Джеймс Тейбор. Заледеневший

   – У меня есть парень.
   Он пожал плечами и сделал равнодушное лицо, на котором было написано, что на подобные дела он смотрит сквозь пальцы.
   – То, что происходит на полюсе, на полюсе и остается.
   – А как насчет того, чтобы стать ледовыми друзьями?
   Девушка надеялась, что ее слова и тон, каким они были сказаны, облегчат Блейну отступление.
   – Вы имеете в виду стать друзьями с особыми привилегиями?
   – Нет, я имею в виду дружбу иного рода.
   Улыбка на лице Блейна поблекла, плечи обвисли.
   – Друзьями? – Он вздохнул. – Настоящий друг – это тот, кто бросает друга в беде. – Мужчина все еще тряс протянутую для пожатия руку, а Халли старалась ее освободить. – Хоулли, – сказал он. – Ваше имя вонзилось в меня, как самый острый шип.
   – Халли.
   – А чем вы занимаетесь?
   – Микробиологией. А вы?
   – Генной вирусологией.
   Лиленд решила, что показная резкость, которая ускорила бы его уход, возможно, совсем нежелательна, тем более утром ее первого рабочего дня здесь. К тому же вполне вероятно, что Эмили убил именно Блейн. Или ему известно, кто это сделал. Нет, надо быть ловкой, обходительной и попытаться хоть что-нибудь выяснить.
   – И какого рода исследования вы здесь ведете?
   – Мы должны начать научные дебаты здесь и сейчас?
   – Я уверена, что ваши друзья ждут не дождутся, когда вы снова окажетесь среди них.
   – Исследую пикорнавирусы.
   – Наиболее распространенные патогены в холодных зонах.
   – Точно.
   – А вы проводите опыты на людях? – спросила она.
   – Я что, похож на Йозефа Менгеле? Я использую мышей.
   – Какой популяции?
   Вопрос, казалось, его удивил.
   – Хм… BALB/c. Почему вы об этом спрашиваете?
   – Я тоже работаю с мышами, но там, на Большой земле. Мне нравится выявлять соответствия между конкретной популяцией и областью ее наилучшего использования.
   Фактически у Халли уже давно вошло в обыкновение использовать эту оптимальную популяцию мышей для объединенных исследований, связанных с пикорнавирусами и бактериями, – именно они привлекали к себе сейчас внимание. Но мышиная популяция BALB/c не использовалась для этих исследований. Так какой смысл для кого-то в том, чтобы врать, утверждая подобное? Может, Блейн и не врал – может, он просто допускал ошибку в работе? А может, это единственная популяция мышей, имеющаяся здесь? Халли думала, как сформулировать вопрос, который мог бы прояснить ситуацию, но Блейн опередил ее:
   – Выходит, вам выпало мотать срок с Фидо.
   Любопытство оказалось сильнее ее нелюбви говорить об отсутствующих людях:
   – Почему вы так о нем говорите?
   – Да Фидо просто выгорел.
   – Совсем выдохся?
   – Он уже некоторое время ведет себя как ненормальный. А после смерти Эмили у него буквально снесло крышу.
   «Ага, – подумала Халли, – я, похоже, упускаю отличную возможность».
   – Раз мы уже друзья, – сказала она вслух, – могу я вас кое о чем спросить?
   – Разумеется.
   – Вы знаете, как умерла Эмили?
   На лице Блейна появилось прежнее выражение. Понизив голос, он ответил:
   – По слухам, от передоза.
   Его голос стал еще тише, и он оглянулся назад, на свой стол.
   «Так, значит, уловка убийцы сработала. И, видимо, этот парень – не убийца», – подумала она.
   – А какие-либо расследования проводились?
   – Вы обратились не к той пробирке.
   Халли подметила, что Блейн общается в основном с помощью расхожих клише.
   – Что вы имеете в виду?
   – Да то, что тело обнаружила Мерритт.
