Джеймс Элоиза. Поцелуй герцога

   От своей матери герцог узнал одну вещь: о постыдных чувствах лучше всего забыть. А если забыть нельзя, как в его случае, тогда надо тщательно скрывать эту слабость.
   Стоило ему подумать о матери, как дверь в библиотеку распахнулась, и дворецкий Клиз нараспев произнес:
   – Ее светлость.
   – Я все продумала, Таркуин, – заявила герцогиня, появляясь в дверях за дворецким. За ней по пятам шли ее личный помощник Стиг и служанка Смидерс. Ее светлость, вдовствующая герцогиня, предпочитала быть повсюду окруженной стайкой слуг, словно епископ, сопровождаемый восторженными служителями. Она не отличалась высоким ростом, но производила такое сильное впечатление, что казалась высокой, чему способствовал и возвышающийся на голове парик, сильно напоминавший митру епископа. Все это еще больше подчеркивало место герцогини в этом мире – на самом верху.
   Куин поднялся и вышел из-за стола, чтобы поцеловать протянутую руку герцогини.
   – Правда? – вежливо осведомился он, пытаясь припомнить, о чем идет речь.
   К счастью, герцогиня не считала ответ необходимой частью беседы. Выпади ей такой случай, она предпочла бы монолог, однако она привыкла произносить высказывания, на которые можно было дать ответ.
   – Я выбрала двух юных леди, – заявила герцогиня. – Обе из прекрасных семей. Одна из рода аристократов, другая из дворян, но ее рекомендовал герцог Кантервик. Думаю, мы оба согласны, что, рассматривая только аристократические семьи, мы проявили крайнюю заинтересованность в этом вопросе, а Сконсам не подобает проявлять подобных эмоций.
   Она замолчала, и Таркуин послушно кивнул. Еще в детстве он усвоил, что волнение, так же как и любовь, – чувства, презираемые аристократами.
   – Обе матери знакомы с моим трудом, – продолжала герцогиня. – И у меня есть основания полагать, что их дочери справятся с приготовленными для них испытаниями, взятыми из «Зеркала комплиментов». Я тщательно продумала их визит, и все должно пройти отлично.
   Теперь Куин понял, о чем говорит его мать: о его следующей жене. Он одобрял планы ее светлости и ее уверенность в успехе. Герцогиня продумывала всю свою жизнь и зачастую жизнь сына. Единственный раз, когда он поступил необдуманно, все закончилось трагедией, и теперь герцог относился к самому этому слову и сделанному им шагу с глубоким подозрением.
   Отсюда и необходимость во второй жене.
   – Ты женишься к осени, – сказала мать.
   – Я уверен, что эта твоя попытка, как и все другие, увенчается успехом, – честно ответил герцог.
   Его мать и глазом не моргнула. У них не было времени на лесть и легкомысленные комплименты. Как писала герцогиня в своей книге, которая, ко всеобщему удивлению, стала бестселлером, «истинная леди предпочитает мягкий упрек взбалмошному комплименту».
   Ее светлость бы очень удивилась, услышав упрек в свой адрес, пусть даже и мягкий.
   – Я буду счастлива, когда найду тебе жену, достойную своего высокого положения, – ответила герцогиня и добавила:
   – Над чем ты работаешь?
   Куин бросил взгляд на стол.
   – Писал статью о доказательстве Лагранжем теоремы Баше о сумме четырех квадратов.
   – Разве ты мне не говорил, что теорему Лагранжа доказал Лежандр?
   – Его доказательство было неполным.
   Герцогиня помолчала и продолжала:
   – Я немедленно вышлю юным леди приглашения. После наблюдения за ними я сделаю свой выбор. Это будет обоснованный вывод. Я не стану полагаться на глупую прихоть, Таркуин. Думаю, мы оба согласимся, что твой первый брак показал недопустимость подобного поведения.
