Страница:
Когда человек подошел ближе, я увидел, что он был одет на арабский манер, у него не было лишь шнура, поддерживающего головную накидку. У незнакомца была курчавая рыжая с проседью борода, смахивавшая на древесную губку. Он уставился на меня своими блестящими, похожими на ягоды черной смородины глазами, а когда произнес традиционное приветствие «мир тебе», я заметил, что он выговаривает его не совсем так, как арабы. Вместо «салям алейкум» незнакомец сказал:
– Шолом алейхем!
– Вы колдун?
Я был так напуган, что произнес это на венецианском наречии. После чего прочистил горло и повторил вопрос по-французски.
– Разве я выгляжу как колдун? – проскрежетал он.
– Нет, – прошептал я, хотя и представления не имел о том, как должен выглядеть колдун. Я снова прочистил горло и сказал: – Вы выглядите так же, как и другие люди, кого я знаю.
– А ты, – произнес он с издевкой, – отыскиваешь для себя тюремные камеры все меньше и меньше.
– Откуда вы знаете?..
– Я видел, как эти трое маленьких ублюдков затащили тебя сюда.
Это место хорошо известно и имеет дурную славу.
– Я думал…
– И я видел, что они ушли без тебя, опять же втроем. Ты не первый светловолосый и голубоглазый парень, который приходит сюда и больше никогда не выходит обратно.
– А я думал, что в Акре таких мало. Тут все в основном темноглазые и темноволосые.
– Точно. Такие, как ты, редкость в здешних местах, а оракул должен вещать через редкость.
Тут уж я совсем запутался. Что за бессмыслицу говорил этот человек? Он наклонился и на мгновение исчез из поля моего зрения, а затем снова выпрямился. В руке у него была кожаная сумка, которую Насыр, должно быть, выронил, когда уходил. Мужчина заглянул в нее и вытащил пропитанную маслом фигу. При виде нее меня чуть не стошнило.
– Они находят мальчика вроде тебя, – сказал незнакомец. – Затем приводят его сюда, погружают в кунжутное масло и кормят его только такими вот пропитанными маслом фигами. Когда проходит сорок дней и ночей, он становится таким же вымоченным и мягким, как эта фига. Таким мягким, что его голову можно с легкостью снять с тела. – Он продемонстрировал мягкость фиги, повертев ее в руках и с едва слышным звуком разделив на две части.
– Зачем это нужно? – Я затаил дыхание, почувствовав, как мое тело становится мягким под деревянной крышкой, таким же восковым и податливым, как фига, – уже ослабевшее, готовое к тому, что его обрубок с мягким шумом медленно опустится отдыхать на дно кувшина. – Я имею в виду, зачем нужно убивать незнакомца определенной внешности, да еще таким странным способом?
– Его не убивают, как они говорят. Это просто черная магия. – Он бросил на пол сумку и куски фиги, которые держал в руке, а затем вытер пальцы об одежду. – По крайней мере, его голова продолжает жить.
– Что?
– Колдун ставит несколько голов в эту нишу в стене, вон туда, на удобное ложе из пепла оливкового дерева. Он воскуривает перед ними фимиам и шепчет заклинания, а через некоторое время головы начинают говорить. По его приказу они предскажут, будет урожай обильным или скудным, начнутся вскорости войны или наступят мирные времена. Таким способом арабские колдуны получают предсказания.
Я развеселился, наконец сообразив, что этот человек тоже участвует в проделке и все это лишь составная часть розыгрыша.
– Прекрасно, – произнес я в промежутках между приступами смеха. – Ты напугал меня до бесчувствия, мой старый сокамерник. Я уже обмочился от страха и испортил это прекрасное масло. А теперь достаточно. Пошутили, и хватит! Когда я в последний раз видел тебя, Мордехай, то никак не думал, что ты заплывешь так далеко от Венеции. Но ты здесь, и я рад видеть тебя, будем считать, что твоя шутка удалась. А теперь выпусти меня, и мы отправимся выпить вместе gahwah и поговорить о приключениях, которые произошли с нами с момента нашей последней встречи. – Однако он не двинулся, а просто стоял и печально смотрел на меня. – Мордехай, хватит!
– Мое имя Леви, – сказал мужчина. – Бедный юноша, ты уже начал сходить с ума.
– Мордехай, Леви, кто бы ты ни был! – завопил я, начиная ощущать, как меня охватывает паника. – Подними эту проклятую крышку и выпусти меня!
– Я? Я ни за что не прикоснусь к этим terephah – нечистотам, – ответил он, брезгливо отступив назад. – Я не какой-нибудь грязный араб. Я иудей.
От беспокойства, гнева и раздражения в голове у меня стало потихоньку проясняться. И, позабыв о вежливости и такте, я заявил:
– Так, стало быть, ты пришел сюда всего лишь поразвлечь бедного узника? Собираешься оставить меня здесь, чтобы порадовать этих идиотов арабов? Неужели иудей так же верит в глупые суеверия, как и они?
Он проворчал: – Al tidag.
А затем покинул меня. Еврей с трудом пересек камеру и исчез в сером дверном проеме. Я потрясенно смотрел ему вслед. А вдруг «tidag» означает что-нибудь наподобие «будь ты проклят»? Возможно, это был мой единственный шанс на спасение, а я бездумно оскорбил Леви.
Но он вернулся почти тотчас же, неся в руках тяжелый металлический прут.
– Al tidag, – снова произнес он, а потом решил перевести: – Не волнуйся, я вытащу тебя, поскольку меня просили о тебе позаботиться, но я должен сделать это так, чтобы не прикоснуться ни к чему нечистому. Тебе повезло, я кузнец, и моя кузница расположена как раз через
дорогу. Я сделаю все этим прутом. А теперь, молодой Марко, стой смирно, тогда ты не упадешь, когда кувшин разобьется.
С этими словами он размахнулся и обрушил прут на кувшин, после чего мгновенно отскочил в сторону, чтобы его одежда не испачкалась от хлынувшего наружу потока масла. Кувшин разбился вдребезги, издав при этом громкий шум; я покачнулся, когда масло вперемешку с осколками кувшина стекло с меня. Деревянная крышка внезапно всей тяжестью своего веса легла мне на шею. Но поскольку теперь я мог добраться руками до ее верха, то быстро отыскал и открыл петли, на которые ее заперли, после чего сбросил деревянный диск в разлившуюся у моих ног лужу.
