидая дальнейших моих рассуждений. — Я была возле дома Кэролайн. Никто из соседей не видел ее несколько месяцев. Не было у нее, насколько мне известно, и контактов с родителями, а ваше Розовое Видение— владелица «Херувима» — не опечалилось бы и в том случае, если бы девушка упала под поезд метро на Уоррен-стрит. Выходит, что вы единственный, кто перемолвился с ней более чем полудюжиной слов. Но для меня и это, как говорится, хлеб. Итак, вы хотите помочь мне?
Он достал из кармана пачку сигарет и не спеша закурил. Люди всегда производят какие-нибудь свои маленькие ритуалы перед тем, как начать говорить. Вообще это странно, лучшие танцовщики вряд ли позволяют себе курить, но допускаю, что Скотт и сам об этом догадывался.
— Может, ей просто не хочется, чтобы ее нашли. Такая мысль не приходила вам в голову?
— Приходила, вы правы. Он пожал плечами.
— Допустим, у нее так много развлечений, что она просто забыла вовремя написать старушке.
— Вы ведь и сами этому не верите.
— Послушайте, мне известно только одно: Кэролайн исчезла, не оставив обратного адреса.
— Но вы ведь знали ее?
— Да уж, мы немного потолклись рядом. Друзья по несчастью.
— Какого рода несчастье? Он рассмеялся.
— Вы же сами видели наш «Херувим». Никто бы не работал тут, если б имелось что-то получше.
— Я чего-то не понимаю… Мисс Патрик говорила, что Кэролайн довольна своей работой, что это то, чего она хотела.
— Да мало ли, что наговорит старуха! — Он выпустил тонкое колечко дыма. — Если она о чем и догадывалась, то вряд ли призналась бы вам в наличии у своей протеже… — он помолчал, — …ну, у нас это называется глиняные ноги.
— Вы хотите сказать, что Кэролайн не очень хорошая танцовщица?
— Нет. Она хорошая танцовщица. Но балет — работа жестокая.
— Может, у нее не было амбиций?
Я решила употребить слово, которое использовала мисс Патрик.
— Дорогуша, у нас всех есть амбиции, в противном случае мы просто не вылезали бы по утрам из постели. — Кажется, мой собеседник ждал, что я засмеюсь, как девочки из «Херувима», но я не засмеялась. — Так вот, знаю по собственному опыту, что люди, ступившие на эту стезю, должны быть тверды как гвозди. Подыхай, но на сцене летай, сияй и сверкай. И хотя Кэролайн была яркой звездочкой, но к тому времени, как мы встретились, она малость потускнела.
— И она отдавала себе в этом отчет?
— Да, увы. — Он посмотрел на меня холодными серыми глазами. — Поймите, что большинство из нас знает о себе все. — И вдруг он проказливо улыбнулся. — Вот я удачливый мальчик, не так ли? — И он выпустил еще одно колечко дыма. — Не важно, кто вы есть, важно, что вы о себе знаете.
Но я была слишком занята размышлениями о фразах на почтовых открытках, которые Кэролайн должна была регулярно изобретать, чтобы поддерживать в старой леди иллюзию благополучия. Это наверняка требовало усилий.
— А как насчет тех крупных балетных трупп, в которых она якобы работала? Я имею в виду Королевскую балетную школу и «Сити балет». Вы считаете, что мисс Патрик все это придумала?
Он посмотрел на меня с минуту, как бы решая, много ли можно мне поведать, затем покачал головой.
— Ну, подруга, я вижу, вы не слишком-то поверили старой деве. — Он пожал плечами. — Да нет, Кэролайн действительно работала в известных труппах, перенапрягая свои красивые конечности, дабы выделиться из кордебалета и стать прима-балериной, чего сама старая леди так и не добилась, хотя имела для того все данные. А вот бедняжка Кэролайн на этом пути просто переусердствовала. Слишком уж долго она оставалась на пуантах, вот лодыжки и начали подводить ее. Я не говорил, что в ней было что-то от напористой бой-бабы, нет? Но это так. Существует множество способов изуродовать собственное тело. Сначала, конечно, все выглядит благополучно. Но это быстро проходит, начинается время физиотерапии. А когда и оно кончается, подступает время операций. За спиной у вас шепчут: «Ах, жаль эту Гамильтон! Такая была многообещающая девушка». Когда вы встретитесь с Кэролайн, рассмотрите попристальнее ее щиколотки. Обратите внимание на маленькие белые шрамы на венах… — Он замолк. Я чувствовала, что приблизилась к чему-то такому, зачем и пришла сюда, но до сих пор не могла получить. Он фыркнул. — Балет! Как нам его любить? Я не балет вижу, милая вы моя, а состояние сухожилий. Да, вот именно, эту скромную ловушечку из паутинок, которые держат нас на пальцах ног. Или сшибают с них. А кто когда-нибудь слышал о балерине с приобретенным плоскостопием? Пятнадцать лет тренинга, репетиций, а потом: трах-бах, и ты летишь вниз, благодарим
вас, мисс, не звоните нам, мы сами вам позвоним. Она говорила, что ушла добровольно. Иные утверждали, что ее подтолкнули к этому. Но в любом случае это пакостное дело, хотя вы, может, и не поверите мне. Что ж ей оставалось, как только не поискать другой путь выживания?
Он проговорил это до такой степени безнадежно, что не оставалось сомнений: любой другой путь не сулил девушке никаких надежд на успех.
— Что, все действительно было так плохо? Он раздраженно тряхнул головой и не без издевки ответил:
— Вы в самом деле не понимаете, в чем суть? Плохо, не плохо… Она просто вовремя остановилась, и это ее выбор. Многие танцоры так делают. Для иных это единственный выход из музея классического балета: есть труппы поменьше, но там к тебе больше внимания, к тому же в них делают ставку на новую хореографию, ибо стремятся заполучить молодых и радикальных зрителей, наивно полагая, что искусство может переменить мир. А другие танцоры нередко хватаются за что попало, лишь бы продолжать танцевать, хоть и чуют, что тут нечего мечтать о славе. Как вы думаете, есть ли что-нибудь печальнее этого? Труппа «Лефт фит фёрст» не способна, конечно, передать грешного очарования севера, но какое-то время это было вполне сносное место, пока они все не доплясались до того, что начали спотыкаться на сцене. Если бы она захотела, то и до сих пор там скакала бы. Но не могла она больше по-обезьяньи трясти задницей. А оттуда спираль уже заворачивает вниз. Что и подтверждается ее пребыванием здесь, в «Херувиме».