   Не дожидаясь ответа, Блейн, оглянувшись через плечо, произнес: «Ого!»
   Халли повернулась в ту же сторону. Женщина, завтракавшая в одиночестве за одним из соседних столиков, вскочила на ноги. Глаза ее расширились, рот раскрылся, лицо искривилось. Пронзительно вскрикнув, она схватилась за живот и рухнула на пол.
   Невдалеке от нее сидел высокий мужчина с белой, как у альбиноса, кожей. Даже здесь, в тускло освещенном обеденном зале, он был в темных солнцезащитных очках. Быстро вскочив из-за стола и подбежав к сотруднице, он опустился перед ней на колени; приступ, случившийся с женщиной, напомнил Халли предродовые схватки, которые ей доводилось наблюдать раньше.
   – Кто это? – спросила она Блейна.
   – Врач. Начальник медслужбы станции. Орсон Морбелл.
   Женщине, похоже, полегчало. Тяжело дыша, она сказала:
   – Не понимаю, что со мной произошло. Я просто сидела и вдруг… – Она смотрела не в лицо врача, а куда-то поверх его головы.
   Халли посмотрела туда, куда был направлен ее взгляд. Ничего, кроме перегоревших рождественских огней.
   – Лежите спокойно, Дайана. Я сейчас позову людей, чтобы перенести вас в лазарет. Возможно, у вас аппендицит. – Обернувшись, врач обратился к кому-то из стоящих рядом мужчин: – Вызовите бригаду фельдшеров. И бригаду неотложной помощи. Скажите, пусть захватят каталку.
   Халли показалось, что женщине около сорока лет. Оливковая кожа, черные волосы, зачесанные назад в виде конского хвоста; в речи слышится явный испанский акцент. Руки Дайаны выглядели так же, как руки Грейтера; плоское золотое обручальное кольцо и кольцо, подаренное в честь помолвки, ярко блестели на покрасневшей коже.
   – Это Дайана Монталбан, – негромко сказал Блейн. – Биохимик. Университет Мадрида.
   – Смотрите, – донесся до Халли откуда-то сбоку громкий шепот.
   На Монталбан были надеты черная тренировочная куртка, серые спортивные брюки и кроссовки. Что-то непонятное творилось с ее животом. Он вспух, словно его надули, и выкатился поверх резинки штанов, отчего они сползли вниз. Халли заметила зазубренную розовую черту – шрам, оставшийся от кесарева сечения.
   – Что, черт возьми, здесь происходит? – спросил прежний голос, но теперь уже не шепотом.
   – Дайана? – обратился к женщине Морбелл. – Что произошло? Ну скажите же мне.
   Та закричала, оттолкнув доктора. Люди, окружавшие ее, стали в испуге пятиться назад.
   – Кто-нибудь доставьте наконец сюда эту чертову каталку! – закричал Морбелл. – Ее нужно немедленно отправить в лазарет.
   Руки женщины обхватили живот и прикрыли шрам. Она корчилась от боли. Халли видела, как кровь стала просачиваться сквозь пальцы, а потом хлынула потоком. Врач обеими руками надавил на тело Монталбан, стараясь воспрепятствовать кровотечению. Кто-то подал ему сложенный лабораторный халат, Морбелл сразу же его схватил. Он развел руки пострадавшей и прижал к только что образовавшемуся разрыву этот самодельный компресс. Халли видела, как кровь, пульсируя, вытекает из заросшего надреза, который почему-то снова раскрылся, превратившись в обширную красную рану. Сладковатый запах крови заполнил все пространство кафетерия.
   Появились три человека из службы неотложной помощи; один нес медицинские чемоданчики, двое других толкали каталку. Вокруг торса женщины разлилась лужа крови, руки и ноги врача также были сплошь перепачканы кровью.
   – Всем отойти прочь отсюда, и НЕМЕДЛЕННО! – закричал Грейтер за спиной Халли.