– А у тебя из-за всего этого не будет неприятностей? – спросил я Леви, указывая на беспорядок, царивший вокруг.
Леви о чем-то напряженно размышлял и лишь пожал плечами, развел в сторону руки и сделал неопределенный жест бровями, напоминающими лишайник. Я продолжил:
– Ты назвал меня по имени и сказал, что тебя просили обо мне позаботиться. Выходит, ты должен был спасти меня от этой опасности?
– Не от этой конкретно, – ответил он. – Я получил весточку: мол, надо попытаться оградить Марко Поло от неприятностей. Ну и еще мне вкратце описали твою внешность – тебя легко можно узнать по тому, как ты попадаешь во всякие неприятности.
– Это интересно. А от кого была весточка?
– Понятия не имею. Я знаю только, что однажды ты помог некоему иудею сбежать из очень плохого места. А в Талмуде сказано, что награда за mitzva – другая mitzva.
– О, я подозреваю, что это поработал старый Мордехай Картафило.
Леви произнес недовольно, почти сварливо:
– Этот человек не может быть иудеем. Мордехай – древневавилонское имя. А Картафило – совсем не еврейская фамилия.
– Он сам сказал мне, что он иудей, и кажется, и правда был им. Ну а имя его, возможно, было не настоящим.
– Только не говори мне, что этот человек также был путешественником.
Я смешался:
– Ну, вообще-то он рассказывал, что много путешествовал.
– Khakma, – сказал Леви скрипучим голосом и, как мне показалось, с насмешкой. – Это сказка, которую сочинили рассказчики goyim. Нет ни одного смертного иудея, который бы путешествовал. Только Lamed-Vav, их всегда тридцать шесть – тех, кто тайно путешествует по земле и совершает добрые дела.
Меньше всего мне хотелось задерживаться в этом мрачном месте и спорить с Леви по поводу сказочников. Я сказал:
– А по-моему, так ты самый лучший из сказочников. Ловко ты рассказал мне свою смехотворную историю о колдунах и говорящих головах.
Еврей бросил на меня долгий взгляд и задумчиво почесал курчавую бороду.
– Ты находишь ее смехотворной? – Он протянул мне металлический прут. – Вот. Я не хочу касаться ногами масла. Так что ты уж сам разбей следующий в этом ряду кувшин.
Какое-то мгновение я колебался. Даже если это место было обыкновенной мечетью, мы и то уже здорово осквернили его. А затем я подумал: «Один кувшин или два, какая разница?» Я взмахнул прутом изо всех сил, и второй кувшин с шумом разбился на мелкие осколки; из него волной хлынуло кунжутное масло, и еще что-то мокрое со шлепком ударилось о землю. Я наклонился, чтобы рассмотреть это, а затем торопливо отскочил и сказал Леви:
– Давай уйдем отсюда.
На пороге я обнаружил свои чулки на том самом месте, где бросил их, и с удовольствием надел снова. Я не обратил внимания на то, что они сразу пропитались маслом и прилипли ко мне, остальное мое одеяние уже было липким и промокшим насквозь. Я поблагодарил Леви за то, что он меня спас и рассказал мне об арабской магии. Он церемонно попрощался со мной, пожелав доброго пути, и предостерег: несмотря на полученную от несуществующего иудея весточку, мне следует быть поосторожней, дабы не навлечь на себя новые неприятности. Затем Леви отправился в свою кузницу, а я поспешил обратно в хану, причем по дороге постоянно оглядывался, не преследуют ли меня трое арабских мальчишек или колдун, для которого они меня схватили. Теперь я не сомневался, что это была никакая не проказа, и больше не считал магию сказкой.
Леви стоял рядом, когда я разбил второй кувшин, но не спросил, что же я увидел, склонившись, чтобы рассмотреть осколки, а сам я не пытался рассказать это ему, я не мог четко объяснить это даже теперь. Как я уже говорил, место было очень темное. Однако то, что упало на землю с характерным мокрым шлепком, было человеческим телом. Что я рассмотрел абсолютно точно, так это то, что труп был обнажен и что это был мужчина – молодой, еще не вошедший в пору зрелости. Он лежал на земле как-то странно, словно мешок из кожи, мешок, из которого вытащили его содержимое: я имею в виду, что труп выглядел мягким и дряблым, словно все кости из него извлекли или они растворились. И еще я совершенно точно сумел разглядеть, что у тела не было голо вы. С той поры я не могу есть фиги и ненавижу все, что имеет привкус кунжута.
Глава 5
– Шолом алейхем!
– Вы колдун?
Я был так напуган, что произнес это на венецианском наречии. После чего прочистил горло и повторил вопрос по-французски.
– Разве я выгляжу как колдун? – проскрежетал он.
– Нет, – прошептал я, хотя и представления не имел о том, как должен выглядеть колдун. Я снова прочистил горло и сказал: – Вы выглядите так же, как и другие люди, кого я знаю.
– А ты, – произнес он с издевкой, – отыскиваешь для себя тюремные камеры все меньше и меньше.
– Откуда вы знаете?..
– Я видел, как эти трое маленьких ублюдков затащили тебя сюда.
Это место хорошо известно и имеет дурную славу.
– Я думал…
– И я видел, что они ушли без тебя, опять же втроем. Ты не первый светловолосый и голубоглазый парень, который приходит сюда и больше никогда не выходит обратно.
– А я думал, что в Акре таких мало. Тут все в основном темноглазые и темноволосые.
– Точно. Такие, как ты, редкость в здешних местах, а оракул должен вещать через редкость.
Тут уж я совсем запутался. Что за бессмыслицу говорил этот человек? Он наклонился и на мгновение исчез из поля моего зрения, а затем снова выпрямился. В руке у него была кожаная сумка, которую Насыр, должно быть, выронил, когда уходил. Мужчина заглянул в нее и вытащил пропитанную маслом фигу. При виде нее меня чуть не стошнило.
– Они находят мальчика вроде тебя, – сказал незнакомец. – Затем приводят его сюда, погружают в кунжутное масло и кормят его только такими вот пропитанными маслом фигами. Когда проходит сорок дней и ночей, он становится таким же вымоченным и мягким, как эта фига. Таким мягким, что его голову можно с легкостью снять с тела. – Он продемонстрировал мягкость фиги, повертев ее в руках и с едва слышным звуком разделив на две части.