И тут Скотт смущенно замолчал. Будто испугался, что высказывает и свои давнишние кровные обиды. Интересно, от чего в этой жизни скисла его собственная мечта? Он вновь подошел к зеркалу, думается, для успокоения. Затем обернулся ко мне.
— Итак, вы теперь поняли, надеюсь, какая правда скрывается за прекрасными сказками. Что, впрочем, вряд ли поможет вам разыскать ее.
Пусть так, но это помогло мне понять: какие бы сказочные биографии прима-балерин мисс Патрик ни читала на ночь, ей прекрасно известна адская подоплека успеха.
Итак, что же дальше?
— Скажите, Скотт, у вас нет никаких соображений по поводу того, куда она могла податься из «Херувима»?
— Вы ведь частный детектив. Вот и ищите.
— Именно этим я и занимаюсь. Он обдумал мои слова.
— Что касается меня, я могу лишь предположить, что она устроилась куда-то, где больше платят.
— Почему? У нее были трудности с деньгами?
— Да вы смеетесь надо мной? У вас-то самой когда было достаточно денег?
— Значит, нужда… Он вздохнул.
— Выходит, так. Она, правда, шутила по этому поводу, мол, доход в сравнении с расходом… Но я чувствовал, что дело нешуточное, ведь в «Херувиме» хлеб зарабатывается трудно.
— А где легко?
— Неужто не знаете? Лондон полон злачных мест, где талантливые девочки могут подолгу зарабатывать хорошие деньги, если, конечно, они не очень разборчивы. Кэрри прекрасно смотрится. Она будет не первой, если решит сменить искусство на эстраду. Хотя сомнительно, чтобы она стала писать о подобных вещах старушке.
— Вы точно знаете, что перед уходом она ни с кем здесь не поговорила?
Он усмехнулся и замахал руками, будто обороняясь.
— Честное слово, я тогда неделю провалялся с гриппом. До этого она еще была на месте, а когда я вернулся — ее уже не было.
— А в близких отношениях вы с ней не состояли?
Он улыбнулся.
— А сами вы как думаете? Я улыбнулась ему в ответ.
— Думаю, что нет, не состояли.
— Ну вот и отлично. Сразу видно, что вы профессионал, ибо до многого доходите самостоятельно. Но успокойте меня, скажите, что не этот вопрос главная цель вашего визита? — Тут он выпустил еще одно колечко дыма. — Вы хотите узнать что-нибудь еще?
Я задумалась. Люди в основном не любят разговаривать с нашим братом — сыщиком. Но если вы, подобно мне, знаете, что большинство частных детективов бывшие полицейские, то поймете почему. Человек, утаивая что-то, ничего противозаконного не совершает. Удовольствуюсь же тем, что Скотт прибавил к бледному изображению Кэролайн несколько ярких штрихов, так что у меня появились хоть какие-то зацепки для продолжения поисков. По сути, уже немало. Конечно, красавчик многого недоговаривает. Повисло молчание, и мне оставалось лишь вытащить свою визитку и передать ему.
— Возможно, Скотт, вы вспомните что-то еще. Подумайте на досуге. Вы, кстати, никогда не предаетесь воспоминаниям?
Соображай быстро, никогда не затягивай с ответом и вообще старайся сделать так, чтобы тебя запомнили. Так учил меня Фрэнк. Подчас его наставления срабатывали. На этот раз Реснитчатый оставил визитку у себя.
Когда я вернулась к машине, было семь часов вечера, за время моего отсутствия инспектор дорожного движения успел прилепить на ветровое стекло моей машины свою мерзкую бумажку. Ну, спасибо! Зато теперь у меня есть выбор — или впасть в депрессию, или просто принять это как дорогой способ парковки на ночь. Из телефонной будки в Ковент-Гардене я решила позвонить домовладельцу, у которого снимала квартиру Кэролайн. Но то ли я неправильно записала фамилию, то ли студент-художник неверно мне ее продиктовал. В лондонской телефонной книге никаких Прожалаков не оказалось. В надежде набрести на кинотеатр, где крутили бы интересовавший меня фильм, я пошла к Лестер-сквер. Но был субботний вечер, и пришлось целый час проталкиваться сквозь толпу уличных певцов, попрошаек и смеющихся парочек из предместий. Лишь туристы наивно полагают, что Лондон город космополитический. Перед входом в один из крупнейших кинотеатров города девушка пожирала огонь под аккомпанемент скромного струнного квартета. Глядя на ее красивые длинные волосы, собранные в конский хвост, и платье с блестками, поверх которого был надет черный кардиган, я подумала, что так может выглядеть и Кэролайн Гамильтон. Но вскоре, в очереди в кассу на глаза мне попалась еще одна милая девушка, а потом и молодая женщина, которая стояла у входа в «Макдональдс», явно поджидая кого-то, кто должен явиться к ней на свидание. Словом, Лондон, был переполнен девушками и женщинами, похожими на Кэролайн Гамильтон. А сколько их еще затерялось в толпе? Мой бедный мозг был изрядно измучен размышлениями о том, где она могла находиться. Я решила перестать думать и заняться чем-то конкретным.
Я добралась до Килбурн-Хай-роуд и проникла в ее квартиру. Почему нет? В конце концов, в субботний вечер половина лондонцев идет в гости, люди, разговаривая, входят в парадные подъезды и поднимаются на какой угодно этаж. И для меня все оказалось гораздо проще, чем можно было ожидать. Девушке, дежурившей в цокольном этаже, я представилась приятельницей Питера, студента-художника, и она тотчас пропустила меня. Кто же охраняет наши жилища? Неужели их всех так легко одурачить? Не нужны ни отмычки, ни иные инструменты для вскрытия автоматических американских замков. Странно, неужели я первая догадалась об этом?
