Страница:
Из горла вырвался странный необычный звук: полурыдание-полустон. Уткнувшись лицом в подушку и сев на пол, девушка рыдала до тех пор, пока не почувствовала боль в желудке. Превозмогая усталость, она встала и, опираясь одной рукой о койку, попыталась трезво обдумать ситуацию. Изображение этого мужчины и того, что он сделал с Эмили, были в ее распоряжении. «Надо попытаться во всем разобраться», – сказала себе Халли.
Сильный порыв ветра неожиданно накатил на станцию; здание затрясло, как самолет, попавший в зону турбулентности. Свет под потолком несколько раз мигнул, и откуда-то из комнаты послышался звук, похожий на жужжание мухи. Последний порыв, самый сильный из всех, обрушился на станцию, и в комнате воцарилась тьма. У Халли закружилась голова. Потеряв равновесие, она стала хвататься за воздух, ища опору, и в конце концов схватилась за койку.
Светильник под потолком снова включился, помигал и продолжил освещать комнату мертвенно-тусклым светом.
«А что, если этот мужчина все еще здесь?» – подумала Халли.
8
Часть вторая
9
10
Сильный порыв ветра неожиданно накатил на станцию; здание затрясло, как самолет, попавший в зону турбулентности. Свет под потолком несколько раз мигнул, и откуда-то из комнаты послышался звук, похожий на жужжание мухи. Последний порыв, самый сильный из всех, обрушился на станцию, и в комнате воцарилась тьма. У Халли закружилась голова. Потеряв равновесие, она стала хвататься за воздух, ища опору, и в конце концов схватилась за койку.
Светильник под потолком снова включился, помигал и продолжил освещать комнату мертвенно-тусклым светом.
«А что, если этот мужчина все еще здесь?» – подумала Халли.
8
– Дакка, возможно, – единственное место на земле, где погода в феврале такая же, как погода в Вашингтоне в июле.
Дэвид Геррин весело посмотрел на собеседников. Ему было под шестьдесят; черноволосый, сухощавый, хорошо развитый физически, он долгое время принимал участие в марафонских забегах, пока десять лет назад не повредил колено. Геррин был эпидемиологом, не то чтобы великим, но одну из университетских лабораторий назвали в его честь. А несколько научных книг, вышедших из-под его пера, добавили ему известности.
– Не мешало бы слегка охладиться, – сказал Йэн Кендалл. – Лично я чувствую себя так, словно нахожусь в какой-то чертовой парилке, вы ничего такого не ощущаете?
Жан-Клод Бельво промолчал. На нем был белый льняной костюм, надетый им из уважения к конференции и превратившийся сейчас в орудие пытки. Достав мокрый носовой платок, он вытер лицо.
Была вторая половина дня. Трое мужчин, возвращаясь в отель после заключительного дня работы Всемирной конференции ООН по проблемам окружающей среды и устойчивого развития, попали в скопление тел, заполнивших тротуар, излучавших в окружающее пространство столько тепла, будто это была не людская толпа, а гигантская жаровня. Выйдя из здания Центра международных конгрессов, Кендалл рассчитывал взять такси, но Геррин напомнил ему, что в столице государства Бангладеш скорость движения транспорта по улицам намного ниже скорости пешехода. Днем и ночью массы тел, заполнявшие тротуары, аллеи, дороги, выплескивались на главные автомагистрали, благодаря чему плотный поток чадящих автобусов, грузовиков и легковых машин мог двигаться со скоростью, не превышающей одного ярда в час.
– Именно так, – подтвердил Геррин и добавил, что во время пешей прогулки принятые ими принципы «Триажа» получат дальнейшее осмысление и конкретизацию.
Не видя перед собой ничего, кроме спин, затылков и голов, Геррин все-таки сумел зацепиться взглядом за женщину, сидящую на краю тротуара под знаком, запрещающим справлять на публике большую нужду. Эта женщина выглядела ужасающе старой – у нее во рту было больше десен, чем зубов, а кожа не отличалась по цвету от пепла. Она накренилась и медленно повалилась на бок, откинув в сторону левую руку; правая рука оказалась прижатой телом к мостовой. В пальцах правой руки было зажато несколько монет. Голова, откинутая под каким-то немыслимым углом к линии плеч, покоилась на грязном тротуаре. Глаза моментально облепили мухи. Также мухи поползли в ноздри; женщина, едва шевеля языком, пыталась вытолкнуть их изо рта.
Перед ней на квадратном куске зеленой материи были разложены вещи, которые она продавала: желтые карандаши, голубые пачки английских сигарет с фильтром, открытки с изображением Иисуса Христа, Будды, Мухаммеда, блоки жевательной резинки. На женщине было рваное желтое платье, из-под которого торчали опухшие ноги, похожие на черные дыни. Один глаз стал матовым от катаракты. «Еще живая», – это Геррин понял, заметив, как мигает второй глаз в попытке отогнать осаждающих его мух.
Достав мобильный телефон, Геррин стал набирать номер службы экстренной медицинской помощи. В текущей мимо толпе это оказалось нелегко. Дэвид все-таки набрал номер и плотно прижал телефон к уху. Он отталкивал локтями людей, которые пихали локтями его. Дакка как город обладала целым рядом отличительных особенностей, и вежливость в этом списке не значилась. Геррин, ожидая ответа, слушал занудные длинные гудки. Тут он заметил Бельво, стоявшего прежде позади него, а сейчас пробиравшегося сквозь толпу по направлению к лежащей женщине.
– Жан-Клод! – закричал он. – Постойте!
Бельво был уже возле несчастной. Геррин и Кендалл имели докторскую степень, а Бельво был врачом, связавшим себя клятвой Гиппократа. Он опустился на колени перед женщиной и вынул из кейса маску с односторонним пропускным клапаном, надеваемую на лицо пациента при сердечно-легочной реанимации. Геррин знал, что Бельво никогда не появляется в таком месте, как это, без такого прибора, хотя, говоря по правде, использовать его предполагалось для оказания помощи спутникам или себе самому. За годы жизни и работы в Нью-Дели Дэвид понял, что вещи, невообразимые для людей с Запада, здесь воспринимаются как обычные события повседневной жизни. Точно так же воспринималось толпой то, что произошло с несчастной. Геррин наблюдал, как Бельво, перевернув тело женщины, прощупал пульс и дыхание, приподнял голову, облегчая доступ воздуха. Надев на нее маску, он повернулся к Кендаллу:
– Йэн… нажимайте, пожалуйста.