– Зачем это нужно? – Я затаил дыхание, почувствовав, как мое тело становится мягким под деревянной крышкой, таким же восковым и податливым, как фига, – уже ослабевшее, готовое к тому, что его обрубок с мягким шумом медленно опустится отдыхать на дно кувшина. – Я имею в виду, зачем нужно убивать незнакомца определенной внешности, да еще таким странным способом?
– Его не убивают, как они говорят. Это просто черная магия. – Он бросил на пол сумку и куски фиги, которые держал в руке, а затем вытер пальцы об одежду. – По крайней мере, его голова продолжает жить.
– Что?
– Колдун ставит несколько голов в эту нишу в стене, вон туда, на удобное ложе из пепла оливкового дерева. Он воскуривает перед ними фимиам и шепчет заклинания, а через некоторое время головы начинают говорить. По его приказу они предскажут, будет урожай обильным или скудным, начнутся вскорости войны или наступят мирные времена. Таким способом арабские колдуны получают предсказания.
Я развеселился, наконец сообразив, что этот человек тоже участвует в проделке и все это лишь составная часть розыгрыша.
– Прекрасно, – произнес я в промежутках между приступами смеха. – Ты напугал меня до бесчувствия, мой старый сокамерник. Я уже обмочился от страха и испортил это прекрасное масло. А теперь достаточно. Пошутили, и хватит! Когда я в последний раз видел тебя, Мордехай, то никак не думал, что ты заплывешь так далеко от Венеции. Но ты здесь, и я рад видеть тебя, будем считать, что твоя шутка удалась. А теперь выпусти меня, и мы отправимся выпить вместе gahwah и поговорить о приключениях, которые произошли с нами с момента нашей последней встречи. – Однако он не двинулся, а просто стоял и печально смотрел на меня. – Мордехай, хватит!
– Мое имя Леви, – сказал мужчина. – Бедный юноша, ты уже начал сходить с ума.
– Мордехай, Леви, кто бы ты ни был! – завопил я, начиная ощущать, как меня охватывает паника. – Подними эту проклятую крышку и выпусти меня!
– Я? Я ни за что не прикоснусь к этим terephah – нечистотам, – ответил он, брезгливо отступив назад. – Я не какой-нибудь грязный араб. Я иудей.
От беспокойства, гнева и раздражения в голове у меня стало потихоньку проясняться. И, позабыв о вежливости и такте, я заявил:
– Так, стало быть, ты пришел сюда всего лишь поразвлечь бедного узника? Собираешься оставить меня здесь, чтобы порадовать этих идиотов арабов? Неужели иудей так же верит в глупые суеверия, как и они?
Он проворчал: – Al tidag.
А затем покинул меня. Еврей с трудом пересек камеру и исчез в сером дверном проеме. Я потрясенно смотрел ему вслед. А вдруг «tidag» означает что-нибудь наподобие «будь ты проклят»? Возможно, это был мой единственный шанс на спасение, а я бездумно оскорбил Леви.
Но он вернулся почти тотчас же, неся в руках тяжелый металлический прут.
– Al tidag, – снова произнес он, а потом решил перевести: – Не волнуйся, я вытащу тебя, поскольку меня просили о тебе позаботиться, но я должен сделать это так, чтобы не прикоснуться ни к чему нечистому. Тебе повезло, я кузнец, и моя кузница расположена как раз через
дорогу. Я сделаю все этим прутом. А теперь, молодой Марко, стой смирно, тогда ты не упадешь, когда кувшин разобьется.
С этими словами он размахнулся и обрушил прут на кувшин, после чего мгновенно отскочил в сторону, чтобы его одежда не испачкалась от хлынувшего наружу потока масла. Кувшин разбился вдребезги, издав при этом громкий шум; я покачнулся, когда масло вперемешку с осколками кувшина стекло с меня. Деревянная крышка внезапно всей тяжестью своего веса легла мне на шею. Но поскольку теперь я мог добраться руками до ее верха, то быстро отыскал и открыл петли, на которые ее заперли, после чего сбросил деревянный диск в разлившуюся у моих ног лужу.
– А у тебя из-за всего этого не будет неприятностей? – спросил я Леви, указывая на беспорядок, царивший вокруг.
Леви о чем-то напряженно размышлял и лишь пожал плечами, развел в сторону руки и сделал неопределенный жест бровями, напоминающими лишайник. Я продолжил:
– Ты назвал меня по имени и сказал, что тебя просили обо мне позаботиться. Выходит, ты должен был спасти меня от этой опасности?
– Не от этой конкретно, – ответил он. – Я получил весточку: мол, надо попытаться оградить Марко Поло от неприятностей. Ну и еще мне вкратце описали твою внешность – тебя легко можно узнать по тому, как ты попадаешь во всякие неприятности.
– Это интересно. А от кого была весточка?
– Понятия не имею. Я знаю только, что однажды ты помог некоему иудею сбежать из очень плохого места. А в Талмуде сказано, что награда за mitzva – другая mitzva.
– О, я подозреваю, что это поработал старый Мордехай Картафило.
Леви произнес недовольно, почти сварливо:
– Этот человек не может быть иудеем. Мордехай – древневавилонское имя. А Картафило – совсем не еврейская фамилия.
– Он сам сказал мне, что он иудей, и кажется, и правда был им. Ну а имя его, возможно, было не настоящим.
– Только не говори мне, что этот человек также был путешественником.
Я смешался:
– Ну, вообще-то он рассказывал, что много путешествовал.
– Khakma, – сказал Леви скрипучим голосом и, как мне показалось, с насмешкой. – Это сказка, которую сочинили рассказчики goyim. Нет ни одного смертного иудея, который бы путешествовал. Только Lamed-Vav, их всегда тридцать шесть – тех, кто тайно путешествует по земле и совершает добрые дела.
Меньше всего мне хотелось задерживаться в этом мрачном месте и спорить с Леви по поводу сказочников. Я сказал:
– А по-моему, так ты самый лучший из сказочников. Ловко ты рассказал мне свою смехотворную историю о колдунах и говорящих головах.
Еврей бросил на меня долгий взгляд и задумчиво почесал курчавую бороду.
– Ты находишь ее смехотворной? – Он протянул мне металлический прут. – Вот. Я не хочу касаться ногами масла. Так что ты уж сам разбей следующий в этом ряду кувшин.
