Но что же думал Сталин? Какими мотивами он руководствовался, начав «большой террор» и обезглавив верховное командование? Это главный вопрос всех дискуссий о Сталине и о сущности его режима.
В целом, мнения историков по этому поводу можно разделить на две группы. Согласно первой точке зрения, Сталин использовал террор, чтобы укрепить свою диктатуру и систему управления. Приверженцы этой точки зрения обычно объясняют действия Сталина той или иной особенностью его личности: тем, что он был параноиком, мстительным и кровожадным садистом, что им двигала жажда власти. Вторая точка зрения заключается в том, что Сталин рассматривал террор как нечто необходимое для того, чтобы защитить советский строй от могущего стать роковым сочетания внутренней диверсии и внешней угрозы. В рамках такой интерпретации Сталина обычно рассматривают как идеолога и истинного сторонника коммунизма, искренне поверившего в собственную пропаганду о классовых врагах.
Две этих разных оценки действий Сталина не являются взаимоисключающими. Для осуществления террора Сталину нужен был достаточно твердый характер, чтобы расстрелять сотни тысяч советских граждан и отдать приказы об аресте еще многих миллионов. Но это не означает, что причиной всего этого были особенности его психики или личные амбиции. С другой стороны, хотя Сталин и был истинным сторонником коммунистических идеалов, интересы советского строя для него были неразрывно связаны с укреплением собственной власти, а «большой террор» был средством достижения этих целей.
Впрочем, возможно, ключ к мотивам Сталина кроется в области идеологии. Лейтмотивом советской коммунистической идеологии 1920–1930-х гг. была классовая борьба – внутренний антагонизм групп со взаимоисключающими экономическими интересами. Этот конфликт между соперничающими классовыми силами считался причиной борьбы, которая ведется как внутри государств, так и между ними. Особый вклад Сталина в эту идеологию классовой борьбы заключался в том значении, который он придавал обострению классовой борьбы между капиталистическими и социалистическими странами в эпоху международных империалистических войн и революционных потрясений. Советский Союз, по мнению Сталина, был мишенью всех империалистических интриг, поскольку представлял собой альтернативную форму общественного устройства, угрозу для капитализма, которую необходимо было низвергнуть путем шпионажа, саботажа и заговоров, направленных против ее коммунистического руководства.
Пессимистические представления Сталина о коммунистическо-капиталистической классовой борьбе на межгосударственном уровне наиболее ярко были выражены в феврале-марте 1937 г. на пленуме Центрального Комитета партии: «Вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств задела в той или иной степени все или почти все наши организации – как хозяйственные, так и административные и партийные… агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты… Не ясно ли, что пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств?
Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным… Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы…»62
То, как часто Сталин возвращался к этой теме в личных беседах и в публичных выступлениях, говорит о том, что он на самом деле верил, что ведет справедливую борьбу с диверсионной деятельностью капиталистов против советского строя. По воспоминаниям Молотова, ближайшего политического соратника Сталина, целью «большого террора» было избавиться от угрозы возникновения пятой колонны до начала неизбежной войны между СССР и капиталистическими странами63.
Едва ли можно утверждать, что Сталин искренне верил в абсурдные обвинения в государственной измене, выдвинутые против Тухачевского и других генералов, однако возможность такого военного заговора против советского руководства была вполне реальной. Тухачевский был сильной личностью с собственными убеждениями по поводу перевооружения, стратегической доктрины и военно-гражданских отношений, не всегда совпадавшими с убеждениями Сталина. У него был личный конфликт с его непосредственным начальником, народным комиссаром обороны и давним товарищем Сталина, Климентом Ворошиловым. Отношения между Красной Армией и коммунистической партией в целом были напряженными, что ставило под вопрос политическую надежность военных чинов во время серьезного кризиса64.
Ненадежные элементы в рядах вооруженных сил и коммунистической партии были не единственными группами, ставшими жертвами сталинского террора в период подготовки к войне. Считалось, что представители этнических групп, проживавшие на окраинах Советского Союза, в случае войны также могут проявить недостаточную преданность режиму. На западной границе страны проживали украинцы, поляки, латвийцы, немцы, эстонцы, финны, болгары, румыны и греки. На территориях, граничащих с Ближним Востоком, это были курды, турки и иранцы, а на Дальнем Востоке – китайцы и корейцы. Частью «большого террора» стал процесс этнических чисток, включавший в себя арест, депортацию и казни сотен тысяч людей, живших в пограничных областях. По одной из оценок, до одной пятой части всех арестованных и около трети всех казненных за время «ежовщины» были представителями таких этнических меньшинств65. По другим оценкам, в период с 1936 по 1938 г. в центрально-азиатские республики СССР было депортировано 800 000 нерусских граждан. В то время как массовые репрессии членов партии, государственных служащих и военных закончились в 1939 г., этнополитические чистки населения приграничных областей продолжались и в дальнейшем. После вторжения Советского Союза на территорию Восточной Польши в 1939 г.
было арестовано, депортировано и/или расстреляно 400 000 этнических поляков; в их число входили 20 000 польских военнопленных, ставших в апреле – мае 1940 г. жертвами печально известного Катынского расстрела66. Оккупация прибалтийских государств Красной Армией летом 1940 г. привела к депортации нескольких сотен тысяч эстонцев, латвийцев и литовцев. После начала советско-германской войны в июне 1941 г. сталинские этнические чистки достигли невиданного уровня ожесточенности перед лицом опасности коллаборационизма. За время Великой Отечественной войны 2 миллиона представителей этнических меньшинств – волжских немцев, крымских татар, чеченцев и представителей других закавказских национальностей – были депортированы во внутренние области Советского Союза67.
Советский патриотизм
«Холодная война»
В целом, мнения историков по этому поводу можно разделить на две группы. Согласно первой точке зрения, Сталин использовал террор, чтобы укрепить свою диктатуру и систему управления. Приверженцы этой точки зрения обычно объясняют действия Сталина той или иной особенностью его личности: тем, что он был параноиком, мстительным и кровожадным садистом, что им двигала жажда власти. Вторая точка зрения заключается в том, что Сталин рассматривал террор как нечто необходимое для того, чтобы защитить советский строй от могущего стать роковым сочетания внутренней диверсии и внешней угрозы. В рамках такой интерпретации Сталина обычно рассматривают как идеолога и истинного сторонника коммунизма, искренне поверившего в собственную пропаганду о классовых врагах.
Две этих разных оценки действий Сталина не являются взаимоисключающими. Для осуществления террора Сталину нужен был достаточно твердый характер, чтобы расстрелять сотни тысяч советских граждан и отдать приказы об аресте еще многих миллионов. Но это не означает, что причиной всего этого были особенности его психики или личные амбиции. С другой стороны, хотя Сталин и был истинным сторонником коммунистических идеалов, интересы советского строя для него были неразрывно связаны с укреплением собственной власти, а «большой террор» был средством достижения этих целей.
Впрочем, возможно, ключ к мотивам Сталина кроется в области идеологии. Лейтмотивом советской коммунистической идеологии 1920–1930-х гг. была классовая борьба – внутренний антагонизм групп со взаимоисключающими экономическими интересами. Этот конфликт между соперничающими классовыми силами считался причиной борьбы, которая ведется как внутри государств, так и между ними. Особый вклад Сталина в эту идеологию классовой борьбы заключался в том значении, который он придавал обострению классовой борьбы между капиталистическими и социалистическими странами в эпоху международных империалистических войн и революционных потрясений. Советский Союз, по мнению Сталина, был мишенью всех империалистических интриг, поскольку представлял собой альтернативную форму общественного устройства, угрозу для капитализма, которую необходимо было низвергнуть путем шпионажа, саботажа и заговоров, направленных против ее коммунистического руководства.
Пессимистические представления Сталина о коммунистическо-капиталистической классовой борьбе на межгосударственном уровне наиболее ярко были выражены в феврале-марте 1937 г. на пленуме Центрального Комитета партии: «Вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств задела в той или иной степени все или почти все наши организации – как хозяйственные, так и административные и партийные… агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты… Не ясно ли, что пока существует капиталистическое окружение, будут существовать у нас вредители, шпионы, диверсанты и убийцы, засылаемые в наши тылы агентами иностранных государств?
Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы все более и более ручным… Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы…»62
То, как часто Сталин возвращался к этой теме в личных беседах и в публичных выступлениях, говорит о том, что он на самом деле верил, что ведет справедливую борьбу с диверсионной деятельностью капиталистов против советского строя. По воспоминаниям Молотова, ближайшего политического соратника Сталина, целью «большого террора» было избавиться от угрозы возникновения пятой колонны до начала неизбежной войны между СССР и капиталистическими странами63.
Едва ли можно утверждать, что Сталин искренне верил в абсурдные обвинения в государственной измене, выдвинутые против Тухачевского и других генералов, однако возможность такого военного заговора против советского руководства была вполне реальной. Тухачевский был сильной личностью с собственными убеждениями по поводу перевооружения, стратегической доктрины и военно-гражданских отношений, не всегда совпадавшими с убеждениями Сталина. У него был личный конфликт с его непосредственным начальником, народным комиссаром обороны и давним товарищем Сталина, Климентом Ворошиловым. Отношения между Красной Армией и коммунистической партией в целом были напряженными, что ставило под вопрос политическую надежность военных чинов во время серьезного кризиса64.
Ненадежные элементы в рядах вооруженных сил и коммунистической партии были не единственными группами, ставшими жертвами сталинского террора в период подготовки к войне. Считалось, что представители этнических групп, проживавшие на окраинах Советского Союза, в случае войны также могут проявить недостаточную преданность режиму. На западной границе страны проживали украинцы, поляки, латвийцы, немцы, эстонцы, финны, болгары, румыны и греки. На территориях, граничащих с Ближним Востоком, это были курды, турки и иранцы, а на Дальнем Востоке – китайцы и корейцы. Частью «большого террора» стал процесс этнических чисток, включавший в себя арест, депортацию и казни сотен тысяч людей, живших в пограничных областях. По одной из оценок, до одной пятой части всех арестованных и около трети всех казненных за время «ежовщины» были представителями таких этнических меньшинств65. По другим оценкам, в период с 1936 по 1938 г. в центрально-азиатские республики СССР было депортировано 800 000 нерусских граждан. В то время как массовые репрессии членов партии, государственных служащих и военных закончились в 1939 г., этнополитические чистки населения приграничных областей продолжались и в дальнейшем. После вторжения Советского Союза на территорию Восточной Польши в 1939 г.
было арестовано, депортировано и/или расстреляно 400 000 этнических поляков; в их число входили 20 000 польских военнопленных, ставших в апреле – мае 1940 г. жертвами печально известного Катынского расстрела66. Оккупация прибалтийских государств Красной Армией летом 1940 г. привела к депортации нескольких сотен тысяч эстонцев, латвийцев и литовцев. После начала советско-германской войны в июне 1941 г. сталинские этнические чистки достигли невиданного уровня ожесточенности перед лицом опасности коллаборационизма. За время Великой Отечественной войны 2 миллиона представителей этнических меньшинств – волжских немцев, крымских татар, чеченцев и представителей других закавказских национальностей – были депортированы во внутренние области Советского Союза67.
Советский патриотизм
Война, которую Сталин развернул против жителей пограничных зон, была проявлением не столько индивидуальной, сколько политической паранойи – боязни угрозы, которую могло представлять собой националистическое диссидентство для выживания советского государства во время войны. Однако репрессии не были единственным его оружием против предполагаемых проявлений сепаратизма или нелояльности среди многонационального советского населения. Другой его тактикой была переориентация советского режима на патриотическую защиту России от иностранной оккупации и эксплуатации. Это не подразумевало отход от идеологии коммунизма, революционного интернационализма или задач строительства социализма, стоявших перед советским государством. Скорее это означало, что в центре внимания Сталина и всего советского правительства теперь был не только коммунизм, но и патриотизм. Некоторые историки называют эту политику «националистическим большевизмом»68, другие – «революционным патриотизмом»69. Сам Сталин называл ее просто «советским патриотизмом», и это название подразумевало двойную лояльность граждан советскому социалистическому строю и советскому государству, которое являлось представителем и защитником разнообразных национальных традиций и культур СССР. Как заявлял Сталин, СССР был «пролетарским по содержанию и национальным по форме»: это было классовое государство, которое содействовало развитию культуры и традиции не только пролетариата, но и разных национальностей. За организацию и укрепление этой двойной лояльности отвечала коммунистическая партия, возглавляемая Сталиным.
Сталин был идеальным образцом множественной самоидентификации, которой ожидали от советских граждан. По национальности он был грузином и всегда нарочито демонстрировал приверженность традициям предков, но в то же время считал русский язык, культуру и самосознание частью собственной культуры. Скромное происхождение (Сталин был сыном сапожника) позволяло Сталину идентифицировать себя с простым народом. В то же время, как и многие другие, он выиграл от большевистской революции и от социальной мобильности, которую принесли с собой социалистические преобразования в России. Сталин был государственником, выступавшим за сильное, централизованное советское государство, способное защитить все народы СССР. Одним словом, Сталин был грузином, рабочим, коммунистом и патриотом советского государства70.
Первым свидетельством этой патриотической переориентации коммунистической партии и собственных интересов Сталина стало его часто цитируемое выступление в феврале 1931 г., посвященное настоятельной необходимости индустриализации и модернизации, выступление, которое отлично иллюстрирует его способность умело увязывать классово-политические темы с патриотическими: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: “Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь…” Таков уже закон эксплуататоров – бить отсталых и слабых. Ты отстал, ты слаб – значит, ты не прав, стало быть, тебя можно бить и порабощать… Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут. Вот что диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР»71.
