Джеймс Питер. Мертвый, как ты

   Поскольку сегодня чуть позже Грейсу предстояло встретиться с новым помощником главного констебля, он надел костюм и галстук. Несмотря на раннее время – без четверти девять, – он успел налить себе уже вторую кружку кофе и теперь, сидя за столом, беседовал с коллегами.
   – Итак. – Он покачал ногой. – Во-первых… я рад всех вас видеть. И не просто рад – безумно счастлив!
   Все трое заулыбались.
   – Папай, ты научил меня всему, что я знаю, поэтому я не собираюсь ничего тебе говорить. Яйца курицу не учат! Шеф… – Рой имел в виду главного констебля Тома Мартинсона, – щедро отвалил нам денег, но, чтобы не прогореть через год, мы обязаны выдать результаты. Грубо говоря, если вы, ребята, хотите и на следующий год сохранить работу за собой, придется вам попотеть. – Отпив кофе, он продолжал: – А сейчас я повторю вам слова Папая, которые он произнес, когда мы с ним первый раз вместе работали. Еще в девяностых годах прошлого века на него, помимо прочего, возложили нагрузку за нераскрытые дела – хотя тогда мы называли их по-другому.
   Все три бывших сотрудника полиции прекрасно знали, сколько головной боли доставляет вечно меняющаяся терминология начальства.
   Грейс вынул из кармана лист бумаги и стал читать:
   – Он сказал, цитирую: «Пересмотр нераскрытых дел позволяет использовать современные методы криминалистики для раскрытия преступлений, совершенных в прошлом, и не допустить повторения таких преступлений в будущем».
   – Я рад, Рой, что годы, которые мы прослужили вместе, не прошли для тебя даром, – ответил Джим Дойл. – По крайней мере, ты хоть что-то запомнил!
   – Вот именно. Рад, что удалось чему-то научиться у старого служаки! – насмешливо заметил Фостер.
   Дойл не поддался на провокацию.
   – Возможно, – продолжал Рой Грейс, – вы видели сводки или читали в «Аргусе» о новом преступлении. В канун Нового года изнасиловали женщину.
   – В отеле «Метрополь»? – уточнил Имон Грин.
   – Да, именно. Я присутствовал при первом опросе жертвы в прошлый четверг, 1 января, – продолжал Грейс. – Из слов пострадавшей следует, что преступник, переодетый женщиной, затащил ее в номер под предлогом того, что ему требовалась помощь. Потом, надев маску, он связал ее и неоднократно изнасиловал каблуком ее же туфли. Затем попытался вступить с ней в традиционный сексуальный контакт, однако это удалось только отчасти. В его действиях прослеживается некоторое сходство с почерком Туфельщика, которого мы так и не нашли в девяносто седьмом году. Туфельщик тоже переодевался в женское платье и просил жертв о помощи. Затем его нападения внезапно прекратились – во всяком случае, в Суссексе, – и дело осталось нераскрытым. Я принес вам краткое изложение; прошу перечесть его. Знаю, у каждого из вас есть и другие дела, но сейчас я прошу вас заняться Туфельщиком. Мне кажется, он имеет отношение к делу, над которым я работаю сейчас.
   – Рой, там были образцы ДНК? – спросил Джим Дойл.
   – Следов спермы нигде не обнаружено, но три жертвы сообщили, что насильник надевал презерватив. Есть волокна ткани, но по ним ничего существенного установить не удалось. Ни царапин, ни слюны. Две жертвы сообщили, что у преступника выбриты волосы на лобке. Туфельщик, несомненно, что-то смыслил в криминалистике – еще тогда. В общем, никаких следов ДНК. Во всех эпизодах общее только одно: все жертвы очень любили дорогую обувь.
   – Как и девяносто пять процентов женщин, в том числе и моя жена, – буркнул Джим Дойл.
   – Вот именно, – кивнул Грейс.
   – А особые приметы? – спросил Брайан Фостер.