Какое-то мгновение я колебался. Даже если это место было обыкновенной мечетью, мы и то уже здорово осквернили его. А затем я подумал: «Один кувшин или два, какая разница?» Я взмахнул прутом изо всех сил, и второй кувшин с шумом разбился на мелкие осколки; из него волной хлынуло кунжутное масло, и еще что-то мокрое со шлепком ударилось о землю. Я наклонился, чтобы рассмотреть это, а затем торопливо отскочил и сказал Леви:
– Давай уйдем отсюда.
На пороге я обнаружил свои чулки на том самом месте, где бросил их, и с удовольствием надел снова. Я не обратил внимания на то, что они сразу пропитались маслом и прилипли ко мне, остальное мое одеяние уже было липким и промокшим насквозь. Я поблагодарил Леви за то, что он меня спас и рассказал мне об арабской магии. Он церемонно попрощался со мной, пожелав доброго пути, и предостерег: несмотря на полученную от несуществующего иудея весточку, мне следует быть поосторожней, дабы не навлечь на себя новые неприятности. Затем Леви отправился в свою кузницу, а я поспешил обратно в хану, причем по дороге постоянно оглядывался, не преследуют ли меня трое арабских мальчишек или колдун, для которого они меня схватили. Теперь я не сомневался, что это была никакая не проказа, и больше не считал магию сказкой.
Леви стоял рядом, когда я разбил второй кувшин, но не спросил, что же я увидел, склонившись, чтобы рассмотреть осколки, а сам я не пытался рассказать это ему, я не мог четко объяснить это даже теперь. Как я уже говорил, место было очень темное. Однако то, что упало на землю с характерным мокрым шлепком, было человеческим телом. Что я рассмотрел абсолютно точно, так это то, что труп был обнажен и что это был мужчина – молодой, еще не вошедший в пору зрелости. Он лежал на земле как-то странно, словно мешок из кожи, мешок, из которого вытащили его содержимое: я имею в виду, что труп выглядел мягким и дряблым, словно все кости из него извлекли или они растворились. И еще я совершенно точно сумел разглядеть, что у тела не было голо вы. С той поры я не могу есть фиги и ненавижу все, что имеет привкус кунжута.
Глава 5
На следующий день отец расплатился с Исхаком, который принял деньги со словами:
– Да пошлет вам Аллах множество даров, шейх Фоло, и да оградит он вас от всех опасностей!
Дядюшка же раздал слугам ханы немного денег – в качестве вознаграждения, которое на Востоке называется бакшиш. Особенно щедро он заплатил мойщику в хаммаме, который открыл для него мазь мамум, и этот молодой человек поблагодарил дядю следующими словами:
– Да проведет вас Аллах через все опасности и сохранит при этом улыбку на ваших устах!
А потом все – и Исхак, и слуги – стояли у дверей гостиницы и махали нам вслед, крича:
– Да сделает Аллах дорогу перед вами прямой и гладкой!
– Да будет ваш путь гладким, как шелковый ковер! – И всё в таком же духе.
Итак, мы возобновили наше путешествие на север, к побережью Леванта. Я поздравил себя с тем, что покинул Акру целым и невредимым, надеясь, что это было мое первое и последнее знакомство с магией.
Короткое путешествие по морю оказалось ничем не примечательным, поскольку берег постоянно оставался в пределах видимости и был везде одинаковым: серовато-коричневые дюны с такими же серовато-коричневыми холмами за ними, разве что случайно мелькнет серовато-коричневый глиняный домик или деревня, состоящая из таких домишек, почти сливающихся своим цветом с местностью. Города, мимо которых мы проплывали, были чуть более приметными, почти в каждом виднелся построенный крестоносцами замок. Самым примечательным со стороны моря городом мне показался Бейрут – он был порядочного размера и располагался на вершине выступа, но я сделал вывод, что он даже хуже Акры.
Отец с дядей, сидя на палубе, составляли списки снаряжения и провизии, которые им предстояло доставить в Суведию. Я же занимался тем, что болтал с матросами. Хотя большинство членов экипажа были англичанами, они, разумеется, говорили на sabir, универсальном языке торговцев и путешественников. Братья Гильом и Никколо беседовали друг с другом: они без конца твердили о беззакониях, творившихся в Акре, и о том, как они благодарны Господу за то, что он позволил им уехать оттуда. Ох, как только монахи не честили Акру! Похоже, больше прочего им досадили своим непристойным поведением и распутством клариссы и кармелиты. Однако при этом их горестные жалобы скорее напоминали жалобы обиженных мужей или ревнивых поклонников, нежели переживания братьев во Христе. Как бы там ни было, но у меня сложилось к ним непочтительное отношение. Впредь я не буду больше рассказывать об этих двух братьях. Тем более что они покинули нас еще в Суведии.
Суведия оказалась маленьким нищим городком. Если судить по руинам и остаткам окружавшего его гораздо более значительного поселения, Суведия постепенно превратилась в захолустье из великого города, которым была во времена Римской империи или даже раньше, когда ее основал Александр Македонский. Причину угадать оказалось не-
сложно. Наш корабль, не такой уж и большой, был вынужден бросить якорь далеко за пределами маленькой бухты, а пассажирам пришлось добираться до берега в небольшой плоскодонке, поскольку гавань была сильно заилена и обмельчала из-за наносов реки Оронт. Я не знаю, является ли сейчас Суведия действующим морским портом, но уже тогда было ясно, что ему недолго оставаться таковым.
Несмотря на явную нищету, населявшие Суведию армяне, казалось, заботились о ней так же, как жители Венеции или Брюгге о своих городах. Хотя одновременно с нами бросил якорь всего только лишь один корабль, портовые чиновники вели себя так, словно их причалы были заполнены кораблями и каждый требовал самого скрупулезного внимания. Смотритель-армянин, толстый и весь какой-то слащавый, энергично взошел на борт с кипой бумаг в руках, в то время как мы, пятеро пассажиров, пытались пристать к берегу. Армянин настаивал на том, что должен пересчитать нас – пятерых! – а также все наши вьюки и узлы, после чего записать данные в книгу. Только тогда он разрешил нам сойти на берег, где начал донимать английского капитана, выпытывая у того массу сведений, чтобы занести их в многочисленные бумаги, – куда судно везет груз и откуда, кто находится на борту корабля и прочее.
