Страница:
– Потому-то в торговый флот нанимают лишь самых умелых и опытных гребцов, – сказал он. – А на военных кораблях гребут горожане – это своего рода воинская повинность для тех, кто не хочет браться за меч.
Корабельный кок объяснил мне, почему он не печет хлеб.
– Я не держу муку на галере, – сказал он. – Муку тонкого помола невозможно уберечь в море от грязи. А еще в ней могут завестись долгоносики, или вдруг она отсыреет. Именно по этой причине римляне первыми научились изготовлять тесто, которое можно хранить довольно долго. Говорят, что сей пищевой продукт, вне всяких сомнений, volente o nolente[101] изобрел их корабельный кок, после того как мука его промокла от накатившей волны. Он замесил тесто и спас этим муку, затем тонко раскатал тесто и нарезал его тонкими полосками, чтобы они быстрей засохли. Отсюда и произошли все многочисленные по форме и размерам макаронные изделия. Сам Господь послал их нам, корабельным кокам, да и тем, кто на суше, тоже.
Капитан корабля продемонстрировал мне, что игла его буссоли всегда показывает на Полярную звезду, даже когда та невидима. Буссоль в те времена только-только начали использовать в морских путешествиях, как и астролябию, так что оба этих прибора были еще в диковинку. То же самое касалось и periplus – связки морских карт, которые продемонстрировал мне капитан. Там были нарисованы извилистые береговые линии всего Средиземноморья, от Леванта и до Геркулесовых столпов, а также обозначены все течения в морях: Адриатическом, Эгейском и так далее. Вдоль этих нарисованных чернилами береговых линий наш капитан и другие знакомые ему капитаны кораблей отметили ориентиры на суше, которые видны с моря: маяки, мысы, отдельно стоящие скалы, – в общем, все, что помогает моряку определить, где он находится. Что же касается морей, то буквально всю карту капитан исчеркал пометками об их глубинах, течениях и скрытых рифах. Он рассказал мне, что постоянно вносит поправки на основе того, что обнаружил сам или слышал от других капитанов: рельеф и глубина морского дна могут изменяться – например, при заилении, как это часто происходит у берегов Египта, или из-за активности подводных вулканов, как это случается вокруг Греции.
Когда я рассказал отцу, что видел periplus, он улыбнулся и сказал:
– Все лучше, чем ничего. Однако у нас есть кое-что поинтересней. – И он вынес из нашей каюты связку бумаг едва ли не толще periplus. – У нас есть Китаб.
Дядя с гордостью произнес:
– Если капитан обладает Китаб и если его корабль может плыть по суше, он сумеет пересечь Азию до самого восточного Китайского океана.
– Я приобрел его, несмотря на большие расходы, – сказал отец, протягивая Китаб мне. – Его скопировали для нас с оригинала, который был нарисован арабским создателем карт аль-Идриси для короля Сицилии Руггиеро.
Впоследствии я узнал, что слово «китаб» на арабском означает всего лишь «книга», все равно как у нас Библия. Однако Китаб аль-Идриси, так же как и Святая Библия, представлял собой нечто большее, чем просто книгу. На первой странице было начертано полное название, которое я смог прочесть, потому что оно было переведено на французский: «Обращение к пытливому человеку, как исследовать регионы Земли, ее провинции, острова, города, их размеры и расположение, а также советы и помощь тому, кто желает пересечь Землю». Однако все иные слова, испещрявшие страницы сей книги, были начертаны отвратительным червеподобным письмом, каким пишут язычники в арабских странах. Лишь кое-где отец или дядя четко записали на родном языке название того или иного места. Когда я переворачивал страницы, чтобы прочесть эти слова, то заметил кое-что весьма меня развеселившее.
– Да ведь тут все нарисовано вверх ногами! Взгляни, сапог Итальянского полуострова пинает Сицилию в направлении Африки.
– На Востоке всё изображают вверх ногами и задом наперед, – пояснил дядя. – На всех арабских картах юг сверху. Китайцы называют буссоль иглой, указывающей на юг. Ты еще познакомишься с подобными обычаями.
– Однако, если не считать этой особенности, – сказал отец, – аль-Идриси был удивительно точным, нанося земли Леванта и те, что лежат за ними, до самой Средней Азии. Надо полагать, он когда-то и сам там побывал.
Китаб состоял из семидесяти трех отдельных листов, сшитых задом наперед. Они представляли собой карты сухопутных земель, если ехать с запада на восток и с севера на юг. При этом все карты были поделены параллелями в соответствии с климатическими зонами. Соленые морские воды были раскрашены в голубой цвет с прерывистыми белыми линиями, изображающими волны; внутренние озера были зеленого цвета с белыми волнами; реки представляли собой изогнутые ленты зеленого цвета. Суша была окрашена в грязно-желтый цвет, с точками из золотой фольги, обозначавшими города, большие и маленькие. Там, где суша вздымалась в виде холмов и гор, очертания рисунков напоминали гусениц, окрашенных в пурпурный, розовый и оранжевый цвета.
Я спросил:
– А что, возвышенности на Востоке и правда так ярко раскрашены? Пурпурные вершины гор и…
Словно в ответ на мой вопрос, наблюдатель на самой высокой мачте вдруг закричал:
– Terra la! Terra la! Земля!
– Ты скоро и сам все узнаешь, Марко, – сказал отец. – Берег уже виден. Так узри же Святую землю.
Глава 2
Глава 3
Корабельный кок объяснил мне, почему он не печет хлеб.
– Я не держу муку на галере, – сказал он. – Муку тонкого помола невозможно уберечь в море от грязи. А еще в ней могут завестись долгоносики, или вдруг она отсыреет. Именно по этой причине римляне первыми научились изготовлять тесто, которое можно хранить довольно долго. Говорят, что сей пищевой продукт, вне всяких сомнений, volente o nolente[101] изобрел их корабельный кок, после того как мука его промокла от накатившей волны. Он замесил тесто и спас этим муку, затем тонко раскатал тесто и нарезал его тонкими полосками, чтобы они быстрей засохли. Отсюда и произошли все многочисленные по форме и размерам макаронные изделия. Сам Господь послал их нам, корабельным кокам, да и тем, кто на суше, тоже.