   Куин склонил голову, но не согласился. Конечно, его брак был неразумен. По мнению некоторых, даже ужасен. Один тот факт, что уже через несколько месяцев супружеской жизни Еванджелина завела любовника, говорил сам за себя. И все же…
   – Не совсем, – не удержался Таркуин.
   – Ты противоречишь сам себе, – заметила мать.
   – Мой брак нельзя назвать совершенной ошибкой. – Герцог с матерью уживались вполне мирно. Но он прекрасно знал, что причиной покоя в доме было его стремление как можно меньше противиться ей. Однако в случае необходимости он был столь же непреклонен, как и герцогиня.
   – Что ж, значит, у нас разные взгляды на этот вопрос, – ответила мать, пристально рассматривая его.
   – Только я сам могу оценивать свой брак.
   – Это не имеет значения. – Герцогиня взмахнула веером, будто отгоняя назойливое насекомое. – Я сделаю все возможное, чтобы ты больше не попался в ту же ловушку. При одном воспоминании о постоянных скандалах, обиженном самолюбии и слезах мне становится плохо. Можно подумать, эту молодую женщину воспитали на сцене.
   – Еванджелина…
   – Самое неподходящее имя для леди, – перебила мать.
   Согласно «Зеркалу комплиментов», перебить кого-нибудь в разговоре было страшным грехом. Куин выждал мгновение, пока молчание не стало напряженным.
   – Еванджелина была очень эмоциональна. Она страдала от своих чувств и постоянных проблем с нервами.
   Взгляд маленьких глаз герцогини устремился на сына.
   – Неужели ты намекаешь на то, что о мертвых нельзя говорить дурно, Таркуин?
   – Неплохая мысль. – Герцог решил не выпускать ситуацию из-под контроля.
   – Гм…
   И все же ему удалось настоять на своем. Герцог не возражал против того, чтобы мать выбрала ему супругу. Он прекрасно понимал, что ему нужен наследник. Но его первый брак…
   Герцог не желал выслушивать мнения других по этому поводу.
   – Возвращаясь к нашему вопросу, я уверен, что твои критерии отбора безупречны, однако относительно этих молодых женщин у меня есть одно правило.
   – Конечно. Стиг, записывайте.
   Куин взглянул на помощника матери, державшего наготове перо.
   – Они не должны хихикать.
   Герцогиня кивнула.
   – Я займусь этим. – Она повернулась к помощнику. – Стиг, пишите. По особой просьбе его милости я устрою еще одно испытание, чтобы выяснить, не подвержена ли особа приступам смеха и другим манерам выражения невинной радости.
   – Невинной радости, – пробормотал Стиг, быстро водя пером.
   Внезапно герцог представил чопорную герцогиню, как на портретах его предков эпохи Елизаветы.
   – Я ничего не имею против радости, – пояснил он. – Но только не хихиканье.
   – Я тут же избавлюсь от обеих кандидаток, если они подвержены чрезмерным приступам смеха, – пообещала герцогиня.
   Куин с готовностью представил себя женатым на даме, которой его общество не доставляло ни малейшего удовольствия. Но конечно, его мать имела в виду совсем другое.
   И кроме того, герцогиня уже ушла.

Глава 3
В которой рассматриваются достоинства невинности и распущенности, и распущенность побеждает

   Не успели Оливия и Джорджиана закончить спор о преимуществах персиков и сельдерея, как в комнату вошла их мать.
   Большинство женщин за сорок могут похвастаться некоторой пышностью форм. Но словно в укор своей неудавшейся старшей дочери, миссис Литтон ела как птичка и безжалостно скрывала свои и так мало заметные формы под корсетом из китового уса. Из-за этого она была похожа на аиста с беспокойными маленькими глазками и пушистой головой.
   Джорджиана тут же вскочила и сделала реверанс.
   – Добрый вечер, мама. Как мило, что ты решила к нам зайти.