В Суведии не было замка крестоносцев. Поэтому мы впятером, прокладывая себе дорогу сквозь толпы городских нищих, вышли прямо к дворцу остикана, или градоначальника, чтобы вручить ему письмо от принца Эдуарда. Я снисходительно называю резиденцию остикана дворцом, хотя на самом деле это была довольно жалкая постройка, правда сравнительно большая и в два этажа высотой. После того как многочисленные стражники в воротах, привратники и помощники чиновников сурово продемонстрировали нам свою важность, причем каждый из них задержал нас, усиленно изображая видимость работы, нас проводили в тронный зал дворца. Я опять исключительно из снисхождения называю его тронным залом, поскольку остикан вовсе не сидел на троне, а возлежал на том, что на Востоке носит название дивана и представляет собой лишь кипу подушек. Несмотря на то что день был жарким, он время от времени протягивал руки к жаровне с углями, которая стояла перед ним. В углу на полу сидел молодой человек, при помощи большого ножа обрезавший себе ногти. Они, должно быть, были у него чрезвычайно грубыми, ибо издавали при этом резкие звуки. Раздавалось очередное вжик, и ноготь падал на пол с характерным щелчком.
Остикана звали Хампиг Багратуни, однако примечательной в нем была лишь громкая фамилия. Он был маленького роста, весь какой-то усохший, и, как у всех армян, у него не было затылка. Голова сзади выглядела совершенно плоской, как если бы ее замыслили повесить на стену. Он совершенно не походил на градоначальника, поскольку, как мы убедились впоследствии, так же вечно суетился и кудахтал, как
и его слуги и помощники. В противоположность арабам или иудеям, чья религия предписывает им принимать незнакомцев с вежливой учтивостью, армянин-христианин встретил нас с откровенным раздражением.
Прочитав письмо, он заговорил на sabir:
– Поскольку я сам почти монарх, – тут он ненароком повысил свое положение до царского, – какой-то принц, похоже, считает, что может спокойно избавиться от хлопот, переложив их на мои плечи.
Мы вежливо промолчали. Молодой человек как ни в чем не бывало обреза́л ногти: бах, вжик, щелк.
Остикан Багратуни продолжил:
– Вы прибыли сюда как раз накануне свадьбы моего сына. – Он показал на юношу, который обрезал ногти. – У меня полно других забот, ведь гости, приезжающие со всего Леванта, пытаются избежать того, чтобы их по пути не зарезали мамелюки, а торжества вот-вот начнутся, и… – И он продолжил с досадой перечислять проблемы, в число которых включил и наш приезд.
Его сын с шумом обре́зал последний ноготь, а затем поднял глаза и сказал:
– Подожди, отец.
Остикан прервал свои жалобы и произнес:
– Да, Какика?
Юноша поднялся с пола, но не распрямился, а принялся, согнувшись, метаться по комнате, как будто для того, чтобы мы лучше рассмотрели его плоский затылок. Он что-то собирал, и я догадался, что молодой человек по какой-то причине отыскивает обрезки ногтей. Не прекращая своего занятия, он сказал через плечо остикану:
– Эти странники привезли с собой двоих священников. Так?
– Да, именно так, – нетерпеливо подтвердил отец. – И что из этого? Один из обрезков ногтей приземлился совсем недалеко от моей ступни, я поднял его и отдал Какике. Он кивнул (казалось, юноша был доволен тем, что собрал все ногти), после чего сел рядом с отцом на диван и стряхнул обрезки ногтей в жаровню.
– Ну вот, – сказал Какика, – теперь никто не использует их против меня и не сможет наслать проклятия.
Однако обрезки ногтей, похоже, совсем не собирались спокойно сгорать: они шипели и потрескивали среди углей.
– Так что там с этими священниками, мой мальчик? – снова спросил Хампиг, по-отечески поглаживая плоскую голову сына.
– Конечно, у нас есть старый Димирджан, и этого вполне достаточно, чтобы совершить брачную церемонию, – вяло произнес Какика. – Но чем тогда мое венчание отличается от венчания простых людей, каких-нибудь крестьян? А вот если у меня будет трое священников…
– Гм, – произнес отец, переводя взгляд на братьев Никколо и Гильома. В ответ те окинули его надменными взглядами. – Да, это добавит пышности событию. – Моему же отцу и дяде он сказал: – Ну что ж, возможно, все к лучшему. Скажите, во власти ли этих священнослужителей совершить таинство брака?
– Да, ваша светлость, – ответил отец. – Они монахи-проповедники. – Они могут помогать во время службы нашему митрополиту. Надеюсь, монахи понимают, что этим им будет оказана великая честь. Мой сын женится на pshi – принцессе из далеких адыгейских земель. Вы называете живущих там людей черкесами.
– Эти люди славятся своей красотой, – заметил дядя Маттео. – Однако… разве они христиане?
– Во время помолвки мой сын получил благословение самого митрополита Димирджана, а его невеста приняла нашу веру. Так что принцесса Сеосерес хоть и черкешенка, но теперь христианка.
– И несомненно, очень красивая христианка, – добавил Какика, причмокнув похожими на ливер губами. – Прохожие на улицах останавливаются, увидев ее, – даже мусульмане и другие язычники, – и склоняют перед ней головы и благодарят Создателя за такую красоту.
– Понятно? – спросил Хампиг. – Свадьба состоится завтра.
Отец ответил:
– Я уверен, что братья почтут за честь принять участие в церемонии, ваша светлость.
Оба монаха выглядели возмущенными из-за того, что во время беседы никто даже не поинтересовался их мнением, но не стали протестовать.
– Хорошо, – сказал остикан. – Стало быть, на свадьбе у нас будет трое священнослужителей, причем двое из них – чужеземцы из дальних краев. Да, это произведет впечатление на моих гостей и подданных. В таком случае, господа, вы можете, если пожелаете… Вам совсем не обязательно задерживаться…
– Мы останемся здесь, в Суведии, на свадьбу столь высокой персоны, – мягко сказал дядя Маттео. – Конечно же, мы пожелаем продолжить наше путешествие сразу, как только все закончится. И разумеется, ваша светлость не преминет оказать помощь нашей миссии и снабдит нас верховыми лошадьми и провизией.
– Хм… да… разумеется, – только и смог ответить Хампиг, которому явно не слишком понравился такой оборот дела. Он позвонил в колокольчик, который держал в руке, и вошел один из его слуг. – Это мой управляющий, господа. Арпад, ты поселишь гостей во дворце, а затем представишь священников митрополиту. После этого сопроводи господ на рынок и окажи им любую помощь, о какой только они попросят. – Он снова повернулся к нам. – Прекрасно! Итак, добро пожаловать в наш город и примите официальное приглашение на свадьбу моего сына и на все последующие увеселения.