Капитан корабля продемонстрировал мне, что игла его буссоли всегда показывает на Полярную звезду, даже когда та невидима. Буссоль в те времена только-только начали использовать в морских путешествиях, как и астролябию, так что оба этих прибора были еще в диковинку. То же самое касалось и periplus – связки морских карт, которые продемонстрировал мне капитан. Там были нарисованы извилистые береговые линии всего Средиземноморья, от Леванта и до Геркулесовых столпов, а также обозначены все течения в морях: Адриатическом, Эгейском и так далее. Вдоль этих нарисованных чернилами береговых линий наш капитан и другие знакомые ему капитаны кораблей отметили ориентиры на суше, которые видны с моря: маяки, мысы, отдельно стоящие скалы, – в общем, все, что помогает моряку определить, где он находится. Что же касается морей, то буквально всю карту капитан исчеркал пометками об их глубинах, течениях и скрытых рифах. Он рассказал мне, что постоянно вносит поправки на основе того, что обнаружил сам или слышал от других капитанов: рельеф и глубина морского дна могут изменяться – например, при заилении, как это часто происходит у берегов Египта, или из-за активности подводных вулканов, как это случается вокруг Греции.
Когда я рассказал отцу, что видел periplus, он улыбнулся и сказал:
– Все лучше, чем ничего. Однако у нас есть кое-что поинтересней. – И он вынес из нашей каюты связку бумаг едва ли не толще periplus. – У нас есть Китаб.
Дядя с гордостью произнес:
– Если капитан обладает Китаб и если его корабль может плыть по суше, он сумеет пересечь Азию до самого восточного Китайского океана.
– Я приобрел его, несмотря на большие расходы, – сказал отец, протягивая Китаб мне. – Его скопировали для нас с оригинала, который был нарисован арабским создателем карт аль-Идриси для короля Сицилии Руггиеро.
Впоследствии я узнал, что слово «китаб» на арабском означает всего лишь «книга», все равно как у нас Библия. Однако Китаб аль-Идриси, так же как и Святая Библия, представлял собой нечто большее, чем просто книгу. На первой странице было начертано полное название, которое я смог прочесть, потому что оно было переведено на французский: «Обращение к пытливому человеку, как исследовать регионы Земли, ее провинции, острова, города, их размеры и расположение, а также советы и помощь тому, кто желает пересечь Землю». Однако все иные слова, испещрявшие страницы сей книги, были начертаны отвратительным червеподобным письмом, каким пишут язычники в арабских странах. Лишь кое-где отец или дядя четко записали на родном языке название того или иного места. Когда я переворачивал страницы, чтобы прочесть эти слова, то заметил кое-что весьма меня развеселившее.
– Да ведь тут все нарисовано вверх ногами! Взгляни, сапог Итальянского полуострова пинает Сицилию в направлении Африки.
– На Востоке всё изображают вверх ногами и задом наперед, – пояснил дядя. – На всех арабских картах юг сверху. Китайцы называют буссоль иглой, указывающей на юг. Ты еще познакомишься с подобными обычаями.
– Однако, если не считать этой особенности, – сказал отец, – аль-Идриси был удивительно точным, нанося земли Леванта и те, что лежат за ними, до самой Средней Азии. Надо полагать, он когда-то и сам там побывал.
Китаб состоял из семидесяти трех отдельных листов, сшитых задом наперед. Они представляли собой карты сухопутных земель, если ехать с запада на восток и с севера на юг. При этом все карты были поделены параллелями в соответствии с климатическими зонами. Соленые морские воды были раскрашены в голубой цвет с прерывистыми белыми линиями, изображающими волны; внутренние озера были зеленого цвета с белыми волнами; реки представляли собой изогнутые ленты зеленого цвета. Суша была окрашена в грязно-желтый цвет, с точками из золотой фольги, обозначавшими города, большие и маленькие. Там, где суша вздымалась в виде холмов и гор, очертания рисунков напоминали гусениц, окрашенных в пурпурный, розовый и оранжевый цвета.
Я спросил:
– А что, возвышенности на Востоке и правда так ярко раскрашены? Пурпурные вершины гор и…
Словно в ответ на мой вопрос, наблюдатель на самой высокой мачте вдруг закричал:
– Terra la! Terra la! Земля!
– Ты скоро и сам все узнаешь, Марко, – сказал отец. – Берег уже виден. Так узри же Святую землю.
Глава 2
Разумеется, я вскоре обнаружил, что раскраска карт аль-Идриси указывала лишь на высоту суши. Пурпурным цветом были изображены самые высокие горы, розовым – средние высоты, а оранжевым – самые низкие холмы; желтый же цвет обозначал равнины. Окрестности Акры не произвели на меня особого впечатления. Эта часть Святой земли была какой-то бесцветной, с низкими песчаными дюнами и унылыми равнинами. Все побережье оказалось серо-желтого грязного цвета, без малейшего намека на растущую зелень, а сам город выглядел грязным и серо-коричневым.
Гребцы провели «Анафесто» мимо маяка в небольшой порт. В омывающих его волнах было полно мусора и отбросов, там плавали жир и слизь, смердящая дохлая рыба и рыбьи потроха. За доками располагались постройки, которые, как оказалось, были сделаны из высохшей грязи, – это всё были гостиницы и постоялые дворы. Капитан рассказывал нам, что в Акре совсем нет того, что в Венеции называется частным жильем, – там и сям возвышались каменные здания церквей и монастырей, больницы и замка. Дальше за замком тянулась полукругом высокая каменная стена, увенчанная дюжиной башен; она шла от порта и до береговой части города. Мне эта стена напомнила челюсть мертвого человека с редкими зубами. По другую сторону от нее, сказал капитан, находился походный лагерь рыцарей-крестоносцев, а за ним – вторая, еще более крепкая стена, которая отгораживала земли Акры от земель, подвластных сарацинам.
– Это последняя христианская твердыня на Святой земле, – печально заметил наш корабельный священник. – И она тоже падет, как только неверные решат взять ее. Увы, Восьмой крестовый поход оказался настолько неудачным, что христиане Европы растеряли весь свой пыл. И теперь сюда прибывает все меньше и меньше рыцарей. Вы заметили, у нас на судне вообще не было ни одного. У крестоносцев Акры сил хватает лишь на случайные стычки с сарацинами.
– Хм! – произнес капитан. – Теперь рыцари уже не те, что прежде. Сколько развелось всяких разных орденов – и тамплиеры, и госпитальеры, и бог знает кто еще. Им больше нравится сражаться между собой… я уж молчу, сколько здесь скандалов из-за кармелит и кларисс.
Капеллан поморщился (я тогда не понял причины его раздражения) и произнес:
– Сир, имейте уважение к моему сану.
Капитан пожал плечами.