   – Ненавижу, когда ты так делаешь, – вставила Оливия, со стоном поднимаясь на ноги. – Боже, как болят ноги! Руперт наступил на них раз пять или шесть.
   – Что делаете? – поинтересовалась миссис Литтон.
   – Джорджи становится такой милой и услужливой при виде тебя, – в который раз повторила Оливия.
   Миссис Литтон нахмурилась, чудесным образом выразив недовольство, даже не наморщив при этом лоб.
   – Твоей сестре прекрасно известно, «цель истинной леди – показать всему миру свои достоинства».
   – Явить миру, – слабо попыталась взбунтоваться Оливия. – Если уж цитируешь «Зеркало беспросветной глупости», то делай это правильно.
   Миссис Литтон и Джорджиана пропустили эту бесполезную фразу мимо ушей.
   – Ты сегодня была такой красивой в темно-фиолетовом шелковом платье, – заметила Джорджиана, пододвигая стул ближе к камину и усаживая на него мать. – Особенно когда танцевала с папой. Его сюртук прекрасно подходил к твоему наряду.
   – Ты слышала? Он приезжает завтра! – Миссис Литтон произнесла слово «он» с придыханием, словно Руперт был божеством, снизошедшим до жилища смертного.
   – Слышала, – ответила Оливия, глядя, как ее сестра подкладывает матери маленькую подушку под спину.
   – Завтра в это время ты станешь герцогиней. – Дрожь в голосе миссис Литтон говорила сама за себя.
   – Нет, я буду лишь формально помолвлена с маркизом, а это не то же самое, что стать герцогиней. Ты ведь помнишь, я была неофициально помолвлена уже двадцать три года.
   – Я как раз хотела поговорить с тобой о том, что отличает наше дружеское соглашение с герцогом от завтрашней церемонии. Джорджиана, ты не замужем, поэтому, пожалуйста, покинь нас.
   Оливия удивилась. Миссис Литтон так трепетала ресницами от волнения, а Джорджиана прекрасно умела подбирать успокаивающие слова.
   Но как только сестра Оливии подошла к двери, мать махнула рукой.
   – Я передумала. Ты можешь остаться, дорогая. Не сомневаюсь, что вскоре после замужества маркиз даст тебе приданое, поэтому тебе может быть интересно это послушать.
   – Официальная помолвка предусматривает сложные взаимоотношения, выражаясь юридическим языком. Конечно, наша судебная система развивается. – У миссис Литтон было такое выражение лица, словно она понятия не имела, о чем говорит. – Очевидно, она развивается все время. Старые законы остаются, появляются новые… Твой отец разбирается в этом лучше меня. Согласно настоящим законам, твоя помолвка будет иметь силу только в том случае, если с маркизом не произойдет несчастье с фатальным исходом, и тогда помолвка будет расторгнута в связи с его смертью. – Миссис Литтон раскрыла веер и принялась махать им перед лицом, словно подобная трагедия была слишком ужасной, чтобы о ней думать.
   – А это вполне возможно, – ответила Оливия, обращаясь к вееру матери. – Ввиду того, что у Руперта мозги, как у комара, и он скорее всего будет принимать участие в сражении.
   – «Вежливость никогда не выходит из моды». – Миссис Литтон опустила веер и процитировала «Зеркало комплиментов». – Не стоит говорить о знати подобным образом. Да, в случае трагической гибели маркиза помолвка потеряет свою силу. Однако существует одна оговорка, дошедшая из старых законов, насколько я понимаю.
   – Оговорка? – Оливия неудачно нахмурилась в тот самый миг, когда мать взглянула на нее.
   – «Презрительная гримаса не должна омрачать лицо леди», – механически произнесла миссис Литтон. Видимо, герцогини до самой смерти сохраняли гладкую кожу без морщин, потому что никогда не хмурились.
   – Если ты… – Миссис Литтон махнула веером и многозначительно поглядела на Оливию. – Тогда помолвка будет иметь больший вес, и согласно определенному закону превратится в брак. Не помню, как это называл твой отец. Возможно, общее право. Хотя не понимаю, какое отношение общее право может иметь к знати.
   – Хочешь сказать, что если я пересплю с глупым женихом, то стану маркизой даже в случае его смерти? – спросила Оливия, шевельнув ноющими пальцами ног. – Это маловероятно.
   Веер так и замелькал в руках миссис Литтон.
   – Не знаю, о чем ты говоришь, Оливия. Тебе надо овладеть английским языком.
   – Полагаю, этот закон должен защитить молодых женщин, – перебила Джорджиана, прежде чем мать начала возмущаться по поводу вопиющих лингвистических промахов Оливии. – Если я правильно тебя поняла, мама, если маркиз потеряет самообладание и совершит неподобающий человеку его ранга поступок, ему придется жениться на своей суженой, то есть на Оливии.
   – Вообще-то я не совсем уверена, придется ли ему жениться на Оливии, или же помолвка сама собой превратится в брак. Но самое важное, если в итоге родится ребенок, то он будет признан законнорожденным. А если жених не умрет, то изменить свое решение он не сможет. Конечно же, маркиз не станет и помышлять о таком.
   – Иными словами, после постели начинается рабство, – спокойно произнесла Оливия.
   Миссис Литтон резко сложила веер и встала.
   – Оливия Мэйфилд Литтон, твоя постоянная грубость неприемлема. Тем более что ты будущая герцогиня. Помни, все взгляды будут обращены на тебя! – Она замолчала, чтобы перевести дух.
   – Мы можем вернуться к более важным вещам? – спросила Оливия, нехотя поднимаясь на ноги. – Кажется, ты хочешь, чтобы я соблазнила Руперта, хотя много раз отказывалась научить меня этому особому искусству.
   – Я больше не в силах терпеть твою отвратительную грубость! – рявкнула миссис Литтон. Но вспомнив, что она мать будущей герцогини, откашлялась и перевела дух. – В необдуманных поступках нет необходимости. Мужчина, пусть даже он и джентльмен, просто должен понять, что женщина готова к близости, и тогда он воспользуется ситуацией, вот и все.
   С этими словами миссис Литтон вышла за дверь, даже не кивнув на прощание дочерям.
   Оливия села. Ее мать никогда особо не проявляла тепла, но теперь было совершенно очевидно, что скоро у Оливии вообще не будет матери, а лишь одна раздраженная и вызывающая раздражение фрейлина. От этой мысли ее горло сжалось.
   – Не хочу тебя расстраивать, – сказала Джорджиана, присаживаясь рядом, – но мне кажется, что родители собираются запереть тебя в подвале с глупым женихом.
   – Они могли бы передвинуть брачное ложе поближе к кабинету. Удостовериться, что Руперт знает свои обязанности.
   – Он знает. Насколько я понимаю, мужчинам все это дается естественно.
   – Но у меня никогда и в мыслях не было, что это относится и к Руперту. А у тебя?
   – Нет. – Джорджиана чуть помедлила. – По крайней мере пока. Он похож на щенка.
   – Не думаю, что к завтрашнему вечеру он повзрослеет.
   Щенок – подходящее прозвище для Руперта, ведь ему исполнилось восемнадцать лет всего неделю назад. Оливия вечно будет упрекать отца за то, что он женился раньше герцога, а затем сразу же принялся производить потомство.
   Ужасно быть двадцатитрехлетней женщиной, помолвленной с восемнадцатилетним пареньком. Особенно с таким неопытным.
   За ужином перед балом Руперт болтал о том, что слава семьи зависит от его поведения на поле боя, хотя все прекрасно понимали: его даже близко туда не подпустят. Возможно, Руперт и отправлялся на войну, но он был потомком герцога. И более того – единственным наследником, поэтому его надлежало беречь. Возможно, его отправят в другую страну. Оливия удивилась, что отец Руперта вообще позволил ему покинуть Англию.
   – Тебе придется взять дело в свои руки, – продолжила Джорджиана. – И сделать все самой.
   Оливия ссутулилась на диване. Конечно, она знала, что когда-то им с Рупертом предстоит лечь в постель. Однако она представляла, что это произойдет в темноте, где незаметно, что Руперт на голову ниже Оливии и на целый стоун легче. Если же их запрут в библиотеке, все будет совершенно иначе.
   – У тебя есть одно преимущество, – добавила сестра. – Мужчины любят пышных женщин.
   – Я этого не замечала. Возможно, только если речь идет о Мелчетте, новом лакее с прекрасными плечами.
   – Ты не должна разглядывать лакея, – чопорно произнесла Джорджиана.
   – Это он меня разглядывает. Я просто наблюдательна. Как ты думаешь, почему мы до сих пор не женаты? – спросила Оливия, подбирая ноги под себя. – Знаю, нам пришлось ждать, пока Руперту исполнится восемнадцать, но откровенно говоря, мы могли бы пожениться, когда он только перестал носить подгузники. Или по крайней мере покинул детскую. Вряд ли он когда-нибудь повзрослеет в общепринятом смысле этого слова. Зачем тогда нужна помолвка? Почему сразу не свадьба?
   – Думаю, Руперт не хочет жениться.
   – Почему? Конечно, я не подарок. Но ему вряд ли удастся пойти наперекор желаниям отца. Не думаю, что это входит в его планы. В нем нет мятежного духа.
   – Ни один мужчина не желает жениться на женщине, выбранной для него отцом. Вообще-то женщины тоже этого не хотят, вспомни Джулиет.
   – Джулиет Фолсбери? А кого ей выбрал отец? Я лишь помню, что она сбежала с садовником, которого называла Лонгфелло.
   – «Ромео и Джульетта», глупышка!
   – У Шекспира нет ни одного произведения, напоминающего мою жизнь, – возразила Оливия. – Конечно, если случайно не обнаружат давно утерянную трагедию «Много шума из-за Оливии и дурака». Руперт не похож на Ромео. У него не было ни малейшего намерения разорвать нашу помолвку.
   – В таком случае он считает себя слишком молодым для женитьбы. Ему хочется погулять в волю.
   Они обе на мгновение замолчали, пытаясь мысленно вообразить юношеские увлечения Руперта.
   – Трудно представить, правда? – наконец произнесла Оливия. – Руперт, развлекающийся в постели.
   – Ты и не должна этого представлять, – слабо возразила Джорджиана.
   – Прибереги свою утомительную добродетельность для тех, кому она интересна, – спокойно посоветовала Оливия. – Думаешь, Руперт знает, как этим занимаются?
   – Возможно, он надеется, что, вернувшись из Франции, будет на дюйм или два выше.
   – Поверь, мне часто снятся кошмары, как мы идем к алтарю в соборе Святого Павла. – Оливия поежилась. – Мать заставит меня надеть свадебное платье, украшенное пышными оборками из тюля, так что я буду вдвое выше и толще своего жениха. Рядом с Рупертом будет семенить его нелепая маленькая собачка, и все обязательно заметят, что даже у нее талия тоньше, чем у меня.
   – Я займусь мамой, когда дело дойдет до твоего платья, – пообещала Джорджиана. – Но нам лучше поговорить о твоем завтрашнем соблазнении.
   – Осторожнее, Джорджи! Ты говоришь языком этого пагубного «Зеркала», даже когда мы наедине.
   – Завтрашний день будет для тебя испытанием, как уборка авгиевых конюшен для Геркулеса.
   – Я бы предпочла убирать навоз в конюшне, чем соблазнять мужчину, который на голову ниже меня и весит не больше пушинки чертополоха.
   – Предложи ему выпить. Помнишь, как няня Ладдл боялась мужчин, которые пьют? Она называла их яростными сатирами.