   Она не слышала, как он подошел. Прижимая пропитанный кровью халат к раскрывшемуся шву, врач объяснял прибывшим медикам, как приготовить внутривенный коагулянт. Халли и Блейн влились в поток людей, направляющихся к выходу из обеденного зала. Девушка слышала, как Грейтер, включив свое радиоустройство, приказал:
   – Команде биологической защиты прибыть в обеденный зал. Да. Все правильно. Снова, черт возьми.

11

   Халли пришла с небольшим опозданием на встречу с главным научным сотрудником станции, но Агнес Мерритт, казалось, даже не заметила ее задержки. Перед тем как усадить Халли, она торопливо спросила:
   – Вы слышали о том, что произошло в обеденном зале?
   – Я была там. И сегодня, и вчера.
   Мерритт грустно покачала головой:
   – Что за ужасная напасть, доктор Лиленд, поджидала вас на полюсе. Я и представить не могу, что чувствовала бы, окажись на вашем месте.
   – Спасибо за сочувствие. Прошу вас, называйте меня Халли.
   – Отлично. А я Агнес. Агги для друзей, а в друзьях у меня почти все, с кем я знакома.
   Кабинет Мерритт был чуть больше кабинета Грейтера, и в нем имелась пара складных стульев для посетителей. В углу на маленьком столике стояла кофеварка. Мерритт, наполнив две чашки, протянула одну Халли, потом пододвинула к ней тарелку с мелким печеньем в шоколадной глазури.
   Большую часть своего завтрака Халли оставила в обеденном зале недоеденной. Она откусывала понемногу от одной печенинки, потом взяла вторую.
   – Какие вкусные.
   – Это рецепт моей бабушки. Я обожаю печь. После работы пробираюсь потихоньку в пищеблок.
   В отличие от кабинета Грейтера, кабинет Мерритт был украшен картинами в рамах. К одной стене были прикреплены антарктические фотографии: вот Мерритт поднимается на борт самолета «С-130» в «Мак-Мердо», а вот стоит в своей красной парке возле станционного столба с флагом Соединенных Штатов с бокалом шампанского в руке по случаю какого-то праздника или памятного события. Вторая стена была украшена картинами из оставленного на время мира. На большинстве из них запечатлены объятия и рукопожатия по случаю вручения Мерритт наград и сертификатов. «Стена, оформленная в типично бюрократическом стиле», – отметила про себя Халли. Однако ее озадачило то, что тут нет ни одной семейной фотографии.
   На вид Мерритт было около пятидесяти. Удобные джинсы туго обтягивали широкие бедра, из-под красного свитера из тонкой овечьей шерсти виднелась черная водолазка с высоким стоячим воротником. У нее было круглое красное лицо, то ли обветренное, то ли от высокого давления; курносый нос с красными прожилками; маленький влажный рот во время разговора округлялся, отчего создавалось впечатление, что Агнес выдувает слова.
   – Так расскажите мне, что там случилось.
   Халли рассказала, а затем все словно расплылось у нее перед глазами. Снова придя в себя, она поняла, что Мерритт что-то говорила.
   – Прошу прощения, что вы сказали?
   – Дорогая, вы просто отключились, – сказала Мерритт, похлопав ее по колену.
   – Агнес… Агги, две такие смерти, и почти в одно время. Ведь подобное должно считаться чрезвычайным событием даже для полюса.
   – Совершенно с вами согласна. Но вы когда-нибудь слышали о дегисценции, иначе говоря, о расхождении краев раны?
   – Нет.
   – Я тоже, пока доктор не позвонил. Гарриет в прошлом году удалили часть пищевода. У нее проявлялись симптомы рака на начальной стадии. При операции некоторые важные сосуды были повреждены и сшиты заново.
   – Вы хотите сказать, что их прорвало?
   – Так думает врач. Когда раскрываются хирургические швы, это называется дегисценцией.
   – Но почему это произошло сейчас?
   – Боже мой, а что в этом удивительного? Высота. Немыслимые колебания температуры. Радиация. Стрессы. Скверная еда. Тяжелая работа. Ну и так далее.
   – Никогда не слышала ни о чем подобном.
   – А скольких людей, перенесших эзофагэктомию, вы знаете?
   – Ну а что в отношении Дайаны Монталбан?
   – Вы сказали, что видели у нее шрам, оставшийся от кесарева сечения. Возможно, как сказал доктор, и тут та же самая причина.
   «Слишком много совпадений», – подумала Халли. Но в то же время нетрудно понять, почему Мерритт хочет дать рациональное объяснение этим смертям. Попытка минимизировать неподконтрольные угрозы. Неизвестное всегда пугает сильнее, чем известное. И как главный научный сотрудник, Мерритт наверняка испытывает сильную заинтересованность в том, чтобы показать, что все находится у нее под контролем. А что касается смертей, то причины, их вызвавшие, возникли не здесь – жертвы принесли их сюда с собой.
   Или, возможно, эти смерти каким-то образом связаны с Эмили, и Мерритт об этом известно. Как только Халли переступила порог кабинета главного научного сотрудника, этот мучивший ее вопрос то и дело возникал в голове. «Должна ли я рассказать ей об этом?»
   Но было и кое-что еще. С каждой новой встречей все труднее становилось молчать. Тайна настойчиво просилась наружу. Что-то в сознании Халли навязчиво требовало дать этой тайне выйти. Девушка воспринимала ее, словно опухоль, безобразную, чужеродную и опасную. Один из друзей, умиравший от рака, сказал ей: «Стоит узнать, что это находится внутри тебя, как ты сразу же хочешь от этого избавиться». Халли понимала, что рассказать лучше всего сейчас.
   – Я так рада, что вы здесь, – вернула ее к действительности Мерритт. – Фидо несказанно обрадуется. Он как раз сейчас пребывает… ну как бы это сказать… в смятении после смерти Эмили.
   – Надеюсь, что смогу ему помочь, – кивнула Халли. – Меня направили сюда в спешке. Они с Эмили при исследовании какого-то экстремофила нашли подледниковое озеро – так мне сказали. А я не знаю, где на полюсе расположены озера.
   – Их, по идее, не должно здесь быть. Это был огромный сюрприз. Русские обнаружили ближайшее такое озеро, расположенное в нескольких сотнях миль отсюда, они назвали его Восток. Оно больше, чем озеро Онтарио. Наше озерцо в сравнении с ним просто крошечное – примерно тысяча футов в диаметре.
   – И какова глубина?
   – Две мили с небольшой погрешностью.
   Халли подумала, что она ослышалась.
   – Две мили?
   – Да.
   – И Эмили ныряла в это озеро, верно?
   – Это называется криопэг. Да, ныряла. Бедная Эмили. – Агнес несколько мгновений смотрела в сторону, успокаивая себя. – Она обнаружила колонию экстремофилов на глубине сто футов и взяла биопробу культуры. Проба хранилась у них в лаборатории, но через три дня оказалась безжизненной.
   – И по этой причине вам потребовался другой подледный дайвер.
   – Не просто дайвер. Нам потребовался тот, кто знает экстремофилов и может работать в условиях полюса. И тот, кто может прибыть сюда быстро, до начала зимы. Если мы не сумеем взять другой биоматериал из этого криопэга в течение следующих нескольких дней, нам придется ждать девять месяцев до того, как будет возможность опустить кого-нибудь туда снова. Кто знает, что там останется после того, как мы пробили ледяной панцирь капсулы?
   – А почему этому обстоятельству уделяется столь пристальное внимание?
   – Я просто заурядный эпидемиолог, Халли. Фидо сможет объяснить вам все более подробно. Кстати, а когда вы намерены опуститься под лед?
   – Это будет зависеть от многих обстоятельств. У вас есть декомпрессионная камера?