– Извините, если огорчил вас, падре, но ведь это правда. – Он повернулся и заговорил с моим отцом: – В смятении не только войско, но и горожане – та их часть, что поставляет оружие и припасы и прислуживает рыцарям. Арабы в Акре слишком продажны, они без колебаний пойдут на сделку с христианами, если та сулит им выгоду. Вот с местными иудеями они не ладят. Что же касается европейцев, то здесь немало пизанцев, генуэзцев и ваших друзей венецианцев – и все они постоянно соперничают между собой и затевают свары. Если хотите мирно заниматься здесь своими делами, то вот вам мой совет: сразу, как только мы пристанем к берегу, отправляйтесь в венецианский квартал и не дайте там вовлечь себя в местные разногласия.
Итак, мы втроем забрали свои пожитки из каюты и приготовились сойти на берег. Пристань была полна грязных оборванцев, которые теснились у сходней корабля, махали руками и оттесняли друг друга, предлагая свои услуги на торговом французском и на других языках:
– Отнесу ваши вещи, монсеньор! Господин купец! Мессир! Mirza! Sheikh khaja!..
– Провожу к auberge! Гостиница! Locanda! Караван-сарай! Хана!.. – Обеспечу вас лошадьми! Ослами! Верблюдами! Носильщиками!.. – Проводник! Проводник, говорящий на sabir! Проводник, говорящий на фарси!..
– Женщина! Красивая толстая женщина! Монашка! Моя сестра! Мой маленький брат!..
Дядя потребовал только носильщиков: он отобрал четверых или пятерых невероятно чумазых мужчин. Остальные разошлись, потрясая кулаками и выкрикивая проклятия:
– Аллах да не взглянет на тебя!
– Подавиться тебе мясом свиньи!
– …Съешь zab своего любовника!
– …Задница твоей матери!
Моряки выгрузили наши вещи с корабля, и новые носильщики забросили узлы – кто на спину, кто на плечи, а некоторые пристроили их на головы. Дядюшка Маттео приказал носильщикам, сначала на французском, затем на фарси, отвести нас в ту часть города, где жили венецианцы, – в лучшую тамошнюю гостиницу, и все мы отправились прочь с пристани.
Акра (или Акко, как ее называли местные жители) произвела на меня не слишком большое впечатление. Город был не чище, чем порт, он состоял преимущественно из убогих домишек, а его самые широкие улицы были такими же, как самые узкие улочки Венеции. Даже на площадях город провонял мочой. А уж там, где стены стояли вплотную, вонь была просто невыносимая: улочки представляли собой выгребные ямы с помоями и нечистотами, и голодные собаки средь бела дня сражались там за отбросы с отвратительными крысами.
Однако шум в Акре был еще хуже, чем зловоние. На каждой улочке, достаточно широкой для того, чтобы там можно было расстелить коврик, виднелись торговцы. Они сидели плечом к плечу на корточках перед маленькими кучками дрянных товаров – шарфов и лент, сморщенных апельсинов, перезрелых фиг, одежды пилигримов и пальмовых листьев, – и каждый пытался перекричать остальных. Нищие, слепые, безногие и прокаженные завывали, пускали слезу и хватались за полы нашей одежды, когда мы проходили мимо. Ослы, лошади и шелудивые верблюды – там я впервые увидел верблюдов – оттесняли нас с дороги, протискиваясь между отбросами по узким улочкам. Все эти животные выглядели изнуренными и жалкими под тяжестью грузов. Ими управляли погонщики, которые били несчастных палками и орали во все горло. Повсюду встречались группы мужчин всех национальностей – они стояли рядом и разговаривали в полный голос. Очень возможно, что некоторые из них лишь мирно беседовали о своих делах, торговле или о войне, а может, и о погоде, но их разговоры были такими громкими и эмоциональными, что больше напоминали яростные ссоры.
Когда мы оказались на улице достаточно широкой, чтобы идти рядом, я обратился к отцу:
– Ты сказал, что в это путешествие взял товар. Но я не видел ничего, что бы грузили на борт «Анафесто» в Венеции, и не видел, чтобы здесь судно разгружали. Товары все еще на борту корабля?
Отец покачал головой.
– Притащить сюда много груза – значит ввести в искушение бесчисленных разбойников и воров, которые помешают нам достичь цели путешествия. – Он прикинул в руке вес небольшого пакета, который нес сам, отказавшись отдать его кому-либо из носильщиков. – Вместо этого мы привезли сюда кое-что легкое и не привлекающее внимания, но имеющее огромную ценность для торговцев.
– Шафран! – воскликнул я.
– Именно. Частично – спрессованный в брикеты, а частично – в виде сена. И еще у нас имеется хороший запас стеблей.
Я рассмеялся.
– Ты, надеюсь, не собираешься выращивать здесь шафран и целый год ждать урожая?
– Вообще-то нет, но смотря как сложатся обстоятельства. Нужно быть готовым ко всяким случайностям, мой мальчик. На Бога надейся, а сам не плошай! Другие путешественники делают ведь «переходы в три боба».
– Что?
Дядюшка пояснил:
– Именно таким образом, не проявляя спешки, прославленный и вселяющий страх Чингисхан, дед нашего Хубилая, покорил множество земель. Его воины со своими семьями вынуждены были пересечь огромные просторы Азии, а их было слишком много, чтобы жить за счет мародерства или собирательства. Нет, они захватили с собой семена для посадки и животных, пригодных для разведения. И вот они так двигались себе вперед, а когда запасы еды подходили к концу, то вместо того, чтобы дожидаться обоза с припасами, просто делали остановку и разбивали лагерь. Монголы сажали зерновые и бобовые культуры, случали лошадей и скот, а потом спокойно ждали урожая и приплода. После этого, вновь сытые и с запасами провизии, они продолжали свой поход до следующей стоянки.
Я возразил:
– А я слышал, что они съедают каждого десятого из своих людей. – Чепуха! – ответил дядюшка. – Какой военачальник станет приговаривать к смерти десятую часть собственного войска? Будучи человеком разумным, он скорее может приказать им съесть мечи и копья. Их оружие почти такое же съедобное. Сомневаюсь, что даже зубы монгола способны прожевать другого монгола-воина. Нет, они просто останавливаются, делают посадки и ждут урожая, а затем отправляются дальше, и все повторяется сначала.