На лестничную площадку выходили двери двух квартир. Откуда-то сверху скатывались волны регги[11] да изредка доносился глухой удар, будто кто-то пнул барабан, случайно подвернувшийся под ногу. Я вынула из сумки резиновые перчатки. Лучше перестраховаться, чем оказаться назавтра в полицейском участке, плевать, что в этих перчатках я похожа скорей на дантиста, чем на взломщика. И вот я проникла в квартиру Кэролайн Гамильтон. Справа находилась комната, служившая одновременно спальней и гостиной, рядом крохотная кухонька, а слева ванная. Посветив фонариком и убедившись, что квартира пуста, я повернула выключатель в гостиной, но разглядеть успела только пару встроенных шкафов, голые половицы, коврик возле диван-кровати, пару стульев и обшарпанный обеденный стол с вазочкой, поскольку лампочка, вспыхнув, зажужжала и перегорела. Естественно, в самый подходящий момент. Зато осталось общее впечатление, которое теперь, с помощью фонарика, мне пришлось воссоздавать по частям. Чрезвычайно скудное и невыразительное место — ни беспорядка, ни излишеств. Не столько домашнее хозяйство, сколько остатки багажа, который не успели еще упаковать и вывезти. Аскетизм, вызванный бедностью? И еще холод. Зима, казалось, проникла сюда, насквозь пронизав пространство от пола до потолка. И стены, конечно. От дыхания исходил легкий парок. Ясно только одно: Кэролайн Гамильтон давно не жила здесь. Однако ее имя продолжало красоваться на табличке звонка, а это значило, что девушка, где бы она ни находилась, все еще платит за аренду квартиры. Но откуда, кому и сколько?
Я начала с кухни, где мертвая тишина свидетельствовала о том, что холодильник давно выключен. Единственным признаком жизни была канцелярская прищепка, висевшая над кухонным столом, которая удерживала несколько пожелтевших бумажек. Счет за молоко от 14 апреля (оплачен ли?), плакат майской демонстрации против вивисекции животных и открытка с репродукцией картины Дега: на этот раз круглолицая девочка, чуть отрешенно выглядывающая из-за кулис на сцену. Я засмотрелась на эту открытку. Напомнила ли она мне те дни, когда я выглядела так же? Бог весть… В ванной я обнаружила зубную щетку, тюбик крема для удаления волос и полупустую бутылку валиума. Вспомнились слова Реснитчатого о «Лефт фит фёрст», что, мол, там танцоры еще могут надеяться на взлет. Неужели контраст между этой труппой и той, куда она потом скатилась, был столь зловещ, что породил в девушке желание уйти из жизни? Не покончила ли она в самом деле с собой?
Вернувшись в гостиную, я подробно все осмотрела, начав со шкафов. Одежда. Не так уж много ярлыков модных фирм. Но я могла позволить себе и того меньше. Сбоку от вешалок полки с блузками, легкими юбками, футболками, шелковыми шарфиками и несколькими весьма изящными вязаными вещицами. Занятно, одежда может создать мужчину, но женщину, как мне кажется, она чаще банкротит. Я вновь вспомнила рассказ Реснитчатого и задумалась о девушке, которая все готова была отдать, лишь бы стать прима-балериной, новой Марго Фонтейн, и вдруг осознала, что с балетной карьерой ничего не получится. Ходьба по магазинам, возможно, стала для нее своего рода спасением от депрессии. Сама я была девушкой из Оксфема и прекрасно знала, как трудно быть привлекательной, но у меня не было ее изумительной фигурки, так что я себя не переоценивала. Потому, возможно, и не привелось мне испытать столь сильного отчаяния. Я осмотрела висящую одежду. Пальто, жакеты, шерстяные юбки и много вязаных вещей, а вот летних вещей почти не видно. Конечно, она уезжала в мае, так что взяла их с собой. Но теперь зима дошла уже до Австралии, и настало время одеться малость потеплее. Разве что она эмигрировала в знойные страны… Но кто нее в таком случае отсылает ее открытки из Лондона? Да и трудно поверить, что девушка вроде Кэролайн просто вышла из дому, дошла до ближайшего бутика, обновила весь свой гардероб и выехала за границу. Нет, все это не то… Разгадка где-то ближе, и я даже почувствовала дрожь охотника, которую испытывает всякий сыщик, предчувствуя, что вот-вот возьмет след.
Под полками было темно. Я посветила фонариком, пошарила рукой и вытащила коробку из-под обуви. В ней лежали новые балетные туфельки, завернутые в тонкую бумагу. Человеку несведущему это вряд ли о чем-то сказало бы, ну, балетные туфельки в доме у балерины — эка невидаль! Но тренированный глаз сыщика увидел в них нечто большее. Я представила себе девушку, которая перед тем, как покинуть дом, медленно заворачивает новые балетные туфельки, в которых ни разу не танцевала, в тонкую, нежно шуршащую бумагу, затем укладывает их в коробку и убирает подальше. Было в этом нечто символическое. Но действительно ли оно символизировало смену карьеры? Однако не будем пытаться воспроизвести поток ее мыслей, достаточно того, что мы вторглись в ее дом. Все равно что разграбить чужую могилу. В детстве я мечтала стать археологом. Не помню, откуда это взялось, но там было что-то насчет узаконенного профессией права совать нос в чужие дела. Нечто подобное было и в моей нынешней работе. Вслед за туфельками я достала из коробки внушительный конверт, тоже обернутый тонкой бумагой. При свете фонарика я несколько минут рассматривала находку. Пусть это и не открытие посмертной маски Агамемнона[12], но вполне выразительная летопись, приоткрывающая завесу над частной жизнью Кэролайн Гамильтон. Счета, банковские напоминания и, наконец, мудрые адвокатские письма, наверняка не возымевшие действия… Словом, последствия жизни со вкусом, но без денег. Читать это было больно. Ее основная стратегия, кажется, была гибкой. Кое-что она все-таки оплачивала. Здесь хранились письма трех фирм, работающих с кредитными картами, полученные Кэролайн почти за год до последнего апреля. Но деньги ее таяли— много денег— тут и одежда, и счета, которые, похоже, исходили из медицинских учреждений, — все указывало на то, что расходы Кэролайн были немалыми. В напоминаниях, отмеченных апрелем, указывались суммы в две тысячи триста, тысячу восемьсот и три тысячи фунтов. Притом все ее кредитные карты были аннулированы, а две уже находились в руках судебных исполнителей. Если прибавить к этому просроченные счета за телефон, газ и электричество, то Кэролайн Гамильтон действительно было от чего прийти в отчаяние, ибо долгов она имела чуть не на восемь тысяч фунтов. По сравнению с ее положением мое возвращение из Гонконга представлялось чуть ли не торжеством. Видно, я с самого начала не смогла точно оценить размеры ее бедствия. Ведь искать человека с такими счетами надо, скорее всего, в долговой яме Ньюгейта[13]. Правда, никто не занял ее квартиру. И свет не отключен, так что счета за электричество явно оплачены.
Я собралась проверить, работает ли телефон, но кто-то меня опередил.
Звонки подействовали на меня как шаги злодейки, крадущейся за шторкой душа с ножом. Потребовалось определенное время, чтобы сердце мое вернулось из пяток на свое обычное место и чтобы я поняла, что это всего лишь телефон. Но я не сразу решила, как лучше поступить. Ведь меня, в принципе, здесь нет, и все говорит за то, что на звонок отвечать не следует. С другой стороны, кто-то, кто звонит Кэролайн Гамильтон, мог оказаться именно тем человеком, с которым не мешало бы поговорить.
Я сняла трубку. Но на другом конце провода молчали.
— Алло, — проговорила я быстро и, насколько возможно, невнятно.
— Кэролайн? — Это был мужской голос. Мрачный, весьма грубый, даже, я бы сказала, несколько нарочито грубый. Одно это уже что-то значило.
— Ум-м…— промычала я, уже понимая, что спугнула звонившего.
Последовала продолжительная пауза, затем связь оборвалась. Положив трубку, я присела в полутемной комнате на стул, ощущая дрожь в холодеющих пальцах и нервничая так, будто вторжение в чужую жизнь угрожало моей собственной.
Запихнув бумаги в конверт, я сунула его в свою сумку, а обувную коробку задвинула на прежнее место. Затем, обведя напоследок лучом фонарика комнату, выключила свет в кухне и ванной. Регги наверху превратилось в фанк[14], и дом просто вибрировал. Хоть кувалдой дверь вышибай, никто ничего не услышит. Вернувшись в машину, я посидела с включенным мотором, стараясь согреть остывшие руки. Высокий человек в шляпе и длинном сером пальто с поясом перешел улицу и направился в сторону дома. Он свернул в калитку, уверенно подошел к подъезду, на секунду остановился, вытащил ключ и отпер дверь. Изнутри прорвалась музыка. Бедный малый! Может, он мечтал, придя домой, немного поспать. На часах было 10.27 вечера. Я провела в квартире что-то около часа. Забавно, как быстро летит время, когда нарушаешь закон. Вернувшись домой, я поместила открытку с репродукцией картины Дега рядом с расплывчатым снимком мисс Патрик и подумала, что они составляют хорошую пару. Пожелав им обеим спокойной ночи, я отправилась спать. Самочувствие у меня было отличное.
Воскресенье. Я проснулась с ощущением, что в этот день можно и не работать. В конце концов Кэролайн Гамильтон исчезла еще в мае, так что двадцать четыре часа ничего не прибавят, не убавят. Пора немного заняться и своими делами — очагом, домом, исполнением сестринского долга, наконец. Утро я провела за уборкой квартиры, а после ланча отправилась повидаться с Кэт.
Не так уж часто я наношу ей визиты, но сестра способна простить многое, особенно старшая сестра, имеющая двух детей и третьего на подходе, а также мужа, который считает себя совсем не тем, кем является на самом деле. Выдался яркий морозный денек. Сверкал и искрился под солнцем Ислингтон, переполненный нарядно одетыми снующими туда-сюда людьми. Нажимая на кнопку звонка, я заметила на двух верхних этажах дома новые заоконные ящики. Весной в этих ящиках наверняка появятся бледно-желтые нарциссы и тюльпаны. Совсем как тогда, когда мы с ней были детьми и играли в дочки-матери. Но если Кэт, фигурально выражаясь, была стружкой от старого родового бревна, то я— его опилками. Кто знает, может, я и бунтовала лишь потому, что она не сопротивлялась. Дверь, с этим настороженным глазком викторианских времен, открыла сама Кэт в спортивном костюме, со щекастым ребенком, висевшим у нее на руке. Первое, что бросалось в глаза, ее усталый вид, но затем приходила мысль, что она все еще очень красива— не слишком короткая стрижка густых темных волос, темно-синие глаза, прекрасная кожа. Гены ирландских предков. В детстве я огорчалась, что мне досталась английская наследственность, все мышино-коричневое и тусклое. И в юности это продолжало задевать меня, пока я не обрела свою собственную женственную привлекательность. Не станете же вы, в самом деле, ненавидеть сестру из-за генетических особенностей, да и она, к чести ее сказать, никогда не злоупотребляла своим преимуществом. Может, у меня тоже было что-то, что хотелось бы иметь ей. Скажем, быть на восемнадцать месяцев моложе или испытывать мое недоверие к миру. Она улыбнулась, и от этого тотчас исчезли тени вокруг ее глаз. Малец вовсю испытывал силу своих легких и голосовых связок и все еще казался слишком маленьким для имени Бенджамин.
— Ханна! Боже мой, когда же ты приехала?
— Несколько дней назад. Я пыталась дозвониться, но у тебя все время занято.
Она состроила забавную гримасу.
— Это все Эми. Она осваивает телефон. Таскает его за собой и часами названивает неизвестно кому. Мы столько игрушек ей покупаем, но они ведь любят сами придумывать себе игрушки.
— С той минуты, как я вас увидел, мне стало ясно, что никакая вы не давнишняя ее подруга, — сказал он, возвращая мне мою визитку. — Так кто же оплачивает ваши старания?
— Августа Патрик, попечительница Кэролайн.
— Конечно, эта старая хрычовка! Кому же еще! А что случилось? Кэрри забыла вовремя послать ей свою ежемесячную открытку?
— Откуда вы знаете? Вы что, помогали ей писать их?
Он поднял брови.
— Ну, сущий, как я погляжу, Шерлок Холмс. Впрочем, я далек от мысли учить частного сыщика, как и где прищучивать и терзать возможных свидетелей, но если уж вы затеяли весь этот разговор, то, между нами говоря, стоило бы действовать малость погибче.
— Августа Патрик не слышала о ней почти два месяца. Она встревожена.
— Досадно.
— Она полагает, что друзья Кэролайн помогут найти ее.
— Точно. Она вот полагает, что у Кэролайн такие преданные друзья. Ну а вам не повезло, не так ли? Хвать-похвать, а никаких друзей и нет.
Главное в таких играх точно учуять момент, когда начинаешь проигрывать.
— Послушайте, Скотт, у меня идея. Может, мне выйти отсюда, потом вернуться и попробовать начать все сначала? Как вы считаете? Я войду, попрошу автограф, скажу вам, какой вы прекрасный танцор, мы поговорим о вашем блистательном будущем, посвятим несколько минут воспоминаниям о столь недалеком прошлом. — Я помолчала, заметив тень скорбной улыбки, пробежавшей по его лицу. А он в очередной раз посмотрел на себя в зеркало и сел, ожидая дальнейших моих рассуждений. — Я была возле дома Кэролайн. Никто из соседей не видел ее несколько месяцев. Не было у нее, насколько мне известно, и контактов с родителями, а ваше Розовое Видение— владелица «Херувима» — не опечалилось бы и в том случае, если бы девушка упала под поезд метро на Уоррен-стрит. Выходит, что вы единственный, кто перемолвился с ней более чем полудюжиной слов. Но для меня и это, как говорится, хлеб. Итак, вы хотите помочь мне?
Он достал из кармана пачку сигарет и не спеша закурил. Люди всегда производят какие-нибудь свои маленькие ритуалы перед тем, как начать говорить. Вообще это странно, лучшие танцовщики вряд ли позволяют себе курить, но допускаю, что Скотт и сам об этом догадывался.
— Может, ей просто не хочется, чтобы ее нашли. Такая мысль не приходила вам в голову?
— Приходила, вы правы. Он пожал плечами.
— Допустим, у нее так много развлечений, что она просто забыла вовремя написать старушке.
— Вы ведь и сами этому не верите.
— Послушайте, мне известно только одно: Кэролайн исчезла, не оставив обратного адреса.
— Но вы ведь знали ее?
— Да уж, мы немного потолклись рядом. Друзья по несчастью.
— Какого рода несчастье? Он рассмеялся.
— Вы же сами видели наш «Херувим». Никто бы не работал тут, если б имелось что-то получше.
— Я чего-то не понимаю… Мисс Патрик говорила, что Кэролайн довольна своей работой, что это то, чего она хотела.
— Да мало ли, что наговорит старуха! — Он выпустил тонкое колечко дыма. — Если она о чем и догадывалась, то вряд ли призналась бы вам в наличии у своей протеже… — он помолчал, — …ну, у нас это называется глиняные ноги.
— Вы хотите сказать, что Кэролайн не очень хорошая танцовщица?
— Нет. Она хорошая танцовщица. Но балет — работа жестокая.
— Может, у нее не было амбиций?
Я решила употребить слово, которое использовала мисс Патрик.
— Дорогуша, у нас всех есть амбиции, в противном случае мы просто не вылезали бы по утрам из постели. — Кажется, мой собеседник ждал, что я засмеюсь, как девочки из «Херувима», но я не засмеялась. — Так вот, знаю по собственному опыту, что люди, ступившие на эту стезю, должны быть тверды как гвозди. Подыхай, но на сцене летай, сияй и сверкай. И хотя Кэролайн была яркой звездочкой, но к тому времени, как мы встретились, она малость потускнела.
— И она отдавала себе в этом отчет?
— Да, увы. — Он посмотрел на меня холодными серыми глазами. — Поймите, что большинство из нас знает о себе все. — И вдруг он проказливо улыбнулся. — Вот я удачливый мальчик, не так ли? — И он выпустил еще одно колечко дыма. — Не важно, кто вы есть, важно, что вы о себе знаете.
Но я была слишком занята размышлениями о фразах на почтовых открытках, которые Кэролайн должна была регулярно изобретать, чтобы поддерживать в старой леди иллюзию благополучия. Это наверняка требовало усилий.
— А как насчет тех крупных балетных трупп, в которых она якобы работала? Я имею в виду Королевскую балетную школу и «Сити балет». Вы считаете, что мисс Патрик все это придумала?
Он посмотрел на меня с минуту, как бы решая, много ли можно мне поведать, затем покачал головой.
— Ну, подруга, я вижу, вы не слишком-то поверили старой деве. — Он пожал плечами. — Да нет, Кэролайн действительно работала в известных труппах, перенапрягая свои красивые конечности, дабы выделиться из кордебалета и стать прима-балериной, чего сама старая леди так и не добилась, хотя имела для того все данные. А вот бедняжка Кэролайн на этом пути просто переусердствовала. Слишком уж долго она оставалась на пуантах, вот лодыжки и начали подводить ее. Я не говорил, что в ней было что-то от напористой бой-бабы, нет? Но это так. Существует множество способов изуродовать собственное тело. Сначала, конечно, все выглядит благополучно. Но это быстро проходит, начинается время физиотерапии. А когда и оно кончается, подступает время операций. За спиной у вас шепчут: «Ах, жаль эту Гамильтон! Такая была многообещающая девушка». Когда вы встретитесь с Кэролайн, рассмотрите попристальнее ее щиколотки. Обратите внимание на маленькие белые шрамы на венах… — Он замолк. Я чувствовала, что приблизилась к чему-то такому, зачем и пришла сюда, но до сих пор не могла получить. Он фыркнул. — Балет! Как нам его любить? Я не балет вижу, милая вы моя, а состояние сухожилий. Да, вот именно, эту скромную ловушечку из паутинок, которые держат нас на пальцах ног. Или сшибают с них. А кто когда-нибудь слышал о балерине с приобретенным плоскостопием? Пятнадцать лет тренинга, репетиций, а потом: трах-бах, и ты летишь вниз, благодарим
вас, мисс, не звоните нам, мы сами вам позвоним. Она говорила, что ушла добровольно. Иные утверждали, что ее подтолкнули к этому. Но в любом случае это пакостное дело, хотя вы, может, и не поверите мне. Что ж ей оставалось, как только не поискать другой путь выживания?
Он проговорил это до такой степени безнадежно, что не оставалось сомнений: любой другой путь не сулил девушке никаких надежд на успех.
