Страница:
Джеймс Хедли Чейз
Невинный убийца
Глава 1
Туристы осторожно выбирались из автобуса: 28 старух со своими мужьями. Они столпились в кучу как стадо баранов и стали глазеть на собор с его 38-ю остроконечными готическими башенками и 2245-ю статуями. Английские туристы разглядывали собор высокомерно, потому что у них в стране имелись не менее величественные и древние постройки. Американцы были глубоко поражены и тотчас же хватались за фотоаппараты.
– Это моя группа. Ну, начинаются мои страдания, – вполголоса сказал Умберто. – Что за стадо! Не успеют они сесть в автобус, как забудут все, что я им говорил. А завтра утром они не будут помнить даже, как выглядел собор.
– Вполне согласен с тобой, – ответил я. – Человек с твоими талантами не должен растрачивать время на таких баранов. Если хочешь, я возьму эту группу на себя.
– Ты? – презрительно спросил Умберто. – А что ты знаешь о соборе? Лучше убирайся подобру-поздорову, пока я не переломал тебе ноги. – Он нахлобучил на голову фуражку официального гида и с широкой улыбкой двинулся навстречу своим экскурсантам. К стоянке перед собором опять подъехал автобус, и из него высыпала новая группа туристов.
– Это мои, – сказал Филиппо, гася сигарету и засовывая окурок за ленту шляпы. Он усмехнулся мне: – Что за сборище уродов? Ну и скучища будет!
Я взял его под руку:
– Подожди немного. Ты сегодня утром выглядишь усталым. Мы с тобой всегда были друзьями. Отдохни и позволь мне провести по собору этих придурков. Я согласен сделать это за 500 лир, а все чаевые, разумеется, пойдут тебе.
– Пошел к черту, жулик, – сказал Филиппо, вырывая руку. – Ты скоро лопнешь от зависти.
– Я завидую тебе? – спросил я, мрачно глядя на него. – Да ты посмотри на себя. Рубашка грязная, в пиджаке полно дыр. Ты похож на бродягу. Неужели ты действительно думаешь, что я тебе завидую?
– Лучше грязная рубашка, чем вообще никакой, – с усмешкой отпарировал Филиппо. – И лучше дыры в пиджаке, чем на брюках. Взгляни сначала на себя, а потом осуждай других.
Я наблюдал, как Филиппо подошел к своим экскурсантам, а потом украдкой оглядел свои манжеты. Они были чистые, но слегка обтрепанные. Немало забот доставляли мне и ботинки. Только сегодня я вставил в них пару картонных стелек, но я знал, что в первый же дождливый день они расползутся, и я не смогу выйти на улицу и лишусь основного источника дохода. Рано или поздно придется покупать новые ботинки, если я не хочу жить на милостыню. Если бы я был итальянцем, а не американцем, мне было бы легче стать постоянным гидом, но, как американец, я не мог получить разрешение на эту работу. Разница между «официальным» и «диким» гидом была большая. Официальный гид имел постоянную работу от туристических агентов и ему было обеспечено постоянное жалованье, а «дикий» гид вроде меня перебивался случайной работой, причем ему с большим трудом приходилось ловить своих клиентов, которые с подозрением смотрели на человека, предлагавшего свои услуги, но лишенного официального знака достоинства – служебной фуражки или повязки на рукаве. Однако, не имея официальной справки, только и можно было подработать в качестве «дикого» гида. Во всяком случае, для меня это была единственная возможность жить в Милане без полицейского разрешения. Этот день был для меня как раз неудачным. Уже два часа я терпеливо дожидался клиентов. В душе уже начинало шевелиться беспокойство: денег не было совершенно, а подходило обеденное время. Я был голоден и начинал уже подумывать о том, не найти ли мне Торчи – одного из самых ловких карманников, работавших в соборе, – не взять ли у него 100 лир. Он всегда был готов одолжить мне деньги, но отдавать уже приходилось 200 лир. В это время, как я решал, что лучше – остаться голодным или занять деньги у Торчи, из темного переулка на залитую ярким солнечным светом площадь вышла молодая женщина и легкой, грациозной походкой направилась к нашей группе. У нее было лицо с широко расставленными глазами фиалкового цвета и большим ртом, накрашенным алой помадой. Ее волосы отливали медью. Красивую, стройную фигуру облегали коричневая юбка и зеленая шелковая блузка. Эта женщина не была красивой в обычном понимании этого слова, но ее внешность была броской, как сияющая неоновая реклама на темной улице. За несколько шагов до меня она остановилась и вынула из сумочки туристский путеводитель по собору. Не успел я оторвать взгляд от ее стройных длинных ног в тонких нейлоновых чулках, как к ней уже бросились два других «диких» гида. В два шага я опередил их.
– Прошу прощения, синьора, – сказал я с почтительным поклоном. – Может быть, вам нужен гид? В соборе есть много интересного, о чем не упомянуто в путеводителе, и я с удовольствием покажу вам это.
Она оторвалась от путеводителя – и наши взгляды встретились. У нее был уверенный и притягательный взгляд, которого любой мужчина не мог не заметить. Женщина улыбнулась, демонстрируя крупные белоснежные зубы, а под длинными черными ресницами блеснули фиалковые глаза.
– Вы действительно можете рассказать больше, чем путеводитель? – спросила она.
– Я являюсь специалистом по готической архитектуре и итальянским церквам, – ответил я. – В прошлом году я провел по собору тысячу сто двадцать три посетителя, и все остались довольны.
Она захлопнула путеводитель.
– Боже мой! Так много? Вы официальный гид?
– Нет, но это и к лучшему. Посмотрите, вот у дверей стоит один из них – с красным носом и гнилыми зубами. – Я указал на Джузеппе, одного из моих лучших друзей. Он ежедневно напивался и действительно не являл собой образец красоты. Оглядев его, женщина рассмеялась.
– Да, пожалуй, вы правы. Он не слишком привлекателен. Но, возможно, вы дорого берете?
– Я лучший и самый дешевый экскурсовод в Милане, синьора.
Она подняла голову:
– Я заплачу вам 1000 лир, но не больше.
– За 1000 лир я покажу вам сверхтайную вечерю Леонардо да Винчи в монастыре Санта Мария делле Грацие и даже вам заплачу за такси.
– Я там уже была, – ответила она. – Вы американец?
– Да. Ваш соотечественник, осмелюсь сказать.
Она бросила на меня резкий взгляд:
– А мне казалось, что я хорошо говорю по-итальянски.
– Прекрасно, но вы выглядите как американка.
Она рассмеялась:
– Правда? А не пройти ли нам теперь в собор?
– С удовольствием, синьора.
Мы бок о бок вошли в тускло освещенную громаду собора, под сводами которого гулко раздавались голоса экскурсантов.