Отец сказал:
– Они называют это «переходы в три боба», что, кстати, вдохновило монголов на один из боевых кличей. Когда бы монголы ни прокладывали себе путь во вражеском городе, Чингисхан обязательно кричал: «Сено кончилось! Задайте коням корма!» Это было сигналом для его орды: мол, можно начинать погромы и опустошение города, творить насилия и жестокие убийства. Таким образом они разорили Ташкент и Бухару, Киев и многие другие великие города. Говорят, что, когда монголы вторглись в Индию и захватили Герат[102], то они убили всех жителей этого города до последнего человека, а их было числом около двух миллионов. Это в десять раз больше, чем в Венеции! Разумеется, индийцев на свете столько, что для них такая потеря едва ли имела значение.
– С «переходом в три боба» монголы придумали довольно разумно, – признал я, – но лично мне такой способ путешествия кажется невыносимо медленным.
– Тот, кто имеет терпение, выигрывает, – сказал отец. – Эти неторопливые переходы привели монголов к границам Польши и Румынии.
– А также и сюда, – добавил дядюшка.
В этот момент мы как раз проходили мимо двух смуглых мужчин, в одежде, как оказалось, сделанной из кожи; она была слишком тяжелой и жаркой для этого климата. Дядюшка Маттео обратился к ним:
– Sain bina!
Оба выглядели слегка оторопевшими, но один поздоровался: – Mendy, sain bina!
– Что это за язык? – спросил я.
– Монгольский, – ответил дядюшка. – Те двое – монголы.
Я изумленно уставился на него, а затем повернулся и стал разглядывать мужчин. Они уже отошли на некоторое расстояние и настороженно обернулись. Улицы Акры кишели людьми с экзотическими чертами лица, разным цветом кожи и в различных нарядах, но я пока не мог отличить одних чужеземцев от других. Неужели это и есть монголы? Орда, орко, пугало – весь ужас моего детства? Проклятие христианства и угроза западной цивилизации? На мой взгляд, они вполне могли бы быть купцами в Венеции, приветствующими нас во время вечерней прогулки по Рива-Ка-де-Дио. Разумеется, у этих людей имелось одно существенное отличие: их глаза на загорелых лицах были подобны щелям…
– Так, значит, это и есть монголы? – произнес я, думая о долгих милях пути и о миллионах трупов, которые они, должно быть, оставили за собой, пока дошли до Святой земли. – Но что они здесь делают?
– Понятия не имею, – сказал отец. – Полагаю, мы все узнаем в свое время.
– Здесь, в Акре, – заметил дядюшка, – как и в Константинополе, кажется, можно встретить представителей всех национальностей, живущих на земле. Вон тот чернокожий человек – нубиец или эфиоп. А та женщина, вне всяких сомнений, армянка: каждая из ее грудей величиной с ее голову. Мужчина с ней, я бы сказал, перс. А вот евреи или арабы, я никогда не мог их различить, только по одежде. У этого белый тюрбан на голове. Исламская вера запрещает носить его евреям и христианам, так что он, похоже, мусульманин…
Тут размышления дядюшки были прерваны, потому что нас чуть не сбил боевой конь, который скакал легким галопом по запутанным улочкам. По восьмиконечному кресту на плаще всадника можно было определить, что он принадлежит к ордену госпитальеров-иоаннитов в Иерусалиме. Он проехал мимо, побрякивая кольчугой и поскрипывая кожей, не извинившись за свою грубость и даже не поклонившись нам, своим братьям во Христе.
Мы пришли в квартал, где жили венецианцы, и носильщик отвел нас в одну из гостиниц. Хозяин встретил нас у входа, они с моим отцом обменялись низкими поклонами и цветистыми приветствиями. Хотя хозяин гостиницы и оказался арабом, он говорил на венецианском наречии.
– Мир вам, господа.
– И вам мир, – сказал отец.
– Да наделит вас силой Аллах.
– Да станем мы все сильными.
– Да будет благословен день, который привел вас к дверям моего
дома, господа. Аллах разрешает нам сделать правильный выбор. В моей хане чистая постель, здесь есть хаммам, где вы можете освежиться, и лучшая еда в Акко. Прямо сейчас уже начиняют фисташками барашка для вечерней трапезы. Великая честь для меня услужить вам, господа. Мое жалкое имя Исхак, зовите меня, не выказывая большого презрения.
Мы представились в ответ, и после этого каждого из нас и хозяин, и слуги называли не иначе, как шейх Фоло, так как в арабском языке отсутствует звук «п» и арабам тяжело выговаривать его, беседуя с чужеземцами. Как только мы, Фоло, внесли в гостиницу все свои пожитки и расположились в нашей комнате, я спросил отца и дядюшку:
– Почему сарацины оказывают нам такое гостеприимство, когда мы являемся их врагами?
В ответ дядя сказал:
– Не все арабы вовлечены в «джихад» – так приверженцы ислама называют священную войну против христианства. Те арабы, что живут здесь, в Акре, получают от нас слишком большую прибыль, чтобы принять сторону своих братьев-мусульман.
– Есть арабы хорошие и арабы плохие, – пояснил отец. – Вот, например, мамелюки из Египта изгоняют всех христиан из Святой земли, вообще из всего Восточного Средиземноморья.
Распаковав часть вещей, необходимых нам в Акре, мы отправились в гостиничный хаммам. Думаю, что хаммам является одним из самых великих изобретений арабов, подобно арифметике и системе арабских чисел. По существу, хаммам – это всего лишь комната, наполненная паром, который образуется, когда воду льют на раскаленные камни. Однако когда мы удобно устроились на скамьях в этой комнате и через не которое время начали обильно потеть, вдруг вошло полдюжины слуг-мужчин. Поприветствовав нас: «Здоровья и наслаждения вам, господа!», они затем уложили нас на скамьи ничком. После чего по двое, надев грубые перчатки из конопли, принялись тереть каждого из нас во всех местах и делали это проворно и долго. Пока они терли, соль и грязь, скопившиеся за время нашего путешествия, соскабливались с кожи в виде длинных серых катышков. Мы сами, возможно, и полагали, что уже достаточно чистые, однако мойщики все продолжали тереть, и еще больше грязи, похожей на тонких серых червячков, стало выходить из пор в коже.
Когда же серая грязь перестала выделяться, а мы были распарены и растерты до красноты, банщики предложили нам удалить волосы с тела. Отец отклонил это предложение, я тоже. В тот день я уже побрил свою скудную растительность во время утреннего туалета, и мне хотелось сохранить оставшиеся волосы. Дядюшка Маттео после минутного раздумья велел слугам удалить обрамление своего «артишока», но не портить при этом бороду или волосы на груди. Таким образом, двое мужчин, самых молодых и симпатичных, поторопились приступить к делу. Они нанесли коричневато-серую мазь на дядюшкину промежность, и густые волосы, росшие там, стали исчезать подобно дыму. Почти тотчас же он стал таким же гладким в этом месте, как Дорис Тагиабу.