   – Руперт – яростный сатир, – задумчиво произнесла Оливия. – Я так и вижу, как он скачет по лесу на маленьких резвых копытцах.
   – С копытцами он будет выглядеть необычно. Особенно если у него будет еще и бородка. У сатиров она всегда есть.
   – С этим у Руперта проблемы. Сегодня вечером я солгала ему, что поражена его попытками отрастить усы. А разве у сатиров нет маленьких рожек?
   – Да, и еще хвосты.
   – Хвост может придать Руперту дьявольский вид, как тем повесам, которые, по слухам, переспали с половиной женщин из высшего общества. Возможно, завтра вечером я попытаюсь представить его с этими атрибутами.
   – Ты начнешь смеяться, – предупредила Джорджиана. – Нельзя смеяться над мужем в моменты близости. Это может его отпугнуть.
   – Во-первых, он мне не муж. А во-вторых, над Рупертом можно или смеяться, или плакать. Когда мы сегодня танцевали, я спросила, что думает отец о его стремлении добиться славы, и он остановился посреди зала и объявил: «Утка может коснуться крыльями орла, но какая от этого польза!» А потом взмахнул рукой и снес парик леди Танстолл.
   – Я видела, – сказала Джорджиана. – Из угла комнаты мне показалось, будто она устроила ненужную суматоху, это привлекло к ней еще больше внимания.
   – Руперт отдал ей парик и очаровательно произнес, что она совершенно не похожа на лысую, и он бы никогда этого не заметил.
   Джорджиана кивнула.
   – Волнующий момент для нее. Хотя я ничего не поняла насчет утки.
   – И никто не понял. Жизнь с Рупертом будет нескончаемым весельем в попытках угадать, что же он имел в виду.
   – Может быть, он говорил о герцоге? – предположила Джорджиана. – Похоже, Руперт представляет себя орлом. Лично мне он больше напоминает утку.
   – Потому что крякает? Только он один мог представить себя орлом. – Оливия встала и позвонила. – Думаю, надлежит помнить – вот еще одно глупое словечко для тебя, Джорджи, – что сегодня вечером мне предлагают сблизиться с уткой в библиотеке отца. И похоже, ничто лучше не опишет моих взаимоотношений с родителями.
   Джорджиана хмыкнула.
   Оливия погрозила ей пальцем.
   – Очень вульгарный звук, миледи.

Глава 4
То, что высечено на сердце мужчины (или женщины)

   Следующим вечером Оливия сидела на диване в желтой гостиной за два часа до приезда герцога Кантервика и его сына Руперта. Миссис Литтон сновала по дому, пронзительным голосом отдавая приказания слугам. Мистер Литтон взволнованно расхаживал туда-сюда, то и дело поправляя шейный платок, пока тот окончательно не смялся и его пришлось сменить.
   Родители Оливии всю жизнь готовились к этому моменту, но по-прежнему не могли поверить своей удаче. Она видела их недоуменные взгляды.
   Неужели герцог действительно даст согласие на этот брак из-за детского обещания, сделанного много лет назад? Родители Оливии не могли в это поверить.
   – Достоинство, благочестие, любезность и осанка, – в третий раз за вечер повторила миссис Литтон.
   Отец Оливии был более прямолинеен.
   – Ради всего святого, молчи!
   И снова Оливия кивнула.
   – Неужели ты совсем не волнуешься? – прошептала мать, присаживаясь с ней рядом.
   – Ничуть.
   – Это ненормально! Можно подумать, ты не хочешь стать герцогиней. – Сама мысль об этом была миссис Литтон невыносима.
   – Я так же хочу быть герцогиней, как заключить официальную помолвку с мужчиной, чьи мозги размером не больше песчинки, – заметила Оливия.
   – Мозги маркиза не имеют никакого значения. – Миссис Литтон нахмурилась, но тут же разгладила морщинки кончиками пальцев. – В один прекрасный день ты станешь герцогиней. Когда я выходила замуж за твоего отца, то не думала о мозгах. Эта мысль не пристала леди.
   – Уверена, отец был умен. – Оливия сидела очень прямо, чтобы не растрепать неестественно завитые локоны.
   – Мистер Литтон нанес мне визит. Мы танцевали. Я никогда не задумывалась о его уме. Ты слишком много думаешь, Оливия!
   – Не так уж плохо, учитывая, что любая женщина, вышедшая замуж за Руперта, должна будет думать за двоих.
   – У меня началось сердцебиение, – ахнула миссис Литтон. – Даже пальцы на ногах дрожат. Что, если герцог передумает? Ты не такая, какой должна была стать. Если бы ты только перестала казаться остроумной, Оливия. Уверяю тебя, твои шутки не смешны.
   – Я и не пытаюсь быть остроумной, мама. – Оливия начинала сердиться, хотя и обещала себе, что не станет спорить. – Просто я не всегда согласна с тобой. У меня другой взгляд на вещи.
   – Твои шутки вульгарны, как бы ты ни пыталась оправдываться.
   – Тогда мы с Рупертом станем отличной парой. – Оливия еле удержалась, чтобы не огрызнуться. – Неотесанный муж и грубоватая жена.
   – Об этом я и говорю! – укорила ее мать. – Разве можно шутить в такой миг, когда тебе вот-вот даст клятву маркиз.
   Оливия была спокойна. Она прекрасно знала, что в назначенный час появится отец Руперта со всеми нужными бумагами, чтобы заверить помолвку. Присутствие жениха не было таким уж необходимым.
   Герцог Кантервик был практичным человеком и искал для сына не подходящую супругу, а няньку. Няньку, способную производить потомство. Он не нуждался в деньгах и в с трудом собранном приданом невесты, более чем солидным для девушки ее положения.
   Мозги и бедра Оливии заставили герцога сдержать данное обещание, о чем он спокойно сказал в день ее пятнадцатилетия. Родители устроили праздник в саду для своих дочерей, и ко всеобщему удивлению, к ним присоединился и герцог. Руперт не пришел, потому что ему было в то время всего одиннадцать лет, и он лишь недавно перестал носить короткие штанишки.
   – Мой сын болван, – сказал герцог, глядя на Оливию так пристально, что его глаза чуть не вылезли из орбит.
   Она была с ним согласна, поэтому промолчала.
   – И ты единственная, кто подходит ему, – с видимым удовольствием добавил герцог. – У тебя есть бедра и есть мозги. – Должно быть, Оливия вздрогнула, потому что герцог добавил: – Бедра означают много детей. Моя жена была как тростинка и посмотри, что случилось. В моей будущей невестке мне нужны бедра и мозги. Если бы у тебя их не было, я разорвал бы данное твоему отцу обещание и стал бы подыскивать сыну подходящую жену. Но ты именно та, кто ему нужен.
   Оливия кивнула и с тех пор уже не сомневалась, что когда-нибудь выйдет замуж за Руперта. Его светлость герцог Кантервик был не из тех, кто может позволить таким мелочам, как чувства Оливии или Руперта, помешать принятию важного решения.
   Прошли годы, но герцог не спешил вести сына к алтарю. Родители Оливии беспокоились, и лишь она одна не волновалась. Руперт идиот и вряд ли изменился бы.
   Как и ее бедра.
   Когда наконец на Кларджес-стрит появился экипаж с герцогским гербом, отец встал за правым плечом Оливии, а мать уселась рядом с ней, повернувшись лицом к двери и поправляя юбки.
   Герцог вошел в комнату, не позволив дворецкому объявить о его прибытии. Герцог Кантервик не позволял кому-то еще, если это, конечно, не представитель королевского семейства, войти перед ним в дверь. Он выглядел как человек, считающий почти все население нахальными выскочками.