Страница:
Саманта Джеймс
Пророчество любви
ПРОЛОГ
Англия, 1066 год.
То было предсказание гибели. Всего через несколько дней после Пасхи появилось знамение: проблески света вспыхивали на темном ночном небе, оставляя за собой серебристый след. Проблески появились и на следующую ночь и загорались еще шесть ночей подряд. Народ Англии, от короля и его советников до самого ничтожного деревенского виллана — все, видевшие это, трепетали от страха, ибо странные всполохи были предвестием, предостережением свыше, знаком божьего гнева — зловещим предсказанием будущего. Пришли войны, но не те, кого ожидали англичане. Эти появились с севера данны. Да, бились они славно и одержали победу. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Лето шло на убыль, притупились опасения. Приближалась зима. Однако не все забыли о предсказании, некоторые верили: не миновала еще беда, свет в небе предвещал не что иное, как… гибель Англии.
Быть может, они были правы.
Потому как.скоро пришли… они. Налетели из-за пролива, как свирепая буря… Сотни кораблей. Тысячи ратников. Они обрушились на страну, как ужасный мор, эти пришельцы, норманны. Продвигаясь к Гастингсу, они шли вперед и вперед, оставляя за собой развалины и опустошение. И тогда Гарольд Английский сразился с Вильгельмом Нормандским. То была битва, обреченная на поражение.
Ибо не могли англичане устоять против норманнов, которые билйсь, неустанно разя мечами и с пылающими сердцами. Отважными и бесстрашными они были — воины, подобные своим предкам, викингам, неистовые, неукротимые, безудержные в погоне за наживой и жажде победы. Они были завоевателями — мужами, навсегда изменившими судьбу всего народа…
… и жизнь одной женщины.
То было предсказание гибели. Всего через несколько дней после Пасхи появилось знамение: проблески света вспыхивали на темном ночном небе, оставляя за собой серебристый след. Проблески появились и на следующую ночь и загорались еще шесть ночей подряд. Народ Англии, от короля и его советников до самого ничтожного деревенского виллана — все, видевшие это, трепетали от страха, ибо странные всполохи были предвестием, предостережением свыше, знаком божьего гнева — зловещим предсказанием будущего. Пришли войны, но не те, кого ожидали англичане. Эти появились с севера данны. Да, бились они славно и одержали победу. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Лето шло на убыль, притупились опасения. Приближалась зима. Однако не все забыли о предсказании, некоторые верили: не миновала еще беда, свет в небе предвещал не что иное, как… гибель Англии.
Быть может, они были правы.
Потому как.скоро пришли… они. Налетели из-за пролива, как свирепая буря… Сотни кораблей. Тысячи ратников. Они обрушились на страну, как ужасный мор, эти пришельцы, норманны. Продвигаясь к Гастингсу, они шли вперед и вперед, оставляя за собой развалины и опустошение. И тогда Гарольд Английский сразился с Вильгельмом Нормандским. То была битва, обреченная на поражение.
Ибо не могли англичане устоять против норманнов, которые билйсь, неустанно разя мечами и с пылающими сердцами. Отважными и бесстрашными они были — воины, подобные своим предкам, викингам, неистовые, неукротимые, безудержные в погоне за наживой и жажде победы. Они были завоевателями — мужами, навсегда изменившими судьбу всего народа…
… и жизнь одной женщины.
Глава 1
Вокруг царила тьма, какую она не могла себе и представить. Чернее, чем мрак глубочайшей бездны преисподней. Тени перемещались, громоздились, метались, словно для того, чтобы схватить ее жадными скрюченными пальцами…
Она ощущала… что-то… что-то злое. Опасность надвигалась со всех сторон, такая же тяжелая, плотная и бездонная, как и тени.
Яростно взметнулся ветер, застонав. Молния разорвала небеса — вспышка ослепительного света. Гром яростно грохотал над землей, дрогнувшей под ногами. Повсюду виднелись лужи крови. Воздух был насыщен тошнотворными запахами гниения и тлена.
Она убегала. В ушах шумело громче, чем завывал ветер. За спиной раздавались тяжелые шаги.
Не разбирая дороги, она бежала в непроглядной тьме. Ее гнал страх, преследовали крадущиеся тени, и нависал призрак смерти, который давил и душил так, что она едва могла дышать…
Но вдруг, отделившись от сонма теней, появились… человек и животное — рыцарь и конь. С оружием и в латах, он сидел на крупном вороном скакуне, лицо оставалось скрытым в тени конусообразного шлема.
За его спиной вспыхнула молния, перечеркнув небо, и на один леденящий душу миг всадник ей показался отлитым из серебра.
Медленно поднял он свой шлем. Ее пронзила дрожь. Лицо его было бледным и холодным, как лед. Ужасающий взгляд пригвоздил ее к месту, словно острие копья. Затем всадник медленно поднял руку в железной перчатке с зажатым в ней сверкающим мечом. На мгновение оружие повисло в воздухе, а потом меч начал стремительно опускаться все ниже и ниже, чтобы пронзить ей грудь.
— Алана, девочка, ради Христа; что с тобой? Если ты не перестанешь кричать, то поднимишь из могилы свою бедную мать! — голос был колючим, как власяница, сухим и дрожащим от старости, но вместе с тем хорошо знакомым ей.
Алана отчайнно устремилась на зов. Ее разум возвращался к реальности из туманных и мрачных глубин тяжелого сновидения. Она проснулась. Ее била дрожь, крик страха метался в груди, в очередной раз не успев вырваться наружу.
Какое-то мгновение она лежала, прижавшись щекой к неровной поверхности соломенного тюфяка, пальцы судорожно сжимали тонкое шерстяное одеяло, подтянутое к подбородку. Действитеяьность медленно проникала во взбудораженное сознание, окружающая обстановка понемногу просачивалась, отрывая девушку от кошмара, Ужас начал отступать.
Она была здесь, в крохотной хижине, где провела детство и достигла девичества. Холодный свет раннего утра неспешно пробирался сквозь единственное окошко, закрытое ставней. Алана могла различить морщины на щеках седобородого человека, склонившегося над ней.
Частое прерывистое дыхание вырывалось из ее груди. Никакой меч не пронзил тело; и не было перед ней никакого рыцаря, стремившегося лишить ее жизни. Она жива… Но сон, Этот ужасный сон…
Сон повторялся, она видела его, не впервые.
Обри выпрямился, все еще дрожа от испуга: как его напугала Алана! Под ветхой рваной Шерстяной рубахой угадывались поникшие плечи. Волосы, такие же седые, как борода, свисали до плеч. Глубокие морщины избороздили щеки и лоб старика, но в глазах отражался острый ум, задумчивый взгляд был полон сочувствия.