После этого Арпад проводил нас наверх; там были приготовлены две комнаты: одна для нас, а вторая для священников. Распаковав необходимые нам для непродолжительной остановки принадлежности, мы снова спустились вниз, где передали братьев на попечение митрополита Димирджана. Он оказался огромным стариком с массивным носом, тяжелой отвисшей челюстью, низко растущими бровями и большими мясистыми ушами. Митрополит сразу же забрал священников, чтобы отрепетировать с ними завтрашнюю церемонию, а мы с отцом и дядей в сопровождении управляющего Арпада отправились на городской рынок.
– Вы можете также называть его «базар», – сказал он любезно. – Это слово обозначает на фарси рынок и используется по всему Востоку. Вы пришли делать покупки в очень удачное время, поскольку в преддверии свадьбы сюда собрались торговцы отовсюду, они продают на улицах все мыслимые товары, так что выбор у вас будет огромный. Надеюсь, вы позволите мне помочь вам и поторговаться за то, что вы выберете. Бог знает какие обманщики и плуты арабские купцы, но армяне гораздо хитрей, и только армянин решается иметь с ними дело. Арабы могут просто раздеть вас. Армяне же сдерут с вас и кожу.
– В основном нам требуются животные, на которых можно ездить верхом, – объяснил дядя. – Чтобы одновременно несли нас и наши вещи.
– Я предлагаю лошадей, – сказал Арпад. – Позже, когда вам придется пересекать пустыню, вы сможете обменять их на верблюдов. А сейчас, поскольку следующий пункт вашего следования – Багдад, а путешествие отсюда туда совсем не тяжелое, лошади подойдут лучше: они быстрей и ими гораздо проще управлять, чем верблюдами. Мулы еще лучше, но я не уверен, что вы пожелаете заплатить столько, сколько с вас за них запросят.
На большей части Востока, как и в цивилизованной Европе, мул, из-за того что он такое послушное и покорное животное, считается наиболее предпочтительным средством передвижения для знати (читай: для очень богатых людей), а потому тот, кто разводит мулов, бесстыдно запрашивает за них непомерную цену. Отец с дядей согласились, что мулы нам не по карману, так что больше подойдут лошади.
Мы обошли несколько специально отгороженных загонов, расположенных неподалеку от базара, где можно было приобрести всевозможных верховых и вьючных животных: мулов, ослов, лошадей любой породы – от изысканных арабских скакунов до ломовых, а также обычных верблюдов и дромадеров – особую их разновидность, отличающуюся ровным ходом. После того как мы испытали множество лошадей, отец с дядей и управляющий остановили свой выбор на пяти: двух меринах и трех кобылах – красивых внешне и послушных, не таких тяжеловесных, как ломовые лошади, они больше напоминали элегантных тонкокостных арабских скакунов.
Покупка пяти лошадей означала пять разных сделок. В тот раз я впервые оказался свидетелем процедуры, от которой в дальнейшем постоянно испытывал невероятную усталость, потому что мне приходилось подвергаться ей на каждом восточном базаре. Я имею в виду любопытную восточную манеру заключать при покупке сделку. Хотя на этот раз управляющий Арпад любезно проделал все за нас, это занятие показалось мне долгим и утомительным.
Арпад и торговец лошадьми протянули друг другу руки, так, что их длинные рукава прикрывали ладони, делая их невидимыми для тех, кто мог наблюдать со стороны, – на каждом базаре всегда есть бесчисленные зеваки, слоняющиеся без дела и не знающие ничего лучше, как наблюдать за делами других. После этого Арпад и торговец принялись чертить волнистые линии и постукивать друг перед другом своими спрятанными пальцами: торговец показывал знаками, какую цену он запрашивает, а Арпад показывал цену, которую он согласен заплатить. Хотя я впоследствии выучил знаки и помню их хорошо, я не собираюсь пересказывать читателям все эти сложности. Достаточно сказать, что один человек сначала постукивает, чтобы показать знаком единицы, десятки или сотни. Так, последовательное постукивание трижды, скажем, указывает на три, тридцать или три сотни. И так далее. Подобная система позволяет показывать даже дроби и передавать различную стоимость, когда торговец или покупатель имеют дело с принятыми в других странах деньгами – например, динарами или дукатами.
– Да пошлет вам Аллах множество даров, шейх Фоло, и да оградит он вас от всех опасностей!
Дядюшка же раздал слугам ханы немного денег – в качестве вознаграждения, которое на Востоке называется бакшиш. Особенно щедро он заплатил мойщику в хаммаме, который открыл для него мазь мамум, и этот молодой человек поблагодарил дядю следующими словами:
– Да проведет вас Аллах через все опасности и сохранит при этом улыбку на ваших устах!
А потом все – и Исхак, и слуги – стояли у дверей гостиницы и махали нам вслед, крича:
– Да сделает Аллах дорогу перед вами прямой и гладкой!
– Да будет ваш путь гладким, как шелковый ковер! – И всё в таком же духе.
Итак, мы возобновили наше путешествие на север, к побережью Леванта. Я поздравил себя с тем, что покинул Акру целым и невредимым, надеясь, что это было мое первое и последнее знакомство с магией.
Короткое путешествие по морю оказалось ничем не примечательным, поскольку берег постоянно оставался в пределах видимости и был везде одинаковым: серовато-коричневые дюны с такими же серовато-коричневыми холмами за ними, разве что случайно мелькнет серовато-коричневый глиняный домик или деревня, состоящая из таких домишек, почти сливающихся своим цветом с местностью. Города, мимо которых мы проплывали, были чуть более приметными, почти в каждом виднелся построенный крестоносцами замок. Самым примечательным со стороны моря городом мне показался Бейрут – он был порядочного размера и располагался на вершине выступа, но я сделал вывод, что он даже хуже Акры.
Отец с дядей, сидя на палубе, составляли списки снаряжения и провизии, которые им предстояло доставить в Суведию. Я же занимался тем, что болтал с матросами. Хотя большинство членов экипажа были англичанами, они, разумеется, говорили на sabir, универсальном языке торговцев и путешественников. Братья Гильом и Никколо беседовали друг с другом: они без конца твердили о беззакониях, творившихся в Акре, и о том, как они благодарны Господу за то, что он позволил им уехать оттуда. Ох, как только монахи не честили Акру! Похоже, больше прочего им досадили своим непристойным поведением и распутством клариссы и кармелиты. Однако при этом их горестные жалобы скорее напоминали жалобы обиженных мужей или ревнивых поклонников, нежели переживания братьев во Христе. Как бы там ни было, но у меня сложилось к ним непочтительное отношение. Впредь я не буду больше рассказывать об этих двух братьях. Тем более что они покинули нас еще в Суведии.