– Сегодня в соборе особенно много туристов, – сказал я, проходя мимо Филиппо и его группы. – Советую вам сначала пройти к гробнице святого Карла Паромео, миланского архиепископа, умершего в 1584 году и сохранившегося в нетленном виде до наших дней. Теперь, правда, лицо его немного попортилось и он не так красив, как когда-то, однако это все-таки любопытное зрелище: человек, сохранившийся в течение четырех веков после смерти. К тому времени, когда мы кончим осмотр его гробницы, большинство туристов уйдет и станет посвободнее.
– Я не знала, что именно здесь похоронен архиепископ. Мне хорошо знакома его огромная статуя на Лагомаджиоре. Почему ее сделали такой большой?
– Друзья Карла Паромео опасались, что его скоро забудут. Они решили, что при статуе в 21 метр высотой архиепископ лучше сохранится в памяти народной. Вы бывали на Лагомаджиоре?
– У меня там вилла.
– Прекрасное место. Вам можно только позавидовать. – У начала лестницы, которая вела в часовню, я остановился. – Могу я попросить вас об одном одолжении, синьора?
Она посмотрела на меня. Мы были одни в полутьме, я еле удержался, чтобы не схватить ее в объятия.
– В чем дело? – спросила она.
– Приглядывающий за гробницей архиепископа монах ожидает чаевых, а у меня, к сожалению, нет денег. Я был бы вам благодарен, если бы вы дали ему 20 лир. Потом вы можете вычесть их из моего гонорара.
– У вас действительно нет денег?
– Временные затруднения.
Она открыла сумочку и дала мне 20 лир.
– Судя по всему, вы не слишком много зарабатываете на своем месте.
– Но это совсем не означает, что я – плохой гид. Просто время от времени случаются неудачи.
– По-моему, вы прекрасный гид, – сказала она, улыбнувшись.
– Прошу прощения… – я бросился вперед и схватил за руку Торчи, пытающегося проскользнуть мимо меня. Не отпуская его руку, я подвел своего давнишнего знакомца к женщине.
– Позвольте вам представить, синьора, самого знаменитого карманника, работающего в соборе. Будь так добр, Торчи, верни синьоре те вещи, которые ты только что у нее украл.
Торчи, небольшой толстячок, с круглым жизнерадостным лицом, стал шарить по карманам, лучезарно улыбаясь.
– Это только для практики, синьор Дэвид, – начал он оправдываться и вернул женщине бриллиантовую брошь, наручные часы, портсигар и кружевной платок. – Вы же знаете, что я никогда не потрошу ваших клиентов. Вот, все возвращено.
– Убирайся, негодяй! – крикнул я. – Если ты еще раз повторишь со мной этот номер, я сверну тебе шею.
– Как вы разговариваете в соборе! – искренне возмутился Торчи. – Не забывайте, что вы находитесь в храме Божьем.
Я погрозил кулаком «набожному» вору, и он поспешно исчез в темноте.
– Вот это ловко! – восхитилась женщина. – Как это только ему удалось?
Я рассмеялся.
– Для него это детские штучки. Венцом его воровской ловкости был трюк, когда он на улице стянул у одной женщины пояс для чулок. Она заметила пропажу только тогда, когда у нее начали спадать чулки. Этот пояс и сейчас еще висит у него над кроватью.
– Боже!
– Торчи – величайший художник своего дела, но он здесь не один. Собор буквально кишит карманниками, которые неплохо зарабатывают на туристах. К счастью, я знаю большинство из них, и они не трогают моих клиентов. Вероятно, Торчи соблазнился бриллиантовой брошью.
– Мне не следовало прикалывать ее. – Она нерешительно посмотрела на едва освещенную лестницу, ведущую вниз.
– Можно взять вас под руку? Ступеньки здесь слишком крутые.
– Я как раз хотела просить вас о такой услуге.
Она слегка оперлась на мою руку, и мы начали спускаться вниз. На полпути моя экскурсантка споткнулась и чуть не упала, но я успел ее поддержать и притянул к себе, чтобы она не упала.
– И все это высокие каблуки, – сказала она.
Я ощутил ее грудь у своего плеча и взглянул на женщину. Ее глаза светились в полутьме, как у кошки. Наклонившись, я поцеловал свою спутницу в губы. Она слегка прижалась ко мне. Так мы стояли некоторое время, а потом она отстранилась.
– Этого нам не следовало делать, – сказала она, подняв на меня глаза.
– Да, – согласился я и прижал ее к себе еще крепче. Затем поцеловал еще раз, и она ответила на мой поцелуй.
– Не надо, прошу вас…
Вздохнув, я отпустил ее.
– Прошу прощения, – сказал я. – Мне действительно очень жаль. Не знаю, что это на меня нашло.
– Не говорите, что вам жаль. Мне это понравилось. Но не лучше ли нам выбраться из этого мрачного места?
После тишины и покоя собора нас ослепил яркий солнечный свет на площади, оглушили и поразили оживленное движение и множество сновавших взад и вперед людей. Минуту мы постояли на ступеньках собора, щурясь на яркое солнце. Толпа обтекала нас, и мы чувствовали себя наедине друг с другом.
– Я сунула вам 1000 лир в карман, – сказала женщина. – Еще немного практики – и я смогу быть такой же ловкой, как синьор Торчи.
– Но я их не заработал, – возразил я. – Так что не могу принять эти деньги.
– Замолчите, пожалуйста, я терпеть не могу разговоров о деньгах.
– Тогда позвольте мне по крайней мере проводить вас на крышу. Там вы сможете осмотреть статую вблизи.
– С меня хватит собора. Пойдемте куда-нибудь поесть. Мне хочется с вами поговорить.
С этими словами женщина открыла сумочку и вытащила черные очки. Она надела их, и ее глаза полностью исчезли за стеклами. Я с удивлением отметил, что при этом ее лицо потеряло всю свою выразительность. Глаза – это было единственное, что жило на нем.
– Что вы сказали? – озадаченно спросил я.
– Вы всегда так тупы? Разве вам не хочется поболтать со мной? Куда мы поедем?
Я не знал, что и подумать. Мне и в голову не приходило, что она говорит это серьезно.
– Можно пойти в «Сантернаро» или, если попроще, – в «Савикин».
– Меня больше бы устроила какая-нибудь траттория.
– Вы правда хотите в кабачок?
– Да. Лучше всего, конечно, туда, где вы обычно обедаете.
Я отвел ее к Пьерро, в кабачок, что неподалеку от собора. Пьерро вышел из-за стойки, чтобы обслужить нас. Это был небольшой человечек, с брюшком и узким лицом, скрытым за густой черной бородой. Подойдя к столику, он оглядел мою спутницу, и в его глазах загорелись одновременно удивление и восхищение.