– Да это просто волшебная мазь! – сказал дядюшка с восхищением.
– Истинно так, шейх Фоло, – ответил один из молодых людей, улыбаясь с вожделением. – Из-за того, что волосы удалили, ваш zab стал лучше виден, он такой значительный и выступает, словно боевое копье. Воистину светоч, который приведет к вам вашу возлюбленную сегодня ночью. Какая жалость, что шейх не обрезан, тогда бы яркая слива его zab привлекала бы и восхищала и…
– Достаточно! Лучше скажи мне, могу ли я приобрести эту мазь? – Конечно. Вам нужно лишь приказать мне, шейх, и я помчусь к аптекарю за кувшином свежего мамума. Или за несколькими кувшинами.
Отец сказал:
– Ты смотришь на это как на источник прибыли, Маттео? Но в Венеции для этого слишком ограниченный рынок. Венецианцы трясутся над последним бутоном на персиковом дереве.
– Но мы отправляемся на восток, Нико. Запомни: там представители обоих полов считают волосы на теле физическим недостатком. И если этот мамум не очень дорого стоит здесь, мы сможем получить хорошую прибыль там. – Он обратился к своему банщику: – Перестань ласкать меня, мальчик, и продолжи мытье.
Итак, слуги вымыли нас с ног до головы, используя для этого особый пенистый сорт мыла, ополоснули нам волосы и бороды душистой розовой водой и вытерли нас пушистыми полотенцами, пахнущими мускусом. А когда нас снова одели, то дали нам прохладные напитки из подслащенного лимонного шербета, чтобы утолить жажду, которая всегда бывает после бани. Я покинул хаммам, чувствуя себя таким чистым, как никогда раньше; я был благодарен арабам за это их изобретение. Впоследствии я стал часто ходить в хаммамы, и при этом меня несказанно удивляло, что бо́льшая часть арабов добровольно предпочитали грязь и вонь той чистоте, которой легко можно было достичь.
Хозяин Исхак сказал правду: еда в хане и в самом деле была хорошая. Однако заплатили ему столько, что он вполне мог бы кормить нас амброзией и нектаром и все равно бы не остался в убытке. Основным блюдом вечерней трапезы был барашек, нафаршированный фисташками; в качестве гарнира подали рис и блюдо из огурцов, мелко нарезанных и приправленных соком лимона, а после этого еще и сладости из засахаренных гранатов, смешанных с очищенным миндалем, источающие изысканный аромат. Все было просто восхитительно, но особенно мне понравился в тот вечер напиток. Исхак объяснил мне, что это виноград, залитый горячей водой. Напиток этот носит название gahwah (арабское вино), хотя, собственно говоря, вином он не является, так как ислам запрещает арабам употреблять алкоголь. Gahwah похож на вино лишь своим цветом, таким же глубоким гранатовым оттенком, как ви на у нас в Пьемонте, однако у него отсутствуют букет и легкое фиалковое послевкусие. Независимо от того, сладкий он или кисловатый, напиток сей никогда не опьяняет подобно вину, да и голова от него наутро не болит. Но gahwah веселит сердце и оживляет чувства, и, как сказал Исхак, несколько стаканов этого напитка дают возможность путешественнику идти, а воину сражаться без устали несколько часов подряд.
Скатерть расстелили прямо на полу, а мы уселись вокруг. Столовые приборы отсутствовали. Именно поэтому, когда мы хотели что-либо отрезать, то пользовались вместо столовых ножей своими кинжалами, которые носили за поясом. На острия кинжалов мы также накалывали кусочки мяса, хотя дома вместо этого всегда использовали маленькие металлические шампуры или ложки. Ну а начинку барашка, рис и сладости нам приходилось брать руками.
– Орудуй только большим, указательным и средним пальцами правой руки, – тихим голосом предостерегал меня отец. – Пальцы левой руки арабы считают непристойными, потому и используют их для того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Кроме того, сидеть надо только на левом бедре, брать тремя пальцами небольшие порции еды, хорошенько пережевывать пищу и не смотреть на своих приятелей во время трапезы, в противном случае ты поставишь их в неловкое положение, что заставит остальных потерять аппетит.
Как я постепенно узнал, то, как арабы пользуются своими руками, – это целая наука. Если во время разговора араб поглаживает бороду, самую драгоценную свою собственность, а затем клянется ею, то его слова правдивы. Если он касается указательным пальцем глаза, это знак того, что он согласен со словами собеседника или признает его власть. Если кладет руку на голову, то клянется, что головой ответит за неповиновение. Однако если араб проделывает все эти жесты левой рукой, он просто смеется над вами, а уж если он коснется ею собеседника – то это самое ужасное оскорбление.
Гребцы провели «Анафесто» мимо маяка в небольшой порт. В омывающих его волнах было полно мусора и отбросов, там плавали жир и слизь, смердящая дохлая рыба и рыбьи потроха. За доками располагались постройки, которые, как оказалось, были сделаны из высохшей грязи, – это всё были гостиницы и постоялые дворы. Капитан рассказывал нам, что в Акре совсем нет того, что в Венеции называется частным жильем, – там и сям возвышались каменные здания церквей и монастырей, больницы и замка. Дальше за замком тянулась полукругом высокая каменная стена, увенчанная дюжиной башен; она шла от порта и до береговой части города. Мне эта стена напомнила челюсть мертвого человека с редкими зубами. По другую сторону от нее, сказал капитан, находился походный лагерь рыцарей-крестоносцев, а за ним – вторая, еще более крепкая стена, которая отгораживала земли Акры от земель, подвластных сарацинам.
– Это последняя христианская твердыня на Святой земле, – печально заметил наш корабельный священник. – И она тоже падет, как только неверные решат взять ее. Увы, Восьмой крестовый поход оказался настолько неудачным, что христиане Европы растеряли весь свой пыл. И теперь сюда прибывает все меньше и меньше рыцарей. Вы заметили, у нас на судне вообще не было ни одного. У крестоносцев Акры сил хватает лишь на случайные стычки с сарацинами.
– Хм! – произнес капитан. – Теперь рыцари уже не те, что прежде. Сколько развелось всяких разных орденов – и тамплиеры, и госпитальеры, и бог знает кто еще. Им больше нравится сражаться между собой… я уж молчу, сколько здесь скандалов из-за кармелит и кларисс.