– Да, конечно.
Кендалл, уже немолодой человек, опустился рядом с ним на колени.
Геррин стоял, слушая гудки и сохраняя хоть какое-то свободное пространство вокруг них. Бельво и Кендалл сосредоточенно работали, а у Геррина было время посмотреть на лица идущих мимо людей. То, что он видел, позволяло сделать лишь одно, но безошибочное заключение: это скорее манекены, нежели люди. И он понял, в чем причина: смерть здесь не являлась чем-то из ряда вон выходящим. Она была настолько частой и зримой, что фактически стала просто банальностью.
Спустя некоторое время Бельво поднял голову и выпрямился.
– Кончено, – сказал он.
Бельво и Кендалл встали. Оба настолько вспотели, что их насквозь мокрая одежда прилипла к телу. Одна штанина у Бельво была разодрана, и через образовавшуюся прореху виднелась свежая ссадина на ноге. Он очистил рот и руки обеззараживающим гелем, а затем передал бутылку Кендаллу. Никто уже не смотрел ни на них, ни на женщину; большинство людей сосредоточились на более важных делах: на прохладительных напитках, на приближающемся времени обеда. И снова Геррин понял, в чем причина. Их вины в этом нет. Таков уклад здешней жизни. Он слышал, как его телефон, о котором он уже позабыл, все еще посылал безответные вызовы по линии. Геррин прервал соединение и сунул аппарат в карман.
– Но кто-то ведь должен что-то предпринять, – сказал Кендалл, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. – Я хочу сказать, кто-то ведь должен прийти к ней, а как же иначе?
Их гид, выросший в Дакке, рассказывал, что, будучи ребенком, выжил благодаря тому, что ел кошек, собак и крыс. А теперь даже эти животные встречались здесь редко.
– Кто-нибудь придет за ней, когда стемнеет. В этом городе живет пятнадцать миллионов человек. Половина из них голодает.
Спустя два часа мужчины стояли на балконе своего номера, расположенного на двенадцатом этаже.
Вечерний свет угасал, и Дакка сквозь висящую дымку казалась городом, погруженным в грязную мутную воду. Гнилостный запах поднимался даже на такую высоту. Насколько хватало глаз, можно было заметить хвосты красных автомобильных огней, запрудивших каждую улицу и каждую дорогу.
– Созерцайте будущее, – шутливо-напыщенным тоном произнес Геррин.
– Лондон через полстолетия плюс-минус несколько лет, – сказал Кендалл.
Это был мужчина могучего телосложения, с лицом боксера и аристократической манерой говорить. Своей внешностью, характерной деталью которой было ухо, напоминавшее смятый гамбургер, он был обязан не карьере призового боксера, а четырехлетним занятиям регби в Оксфорде. Кендалл был генетиком, настолько пожилым и талантливым, чтобы удостоиться чести работать под началом самого Френсиса Крика, но он был еще и истинным английским джентльменом, чтобы хвастать этим.
– Да и Париж тоже. Вся Франция в таком же положении, – подал голос Бельво.
Жан-Клод каким-то образом умудрился остаться сухощавым, несмотря на сверхсытое и обеспеченное во всех отношениях детство. У него была бледная кожа. После добрых, взирающих на все с любопытством глаз главным украшением его внешности являлись блестящие курчавые черные волосы. Выходец из богатой семьи, Жан-Клод получил ученую степень по медицине в Сорбонне, а вместе с ней и возможность практиковаться в акушерстве и гинекологии в первоклассно оборудованной клинике в 16-м округе Парижа. Однако вместо этого он предпочел работать в Нью-Дели, пытаясь помочь всем и каждому, принимая оплату, но не требуя ее. Он по большей части принимал роды, но нередко ему доводилось и прерывать беременности. Как и Кендалл, Бельво пришел на последнюю встречу с Геррином перед запуском «Триажа». После этого запуска процесс невозможно будет остановить, значит, не будет необходимости встречаться.
– За «Триаж». – Геррин поднял свой бокал «Лафройга», и все чокнулись.
Мужчины выпили, наблюдая, как тьма спускается на город. Временами они молчали, словно чего-то ожидая. Вдруг запиликал телефон Геррина. Он ответил, выслушал сообщение и отключился. Затем из сейфа, вделанного в стену номера, Геррин достал спутниковый телефон «Глобалстар». Выйдя на балкон, приладил к аппарату длинную антенну, ввел последовательность цифр номера и стал ждать. Снова что-то прослушал и, не сказав ни слова, положил трубку.
– Смена прибыла, – сообщил Дэвид, обращаясь к коллегам.
– Слава богу, – промолвил Кендалл голосом человека, только что вынырнувшего из воды после долгого пребывания на глубине. Он допил свой бокал, потряс головой и посмотрел куда-то в сторону, мимо Геррина и Бельво. – Мы всегда были честными по отношению друг к другу, верно? Поэтому я должен признаться вам, что боюсь, правда, не сильно, но боюсь того, что мы уже почти там.
– В этом нет ничего постыдного, Йэн, если принять во внимание то, что мы затеяли, – сказал Геррин. – Галилею повезло избежать сожжения на костре.
– Но тут уж стоит вспомнить, скольким другим пришлось сгореть, – покачал головой Кендалл.
– Вашего соотечественника Эдварда Дженнера, – со вздохом произнес Бельво, – обвинили в служении Сатане. В том, что он наносит порезы детям, включая собственного сына, и мажет их раны гноем, собранным из ран животных. По счастью, ему удалось отвертеться от виселицы.
– Была бы возможность, немало нашлось бы таких, кто с радостью вздернул бы или четвертовал несчастного старика Дарвина, – усмехнулся Кендалл.
– Ну все, успокоились, – скомандовал Геррин, и его коллеги улыбнулись.
– Я, например, рад, что высшая мера наказания уже не применяется, – заметил Бельво.
– Скажите об этом Саддаму Хусейну. И бен Ладену, – посоветовал Кендалл.
– Но ведь мы же – не они, – возразил Геррин.
В этом трио он был подстрекателем, Бельво – главной фигурой, Кендалл – дипломатом.
– Разумеется, нет. Такое сравнение даже звучит странно, – согласился Бельво. – Но ведь дело еще и в том, что их действия можно считать легкими шалостями по сравнению с «Триажем».