— Ну и напугала же ты меня, этот мешок старых костей, дитя мое! Я услышал твои крики у себя в хижине?!
Алана ничего не ответила. Она откинула потрепанное одеяло и встала коленями на влажный и холодный земляной пол, поджав под себя стройные ноги;
Обри наблюдал за ней, сдвинув кустистые брови. Алана пригладила волосы, стараясь унять дрожь руки. Сверкающим золотым потоком, словно усеянные отблесками лунного сияния, волосы струились от ушей спине до самых бедер. Ей пришлось научиться ничего никому не рассказывать о своих странных снах, мучивших ее ночами. Слишком часто девушка подвергалась язвительным и неприязненным насмешкам со стороны жителей деревни.
Он, хоть руки у него от преклонного возрасти и стали узловатыми, считался лучшим дубильщиком в округе. С тех пор как умерла ее мать Эдвина, старик стал для Аланы самым близким на свете человеком, даже более близким, чем родная сестра — да простит ее Господь!
Как и Эдвина, Обри не удивлялся странным видениям, преследовавшим Алану с детских лет. Постепенно они оставляли ее в покое, но некоторые сны не прекращали мучить.
И все же что-то мешало Алане рассказывать о своих сновидениях даже Обри. Зная, что старик все еще пристально смотрит на нее, Алана опустила глаза
Ей и раньше доводилось видеть повторяющиеся из ночи в ночь сны — о людях, живущих в одной с ней Деревне. Но себя во сне она никогда прежде не видела и никогда прежде так не боялась за себя, как сейчас…
Никогда до сих пор.
Темный рыцарь. Кто он… или что за знак? Символ… чего?! Алана не знала, но чувствовала: он ее враг, безумно страшная опасность. Объяснить же, откуда у нее такая уверенность, она не смогла бы и вновь каждую ночь испытывала перед темным рыцарем страх, какого ей никогда раньше не доводилось испытывать.
Нет, подумала она, собираясь с силами, нет! Не стоит думать об этом страшном сне! Алане не хотелось думать о том, что ее ждет…
Комочек Меха скользнул ей на колени. Кот Седрик столько лет ходил по пятам за ее матерью, теперь же повсюду следовал за ней. Пальцы Аланы погрузились в густой рыжеватый мех. Девушка низко наклонила голову, чтобы Обри не заметил насколько она все еще потрясена. Он станет беспокоиться, а ей не хотелось бы брать такой грех на душу — расстраивать старика. — Пожалуйста, — прошептала она, — не спрашивай о сне. Я бы рассказала, если 6 могла. Но не могу. Клянусь, ничего страшного во сне не было. Все ерунда какая-то, так что не беспокойся.
Старик недоверчиво прищурился.
Тогда почему ты дрожишь?
Впервые; слабая улыбка коснулась ее губ:
— В ноябре по утрам холодно, — непринужденно; ответила она. — С чего бы еще мне дрожать? Худая рука Обри сжалась в кулак.
— Мерзавцы норманны! — пробормотал он. — Завладели всем, что у нас было! Вздумали запретить ходить в леса! Где же тогда нам взять дров, чтобы приготовить еду и обогреться? Они отобрали у нас хлеб, который мы растили и убирали с полей в тяжких трудах! К концу зимы бринвальдские селяне будут едва живы от голода, он постарался сдержать гнев, — Конечно, если кто-либо из нас протянет до конца зимы.
Старик вышел из хижины, Алана согнала Седрика с коленей и поднялась. Как и дома остальных жителей деревни, ее жилище было крайне непритязательно. Земляной утрамбованный пол, небольшой деревянный стол и два стула перед очагом.
Она быстро умылась, зачерпнув воды из деревянного ведра, и, заплетя волосы в длинную косу, откинула ее за спину, затем обвязала полоски кожи вокруг каждой из ступней. Ее башмаки развалились несколько месяцев тому назад, В животе заурчало от голода, но на завтрак у Аланы ничего не было. Все свои скудные запасы они с Обри доели накануне. Остался только небольшой ломоть хлеба и ничего больше,
Уж неделя прошла с тех пор, как Бринвальд захватили норманны. Мягкая линия ее губ искривилась: Обри прав! Эти люди называют себя норманнами, но те, чьи земли они завоевали, называют их мерзавцами.
Проклятым был тот день, когда несчастье свалилось на Англию. Здесь, в северных, краях, жили в основном мирные земледельцы. Но ничто не могло остановить разбойников стой стороны пролива. Они захватили скот и съестные припасы. Деревни были сметены с лица земли неумолимым натиском норманнов. Спокойной жизни пришел конец, не только леса и угодья, но и сама жизнь больше не принадлежала селянам.
Долго стояла Алана в дверном проеме, устремив взор к замку Бринвальд, который в окружении деревянного частокола возвышался на скалистом утесе над пенящимися волнами Северного моря. Просторный замок был домом ее отца, но никогда не был домом Аланы. Нет, ей никогда не жить в замке, несмотря на то, что она действительно дочь Кервейна, лорда Бринвальда.
Мучительная, щемящая тоска сжала сердце Аланы. Лорда Кервейна больше не было на свете. Он погиб от меча норманна, как и его жена Ровена. Но о Сибил ничего не было слышно. Алана считала это добрым знаком, должно быть, сестре удалось остаться в живых после побоища. Она молилась, чтобы так оно и было…
Как и все в деревне, Алана не осмеливалась далеко отходить от дома, памятуя том первом, беспощадном натиске пришельцев. Тогда в воздухе стоял запах дыма и горящей соломы, покрывавшей крыши. В течение трех долгих дней и ночей раздавались леденящие душу крики, от которых волосы вставали дыбом. Даже сейчас стука копыт было достаточно, чтобы бринвальдские селяне торопливо прятались в свои хижины.
Раньше они жили в страхе лишь перед Богом, теперь — в страхе перед норманнами. Но не могла же она скрываться в своей хижине всю жизнь. Нужно было раздобыть пропитание для себя и Обри.
Расправив плечи, Алана взяла со стены лук и стрелы и перекинула колчан через плечо. Выйдя за дверь, она заметила спешившего к ней Обри. Он нахмурился, увидев лук в руках Аланы.
— Уж не собираешься ли ты отправиться на охоту?
— Должны же мы что-то есть, — ответила она.
— Но норманны приказали всем оставаться в деревне, — возразил он.
— А я еще раз напомню тебе, Обри, что нам нечего есть.
Кустистые брови старика сошлись на переносице:
— А как же, норманны? — спросил он.
Нежные губы Аланы изогнулись в мимолетной улыбке.
— Ах, — легкомысленно заявила девушка. — Может, повезет, и моя стрела поразит очень крупную птицу — норманнского воина!
Обри не считал подобные шутки забавными. Он покачал головой и, сверкнув глазами, глянул на нее. Алана улыбнулась, и они отправились в путь.
Неподалеку от деревенского выгона им повстречались пивоварша и две ее дочери. Женщины не снизошли до разговора с девушкой и стариком, лишь окинули их мрачными враждебными взглядами. Обри нахмурился, посмотрев на женщин.
— Не обращай на них внимания! — ворчливо заметил он, — Глупые, невежественные люди.
Алана, ничего не ответила. Ее мать была деревенской знахаркой и научила дочь всему, что знала сама, и девушка прекрасно разбиралась в травах и искусстве врачевания. Но прошло уже несколько месяцев после кончины матери, а жители деревни отказывались от предложений Аланы заняться их хворобами. Разговаривали они с нею, только лишь когда этого избежать было нельзя.
Алана вздернула подбородок, но предательская горечь закралась к ней в душу. К дочери Эдвины давно уже так относились в деревне, однако девушка никак не могла к этому привыкнуть. Уже одним своим благородным происхождением она была заклеймена: ведь Алана была незаконнорожденной дочерью лорда. Кроме того, она отличалась от других селян тем, что видела пророческие сны, приходившие помимо ее воли. О, Алана догадывалась, почему ее сторонятся жители деревни! Ведь они, суеверные люди, во всем видели руку либо Бога, либо дьявола.
Даже теперь, когда проклятые норманны поставили под угрозу жизнь каждого селянина — И ее жизнь тоже! — она оставалась чужой в своей родной деревне. Сердце девушки болезненно сжималось от несправедливости. И вовсе она не дочь дьявола! Почему бы им не отнестись к ней иначе? Почему люди не видят, что она не отличается от них ничем, кроме этих окаянных снов?! Не удивительно, что Алана ненавидела свои проклятые сновидения… И последнее время — больше, чем когда-либо,
— Хотя день был пасмурным, на землю не упало ни одной капли дождя, однако земля была такой сырой и влажной, что приглушала звуки шагов. Из-за Обри девушка шла по лесу неспешно, но все-таки удача улыбнулась ей. К полудню в сумке на плече лежали два тощих зайца.
Обри быстро уставал. Он тяжело опирался на посох из ясеня. Алана слышала учащенное дыхание старика. Несмотря на его возражения, она настояла на том, чтобы сделать привал. Они остановились у огромного ствола поваленного дуба, и Алана вставила старика присесть, а сама устроилась рядом, положив лук и стрелы на мох. Из кармана юбки Девушка выудила ломоть хлеба, который они разделили пополам.
Прикончив свою долю, она смахнула крошки с одежды.
— Обри, — спокойно обратилась к старику Девушка, — как ты думаешь, следует ли мне пойти в Замок?
Обри повернулся к ней.
— В замок? С какой стати? Сложив руки на коленях, она заговорила, не глядя него.
— Очень много крови пролилось на нашей земле в последние дни. Я бы хотела убедиться, что Сибил жива.
Голос Обри выдал его тревогу:
— Алана, это опасно! Все до единого норманны — палачи. Кто знает, что они сотворят с тобой, когда ты попадешь в их логово. Если Сибил погибла люди б знали.
Алана покачала головой и медленно подняла на старика глаза:
— А если она больна? Обри, несмотря ни на что, Сибил — моя сестра! Обри не скрывал насмешки:
— Ты считаешь, она, о тебе станет когда-либо беспокоиться? Сдается мне, нет!
Но Алана непоколебимо стояла, на своем:
— Тебе же это наверняка неизвестно! Впрочем, как и мне. Обри покачал головой:
— Пришла бы Сибил тебе на помощь? Нет, конечно!
— Обри, я не знаю, как поступила бы она. Я знаю только то, что сама должна поступить, как подсказывает сердце. Мы с нею родные по крови…
— Эти-то кровные узы и; не позволяли лорду Кервейну приблизить тебя столько лет!
Алана промолчала, да и что она могла сказать? Обри прав. Они с Сибил плохо знали друг друга, потому что Ровена, мать Сибил, сделала все возможнее, чтобы воспрепятствовать дружбе сестер. Ровена не желала видеть незаконнорожденную дочь мужа рядом со своей дочерью, полагая, что это запятнает честь семьи.
— Твоему отцу пришлось оставить твою мать, — стукнул Обри посохом по земле. — Он любил ее, но не мог жениться на дочери крестьянина. Для брака он выбрал другую женщину, которая принесла ему с приданым обширные земли и звонкую монету для мошны, И все равно лорд Кервейн не отпустил от себя твою мать. Много раз мне казалось, что он позволит ей наконец выйти замуж за другого…
— Она сама за другого мужчину не вышла бы, — тихо проговорила Алана. Мама любила отца, — тень печали легла на лицо девушки. — Они не могли быть вместе и не могли расстаться.
— Он был себялюбцем и думал лишь о своих удовольствиях, поэтому и цеплялся за твою мать, — Обри поморщился. — Хотя, впрочем, женат-то лорд Кервейн был на этой ведьме Ровене… так кто же может его осудить?
У Аланы перехватило дыхание. Она положила руку на рукав старики и еле слышно проговорила:
— Обри, вспомни, ты говоришь о покойнице! Старик фыркнул:
— Я говорю правду!
Алана постаралась подавить возникшее было чувство вины. По правде говоря, такие же мысли несчетное число раз возникали и у нее. Ей было жаль, что Ровена погибла, но, положа руку на сердце, печалиться было не о чем. Однако Сибил осталась сиротою. Закрыв глаза, Алана склонила голову и помолилась обо всех: об успокоении души своего отца и Ровены, о Сибил и о том, чтобы Господь простил ей ее собственные грех. Хотя Алана и любила своего отца горячо и преданно, но вместе с тем ненавидела его за горе ее матери, и это был грех.
Она поднялась и, неслышно ступая, прошла на середину поляны
— Я не знаю, что делать, — сказала она, чувствуя себя ребенком и презирая в себе эту слабость.
— Я… я боюсь… за себя… и за Сибил. И уж в любом случае не хочу, чтобы вышло так, что в трудную минуту, когда она во мне нуждается, я не пришла к ней на помощь.
Обри разгладил бороду. Выцветшие голубые глаза смягчились, остановившись на стройной спине девушки. Он вздохнул.
— Ты совсем как твоя мать, Алана! Платишь добром людям, невзирая на то, что они… ах, если бы они так же относились к тебе! Но я советую тебе не поступать опрометчиво. Не торопись! Норманны… ходят слухи, все они исчадия преисподней, но тот, который захватил Бринвальд… имя его Меррик… самое ужасное исчадие преисподней. Одним своим взглядом он может снести голову с плеч у любого. Однако, сдается мне, он такой же презренный червь, как и герцог, которому он служит! — Обри помолчал, поглаживая бороду. — Мы не знаем, какие еще они замышляют бесчинства. Надо быть настороже.
Обри не успел договорить. Неожиданно раздался резкий хриплый смех.
— Верно сказано, старик! Однако боюсь, твое предупреждение запоздало.
Алана обернулась. Кровь застала у нее в жилах при виде шестерых всадников, которые один за другим потихоньку выехали из леса и окружили поляну. Слова, сказанные сегодня утром, пришли ей на ум. «Может, повезет, и моя стрела поразит очень крупную птицу — норманнского воина»; Но не суждено тому было случиться, наоборот, кажется, они сами оказались в ловушке у норманнских воинов.
Мужчины похотливо посматривали на Алану, все шестеро были на высоких гнедых конях. Похожи они были на голодных волков. Ей показалось, что она и есть та добыча, которую мужчины-звери начнут сейчас рвать на части.
Девушка бросила взгляд на лук и стрелы, оставшиеся на земле возле Обри в то время как она стояла посередине поляны. Ярость и отчаяние овладели Аланой: схватить лук невозможно, любой из шестерых воинов опередит ее!
— Что, хочешь всадить стрелу кому-нибудь из нас в сердце? А я бы хотел сделать то же самое… но не стрелой, — мужчина ухмыльнулся, — … и не в сердце.
Воин сошел с коня, из-под шлема блеснули черные глаза, взгляд скользнул по нежной округлости ее груди под тонкой Шерстяной рубашкой. Как бы ей хотелось, чтобы сейчас на ней оказался плащ — не для защиты от зимней стужи, а чтобы спрятаться от этого жадного взора. И все же страх сменился гневом, когда норманн подошел ближе.
— Я Рауль, — объявил он, заговорив на резко звучащем английском языке. — А ты кто, девушка? И почему оказалась в лесу под защитой всего лишь одного дряхлого старика?
Алана вздернула подбородок и смело взглянула на воина. Во имя всех святых, лучше сгореть в аду, чем удостоить ответа этого заморского негодяя. — Так кто же он такой? Твой отец? — Губы Аланы скривились:
— Тебя; не касается, ни кто он, ни что я делаю в этом лесу!
— А ведь новый лорд Бринвадьда приказал вам, саксам не покидать деревню. Ты же из деревни, да?
— Не твое дело!
— Я бы сказал, что все наоборот: это как раз именно мое дело!
Обри поднялся на ноги. Он угрожающе крикнул:
— Оставь девушку в покое, норманн! Тот, кого звали Рауль, не обратил на Обри ни малейшего внимания. Он пересек поляну и подошел к Алане поближе.
— Экая смелая саксонка! Она мне нравится… очень нравится…
Алана разглядела, что воин молод и смуглолиц, но в глазах его она заметила огонек, от которого у нее тревожно сжалось сердце.
Он развел руками и улыбнулся.
— Думается мне, он тебе не отец, девушка. Но вряд ли и муж!
Спутники воина разразились смехом.
— Тогда, быть может, ей понравится, если один из нас проделает то, что ночами должен проделывать с телом жены муж? Уж любой из нас окажется в этом деле попроворнее старика.
Снова раздался грубый смех:
— У старика, должно быть, хрен дряхлее, чем он сам!
Алана чуть не задохнулась от ярости:
— Прекратите! Слышите… вы! Он мне не отец и не муж! Отстаньте от него, вы, норманнские свиньи!
— Алана, молчи, их оскорбления меня не трогают.
Глаза Рауля вновь остановились на девушке.
— А… так старик ее защищает, или она защищает его? — Он протянул руку, зажал золотистую косу в кулак и, намотав на руку, сильно дернул. Алана попыталась вырваться. Лицо Рауля исказилось бешеной злобой.
— Иди сюда, сука! — он свирепо рванул ее за волосы, и с туб Аланы сорвался сдавленный крик боли. Лицо Обри покрылось красными пятнами.
— Оставьте ее, мерзавцы! — он бросился на Рауля, но не успел и шагу ступить, как один из норманнских всадников нанес ему удар по голове плоской стороной своего меча.
Обри без единого звука упал ничком.
— Обри! Ой, Обри! — тревога разрывала Алане сердце.
Она попыталась броситься к старику на помощь, но стоявший рядом воин обхватил ее за талию. Алана словно обезумела и, бешено извиваясь в руках мужчины, начала, царапаться и пинаться. Она дотянулась до его лица и почувствовала, как ногти вонзаются в щеку норманна. Он гнусно выругался и попытался вновь ухватить косу: Каким-то чудом Алане удалось увернуться. В отчаянии устремилась она к старику на край поляны. Ей вслед несся хриплый смех.
— Ну что скажете, парни? Развлечемся — по очереди?
— А не могла бы она принять и двоих сразу? Дрожь потрясения пробежала по всему телу девушки. Впервые она доняла, каковы их намерения. Они ее схватят и будут грубо насиловать, снова и снова… Алана упала на колени рядом с неподвижным телом старика. Когда она дотронулась до его плеча, он тихо застонал. Хвала всем святым, он жив!
— Обри! Обри! Ну, пожалуйста, поднимайся! Нужно бежать, вставай… Воин, назвавшийся Раулем, приблизился к ним.
— Иди сюда, девка! — отрывисто приказал он. Алана вскочила на ноги и обернулась. Она размахнулась и ударила его по лицу. Рука сразу же заныла, но Алана не обратила внимания ни на боль, ни на ярость, исказившую лицо война.
— Оставь меня в покое, норманнский подонок!
Он выругался
— Черт побери, девка, или ты сама замолчишь, или я заставлю тебя замолчать, и надолго!
Он отвел руку для удара. Алана видела, как сжался огромный кулак, и съежилась, ожидая, что сейчас удар обрушится на нее. Но удара не последовало. Это было странно. Она открыла глаза и увидела, что между ней и Раулем неожиданно встал еще один рыцарь.
Боже милостивый! От ужаса она оцепенела, сдавленный крик застыл в горле. Это был он…
… всадник на вороном коне из ее сна.
Она ощущала… что-то… что-то злое. Опасность надвигалась со всех сторон, такая же тяжелая, плотная и бездонная, как и тени.
Яростно взметнулся ветер, застонав. Молния разорвала небеса — вспышка ослепительного света. Гром яростно грохотал над землей, дрогнувшей под ногами. Повсюду виднелись лужи крови. Воздух был насыщен тошнотворными запахами гниения и тлена.
Она убегала. В ушах шумело громче, чем завывал ветер. За спиной раздавались тяжелые шаги.
Не разбирая дороги, она бежала в непроглядной тьме. Ее гнал страх, преследовали крадущиеся тени, и нависал призрак смерти, который давил и душил так, что она едва могла дышать…
Но вдруг, отделившись от сонма теней, появились… человек и животное — рыцарь и конь. С оружием и в латах, он сидел на крупном вороном скакуне, лицо оставалось скрытым в тени конусообразного шлема.
За его спиной вспыхнула молния, перечеркнув небо, и на один леденящий душу миг всадник ей показался отлитым из серебра.
Медленно поднял он свой шлем. Ее пронзила дрожь. Лицо его было бледным и холодным, как лед. Ужасающий взгляд пригвоздил ее к месту, словно острие копья. Затем всадник медленно поднял руку в железной перчатке с зажатым в ней сверкающим мечом. На мгновение оружие повисло в воздухе, а потом меч начал стремительно опускаться все ниже и ниже, чтобы пронзить ей грудь.
— Алана, девочка, ради Христа; что с тобой? Если ты не перестанешь кричать, то поднимишь из могилы свою бедную мать! — голос был колючим, как власяница, сухим и дрожащим от старости, но вместе с тем хорошо знакомым ей.
Алана отчайнно устремилась на зов. Ее разум возвращался к реальности из туманных и мрачных глубин тяжелого сновидения. Она проснулась. Ее била дрожь, крик страха метался в груди, в очередной раз не успев вырваться наружу.
Какое-то мгновение она лежала, прижавшись щекой к неровной поверхности соломенного тюфяка, пальцы судорожно сжимали тонкое шерстяное одеяло, подтянутое к подбородку. Действитеяьность медленно проникала во взбудораженное сознание, окружающая обстановка понемногу просачивалась, отрывая девушку от кошмара, Ужас начал отступать.
Она была здесь, в крохотной хижине, где провела детство и достигла девичества. Холодный свет раннего утра неспешно пробирался сквозь единственное окошко, закрытое ставней. Алана могла различить морщины на щеках седобородого человека, склонившегося над ней.
Частое прерывистое дыхание вырывалось из ее груди. Никакой меч не пронзил тело; и не было перед ней никакого рыцаря, стремившегося лишить ее жизни. Она жива… Но сон, Этот ужасный сон…
Сон повторялся, она видела его, не впервые.
Обри выпрямился, все еще дрожа от испуга: как его напугала Алана! Под ветхой рваной Шерстяной рубахой угадывались поникшие плечи. Волосы, такие же седые, как борода, свисали до плеч. Глубокие морщины избороздили щеки и лоб старика, но в глазах отражался острый ум, задумчивый взгляд был полон сочувствия.
— Ну и напугала же ты меня, этот мешок старых костей, дитя мое! Я услышал твои крики у себя в хижине?!
Алана ничего не ответила. Она откинула потрепанное одеяло и встала коленями на влажный и холодный земляной пол, поджав под себя стройные ноги;
Обри наблюдал за ней, сдвинув кустистые брови. Алана пригладила волосы, стараясь унять дрожь руки. Сверкающим золотым потоком, словно усеянные отблесками лунного сияния, волосы струились от ушей спине до самых бедер. Ей пришлось научиться ничего никому не рассказывать о своих странных снах, мучивших ее ночами. Слишком часто девушка подвергалась язвительным и неприязненным насмешкам со стороны жителей деревни.
Он, хоть руки у него от преклонного возрасти и стали узловатыми, считался лучшим дубильщиком в округе. С тех пор как умерла ее мать Эдвина, старик стал для Аланы самым близким на свете человеком, даже более близким, чем родная сестра — да простит ее Господь!
Как и Эдвина, Обри не удивлялся странным видениям, преследовавшим Алану с детских лет. Постепенно они оставляли ее в покое, но некоторые сны не прекращали мучить.
И все же что-то мешало Алане рассказывать о своих сновидениях даже Обри. Зная, что старик все еще пристально смотрит на нее, Алана опустила глаза
Ей и раньше доводилось видеть повторяющиеся из ночи в ночь сны — о людях, живущих в одной с ней Деревне. Но себя во сне она никогда прежде не видела и никогда прежде так не боялась за себя, как сейчас…
Никогда до сих пор.
Темный рыцарь. Кто он… или что за знак? Символ… чего?! Алана не знала, но чувствовала: он ее враг, безумно страшная опасность. Объяснить же, откуда у нее такая уверенность, она не смогла бы и вновь каждую ночь испытывала перед темным рыцарем страх, какого ей никогда раньше не доводилось испытывать.
Нет, подумала она, собираясь с силами, нет! Не стоит думать об этом страшном сне! Алане не хотелось думать о том, что ее ждет…
Комочек Меха скользнул ей на колени. Кот Седрик столько лет ходил по пятам за ее матерью, теперь же повсюду следовал за ней. Пальцы Аланы погрузились в густой рыжеватый мех. Девушка низко наклонила голову, чтобы Обри не заметил насколько она все еще потрясена. Он станет беспокоиться, а ей не хотелось бы брать такой грех на душу — расстраивать старика. — Пожалуйста, — прошептала она, — не спрашивай о сне. Я бы рассказала, если 6 могла. Но не могу. Клянусь, ничего страшного во сне не было. Все ерунда какая-то, так что не беспокойся.
Старик недоверчиво прищурился.
Тогда почему ты дрожишь?
Впервые; слабая улыбка коснулась ее губ:
— В ноябре по утрам холодно, — непринужденно; ответила она. — С чего бы еще мне дрожать? Худая рука Обри сжалась в кулак.
— Мерзавцы норманны! — пробормотал он. — Завладели всем, что у нас было! Вздумали запретить ходить в леса! Где же тогда нам взять дров, чтобы приготовить еду и обогреться? Они отобрали у нас хлеб, который мы растили и убирали с полей в тяжких трудах! К концу зимы бринвальдские селяне будут едва живы от голода, он постарался сдержать гнев, — Конечно, если кто-либо из нас протянет до конца зимы.
Старик вышел из хижины, Алана согнала Седрика с коленей и поднялась. Как и дома остальных жителей деревни, ее жилище было крайне непритязательно. Земляной утрамбованный пол, небольшой деревянный стол и два стула перед очагом.
Она быстро умылась, зачерпнув воды из деревянного ведра, и, заплетя волосы в длинную косу, откинула ее за спину, затем обвязала полоски кожи вокруг каждой из ступней. Ее башмаки развалились несколько месяцев тому назад, В животе заурчало от голода, но на завтрак у Аланы ничего не было. Все свои скудные запасы они с Обри доели накануне. Остался только небольшой ломоть хлеба и ничего больше,
Уж неделя прошла с тех пор, как Бринвальд захватили норманны. Мягкая линия ее губ искривилась: Обри прав! Эти люди называют себя норманнами, но те, чьи земли они завоевали, называют их мерзавцами.
Проклятым был тот день, когда несчастье свалилось на Англию. Здесь, в северных, краях, жили в основном мирные земледельцы. Но ничто не могло остановить разбойников стой стороны пролива. Они захватили скот и съестные припасы. Деревни были сметены с лица земли неумолимым натиском норманнов. Спокойной жизни пришел конец, не только леса и угодья, но и сама жизнь больше не принадлежала селянам.
Долго стояла Алана в дверном проеме, устремив взор к замку Бринвальд, который в окружении деревянного частокола возвышался на скалистом утесе над пенящимися волнами Северного моря. Просторный замок был домом ее отца, но никогда не был домом Аланы. Нет, ей никогда не жить в замке, несмотря на то, что она действительно дочь Кервейна, лорда Бринвальда.
Мучительная, щемящая тоска сжала сердце Аланы. Лорда Кервейна больше не было на свете. Он погиб от меча норманна, как и его жена Ровена. Но о Сибил ничего не было слышно. Алана считала это добрым знаком, должно быть, сестре удалось остаться в живых после побоища. Она молилась, чтобы так оно и было…
Как и все в деревне, Алана не осмеливалась далеко отходить от дома, памятуя том первом, беспощадном натиске пришельцев. Тогда в воздухе стоял запах дыма и горящей соломы, покрывавшей крыши. В течение трех долгих дней и ночей раздавались леденящие душу крики, от которых волосы вставали дыбом. Даже сейчас стука копыт было достаточно, чтобы бринвальдские селяне торопливо прятались в свои хижины.
Раньше они жили в страхе лишь перед Богом, теперь — в страхе перед норманнами. Но не могла же она скрываться в своей хижине всю жизнь. Нужно было раздобыть пропитание для себя и Обри.
Расправив плечи, Алана взяла со стены лук и стрелы и перекинула колчан через плечо. Выйдя за дверь, она заметила спешившего к ней Обри. Он нахмурился, увидев лук в руках Аланы.
— Уж не собираешься ли ты отправиться на охоту?
— Должны же мы что-то есть, — ответила она.
— Но норманны приказали всем оставаться в деревне, — возразил он.
— А я еще раз напомню тебе, Обри, что нам нечего есть.
Кустистые брови старика сошлись на переносице:
— А как же, норманны? — спросил он.
Нежные губы Аланы изогнулись в мимолетной улыбке.
— Ах, — легкомысленно заявила девушка. — Может, повезет, и моя стрела поразит очень крупную птицу — норманнского воина!
Обри не считал подобные шутки забавными. Он покачал головой и, сверкнув глазами, глянул на нее. Алана улыбнулась, и они отправились в путь.
Неподалеку от деревенского выгона им повстречались пивоварша и две ее дочери. Женщины не снизошли до разговора с девушкой и стариком, лишь окинули их мрачными враждебными взглядами. Обри нахмурился, посмотрев на женщин.
— Не обращай на них внимания! — ворчливо заметил он, — Глупые, невежественные люди.
Алана, ничего не ответила. Ее мать была деревенской знахаркой и научила дочь всему, что знала сама, и девушка прекрасно разбиралась в травах и искусстве врачевания. Но прошло уже несколько месяцев после кончины матери, а жители деревни отказывались от предложений Аланы заняться их хворобами. Разговаривали они с нею, только лишь когда этого избежать было нельзя.
Алана вздернула подбородок, но предательская горечь закралась к ней в душу. К дочери Эдвины давно уже так относились в деревне, однако девушка никак не могла к этому привыкнуть. Уже одним своим благородным происхождением она была заклеймена: ведь Алана была незаконнорожденной дочерью лорда. Кроме того, она отличалась от других селян тем, что видела пророческие сны, приходившие помимо ее воли. О, Алана догадывалась, почему ее сторонятся жители деревни! Ведь они, суеверные люди, во всем видели руку либо Бога, либо дьявола.
Даже теперь, когда проклятые норманны поставили под угрозу жизнь каждого селянина — И ее жизнь тоже! — она оставалась чужой в своей родной деревне. Сердце девушки болезненно сжималось от несправедливости. И вовсе она не дочь дьявола! Почему бы им не отнестись к ней иначе? Почему люди не видят, что она не отличается от них ничем, кроме этих окаянных снов?! Не удивительно, что Алана ненавидела свои проклятые сновидения… И последнее время — больше, чем когда-либо,
— Хотя день был пасмурным, на землю не упало ни одной капли дождя, однако земля была такой сырой и влажной, что приглушала звуки шагов. Из-за Обри девушка шла по лесу неспешно, но все-таки удача улыбнулась ей. К полудню в сумке на плече лежали два тощих зайца.
Обри быстро уставал. Он тяжело опирался на посох из ясеня. Алана слышала учащенное дыхание старика. Несмотря на его возражения, она настояла на том, чтобы сделать привал. Они остановились у огромного ствола поваленного дуба, и Алана вставила старика присесть, а сама устроилась рядом, положив лук и стрелы на мох. Из кармана юбки Девушка выудила ломоть хлеба, который они разделили пополам.
Прикончив свою долю, она смахнула крошки с одежды.
— Обри, — спокойно обратилась к старику Девушка, — как ты думаешь, следует ли мне пойти в Замок?
Обри повернулся к ней.
— В замок? С какой стати? Сложив руки на коленях, она заговорила, не глядя него.
— Очень много крови пролилось на нашей земле в последние дни. Я бы хотела убедиться, что Сибил жива.
Голос Обри выдал его тревогу:
— Алана, это опасно! Все до единого норманны — палачи. Кто знает, что они сотворят с тобой, когда ты попадешь в их логово. Если Сибил погибла люди б знали.
Алана покачала головой и медленно подняла на старика глаза:
— А если она больна? Обри, несмотря ни на что, Сибил — моя сестра! Обри не скрывал насмешки:
— Ты считаешь, она, о тебе станет когда-либо беспокоиться? Сдается мне, нет!
Но Алана непоколебимо стояла, на своем:
— Тебе же это наверняка неизвестно! Впрочем, как и мне. Обри покачал головой:
— Пришла бы Сибил тебе на помощь? Нет, конечно!
— Обри, я не знаю, как поступила бы она. Я знаю только то, что сама должна поступить, как подсказывает сердце. Мы с нею родные по крови…
— Эти-то кровные узы и; не позволяли лорду Кервейну приблизить тебя столько лет!
Алана промолчала, да и что она могла сказать? Обри прав. Они с Сибил плохо знали друг друга, потому что Ровена, мать Сибил, сделала все возможнее, чтобы воспрепятствовать дружбе сестер. Ровена не желала видеть незаконнорожденную дочь мужа рядом со своей дочерью, полагая, что это запятнает честь семьи.
— Твоему отцу пришлось оставить твою мать, — стукнул Обри посохом по земле. — Он любил ее, но не мог жениться на дочери крестьянина. Для брака он выбрал другую женщину, которая принесла ему с приданым обширные земли и звонкую монету для мошны, И все равно лорд Кервейн не отпустил от себя твою мать. Много раз мне казалось, что он позволит ей наконец выйти замуж за другого…
— Она сама за другого мужчину не вышла бы, — тихо проговорила Алана. Мама любила отца, — тень печали легла на лицо девушки. — Они не могли быть вместе и не могли расстаться.
— Он был себялюбцем и думал лишь о своих удовольствиях, поэтому и цеплялся за твою мать, — Обри поморщился. — Хотя, впрочем, женат-то лорд Кервейн был на этой ведьме Ровене… так кто же может его осудить?
У Аланы перехватило дыхание. Она положила руку на рукав старики и еле слышно проговорила:
— Обри, вспомни, ты говоришь о покойнице! Старик фыркнул:
— Я говорю правду!
Алана постаралась подавить возникшее было чувство вины. По правде говоря, такие же мысли несчетное число раз возникали и у нее. Ей было жаль, что Ровена погибла, но, положа руку на сердце, печалиться было не о чем. Однако Сибил осталась сиротою. Закрыв глаза, Алана склонила голову и помолилась обо всех: об успокоении души своего отца и Ровены, о Сибил и о том, чтобы Господь простил ей ее собственные грех. Хотя Алана и любила своего отца горячо и преданно, но вместе с тем ненавидела его за горе ее матери, и это был грех.
Она поднялась и, неслышно ступая, прошла на середину поляны
— Я не знаю, что делать, — сказала она, чувствуя себя ребенком и презирая в себе эту слабость.
— Я… я боюсь… за себя… и за Сибил. И уж в любом случае не хочу, чтобы вышло так, что в трудную минуту, когда она во мне нуждается, я не пришла к ней на помощь.
Обри разгладил бороду. Выцветшие голубые глаза смягчились, остановившись на стройной спине девушки. Он вздохнул.
— Ты совсем как твоя мать, Алана! Платишь добром людям, невзирая на то, что они… ах, если бы они так же относились к тебе! Но я советую тебе не поступать опрометчиво. Не торопись! Норманны… ходят слухи, все они исчадия преисподней, но тот, который захватил Бринвальд… имя его Меррик… самое ужасное исчадие преисподней. Одним своим взглядом он может снести голову с плеч у любого. Однако, сдается мне, он такой же презренный червь, как и герцог, которому он служит! — Обри помолчал, поглаживая бороду. — Мы не знаем, какие еще они замышляют бесчинства. Надо быть настороже.
Обри не успел договорить. Неожиданно раздался резкий хриплый смех.
— Верно сказано, старик! Однако боюсь, твое предупреждение запоздало.
Алана обернулась. Кровь застала у нее в жилах при виде шестерых всадников, которые один за другим потихоньку выехали из леса и окружили поляну. Слова, сказанные сегодня утром, пришли ей на ум. «Может, повезет, и моя стрела поразит очень крупную птицу — норманнского воина»; Но не суждено тому было случиться, наоборот, кажется, они сами оказались в ловушке у норманнских воинов.
Мужчины похотливо посматривали на Алану, все шестеро были на высоких гнедых конях. Похожи они были на голодных волков. Ей показалось, что она и есть та добыча, которую мужчины-звери начнут сейчас рвать на части.
Девушка бросила взгляд на лук и стрелы, оставшиеся на земле возле Обри в то время как она стояла посередине поляны. Ярость и отчаяние овладели Аланой: схватить лук невозможно, любой из шестерых воинов опередит ее!
— Что, хочешь всадить стрелу кому-нибудь из нас в сердце? А я бы хотел сделать то же самое… но не стрелой, — мужчина ухмыльнулся, — … и не в сердце.
Воин сошел с коня, из-под шлема блеснули черные глаза, взгляд скользнул по нежной округлости ее груди под тонкой Шерстяной рубашкой. Как бы ей хотелось, чтобы сейчас на ней оказался плащ — не для защиты от зимней стужи, а чтобы спрятаться от этого жадного взора. И все же страх сменился гневом, когда норманн подошел ближе.
— Я Рауль, — объявил он, заговорив на резко звучащем английском языке. — А ты кто, девушка? И почему оказалась в лесу под защитой всего лишь одного дряхлого старика?
Алана вздернула подбородок и смело взглянула на воина. Во имя всех святых, лучше сгореть в аду, чем удостоить ответа этого заморского негодяя. — Так кто же он такой? Твой отец? — Губы Аланы скривились:
— Тебя; не касается, ни кто он, ни что я делаю в этом лесу!
— А ведь новый лорд Бринвадьда приказал вам, саксам не покидать деревню. Ты же из деревни, да?
— Не твое дело!
— Я бы сказал, что все наоборот: это как раз именно мое дело!
Обри поднялся на ноги. Он угрожающе крикнул:
— Оставь девушку в покое, норманн! Тот, кого звали Рауль, не обратил на Обри ни малейшего внимания. Он пересек поляну и подошел к Алане поближе.
— Экая смелая саксонка! Она мне нравится… очень нравится…
Алана разглядела, что воин молод и смуглолиц, но в глазах его она заметила огонек, от которого у нее тревожно сжалось сердце.
Он развел руками и улыбнулся.
— Думается мне, он тебе не отец, девушка. Но вряд ли и муж!
Спутники воина разразились смехом.
— Тогда, быть может, ей понравится, если один из нас проделает то, что ночами должен проделывать с телом жены муж? Уж любой из нас окажется в этом деле попроворнее старика.
Снова раздался грубый смех:
— У старика, должно быть, хрен дряхлее, чем он сам!
Алана чуть не задохнулась от ярости:
— Прекратите! Слышите… вы! Он мне не отец и не муж! Отстаньте от него, вы, норманнские свиньи!
— Алана, молчи, их оскорбления меня не трогают.
Глаза Рауля вновь остановились на девушке.
— А… так старик ее защищает, или она защищает его? — Он протянул руку, зажал золотистую косу в кулак и, намотав на руку, сильно дернул. Алана попыталась вырваться. Лицо Рауля исказилось бешеной злобой.
— Иди сюда, сука! — он свирепо рванул ее за волосы, и с туб Аланы сорвался сдавленный крик боли. Лицо Обри покрылось красными пятнами.
— Оставьте ее, мерзавцы! — он бросился на Рауля, но не успел и шагу ступить, как один из норманнских всадников нанес ему удар по голове плоской стороной своего меча.
Обри без единого звука упал ничком.
— Обри! Ой, Обри! — тревога разрывала Алане сердце.