Капеллан поморщился (я тогда не понял причины его раздражения) и произнес:
– Сир, имейте уважение к моему сану.
Капитан пожал плечами.
– Извините, если огорчил вас, падре, но ведь это правда. – Он повернулся и заговорил с моим отцом: – В смятении не только войско, но и горожане – та их часть, что поставляет оружие и припасы и прислуживает рыцарям. Арабы в Акре слишком продажны, они без колебаний пойдут на сделку с христианами, если та сулит им выгоду. Вот с местными иудеями они не ладят. Что же касается европейцев, то здесь немало пизанцев, генуэзцев и ваших друзей венецианцев – и все они постоянно соперничают между собой и затевают свары. Если хотите мирно заниматься здесь своими делами, то вот вам мой совет: сразу, как только мы пристанем к берегу, отправляйтесь в венецианский квартал и не дайте там вовлечь себя в местные разногласия.
Итак, мы втроем забрали свои пожитки из каюты и приготовились сойти на берег. Пристань была полна грязных оборванцев, которые теснились у сходней корабля, махали руками и оттесняли друг друга, предлагая свои услуги на торговом французском и на других языках:
– Отнесу ваши вещи, монсеньор! Господин купец! Мессир! Mirza! Sheikh khaja!..
– Провожу к auberge! Гостиница! Locanda! Караван-сарай! Хана!.. – Обеспечу вас лошадьми! Ослами! Верблюдами! Носильщиками!.. – Проводник! Проводник, говорящий на sabir! Проводник, говорящий на фарси!..
– Женщина! Красивая толстая женщина! Монашка! Моя сестра! Мой маленький брат!..
Дядя потребовал только носильщиков: он отобрал четверых или пятерых невероятно чумазых мужчин. Остальные разошлись, потрясая кулаками и выкрикивая проклятия:
– Аллах да не взглянет на тебя!
– Подавиться тебе мясом свиньи!
– …Съешь zab своего любовника!
– …Задница твоей матери!
Моряки выгрузили наши вещи с корабля, и новые носильщики забросили узлы – кто на спину, кто на плечи, а некоторые пристроили их на головы. Дядюшка Маттео приказал носильщикам, сначала на французском, затем на фарси, отвести нас в ту часть города, где жили венецианцы, – в лучшую тамошнюю гостиницу, и все мы отправились прочь с пристани.
Акра (или Акко, как ее называли местные жители) произвела на меня не слишком большое впечатление. Город был не чище, чем порт, он состоял преимущественно из убогих домишек, а его самые широкие улицы были такими же, как самые узкие улочки Венеции. Даже на площадях город провонял мочой. А уж там, где стены стояли вплотную, вонь была просто невыносимая: улочки представляли собой выгребные ямы с помоями и нечистотами, и голодные собаки средь бела дня сражались там за отбросы с отвратительными крысами.
Однако шум в Акре был еще хуже, чем зловоние. На каждой улочке, достаточно широкой для того, чтобы там можно было расстелить коврик, виднелись торговцы. Они сидели плечом к плечу на корточках перед маленькими кучками дрянных товаров – шарфов и лент, сморщенных апельсинов, перезрелых фиг, одежды пилигримов и пальмовых листьев, – и каждый пытался перекричать остальных. Нищие, слепые, безногие и прокаженные завывали, пускали слезу и хватались за полы нашей одежды, когда мы проходили мимо. Ослы, лошади и шелудивые верблюды – там я впервые увидел верблюдов – оттесняли нас с дороги, протискиваясь между отбросами по узким улочкам. Все эти животные выглядели изнуренными и жалкими под тяжестью грузов. Ими управляли погонщики, которые били несчастных палками и орали во все горло. Повсюду встречались группы мужчин всех национальностей – они стояли рядом и разговаривали в полный голос. Очень возможно, что некоторые из них лишь мирно беседовали о своих делах, торговле или о войне, а может, и о погоде, но их разговоры были такими громкими и эмоциональными, что больше напоминали яростные ссоры.
Когда мы оказались на улице достаточно широкой, чтобы идти рядом, я обратился к отцу:
– Ты сказал, что в это путешествие взял товар. Но я не видел ничего, что бы грузили на борт «Анафесто» в Венеции, и не видел, чтобы здесь судно разгружали. Товары все еще на борту корабля?
Отец покачал головой.
– Притащить сюда много груза – значит ввести в искушение бесчисленных разбойников и воров, которые помешают нам достичь цели путешествия. – Он прикинул в руке вес небольшого пакета, который нес сам, отказавшись отдать его кому-либо из носильщиков. – Вместо этого мы привезли сюда кое-что легкое и не привлекающее внимания, но имеющее огромную ценность для торговцев.
– Шафран! – воскликнул я.
– Именно. Частично – спрессованный в брикеты, а частично – в виде сена. И еще у нас имеется хороший запас стеблей.
Я рассмеялся.
– Ты, надеюсь, не собираешься выращивать здесь шафран и целый год ждать урожая?
– Вообще-то нет, но смотря как сложатся обстоятельства. Нужно быть готовым ко всяким случайностям, мой мальчик. На Бога надейся, а сам не плошай! Другие путешественники делают ведь «переходы в три боба».
– Что?
Дядюшка пояснил:
– Именно таким образом, не проявляя спешки, прославленный и вселяющий страх Чингисхан, дед нашего Хубилая, покорил множество земель. Его воины со своими семьями вынуждены были пересечь огромные просторы Азии, а их было слишком много, чтобы жить за счет мародерства или собирательства. Нет, они захватили с собой семена для посадки и животных, пригодных для разведения. И вот они так двигались себе вперед, а когда запасы еды подходили к концу, то вместо того, чтобы дожидаться обоза с припасами, просто делали остановку и разбивали лагерь. Монголы сажали зерновые и бобовые культуры, случали лошадей и скот, а потом спокойно ждали урожая и приплода. После этого, вновь сытые и с запасами провизии, они продолжали свой поход до следующей стоянки.
Я возразил:
– А я слышал, что они съедают каждого десятого из своих людей. – Чепуха! – ответил дядюшка. – Какой военачальник станет приговаривать к смерти десятую часть собственного войска? Будучи человеком разумным, он скорее может приказать им съесть мечи и копья. Их оружие почти такое же съедобное. Сомневаюсь, что даже зубы монгола способны прожевать другого монгола-воина. Нет, они просто останавливаются, делают посадки и ждут урожая, а затем отправляются дальше, и все повторяется сначала.