   – Ну что вы, дорогая, разумеется, нет. До нынешнего времени о таком устройстве здесь вообще не вспоминали.
   – Это плохо. Температура воды двадцать два градуса, да?
   Мерритт утвердительно кивнула.
   – Страшно даже представить. А Эмили намечала маршрут?
   – Да.
   – И какую глубину льда необходимо преодолеть, чтобы добраться до воды?
   – Глубина ствола-проруби тридцать футов – от поверхности льда до поверхности воды.
   – Это может быть очень опасно. Отсутствие декомпрессионной камеры не оставляет ни малейшей возможности для ошибки. А я устала, измождена, сильно ощущаю воздействие высоты. При всех этих факторах декомпрессионная камера крайне необходима.
   – Защита от кессонной болезни?
   – Да. Давайте подождем до середины сегодняшнего дня. А может, даже до завтрашнего утра.
   – Конечно, оба варианта нас вполне устроят. Важнее всего то, чтобы вы были здоровы.
   Мерритт, казалось, не испытывает ни малейшего разочарования по поводу предполагаемой задержки. Это удивило Халли, особенно если вспомнить ту поспешность, с которой ее командировали сюда. После недолгой паузы Агнес спросила:
   – Вы уже виделись с врачом?
   – Нет.
   Мерритт снова села на свое место, и улыбка впервые за все время их встречи сошла с ее лица.
   – Прошу вас, повидайтесь с ним как можно скорее, – сказала она, и также впервые за время их встречи ее голос изменился: из него напрочь исчезли преобладавшие ранее интонации заботливой тетушки.
   – Да я же не больна. Может быть, небольшая простуда, но ничего серьезного, – ответила Халли.
   – Вы должны побывать у него не из-за самочувствия. Вам надо открыть свою медкарту, в которой будет фиксироваться все, что связано с вашим здоровьем во время пребывания на полюсе.
   – Мою медкарту скоро пришлют сюда.
   – Возможно.
   – Тогда зачем…
   – Наблюдение за людьми на полюсе – это задача первостепенной важности. Ведь если смотреть в корень, то основной объект эксперимента, проводимого здесь, – это мы сами. Поэтому каждый прибывший должен пройти медицинское обследование. Иными словами, зафиксировать базовый уровень своего состояния.
   – Но ведь я же уезжаю через четыре дня. Стоит ли так хлопотать?
   Мерритт, сделав важное лицо, пожала плечами:
   – Эти правила спущены сверху, и мы им следуем. Так что, пожалуйста, делайте и вы то же самое.
   По выражению лица Агнес было видно, что она считает встречу законченной. Но Халли так не считала.
   – Мы можем поговорить об Эмили? Грейтер сказал, вам известны подробности ее смерти.
   – А что он вам рассказал?
   – Ничего. Он велел мне повидаться с вами. Правда, тон его был не вполне вежливый.
   Мерритт понимающе кивнула:
   – Грейтеру пришлось пережить тяжелые времена. Когда он прибыл сюда, то был отнюдь не в лучшей форме. Он слишком долго пробыл на полюсе, бедняга. – Мерритт поднесла к губам чашку с кофе.
   – А что с ним произошло?
   – Он был старпомом на атомной подводной лодке «Джимми Картер». В результате аварии в реакторном отсеке погибли три матроса. Возможно, авария произошла и не по его вине, но у капитана были более тесные связи с командованием. Все списали на Грейтера, и его карьера закончилась. А потом жена ушла от него к другому – к тому самому капитану, который бессовестно подставил Грейтера и загубил всю его жизнь. Вы можете поверить в такое?
   – Он сам вам это рассказывал?
   – Господи, да конечно же нет. Вы же встречались с ним. Этот мужчина говорит так, будто каждое его слово стоит десять долларов. Нет, эта информация дошла до нас из других источников. – Агнес посмотрела на свои руки, а затем подняла глаза на Халли. – Хочу дружески предупредить вас как женщина женщину: будьте осторожной с Грейтером.