Она попыталась броситься к старику на помощь, но стоявший рядом воин обхватил ее за талию. Алана словно обезумела и, бешено извиваясь в руках мужчины, начала, царапаться и пинаться. Она дотянулась до его лица и почувствовала, как ногти вонзаются в щеку норманна. Он гнусно выругался и попытался вновь ухватить косу: Каким-то чудом Алане удалось увернуться. В отчаянии устремилась она к старику на край поляны. Ей вслед несся хриплый смех.
— Ну что скажете, парни? Развлечемся — по очереди?
— А не могла бы она принять и двоих сразу? Дрожь потрясения пробежала по всему телу девушки. Впервые она доняла, каковы их намерения. Они ее схватят и будут грубо насиловать, снова и снова… Алана упала на колени рядом с неподвижным телом старика. Когда она дотронулась до его плеча, он тихо застонал. Хвала всем святым, он жив!
— Обри! Обри! Ну, пожалуйста, поднимайся! Нужно бежать, вставай… Воин, назвавшийся Раулем, приблизился к ним.
— Иди сюда, девка! — отрывисто приказал он. Алана вскочила на ноги и обернулась. Она размахнулась и ударила его по лицу. Рука сразу же заныла, но Алана не обратила внимания ни на боль, ни на ярость, исказившую лицо война.
— Оставь меня в покое, норманнский подонок!
Он выругался
— Черт побери, девка, или ты сама замолчишь, или я заставлю тебя замолчать, и надолго!
Он отвел руку для удара. Алана видела, как сжался огромный кулак, и съежилась, ожидая, что сейчас удар обрушится на нее. Но удара не последовало. Это было странно. Она открыла глаза и увидела, что между ней и Раулем неожиданно встал еще один рыцарь.
Боже милостивый! От ужаса она оцепенела, сдавленный крик застыл в горле. Это был он…
… всадник на вороном коне из ее сна.
Глава 2
Был среди норманнов рыцарь по имени Меррик. Цветущий мужчина, полный жизненных сил, он был высок и хорошо сложен, подобно могучему дубу. Как и большинство норманнов, его растили воином, с детских лет обучая искусству боя. Меррик хорошо усвоил уроки: мечом и копьем он владел наравне с лучшими ратниками, был искусен в верховой езде и охоте. Он, сын графа д'Авилля, не имел никаких надежд на наследство, будучи самым младшим в семье — у него было пятеро старших братьев и две сестры.
Ему надлежало завоевать для себя земли. Гордый и упрямый, он был из тех людей, которые сами творят свою судьбу. Мечтая о награде, Меррик присоединился к воинам герцога Вильгельма, пообещавшего обширные владения в случае победы. Он решил добыть себе богатое поместье в стране, лежащей за проливом, — в Англии.
Его воинская доблесть была неоспорима, И доля в общей добыче, захваченной в боях, вполне заслужена. Даже самые смелые и отважные, войны поостереглись бы выступить против Меррика Нормандского. Своих самых грозных рыцарей Вильгельм послал на север, к морю, и здесь Меррик долго и упорно сражался с лордом Кервейном — сражался и победил.
Теперь Бринвальд принадлежал ему. И будет принадлежать ему вечно.
Меррик был также достаточно умен, чтобы понимать: хотя англичане и сложили оружие, их следовало еще окончательно покорить, преодолев враждебность местного населения. Быть может, причиной этой враждебности явилась гордость саксов, а может, глупость, но какова бы ни была причина, Меррик понимал: пройдет много времени, прежде чем саксы покорятся на самом деле, окончательно смирившись с поражением.
Несомненно, случившееся на этой поляне было явным тому свидетельством. Он слышал крики, пронзительный вопль и представлял, что может увидеть на поляне. Поэтому Меррик и не удивился, обнаружив своих воинов, окруживших саксонскую девчонку. Они были мужчинами, а не сосунками, и мужчинами сластолюбивыми — его воины! То, что они схватили девчонку, нимало его не обеспокоило. Обычное дело на войне! Он не собирался лишать их развлечения. Пока сам не увидел их добычу. Меррик разбирался в прелестях миловидных девушек, а эта, без сомнения, была особенно хороша. Голова ее оказалась непокрыта, и великолепные волосы цвета бледного золота, заплетенные а косу толщиной с его руку, спускались по спине ниже талии. Несмотря на полоски кожи, привязанные к ногам вместо обуви, и потрепанную одежду девушки, Он сразу понял, насколько она прекрасна. Ее облик покорял нежностью и юной свежестью. Однако когда их глаза встретились, черты, ее лица исказились: таким ужасом, словно перед ней стоял сам дьявол. Меррик мог бы поклясться: она его испугалась.
Ему надлежало завоевать для себя земли. Гордый и упрямый, он был из тех людей, которые сами творят свою судьбу. Мечтая о награде, Меррик присоединился к воинам герцога Вильгельма, пообещавшего обширные владения в случае победы. Он решил добыть себе богатое поместье в стране, лежащей за проливом, — в Англии.
Его воинская доблесть была неоспорима, И доля в общей добыче, захваченной в боях, вполне заслужена. Даже самые смелые и отважные, войны поостереглись бы выступить против Меррика Нормандского. Своих самых грозных рыцарей Вильгельм послал на север, к морю, и здесь Меррик долго и упорно сражался с лордом Кервейном — сражался и победил.
Теперь Бринвальд принадлежал ему. И будет принадлежать ему вечно.
Меррик был также достаточно умен, чтобы понимать: хотя англичане и сложили оружие, их следовало еще окончательно покорить, преодолев враждебность местного населения. Быть может, причиной этой враждебности явилась гордость саксов, а может, глупость, но какова бы ни была причина, Меррик понимал: пройдет много времени, прежде чем саксы покорятся на самом деле, окончательно смирившись с поражением.
Несомненно, случившееся на этой поляне было явным тому свидетельством. Он слышал крики, пронзительный вопль и представлял, что может увидеть на поляне. Поэтому Меррик и не удивился, обнаружив своих воинов, окруживших саксонскую девчонку. Они были мужчинами, а не сосунками, и мужчинами сластолюбивыми — его воины! То, что они схватили девчонку, нимало его не обеспокоило. Обычное дело на войне! Он не собирался лишать их развлечения. Пока сам не увидел их добычу. Меррик разбирался в прелестях миловидных девушек, а эта, без сомнения, была особенно хороша. Голова ее оказалась непокрыта, и великолепные волосы цвета бледного золота, заплетенные а косу толщиной с его руку, спускались по спине ниже талии. Несмотря на полоски кожи, привязанные к ногам вместо обуви, и потрепанную одежду девушки, Он сразу понял, насколько она прекрасна. Ее облик покорял нежностью и юной свежестью. Однако когда их глаза встретились, черты, ее лица исказились: таким ужасом, словно перед ней стоял сам дьявол. Меррик мог бы поклясться: она его испугалась.