– Без «Триажа» эта планета превратится в сумасшедший дом. – Повернувшись, Геррин посмотрел в упор на коллег.
– Мы все согласны с этим, Дэвид, – заверил его Кендалл, положив ладонь на плечо Геррина. – Иначе нас бы здесь не было, верно?
– Разумеется, нас бы здесь не было. – Геррин допил виски, выражение его лица смягчилось. – Простите меня. Кажется, мы все как на иголках.
– Интересно, так ли чувствовали себя люди, летевшие на Хиросиму? Перед тем, как сбросить бомбу? – неожиданно спросил Бельво.
Наступила короткая пауза, которую нарушил Геррин:
– Ничего похожего, друзья мои. Ничего похожего.
– А мы можем быть уверены в том, что угрозы «Триажу» больше не существует? – поинтересовался Кендалл.
– Не уверены, а абсолютно уверены. – Геррин вообще-то был скуп на улыбки, однако сейчас широко улыбнулся, желая этим придать весомость своим словам.
«Триаж» прошел через долгие этапы планирования; занимаясь этим, они знали друг друга уже много лет. Услышь Геррин этот тревожный вопрос от кого-нибудь другого, он мог бы ответить сухо и даже резко, а вот сейчас понимал: в этом вопросе сконцентрировано все, что волнует душу коллеги.
– Но ведь угрозы могут быть самого разного толка?
– Это исключено. Тот, кто отвечает за нашу безопасность, следит за этим.
– А если он обнаружит что-то ранее неизвестное?
– Тогда он усилит свою активность, чтобы отработать те значительные суммы, что мы ему платим.
Все ненадолго замолчали. Бельво, смотревший в свой бокал, поднял глаза. Геррин, как врач, больше других сомневался в допустимости подобных вещей. Необходимость, неизбежность – все это он, безусловно, осознавал. И все-таки… данная им клятва.
– Так это будет несчастный случай или самоубийство? – уточнил Бельво.
– Слишком много несчастных случаев может привлечь к делу нежелательное внимание, – предположил Кендалл.
– Их будет всего несколько, – ответил Геррин. – Смерть там не является чем-то странным и необычным. Позвольте вам напомнить, что именно это было одной из причин, почему мы выбрали то место.
– Да, а также еще и потому, что из этой лаборатории ничего не просочится, – добавил Бельво.
– Вы правы, – поддержал его Геррин. – Южный полюс – именно то, что нужно.
Дэвид Геррин весело посмотрел на собеседников. Ему было под шестьдесят; черноволосый, сухощавый, хорошо развитый физически, он долгое время принимал участие в марафонских забегах, пока десять лет назад не повредил колено. Геррин был эпидемиологом, не то чтобы великим, но одну из университетских лабораторий назвали в его честь. А несколько научных книг, вышедших из-под его пера, добавили ему известности.
– Не мешало бы слегка охладиться, – сказал Йэн Кендалл. – Лично я чувствую себя так, словно нахожусь в какой-то чертовой парилке, вы ничего такого не ощущаете?
Жан-Клод Бельво промолчал. На нем был белый льняной костюм, надетый им из уважения к конференции и превратившийся сейчас в орудие пытки. Достав мокрый носовой платок, он вытер лицо.
Была вторая половина дня. Трое мужчин, возвращаясь в отель после заключительного дня работы Всемирной конференции ООН по проблемам окружающей среды и устойчивого развития, попали в скопление тел, заполнивших тротуар, излучавших в окружающее пространство столько тепла, будто это была не людская толпа, а гигантская жаровня. Выйдя из здания Центра международных конгрессов, Кендалл рассчитывал взять такси, но Геррин напомнил ему, что в столице государства Бангладеш скорость движения транспорта по улицам намного ниже скорости пешехода. Днем и ночью массы тел, заполнявшие тротуары, аллеи, дороги, выплескивались на главные автомагистрали, благодаря чему плотный поток чадящих автобусов, грузовиков и легковых машин мог двигаться со скоростью, не превышающей одного ярда в час.
– Именно так, – подтвердил Геррин и добавил, что во время пешей прогулки принятые ими принципы «Триажа» получат дальнейшее осмысление и конкретизацию.
Не видя перед собой ничего, кроме спин, затылков и голов, Геррин все-таки сумел зацепиться взглядом за женщину, сидящую на краю тротуара под знаком, запрещающим справлять на публике большую нужду. Эта женщина выглядела ужасающе старой – у нее во рту было больше десен, чем зубов, а кожа не отличалась по цвету от пепла. Она накренилась и медленно повалилась на бок, откинув в сторону левую руку; правая рука оказалась прижатой телом к мостовой. В пальцах правой руки было зажато несколько монет. Голова, откинутая под каким-то немыслимым углом к линии плеч, покоилась на грязном тротуаре. Глаза моментально облепили мухи. Также мухи поползли в ноздри; женщина, едва шевеля языком, пыталась вытолкнуть их изо рта.
Перед ней на квадратном куске зеленой материи были разложены вещи, которые она продавала: желтые карандаши, голубые пачки английских сигарет с фильтром, открытки с изображением Иисуса Христа, Будды, Мухаммеда, блоки жевательной резинки. На женщине было рваное желтое платье, из-под которого торчали опухшие ноги, похожие на черные дыни. Один глаз стал матовым от катаракты. «Еще живая», – это Геррин понял, заметив, как мигает второй глаз в попытке отогнать осаждающих его мух.
Достав мобильный телефон, Геррин стал набирать номер службы экстренной медицинской помощи. В текущей мимо толпе это оказалось нелегко. Дэвид все-таки набрал номер и плотно прижал телефон к уху. Он отталкивал локтями людей, которые пихали локтями его. Дакка как город обладала целым рядом отличительных особенностей, и вежливость в этом списке не значилась. Геррин, ожидая ответа, слушал занудные длинные гудки. Тут он заметил Бельво, стоявшего прежде позади него, а сейчас пробиравшегося сквозь толпу по направлению к лежащей женщине.
– Жан-Клод! – закричал он. – Постойте!