   – В каком смысле осторожной?
   – Этот человек, хотя и не совсем в себе, не опасен, но и не без проблем.
   – Вы хотите сказать, что, кроме ненависти к женщинам, у него есть и другие проблемы?
   – О, да. Он одержимый.
   – В клиническом смысле?
   – Его, конечно, нельзя признать невменяемым. И я не думаю, что он скверный человек по своей природе. Но когда дело касается правил, он может стать маленьким Гитлером. Так что лучше не пытайтесь обойти его решения.
   – Спасибо за предостережение, – поблагодарила Халли. – Ну а что в отношении Эмили?
   Мерритт поскребла ногтем корпус стоящего на столике компьютера, словно желая соскоблить что-то прилипшее и чужеродное.
   – Это сложно, поскольку надо соблюдать условия конфиденциальности. Вы же не являетесь членом ее семьи, поэтому я не могу…
   – Все, что я услышу, останется в этих стенах. Обещаю.
   – А почему вас так это интересует?
   – Несколько лет назад мы с Эмили вместе работали в БАРДА, в структуре, действующей в составе Центра контроля заболеваний, и были близкими подругами.
   – Этого я не знала. – Мерритт, казалось, удивилась и по каким-то непонятным Халли причинам даже огорчилась, услышав эту новость. – Да и никто из нас не знал об этом. Но дело в другом. Все, что произошло, очень печально. Эта молодая женщина была настолько милой и любимой всеми, у нее были отличные перспективы. Такая глупая потеря.
   – Что вы хотите этим сказать?
   – Возможно, это поможет вам понять, почему я не расположена говорить об этом. Самое печальное заключается в том, что Эмили убила себя.
   Халли знала, что это ложь. Одновременно с этим она понимала, как важно до поры до времени сохранить в тайне ото всех то, что ей известно. Она приложила все усилия, чтобы изобразить на лице ужас и испуганно воскликнуть:
   – Что вы говорите! Какой кошмар.
   – Да неужто это самая трагическая новость, которую вы когда-либо слышали?
   – Самоубийство? Эмили Дьюрант? Я не могу в это поверить.
   – Я ведь не сказала, что это было самоубийство.
   – Вы сказали, что она убила себя.
   – Случайная передозировка наркотика. Это не одно и то же.
   – А кто определил передозировку?
   – Начальник станции, врач и я. Обнаружив ее тело, я написала докладную записку, поскольку Эмили работала под моим руководством. А другие должны были просто подписаться.
   – А как вы обнаружили тело?
   – Ее коллега, Фидо, начал волноваться, когда она не явилась в лабораторию. Он пошел к ней, постучал в дверь комнаты. Никакого ответа. Фидо позвонил мне и попросил выяснить, что стряслось. – Агнес покачала головой. – Дорогая моя, это было так ужасно. Эмили лежала на койке, из одной руки торчал воткнутый в вену шприц. В других местах на теле были видны следы инъекций, рядом валялись шприцы, флакончики с наркотиком. Это… это было просто жутко. Я совершенно непривычна к подобным вещам.
   – А как вы обнаружили следы инъекций?
   – Да она была почти голой, так что не заметить их оказалось попросту нельзя. Я не сильно разбираюсь в том, что касается наркотиков, но врач сказал, что они обнаружили на теле следы инъекций во всех местах, куда колются наркоманы.
   – У меня серьезные сомнения насчет того, что Эмили была наркоманкой, – сказала Халли.
   – Полюс меняет людей. Эмили провела здесь почти год. А вы только что прибыли.
   – Все то время, пока мы работали вместе, Эмили никогда не употребляла наркотики. Она почти не пила. Еще обучаясь в колледже, она входила в число лучших лыжниц страны. Она всегда была в отличной форме.
   – Честно говоря, здоровье Эмили ухудшилось за те несколько недель, что предшествовали ее смерти. Я это видела. Да и другие тоже.
   – И в чем это выражалось?