Суведия оказалась маленьким нищим городком. Если судить по руинам и остаткам окружавшего его гораздо более значительного поселения, Суведия постепенно превратилась в захолустье из великого города, которым была во времена Римской империи или даже раньше, когда ее основал Александр Македонский. Причину угадать оказалось не-
сложно. Наш корабль, не такой уж и большой, был вынужден бросить якорь далеко за пределами маленькой бухты, а пассажирам пришлось добираться до берега в небольшой плоскодонке, поскольку гавань была сильно заилена и обмельчала из-за наносов реки Оронт. Я не знаю, является ли сейчас Суведия действующим морским портом, но уже тогда было ясно, что ему недолго оставаться таковым.
Несмотря на явную нищету, населявшие Суведию армяне, казалось, заботились о ней так же, как жители Венеции или Брюгге о своих городах. Хотя одновременно с нами бросил якорь всего только лишь один корабль, портовые чиновники вели себя так, словно их причалы были заполнены кораблями и каждый требовал самого скрупулезного внимания. Смотритель-армянин, толстый и весь какой-то слащавый, энергично взошел на борт с кипой бумаг в руках, в то время как мы, пятеро пассажиров, пытались пристать к берегу. Армянин настаивал на том, что должен пересчитать нас – пятерых! – а также все наши вьюки и узлы, после чего записать данные в книгу. Только тогда он разрешил нам сойти на берег, где начал донимать английского капитана, выпытывая у того массу сведений, чтобы занести их в многочисленные бумаги, – куда судно везет груз и откуда, кто находится на борту корабля и прочее.
В Суведии не было замка крестоносцев. Поэтому мы впятером, прокладывая себе дорогу сквозь толпы городских нищих, вышли прямо к дворцу остикана, или градоначальника, чтобы вручить ему письмо от принца Эдуарда. Я снисходительно называю резиденцию остикана дворцом, хотя на самом деле это была довольно жалкая постройка, правда сравнительно большая и в два этажа высотой. После того как многочисленные стражники в воротах, привратники и помощники чиновников сурово продемонстрировали нам свою важность, причем каждый из них задержал нас, усиленно изображая видимость работы, нас проводили в тронный зал дворца. Я опять исключительно из снисхождения называю его тронным залом, поскольку остикан вовсе не сидел на троне, а возлежал на том, что на Востоке носит название дивана и представляет собой лишь кипу подушек. Несмотря на то что день был жарким, он время от времени протягивал руки к жаровне с углями, которая стояла перед ним. В углу на полу сидел молодой человек, при помощи большого ножа обрезавший себе ногти. Они, должно быть, были у него чрезвычайно грубыми, ибо издавали при этом резкие звуки. Раздавалось очередное вжик, и ноготь падал на пол с характерным щелчком.
Остикана звали Хампиг Багратуни, однако примечательной в нем была лишь громкая фамилия. Он был маленького роста, весь какой-то усохший, и, как у всех армян, у него не было затылка. Голова сзади выглядела совершенно плоской, как если бы ее замыслили повесить на стену. Он совершенно не походил на градоначальника, поскольку, как мы убедились впоследствии, так же вечно суетился и кудахтал, как
и его слуги и помощники. В противоположность арабам или иудеям, чья религия предписывает им принимать незнакомцев с вежливой учтивостью, армянин-христианин встретил нас с откровенным раздражением.
Прочитав письмо, он заговорил на sabir:
– Поскольку я сам почти монарх, – тут он ненароком повысил свое положение до царского, – какой-то принц, похоже, считает, что может спокойно избавиться от хлопот, переложив их на мои плечи.
Мы вежливо промолчали. Молодой человек как ни в чем не бывало обреза́л ногти: бах, вжик, щелк.
Остикан Багратуни продолжил:
– Вы прибыли сюда как раз накануне свадьбы моего сына. – Он показал на юношу, который обрезал ногти. – У меня полно других забот, ведь гости, приезжающие со всего Леванта, пытаются избежать того, чтобы их по пути не зарезали мамелюки, а торжества вот-вот начнутся, и… – И он продолжил с досадой перечислять проблемы, в число которых включил и наш приезд.
Его сын с шумом обре́зал последний ноготь, а затем поднял глаза и сказал:
– Подожди, отец.
Остикан прервал свои жалобы и произнес:
– Да, Какика?
Юноша поднялся с пола, но не распрямился, а принялся, согнувшись, метаться по комнате, как будто для того, чтобы мы лучше рассмотрели его плоский затылок. Он что-то собирал, и я догадался, что молодой человек по какой-то причине отыскивает обрезки ногтей. Не прекращая своего занятия, он сказал через плечо остикану:
– Эти странники привезли с собой двоих священников. Так?
– Да, именно так, – нетерпеливо подтвердил отец. – И что из этого? Один из обрезков ногтей приземлился совсем недалеко от моей ступни, я поднял его и отдал Какике. Он кивнул (казалось, юноша был доволен тем, что собрал все ногти), после чего сел рядом с отцом на диван и стряхнул обрезки ногтей в жаровню.
– Ну вот, – сказал Какика, – теперь никто не использует их против меня и не сможет наслать проклятия.
Однако обрезки ногтей, похоже, совсем не собирались спокойно сгорать: они шипели и потрескивали среди углей.
– Так что там с этими священниками, мой мальчик? – снова спросил Хампиг, по-отечески поглаживая плоскую голову сына.
– Конечно, у нас есть старый Димирджан, и этого вполне достаточно, чтобы совершить брачную церемонию, – вяло произнес Какика. – Но чем тогда мое венчание отличается от венчания простых людей, каких-нибудь крестьян? А вот если у меня будет трое священников…
– Гм, – произнес отец, переводя взгляд на братьев Никколо и Гильома. В ответ те окинули его надменными взглядами. – Да, это добавит пышности событию. – Моему же отцу и дяде он сказал: – Ну что ж, возможно, все к лучшему. Скажите, во власти ли этих священнослужителей совершить таинство брака?