   – Все вы помните, как грубо и топорно в те годы допрашивали жертв изнасилования. Боюсь, особых примет у нас немного. Мужчина хрупкого телосложения, растительность на теле скудная, по выговору невозможно определить, образованный он или выходец из низов… Да, у него маленький член. Все выходные я читал протоколы допросов и изучал сводку по другим тяжким преступлениям, совершенным в то же время, – продолжал Грейс. – Есть еще одна женщина, которая, как я подозреваю, тоже могла стать жертвой Туфельщика – возможно, его последней жертвой. Рейчел Райан, двадцати двух лет, пропала в самый канун Рождества, точнее, в день Рождества девяносто седьмого года. Я хорошо запомнил то дело, потому что тогда как раз дежурил по городу. Когда поступил сигнал, я поехал к ее родителям. Почтенные, добропорядочные люди, они очень испугались, потому что дочь не приехала к ним на рождественский обед. Судя по всему, Рейчел была девушкой разумной и порядочной. Незадолго до своего исчезновения она порвала с женихом и очень серьезно переживала разрыв.
   Грейс в последний миг удержался, чтобы не добавить: Рейчел Райан исчезла с лица земли – совсем как его жена Сэнди.
   – Какие версии? – поинтересовался Фостер.
   – Родственники ни при чем, – ответил Грейс. – Я допрашивал двух ее подруг, с которыми Рейчел вместе праздновала Рождество. Одна сказала, что Рейчел была слегка сдвинута на обуви. Покупала дорогущие туфли, которые были ей явно не по средствам, – дизайнерские туфли по двести фунтов за пару. Все жертвы Туфельщика носили дорогие туфли. – Грейс пожал плечами.
   – В общем, Рой, опираться-то практически не на что, – ответил Фостер. – Раз она порвала с женихом, могла и покончить с собой. Понимаешь, Рождество… В такое время одиноким особенно больно. Помню, в девяносто втором меня бросила жена. Ушла за три недели до Рождества. Я тогда чуть не повесился… Пришлось лопать рождественский ужин в одиночку в распроклятой бифштексной «Ангус».
   Грейс невесело улыбнулся:
   – Все возможно, но, судя по тому, что мне удалось о ней узнать, вряд ли она покончила с собой. Зато вот что важно. В три часа ночи ее сосед выглянул из окна – время он засек – и видел, как мужчина затаскивает какую-то женщину в белый микроавтобус.
   – Номерные знаки запомнил?
   – Он был пьян в стельку. Запомнил только несколько цифр.
   – Но машину-то удалось найти?
   – Нет.
   – Ты ему поверил?
   – Да, и до сих пор верю.
   – В общем, опираться особо не на что, да, Рой? – сказал Джим Дойл.
   – Да, но я нашел кое-что странное. Сегодня специально приехал пораньше и перечитал материалы дела. И знаете что? – Грейс обвел коллег внимательным взглядом. – Из дела пропало несколько важных страниц!
   – Кто мог их взять? – спросил Брайан Фостер. – То есть… Кто имеет к ним доступ и у кого есть возможность их изъять?
   – Ты ведь раньше служил в полиции, – сказал Грейс. – Вот ты мне и ответь. А потом объясни, кому и зачем это понадобилось.

25

   5 января, понедельник
   Наверное, и правда пора завязывать.
   В тюрьме не молодеешь. Тюрьма набавляет – вернее, отнимает – десять лет жизни, в зависимости от того, как на это посмотреть. Даррен Спайсер не был недоволен своим прошлым, как на него ни смотри.
   С шестнадцати лет он проводил больше времени за решеткой, чем на воле. Мотал срок за сроком. Его называли «упорным рецидивистом». Закоренелым преступником. Что говорить, не очень-то ему везло. Только один раз во взрослой жизни он провел два Рождества подряд на воле, да и то сразу после того, как женился. По свидетельству о рождении – настоящему – ему стукнуло сорок один. Отражение в зеркале в ванной говорило, что ему все пятьдесят пять, а то и больше. А самому ему казалось, будто ему все восемьдесят. Настоящий мертвец. Настоящее…
   Ничтожество.
   Намылившись, он тупо взглянул в зеркало и поморщился, увидев морщинистого старого придурка. Он стоял голышом; долговязое тощее тело – он предпочитал называть себя «худощавым» – стало мускулистым от ежедневных занятий в тюремном тренажерном зале.
   Даррен Спайсер принялся сбривать жесткую щетину той же затупленной бритвой, какой он брился в тюрьме и которую унес с собой на волю. Когда он закончил, лицо стало таким же гладким, как все тело, – остальное он сбрил на прошлой неделе. Он всегда брился после выхода из тюрьмы; таким способом он очищался. Помнил, как однажды, вскоре после свадьбы, вернулся домой с лобковыми вшами. Бр-р-р!
   На предплечьях красовались две маленькие татуировки. Хорошенького понемножку! Почти все его сокамерники были с ног до головы покрыты наколками и гордились тем, какие они крутые. Даррен Спайсер считал, что гордиться наколками – все равно что выставлять напоказ свою тупость. Зачем облегчать копам возможность тебя опознать? И потом, у него и без наколок особых примет хватает: пять шрамов от резаных ран на спине. Так ему отомстили когда-то дружки наркодилера, которого он попробовал кинуть.
   Последний срок оказался и самым долгим – шесть лет. Правда, выпустили его досрочно, через три года. Пора завязывать, решил Даррен. Да, пора, но…
   Вот именно что «но».
   Предполагается, что, выйдя из тюрьмы, ты свободен. А он свободен лишь условно. Обязан регулярно являться к инспектору, который надзирает за досрочно освобожденными. Обязан записаться на курсы переподготовки. Обязан подчиняться внутреннему распорядку общежития, в котором сейчас обитает.
   После освобождения положено возвращаться домой.
   А у него дома нет.
   Отец давно умер, а с матерью он за двадцать пять лет и двух слов не сказал – да и то, пожалуй, многовато. Единственная сестрица Мэгз отдала концы пять лет назад – передоз. Бывшая жена с ребенком укатила в Австралию. Сынишку он не видел десять лет.
   Домом для него стало любое место, где можно устроиться переночевать. Вчера он снял койку в ночлежке для реабилитации бывших заключенных, алкоголиков и наркоманов в самом центре Брайтона. Комнату пришлось делить с четырьмя вонючими, шумными алкашами. Знакомое место, он здесь уже бывал не раз. Сегодня надо подыскать себе местечко получше. Например, попробовать устроиться в приют Святого Патрика. Там неплохая жрачка и есть где оставить барахло. Правда, спать придется в общем зале, зато там чисто. Считается, что заключенным, чей срок подходит к концу, помогают найти свое место в обществе. Но жизнь распоряжается по-другому. На свободе ты никому не нужен – вот как выходит. Место в обществе – выдумка, враки. Хотя Даррен Спайсер пытался играть по правилам, вписаться в их образ жизни.
   Переподготовка! Переобучение!
   Ха! Переобучаться ему не хотелось, но он выразил желание освоить новую профессию. На последние полгода его перевели в Открытую тюрьму Форда. Целый день он проводил на свободе, трудясь на специально отведенных для таких, как он, рабочих местах. Они назывались «Рабочие звенья». Даррен выбрал курсы гостиничных разнорабочих и благодаря этому шикарно проводил время в двух брайтонских отелях. Работал незаметно. Изучал, где что находится. Получил доступ к ключам от номеров и к охранной сигнализации. Очень полезная подготовочка!
   Да.
   В Льюисе его регулярно навещала пожилая дамочка из какого-то благотворительного фонда. Как-то раз она спросила Даррена, о чем он мечтает. Какой он представляет свою жизнь за пределами тюрьмы. И есть ли у него вообще мечта?
   Мечта у него есть, ответил Даррен, а как же! Снова жениться. Нарожать детишек. Жить в красивом домике – типа тех, какие он когда-то грабил, чтобы заработать себе на хлеб. И водить красивую машину. Получить постоянную работу. Да… еще по выходным ездить на рыбалку. Вот какая у него мечта. Но сказал он даме, этого никогда не будет.
   – Почему? – удивилась благодетельница.
   – Я вам скажу почему, – ответил Даррен. – Потому что у меня сто семьдесят два привода, ясно? Какой нормальный человек примет меня на работу? Прошлое-то не скроешь… – Помолчав, он продолжал: – Да ладно, мне и здесь неплохо. У меня здесь дружки. Кормят сытно. За свет платит государство. И телевизор мне оплачивают.
   Да, все было нормально. Кроме того, что…
   В тюрьме не было женщин. Вот чего ему больше всего не хватало в тюрьме. Он любил женщин и кокаин. Наркоту в тюрьму пронести еще можно, а вот бабу провести гораздо труднее.
   Его оставили в камере на Рождество, зато выпустили через два дня после Дня рождественских подарков. Чего ради?
   Вот ведь дьявольщина!
   Надо надеяться, завтра он отсюда съедет. Тех, кто не нарушает правил в приюте Святого Патрика, через двадцать восемь дней переводят в отсек, или «стручок», то есть отдельную крошечную комнатку, больше похожую на капсулу на космическом корабле. Идею позаимствовали из какого-то японского отеля. В таком вот отсеке позволяют жить еще десять недель. Там тесно, зато живешь один – и имущество сохраннее.
   Ему есть что хранить подальше от чужих глаз.
   Сейчас его вещи лежат у одного приятеля, Терри Биглоу, – если можно назвать приятелем скользкого мелкого хорька. Они все умещаются в чемодане, перетянутом цепями и запертом на три висячих замка. Замки и цепи он приладил прочные, потому что Биглоу не доверял.
   Может быть, на этот раз ему удастся не загреметь за решетку. Взять несколько богатых домов, толкануть партию кокаина, накопить на собственное жилье. А что потом? Найти женщину… Жениться… Мысли о семье то привлекали его, то нагнетали тоску. Чего ради суетиться? По правде говоря, он давно привык к своему образу жизни. К тому, что он – сам себе компания. Делает что хочет и ни перед кем не отчитывается.
   Его папаша был кровельщиком; в детстве Даррен часто помогал ему. Видел шикарные дома в Брайтоне и Хоуве, где работал папаша, и красоток в нарядных платьях, на роскошных машинах, которые там жили.
   Папаша все мечтал разбогатеть, построить шикарный дом и завести такую вот красотку, но ничего не вышло. Однажды он свалился с крыши, сломал себе шею и больше не мог работать. С утра до ночи пропивал свое пособие по инвалидности. Даррен не хотел становиться кровельщиком, он понимал, что от такой работы не разбогатеешь. Зато учеба может помочь. Школу он любил, особенно математику, естествознание и уроки труда – любил что-то делать руками. А дома стало совсем плохо. Мамаша тоже пила. Когда ему исполнилось тринадцать, она как-то завалилась к нему в постель – пьяная и голая – и сказала: мол, папаша не может ее удовлетворить и теперь он, как мужчина, обязан его заменить.
   Даррен каждый день старался пораньше уйти в школу. Из-за того, что творилось ночью, ему было не по себе. Он все больше отдалялся от друзей. В голове все путалось; он стал хуже соображать. Легче становилось в одиночестве. Он пропадал на рыбалке, а в плохую погоду торчал в дядиной слесарной мастерской, смотрел, как дядя вытачивает ключи, выполнял мелкие поручения. Если дядя забегал к местному букмекеру сделать ставки, он иногда ставил племянника вместо себя за прилавок. Даррен был на все готов, лишь бы сбежать из дома. От мамаши.
   Ему нравились дядины инструменты, запах мастерской и тайны замков. На поверку замки оказывались всего-навсего детскими игрушками. Совсем простыми головоломками.
   Когда ему исполнилось пятнадцать, мать сказала: хватит дурака валять, пора ему содержать ее и папашу. Надо выучиться ремеслу, устроиться на работу. Дядя, которому не на кого было оставить дело, предложил пойти к нему в ученики.
   Через пару месяцев Даррен отлично разбирался в любых замках. Дядя восхищался племянником: прямо гений какой-то, чтоб ему пусто было!
   А Даррен считал, что тут нет ничего такого сложного. Все, что сделано руками человека, другой человек может легко разобрать. Надо только подумать, как открыть замок. Представить себе схему – пружинки, кулачки, поставить себя на место человека, который его сделал. В конце концов, домашние замки бывают всего двух видов – йельский, который открывается плоским ключом, и замок «Чабб», который открывается цилиндрическим ключом. Замки бывают врезными и навесными. А если вдруг не получится представить внутреннее устройство на глазок, внутрь почти всех замков можно заглянуть с помощью простейшего медицинского прибора – ректоскопа.
   От замков Даррен перешел к сейфам. Дядя освоил смежную специальность: вскрывал сейфы для полиции. Прошло совсем немного времени, и не осталось такого дверного замка и такого механического сейфа, которые бы не сумел открыть его племянник.
   Первый дом в Холлингдине он взял в шестнадцать лет. Сразу попался и провел два года в исправительной колонии для малолетних преступников. Именно там он впервые попробовал наркотики. И усвоил первый урок. Не важно, грабишь ты нищую квартирку или богатый особняк; не важно, выносишь ты грошовый музыкальный центр или бриллианты. Рискуешь всегда одинаково.
   Когда он вышел на свободу, дядя не пожелал снова взять его к себе, а у Даррена не было желания заниматься низкооплачиваемым физическим трудом, хотя ничего другого ему и не предлагали. Тогда он взял богатый особняк на Уитдин-Роуд, в богатом квартале. Взял из сейфа семь тысяч фунтов – семь штук. Три спустил на кокаин, а четыре вложил в героин, который продал и получил прибыль двадцать штук.
   После того он поочередно взял несколько богатых особняков, заработал почти сто штук чистыми. Потом в клубе познакомился с Роуз. Женился на ней. Купил квартирку в Портслейде. Роуз не одобряла его ремесла; Даррен попробовал жить честно. Через одного знакомого раздобыл поддельное удостоверение личности и устроился в фирму, которая занималась установкой охранной сигнализации. Фирма называлась «Суссекские системы безопасности».
   Клиентура у них была высший сорт. Половина всех богачей в городе. Побывать в таких домах – все равно что мальчишке попасть в кондитерскую. Вскоре Даррен заскучал по прежней жизни. Особенно по удовольствию, какое он получал, вламываясь в чужие дома. Но больше всего ему недоставало больших денег, которые он брал в чужих сейфах.
   И того кайфа, который он испытывал, очутившись в чужой шикарной спальне, где пахло богатством. Он вдыхал ароматы духов, которыми душились богатые красотки, рылся в корзине с грязным бельем, перебирал дорогие платья в шкафах, нюхал шелк, хлопок, мех, кожу… Он обожал рыться в вещах богатых женщин. Особенно в нижнем белье и обуви. От этого он ужасно возбуждался.
   Богачки живут совсем в другом мире. Они ему не по средствам. Они стоят на другой ступеньке общественной лестницы.
   Роскошные красотки и их мужья, набитые деньгами…
   Такие красотки всегда изменяют мужьям.
   Иногда аромат туалетной воды или кислый запах грязного белья напоминал ему о матери, и в нем на короткий миг зажигалось желание, которое он тут же подавлял вспышкой гнева.
   Первое время ему удавалось дурачить Роуз; он врал ей, что ходит на рыбалку – в основном по ночам. Роуз спрашивала, почему он никогда не берет с собой сынишку. Даррен обещал, что обязательно возьмет, когда сынишка станет старше. И взял бы, непременно взял бы!
   Но однажды февральским вечером, когда он грабил дом в Тондине, неожиданно раньше времени вернулся хозяин. Пришлось бежать через окно. Пробираясь по саду, Даррен угодил прямиком в бассейн, из которого выкачали воду. Он сломал правую ногу, челюсть и нос и вырубился напрочь.
   Роуз навестила его в тюрьме только один раз. Сообщила, что уезжает с сынишкой в Австралию, а его больше не желает видеть.
   Теперь он снова на свободе, но у него ничего нет. Ничего, кроме чемоданчика, который хранится у Терри Биглоу – если, конечно, Терри еще в своем логове, а не за решеткой и не сдох. А кроме чемодана, у Даррена нет ничего. Только изношенное, израненное тело да мечты, которые он копил три года, лежа на узкой тюремной койке. Он мечтал о том, как заживет, когда снова выйдет на волю…

26
1997

   29 декабря, понедельник
   – Я правда могу забыть, что видела твое лицо! – сказала Рейчел, глядя на него снизу вверх.
   В желтом пятне света от лампочки под потолком он выглядел каким-то желтушным. Она попробовала посмотреть ему в глаза, потому что вдруг вспомнила – наверное, от страха – прочитанную в газете заметку: заложники или похищенные непременно должны установить глазной контакт с похитителем. Если между двоими людьми протягивается ниточка, связь, похитителю труднее причинить похищенному боль.
   Она и пыталась хриплым голосом установить связь с этим человеком – с этим чудовищем… с этим… существом.
   – Конечно можешь, Рейчел. Я что, по-твоему, вчера родился? Неделю назад, прямо на Рождество, чтоб оно провалилось? Допустим, я тебя отпущу, а через час ты уже окажешься в полицейском участке, и специальный художник изготовит на компьютере мой фоторобот. Ты ведь так поступишь, да?
   Рейчел энергично затрясла головой.
   – Клянусь… – прохрипела она.
   – Чем? Жизнью твоей матери?
   – Жизнью моей матери… Пожалуйста, дай мне воды. Очень прошу…
   – Значит, я тебя отпущу, но, если ты меня обманешь и пойдешь в полицию, я явлюсь в дом твоей матери на Сарренден-Клоуз и убью ее?
   Рейчел смутно удивилась. Откуда он знает, где живет ее мать? Может, прочел в газете? В душе снова зажглась искра надежды. Если он действительно прочел о ней в газете, значит, про нее уже известно всем. Ее ищут… Ее разыскивает полиция.
   – Рейчел, я все про тебя знаю.
   – Отпусти меня! Я не стану рисковать жизнью матери!
   – Отпустить?
   – Да.
   – И не мечтай.

27
Наши дни

   8 января, четверг
   Ему нравилось находиться в этих красивых больших домах. Точнее, наблюдать за тем, что в них происходит.
   Иногда, спрятавшись в какую-нибудь узкую щель, он представлял, будто надевает на себя эти дома, словно вторую кожу. Или, втиснувшись в платяной шкаф, окруженный платьями и манящими запахами красоток, которым эти платья принадлежат, и кожи их туфель, он чувствовал себя на вершине мира, как будто овладевал женщиной.
   Владелицей роскошных нарядов, которые висят вокруг него. И многочисленных туфель – его любимых дорогих туфель, которые стоят на полочках.
   Совсем скоро он ненадолго овладеет такой красоткой… Уже очень скоро.
   Ему многое известно о ней – гораздо больше, чем ее собственному мужу. Сегодня четверг. Он следит за ней уже три дня. Знает, когда она возвращается домой и когда уходит. Знает, что спрятано в ее ноутбуке, – лапочка, она не защитила свой почтовый ящик паролем! Он прочел ее переписку с греком, с которым она спит. И снимки его видел. Она любит снимать своего любовничка – иногда в довольно откровенных позах.
   Если повезет, сегодня ее любовником станет он. А вовсе не мощный волосатик с громадным инструментом.
   Главное – вести себя осторожно и не шевелиться, когда она вернется домой. Особенно шумят вешалки – у нее в основном тонкие, металлические, на таких возвращают вещи из химчистки. Несколько штук он уже снял, чтобы не выдали его, и сложил на полу шкафа, а самые ближние к себе обернул тканью. Теперь остается только одно: ждать. И надеяться.
   Здесь как на рыбалке. Требуется много терпения. Она, может, еще долго не вернется. Зато сегодня можно не опасаться, что неожиданно нагрянет муж.
   Муженек улетел на самолете далеко-далеко. На конференцию по программному обеспечению в Хельсинки. Он очень обрадовался, увидев на кухонном столе записку: «До субботы, целую, XXXX». И название отеля, и телефон.
   Чтобы убедиться наверняка – надо же было как-то убить время, – он позвонил в отель из кухни и попросил позвать мистера Дермота Пирса. Женский голос с легким акцентом ответил:
   – Мистер Пирс не подходит… Что ему передать?
   Он так возбудился, что едва не брякнул: «Передайте, что я собираюсь оттрахать его жену». Надо же – удача сама плывет к нему в руки! Но он благоразумно нажал отбой.
   Его немного беспокоили фотографии двоих детей-подростков, мальчика и девочки, которые стояли на столе в гостиной. Он обследовал две подростковые комнаты. Безупречная, почти стерильная чистота и порядок. Ясно, никакие дети здесь постоянно не живут. Скорее всего, они – дети мужа от первого брака.
   Зато в доме оказался кот, страшненький, бирманской породы. Он увидел кота на кухне и отпихнул ногой. Кот убежал на улицу через свою дверцу. Все стихло. Он обрадовался и еще сильнее возбудился.
   Некоторые дома внутри как живые. Особенно когда работают нагреватели и вибрируют стены. Дышат! Да, как он сейчас, глубоко дышат от возбуждения, и дыхание дома эхом отдается у него в ушах. Он чувствует биение своего сердца, кровь все быстрее течет по жилам.
   Господи, до чего хорошо!

28

   8 января, четверг
   Рокси Пирс ждала сегодняшнего вечера всю неделю. Дермот улетел по делам, и она пригласила Янниса к себе на ужин. Ей давно хотелось заняться с ним любовью в собственном доме. Греховная мысль сладко будоражила ее.
   Они не виделись с прошлой субботы; Рокси вспомнила, как, раздевшись, прохаживалась по его квартире в новеньких туфлях «Джимми Чу». Даже в постели она не сняла туфель – что ужасно заводило его.
   Где-то она читала: самки-комарихи иногда так жаждут крови, что готовы пойти на что угодно, даже невзирая на опасность для жизни.
   Вот как сильно ей сейчас хочется побыть с Яннисом. Ей надо его увидеть. И заняться с ним любовью. А что потом – не важно! Чем дольше они занимаются сексом, тем больше ей его хочется!