   – Бедная девочка выглядела усталой. Подавленной. Она почти ничего не ела. Стала забывчивой.
   «Чтобы заметить все эти признаки, необходимо было пристально и неусыпно наблюдать за ней, – подумала Халли. – Выходит, главный научный работник станции занимался этим по доброте душевной».
   – Мы называем это «стать поляризованной», – пояснила Мерритт. – Это состояние приходит после долгого срока пребывания здесь.
   – Так почему бы ей было просто не уехать отсюда?
   – Знаете, я тоже задавала себе этот вопрос. Но ей предоставили солидный грант. И у нее был подписан контракт. Разорви она его по причинам, связанным с психическим здоровьем… Думаю, дальше вам не надо рассказывать. Бедная Эмили. Это означало бы конец ее карьеры.
   – Но, возможно, сохранило бы ей жизнь.
   Мерритт как-то странно посмотрела на Халли.
   – У вас еще вопросы по этой теме? – Тоном, каким были произнесены эти слова, она постаралась дать понять Халли, что та должна ответить «нет».
   – А что это был за наркотик?
   – Этого мы пока не знаем. Но – мне больно говорить об этом – здесь прямо как в «Ресторане Элис». К вашим услугам все что угодно.
   – А что сказано в медицинском заключении?
   – Пока еще мы его не видели.
   – И вам это не кажется необычным?
   – Да нет. Судмедэксперт в Крайстчёрче производит вскрытие и посылает заключение в полицию Новой Зеландии. Они пересылают его в Штаты, уже оттуда оно по дипломатическим каналам поступает в Вашингтон. После всего этого оно может быть послано обратно в Национальный фонд санитарной защиты, и если его начальство сочтет нужным, то поделится информацией с нами. Мы для них – просто рабочие пчелы.
   – А врач производил сканирование токсинов?
   – Да у нас нет ничего для этого.
   – Вы сказали, что обнаружили на теле следы инъекций – во множественном числе…
   – На бедрах и на обеих руках.
   – Вы фотографировали тело? На месте его обнаружения?
   – Нет.
   Это обстоятельство также показалось Халли странным.
   – И все знают, что именно вы нашли тело Эмили?
   – Нет, только Грейтер, врач и Фидо. Все подробности, в том числе и эта, являются конфиденциальными. – Секунду помолчав, Агнес продолжала: – Честно говоря, я должна была соблюдать конфиденциальность и при общении с вами, Халли. Но вы же были подругами… Если подробности выплывут наружу до того, как эти высокомерные и самодовольные чинуши закончат оформление бумаг, мне придется греметь туда, где вместо льдов течет кипяток.
   – Даю вам слово – все, что я слышала, останется в этой комнате.
   Мерритт улыбнулась.
   – В ту самую минуту, когда мы встретились, я поняла, что могу доверять вам. Иногда чувствуешь подобное в отношении некоторых людей.
   Это прозвучало для Халли как заключительное заявление в ходе их встречи. Она встала со стула, собираясь уйти:
   – Спасибо, что уделили мне время, Агги. Я очень ценю…
   Мерритт взмахом руки остановила ее:
   – Стоп-стоп. Подождите. Вся наша беседа касалась рабочих моментов. Расскажите о себе. Вы замужем? У вас есть семья?
   – Ни мужа, ни детей.
   – Значит, должен быть некто… У такой-то красавицы, как вы.
   – Кстати сказать, таковой существует. Мы вместе почти год.
   – Строите, наверное, семейные планы, да?
   – Простите?
   – Ну… понимаете, планы семейной жизни. Женитьба, дети, ну и все прочее.
   Мерритт задавала вопросы спокойным ласковым тоном, сопровождая их искренней, добросердечной улыбкой, но, несмотря на это, Халли испытывала какое-то странное чувство. Ведь они знакомы всего-то двадцать минут. И с чего Агнес вдруг проявлять интерес к семейным планам Халли, неужто других дел нет?