– Синьора, синьор, – сказал он. – Какая радость видеть вас у себя! Что вам принести?
– Прошу вас, заказывайте, – сказала она. – Что здесь лучшее?
– Здесь отличное «Резотто». Это фирменное блюдо траттории, и никто не готовит его лучше Пьерро.
– Итак, «Резотто», – сказала она с улыбкой Пьерро.
– Потом «Ассобукко».
Она кивнула.
– И к этому бутылку «Барелло».
Когда Пьерро скрылся в кухне, дама достала из сумочки портсигар и предложила мне закурить. Я взял сигарету, первую за два дня, и зажег для дамы спичку.
– Наверное, вы думаете обо мне Бог знает что и не совсем лестное, – сказала женщина, прямо взглянув мне в глаза.
– Нет, но я не могу поверить своему счастью.
Она рассмеялась.
– Я, наверное, кажусь вам слишком экстравагантной?
– Никоим образом, но вы, вероятно, слишком импульсивны и теперь жалеете о том, что поддались первому порыву.
– Так оно и есть. Я не знаю, что лучше: уйти или остаться.
– Останьтесь, – сказал я. – Лучше всего следовать первым побуждениям.
– Вы так думаете?
– Да.
– Прекрасно. Тогда я остаюсь. Но скажите, как вас зовут?
– Дэвид Чизхольм. А вас?
– Лаура Фанчини.
– Я считал вас американкой, но Фанчини – известная итальянская фамилия.
– Я и есть американка, но мой муж – итальянец.
Я бросил на нее быстрый взгляд.
– Итальянец или был итальянцем?
– Разве это так важно?
– Да.
– Все еще итальянец?
– Да.
Появился Пьерро с двумя бокалами «Кьянти» и сифоном.
– «Резотто» будет готово через пять минут, синьора, а пока позвольте предложить вам аперитив.
Я незаметно толкнул его в бок.
– Убирайся, Пьерро, ты нам мешаешь.
Он с улыбкой вернулся за стойку.
– А какой смысл вы вкладываете в мои слова «все еще»? – спросил я. – Он жив или мертв?
– И то и другое. Четыре года назад он попал в страшную катастрофу и с тех пор не двигается и не говорит. Но он жив.
– Это печально.
– Да, очень. – Она разбавила «Кьянти» водой из сифона. – Но это печально и для меня.
– Если бы я раньше знал об этом, то не поцеловал бы вас, – сказал я.
– А почему вы меня поцеловали? – спросила она, не глядя на меня. Ее тонкие пальцы вертели бокал.
– Сам не понимаю.
Она продолжала играть с бокалом. После долгого молчания она наконец сказала:
– Я почувствовала то же самое.
Сердце у меня сильно забилось.
– Вы попросили меня остаться здесь, – продолжала она, – значит, вы влюбились в меня с первого взгляда? Верно?
Я улыбнулся.
– Не совсем точно. Я поправляю вас. Просто при первом взгляде на вас я почувствовал как бы удар тока. – В этот момент появился Пьерро с «Резотто». Он поставил его. Мы молчали до тех пор, пока хозяин траттории не ушел от нашего столика.
– Я не могу понять, почему такой человек, как вы, занимаетесь работой экскурсовода, – сказала она.
– Для меня нет другой работы. Я не отмечен в полиции. Но это, конечно, тайна.
– Вы хотите сказать, что у вас нет разрешения на жительство?
– Вот именно.
– Но ведь его нетрудно достать.
– Не для меня. Мне не дают разрешения на жительство потому, что у меня нет гарантированной работы, а работы мне не дают потому, что у меня нет прописки. Типичный итальянский замкнутый круг.
– Тогда почему вы вообще остаетесь в Италии?
– Мне нравится эта страна, и, кроме того, я пишу книгу об итальянских соборах.
– Вы, я думаю, будете последним человеком на земле, который решил заниматься подобным делом.
– Вы так считаете? Когда я жил в Нью-Йорке, я был архитектором. Не знаменитым, но на жизнь я себе зарабатывал. Потом меня призвали в армию, и в конце концов я оказался в Италии. У меня не было денег, а так как мне не хотелось вступать в конфликт с полицией, то я стал «диким» гидом.
– А не лучше ли было все же добиться в полиции разрешения на жительство? Я уверена, что это можно устроить.
– Наверное. Но мне не хочется заниматься этим.
Пьерро принес «Ассобукко». Когда он ушел, Лаура спросила:
– У вас действительно нет денег?
– Теперь немножко есть.
– Но раньше вы сказали…
– Я работаю с переменным успехом, но меня это не волнует. Мне вполне хватает моего заработка. Расскажите мне лучше о себе.
Лаура пожала плечами.
– Мне особенно нечего рассказывать. Я работала секретаршей у американского консула в Риме, затем его перевели сюда, в Милан. Здесь я встретилась с Бруно (моим теперешним супругом), и он предложил мне выйти за него замуж. Он очень богат. Мне надоело работать в бюро, да и Бруно казался очень влюбленным, ну я и вышла за него замуж. Год спустя он попал в автомобильную катастрофу, сломал позвоночник и получил другие серьезные повреждения. Врачи сказали, что он не оправится, но они не знают Бруно. Для него нет ничего невозможного, если он что-то вобьет себе в голову. Он твердо решил жить и делает это вот уже четыре года. Он не двигается, не говорит, не может пошевелить ни одним мускулом, но он живет.
– Неужели для него нет никакой надежды?
Она покачала головой.
– Не знаю, сколько это еще продлится. Врачи говорят, что муж с одинаковым успехом может или помереть через день, или прожить несколько лет, – с горечью сказала она.
– Мне очень жаль.
Вдруг Лаура рассмеялась:
– Так что, видите, мне сейчас нелегко.
– А что вы делаете в Милане?
После моего вопроса улыбка исчезла с ее лица и сменилась выражением горечи:
– Я договорилась на два часа со своим парикмахером. Атмосфера в доме такая гнетущая, что я решила выехать пораньше и заглянуть в собор. Я очень рада, что эта идея пришла мне в голову. – Она с нежностью посмотрела на меня, но я думал сейчас не о женщине, сидящей напротив меня, а о ее муже, который не может ни пошевелиться, ни заговорить. Каково было бы мне на его месте? Каждая отлучка жены заставляла бы меня волноваться.
– Бруно доверяет мне, – сказала Лаура, как бы прочитав мои мысли. – Он верит в чувство долга, заменяющего верность.
Я был поражен, как легко она читала мои мысли.
– Для вас это, должно быть, тяжело.
– До недавнего времени мне это было безразлично, – сказала она, не глядя на меня, – но постепенно мне в голову стала приходить мысль, что я веду себя как дура. Четыре года – это очень долгий срок. И стоит мне подумать, что проходят, может быть, лучшие годы моей жизни, как я начинаю спрашивать себя: что же делать? Кроме того, он вряд ли что-нибудь заметит.
Я почувствовал, как у меня вся кровь прилила к голове. Следующий ход был за мной. Она хотела, чтобы ее убедили в правоте только что сказанного, а это весьма нетрудно было сделать. Если я не решусь на это, то на моем месте окажется кто-нибудь другой. Но я не мог отделаться от мысли о ее больном муже, не мог выбросить представленную о нем картину из головы. Я все время воображал себя на его месте.
– Вы не совсем правы, – сказал я. – Есть люди с очень-очень тонким ощущением по отношению к окружающим. Ваш муж может догадаться очень быстро, скорее всего вы сами выдадите себя. Для него это будет очень неприятным открытием.
Некоторое время Лаура сидела, не глядя на меня.
– Это очень мило, что вы заботитесь о Бруно. Большинству мужчин на вашем месте такое и в голову бы не пришло.
– Я подумал не столько о нем, сколько о вас. Я знаю, каким тяжким грузом может быть нечистая совесть. Особенно она будет донимать вас ночью.
Она рассмеялась холодным смешком, но ее глаза остались бесстрастными.
– В таком случае вам лучше продолжать работу над своей книгой, Дэвид, – сказала она. – Вы мне вдруг напомнили святого или по крайней мере такого человека, которому стоит писать книгу о соборах.
Я покраснел.
– Вы правы, но здесь совершенно особая ситуация. Если бы ваш муж был здоров и мог постоять за себя, тогда другое дело. Я же не могу бить лежачего.
– Вот за это вы мне и нравитесь, Дэвид.
В глазах Лауры загорелся огонь отчужденности. Она заговорила так, как будто меня здесь не было и она признавалась в тайных мыслях самой себе.
– Да, нам пришлось бы бить лежачего. Жаль, что я не обладаю вашими спортивными способностями. Мне все равно, кого бить: сидячего или лежачего. – Она взглянула на часы. – Мне нужно бежать. Я не решаюсь заплатить за обед. Вы, вероятно, обидитесь. – Она встала. – А теперь, прошу вас, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
Это показалось мне правильным.
– Мы увидимся?
В ее глазах появилась насмешка.
– А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас – мои неприятности.
Сейчас она стояла напротив света, и я еще раз обратил внимание, как она красива. Мои добрые намерения начали испаряться. Я стал искать возможности для отступления.
– Минутку…
– Желаю вам счастья, Дэвид. Благодарю вас за прекрасный обед и советую продолжать писать вашу книгу. Я уверена: она будет иметь успех.
Ни разу не обернувшись, Лаура вышла на улицу. Я остался сидеть за столиком, злой на себя и на весь мир. Какого дурака я свалял! Но, однако, внутреннее чувство подсказывало мне, что я поступил правильно. Пьерро вышел из-за стойки и подошел ко мне.
– Вы довольны обедом, синьор Дэвид?
– Да. Дай мне счет.
– Синьора очень красива.
– Дай счет…
Он отошел и вернулся со счетом. На лице владельца кабачка больше не играла жизнерадостная улыбка. Я дал ему банкноту в 1000 лир.
– Сдачу оставь себе, Пьерро.
– Это слишком много! – воскликнул он. – Вам же самому нужны деньги.
– Оставь их себе и пошел к черту.
Пьерро ушел обиженный. Я нагнулся, чтобы погасить сигарету, и увидел бриллиантовую брошь. Она лежала около пепельницы, полуприкрытая салфеткой. Наверняка Лаура нарочно оставила эту дорогую вещь. Видно, перед своим уходом эта загадочная женщина тайком вынула брошь из сумочки и оставила там, где я мог найти ее. Положив брошь в карман брюк, я решил заглянуть к тому, кто совсем недавно в соборе возвращал эту драгоценность Лауре.
Торчи жил в небольшой квартире около площади Лоретто. А находилась квартира на верхнем этаже обветшалого, полуразрушенного дома. Я поднялся наверх, пробираясь среди детей, игравших на площадке, раскланиваясь направо и налево мужчинам, праздно стоявшим у дверей. Я знал, что в полдень Торчи всегда наслаждается сиестой – полуденным отдыхом. Я постучал в дверь и, ожидая ответа, вытер платком лицо и руки. Здесь, наверху, под железной крышей, было особенно жарко. Торчи сам открыл дверь. На нем были грязноватая белая рубашка и черные брюки. Он был босиком, а по его круглому лицу градом катил пот.
– Синьор Дэвид! – воскликнул он, просияв. – Прошу вас, входите. Вы у меня давненько не были.
– Вполне возможно, – произнес я и последовал за ним в большую неприбранную гостиную. На кушетке у окна лежала подружка Торчи, Симона, – маленькая смуглая девушка с большими черными глазами и кудрявой головой. Она равнодушно посмотрела на меня и опять отвернулась к окну.
– Не обращайте внимания на Симону, – сказал Торчи, – она сегодня не в духе. Как только станет прохладно, я ее как следует отколочу, и тогда к ней опять вернется хорошее настроение. – Не поворачивая головы, Симона что-то проворчала в ответ. Торчи подавил смешок.
– Не обращайте на нее внимания, синьор Дэвид, она ведь как ручная и безобидная кошка. Прошу вас, садитесь. У меня еще осталось немного виски, которое я приберегал специально для вашего прихода.
Я уселся за стол и стал наблюдать, как Торчи достает из буфета бутылку и стаканы и ставит их передо мной.
– Я хочу извиниться перед вами за утренний инцидент, – сказал он, разливая виски в стаканы. – Искушение было слишком велико. Вы же знаете, что я впервые тронул вашего клиента.
– Знаю, – сказал я. – Но зачем вы взяли бриллиантовую брошь? Ведь вы не смогли бы ее сбыть.
Торчи выпил виски и со вздохом сказал:
– Хорошее виски. Один приятель достал мне целый ящик. Попробуйте.
– Вам не удалось бы продать брошь, – повторил я. – Почему вы ее взяли?
– Да нет. Я смог бы ее продать. У меня есть один друг, который занимается бриллиантами. Он дал бы хорошую цену.
– Сколько, например?
– Не знаю точно. В соборе было темно, и я не смог ее разглядеть как следует.
Я вынул брошь из кармана и положил ее на стол.
– Разглядите ее теперь.
Торчи уставился на брошь, не скрывая удивления. Симона соскочила с кушетки и подошла к столу. Она встала за спиной Торчи и смотрела на драгоценность во все глаза.
– Принеси мне лупу, – сказал Торчи.
Девушка подошла к комоду, нашла лупу, которой пользуются часовщики и ювелиры, и подала ее Торчи. Он вставил лупу в глаз и принялся разглядывать брошь. Долго и молча изучал он брошь, а потом передал ее вместе с лупой Симоне. Та рассматривала драгоценность еще дольше. Потом положила все на стол и вернулась на кушетку. По-кошачьи растянулась там и закурила сигарету.