Отец сказал:
– Они называют это «переходы в три боба», что, кстати, вдохновило монголов на один из боевых кличей. Когда бы монголы ни прокладывали себе путь во вражеском городе, Чингисхан обязательно кричал: «Сено кончилось! Задайте коням корма!» Это было сигналом для его орды: мол, можно начинать погромы и опустошение города, творить насилия и жестокие убийства. Таким образом они разорили Ташкент и Бухару, Киев и многие другие великие города. Говорят, что, когда монголы вторглись в Индию и захватили Герат[102], то они убили всех жителей этого города до последнего человека, а их было числом около двух миллионов. Это в десять раз больше, чем в Венеции! Разумеется, индийцев на свете столько, что для них такая потеря едва ли имела значение.
– С «переходом в три боба» монголы придумали довольно разумно, – признал я, – но лично мне такой способ путешествия кажется невыносимо медленным.
– Тот, кто имеет терпение, выигрывает, – сказал отец. – Эти неторопливые переходы привели монголов к границам Польши и Румынии.
– А также и сюда, – добавил дядюшка.
В этот момент мы как раз проходили мимо двух смуглых мужчин, в одежде, как оказалось, сделанной из кожи; она была слишком тяжелой и жаркой для этого климата. Дядюшка Маттео обратился к ним:
– Sain bina!
Оба выглядели слегка оторопевшими, но один поздоровался: – Mendy, sain bina!
– Что это за язык? – спросил я.
– Монгольский, – ответил дядюшка. – Те двое – монголы.
Я изумленно уставился на него, а затем повернулся и стал разглядывать мужчин. Они уже отошли на некоторое расстояние и настороженно обернулись. Улицы Акры кишели людьми с экзотическими чертами лица, разным цветом кожи и в различных нарядах, но я пока не мог отличить одних чужеземцев от других. Неужели это и есть монголы? Орда, орко, пугало – весь ужас моего детства? Проклятие христианства и угроза западной цивилизации? На мой взгляд, они вполне могли бы быть купцами в Венеции, приветствующими нас во время вечерней прогулки по Рива-Ка-де-Дио. Разумеется, у этих людей имелось одно существенное отличие: их глаза на загорелых лицах были подобны щелям…
– Так, значит, это и есть монголы? – произнес я, думая о долгих милях пути и о миллионах трупов, которые они, должно быть, оставили за собой, пока дошли до Святой земли. – Но что они здесь делают?
– Понятия не имею, – сказал отец. – Полагаю, мы все узнаем в свое время.
– Здесь, в Акре, – заметил дядюшка, – как и в Константинополе, кажется, можно встретить представителей всех национальностей, живущих на земле. Вон тот чернокожий человек – нубиец или эфиоп. А та женщина, вне всяких сомнений, армянка: каждая из ее грудей величиной с ее голову. Мужчина с ней, я бы сказал, перс. А вот евреи или арабы, я никогда не мог их различить, только по одежде. У этого белый тюрбан на голове. Исламская вера запрещает носить его евреям и христианам, так что он, похоже, мусульманин…
Тут размышления дядюшки были прерваны, потому что нас чуть не сбил боевой конь, который скакал легким галопом по запутанным улочкам. По восьмиконечному кресту на плаще всадника можно было определить, что он принадлежит к ордену госпитальеров-иоаннитов в Иерусалиме. Он проехал мимо, побрякивая кольчугой и поскрипывая кожей, не извинившись за свою грубость и даже не поклонившись нам, своим братьям во Христе.
Мы пришли в квартал, где жили венецианцы, и носильщик отвел нас в одну из гостиниц. Хозяин встретил нас у входа, они с моим отцом обменялись низкими поклонами и цветистыми приветствиями. Хотя хозяин гостиницы и оказался арабом, он говорил на венецианском наречии.
– Мир вам, господа.
– И вам мир, – сказал отец.
– Да наделит вас силой Аллах.
– Да станем мы все сильными.
– Да будет благословен день, который привел вас к дверям моего
дома, господа. Аллах разрешает нам сделать правильный выбор. В моей хане чистая постель, здесь есть хаммам, где вы можете освежиться, и лучшая еда в Акко. Прямо сейчас уже начиняют фисташками барашка для вечерней трапезы. Великая честь для меня услужить вам, господа. Мое жалкое имя Исхак, зовите меня, не выказывая большого презрения.
Мы представились в ответ, и после этого каждого из нас и хозяин, и слуги называли не иначе, как шейх Фоло, так как в арабском языке отсутствует звук «п» и арабам тяжело выговаривать его, беседуя с чужеземцами. Как только мы, Фоло, внесли в гостиницу все свои пожитки и расположились в нашей комнате, я спросил отца и дядюшку:
– Почему сарацины оказывают нам такое гостеприимство, когда мы являемся их врагами?
В ответ дядя сказал:
– Не все арабы вовлечены в «джихад» – так приверженцы ислама называют священную войну против христианства. Те арабы, что живут здесь, в Акре, получают от нас слишком большую прибыль, чтобы принять сторону своих братьев-мусульман.
– Есть арабы хорошие и арабы плохие, – пояснил отец. – Вот, например, мамелюки из Египта изгоняют всех христиан из Святой земли, вообще из всего Восточного Средиземноморья.
Распаковав часть вещей, необходимых нам в Акре, мы отправились в гостиничный хаммам. Думаю, что хаммам является одним из самых великих изобретений арабов, подобно арифметике и системе арабских чисел. По существу, хаммам – это всего лишь комната, наполненная паром, который образуется, когда воду льют на раскаленные камни. Однако когда мы удобно устроились на скамьях в этой комнате и через не которое время начали обильно потеть, вдруг вошло полдюжины слуг-мужчин. Поприветствовав нас: «Здоровья и наслаждения вам, господа!», они затем уложили нас на скамьи ничком. После чего по двое, надев грубые перчатки из конопли, принялись тереть каждого из нас во всех местах и делали это проворно и долго. Пока они терли, соль и грязь, скопившиеся за время нашего путешествия, соскабливались с кожи в виде длинных серых катышков. Мы сами, возможно, и полагали, что уже достаточно чистые, однако мойщики все продолжали тереть, и еще больше грязи, похожей на тонких серых червячков, стало выходить из пор в коже.