Сталин наряду с Лениным был архитектором советской национальной политики72. До 1917 г. он занимался теоретической разработкой так называемого национального вопроса73, а после революции занимал должность наркома по делам национальностей74. Как революционеры-интернационалисты, Ленин и Сталин верили в единство рабочего класса, преодолевающее и искореняющее границы между национальностями, и в принципе выступали против национального сепаратизма. В то же время они признавали неизбежность возникновения национальных чувств и возможность использования национальных культурных традиций в политической борьбе с царизмом и в строительстве социалистического государства. Большевистская идеология была адаптирована соответствующим образом и стала включать в себя проект развития культурного и языкового национализма среди национальностей и этнических групп СССР в сочетании с борьбой за политическое единство всех советских народов, основанное на классовом равенстве. Первая конституция СССР, принятая в 1922 г., была в большой степени централистской, но позиционировалась как федералистская и якобы основанная на добровольном единении национальных республик.
В основе большевистской национальной политики 1920-х гг. лежали две практические цели: «нативизация» (назначение членов этнических меньшинств на руководящие должности на местах) и поощрение культурного и языкового национализма среди народов СССР, в том числе среди тех, которые не обладали в досоветский период явным национальным самосознанием. Лишь одна категория населения оставалась незатронутой политикой нативизации и культурного национализма – русские. Доля русского населения была больше доли всех остальных советских народов вместе взятых. Ленин и Сталин опасались, что благодаря своему количественному превосходству и уровню культурного развития русские будут доминировать над остальными национальностями, а поощрение русского национального самосознания приведет к разжиганию шовинистических настроений. Впрочем, в 1930-е гг. отношение Сталина к русским резко изменилось. Сугубо русский патриотизм был реабилитирован, героические защитники России из дореволюционного прошлого были допущены в большевистский пантеон героев. Русских теперь представляли как центральную группу в исторически сложившемся скоплении народов, которое представляло собой советское многонациональное государство. С точки зрения культуры русский народ считали первым среди равных советских народов, основой «дружбы народов» Советского Союза. С политической точки зрения русские считались наиболее преданными делу коммунизма и советскому режиму.
До революции большевики выступали против царской политики русификации населения. К концу 1930-х гг. русскому языку вернули статус ведущего языка образования, вооруженных сил и государства; русская музыка, литература и фольклор стали основой недавно сложившихся советских культурных традиций75. Среди множества причин этого «русского поворота» в сталинской национальной политике было то, что в условиях надвигающейся войны было необходимо как-то сплотить около сотни разных народов, составлявших СССР. Обращение к патриотическим чувствам также рассматривались как полезное средство политической мобилизации народных масс на строительство социалистического государства. Сталин особенно хорошо осознавал огромную притягательность популистских исторических концепций, связывавших стремления России в прошлом с тем, за что боролось советское государство в настоящее время. Как сказал Сталин в своем тосте во время торжественного ужина на даче Ворошилова в ноябре 1937 г., русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело: сколотили огромное государство… Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое, неделимое государство, не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех великих народов, составляющих это государство76.
Слова Сталина о том, что советское государство является наследником России в деле строительства державы, которая могла бы защитить свои народы, была явно полезной в беспокойной обстановке иностранной угрозы, международного кризиса и надвигавшейся войны. В 1941 г., когда война началась, Сталину удалось мобилизовать Советский Союз, и в первую очередь его русское население, на патриотическую войну, целью которой было защитить Родину от последнего из длинной череды иностранных захватчиков. Как Сталин сказал Гарриману в сентябре 1941 г., «мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию»77. В такой нелегкой войне, как советско-германская война, способность Сталина использовать в своих целях национально-патриотические чувства и приверженность советскому строю сыграла критическую роль. В то же время предпринимались напряженные усилия по распространению идеи чисто советского патриотизма, объединяющего все нации и народы СССР. Российский национализм и советский патриотизм дополнялись представлениями об общеславянской солидарности и самосознании и попытками Сталина создать альянс славянских стран для отражения германской угрозы в будущем78.
Новое патриотическое самосознание СССР в эпоху Сталина сыграло большую роль и в послевоенных событиях. Одержав великую победу, Сталин ожидал заслуженной награды в виде расширения советского влияния. Под этим подразумевалось достижение таких традиционных целей царистской международной политики, как контроль над средиземноморскими проливами и доступ океанского флота к тепловодным портам. Однако Великобритания и США – союзники Сталина по коалиции, разгромившей Гитлера, – не оправдали его ожиданий. Они видели в экспансии СССР в области Черного моря, Средиземного моря и Тихого океана угрозу собственным стратегическим и политическим интересам. В декабре 1945 г. Сталин пожаловался Эрнесту Бевину, министру иностранных дел Великобритании, что «как он видит ситуацию, у Великобритании в ее сфере интересов есть Индия и владения в Индийском океане; у США есть Китай и Япония, а у Советского Союза нет ничего»79.
Впрочем, главной стратегической целью Сталина была экспансия СССР в Центральной и Восточной Европе, поэтому он предпочел уйти от конфронтации с западными державами в вопросах второстепенной важности. Он не поддержал коммунистическое восстание в Греции после войны, отказался от требования о контроле над средиземноморскими проливами, принял отказ Великобритании и Америки отдать ему часть североафриканских колоний побежденной Италии. Однако урон, нанесенный советской патриотической гордости и престижу его бывшими союзниками, стал одной из причин того, что во внутренней и внешней политике Сталина после войны стали прослеживаться ксенофобские тенденции.
Первым публичным проявлением этой новой особенности послевоенной политики Сталина была речь ведущего идеолога партии А.А. Жданова в августе 1946 г., в которой он критиковал советскую прессу и литераторов за раболепное отношение к западной литературе и культуре. Эта речь стала началом того, что позже стало известно как «ждановщина» – идеологической кампании против западного влияния, основанной на прославлении уникальных достоинств советской науки и культуры. Речь Жданова была в значительной мере отредактирована самим Сталиным, и сама кампания проводилась по его распоряжению80. В частном порядке Сталин нередко упрекал своих приближенных за их «либерализм» и «раболепие» в отношении Запада и призывал министра иностранных дел В.М. Молотова ничего не уступать в дипломатических отношениях с США и Великобританией81. В 1947 г. Сталин, обсуждая с Сергеем Эйзенштейном его новый фильм «Иван Грозный», сказал ему: «Царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния… Петр I – тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустив онемечивание России. Еще больше допустила его Екатерина. И дальше. Разве двор Александра I был русским двором? Разве двор Николая I был русским двором? Нет. Это были немецкие дворы»82.
Сталин был идеальным образцом множественной самоидентификации, которой ожидали от советских граждан. По национальности он был грузином и всегда нарочито демонстрировал приверженность традициям предков, но в то же время считал русский язык, культуру и самосознание частью собственной культуры. Скромное происхождение (Сталин был сыном сапожника) позволяло Сталину идентифицировать себя с простым народом. В то же время, как и многие другие, он выиграл от большевистской революции и от социальной мобильности, которую принесли с собой социалистические преобразования в России. Сталин был государственником, выступавшим за сильное, централизованное советское государство, способное защитить все народы СССР. Одним словом, Сталин был грузином, рабочим, коммунистом и патриотом советского государства70.
Первым свидетельством этой патриотической переориентации коммунистической партии и собственных интересов Сталина стало его часто цитируемое выступление в феврале 1931 г., посвященное настоятельной необходимости индустриализации и модернизации, выступление, которое отлично иллюстрирует его способность умело увязывать классово-политические темы с патриотическими: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: “Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь…” Таков уже закон эксплуататоров – бить отсталых и слабых. Ты отстал, ты слаб – значит, ты не прав, стало быть, тебя можно бить и порабощать… Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в 10 лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут. Вот что диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР»71.
Сталин наряду с Лениным был архитектором советской национальной политики72. До 1917 г. он занимался теоретической разработкой так называемого национального вопроса73, а после революции занимал должность наркома по делам национальностей74. Как революционеры-интернационалисты, Ленин и Сталин верили в единство рабочего класса, преодолевающее и искореняющее границы между национальностями, и в принципе выступали против национального сепаратизма. В то же время они признавали неизбежность возникновения национальных чувств и возможность использования национальных культурных традиций в политической борьбе с царизмом и в строительстве социалистического государства. Большевистская идеология была адаптирована соответствующим образом и стала включать в себя проект развития культурного и языкового национализма среди национальностей и этнических групп СССР в сочетании с борьбой за политическое единство всех советских народов, основанное на классовом равенстве. Первая конституция СССР, принятая в 1922 г., была в большой степени централистской, но позиционировалась как федералистская и якобы основанная на добровольном единении национальных республик.
В основе большевистской национальной политики 1920-х гг. лежали две практические цели: «нативизация» (назначение членов этнических меньшинств на руководящие должности на местах) и поощрение культурного и языкового национализма среди народов СССР, в том числе среди тех, которые не обладали в досоветский период явным национальным самосознанием. Лишь одна категория населения оставалась незатронутой политикой нативизации и культурного национализма – русские. Доля русского населения была больше доли всех остальных советских народов вместе взятых. Ленин и Сталин опасались, что благодаря своему количественному превосходству и уровню культурного развития русские будут доминировать над остальными национальностями, а поощрение русского национального самосознания приведет к разжиганию шовинистических настроений. Впрочем, в 1930-е гг. отношение Сталина к русским резко изменилось. Сугубо русский патриотизм был реабилитирован, героические защитники России из дореволюционного прошлого были допущены в большевистский пантеон героев. Русских теперь представляли как центральную группу в исторически сложившемся скоплении народов, которое представляло собой советское многонациональное государство. С точки зрения культуры русский народ считали первым среди равных советских народов, основой «дружбы народов» Советского Союза. С политической точки зрения русские считались наиболее преданными делу коммунизма и советскому режиму.
До революции большевики выступали против царской политики русификации населения. К концу 1930-х гг. русскому языку вернули статус ведущего языка образования, вооруженных сил и государства; русская музыка, литература и фольклор стали основой недавно сложившихся советских культурных традиций75. Среди множества причин этого «русского поворота» в сталинской национальной политике было то, что в условиях надвигающейся войны было необходимо как-то сплотить около сотни разных народов, составлявших СССР. Обращение к патриотическим чувствам также рассматривались как полезное средство политической мобилизации народных масс на строительство социалистического государства. Сталин особенно хорошо осознавал огромную притягательность популистских исторических концепций, связывавших стремления России в прошлом с тем, за что боролось советское государство в настоящее время. Как сказал Сталин в своем тосте во время торжественного ужина на даче Ворошилова в ноябре 1937 г., русские цари сделали много плохого. Они грабили и порабощали народ. Они вели войны и захватывали территории в интересах помещиков. Но они сделали одно хорошее дело: сколотили огромное государство… Мы получили в наследство это государство. И впервые мы, большевики, сплотили и укрепили это государство, как единое, неделимое государство, не в интересах помещиков и капиталистов, а в пользу трудящихся, всех великих народов, составляющих это государство76.
Слова Сталина о том, что советское государство является наследником России в деле строительства державы, которая могла бы защитить свои народы, была явно полезной в беспокойной обстановке иностранной угрозы, международного кризиса и надвигавшейся войны. В 1941 г., когда война началась, Сталину удалось мобилизовать Советский Союз, и в первую очередь его русское население, на патриотическую войну, целью которой было защитить Родину от последнего из длинной череды иностранных захватчиков. Как Сталин сказал Гарриману в сентябре 1941 г., «мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию; не будет он сражаться и за советскую власть… Может быть, будет сражаться за Россию»77. В такой нелегкой войне, как советско-германская война, способность Сталина использовать в своих целях национально-патриотические чувства и приверженность советскому строю сыграла критическую роль. В то же время предпринимались напряженные усилия по распространению идеи чисто советского патриотизма, объединяющего все нации и народы СССР. Российский национализм и советский патриотизм дополнялись представлениями об общеславянской солидарности и самосознании и попытками Сталина создать альянс славянских стран для отражения германской угрозы в будущем78.
Новое патриотическое самосознание СССР в эпоху Сталина сыграло большую роль и в послевоенных событиях. Одержав великую победу, Сталин ожидал заслуженной награды в виде расширения советского влияния. Под этим подразумевалось достижение таких традиционных целей царистской международной политики, как контроль над средиземноморскими проливами и доступ океанского флота к тепловодным портам. Однако Великобритания и США – союзники Сталина по коалиции, разгромившей Гитлера, – не оправдали его ожиданий. Они видели в экспансии СССР в области Черного моря, Средиземного моря и Тихого океана угрозу собственным стратегическим и политическим интересам. В декабре 1945 г. Сталин пожаловался Эрнесту Бевину, министру иностранных дел Великобритании, что «как он видит ситуацию, у Великобритании в ее сфере интересов есть Индия и владения в Индийском океане; у США есть Китай и Япония, а у Советского Союза нет ничего»79.
Впрочем, главной стратегической целью Сталина была экспансия СССР в Центральной и Восточной Европе, поэтому он предпочел уйти от конфронтации с западными державами в вопросах второстепенной важности. Он не поддержал коммунистическое восстание в Греции после войны, отказался от требования о контроле над средиземноморскими проливами, принял отказ Великобритании и Америки отдать ему часть североафриканских колоний побежденной Италии. Однако урон, нанесенный советской патриотической гордости и престижу его бывшими союзниками, стал одной из причин того, что во внутренней и внешней политике Сталина после войны стали прослеживаться ксенофобские тенденции.
Первым публичным проявлением этой новой особенности послевоенной политики Сталина была речь ведущего идеолога партии А.А. Жданова в августе 1946 г., в которой он критиковал советскую прессу и литераторов за раболепное отношение к западной литературе и культуре. Эта речь стала началом того, что позже стало известно как «ждановщина» – идеологической кампании против западного влияния, основанной на прославлении уникальных достоинств советской науки и культуры. Речь Жданова была в значительной мере отредактирована самим Сталиным, и сама кампания проводилась по его распоряжению80. В частном порядке Сталин нередко упрекал своих приближенных за их «либерализм» и «раболепие» в отношении Запада и призывал министра иностранных дел В.М. Молотова ничего не уступать в дипломатических отношениях с США и Великобританией81. В 1947 г. Сталин, обсуждая с Сергеем Эйзенштейном его новый фильм «Иван Грозный», сказал ему: «Царь Иван был великий и мудрый правитель… Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая страну от проникновения иностранного влияния… Петр I – тоже великий государь, но он слишком либерально относился к иностранцам, слишком раскрыл ворота и допустил иностранное влияние в страну, допустив онемечивание России. Еще больше допустила его Екатерина. И дальше. Разве двор Александра I был русским двором? Разве двор Николая I был русским двором? Нет. Это были немецкие дворы»82.
«Холодная война»
Возникновение и развитие «ждановщины» было тесно связано с начинающейся конфронтацией с Западом. Хотя собственно «холодная война» развернулась только в 1947 г., разлад между Сталиным и его партнерами по антигитлеровской коалиции начался сразу после окончания войны. Хотя был ряд дипломатических разногласий с Западом (по поводу Польши, оккупационного режима в Японии, контроля над атомной энергией), больше всего Сталина волновало развитие событий на идеологическом фронте. Во время войны с Советским Союзом в западной прессе появлялись показательные хвалебные отзывы о Красной Армии и сталинском руководстве. Действительно, у культа личности Сталина были приверженцы и в Великобритании, и в США, и в других странах антигитлеровского лагеря. Однако после окончания войны лидеры советской пропаганды начали жаловаться на то, что в западных СМИ разворачивается масштабная антисоветская кампания. В СССР считали, что эта кампания была связана с появлением в послевоенной политической жизни Великобритании, США и Западной Европы антикоммунистических тенденций, ставших предвестником антисоветского поворота во внешней политике стран Запада83. Одним из первых проявлений этой угрожающей тенденции была речь Уинстона Черчилля о «железном занавесе», с которой он выступил в Фултоне (штат Миссури) в марте 1946 г. Черчилль говорил о необходимости продолжать сотрудничество с Советским Союзом, однако главной темой его выступления стал призыв к началу антикоммунистической кампании. Хотя Черчилль уже не был премьер-министром Великобритании, Сталин счел необходимым написать развернутый ответ на это выступление. В его ответе, опубликованном на первой странице газеты «Правда», Черчилль изображался как закоренелый противник коммунизма и милитарист84. В целом, однако, в своих публичных выступлениях на тему отношений с Западом Сталин проявлял сдержанность и подчеркивал возможность продолжения мирного сосуществования и сотрудничества. Причина такой умеренности и сдержанности Сталина на публике была очень проста: он не хотел «холодной войны» с Западом и надеялся на продолжение переговоров с Великобританией и США по вопросу послевоенного мирного урегулирования. Как он сказал в беседе с посетившим СССР в апреле 1947 г. республиканцем Гарольдом Стассеном, экономические системы в Германии и США одинаковые, но, тем не менее, между ними возникла война. Экономические системы США и СССР различны, но они не воевали друг с другом, а сотрудничали во время войны. Если две разные системы могли сотрудничать во время войны, то почему они не могут сотрудничать в мирное время85?
Как пишет Альберт Ресис, «хотя преступления Сталина были бесчисленны, в одном преступлении его обвиняют без причины: в том, что он один несет ответственность за начало того, что стало известно под названием “холодная война”. На деле он не планировал и не хотел этой войны»86. Вместе с тем, собственные действия и амбиции Сталина все же сыграли свою роль в наступлении «холодной войны». К концу Второй мировой войны Красная Армия заняла половину Европы, и Сталин был намерен отнести к советской сфере влияния те государства, которые граничили с европейской частью России. Во многих странах Европы в это время наблюдался крен в сторону коммунистических партий, и Сталин уже предвкушал создание народной демократической Европы – Европы левых режимов, находящихся под советским и коммунистическим влиянием. Сталин не осознавал, что этот идеологический проект несовместим с продолжительным послевоенным сотрудничеством с партнерами по антигитлеровской коалиции – в том числе с перспективой справедливого раздела сфер влияния на всей Земле87. Он, конечно, задумывался о возможности военного конфликта с западными державами, но такая возможность представлялась ему очень отдаленной. «Я полностью уверен, что войны не будет, это чепуха. Они [британцы и американцы] не способны воевать с нами, – сказал Сталин коммунистическому лидеру Польши Владиславу Гомулке в ноябре 1945 г. – Другой вопрос, захотят ли они начать еще одну войну через тридцать лет или около того»88.
Кроме установления советской сферы влияния в Восточной Европе, в числе приоритетов Сталина после войны были восстановление экономики, обеспечение безопасности в послевоенных условиях (прежде всего, дальнейшее ограничение влияния Германии) и достижение взаимовыгодной долгосрочной разрядки напряженности в отношениях с Великобританией и США. «Холодная война» разрушила все его планы. Она началась из-за того, что Запад рассматривал политические и идеологические амбиции Сталина как предзнаменование неограниченной советской и коммунистической экспансии. Именно поэтому Великобритания и США противились тому, что, по их мнению, было попыткой Сталина установить гегемонию советской власти в Европе. У Сталина, в свою очередь, появились опасения, что его бывшие союзники пытаются аннулировать его военные достижения.
В то время как западные лидеры говорили о советской экспансии, Сталин жаловался на англо-американский глобализм. Он не мог понять, почему Запад воспринимает как угрозу действия СССР в Европе, если ему они представляются вполне естественными и скромными действиями оборонительного характера. Кроме того, он был ослеплен своим идеологическим убеждением, что послевоенный левый уклон в политической жизни Европы был проявлением неизбежного и необратимого исторического процесса, который должен привести к социализму. Впрочем, Сталин был в достаточной степени реалистом и прагматиком, чтобы увидеть, что в открытом политическом и идеологическом состязании с Западом он, вероятно, проигрывает. Когда антигитлеровская коалиция распалась и приблизилась «холодная война», он все больше начал склоняться к тому, чтобы отрезать СССР и находившуюся под его влиянием часть Восточной Европы от воздействия Запада. Во внутренней политике Сталин вновь решил поставить на патриотизм, на этот раз со значительно большим уклоном в ксенофобию, чем в 1930-е гг. На международной арене идеологическим знаменем Сталина стала защита национальной независимости европейских государств от британского и американского господства.
Как пишет Альберт Ресис, «хотя преступления Сталина были бесчисленны, в одном преступлении его обвиняют без причины: в том, что он один несет ответственность за начало того, что стало известно под названием “холодная война”. На деле он не планировал и не хотел этой войны»86. Вместе с тем, собственные действия и амбиции Сталина все же сыграли свою роль в наступлении «холодной войны». К концу Второй мировой войны Красная Армия заняла половину Европы, и Сталин был намерен отнести к советской сфере влияния те государства, которые граничили с европейской частью России. Во многих странах Европы в это время наблюдался крен в сторону коммунистических партий, и Сталин уже предвкушал создание народной демократической Европы – Европы левых режимов, находящихся под советским и коммунистическим влиянием. Сталин не осознавал, что этот идеологический проект несовместим с продолжительным послевоенным сотрудничеством с партнерами по антигитлеровской коалиции – в том числе с перспективой справедливого раздела сфер влияния на всей Земле87. Он, конечно, задумывался о возможности военного конфликта с западными державами, но такая возможность представлялась ему очень отдаленной. «Я полностью уверен, что войны не будет, это чепуха. Они [британцы и американцы] не способны воевать с нами, – сказал Сталин коммунистическому лидеру Польши Владиславу Гомулке в ноябре 1945 г. – Другой вопрос, захотят ли они начать еще одну войну через тридцать лет или около того»88.
Кроме установления советской сферы влияния в Восточной Европе, в числе приоритетов Сталина после войны были восстановление экономики, обеспечение безопасности в послевоенных условиях (прежде всего, дальнейшее ограничение влияния Германии) и достижение взаимовыгодной долгосрочной разрядки напряженности в отношениях с Великобританией и США. «Холодная война» разрушила все его планы. Она началась из-за того, что Запад рассматривал политические и идеологические амбиции Сталина как предзнаменование неограниченной советской и коммунистической экспансии. Именно поэтому Великобритания и США противились тому, что, по их мнению, было попыткой Сталина установить гегемонию советской власти в Европе. У Сталина, в свою очередь, появились опасения, что его бывшие союзники пытаются аннулировать его военные достижения.
В то время как западные лидеры говорили о советской экспансии, Сталин жаловался на англо-американский глобализм. Он не мог понять, почему Запад воспринимает как угрозу действия СССР в Европе, если ему они представляются вполне естественными и скромными действиями оборонительного характера. Кроме того, он был ослеплен своим идеологическим убеждением, что послевоенный левый уклон в политической жизни Европы был проявлением неизбежного и необратимого исторического процесса, который должен привести к социализму. Впрочем, Сталин был в достаточной степени реалистом и прагматиком, чтобы увидеть, что в открытом политическом и идеологическом состязании с Западом он, вероятно, проигрывает. Когда антигитлеровская коалиция распалась и приблизилась «холодная война», он все больше начал склоняться к тому, чтобы отрезать СССР и находившуюся под его влиянием часть Восточной Европы от воздействия Запада. Во внутренней политике Сталин вновь решил поставить на патриотизм, на этот раз со значительно большим уклоном в ксенофобию, чем в 1930-е гг. На международной арене идеологическим знаменем Сталина стала защита национальной независимости европейских государств от британского и американского господства.