— Что, все действительно было так плохо? Он раздраженно тряхнул головой и не без издевки ответил:
— Вы в самом деле не понимаете, в чем суть? Плохо, не плохо… Она просто вовремя остановилась, и это ее выбор. Многие танцоры так делают. Для иных это единственный выход из музея классического балета: есть труппы поменьше, но там к тебе больше внимания, к тому же в них делают ставку на новую хореографию, ибо стремятся заполучить молодых и радикальных зрителей, наивно полагая, что искусство может переменить мир. А другие танцоры нередко хватаются за что попало, лишь бы продолжать танцевать, хоть и чуют, что тут нечего мечтать о славе. Как вы думаете, есть ли что-нибудь печальнее этого? Труппа «Лефт фит фёрст» не способна, конечно, передать грешного очарования севера, но какое-то время это было вполне сносное место, пока они все не доплясались до того, что начали спотыкаться на сцене. Если бы она захотела, то и до сих пор там скакала бы. Но не могла она больше по-обезьяньи трясти задницей. А оттуда спираль уже заворачивает вниз. Что и подтверждается ее пребыванием здесь, в «Херувиме».
И тут Скотт смущенно замолчал. Будто испугался, что высказывает и свои давнишние кровные обиды. Интересно, от чего в этой жизни скисла его собственная мечта? Он вновь подошел к зеркалу, думается, для успокоения. Затем обернулся ко мне.
— Итак, вы теперь поняли, надеюсь, какая правда скрывается за прекрасными сказками. Что, впрочем, вряд ли поможет вам разыскать ее.
Пусть так, но это помогло мне понять: какие бы сказочные биографии прима-балерин мисс Патрик ни читала на ночь, ей прекрасно известна адская подоплека успеха.
Итак, что же дальше?
— Скажите, Скотт, у вас нет никаких соображений по поводу того, куда она могла податься из «Херувима»?
— Вы ведь частный детектив. Вот и ищите.
— Именно этим я и занимаюсь. Он обдумал мои слова.
— Что касается меня, я могу лишь предположить, что она устроилась куда-то, где больше платят.
— Почему? У нее были трудности с деньгами?
— Да вы смеетесь надо мной? У вас-то самой когда было достаточно денег?
— Значит, нужда… Он вздохнул.
— Выходит, так. Она, правда, шутила по этому поводу, мол, доход в сравнении с расходом… Но я чувствовал, что дело нешуточное, ведь в «Херувиме» хлеб зарабатывается трудно.
— А где легко?
— Неужто не знаете? Лондон полон злачных мест, где талантливые девочки могут подолгу зарабатывать хорошие деньги, если, конечно, они не очень разборчивы. Кэрри прекрасно смотрится. Она будет не первой, если решит сменить искусство на эстраду. Хотя сомнительно, чтобы она стала писать о подобных вещах старушке.
— Вы точно знаете, что перед уходом она ни с кем здесь не поговорила?
Он усмехнулся и замахал руками, будто обороняясь.
— Честное слово, я тогда неделю провалялся с гриппом. До этого она еще была на месте, а когда я вернулся — ее уже не было.
— А в близких отношениях вы с ней не состояли?
Он улыбнулся.
— А сами вы как думаете? Я улыбнулась ему в ответ.
— Думаю, что нет, не состояли.
— Ну вот и отлично. Сразу видно, что вы профессионал, ибо до многого доходите самостоятельно. Но успокойте меня, скажите, что не этот вопрос главная цель вашего визита? — Тут он выпустил еще одно колечко дыма. — Вы хотите узнать что-нибудь еще?
Я задумалась. Люди в основном не любят разговаривать с нашим братом — сыщиком. Но если вы, подобно мне, знаете, что большинство частных детективов бывшие полицейские, то поймете почему. Человек, утаивая что-то, ничего противозаконного не совершает. Удовольствуюсь же тем, что Скотт прибавил к бледному изображению Кэролайн несколько ярких штрихов, так что у меня появились хоть какие-то зацепки для продолжения поисков. По сути, уже немало. Конечно, красавчик многого недоговаривает. Повисло молчание, и мне оставалось лишь вытащить свою визитку и передать ему.
— Возможно, Скотт, вы вспомните что-то еще. Подумайте на досуге. Вы, кстати, никогда не предаетесь воспоминаниям?
Соображай быстро, никогда не затягивай с ответом и вообще старайся сделать так, чтобы тебя запомнили. Так учил меня Фрэнк. Подчас его наставления срабатывали. На этот раз Реснитчатый оставил визитку у себя.
Когда я вернулась к машине, было семь часов вечера, за время моего отсутствия инспектор дорожного движения успел прилепить на ветровое стекло моей машины свою мерзкую бумажку. Ну, спасибо! Зато теперь у меня есть выбор — или впасть в депрессию, или просто принять это как дорогой способ парковки на ночь. Из телефонной будки в Ковент-Гардене я решила позвонить домовладельцу, у которого снимала квартиру Кэролайн. Но то ли я неправильно записала фамилию, то ли студент-художник неверно мне ее продиктовал. В лондонской телефонной книге никаких Прожалаков не оказалось. В надежде набрести на кинотеатр, где крутили бы интересовавший меня фильм, я пошла к Лестер-сквер. Но был субботний вечер, и пришлось целый час проталкиваться сквозь толпу уличных певцов, попрошаек и смеющихся парочек из предместий. Лишь туристы наивно полагают, что Лондон город космополитический. Перед входом в один из крупнейших кинотеатров города девушка пожирала огонь под аккомпанемент скромного струнного квартета. Глядя на ее красивые длинные волосы, собранные в конский хвост, и платье с блестками, поверх которого был надет черный кардиган, я подумала, что так может выглядеть и Кэролайн Гамильтон. Но вскоре, в очереди в кассу на глаза мне попалась еще одна милая девушка, а потом и молодая женщина, которая стояла у входа в «Макдональдс», явно поджидая кого-то, кто должен явиться к ней на свидание. Словом, Лондон, был переполнен девушками и женщинами, похожими на Кэролайн Гамильтон. А сколько их еще затерялось в толпе? Мой бедный мозг был изрядно измучен размышлениями о том, где она могла находиться. Я решила перестать думать и заняться чем-то конкретным.
Я добралась до Килбурн-Хай-роуд и проникла в ее квартиру. Почему нет? В конце концов, в субботний вечер половина лондонцев идет в гости, люди, разговаривая, входят в парадные подъезды и поднимаются на какой угодно этаж. И для меня все оказалось гораздо проще, чем можно было ожидать. Девушке, дежурившей в цокольном этаже, я представилась приятельницей Питера, студента-художника, и она тотчас пропустила меня. Кто же охраняет наши жилища? Неужели их всех так легко одурачить? Не нужны ни отмычки, ни иные инструменты для вскрытия автоматических американских замков. Странно, неужели я первая догадалась об этом?
На лестничную площадку выходили двери двух квартир. Откуда-то сверху скатывались волны регги[11] да изредка доносился глухой удар, будто кто-то пнул барабан, случайно подвернувшийся под ногу. Я вынула из сумки резиновые перчатки. Лучше перестраховаться, чем оказаться назавтра в полицейском участке, плевать, что в этих перчатках я похожа скорей на дантиста, чем на взломщика. И вот я проникла в квартиру Кэролайн Гамильтон. Справа находилась комната, служившая одновременно спальней и гостиной, рядом крохотная кухонька, а слева ванная. Посветив фонариком и убедившись, что квартира пуста, я повернула выключатель в гостиной, но разглядеть успела только пару встроенных шкафов, голые половицы, коврик возле диван-кровати, пару стульев и обшарпанный обеденный стол с вазочкой, поскольку лампочка, вспыхнув, зажужжала и перегорела. Естественно, в самый подходящий момент. Зато осталось общее впечатление, которое теперь, с помощью фонарика, мне пришлось воссоздавать по частям. Чрезвычайно скудное и невыразительное место — ни беспорядка, ни излишеств. Не столько домашнее хозяйство, сколько остатки багажа, который не успели еще упаковать и вывезти. Аскетизм, вызванный бедностью? И еще холод. Зима, казалось, проникла сюда, насквозь пронизав пространство от пола до потолка. И стены, конечно. От дыхания исходил легкий парок. Ясно только одно: Кэролайн Гамильтон давно не жила здесь. Однако ее имя продолжало красоваться на табличке звонка, а это значило, что девушка, где бы она ни находилась, все еще платит за аренду квартиры. Но откуда, кому и сколько?
Я начала с кухни, где мертвая тишина свидетельствовала о том, что холодильник давно выключен. Единственным признаком жизни была канцелярская прищепка, висевшая над кухонным столом, которая удерживала несколько пожелтевших бумажек. Счет за молоко от 14 апреля (оплачен ли?), плакат майской демонстрации против вивисекции животных и открытка с репродукцией картины Дега: на этот раз круглолицая девочка, чуть отрешенно выглядывающая из-за кулис на сцену. Я засмотрелась на эту открытку. Напомнила ли она мне те дни, когда я выглядела так же? Бог весть… В ванной я обнаружила зубную щетку, тюбик крема для удаления волос и полупустую бутылку валиума. Вспомнились слова Реснитчатого о «Лефт фит фёрст», что, мол, там танцоры еще могут надеяться на взлет. Неужели контраст между этой труппой и той, куда она потом скатилась, был столь зловещ, что породил в девушке желание уйти из жизни? Не покончила ли она в самом деле с собой?
Вернувшись в гостиную, я подробно все осмотрела, начав со шкафов. Одежда. Не так уж много ярлыков модных фирм. Но я могла позволить себе и того меньше. Сбоку от вешалок полки с блузками, легкими юбками, футболками, шелковыми шарфиками и несколькими весьма изящными вязаными вещицами. Занятно, одежда может создать мужчину, но женщину, как мне кажется, она чаще банкротит. Я вновь вспомнила рассказ Реснитчатого и задумалась о девушке, которая все готова была отдать, лишь бы стать прима-балериной, новой Марго Фонтейн, и вдруг осознала, что с балетной карьерой ничего не получится. Ходьба по магазинам, возможно, стала для нее своего рода спасением от депрессии. Сама я была девушкой из Оксфема и прекрасно знала, как трудно быть привлекательной, но у меня не было ее изумительной фигурки, так что я себя не переоценивала. Потому, возможно, и не привелось мне испытать столь сильного отчаяния. Я осмотрела висящую одежду. Пальто, жакеты, шерстяные юбки и много вязаных вещей, а вот летних вещей почти не видно. Конечно, она уезжала в мае, так что взяла их с собой. Но теперь зима дошла уже до Австралии, и настало время одеться малость потеплее. Разве что она эмигрировала в знойные страны… Но кто нее в таком случае отсылает ее открытки из Лондона? Да и трудно поверить, что девушка вроде Кэролайн просто вышла из дому, дошла до ближайшего бутика, обновила весь свой гардероб и выехала за границу. Нет, все это не то… Разгадка где-то ближе, и я даже почувствовала дрожь охотника, которую испытывает всякий сыщик, предчувствуя, что вот-вот возьмет след.
Под полками было темно. Я посветила фонариком, пошарила рукой и вытащила коробку из-под обуви. В ней лежали новые балетные туфельки, завернутые в тонкую бумагу. Человеку несведущему это вряд ли о чем-то сказало бы, ну, балетные туфельки в доме у балерины — эка невидаль! Но тренированный глаз сыщика увидел в них нечто большее. Я представила себе девушку, которая перед тем, как покинуть дом, медленно заворачивает новые балетные туфельки, в которых ни разу не танцевала, в тонкую, нежно шуршащую бумагу, затем укладывает их в коробку и убирает подальше. Было в этом нечто символическое. Но действительно ли оно символизировало смену карьеры? Однако не будем пытаться воспроизвести поток ее мыслей, достаточно того, что мы вторглись в ее дом. Все равно что разграбить чужую могилу. В детстве я мечтала стать археологом. Не помню, откуда это взялось, но там было что-то насчет узаконенного профессией права совать нос в чужие дела. Нечто подобное было и в моей нынешней работе. Вслед за туфельками я достала из коробки внушительный конверт, тоже обернутый тонкой бумагой. При свете фонарика я несколько минут рассматривала находку. Пусть это и не открытие посмертной маски Агамемнона[12], но вполне выразительная летопись, приоткрывающая завесу над частной жизнью Кэролайн Гамильтон. Счета, банковские напоминания и, наконец, мудрые адвокатские письма, наверняка не возымевшие действия… Словом, последствия жизни со вкусом, но без денег. Читать это было больно. Ее основная стратегия, кажется, была гибкой. Кое-что она все-таки оплачивала. Здесь хранились письма трех фирм, работающих с кредитными картами, полученные Кэролайн почти за год до последнего апреля. Но деньги ее таяли— много денег— тут и одежда, и счета, которые, похоже, исходили из медицинских учреждений, — все указывало на то, что расходы Кэролайн были немалыми. В напоминаниях, отмеченных апрелем, указывались суммы в две тысячи триста, тысячу восемьсот и три тысячи фунтов. Притом все ее кредитные карты были аннулированы, а две уже находились в руках судебных исполнителей. Если прибавить к этому просроченные счета за телефон, газ и электричество, то Кэролайн Гамильтон действительно было от чего прийти в отчаяние, ибо долгов она имела чуть не на восемь тысяч фунтов. По сравнению с ее положением мое возвращение из Гонконга представлялось чуть ли не торжеством. Видно, я с самого начала не смогла точно оценить размеры ее бедствия. Ведь искать человека с такими счетами надо, скорее всего, в долговой яме Ньюгейта[13]. Правда, никто не занял ее квартиру. И свет не отключен, так что счета за электричество явно оплачены.
Я собралась проверить, работает ли телефон, но кто-то меня опередил.
Звонки подействовали на меня как шаги злодейки, крадущейся за шторкой душа с ножом. Потребовалось определенное время, чтобы сердце мое вернулось из пяток на свое обычное место и чтобы я поняла, что это всего лишь телефон. Но я не сразу решила, как лучше поступить. Ведь меня, в принципе, здесь нет, и все говорит за то, что на звонок отвечать не следует. С другой стороны, кто-то, кто звонит Кэролайн Гамильтон, мог оказаться именно тем человеком, с которым не мешало бы поговорить.
Я сняла трубку. Но на другом конце провода молчали.
— Алло, — проговорила я быстро и, насколько возможно, невнятно.
— Кэролайн? — Это был мужской голос. Мрачный, весьма грубый, даже, я бы сказала, несколько нарочито грубый. Одно это уже что-то значило.
— Ум-м…— промычала я, уже понимая, что спугнула звонившего.
Последовала продолжительная пауза, затем связь оборвалась. Положив трубку, я присела в полутемной комнате на стул, ощущая дрожь в холодеющих пальцах и нервничая так, будто вторжение в чужую жизнь угрожало моей собственной.
Запихнув бумаги в конверт, я сунула его в свою сумку, а обувную коробку задвинула на прежнее место. Затем, обведя напоследок лучом фонарика комнату, выключила свет в кухне и ванной. Регги наверху превратилось в фанк[14], и дом просто вибрировал. Хоть кувалдой дверь вышибай, никто ничего не услышит. Вернувшись в машину, я посидела с включенным мотором, стараясь согреть остывшие руки. Высокий человек в шляпе и длинном сером пальто с поясом перешел улицу и направился в сторону дома. Он свернул в калитку, уверенно подошел к подъезду, на секунду остановился, вытащил ключ и отпер дверь. Изнутри прорвалась музыка. Бедный малый! Может, он мечтал, придя домой, немного поспать. На часах было 10.27 вечера. Я провела в квартире что-то около часа. Забавно, как быстро летит время, когда нарушаешь закон. Вернувшись домой, я поместила открытку с репродукцией картины Дега рядом с расплывчатым снимком мисс Патрик и подумала, что они составляют хорошую пару. Пожелав им обеим спокойной ночи, я отправилась спать. Самочувствие у меня было отличное.
Воскресенье. Я проснулась с ощущением, что в этот день можно и не работать. В конце концов Кэролайн Гамильтон исчезла еще в мае, так что двадцать четыре часа ничего не прибавят, не убавят. Пора немного заняться и своими делами — очагом, домом, исполнением сестринского долга, наконец. Утро я провела за уборкой квартиры, а после ланча отправилась повидаться с Кэт.
Не так уж часто я наношу ей визиты, но сестра способна простить многое, особенно старшая сестра, имеющая двух детей и третьего на подходе, а также мужа, который считает себя совсем не тем, кем является на самом деле. Выдался яркий морозный денек. Сверкал и искрился под солнцем Ислингтон, переполненный нарядно одетыми снующими туда-сюда людьми. Нажимая на кнопку звонка, я заметила на двух верхних этажах дома новые заоконные ящики. Весной в этих ящиках наверняка появятся бледно-желтые нарциссы и тюльпаны. Совсем как тогда, когда мы с ней были детьми и играли в дочки-матери. Но если Кэт, фигурально выражаясь, была стружкой от старого родового бревна, то я— его опилками. Кто знает, может, я и бунтовала лишь потому, что она не сопротивлялась. Дверь, с этим настороженным глазком викторианских времен, открыла сама Кэт в спортивном костюме, со щекастым ребенком, висевшим у нее на руке. Первое, что бросалось в глаза, ее усталый вид, но затем приходила мысль, что она все еще очень красива— не слишком короткая стрижка густых темных волос, темно-синие глаза, прекрасная кожа. Гены ирландских предков. В детстве я огорчалась, что мне досталась английская наследственность, все мышино-коричневое и тусклое. И в юности это продолжало задевать меня, пока я не обрела свою собственную женственную привлекательность. Не станете же вы, в самом деле, ненавидеть сестру из-за генетических особенностей, да и она, к чести ее сказать, никогда не злоупотребляла своим преимуществом. Может, у меня тоже было что-то, что хотелось бы иметь ей. Скажем, быть на восемнадцать месяцев моложе или испытывать мое недоверие к миру. Она улыбнулась, и от этого тотчас исчезли тени вокруг ее глаз. Малец вовсю испытывал силу своих легких и голосовых связок и все еще казался слишком маленьким для имени Бенджамин.
— Ханна! Боже мой, когда же ты приехала?
— Несколько дней назад. Я пыталась дозвониться, но у тебя все время занято.
Она состроила забавную гримасу.
— Это все Эми. Она осваивает телефон. Таскает его за собой и часами названивает неизвестно кому. Мы столько игрушек ей покупаем, но они ведь любят сами придумывать себе игрушки.