Когда же серая грязь перестала выделяться, а мы были распарены и растерты до красноты, банщики предложили нам удалить волосы с тела. Отец отклонил это предложение, я тоже. В тот день я уже побрил свою скудную растительность во время утреннего туалета, и мне хотелось сохранить оставшиеся волосы. Дядюшка Маттео после минутного раздумья велел слугам удалить обрамление своего «артишока», но не портить при этом бороду или волосы на груди. Таким образом, двое мужчин, самых молодых и симпатичных, поторопились приступить к делу. Они нанесли коричневато-серую мазь на дядюшкину промежность, и густые волосы, росшие там, стали исчезать подобно дыму. Почти тотчас же он стал таким же гладким в этом месте, как Дорис Тагиабу.
– Да это просто волшебная мазь! – сказал дядюшка с восхищением.
– Истинно так, шейх Фоло, – ответил один из молодых людей, улыбаясь с вожделением. – Из-за того, что волосы удалили, ваш zab стал лучше виден, он такой значительный и выступает, словно боевое копье. Воистину светоч, который приведет к вам вашу возлюбленную сегодня ночью. Какая жалость, что шейх не обрезан, тогда бы яркая слива его zab привлекала бы и восхищала и…
– Достаточно! Лучше скажи мне, могу ли я приобрести эту мазь? – Конечно. Вам нужно лишь приказать мне, шейх, и я помчусь к аптекарю за кувшином свежего мамума. Или за несколькими кувшинами.
Отец сказал:
– Ты смотришь на это как на источник прибыли, Маттео? Но в Венеции для этого слишком ограниченный рынок. Венецианцы трясутся над последним бутоном на персиковом дереве.
– Но мы отправляемся на восток, Нико. Запомни: там представители обоих полов считают волосы на теле физическим недостатком. И если этот мамум не очень дорого стоит здесь, мы сможем получить хорошую прибыль там. – Он обратился к своему банщику: – Перестань ласкать меня, мальчик, и продолжи мытье.
Итак, слуги вымыли нас с ног до головы, используя для этого особый пенистый сорт мыла, ополоснули нам волосы и бороды душистой розовой водой и вытерли нас пушистыми полотенцами, пахнущими мускусом. А когда нас снова одели, то дали нам прохладные напитки из подслащенного лимонного шербета, чтобы утолить жажду, которая всегда бывает после бани. Я покинул хаммам, чувствуя себя таким чистым, как никогда раньше; я был благодарен арабам за это их изобретение. Впоследствии я стал часто ходить в хаммамы, и при этом меня несказанно удивляло, что бо́льшая часть арабов добровольно предпочитали грязь и вонь той чистоте, которой легко можно было достичь.
Хозяин Исхак сказал правду: еда в хане и в самом деле была хорошая. Однако заплатили ему столько, что он вполне мог бы кормить нас амброзией и нектаром и все равно бы не остался в убытке. Основным блюдом вечерней трапезы был барашек, нафаршированный фисташками; в качестве гарнира подали рис и блюдо из огурцов, мелко нарезанных и приправленных соком лимона, а после этого еще и сладости из засахаренных гранатов, смешанных с очищенным миндалем, источающие изысканный аромат. Все было просто восхитительно, но особенно мне понравился в тот вечер напиток. Исхак объяснил мне, что это виноград, залитый горячей водой. Напиток этот носит название gahwah (арабское вино), хотя, собственно говоря, вином он не является, так как ислам запрещает арабам употреблять алкоголь. Gahwah похож на вино лишь своим цветом, таким же глубоким гранатовым оттенком, как ви на у нас в Пьемонте, однако у него отсутствуют букет и легкое фиалковое послевкусие. Независимо от того, сладкий он или кисловатый, напиток сей никогда не опьяняет подобно вину, да и голова от него наутро не болит. Но gahwah веселит сердце и оживляет чувства, и, как сказал Исхак, несколько стаканов этого напитка дают возможность путешественнику идти, а воину сражаться без устали несколько часов подряд.
Скатерть расстелили прямо на полу, а мы уселись вокруг. Столовые приборы отсутствовали. Именно поэтому, когда мы хотели что-либо отрезать, то пользовались вместо столовых ножей своими кинжалами, которые носили за поясом. На острия кинжалов мы также накалывали кусочки мяса, хотя дома вместо этого всегда использовали маленькие металлические шампуры или ложки. Ну а начинку барашка, рис и сладости нам приходилось брать руками.
– Орудуй только большим, указательным и средним пальцами правой руки, – тихим голосом предостерегал меня отец. – Пальцы левой руки арабы считают непристойными, потому и используют их для того, чтобы над кем-нибудь поглумиться. Кроме того, сидеть надо только на левом бедре, брать тремя пальцами небольшие порции еды, хорошенько пережевывать пищу и не смотреть на своих приятелей во время трапезы, в противном случае ты поставишь их в неловкое положение, что заставит остальных потерять аппетит.
Как я постепенно узнал, то, как арабы пользуются своими руками, – это целая наука. Если во время разговора араб поглаживает бороду, самую драгоценную свою собственность, а затем клянется ею, то его слова правдивы. Если он касается указательным пальцем глаза, это знак того, что он согласен со словами собеседника или признает его власть. Если кладет руку на голову, то клянется, что головой ответит за неповиновение. Однако если араб проделывает все эти жесты левой рукой, он просто смеется над вами, а уж если он коснется ею собеседника – то это самое ужасное оскорбление.
Глава 3
Когда несколько дней спустя мы выяснили, что командир крестоносцев находится в городском замке, то отправились засвидетельствовать ему свое почтение. Внешний двор замка был полон рыцарей, принадлежащих к разным орденам: одни просто неспешно прогуливались, другие играли в кости, спокойно беседовали или ссорились, а еще, несмотря на раннее время, нам попалось несколько пьяных. Казалось, никто не собирался бросаться в битву с сарацинами. Больше того, не похоже, чтобы хоть кто-то жаждал этого или сожалел, что у него нет такой возможности. Когда отец объяснил цель нашей миссии двоим сонным рыцарям, охраняющим замковые ворота, они ничего не сказали, а лишь кивнули головой в знак того, что мы можем войти. Оказавшись внутри, отец рассказал о нашем деле какому-то лакею, который проводил нас вперед и передал другому. Таким образом, из одного зала мы следовали в другой, пока нас не ввели в комнату, увешанную боевыми знаменами, где попросили подождать. Спустя некоторое время вошла дама. Лет тридцати, не то чтобы миловидная, но очень воспитанная и обходительная. На голове у нее была золотая корона. Дама обратилась к нам по-французски с сильным кастильским акцентом: