Джон Бёрджер. Блокнот Бенто

   На многих картинах, которые тут выставлены, изображены молодые женщины и убитая дичь – обе темы свидетельствуют о страсти к преследованию, Картины маслом, повешенные близко друг к другу, на каждой стене. Наружные стены толстые. С улицы совсем не слышно городского шума.
   В маленькой комнатке на первом этаже, которая прежде была конюшней, а теперь заставлена витринами с доспехами и мушкетами, мне представилось, будто я слышу, как фыркает лошадь. Потом я попытался представить себе, как я выбираю и покупаю лошадь, Наверное, когда ты хозяин лошади, с этим ничто не сравнится. Лучше быть хозяином лошади, чем картины. Еще я представил себе, как я краду лошадь. Быть хозяином краденой лошади – это, вероятно, еще сложнее, чем изменять жене? Банальные вопросы, ответа на которые мы никогда не узнаем, Размышляя так, я бродил по залам.
   Канделябр в расписном фарфоре, свечи поддерживает хобот слона, слон в зеленом убранстве, фарфор сделан и расписан на королевской фабрике в Севре, первоначально куплен мадам Помпадур. При абсолютной монархии все живые существа считались потенциальными слугами, а одной из наиболее постоянно требующихся услуг было украшение дома.
   На другом конце того же зала стоял комод для спальни, принадлежавший Людовику XV, Инкрустация по розовому дереву, декоративные элементы в стиле рококо из полированной бронзы.
   Большинство посетителей, подобно мне, были иностранцы, скорее пожилые, чем молодые, все немного вытягивали шеи в надежде обнаружить что-нибудь, неосмотрительно оставленное на виду. В таких музеях каждый превращается в сплетника с длинным носом. Хвати у нас духу, будь у нас возможность, мы заглянули бы в каждый ящик.
   В голландской части коллекции мы прошли мимо пьяных крестьян, женщины, читающей письмо, именинного празднества, сцены в борделе, Рембрандта и полотна работы одного из его учеников, Последнее мгновенно заинтриговало меня, Я несколько раз проходил дальше и тут же возвращался посмотреть на него снова.
   Ученика Рембрандта звали Виллем Дрост, Родился он, вероятно, в Лейдене. В парижском Лувре висит Вирсавия его работы, которая перекликается с картиной Рембрандта на ту же тему, написанной в том же году, Дрост, судя по всему, был современником Спинозы, Когда и где он умер, нам неизвестно.
   На зрителя Вирсавия не смотрит. Она пристально смотрит на желанного ей мужчину, представляя его своим любовником, Этим мужчиной мог быть один лишь Дрост. Единственное, что нам достоверно известно о Дросте, – то, что вот эта самая женщина находила его желанным.
   Мне вспомнилась одна вещь, которая редко вспоминается человеку в музее. Столь сильное желание – если оно к тому же взаимно, – делает того, кто желанен, бесстрашным. Сколько ни ищи в залах на первом этаже, ни за что не найдешь таких доспехов, которые придали бы тебе похожее ощущение безопасности. Быть желанным – состояние, пожалуй, наиболее близкое к бессмертию при жизни.
   Тут я и услышал голос, Голос не из Амстердама – с парадной лестницы в доме. Он был высокий, но мелодичный, четкий, но с переливами, словно вот-вот растворится в смехе. Смех сиял на нем, будто свет из окна, падающий на атласную ткань, Удивительнее всего было то, что этот голос определенно обращался к толпе людей – когда он замолкал, воцарялась тишина. Слов я разобрать не мог, поэтому любопытство заставило меня, не меткая ни секунды, вернуться к лестнице. По ней медленно поднимались люди – человек двадцать или больше, И все-таки я не мог понять, кто говорил. Все они ждали, когда та, кому принадлежа.! этот голос, начнет снова.
   – Слева на верхушке лестницы вы увидите трехъярусный столик для вышивания. Хозяйка держала в нем свои ножницы и рукоделие, и работа оставалась на виду, а это ведь лучше, чем прятать ее в ящик, не так ли? Запертые ящики предназначались для писем, Эта вещь принадлежала императрице Жозефине. Овальные голубые пластинки, которые вам словно подмигивают, – это Веджвуд.
   Я наконец увидел ее, Она поднималась по лестнице одна, одетая во все черное. Черные туфли без каблука, черные чулки, черная юбка, черный жакет, черная лента в волосах. Размером она была с большую марионетку, ростом фута четыре, Когда она говорила, ее восковые руки парили или летали вокруг. Ей было немало лет, и у меня сложилось впечатление, что ее истончило соприкосновение со временем. Однако костлявой она вовсе не была, Если в ней и было сходство с ушедшими, то она напоминала нимфу. На шее у нее висела черная лента с карточкой. На карточке было напечатано название знаменитой коллекции и ее собственное имя, буквами поменьше, Звали ее Аманда, Она была такая маленькая, что карточка казалась несообразно большой, словно ярлык, пришпиленный к платью в магазинной витрине, на котором сообщается о последней, самой выгодной скидке.
   – Посмотрите вот на ту витрину, Перед вами табакерка, сделанная из карнеола и золота. В те дни молодые женщины, как и мужчины, нюхали табак, Он прочищал голову и обострял чувства, – Она приподняла подбородок, откинула голову назад и втянула носом воздух. – В этой табакерке имеется потайное отделение, где владелец держал крохотный портрет гуашью, размером не больше марки, изображавший его любовницу. Взгляните на ее улыбку. Я бы предположила, что табакерку подарила ему она. Карнеол – красная разновидность агата, его добывают в Сицилии, Возможно, цвет каким-то образом напоминал ей о нем, Видите ли, большинству женщин мужчины кажутся либо красными, либо синими. – Она пожала хрупкими плечами. – С красными легче.
   Закончив говорить, она не смотрела на публику, а поворачивалась спиной и шла дальше. Несмотря на свою тщедушность, шла она гораздо быстрее, чем ее группа. На большом пальце левой руки у нее было кольцо. Подозреваю, что ее черные волосы были париком – уверен, что она предпочитала парики краскам.
   Наша прогулка по галереям начинала напоминать прогулку по лесу. Дело было в том, как она размещала нас, себя, и в том, о чем говорила. О чем бы она ни рассказывала, нам не разрешалось вокруг этого толпиться, На любой предмет она показывала так, словно это олень, которого нужно ухватить взглядом, когда он пересекает тропинку между двумя деревьями вдалеке, И к чему бы она ни пыталась привлечь наше внимание, сама всегда стояла в стороне, незаметно, словно только что выскользнула из-за другого дерева, Мы подошли к статуе; мрамор ее слегка позеленел, причина была в освещении и в сырости.
   – Статуя изображает Дружбу, которая утешает Любовь, – прожурчала она, – ведь взаимоотношения между мадам де Помпадур и Людовиком XV успели превратиться в платонические, что не помешало ей – не правда лиг – надеть изумительное платье.
   Внизу пробило четыре – одни золоченые часы за другими.
   – А теперь, – сказала она, высоко подняв голову, – мы переходим в другую часть леса. Здесь все свежо, даже платье всех, кого мы видим, включая эту молодую даму на качелях. Никаких статуй, изображающих Дружбу, здесь нет – одни купидоны, Качели повесили тут весной, Одна из туфелек – видите? – уже скинута! Намеренно? Случайно? Кто знает. Как только молодая дама в своем свежем платье садится на качели, на подобные вопросы становится трудно ответить, ведь ноги уже парят над землей. Сзади ее подталкивает муж. Качели качаются: вверх, вниз. Ее любовник спрятался в кустах перед ней, там, где она ему велела. Ее платье – не столь тщательно продуманное, более простое, чем у мадам де Помпадур, и мне оно, честно говоря, нравится больше – сшито из атласа с кружевными оборками. Знаете, как называют этот красный цвет, цвет ее платья? Его называют персиковым, хотя я никогда не видела персиков такого цвета, да и такого, чтобы персик зарделся, тоже не видела. Чулки белые, бумазейные, грубоватые по сравнению с кожей колен, которые они прикрывают, Подвязки, розовые, в тон туфелькам, слишком малы для того, чтобы подтянуть их повыше – они будут врезаться в ногу. Обратите внимание на ее спрятавшегося любовника. Нога, с которой слетела туфелька, высоко поднимает подол ее платья и нижнюю юбку – их кружево и атлас мягко шуршат в потоках воздуха, – причем никто, это я вам говорю совершенно точно, никто в те дни не носил нижнего белья! У него глаза лезут на лоб. Он видит все, как она и задумала.
   Речь внезапно прекратилась, и она издала языком, спрятанным за сжатыми зубами, шелестящий звук, будто произносила слова «туфелька» и «атлас», выкинув оттуда все гласные и оставив одни согласные. Глаза ее были закрыты. Открыв их, она сказала:
   – Кружево – это белые письмена из тех, что можно прочесть, лишь если под ними находится кожа.
   Тут она отступила вбок, скрылась из виду. Экскурсия была закончена. Никто не успел задать ей вопрос или поблагодарить ее, так быстро она исчезла в служебном помещении за прилавком с книгами, Полчаса спустя она вышла оттуда, сняв с шеи ленту с карточкой, надев черное пальто. Поставь нас рядом, она доходила бы мне самое большее до локтей.
   Она быстро спустилась по ступенькам главного входа и очутилась в сквере с тополями. В руках у нее был старый хлипкий пакет из «Маркса и Спенсера», казалось, готовый порваться.

   Это стремление, если оно относится к одной лишь душе, называется волей (voluntas); если же оно относится к душе и к телу одновременно, то называется влечением (appetitus). Таким образом, последнее есть не что иное, как сущность человека; все, что помогает человеку сохранить себя, неизменно проистекает из природы этого влечения; следовательно, именно оно определяет действия человека. Далее, различие между влечением и желанием (cupiditas) состоит лишь в том, что слово «желание» обычно применяют к людям, которые свое влечение сознают, поэтому желание можно определить как влечение осознанное. Итак, из сказанного можно заключить, что мы стремимся к чему-либо, изъявляем волю, ищем и желаем чего-либо не потому, что считаем это добром; наоборот; мы считаем что-либо добром потому, что стремимся к этому, изъявляем волю, ищем и желаем этого.

(Этика. Часть III,теорема IX)

   Что было в том пакете из «Маркса и Спенсера»? Мне представляется кочан цветной капусты, пара туфель с новыми подметками и семь обернутых подарков. Подарки все предназначены одному и тому же человеку, все пронумерованы и перевязаны одной и той же золотой веревочкой, В первом свертке – морская раковина. Маленькая ракушка размером с детский кулачок, возможно, размером с ее кулачок. Раковина цвета серебристого фетра с персиковым отливом. Завитки ее хрупких наростов похожи на кружевные оборки платья женщины на качелях, а отполированная внутренность бледна, как кожа, которую постоянно прячут от солнца.
   Второй подарок: кусок мыла, купленный в магазине-аптеке «Бутс», с надписью «Аркадия». Пахнет спиной, до которой можно дотронуться, но нельзя увидеть, потому что перед тобою лицо.
   В третьем – свечка. На ценнике значится «8,50 ЕВРО». В четвертом еще одна свечка. Эта сделана не из воска: стеклянный стаканчик, как будто бы полный морской воды с песком, на дне маленькие ракушки, Фитиль словно плавает на поверхности, К стеклу приклеен ярлык, на котором напечатано: «Никогда не оставляйте горящую свечу без присмотра».
   Пятый подарок: бумажный пакетик со сладостями того сорта, что называется «винный мармелад». Этому сорту уже лет сто. Наверное, самые дешевые сладости в мире. Несмотря на самые разнообразные кислотные цвета, все они на вкус напоминают грушевые леденцы. Шестой подарок – аудиокассета с записью, на которой монахини Августинского ордена поют «О Filii et Filiae», григорианский хорал тринадцатого века, написанный Жаном Тиссераном.
   Седьмой – коробка с графитными палочками и карандашами. Мягкие, Средние, Твердые. Следы, оставленные мягким графитом, имеют цвет черного янтаря и похожи на густые волосы, а следы, оставленные твердым, похожи на волосы седеющие. В графите, как в коже, есть собственные масла, Это вещество сильно отличается от пепла и угля, Когда наносишь его на бумагу, его блеск подобен блеску на губах. Одним графитовым карандашом она написала на бумажке, которую положила в коробку: «В последний час последнего дня необходимо вспомнить вот что».
   Потом я пошел обратно, смотреть на женщину, которая была влюблена в голландского живописца.

   Идея, которая образует формальное бытие человеческой души, есть идея тела, являющегося совокупностью сингулярностей, каждая из которых складывается из множества частей. Но в Боге с необходимостью существует идея каждой сингулярности, входящей в состав тела. Следовательно, идея человеческого тела слагается из множества идей, относящихся к составляющим его частям.

(Этика. Часть II, теорема XV, доказательство)

   Ее окружает куб, Куб невидим, потому что совершенно прозрачен, Дай движений ее куб не сковывает, Может быть, этот куб – то, что отделяет Бытие от Становления? Не знаю, ведь все это происходит там, где слова отсутствуют.