– Да, ваша светлость, – ответил отец. – Они монахи-проповедники. – Они могут помогать во время службы нашему митрополиту. Надеюсь, монахи понимают, что этим им будет оказана великая честь. Мой сын женится на pshi – принцессе из далеких адыгейских земель. Вы называете живущих там людей черкесами.
– Эти люди славятся своей красотой, – заметил дядя Маттео. – Однако… разве они христиане?
– Во время помолвки мой сын получил благословение самого митрополита Димирджана, а его невеста приняла нашу веру. Так что принцесса Сеосерес хоть и черкешенка, но теперь христианка.
– И несомненно, очень красивая христианка, – добавил Какика, причмокнув похожими на ливер губами. – Прохожие на улицах останавливаются, увидев ее, – даже мусульмане и другие язычники, – и склоняют перед ней головы и благодарят Создателя за такую красоту.
– Понятно? – спросил Хампиг. – Свадьба состоится завтра.
Отец ответил:
– Я уверен, что братья почтут за честь принять участие в церемонии, ваша светлость.
Оба монаха выглядели возмущенными из-за того, что во время беседы никто даже не поинтересовался их мнением, но не стали протестовать.
– Хорошо, – сказал остикан. – Стало быть, на свадьбе у нас будет трое священнослужителей, причем двое из них – чужеземцы из дальних краев. Да, это произведет впечатление на моих гостей и подданных. В таком случае, господа, вы можете, если пожелаете… Вам совсем не обязательно задерживаться…
– Мы останемся здесь, в Суведии, на свадьбу столь высокой персоны, – мягко сказал дядя Маттео. – Конечно же, мы пожелаем продолжить наше путешествие сразу, как только все закончится. И разумеется, ваша светлость не преминет оказать помощь нашей миссии и снабдит нас верховыми лошадьми и провизией.
– Хм… да… разумеется, – только и смог ответить Хампиг, которому явно не слишком понравился такой оборот дела. Он позвонил в колокольчик, который держал в руке, и вошел один из его слуг. – Это мой управляющий, господа. Арпад, ты поселишь гостей во дворце, а затем представишь священников митрополиту. После этого сопроводи господ на рынок и окажи им любую помощь, о какой только они попросят. – Он снова повернулся к нам. – Прекрасно! Итак, добро пожаловать в наш город и примите официальное приглашение на свадьбу моего сына и на все последующие увеселения.
После этого Арпад проводил нас наверх; там были приготовлены две комнаты: одна для нас, а вторая для священников. Распаковав необходимые нам для непродолжительной остановки принадлежности, мы снова спустились вниз, где передали братьев на попечение митрополита Димирджана. Он оказался огромным стариком с массивным носом, тяжелой отвисшей челюстью, низко растущими бровями и большими мясистыми ушами. Митрополит сразу же забрал священников, чтобы отрепетировать с ними завтрашнюю церемонию, а мы с отцом и дядей в сопровождении управляющего Арпада отправились на городской рынок.
– Вы можете также называть его «базар», – сказал он любезно. – Это слово обозначает на фарси рынок и используется по всему Востоку. Вы пришли делать покупки в очень удачное время, поскольку в преддверии свадьбы сюда собрались торговцы отовсюду, они продают на улицах все мыслимые товары, так что выбор у вас будет огромный. Надеюсь, вы позволите мне помочь вам и поторговаться за то, что вы выберете. Бог знает какие обманщики и плуты арабские купцы, но армяне гораздо хитрей, и только армянин решается иметь с ними дело. Арабы могут просто раздеть вас. Армяне же сдерут с вас и кожу.
– В основном нам требуются животные, на которых можно ездить верхом, – объяснил дядя. – Чтобы одновременно несли нас и наши вещи.
– Я предлагаю лошадей, – сказал Арпад. – Позже, когда вам придется пересекать пустыню, вы сможете обменять их на верблюдов. А сейчас, поскольку следующий пункт вашего следования – Багдад, а путешествие отсюда туда совсем не тяжелое, лошади подойдут лучше: они быстрей и ими гораздо проще управлять, чем верблюдами. Мулы еще лучше, но я не уверен, что вы пожелаете заплатить столько, сколько с вас за них запросят.
На большей части Востока, как и в цивилизованной Европе, мул, из-за того что он такое послушное и покорное животное, считается наиболее предпочтительным средством передвижения для знати (читай: для очень богатых людей), а потому тот, кто разводит мулов, бесстыдно запрашивает за них непомерную цену. Отец с дядей согласились, что мулы нам не по карману, так что больше подойдут лошади.
Мы обошли несколько специально отгороженных загонов, расположенных неподалеку от базара, где можно было приобрести всевозможных верховых и вьючных животных: мулов, ослов, лошадей любой породы – от изысканных арабских скакунов до ломовых, а также обычных верблюдов и дромадеров – особую их разновидность, отличающуюся ровным ходом. После того как мы испытали множество лошадей, отец с дядей и управляющий остановили свой выбор на пяти: двух меринах и трех кобылах – красивых внешне и послушных, не таких тяжеловесных, как ломовые лошади, они больше напоминали элегантных тонкокостных арабских скакунов.
Покупка пяти лошадей означала пять разных сделок. В тот раз я впервые оказался свидетелем процедуры, от которой в дальнейшем постоянно испытывал невероятную усталость, потому что мне приходилось подвергаться ей на каждом восточном базаре. Я имею в виду любопытную восточную манеру заключать при покупке сделку. Хотя на этот раз управляющий Арпад любезно проделал все за нас, это занятие показалось мне долгим и утомительным.
Арпад и торговец лошадьми протянули друг другу руки, так, что их длинные рукава прикрывали ладони, делая их невидимыми для тех, кто мог наблюдать со стороны, – на каждом базаре всегда есть бесчисленные зеваки, слоняющиеся без дела и не знающие ничего лучше, как наблюдать за делами других. После этого Арпад и торговец принялись чертить волнистые линии и постукивать друг перед другом своими спрятанными пальцами: торговец показывал знаками, какую цену он запрашивает, а Арпад показывал цену, которую он согласен заплатить. Хотя я впоследствии выучил знаки и помню их хорошо, я не собираюсь пересказывать читателям все эти сложности. Достаточно сказать, что один человек сначала постукивает, чтобы показать знаком единицы, десятки или сотни. Так, последовательное постукивание трижды, скажем, указывает на три, тридцать или три сотни. И так далее. Подобная система позволяет показывать даже дроби и передавать различную стоимость, когда торговец или покупатель имеют дело с принятыми в других странах деньгами – например, динарами или дукатами.