Бельво был уже возле несчастной. Геррин и Кендалл имели докторскую степень, а Бельво был врачом, связавшим себя клятвой Гиппократа. Он опустился на колени перед женщиной и вынул из кейса маску с односторонним пропускным клапаном, надеваемую на лицо пациента при сердечно-легочной реанимации. Геррин знал, что Бельво никогда не появляется в таком месте, как это, без такого прибора, хотя, говоря по правде, использовать его предполагалось для оказания помощи спутникам или себе самому. За годы жизни и работы в Нью-Дели Дэвид понял, что вещи, невообразимые для людей с Запада, здесь воспринимаются как обычные события повседневной жизни. Точно так же воспринималось толпой то, что произошло с несчастной. Геррин наблюдал, как Бельво, перевернув тело женщины, прощупал пульс и дыхание, приподнял голову, облегчая доступ воздуха. Надев на нее маску, он повернулся к Кендаллу:
– Йэн… нажимайте, пожалуйста.
– Да, конечно.
Кендалл, уже немолодой человек, опустился рядом с ним на колени.
Геррин стоял, слушая гудки и сохраняя хоть какое-то свободное пространство вокруг них. Бельво и Кендалл сосредоточенно работали, а у Геррина было время посмотреть на лица идущих мимо людей. То, что он видел, позволяло сделать лишь одно, но безошибочное заключение: это скорее манекены, нежели люди. И он понял, в чем причина: смерть здесь не являлась чем-то из ряда вон выходящим. Она была настолько частой и зримой, что фактически стала просто банальностью.
Спустя некоторое время Бельво поднял голову и выпрямился.
– Кончено, – сказал он.
Бельво и Кендалл встали. Оба настолько вспотели, что их насквозь мокрая одежда прилипла к телу. Одна штанина у Бельво была разодрана, и через образовавшуюся прореху виднелась свежая ссадина на ноге. Он очистил рот и руки обеззараживающим гелем, а затем передал бутылку Кендаллу. Никто уже не смотрел ни на них, ни на женщину; большинство людей сосредоточились на более важных делах: на прохладительных напитках, на приближающемся времени обеда. И снова Геррин понял, в чем причина. Их вины в этом нет. Таков уклад здешней жизни. Он слышал, как его телефон, о котором он уже позабыл, все еще посылал безответные вызовы по линии. Геррин прервал соединение и сунул аппарат в карман.
– Но кто-то ведь должен что-то предпринять, – сказал Кендалл, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. – Я хочу сказать, кто-то ведь должен прийти к ней, а как же иначе?
Их гид, выросший в Дакке, рассказывал, что, будучи ребенком, выжил благодаря тому, что ел кошек, собак и крыс. А теперь даже эти животные встречались здесь редко.
– Кто-нибудь придет за ней, когда стемнеет. В этом городе живет пятнадцать миллионов человек. Половина из них голодает.
Спустя два часа мужчины стояли на балконе своего номера, расположенного на двенадцатом этаже.
Вечерний свет угасал, и Дакка сквозь висящую дымку казалась городом, погруженным в грязную мутную воду. Гнилостный запах поднимался даже на такую высоту. Насколько хватало глаз, можно было заметить хвосты красных автомобильных огней, запрудивших каждую улицу и каждую дорогу.
– Созерцайте будущее, – шутливо-напыщенным тоном произнес Геррин.
– Лондон через полстолетия плюс-минус несколько лет, – сказал Кендалл.
Это был мужчина могучего телосложения, с лицом боксера и аристократической манерой говорить. Своей внешностью, характерной деталью которой было ухо, напоминавшее смятый гамбургер, он был обязан не карьере призового боксера, а четырехлетним занятиям регби в Оксфорде. Кендалл был генетиком, настолько пожилым и талантливым, чтобы удостоиться чести работать под началом самого Френсиса Крика, но он был еще и истинным английским джентльменом, чтобы хвастать этим.
– Да и Париж тоже. Вся Франция в таком же положении, – подал голос Бельво.
Жан-Клод каким-то образом умудрился остаться сухощавым, несмотря на сверхсытое и обеспеченное во всех отношениях детство. У него была бледная кожа. После добрых, взирающих на все с любопытством глаз главным украшением его внешности являлись блестящие курчавые черные волосы. Выходец из богатой семьи, Жан-Клод получил ученую степень по медицине в Сорбонне, а вместе с ней и возможность практиковаться в акушерстве и гинекологии в первоклассно оборудованной клинике в 16-м округе Парижа. Однако вместо этого он предпочел работать в Нью-Дели, пытаясь помочь всем и каждому, принимая оплату, но не требуя ее. Он по большей части принимал роды, но нередко ему доводилось и прерывать беременности. Как и Кендалл, Бельво пришел на последнюю встречу с Геррином перед запуском «Триажа». После этого запуска процесс невозможно будет остановить, значит, не будет необходимости встречаться.
– За «Триаж». – Геррин поднял свой бокал «Лафройга», и все чокнулись.
Мужчины выпили, наблюдая, как тьма спускается на город. Временами они молчали, словно чего-то ожидая. Вдруг запиликал телефон Геррина. Он ответил, выслушал сообщение и отключился. Затем из сейфа, вделанного в стену номера, Геррин достал спутниковый телефон «Глобалстар». Выйдя на балкон, приладил к аппарату длинную антенну, ввел последовательность цифр номера и стал ждать. Снова что-то прослушал и, не сказав ни слова, положил трубку.
– Смена прибыла, – сообщил Дэвид, обращаясь к коллегам.
– Слава богу, – промолвил Кендалл голосом человека, только что вынырнувшего из воды после долгого пребывания на глубине. Он допил свой бокал, потряс головой и посмотрел куда-то в сторону, мимо Геррина и Бельво. – Мы всегда были честными по отношению друг к другу, верно? Поэтому я должен признаться вам, что боюсь, правда, не сильно, но боюсь того, что мы уже почти там.
– В этом нет ничего постыдного, Йэн, если принять во внимание то, что мы затеяли, – сказал Геррин. – Галилею повезло избежать сожжения на костре.
– Но тут уж стоит вспомнить, скольким другим пришлось сгореть, – покачал головой Кендалл.
– Вашего соотечественника Эдварда Дженнера, – со вздохом произнес Бельво, – обвинили в служении Сатане. В том, что он наносит порезы детям, включая собственного сына, и мажет их раны гноем, собранным из ран животных. По счастью, ему удалось отвертеться от виселицы.
– Была бы возможность, немало нашлось бы таких, кто с радостью вздернул бы или четвертовал несчастного старика Дарвина, – усмехнулся Кендалл.
– Ну все, успокоились, – скомандовал Геррин, и его коллеги улыбнулись.