– Это моя группа. Ну, начинаются мои страдания, – вполголоса сказал Умберто. – Что за стадо! Не успеют они сесть в автобус, как забудут все, что я им говорил. А завтра утром они не будут помнить даже, как выглядел собор.
– Вполне согласен с тобой, – ответил я. – Человек с твоими талантами не должен растрачивать время на таких баранов. Если хочешь, я возьму эту группу на себя.
– Ты? – презрительно спросил Умберто. – А что ты знаешь о соборе? Лучше убирайся подобру-поздорову, пока я не переломал тебе ноги. – Он нахлобучил на голову фуражку официального гида и с широкой улыбкой двинулся навстречу своим экскурсантам. К стоянке перед собором опять подъехал автобус, и из него высыпала новая группа туристов.
– Это мои, – сказал Филиппо, гася сигарету и засовывая окурок за ленту шляпы. Он усмехнулся мне: – Что за сборище уродов? Ну и скучища будет!
Я взял его под руку:
– Подожди немного. Ты сегодня утром выглядишь усталым. Мы с тобой всегда были друзьями. Отдохни и позволь мне провести по собору этих придурков. Я согласен сделать это за 500 лир, а все чаевые, разумеется, пойдут тебе.
– Пошел к черту, жулик, – сказал Филиппо, вырывая руку. – Ты скоро лопнешь от зависти.
– Я завидую тебе? – спросил я, мрачно глядя на него. – Да ты посмотри на себя. Рубашка грязная, в пиджаке полно дыр. Ты похож на бродягу. Неужели ты действительно думаешь, что я тебе завидую?
– Лучше грязная рубашка, чем вообще никакой, – с усмешкой отпарировал Филиппо. – И лучше дыры в пиджаке, чем на брюках. Взгляни сначала на себя, а потом осуждай других.
Я наблюдал, как Филиппо подошел к своим экскурсантам, а потом украдкой оглядел свои манжеты. Они были чистые, но слегка обтрепанные. Немало забот доставляли мне и ботинки. Только сегодня я вставил в них пару картонных стелек, но я знал, что в первый же дождливый день они расползутся, и я не смогу выйти на улицу и лишусь основного источника дохода. Рано или поздно придется покупать новые ботинки, если я не хочу жить на милостыню. Если бы я был итальянцем, а не американцем, мне было бы легче стать постоянным гидом, но, как американец, я не мог получить разрешение на эту работу. Разница между «официальным» и «диким» гидом была большая. Официальный гид имел постоянную работу от туристических агентов и ему было обеспечено постоянное жалованье, а «дикий» гид вроде меня перебивался случайной работой, причем ему с большим трудом приходилось ловить своих клиентов, которые с подозрением смотрели на человека, предлагавшего свои услуги, но лишенного официального знака достоинства – служебной фуражки или повязки на рукаве. Однако, не имея официальной справки, только и можно было подработать в качестве «дикого» гида. Во всяком случае, для меня это была единственная возможность жить в Милане без полицейского разрешения. Этот день был для меня как раз неудачным. Уже два часа я терпеливо дожидался клиентов. В душе уже начинало шевелиться беспокойство: денег не было совершенно, а подходило обеденное время. Я был голоден и начинал уже подумывать о том, не найти ли мне Торчи – одного из самых ловких карманников, работавших в соборе, – не взять ли у него 100 лир. Он всегда был готов одолжить мне деньги, но отдавать уже приходилось 200 лир. В это время, как я решал, что лучше – остаться голодным или занять деньги у Торчи, из темного переулка на залитую ярким солнечным светом площадь вышла молодая женщина и легкой, грациозной походкой направилась к нашей группе. У нее было лицо с широко расставленными глазами фиалкового цвета и большим ртом, накрашенным алой помадой. Ее волосы отливали медью. Красивую, стройную фигуру облегали коричневая юбка и зеленая шелковая блузка. Эта женщина не была красивой в обычном понимании этого слова, но ее внешность была броской, как сияющая неоновая реклама на темной улице. За несколько шагов до меня она остановилась и вынула из сумочки туристский путеводитель по собору. Не успел я оторвать взгляд от ее стройных длинных ног в тонких нейлоновых чулках, как к ней уже бросились два других «диких» гида. В два шага я опередил их.
– Прошу прощения, синьора, – сказал я с почтительным поклоном. – Может быть, вам нужен гид? В соборе есть много интересного, о чем не упомянуто в путеводителе, и я с удовольствием покажу вам это.
Она оторвалась от путеводителя – и наши взгляды встретились. У нее был уверенный и притягательный взгляд, которого любой мужчина не мог не заметить. Женщина улыбнулась, демонстрируя крупные белоснежные зубы, а под длинными черными ресницами блеснули фиалковые глаза.
– Вы действительно можете рассказать больше, чем путеводитель? – спросила она.
– Я являюсь специалистом по готической архитектуре и итальянским церквам, – ответил я. – В прошлом году я провел по собору тысячу сто двадцать три посетителя, и все остались довольны.
Она захлопнула путеводитель.
– Боже мой! Так много? Вы официальный гид?
– Нет, но это и к лучшему. Посмотрите, вот у дверей стоит один из них – с красным носом и гнилыми зубами. – Я указал на Джузеппе, одного из моих лучших друзей. Он ежедневно напивался и действительно не являл собой образец красоты. Оглядев его, женщина рассмеялась.
– Да, пожалуй, вы правы. Он не слишком привлекателен. Но, возможно, вы дорого берете?
– Я лучший и самый дешевый экскурсовод в Милане, синьора.
Она подняла голову:
– Я заплачу вам 1000 лир, но не больше.
– За 1000 лир я покажу вам сверхтайную вечерю Леонардо да Винчи в монастыре Санта Мария делле Грацие и даже вам заплачу за такси.
– Я там уже была, – ответила она. – Вы американец?
– Да. Ваш соотечественник, осмелюсь сказать.
Она бросила на меня резкий взгляд:
– А мне казалось, что я хорошо говорю по-итальянски.
– Прекрасно, но вы выглядите как американка.
Она рассмеялась:
– Правда? А не пройти ли нам теперь в собор?
– С удовольствием, синьора.
Мы бок о бок вошли в тускло освещенную громаду собора, под сводами которого гулко раздавались голоса экскурсантов.
– Сегодня в соборе особенно много туристов, – сказал я, проходя мимо Филиппо и его группы. – Советую вам сначала пройти к гробнице святого Карла Паромео, миланского архиепископа, умершего в 1584 году и сохранившегося в нетленном виде до наших дней. Теперь, правда, лицо его немного попортилось и он не так красив, как когда-то, однако это все-таки любопытное зрелище: человек, сохранившийся в течение четырех веков после смерти. К тому времени, когда мы кончим осмотр его гробницы, большинство туристов уйдет и станет посвободнее.
– Я не знала, что именно здесь похоронен архиепископ. Мне хорошо знакома его огромная статуя на Лагомаджиоре. Почему ее сделали такой большой?
– Друзья Карла Паромео опасались, что его скоро забудут. Они решили, что при статуе в 21 метр высотой архиепископ лучше сохранится в памяти народной. Вы бывали на Лагомаджиоре?
– У меня там вилла.
– Прекрасное место. Вам можно только позавидовать. – У начала лестницы, которая вела в часовню, я остановился. – Могу я попросить вас об одном одолжении, синьора?
Она посмотрела на меня. Мы были одни в полутьме, я еле удержался, чтобы не схватить ее в объятия.
– В чем дело? – спросила она.
– Приглядывающий за гробницей архиепископа монах ожидает чаевых, а у меня, к сожалению, нет денег. Я был бы вам благодарен, если бы вы дали ему 20 лир. Потом вы можете вычесть их из моего гонорара.
– У вас действительно нет денег?
– Временные затруднения.
Она открыла сумочку и дала мне 20 лир.
– Судя по всему, вы не слишком много зарабатываете на своем месте.
– Но это совсем не означает, что я – плохой гид. Просто время от времени случаются неудачи.
– По-моему, вы прекрасный гид, – сказала она, улыбнувшись.
– Прошу прощения… – я бросился вперед и схватил за руку Торчи, пытающегося проскользнуть мимо меня. Не отпуская его руку, я подвел своего давнишнего знакомца к женщине.
– Позвольте вам представить, синьора, самого знаменитого карманника, работающего в соборе. Будь так добр, Торчи, верни синьоре те вещи, которые ты только что у нее украл.
Торчи, небольшой толстячок, с круглым жизнерадостным лицом, стал шарить по карманам, лучезарно улыбаясь.
– Это только для практики, синьор Дэвид, – начал он оправдываться и вернул женщине бриллиантовую брошь, наручные часы, портсигар и кружевной платок. – Вы же знаете, что я никогда не потрошу ваших клиентов. Вот, все возвращено.
– Убирайся, негодяй! – крикнул я. – Если ты еще раз повторишь со мной этот номер, я сверну тебе шею.
– Как вы разговариваете в соборе! – искренне возмутился Торчи. – Не забывайте, что вы находитесь в храме Божьем.
Я погрозил кулаком «набожному» вору, и он поспешно исчез в темноте.
– Вот это ловко! – восхитилась женщина. – Как это только ему удалось?
Я рассмеялся.
– Для него это детские штучки. Венцом его воровской ловкости был трюк, когда он на улице стянул у одной женщины пояс для чулок. Она заметила пропажу только тогда, когда у нее начали спадать чулки. Этот пояс и сейчас еще висит у него над кроватью.
– Боже!
– Торчи – величайший художник своего дела, но он здесь не один. Собор буквально кишит карманниками, которые неплохо зарабатывают на туристах. К счастью, я знаю большинство из них, и они не трогают моих клиентов. Вероятно, Торчи соблазнился бриллиантовой брошью.
– Мне не следовало прикалывать ее. – Она нерешительно посмотрела на едва освещенную лестницу, ведущую вниз.
– Можно взять вас под руку? Ступеньки здесь слишком крутые.
– Я как раз хотела просить вас о такой услуге.
Она слегка оперлась на мою руку, и мы начали спускаться вниз. На полпути моя экскурсантка споткнулась и чуть не упала, но я успел ее поддержать и притянул к себе, чтобы она не упала.
– И все это высокие каблуки, – сказала она.
Я ощутил ее грудь у своего плеча и взглянул на женщину. Ее глаза светились в полутьме, как у кошки. Наклонившись, я поцеловал свою спутницу в губы. Она слегка прижалась ко мне. Так мы стояли некоторое время, а потом она отстранилась.
– Этого нам не следовало делать, – сказала она, подняв на меня глаза.
– Да, – согласился я и прижал ее к себе еще крепче. Затем поцеловал еще раз, и она ответила на мой поцелуй.
– Не надо, прошу вас…
Вздохнув, я отпустил ее.
– Прошу прощения, – сказал я. – Мне действительно очень жаль. Не знаю, что это на меня нашло.
– Не говорите, что вам жаль. Мне это понравилось. Но не лучше ли нам выбраться из этого мрачного места?
После тишины и покоя собора нас ослепил яркий солнечный свет на площади, оглушили и поразили оживленное движение и множество сновавших взад и вперед людей. Минуту мы постояли на ступеньках собора, щурясь на яркое солнце. Толпа обтекала нас, и мы чувствовали себя наедине друг с другом.
– Я сунула вам 1000 лир в карман, – сказала женщина. – Еще немного практики – и я смогу быть такой же ловкой, как синьор Торчи.
– Но я их не заработал, – возразил я. – Так что не могу принять эти деньги.
– Замолчите, пожалуйста, я терпеть не могу разговоров о деньгах.
– Тогда позвольте мне по крайней мере проводить вас на крышу. Там вы сможете осмотреть статую вблизи.
– С меня хватит собора. Пойдемте куда-нибудь поесть. Мне хочется с вами поговорить.
С этими словами женщина открыла сумочку и вытащила черные очки. Она надела их, и ее глаза полностью исчезли за стеклами. Я с удивлением отметил, что при этом ее лицо потеряло всю свою выразительность. Глаза – это было единственное, что жило на нем.
– Что вы сказали? – озадаченно спросил я.
– Вы всегда так тупы? Разве вам не хочется поболтать со мной? Куда мы поедем?
Я не знал, что и подумать. Мне и в голову не приходило, что она говорит это серьезно.
– Можно пойти в «Сантернаро» или, если попроще, – в «Савикин».
– Меня больше бы устроила какая-нибудь траттория.
– Вы правда хотите в кабачок?
– Да. Лучше всего, конечно, туда, где вы обычно обедаете.
Я отвел ее к Пьерро, в кабачок, что неподалеку от собора. Пьерро вышел из-за стойки, чтобы обслужить нас. Это был небольшой человечек, с брюшком и узким лицом, скрытым за густой черной бородой. Подойдя к столику, он оглядел мою спутницу, и в его глазах загорелись одновременно удивление и восхищение.
– Синьора, синьор, – сказал он. – Какая радость видеть вас у себя! Что вам принести?
– Прошу вас, заказывайте, – сказала она. – Что здесь лучшее?
– Здесь отличное «Резотто». Это фирменное блюдо траттории, и никто не готовит его лучше Пьерро.
– Итак, «Резотто», – сказала она с улыбкой Пьерро.
– Потом «Ассобукко».
Она кивнула.
– И к этому бутылку «Барелло».
Когда Пьерро скрылся в кухне, дама достала из сумочки портсигар и предложила мне закурить. Я взял сигарету, первую за два дня, и зажег для дамы спичку.
– Наверное, вы думаете обо мне Бог знает что и не совсем лестное, – сказала женщина, прямо взглянув мне в глаза.
– Нет, но я не могу поверить своему счастью.
Она рассмеялась.
– Я, наверное, кажусь вам слишком экстравагантной?
– Никоим образом, но вы, вероятно, слишком импульсивны и теперь жалеете о том, что поддались первому порыву.
– Так оно и есть. Я не знаю, что лучше: уйти или остаться.
– Останьтесь, – сказал я. – Лучше всего следовать первым побуждениям.
– Вы так думаете?
– Да.
– Прекрасно. Тогда я остаюсь. Но скажите, как вас зовут?
– Дэвид Чизхольм. А вас?
– Лаура Фанчини.
– Я считал вас американкой, но Фанчини – известная итальянская фамилия.
– Я и есть американка, но мой муж – итальянец.
Я бросил на нее быстрый взгляд.
– Итальянец или был итальянцем?
– Разве это так важно?
– Да.
– Все еще итальянец?
– Да.
Появился Пьерро с двумя бокалами «Кьянти» и сифоном.
– «Резотто» будет готово через пять минут, синьора, а пока позвольте предложить вам аперитив.
Я незаметно толкнул его в бок.
– Убирайся, Пьерро, ты нам мешаешь.
Он с улыбкой вернулся за стойку.
– А какой смысл вы вкладываете в мои слова «все еще»? – спросил я. – Он жив или мертв?
– И то и другое. Четыре года назад он попал в страшную катастрофу и с тех пор не двигается и не говорит. Но он жив.
– Это печально.
– Да, очень. – Она разбавила «Кьянти» водой из сифона. – Но это печально и для меня.
– Если бы я раньше знал об этом, то не поцеловал бы вас, – сказал я.
– А почему вы меня поцеловали? – спросила она, не глядя на меня. Ее тонкие пальцы вертели бокал.
– Сам не понимаю.
Она продолжала играть с бокалом. После долгого молчания она наконец сказала:
– Я почувствовала то же самое.
Сердце у меня сильно забилось.
– Вы попросили меня остаться здесь, – продолжала она, – значит, вы влюбились в меня с первого взгляда? Верно?
Я улыбнулся.
– Не совсем точно. Я поправляю вас. Просто при первом взгляде на вас я почувствовал как бы удар тока. – В этот момент появился Пьерро с «Резотто». Он поставил его. Мы молчали до тех пор, пока хозяин траттории не ушел от нашего столика.
– Я не могу понять, почему такой человек, как вы, занимаетесь работой экскурсовода, – сказала она.
– Для меня нет другой работы. Я не отмечен в полиции. Но это, конечно, тайна.
– Вы хотите сказать, что у вас нет разрешения на жительство?
– Вот именно.
– Но ведь его нетрудно достать.
– Не для меня. Мне не дают разрешения на жительство потому, что у меня нет гарантированной работы, а работы мне не дают потому, что у меня нет прописки. Типичный итальянский замкнутый круг.
– Тогда почему вы вообще остаетесь в Италии?
– Мне нравится эта страна, и, кроме того, я пишу книгу об итальянских соборах.
– Вы, я думаю, будете последним человеком на земле, который решил заниматься подобным делом.
– Вы так считаете? Когда я жил в Нью-Йорке, я был архитектором. Не знаменитым, но на жизнь я себе зарабатывал. Потом меня призвали в армию, и в конце концов я оказался в Италии. У меня не было денег, а так как мне не хотелось вступать в конфликт с полицией, то я стал «диким» гидом.
– А не лучше ли было все же добиться в полиции разрешения на жительство? Я уверена, что это можно устроить.
– Наверное. Но мне не хочется заниматься этим.
Пьерро принес «Ассобукко». Когда он ушел, Лаура спросила:
– У вас действительно нет денег?
– Теперь немножко есть.
– Но раньше вы сказали…
– Я работаю с переменным успехом, но меня это не волнует. Мне вполне хватает моего заработка. Расскажите мне лучше о себе.
Лаура пожала плечами.
– Мне особенно нечего рассказывать. Я работала секретаршей у американского консула в Риме, затем его перевели сюда, в Милан. Здесь я встретилась с Бруно (моим теперешним супругом), и он предложил мне выйти за него замуж. Он очень богат. Мне надоело работать в бюро, да и Бруно казался очень влюбленным, ну я и вышла за него замуж. Год спустя он попал в автомобильную катастрофу, сломал позвоночник и получил другие серьезные повреждения. Врачи сказали, что он не оправится, но они не знают Бруно. Для него нет ничего невозможного, если он что-то вобьет себе в голову. Он твердо решил жить и делает это вот уже четыре года. Он не двигается, не говорит, не может пошевелить ни одним мускулом, но он живет.
– Неужели для него нет никакой надежды?
Она покачала головой.
– Не знаю, сколько это еще продлится. Врачи говорят, что муж с одинаковым успехом может или помереть через день, или прожить несколько лет, – с горечью сказала она.
– Мне очень жаль.
Вдруг Лаура рассмеялась:
– Так что, видите, мне сейчас нелегко.
– А что вы делаете в Милане?
После моего вопроса улыбка исчезла с ее лица и сменилась выражением горечи:
– Я договорилась на два часа со своим парикмахером. Атмосфера в доме такая гнетущая, что я решила выехать пораньше и заглянуть в собор. Я очень рада, что эта идея пришла мне в голову. – Она с нежностью посмотрела на меня, но я думал сейчас не о женщине, сидящей напротив меня, а о ее муже, который не может ни пошевелиться, ни заговорить. Каково было бы мне на его месте? Каждая отлучка жены заставляла бы меня волноваться.
– Бруно доверяет мне, – сказала Лаура, как бы прочитав мои мысли. – Он верит в чувство долга, заменяющего верность.
Я был поражен, как легко она читала мои мысли.
– Для вас это, должно быть, тяжело.
– До недавнего времени мне это было безразлично, – сказала она, не глядя на меня, – но постепенно мне в голову стала приходить мысль, что я веду себя как дура. Четыре года – это очень долгий срок. И стоит мне подумать, что проходят, может быть, лучшие годы моей жизни, как я начинаю спрашивать себя: что же делать? Кроме того, он вряд ли что-нибудь заметит.
Я почувствовал, как у меня вся кровь прилила к голове. Следующий ход был за мной. Она хотела, чтобы ее убедили в правоте только что сказанного, а это весьма нетрудно было сделать. Если я не решусь на это, то на моем месте окажется кто-нибудь другой. Но я не мог отделаться от мысли о ее больном муже, не мог выбросить представленную о нем картину из головы. Я все время воображал себя на его месте.
– Вы не совсем правы, – сказал я. – Есть люди с очень-очень тонким ощущением по отношению к окружающим. Ваш муж может догадаться очень быстро, скорее всего вы сами выдадите себя. Для него это будет очень неприятным открытием.
Некоторое время Лаура сидела, не глядя на меня.
– Это очень мило, что вы заботитесь о Бруно. Большинству мужчин на вашем месте такое и в голову бы не пришло.
– Я подумал не столько о нем, сколько о вас. Я знаю, каким тяжким грузом может быть нечистая совесть. Особенно она будет донимать вас ночью.
Она рассмеялась холодным смешком, но ее глаза остались бесстрастными.
– В таком случае вам лучше продолжать работу над своей книгой, Дэвид, – сказала она. – Вы мне вдруг напомнили святого или по крайней мере такого человека, которому стоит писать книгу о соборах.
Я покраснел.
– Вы правы, но здесь совершенно особая ситуация. Если бы ваш муж был здоров и мог постоять за себя, тогда другое дело. Я же не могу бить лежачего.
– Вот за это вы мне и нравитесь, Дэвид.
В глазах Лауры загорелся огонь отчужденности. Она заговорила так, как будто меня здесь не было и она признавалась в тайных мыслях самой себе.
– Да, нам пришлось бы бить лежачего. Жаль, что я не обладаю вашими спортивными способностями. Мне все равно, кого бить: сидячего или лежачего. – Она взглянула на часы. – Мне нужно бежать. Я не решаюсь заплатить за обед. Вы, вероятно, обидитесь. – Она встала. – А теперь, прошу вас, не провожайте меня. Я предпочитаю уйти одна.
Это показалось мне правильным.
– Мы увидимся?
В ее глазах появилась насмешка.
– А зачем? Меня не интересуют ваши соборы, а вас – мои неприятности.
Сейчас она стояла напротив света, и я еще раз обратил внимание, как она красива. Мои добрые намерения начали испаряться. Я стал искать возможности для отступления.
– Минутку…
– Желаю вам счастья, Дэвид. Благодарю вас за прекрасный обед и советую продолжать писать вашу книгу. Я уверена: она будет иметь успех.
Ни разу не обернувшись, Лаура вышла на улицу. Я остался сидеть за столиком, злой на себя и на весь мир. Какого дурака я свалял! Но, однако, внутреннее чувство подсказывало мне, что я поступил правильно. Пьерро вышел из-за стойки и подошел ко мне.
– Вы довольны обедом, синьор Дэвид?
– Да. Дай мне счет.
– Синьора очень красива.
– Дай счет…
Он отошел и вернулся со счетом. На лице владельца кабачка больше не играла жизнерадостная улыбка. Я дал ему банкноту в 1000 лир.
– Сдачу оставь себе, Пьерро.
– Это слишком много! – воскликнул он. – Вам же самому нужны деньги.
– Оставь их себе и пошел к черту.
Пьерро ушел обиженный. Я нагнулся, чтобы погасить сигарету, и увидел бриллиантовую брошь. Она лежала около пепельницы, полуприкрытая салфеткой. Наверняка Лаура нарочно оставила эту дорогую вещь. Видно, перед своим уходом эта загадочная женщина тайком вынула брошь из сумочки и оставила там, где я мог найти ее. Положив брошь в карман брюк, я решил заглянуть к тому, кто совсем недавно в соборе возвращал эту драгоценность Лауре.
Торчи жил в небольшой квартире около площади Лоретто. А находилась квартира на верхнем этаже обветшалого, полуразрушенного дома. Я поднялся наверх, пробираясь среди детей, игравших на площадке, раскланиваясь направо и налево мужчинам, праздно стоявшим у дверей. Я знал, что в полдень Торчи всегда наслаждается сиестой – полуденным отдыхом. Я постучал в дверь и, ожидая ответа, вытер платком лицо и руки. Здесь, наверху, под железной крышей, было особенно жарко. Торчи сам открыл дверь. На нем были грязноватая белая рубашка и черные брюки. Он был босиком, а по его круглому лицу градом катил пот.
– Синьор Дэвид! – воскликнул он, просияв. – Прошу вас, входите. Вы у меня давненько не были.
– Вполне возможно, – произнес я и последовал за ним в большую неприбранную гостиную. На кушетке у окна лежала подружка Торчи, Симона, – маленькая смуглая девушка с большими черными глазами и кудрявой головой. Она равнодушно посмотрела на меня и опять отвернулась к окну.
– Не обращайте внимания на Симону, – сказал Торчи, – она сегодня не в духе. Как только станет прохладно, я ее как следует отколочу, и тогда к ней опять вернется хорошее настроение. – Не поворачивая головы, Симона что-то проворчала в ответ. Торчи подавил смешок.
– Не обращайте на нее внимания, синьор Дэвид, она ведь как ручная и безобидная кошка. Прошу вас, садитесь. У меня еще осталось немного виски, которое я приберегал специально для вашего прихода.
Я уселся за стол и стал наблюдать, как Торчи достает из буфета бутылку и стаканы и ставит их передо мной.
– Я хочу извиниться перед вами за утренний инцидент, – сказал он, разливая виски в стаканы. – Искушение было слишком велико. Вы же знаете, что я впервые тронул вашего клиента.
– Знаю, – сказал я. – Но зачем вы взяли бриллиантовую брошь? Ведь вы не смогли бы ее сбыть.
Торчи выпил виски и со вздохом сказал:
– Хорошее виски. Один приятель достал мне целый ящик. Попробуйте.
– Вам не удалось бы продать брошь, – повторил я. – Почему вы ее взяли?
– Да нет. Я смог бы ее продать. У меня есть один друг, который занимается бриллиантами. Он дал бы хорошую цену.
– Сколько, например?
– Не знаю точно. В соборе было темно, и я не смог ее разглядеть как следует.
Я вынул брошь из кармана и положил ее на стол.
– Разглядите ее теперь.
Торчи уставился на брошь, не скрывая удивления. Симона соскочила с кушетки и подошла к столу. Она встала за спиной Торчи и смотрела на драгоценность во все глаза.
– Принеси мне лупу, – сказал Торчи.
Девушка подошла к комоду, нашла лупу, которой пользуются часовщики и ювелиры, и подала ее Торчи. Он вставил лупу в глаз и принялся разглядывать брошь. Долго и молча изучал он брошь, а потом передал ее вместе с лупой Симоне. Та рассматривала драгоценность еще дольше. Потом положила все на стол и вернулась на кушетку. По-кошачьи растянулась там и закурила сигарету.