– Я, например, рад, что высшая мера наказания уже не применяется, – заметил Бельво.
– Скажите об этом Саддаму Хусейну. И бен Ладену, – посоветовал Кендалл.
– Но ведь мы же – не они, – возразил Геррин.
В этом трио он был подстрекателем, Бельво – главной фигурой, Кендалл – дипломатом.
– Разумеется, нет. Такое сравнение даже звучит странно, – согласился Бельво. – Но ведь дело еще и в том, что их действия можно считать легкими шалостями по сравнению с «Триажем».
– Без «Триажа» эта планета превратится в сумасшедший дом. – Повернувшись, Геррин посмотрел в упор на коллег.
– Мы все согласны с этим, Дэвид, – заверил его Кендалл, положив ладонь на плечо Геррина. – Иначе нас бы здесь не было, верно?
– Разумеется, нас бы здесь не было. – Геррин допил виски, выражение его лица смягчилось. – Простите меня. Кажется, мы все как на иголках.
– Интересно, так ли чувствовали себя люди, летевшие на Хиросиму? Перед тем, как сбросить бомбу? – неожиданно спросил Бельво.
Наступила короткая пауза, которую нарушил Геррин:
– Ничего похожего, друзья мои. Ничего похожего.
– А мы можем быть уверены в том, что угрозы «Триажу» больше не существует? – поинтересовался Кендалл.
– Не уверены, а абсолютно уверены. – Геррин вообще-то был скуп на улыбки, однако сейчас широко улыбнулся, желая этим придать весомость своим словам.
«Триаж» прошел через долгие этапы планирования; занимаясь этим, они знали друг друга уже много лет. Услышь Геррин этот тревожный вопрос от кого-нибудь другого, он мог бы ответить сухо и даже резко, а вот сейчас понимал: в этом вопросе сконцентрировано все, что волнует душу коллеги.
– Но ведь угрозы могут быть самого разного толка?
– Это исключено. Тот, кто отвечает за нашу безопасность, следит за этим.
– А если он обнаружит что-то ранее неизвестное?
– Тогда он усилит свою активность, чтобы отработать те значительные суммы, что мы ему платим.
Все ненадолго замолчали. Бельво, смотревший в свой бокал, поднял глаза. Геррин, как врач, больше других сомневался в допустимости подобных вещей. Необходимость, неизбежность – все это он, безусловно, осознавал. И все-таки… данная им клятва.
– Так это будет несчастный случай или самоубийство? – уточнил Бельво.
– Слишком много несчастных случаев может привлечь к делу нежелательное внимание, – предположил Кендалл.
– Их будет всего несколько, – ответил Геррин. – Смерть там не является чем-то странным и необычным. Позвольте вам напомнить, что именно это было одной из причин, почему мы выбрали то место.
– Да, а также еще и потому, что из этой лаборатории ничего не просочится, – добавил Бельво.
– Вы правы, – поддержал его Геррин. – Южный полюс – именно то, что нужно.
Часть вторая
Лед в огне
Пахнуло духом свежей крови пролитой…
То запах жертв.
Эсхил, «Агамемнон» (Перевод Вяч. Иванова)
9
Сама мысль о том, чтобы спать на койке, где была замучена и убита Эмили, вызвала у Халли отвращение. Она сидела на полу в темноте; ее по-прежнему тошнило, внутри все кипело – ее переполняли какие-то незнакомые до этого момента чувства. Ощущения, которым нет названия. Какие-то животные чувства, перемешанные со жгучей злобой. Даже смерть отца не вызвала такой реакции. К тому же это было естественным событием.
А сейчас она стала непосредственным свидетелем убийства.
Убийства ее друга.
Убийства при помощи пытки.
Откуда ей знать, ведь, может, убийца живет в соседней комнате.
В Денали, во время восхождения на гору вместе с Эмили по маршруту Кассена, Халли попала под лавину. В одну секунду ее понесло по наклонному скату, а затем лавина смела ее и, потащив за собой, сковала тело, словно масса густого цементного раствора. Подвижными оставались только язык и одно веко. Халли не могла даже пошевелиться.
Примерно так же она чувствовала себя и сейчас, сидя в темноте на полу.
Огромное множество вопросов. Для чего в комнате была установлена обзорная камера? Возможно, ее установила сама Эмили. Ведь если бы ее установил кто-то другой, то наверняка убрал бы до приезда Халли. Какая причина побудила Эмили так поступить? Должно быть, она боялась, но чего? Или кого? Халли знала, что Эмили была заядлым видеоблогером. Может, она просто хотела вести постоянную запись своего пребывания в комнате, не включая камеру, всякий раз возвращаясь в свое жилище?
Так что же делать Халли? Сказать кому-нибудь? Кому? Не говорить никому? Ну а что тогда предпринять? Находится ли убийца Эмили и сейчас на станции? Убийца или убийцы? Кому еще угрожает опасность? Считается ли сокрытие свидетельства убийства преступным деянием?
Внезапно Халли ощутила острый приступ клаустрофобии. Будучи многоопытным исследователем пещер, она уже много лет не чувствовала ничего подобного. А сейчас она зажата в крошечной комнатушке, ячейке этой погруженной во тьму станции, вокруг которой на тысячи миль во всех направлениях тянутся пустые необитаемые земли. Смешно чувствовать подобное там, где тебя окружает намного более пустынное пространство, чем любого жителя на земле. Здесь ты будто в поселении, созданном на Марсе, как сказал Грейтер. Вот такие слова произнес он тогда. Тогда они казались верными. Но не сейчас.
Халли проснулась в том же положении, в каком заснула, и на том же месте: сидя на полу, прислонившись к стене, чувствуя не меньшие, чем до сна, смятение и усталость. Она встала, сделала несколько глубоких вдохов; запах солодки, едва уловимый прежде, сейчас стал более сильным и навязчивым. Почти таким же неприятным, как запах ее собственного тела после пяти дней жизни без душа. В серой пропотевшей одежде с полотенцем в руке девушка вышла в коридор и почти столкнулась с крупным, грузным мужчиной. У него были длинные сальные волосы и заросшее щетиной лицо. Его наряд составляли черные утепленные ботинки и рабочий комбинезон из огнезащитного материала, покрытый пятнами масла и гидравлической жидкости.
Глазами навыкате и в красных прожилках он осмотрел Халли сверху донизу так внимательно, словно она была абсолютно голой.
– Вот это да! Новая девочка-пробирка! Ну и ну!
Грубый голос, тяжелое дыхание с алкогольным выхлопом. Еще не было и восьми утра. У Халли мелькнула мысль, что, кроме них двоих, в коридоре никого нет. Насколько она могла судить, камеры видеонаблюдения на станции не установлены. Она отступила на шаг назад.
– Извините.
– «Извините, извините». – Мужчина рассмеялся так, словно это были самые смешные слова, услышанные им за многие месяцы жизни здесь. – Тут никто никого не прощает, фунджис.
Халли смотрела в его голодные глаза. Плоский кончик его языка торчал из-за зубов, словно третья губа. Она почувствовала спазмы в желудке и попыталась обойти мужчину. Он, сделав шаг в сторону, преградил ей путь.
Его язык, как толстый угорь в розовой коже, высунулся изо рта и вылезал до тех пор, пока не дотянулся до середины подбородка. Мужчина медленно облизнулся, глядя на что-то, чего Халли не видела, да и не старалась представить, что это могло быть. Непонятный тип втянул язык, подмигнул и, пошатываясь, пошел прочь.
Девушка смотрела ему вслед; сердце ее билось, руки дрожали от впрыснутого в кровь адреналина.
Может, это он?
Халли сейчас все отдала бы за то, чтобы та запись была со звуком, а внешность человека из комнаты Эмили выглядела более отчетливо, да просто за один-единственный взгляд на лицо убийцы! С этой минуты ее будут тревожить эти мысли при виде каждого мужчины, которого она встретит здесь.
В женском душевом отделении, подставив лицо под струю воды, от которой шел пар, Халли вымыла волосы, затем вышла из-под струи, чтобы как следует намылить тело. Намыленная, она снова шагнула под струю, но вода не текла.
– Что это, черт возьми?
– Тебе положено две минуты, – сказала Рокки Бейкон, входя в душевую.
– Как можно быть чистой, моясь под душем две минуты в день?
– Две минуты в неделю.
– Ты издеваешься над фунджис, верно?
– На то, чтобы растопить снег, требуется уйма энергии. Душ снова заработает через пять минут, но здесь действует «система доверия». – Рокки смерила Халли долгим взглядом. – Ты вся в мыле. Можешь воспользоваться частью моего времени, чтобы ополоснуться.
Халли не была уверена, что правильно поняла слова Рокки, но та торопливо подтолкнула ее под струю:
– Давай-давай!
И Халли встала под воду. Потом, когда они вытирались, девушка подумала: «Может, сказать ей?» Но решила: «Пока не надо». Вместо этого она рассказала о встрече в коридоре возле своей комнаты.
– Так это ж Бренк. Законченный тупица, паршивый кретин. И гнусный пьяница. Из-за него два амбала в прошлом месяце загремели в больницу. Один из них – женщина. Так что держись от него подальше.
– Так почему он все еще здесь?
– А ты попробуй найди нормальных людей, согласных провести год в этом «Алькатрасе» во льдах.
– Но ведь за это платят очень хорошие деньги.
– Да. Но год здесь… – Рокки покачала головой, не в силах подобрать правильные слова.
– А чем он занимается?
– Да практически ничем.
– У него такой язык, я в жизни такого ужаса не видела.
Рокки Бейкон хихикнула.
– Это его главное достояние. – Помолчав мгновение, она поправилась: – Нет, наверное, второе по важности.
«Отправил женщину в больницу, – думала Халли. – А что он делал возле моей двери?»
– Вы будете яичницу с блинами? – спросил официант в обеденном зале.
Он был ростом примерно пять футов пять дюймов, с лицом, как у хорька, и голосом, похожим на скрип несмазанных дверных петель.
– Конечно, – ответила Халли.
Официант поставил перед ней тарелку, на которой лежала рыхлая желтая кучка.
– А они свежие?
Он широко улыбнулся, демонстрируя нечищеные зубы.
– Милочка моя, единственная свежая вещь здесь – это сосиска.
– Что?
Ткнув ложкой, которую держал в руках, в выпуклость на своих брюках, официант ждал ее реакции; по принятым здесь правилам этикета надо было спросить: «У тебя что, мышь в кармане?»
Халли сидела за столом одна. Яйца, блины и кофе – все отдавало хлором. Ей казалось совершенно неестественным сидеть здесь и есть свой завтрак – или пытаться его есть, – прислушиваясь к обрывкам разговоров, приглядываясь к окружающим и к тому, что происходит вокруг, а среди этих обычных дел непрерывно размышлять над тайной этой насильственной смерти. Ей пришла в голову мысль, что именно так приходится работать шпионам, собирая секреты, распространяя ложь и опасаясь при этом собственной тени. Такая жизнь, должно быть, разъедает душу. Халли хранила свою тайну всего несколько часов и уже начала чувствовать себя так, словно какие-то живые существа всеми силами стремились выйти из нее.
Вдруг ее осенило: ведь то же самое может чувствовать и убийца, если, конечно, он не является одним из тех монстров-психопатов, которые вообще не чувствуют ничего, в том числе и угрызений совести. Несмотря на то что они теперь повязаны друг с другом смертью Эмили, об этом известно только ей.
Девушка смотрела вокруг, и ею овладевало странное чувство. Казалось, что люди в обеденном зале смотрят на нее. Конечно, это существовало только в воображении и являлось как бы оборотной стороной эффекта воздействия на ее сознание того факта, что ей известна тайна. А может, это некая странная форма паранойи, возникающей от пребывания на полюсе. Спустя некоторое время, преодолевая отвращение к ужасной пище и периодически осматриваясь вокруг, Халли поняла, что все это не живет лишь в ее воображении. Люди действительно бросали на нее странные взгляды: одни смотрели пристально, другие, стараясь не привлекать внимания, посматривали искоса. А одна пара даже показывала на нее пальцами. Особенно открыто действовала четверка мужчин, сидевших за столом посредине зала; они даже не пытались скрывать своего интереса. А под конец один из них встал и направился к Халли.
– Привет.
Он улыбался – улыбка его была глупой, но простодушной, – стоя перед ней, склонив голову набок. Незнакомец выглядел отнюдь не безобразно, но его глаза бегали по сторонам, сканируя обеденный зал в поисках чего-то или кого-то, достойного интереса. «Удивительный взгляд для такого места», – подумала Халли. Хотя в Вашингтоне это абсолютно обычное дело.
– Привет, – ответила она.
– Мейнард Блейн.
Девушка пожала протянутую руку и сразу же попыталась освободить свою, но не тут-то было.
– Возможно, однажды эта информация мне пригодится.
– Конечно, пригодится. Ха-ха. – Смех Блейна скорее походил на покашливание. – А вы, выходит, доктор Хоулли Лиленд? Приехали на замену Эмили Дьюрант? Иными словами, новейшее пополнение нашей достопочтенной компании пробирок.
– А как вы это узнали?
– Да ладно! Новое лицо здесь всегда бросается в глаза, как белая ворона.
Так вот почему люди смотрели на нее.
– Только я не Хоулли, а Халли. А вы знали Эмили?
Блейн поколебался, затем покачал головой:
– Да нет. Мы только здоровались.
– А я ее знала.
Халли удивилась тому, насколько его удивили ее слова.
– Вы ее знали?
– Да, и очень хорошо.
Выражение лица мужчины изменилось, как картинка в перевернутом калейдоскопе. Чтобы прийти в себя и придать лицу прежнее выражение, ему потребовалось несколько секунд.
– Вот невезуха, – вздохнул он.
– Вы обо мне или о ней?
– Об обеих. Но я, конечно же, имею в виду то, что она умерла подобным образом.
– А как именно?
Блейн помахал обеими руками около висков, будто отгоняя пчел.
– Ну хватит о ней. Я подошел к вам, чтобы сделать предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– И что это за предложение?
Халли хотела выяснить, что известно Блейну о смерти Эмили, но он имел в виду совсем другое. Он решил, что она готова выслушать его предложение.
– Как вы отнесетесь к тому, чтобы стать моей ледовой женой?
А сейчас она стала непосредственным свидетелем убийства.
Убийства ее друга.
Убийства при помощи пытки.
Откуда ей знать, ведь, может, убийца живет в соседней комнате.
В Денали, во время восхождения на гору вместе с Эмили по маршруту Кассена, Халли попала под лавину. В одну секунду ее понесло по наклонному скату, а затем лавина смела ее и, потащив за собой, сковала тело, словно масса густого цементного раствора. Подвижными оставались только язык и одно веко. Халли не могла даже пошевелиться.
Примерно так же она чувствовала себя и сейчас, сидя в темноте на полу.
Огромное множество вопросов. Для чего в комнате была установлена обзорная камера? Возможно, ее установила сама Эмили. Ведь если бы ее установил кто-то другой, то наверняка убрал бы до приезда Халли. Какая причина побудила Эмили так поступить? Должно быть, она боялась, но чего? Или кого? Халли знала, что Эмили была заядлым видеоблогером. Может, она просто хотела вести постоянную запись своего пребывания в комнате, не включая камеру, всякий раз возвращаясь в свое жилище?
Так что же делать Халли? Сказать кому-нибудь? Кому? Не говорить никому? Ну а что тогда предпринять? Находится ли убийца Эмили и сейчас на станции? Убийца или убийцы? Кому еще угрожает опасность? Считается ли сокрытие свидетельства убийства преступным деянием?
Внезапно Халли ощутила острый приступ клаустрофобии. Будучи многоопытным исследователем пещер, она уже много лет не чувствовала ничего подобного. А сейчас она зажата в крошечной комнатушке, ячейке этой погруженной во тьму станции, вокруг которой на тысячи миль во всех направлениях тянутся пустые необитаемые земли. Смешно чувствовать подобное там, где тебя окружает намного более пустынное пространство, чем любого жителя на земле. Здесь ты будто в поселении, созданном на Марсе, как сказал Грейтер. Вот такие слова произнес он тогда. Тогда они казались верными. Но не сейчас.
Халли проснулась в том же положении, в каком заснула, и на том же месте: сидя на полу, прислонившись к стене, чувствуя не меньшие, чем до сна, смятение и усталость. Она встала, сделала несколько глубоких вдохов; запах солодки, едва уловимый прежде, сейчас стал более сильным и навязчивым. Почти таким же неприятным, как запах ее собственного тела после пяти дней жизни без душа. В серой пропотевшей одежде с полотенцем в руке девушка вышла в коридор и почти столкнулась с крупным, грузным мужчиной. У него были длинные сальные волосы и заросшее щетиной лицо. Его наряд составляли черные утепленные ботинки и рабочий комбинезон из огнезащитного материала, покрытый пятнами масла и гидравлической жидкости.
Глазами навыкате и в красных прожилках он осмотрел Халли сверху донизу так внимательно, словно она была абсолютно голой.
– Вот это да! Новая девочка-пробирка! Ну и ну!
Грубый голос, тяжелое дыхание с алкогольным выхлопом. Еще не было и восьми утра. У Халли мелькнула мысль, что, кроме них двоих, в коридоре никого нет. Насколько она могла судить, камеры видеонаблюдения на станции не установлены. Она отступила на шаг назад.
– Извините.
– «Извините, извините». – Мужчина рассмеялся так, словно это были самые смешные слова, услышанные им за многие месяцы жизни здесь. – Тут никто никого не прощает, фунджис.
Халли смотрела в его голодные глаза. Плоский кончик его языка торчал из-за зубов, словно третья губа. Она почувствовала спазмы в желудке и попыталась обойти мужчину. Он, сделав шаг в сторону, преградил ей путь.
Его язык, как толстый угорь в розовой коже, высунулся изо рта и вылезал до тех пор, пока не дотянулся до середины подбородка. Мужчина медленно облизнулся, глядя на что-то, чего Халли не видела, да и не старалась представить, что это могло быть. Непонятный тип втянул язык, подмигнул и, пошатываясь, пошел прочь.
Девушка смотрела ему вслед; сердце ее билось, руки дрожали от впрыснутого в кровь адреналина.
Может, это он?
Халли сейчас все отдала бы за то, чтобы та запись была со звуком, а внешность человека из комнаты Эмили выглядела более отчетливо, да просто за один-единственный взгляд на лицо убийцы! С этой минуты ее будут тревожить эти мысли при виде каждого мужчины, которого она встретит здесь.
В женском душевом отделении, подставив лицо под струю воды, от которой шел пар, Халли вымыла волосы, затем вышла из-под струи, чтобы как следует намылить тело. Намыленная, она снова шагнула под струю, но вода не текла.
– Что это, черт возьми?
– Тебе положено две минуты, – сказала Рокки Бейкон, входя в душевую.
– Как можно быть чистой, моясь под душем две минуты в день?
– Две минуты в неделю.
– Ты издеваешься над фунджис, верно?
– На то, чтобы растопить снег, требуется уйма энергии. Душ снова заработает через пять минут, но здесь действует «система доверия». – Рокки смерила Халли долгим взглядом. – Ты вся в мыле. Можешь воспользоваться частью моего времени, чтобы ополоснуться.
Халли не была уверена, что правильно поняла слова Рокки, но та торопливо подтолкнула ее под струю:
– Давай-давай!
И Халли встала под воду. Потом, когда они вытирались, девушка подумала: «Может, сказать ей?» Но решила: «Пока не надо». Вместо этого она рассказала о встрече в коридоре возле своей комнаты.
– Так это ж Бренк. Законченный тупица, паршивый кретин. И гнусный пьяница. Из-за него два амбала в прошлом месяце загремели в больницу. Один из них – женщина. Так что держись от него подальше.
– Так почему он все еще здесь?
– А ты попробуй найди нормальных людей, согласных провести год в этом «Алькатрасе» во льдах.
– Но ведь за это платят очень хорошие деньги.
– Да. Но год здесь… – Рокки покачала головой, не в силах подобрать правильные слова.
– А чем он занимается?
– Да практически ничем.
– У него такой язык, я в жизни такого ужаса не видела.
Рокки Бейкон хихикнула.
– Это его главное достояние. – Помолчав мгновение, она поправилась: – Нет, наверное, второе по важности.
«Отправил женщину в больницу, – думала Халли. – А что он делал возле моей двери?»
– Вы будете яичницу с блинами? – спросил официант в обеденном зале.
Он был ростом примерно пять футов пять дюймов, с лицом, как у хорька, и голосом, похожим на скрип несмазанных дверных петель.
– Конечно, – ответила Халли.
Официант поставил перед ней тарелку, на которой лежала рыхлая желтая кучка.
– А они свежие?
Он широко улыбнулся, демонстрируя нечищеные зубы.
– Милочка моя, единственная свежая вещь здесь – это сосиска.
– Что?
Ткнув ложкой, которую держал в руках, в выпуклость на своих брюках, официант ждал ее реакции; по принятым здесь правилам этикета надо было спросить: «У тебя что, мышь в кармане?»
Халли сидела за столом одна. Яйца, блины и кофе – все отдавало хлором. Ей казалось совершенно неестественным сидеть здесь и есть свой завтрак – или пытаться его есть, – прислушиваясь к обрывкам разговоров, приглядываясь к окружающим и к тому, что происходит вокруг, а среди этих обычных дел непрерывно размышлять над тайной этой насильственной смерти. Ей пришла в голову мысль, что именно так приходится работать шпионам, собирая секреты, распространяя ложь и опасаясь при этом собственной тени. Такая жизнь, должно быть, разъедает душу. Халли хранила свою тайну всего несколько часов и уже начала чувствовать себя так, словно какие-то живые существа всеми силами стремились выйти из нее.
Вдруг ее осенило: ведь то же самое может чувствовать и убийца, если, конечно, он не является одним из тех монстров-психопатов, которые вообще не чувствуют ничего, в том числе и угрызений совести. Несмотря на то что они теперь повязаны друг с другом смертью Эмили, об этом известно только ей.
Девушка смотрела вокруг, и ею овладевало странное чувство. Казалось, что люди в обеденном зале смотрят на нее. Конечно, это существовало только в воображении и являлось как бы оборотной стороной эффекта воздействия на ее сознание того факта, что ей известна тайна. А может, это некая странная форма паранойи, возникающей от пребывания на полюсе. Спустя некоторое время, преодолевая отвращение к ужасной пище и периодически осматриваясь вокруг, Халли поняла, что все это не живет лишь в ее воображении. Люди действительно бросали на нее странные взгляды: одни смотрели пристально, другие, стараясь не привлекать внимания, посматривали искоса. А одна пара даже показывала на нее пальцами. Особенно открыто действовала четверка мужчин, сидевших за столом посредине зала; они даже не пытались скрывать своего интереса. А под конец один из них встал и направился к Халли.
– Привет.
Он улыбался – улыбка его была глупой, но простодушной, – стоя перед ней, склонив голову набок. Незнакомец выглядел отнюдь не безобразно, но его глаза бегали по сторонам, сканируя обеденный зал в поисках чего-то или кого-то, достойного интереса. «Удивительный взгляд для такого места», – подумала Халли. Хотя в Вашингтоне это абсолютно обычное дело.
– Привет, – ответила она.
– Мейнард Блейн.
Девушка пожала протянутую руку и сразу же попыталась освободить свою, но не тут-то было.
– Возможно, однажды эта информация мне пригодится.
– Конечно, пригодится. Ха-ха. – Смех Блейна скорее походил на покашливание. – А вы, выходит, доктор Хоулли Лиленд? Приехали на замену Эмили Дьюрант? Иными словами, новейшее пополнение нашей достопочтенной компании пробирок.
– А как вы это узнали?
– Да ладно! Новое лицо здесь всегда бросается в глаза, как белая ворона.
Так вот почему люди смотрели на нее.
– Только я не Хоулли, а Халли. А вы знали Эмили?
Блейн поколебался, затем покачал головой:
– Да нет. Мы только здоровались.
– А я ее знала.
Халли удивилась тому, насколько его удивили ее слова.
– Вы ее знали?
– Да, и очень хорошо.
Выражение лица мужчины изменилось, как картинка в перевернутом калейдоскопе. Чтобы прийти в себя и придать лицу прежнее выражение, ему потребовалось несколько секунд.
– Вот невезуха, – вздохнул он.
– Вы обо мне или о ней?
– Об обеих. Но я, конечно же, имею в виду то, что она умерла подобным образом.
– А как именно?
Блейн помахал обеими руками около висков, будто отгоняя пчел.
– Ну хватит о ней. Я подошел к вам, чтобы сделать предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– И что это за предложение?
Халли хотела выяснить, что известно Блейну о смерти Эмили, но он имел в виду совсем другое. Он решил, что она готова выслушать его предложение.
– Как вы отнесетесь к тому, чтобы стать моей ледовой женой?
10
В других обстоятельствах Халли, пожалуй, не упустила бы случая подшутить над Блейном – «А где же кольцо?» или «А почему не на коленях?» – но сейчас ответила: