Страница:
Джон Брехэм
БЫСТРЫЙ ВЗЛЕТ
Королевские ВВС против люфтваффе
ПРЕДИСЛОВИЕ
эйр-чиф-маршала[1] Королевских ВВС в отставке сэра Бэзила Эмбри
Боб Брехэм прав, когда говорит, что его нельзя сравнивать с Джонни Джонсоном. Первый сражался главным образом ночью и был ярким индивидуалистом, а второй – только днем и был прирожденным командиром авиакрыла.[2] Принимая во внимание, что число побед в воздушных боях, несомненно, было мерой личного успеха, они оба согласятся с тем, что именно их личный вклад в войну в воздухе был наиболее важным из всех факторов.
Помимо Брехэма, кому посвящены эти строки, я не встречал никого, кто явно превзошел бы его агрессивный боевой дух и кто больше его был настроен на схватку с врагом в воздухе. Этой цели он посвящал себя душой и телом с первого дня войны и до того момента, когда в июне 1944 г. он был сбит. Ничему не позволялось стоять на пути к выполнению этой задачи. Усталость и напряжение боевых вылетов были отброшены, и даже соблазны семейной жизни подчинены жестокому делу войны.
Неустанное стремление добраться до врага, соединенное с огромной храбростью, живучестью, навыком и боевым опытом, сделало его к концу 1943 г. опасным и грозным соперником в воздушном бою. К счастью для нас, и в частности для бомбардировочной авиации, он родился британцем, а не имел тевтонского происхождения.
К концу 1943 г. у него проявились все признаки усталости от боевых вылетов, и ему нельзя было больше разрешать вылетать против врага. Но его опыт потребовался, чтобы помочь разработать тактику ночных штурмовых ударов в поддержку наземных войск, что влекло за собой некоторое число боевых вылетов. Нужно было взвесить то, что он мог дать союзническим усилиям в этой области. И последствия чрезвычайной измотанности этого волевого и очень храброго молодого офицера. Я должен был взять на себя ответственность за это решение. Следовало также помнить, что начиная с девятнадцатилетнего возраста его занятием были боевые вылеты, и они так много значили для него, что действовали подобно наркотику. Единовременный запрет участвовать в них, когда победа уже была в поле зрения, мог бы безвозвратно повредить его дух. Его естественное стремление состояло в том, чтобы уничтожать противника.
Эта книга – честный, искренний рассказ о ежедневной жизни одного из самых замечательных боевых летчиков нашего времени. Если он и демонстрирует некоторый цинизм по отношению к жизни, заявляя: «веселитесь сегодня, потому что завтра умрете», то кто из подвергавшихся таким же опасностям посмеет его критиковать?
Боб Брехэм стоит на переднем крае той группы летчиков, которая так много сделала, чтобы защитить мировую цивилизацию от сил зла.
Эффект, оказанный напряжением войны и рискованных боевых вылетов на его нервную систему, дал себя знать в послевоенных трудностях, с какими он привыкал к рутине мирной службы. Это – цена войны, которую не может возместить никакое правительство или страна. Пусть те, кто сейчас живут свободными, никогда не забывают, какими эта свобода достигнута жертвами, принесенными Бобом Брехэмом и людьми, подобными ему.
Помимо Брехэма, кому посвящены эти строки, я не встречал никого, кто явно превзошел бы его агрессивный боевой дух и кто больше его был настроен на схватку с врагом в воздухе. Этой цели он посвящал себя душой и телом с первого дня войны и до того момента, когда в июне 1944 г. он был сбит. Ничему не позволялось стоять на пути к выполнению этой задачи. Усталость и напряжение боевых вылетов были отброшены, и даже соблазны семейной жизни подчинены жестокому делу войны.
Неустанное стремление добраться до врага, соединенное с огромной храбростью, живучестью, навыком и боевым опытом, сделало его к концу 1943 г. опасным и грозным соперником в воздушном бою. К счастью для нас, и в частности для бомбардировочной авиации, он родился британцем, а не имел тевтонского происхождения.
К концу 1943 г. у него проявились все признаки усталости от боевых вылетов, и ему нельзя было больше разрешать вылетать против врага. Но его опыт потребовался, чтобы помочь разработать тактику ночных штурмовых ударов в поддержку наземных войск, что влекло за собой некоторое число боевых вылетов. Нужно было взвесить то, что он мог дать союзническим усилиям в этой области. И последствия чрезвычайной измотанности этого волевого и очень храброго молодого офицера. Я должен был взять на себя ответственность за это решение. Следовало также помнить, что начиная с девятнадцатилетнего возраста его занятием были боевые вылеты, и они так много значили для него, что действовали подобно наркотику. Единовременный запрет участвовать в них, когда победа уже была в поле зрения, мог бы безвозвратно повредить его дух. Его естественное стремление состояло в том, чтобы уничтожать противника.
Эта книга – честный, искренний рассказ о ежедневной жизни одного из самых замечательных боевых летчиков нашего времени. Если он и демонстрирует некоторый цинизм по отношению к жизни, заявляя: «веселитесь сегодня, потому что завтра умрете», то кто из подвергавшихся таким же опасностям посмеет его критиковать?
Боб Брехэм стоит на переднем крае той группы летчиков, которая так много сделала, чтобы защитить мировую цивилизацию от сил зла.
Эффект, оказанный напряжением войны и рискованных боевых вылетов на его нервную систему, дал себя знать в послевоенных трудностях, с какими он привыкал к рутине мирной службы. Это – цена войны, которую не может возместить никакое правительство или страна. Пусть те, кто сейчас живут свободными, никогда не забывают, какими эта свобода достигнута жертвами, принесенными Бобом Брехэмом и людьми, подобными ему.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Роберта Шпрекельса, немецкого аса-истребителя времен Второй мировой войны
Тот день, 25 июня 1944 г., когда в воздушном бою над Данией я сбил уинг-коммендэра[3] Боба Брехэма, сильно изменил мою жизнь и особенно мое отношение к войне.
Тогда я был энергичным молодым немецким летчиком-истребителем, который, как и Брехэм в то время, имел только одну всепоглощающую цель в жизни – уничтожать врага.
Сегодня я горжусь тем, что могу назвать Боба Брехэма своим другом, и был восхищен и польщен, когда он попросил, чтобы я написал краткое предисловие к его книге.
Этот переход от вражды к дружбе имеет необычную историю. Вечером того июньского дня почти 17 лет назад я праздновал свою победу с моими товарищами. Самолет Брехэма был третьим «москито», сбитым мною, и эта победа далась мне в трудном бою. «Москито» редко уничтожались нашими истребителями из-за их скорости и отличной маневренности. Я был удивлен, когда посреди празднования меня позвали к телефону и сказали, что меня хочет поздравить наш генерал. Мне сообщили, что причиной столь необычного проявления радости от моей победы стало то, что я сбил одного из наиболее известных британских асов среди ночных истребителей. Конечно, все мы слышали о действиях Боба Брехэма. Внезапно я ощутил непреодолимое желание встретиться со своим грозным противником лицом к лицу и спросил, возможно ли это. В результате через несколько дней мы встретились в лагере для допросов в Оберурзеле, около Франкфурта. Смятение чувств охватило меня, – и, без сомнения, его, – когда мы впервые обменялись ру-копожатиями. Жестокость и ужас войны исчезли, и я, казалось, смотрел на старого друга. Я бессознательно восхищался человеком, которого мы, очевидно, должны были звать «приспешником дьявола». Он только что чудом избежал смерти, и я обнаружил, что сам глубоко благодарен ему за то, что он выжил.
В то время мы, конечно, не могли говорить искренне. Но когда сидели друг напротив друга за столом, я чувствовал скорее отношение старого товарища, чем отношение противника. То, что он сказал мне о войне, которая тогда вступала в последнюю и наиболее ужасную для нас стадию, произвело глубокое впечатление на меня.
Я вырос при Гитлере, и, как у всего моего поколения, мой ум полностью находился в плену пропаганды, которой мы подвергались. Брехэм впервые открыл мне глаза на мир, отличный от того, в который я до настоящего времени верил, как в единственно правильный и хороший.
Брехэм знал, что Германия не могла выиграть войну. Я же только начинал понимать то, что моя страна была в безнадежной ситуации. В конце беседы он сказал мне, что надеется на то, что я выживу, и я был уверен, что эта уверенность исходила из его сердца. Тогда же он пообещал угостить меня стаканчиком виски, когда мы снова встретимся после того, как все это закончится. Ни один из нас не предполагал тогда, что эта встреча произойдет.
Встречи с Брехэмом в 1944 г. заставили меня задуматься о том, что, если чувство товарищества, подобно нашему, могло внезапно возникнуть в военное время, то, возможно, сама война могла бы оказаться навсегда предотвращена, если бы такие человеческие отношения удалось развить между нациями. Я пережил войну лишь благодаря серии почти невероятных удач. Меня сбивали четыре раза, и, если бы последнее падение около Ахена 1 января 1945 г. не поместило бы меня на длительное время в госпиталь, сомневаюсь, что когда-нибудь я снова увидел Боба Брехэма. Это было наихудшее время для всех наших летчиков-истребителей.
Теперь мы знаем, что война шла до тех пор, пока немецкие города и промышленность не были почти полностью разрушены. Затем наступили ужасно трудные времена перехода от диктатуры к демократии. Мой летная карьера закончилась навсегда, и я вернулся на свою старую судовладельческую фирму в Гамбурге. Из ее флота в 50 морских судов не осталось ни одного.
Я сразу попытался разыскать Боба Брехэма, но не получил ответа на свои письма и прекратил дальнейшие попытки. Лишь в 1956 г., находясь в деловой поездке в Англии, узнал, что он пережил войну. Я возобновил свои усилия по его розыску, и, наконец, наступил замечательный момент, когда я получил из Канады письмо от него. После этого мы регулярно переписывались. Мы вспомнили о стакане виски, который Брехэм мне задолжал, и, наконец, после того, как Канадские королевские военно-воздушные силы направили его в Париж, в штаб Верховного командования союзнических сил в Европе, наша встреча состоялась.
Замечательно и очень трогательно было встретиться снова – на сей раз в гражданской одежде и в кругу родных. Наша встреча состоялась в гостинице на шоссе около Гамбурга. Брехэм изменился не сильно. Он оставался все тем же прекрасным товарищем, с которым я впервые встретился, когда он был военнопленным. Казалось невероятным, что однажды мы могли убить друг друга.
Да, мы тогда наслаждались виски, – и много еще чем затем. Теперь мы знаем, что мы друзья и что наши жены и дети также друзья. Я надеюсь, что эта история товарищеских отношений людей, которые пережили так много опасностей и трудностей, послужит примером молодым людям во всех странах.
Тогда я был энергичным молодым немецким летчиком-истребителем, который, как и Брехэм в то время, имел только одну всепоглощающую цель в жизни – уничтожать врага.
Сегодня я горжусь тем, что могу назвать Боба Брехэма своим другом, и был восхищен и польщен, когда он попросил, чтобы я написал краткое предисловие к его книге.
Этот переход от вражды к дружбе имеет необычную историю. Вечером того июньского дня почти 17 лет назад я праздновал свою победу с моими товарищами. Самолет Брехэма был третьим «москито», сбитым мною, и эта победа далась мне в трудном бою. «Москито» редко уничтожались нашими истребителями из-за их скорости и отличной маневренности. Я был удивлен, когда посреди празднования меня позвали к телефону и сказали, что меня хочет поздравить наш генерал. Мне сообщили, что причиной столь необычного проявления радости от моей победы стало то, что я сбил одного из наиболее известных британских асов среди ночных истребителей. Конечно, все мы слышали о действиях Боба Брехэма. Внезапно я ощутил непреодолимое желание встретиться со своим грозным противником лицом к лицу и спросил, возможно ли это. В результате через несколько дней мы встретились в лагере для допросов в Оберурзеле, около Франкфурта. Смятение чувств охватило меня, – и, без сомнения, его, – когда мы впервые обменялись ру-копожатиями. Жестокость и ужас войны исчезли, и я, казалось, смотрел на старого друга. Я бессознательно восхищался человеком, которого мы, очевидно, должны были звать «приспешником дьявола». Он только что чудом избежал смерти, и я обнаружил, что сам глубоко благодарен ему за то, что он выжил.
В то время мы, конечно, не могли говорить искренне. Но когда сидели друг напротив друга за столом, я чувствовал скорее отношение старого товарища, чем отношение противника. То, что он сказал мне о войне, которая тогда вступала в последнюю и наиболее ужасную для нас стадию, произвело глубокое впечатление на меня.
Я вырос при Гитлере, и, как у всего моего поколения, мой ум полностью находился в плену пропаганды, которой мы подвергались. Брехэм впервые открыл мне глаза на мир, отличный от того, в который я до настоящего времени верил, как в единственно правильный и хороший.
Брехэм знал, что Германия не могла выиграть войну. Я же только начинал понимать то, что моя страна была в безнадежной ситуации. В конце беседы он сказал мне, что надеется на то, что я выживу, и я был уверен, что эта уверенность исходила из его сердца. Тогда же он пообещал угостить меня стаканчиком виски, когда мы снова встретимся после того, как все это закончится. Ни один из нас не предполагал тогда, что эта встреча произойдет.
Встречи с Брехэмом в 1944 г. заставили меня задуматься о том, что, если чувство товарищества, подобно нашему, могло внезапно возникнуть в военное время, то, возможно, сама война могла бы оказаться навсегда предотвращена, если бы такие человеческие отношения удалось развить между нациями. Я пережил войну лишь благодаря серии почти невероятных удач. Меня сбивали четыре раза, и, если бы последнее падение около Ахена 1 января 1945 г. не поместило бы меня на длительное время в госпиталь, сомневаюсь, что когда-нибудь я снова увидел Боба Брехэма. Это было наихудшее время для всех наших летчиков-истребителей.
Теперь мы знаем, что война шла до тех пор, пока немецкие города и промышленность не были почти полностью разрушены. Затем наступили ужасно трудные времена перехода от диктатуры к демократии. Мой летная карьера закончилась навсегда, и я вернулся на свою старую судовладельческую фирму в Гамбурге. Из ее флота в 50 морских судов не осталось ни одного.
Я сразу попытался разыскать Боба Брехэма, но не получил ответа на свои письма и прекратил дальнейшие попытки. Лишь в 1956 г., находясь в деловой поездке в Англии, узнал, что он пережил войну. Я возобновил свои усилия по его розыску, и, наконец, наступил замечательный момент, когда я получил из Канады письмо от него. После этого мы регулярно переписывались. Мы вспомнили о стакане виски, который Брехэм мне задолжал, и, наконец, после того, как Канадские королевские военно-воздушные силы направили его в Париж, в штаб Верховного командования союзнических сил в Европе, наша встреча состоялась.
Замечательно и очень трогательно было встретиться снова – на сей раз в гражданской одежде и в кругу родных. Наша встреча состоялась в гостинице на шоссе около Гамбурга. Брехэм изменился не сильно. Он оставался все тем же прекрасным товарищем, с которым я впервые встретился, когда он был военнопленным. Казалось невероятным, что однажды мы могли убить друг друга.
Да, мы тогда наслаждались виски, – и много еще чем затем. Теперь мы знаем, что мы друзья и что наши жены и дети также друзья. Я надеюсь, что эта история товарищеских отношений людей, которые пережили так много опасностей и трудностей, послужит примером молодым людям во всех странах.
БЫСТРЫЙ ВЗЛЕТ
Королевские ВВС против люфтваффе
Посвящается Стиксу, Джеко и другим храбрым людям, которые в ходе войны и затем поручали свои жизни в воздухе моим заботам.
Глава 1
Это рассказ о войне в воздухе, безжалостной схватке один на один человека с человеком, машины с машиной и человека со смертью; о самой захватывающей, опасной и требующей высокой квалификации из всех когда-либо изобретенных форм дуэли.
Это также история целого поколения молодых людей многих национальностей, в своем большинстве только что окончивших школу или университет, которые сражались в небе над Англией и Европой начиная с сентября 1939 г. и до победы союзников в 1945 г. Эта история о храбрости друзей и противников. О многих молодых людях, которые умерли за то, во что безоговорочно верили. Те из нас, кто тогда защищал Англию, вели странную, неестественную жизнь в осажденной крепости. Мы были фронтовыми летчиками-истребителями, день за днем и ночь за ночью уничтожающими врага. И все же, когда разгоряченными возвращались после боя, пробовали в течение нескольких часов отдыха вести почти нормальную, цивилизованную жизнь среди гражданского населения, часто в тихих деревнях и маленьких городках, которые не затронула война и где жизнь оставалась спокойной. Многие из нас возвращались к жене и детям в свой родной дом, как в течение продолжительных периодов делал я. Мы пили с местными жителями в английских пабах, порой всего час спустя после фантастического спасения или рискованной победы. Кто обвинит нас, если мы зачастую пили слишком много, чтобы снять напряжение?
Прежде всего, это история замечательного чувства товарищества, верности и преданности, которые придавали нам уверенность и желание продолжать сражаться до тех пор, пока не победим.
25 июня 1943 г. было прекрасным днем. Вторжение в Европу продолжалось уже в течение почти трех недель. Союзники объединенными усилиями добились первоначального успеха, но продвинулись не слишком далеко вперед из-за ожесточенного сопротивления немцев, особенно на британском и канадском участках, где была сосредоточена большая часть их мощных танковых дивизий. Дон Уолш, мой новый штурман-австралиец, и я будем помнить этот день до конца жизни. Мы намеревались уничтожить мой тридцатый самолет противника, а вместо этого почти на год стали «гостями» немцев.
На истребителе-бомбардировщике «москито», позаимствованном у командира 21-й эскадрильи «Дадди» Дейла, мы вылетели из Грейвсенда[4] и приземлились в Уэст-Райнхэме,[5] чтобы дозаправиться перед рейдом в дальний тыл противника, в район города Барт, на Балтийском побережье Германии. Цель этого вылета на свободную охоту состояла в том, чтобы уничтожить немецкие самолеты в воздухе или на земле и расстрелять любые транспортные средства, которые сможем обнаружить на шоссе или железных дорогах.
Успех дневных рейдов в глубь вражеской территории основывался на неожиданности. Маршрут заранее планировали, чтобы избежать радаров, зенитной артиллерии и аэродромов противника, с которых нам наперехват могли подняться его одноместные «Мессершмиты-109» и «Фокке-Вульфы-190». Одиночный «москито», несмотря на его превосходные характеристики, не мог противостоять атакующим группам этих высокоманевренных истребителей. Необходимыми условиями для такого полета, как наш, было наличие облачности, закрывающей вражескую территорию, и возможность подхода со стороны моря.
Наземный персонал в Уэст-Райнхэме пополнял запас нашего топлива и проверял установленное в носовой части грозное вооружение – четыре 20-мм пушки и четыре 7,7-мм пулемета. Тем временем мы с Доном пошли в канцелярию офицера разведки[6] авиабазы Бастера Рейнольдса, моего старого друга, о котором я расскажу в этой книге позднее. Бастер проинструктировал нас относительно вражеской радиолокационной сети, расположения зенитной артиллерии и истребителей в Дании и Северной Германии. Мы планировали пересечь побережье Ютландии немного севернее Эсбьерга, где наземным ориентиром служил маяк; затем должны были двигаться к следующей точке, приблизительно в 16 км к югу от Копенгагена, конечно периодически меняя курс, чтобы запутать противника, и оттуда над Балтийским морем – к Барту, в Северной Германии. Наше предприятие требовало полета на предельно малой высоте над морем и землей, чтобы не быть обнаруженными сетью немецких радаров и наблюдательных постов.
Я не впервые должен был пролететь над Данией с подобной миссией, но получение самой последней информации было обязательным, если мы хотели, чтобы наш рейд прошел успешно. Больше всего нас беспокоили два аэродрома вражеских истребителей, в Ольборге, около северной оконечности Ютландии, и в Хузуме, немного южнее немецко-датской границы. По некоторым признакам, на этих базах находились несколько «мессершмитов» и «фокке-вульфов». Если их приведут в готовность, то наш пролет над Данией будет затруднен. Так что мы слегка изменили маршрут полета к нашей цели и разработали другой обратный маршрут. Офицер-метеоролог не гарантировал нам облачность на протяжении всего маршрута, как мы хотели. Однако мы чувствовали, что шанс есть. Возможно, его неуверенность была нам предостережением, но наше рвение отметало любые сомнения. Мы не понимали, что неустойчивая погода вкупе со множеством ошибок, которые я умудрюсь сделать, будут стоить нам свободы, едва не жизней.
Мы бодро позавтракали в офицерской столовой вместе с товарищами из 141-й эскадрильи, которой я командовал годом раньше. Вскоре после полудня мы Доном вскарабкались по лестнице в наш полностью загруженный самолет, заняли расположенные друг рядом с другом места и помахали руками на прощание. Минуту спустя, под ровный рев двигателей, мы начали наш путь к датскому побережью. На скорости 390 км/ч я летел на «москито» на предельно малой высоте над богатой зеленью сельской местностью Норфолка. Менее чем через 15 минут мы пересекли побережье около Кромера и снизились до 7,5 м над Северным морем, время от времени наши винты поднимали легкие брызги. Все это не было бравадой – летя как можно ниже, мы оставляли немецким радарам меньше шансов нас обнаружить. Будь мы столь же удачливы, как в предыдущих полетах, могли бы добиться полной внезапности. Полет такого типа был очень утомительным и требовал полной концентрации. Небольшая ошибка отправила бы нас к Нептуну.
Дон проверял свою аппаратуру и карты, чтобы гарантировать, что мы пролетим над вражеским побережьем в нужном месте. Поскольку нам предстояло преодолеть около 480 км, чтобы пересечь Северное море, это была совсем не легкая задача.
Эта часть полета всегда была самой тягостной. Каждый имел время для размышлений – слишком много времени. Я знал из опыта, что страх не даст мне обрести уверенность до тех пор, пока мы не достигнем вражеской территории. Так было всегда – мои тревоги исчезали, как только мы оказывались над побережьем противника.
Двигатели звучали мелодично, и погода в настоящее время была, как говорится, «то, что доктор прописал», во всяком случае, казалась такой. Облачность закрывала небо на высоте приблизительно от 600 до 900 м, видимость под ней была превосходной. Скоро мы с тревогой стали высматривать впереди проблеск береговой линии и осматривать небо в поисках скрывающихся истребителей. Навигация Дона была совершенной. Мы должны были достичь цели приблизительно через 10 минут. Я напряженно подался вперед, чтобы увидеть отдаленную линию побережья.
– Есть, тонкая карандашная линия на горизонте. Вон та башня, должно быть, маяк. Именно он.
Дон проверил положение наземного ориентира по карте, и мы слегка изменили курс, чтобы выполнить более точный поход к берегу.
До побережья оставалось еще несколько километров, когда я увидел два корабля, немецкие эсминцы или торпедные катера. Проклятье! Они не могли не заметить нас и конечно же передадут предупреждение в части береговой обороны и люфтваффе. Я ушел вправо в надежде остаться незамеченным, но нам не повезло. Оба корабля стали зигзагообразно менять курс и увеличили скорость, что мы заметили по их кильватерному следу. В результате вместо того, чтобы пересечь побережье севернее Эсбьерга, мы пересекли его в нескольких километрах южнее. Мы оба могли слышать в нашем радиоприемнике легкое подвывание, которое, как мы знали, было следствием помех от работы немецкого наземного радара, пытавшегося засечь нас. На мгновение я подумал, не атаковать ли эти два корабля, но, поскольку мы не имели бомб, счел это делом бессмысленным. Так что мы продолжали лететь над побережьем, немного поднимаясь, чтобы пересечь дюны.
Впереди лежала плодородная плоская датская сельская местность, и, продолжая наш путь над полями и живыми изгородями, мы с Доном коротко обсудили, не прекратить ли нам полет. Теперь мы, без сомнения, утратили жизненно важный фактор внезапности, так что карты легли совсем не в нашу пользу. Тогда мы заметили, что подвывание в рации прекратилось. Они потеряли нас. Все, что они знают, – мы где-то над их территорией, и попытки найти нас теперь будут подобны поиску иголки в стоге сена.
– Что скажете, Дон? Продолжаем полет?
– О'кей, летим вперед.
К сожалению, мы не приняли в расчет эффективную службу наземных наблюдательных постов противника, которая в тот момент по телефону сообщала о нашем продвижении в штаб противовоздушной обороны люфтваффе в Дании.
Мы втянулись в боевые действия, и теперь не было никакой речи о возвращении. Если я тогда испытывал смутное беспокойство, то это чувство вскоре оставило меня. Несмотря на плохие предзнаменования, мы все еще верили в успех. Мы не встревожились даже после того, как в тот момент, когда мы в восточном направлении пересекли Ютландию, нас над ее побережьем, севернее острова Фюн, обстреляли с нескольких маленьких судов. Это лишь показало нам обоим, что враг начеку. Погода, похоже, улучшалась, и облака, наше убежище, исчезали. Именно тогда Дон заметил радиомачты в Калуннборге, на западном побережье Зеландии, самого большого из островов Дании, на котором лежала ее столица Копенгаген. Задолго до войны, настроив приемник своих родителей на радио Калуннборга, я представил, что однажды увижу его с самолета во время воинственной миссии. Мы все еще держались на курсе, надеясь, что периодические изменения направления на 30 или около того градусов сбросят немцев с нашего следа.
Наконец, мы увидели вдали зеленые башни собора в Роскилле и повернули на юг, пересекая остров Мён и Балтийское море. К этому времени облаков в небе не было, и мы снова услышали подвывание в нашем радиоприемнике. У нас не осталось сомнений в том, что гунны[7] снова обнаружили, где мы находимся. Видя грозно вырисовывавшееся вдали немецкое побережье, мы начали разворот, чтобы вернуться домой.
Пока мы скользили над водами Балтики, Дон быстро дал грубый курс, чтобы вывести нас обратно к острову Мён и дальше к дому. На севере и западе были облака, и, хотя их нижняя кромка была значительно выше 600 м, условия оказались значительно более благоприятными. Мы решили, что более мудро будет пролететь над побережьем Ютландии примерно в том же месте, где мы его пересекли. Слабое завывание в нашем приемнике слышалось теперь почти непрерывно, так что я напоминал Дону, чтобы он посматривал назад – следил, не появятся ли немецкие истребители. Я осматривал местность впереди, пролетая низко над живыми изгородями и полями и неумышленно пугая мирных датских жителей и их рогатый скот. Это был единственный способ держаться вне поле зрения или, по крайней мере, затруднить обзор вражеских истребителей. Дон, конечно, постоянно проводил небольшие коррекции курса.
Мы достигли приблизительно середины острова Фюн, когда увидели большой дом. Над крышей этого прежде, видимо, частного особняка реял большой флаг со свастикой. Как раз в этот момент из ворот на проселочную дорогу выехал автомобиль. Увидев все это, мы неслись со скоростью 390 км/ч. Я был убежден, что это штабной автомобиль, так что потянул «мосси»[8] вверх и начал разворот, пока мы не набрали высоту приблизительно 460 м. По крайней мере, мы могли остановить тех, кто ехал в этом автомобиле. Возможно, там находилось важное нацистское официальное лицо или, еще лучше, какая-нибудь гестаповская свинья. Быстро включив электрический прицел, я слегка взял штурвал от себя, переводя самолет в пологое пикирование на скорости 420 км/ч. Впереди, приблизительно в 800 м, был автомобиль. Возможно, его пассажиры подумали, что мы немецкие летчики и выполняем приветственный проход на малой высоте. В 500 м от автомобиля, который теперь оказался в моем прицеле, я нажал на кнопку спуска на штурвале. «Мосси» немного вздрогнул, и кабина заполнилась запахом кордита,[9] в то время как из нашего оружия полился поток снарядов и пуль. Сначала выстрелы взметнули вверх грязь из придорожной канавы, а затем автомобиль был смят бронебойными и разрывными снарядами и пулями. Я едва не врезался в землю, сконцентрировавшись на стрельбе, но Дон по внутренней связи завопил «Вывод!», и я дернул штурвал на себя, как раз вовремя, чтобы проскочить над несколькими небольшими деревьями. Уголком глаза я увидел, что автомобиль опрокинулся в канаву и из него повали дым. «Мы остановили этого ублюдка», – заметил Дон. От возбуждения мы едва не забыли о нашем собственном положении, но почти сразу же поняли, что эта небольшая доля насилия конечно же обнаружит нас. Так что мы не стали задерживаться, чтобы лучше рассмотреть результаты нашей работы, а продолжили полет с еще большей, чем когда-либо, настороженностью.
– Мы будем над Рингкёбинг-фьордом через двадцать минут.
Информация Дона была ободряющей, поскольку как раз в этом месте мы хотели пересечь западное побережье Ютландии. Только над Северным морем мы могли расслабиться. Радиус действий немецких истребителей не позволял им следовать за нами.
Возможно, наша малозначимая атака сделала меня самонадеянным. Слой облаков выглядел хорошо, хотя располагался немного выше, чем хотелось бы, однако никто теперь в нас не стрелял, и в поле зрения не попадало никаких недружественных самолетов. Мы почти покинули оккупированную врагом территорию, летели над прекрасной, мирной датской сельской местностью. Показался узкий фьорд с полосой песчаных дюн, отделяющей его от серого Северного моря.
Я обдумывал эту безрезультатную экскурсию. В следующий раз мы планировали совершить подобный рейд к Норвегии, где можно хорошо поживиться. Мои размышления прервало тревожное сообщение:
– Два истребителя подходят с задней полусферы.
– Проклятье. Как далеко, Дон?
Прежде чем он ответил, я бросил быстрый взгляд через плечо и увидел их в полутора километрах. Они быстро приближались. Я был так близко к земле, что не мог спикировать, чтобы быстро набрать скорость, поэтому передвинул рычаги секторов газа до отказа вперед. Нам оставалось подождать несколько драгоценных секунд, пока самолет не ускорится. Почему я выполнял полет на скорости 390 км/ч, не знаю. Мы должны были покидать вражескую территорию со скоростью 480 км/ч, и, поскольку наша максимальная скорость была почти такой же, как у «Фокке-Вульфа-190» и «Мессершмита-109», сомнительно, чтобы кто-то из них перехватил нас. Отстегнув привязные ремни, Дон теперь стоял на коленях, глядя назад. Так он мог сообщать мне точную информацию о дистанции и положении противника, которого мы идентифицировали как два «Фокке-Вульфа-190». Как только мы набрали скорость 450 км/ч, я резко взял штурвал на себя, направляя «мосси» почти вертикально к облакам, хорошо зная, что, если не смогу уйти в их тонкий слой, наши шансы на спасение будут невелики. Преследуй нас только один истребитель, мы, вероятно, смогли бы обороняться, как делали в прошлом. Два же самолета меняли дело. Было лишь вопросом времени, когда один из них загонит нас в позицию, в которой второй истребитель выпустит убийственную очередь.
Это также история целого поколения молодых людей многих национальностей, в своем большинстве только что окончивших школу или университет, которые сражались в небе над Англией и Европой начиная с сентября 1939 г. и до победы союзников в 1945 г. Эта история о храбрости друзей и противников. О многих молодых людях, которые умерли за то, во что безоговорочно верили. Те из нас, кто тогда защищал Англию, вели странную, неестественную жизнь в осажденной крепости. Мы были фронтовыми летчиками-истребителями, день за днем и ночь за ночью уничтожающими врага. И все же, когда разгоряченными возвращались после боя, пробовали в течение нескольких часов отдыха вести почти нормальную, цивилизованную жизнь среди гражданского населения, часто в тихих деревнях и маленьких городках, которые не затронула война и где жизнь оставалась спокойной. Многие из нас возвращались к жене и детям в свой родной дом, как в течение продолжительных периодов делал я. Мы пили с местными жителями в английских пабах, порой всего час спустя после фантастического спасения или рискованной победы. Кто обвинит нас, если мы зачастую пили слишком много, чтобы снять напряжение?
Прежде всего, это история замечательного чувства товарищества, верности и преданности, которые придавали нам уверенность и желание продолжать сражаться до тех пор, пока не победим.
25 июня 1943 г. было прекрасным днем. Вторжение в Европу продолжалось уже в течение почти трех недель. Союзники объединенными усилиями добились первоначального успеха, но продвинулись не слишком далеко вперед из-за ожесточенного сопротивления немцев, особенно на британском и канадском участках, где была сосредоточена большая часть их мощных танковых дивизий. Дон Уолш, мой новый штурман-австралиец, и я будем помнить этот день до конца жизни. Мы намеревались уничтожить мой тридцатый самолет противника, а вместо этого почти на год стали «гостями» немцев.
На истребителе-бомбардировщике «москито», позаимствованном у командира 21-й эскадрильи «Дадди» Дейла, мы вылетели из Грейвсенда[4] и приземлились в Уэст-Райнхэме,[5] чтобы дозаправиться перед рейдом в дальний тыл противника, в район города Барт, на Балтийском побережье Германии. Цель этого вылета на свободную охоту состояла в том, чтобы уничтожить немецкие самолеты в воздухе или на земле и расстрелять любые транспортные средства, которые сможем обнаружить на шоссе или железных дорогах.
Успех дневных рейдов в глубь вражеской территории основывался на неожиданности. Маршрут заранее планировали, чтобы избежать радаров, зенитной артиллерии и аэродромов противника, с которых нам наперехват могли подняться его одноместные «Мессершмиты-109» и «Фокке-Вульфы-190». Одиночный «москито», несмотря на его превосходные характеристики, не мог противостоять атакующим группам этих высокоманевренных истребителей. Необходимыми условиями для такого полета, как наш, было наличие облачности, закрывающей вражескую территорию, и возможность подхода со стороны моря.
Наземный персонал в Уэст-Райнхэме пополнял запас нашего топлива и проверял установленное в носовой части грозное вооружение – четыре 20-мм пушки и четыре 7,7-мм пулемета. Тем временем мы с Доном пошли в канцелярию офицера разведки[6] авиабазы Бастера Рейнольдса, моего старого друга, о котором я расскажу в этой книге позднее. Бастер проинструктировал нас относительно вражеской радиолокационной сети, расположения зенитной артиллерии и истребителей в Дании и Северной Германии. Мы планировали пересечь побережье Ютландии немного севернее Эсбьерга, где наземным ориентиром служил маяк; затем должны были двигаться к следующей точке, приблизительно в 16 км к югу от Копенгагена, конечно периодически меняя курс, чтобы запутать противника, и оттуда над Балтийским морем – к Барту, в Северной Германии. Наше предприятие требовало полета на предельно малой высоте над морем и землей, чтобы не быть обнаруженными сетью немецких радаров и наблюдательных постов.
Я не впервые должен был пролететь над Данией с подобной миссией, но получение самой последней информации было обязательным, если мы хотели, чтобы наш рейд прошел успешно. Больше всего нас беспокоили два аэродрома вражеских истребителей, в Ольборге, около северной оконечности Ютландии, и в Хузуме, немного южнее немецко-датской границы. По некоторым признакам, на этих базах находились несколько «мессершмитов» и «фокке-вульфов». Если их приведут в готовность, то наш пролет над Данией будет затруднен. Так что мы слегка изменили маршрут полета к нашей цели и разработали другой обратный маршрут. Офицер-метеоролог не гарантировал нам облачность на протяжении всего маршрута, как мы хотели. Однако мы чувствовали, что шанс есть. Возможно, его неуверенность была нам предостережением, но наше рвение отметало любые сомнения. Мы не понимали, что неустойчивая погода вкупе со множеством ошибок, которые я умудрюсь сделать, будут стоить нам свободы, едва не жизней.
Мы бодро позавтракали в офицерской столовой вместе с товарищами из 141-й эскадрильи, которой я командовал годом раньше. Вскоре после полудня мы Доном вскарабкались по лестнице в наш полностью загруженный самолет, заняли расположенные друг рядом с другом места и помахали руками на прощание. Минуту спустя, под ровный рев двигателей, мы начали наш путь к датскому побережью. На скорости 390 км/ч я летел на «москито» на предельно малой высоте над богатой зеленью сельской местностью Норфолка. Менее чем через 15 минут мы пересекли побережье около Кромера и снизились до 7,5 м над Северным морем, время от времени наши винты поднимали легкие брызги. Все это не было бравадой – летя как можно ниже, мы оставляли немецким радарам меньше шансов нас обнаружить. Будь мы столь же удачливы, как в предыдущих полетах, могли бы добиться полной внезапности. Полет такого типа был очень утомительным и требовал полной концентрации. Небольшая ошибка отправила бы нас к Нептуну.
Дон проверял свою аппаратуру и карты, чтобы гарантировать, что мы пролетим над вражеским побережьем в нужном месте. Поскольку нам предстояло преодолеть около 480 км, чтобы пересечь Северное море, это была совсем не легкая задача.
Эта часть полета всегда была самой тягостной. Каждый имел время для размышлений – слишком много времени. Я знал из опыта, что страх не даст мне обрести уверенность до тех пор, пока мы не достигнем вражеской территории. Так было всегда – мои тревоги исчезали, как только мы оказывались над побережьем противника.
Двигатели звучали мелодично, и погода в настоящее время была, как говорится, «то, что доктор прописал», во всяком случае, казалась такой. Облачность закрывала небо на высоте приблизительно от 600 до 900 м, видимость под ней была превосходной. Скоро мы с тревогой стали высматривать впереди проблеск береговой линии и осматривать небо в поисках скрывающихся истребителей. Навигация Дона была совершенной. Мы должны были достичь цели приблизительно через 10 минут. Я напряженно подался вперед, чтобы увидеть отдаленную линию побережья.
– Есть, тонкая карандашная линия на горизонте. Вон та башня, должно быть, маяк. Именно он.
Дон проверил положение наземного ориентира по карте, и мы слегка изменили курс, чтобы выполнить более точный поход к берегу.
До побережья оставалось еще несколько километров, когда я увидел два корабля, немецкие эсминцы или торпедные катера. Проклятье! Они не могли не заметить нас и конечно же передадут предупреждение в части береговой обороны и люфтваффе. Я ушел вправо в надежде остаться незамеченным, но нам не повезло. Оба корабля стали зигзагообразно менять курс и увеличили скорость, что мы заметили по их кильватерному следу. В результате вместо того, чтобы пересечь побережье севернее Эсбьерга, мы пересекли его в нескольких километрах южнее. Мы оба могли слышать в нашем радиоприемнике легкое подвывание, которое, как мы знали, было следствием помех от работы немецкого наземного радара, пытавшегося засечь нас. На мгновение я подумал, не атаковать ли эти два корабля, но, поскольку мы не имели бомб, счел это делом бессмысленным. Так что мы продолжали лететь над побережьем, немного поднимаясь, чтобы пересечь дюны.
Впереди лежала плодородная плоская датская сельская местность, и, продолжая наш путь над полями и живыми изгородями, мы с Доном коротко обсудили, не прекратить ли нам полет. Теперь мы, без сомнения, утратили жизненно важный фактор внезапности, так что карты легли совсем не в нашу пользу. Тогда мы заметили, что подвывание в рации прекратилось. Они потеряли нас. Все, что они знают, – мы где-то над их территорией, и попытки найти нас теперь будут подобны поиску иголки в стоге сена.
– Что скажете, Дон? Продолжаем полет?
– О'кей, летим вперед.
К сожалению, мы не приняли в расчет эффективную службу наземных наблюдательных постов противника, которая в тот момент по телефону сообщала о нашем продвижении в штаб противовоздушной обороны люфтваффе в Дании.
Мы втянулись в боевые действия, и теперь не было никакой речи о возвращении. Если я тогда испытывал смутное беспокойство, то это чувство вскоре оставило меня. Несмотря на плохие предзнаменования, мы все еще верили в успех. Мы не встревожились даже после того, как в тот момент, когда мы в восточном направлении пересекли Ютландию, нас над ее побережьем, севернее острова Фюн, обстреляли с нескольких маленьких судов. Это лишь показало нам обоим, что враг начеку. Погода, похоже, улучшалась, и облака, наше убежище, исчезали. Именно тогда Дон заметил радиомачты в Калуннборге, на западном побережье Зеландии, самого большого из островов Дании, на котором лежала ее столица Копенгаген. Задолго до войны, настроив приемник своих родителей на радио Калуннборга, я представил, что однажды увижу его с самолета во время воинственной миссии. Мы все еще держались на курсе, надеясь, что периодические изменения направления на 30 или около того градусов сбросят немцев с нашего следа.
Наконец, мы увидели вдали зеленые башни собора в Роскилле и повернули на юг, пересекая остров Мён и Балтийское море. К этому времени облаков в небе не было, и мы снова услышали подвывание в нашем радиоприемнике. У нас не осталось сомнений в том, что гунны[7] снова обнаружили, где мы находимся. Видя грозно вырисовывавшееся вдали немецкое побережье, мы начали разворот, чтобы вернуться домой.
Пока мы скользили над водами Балтики, Дон быстро дал грубый курс, чтобы вывести нас обратно к острову Мён и дальше к дому. На севере и западе были облака, и, хотя их нижняя кромка была значительно выше 600 м, условия оказались значительно более благоприятными. Мы решили, что более мудро будет пролететь над побережьем Ютландии примерно в том же месте, где мы его пересекли. Слабое завывание в нашем приемнике слышалось теперь почти непрерывно, так что я напоминал Дону, чтобы он посматривал назад – следил, не появятся ли немецкие истребители. Я осматривал местность впереди, пролетая низко над живыми изгородями и полями и неумышленно пугая мирных датских жителей и их рогатый скот. Это был единственный способ держаться вне поле зрения или, по крайней мере, затруднить обзор вражеских истребителей. Дон, конечно, постоянно проводил небольшие коррекции курса.
Мы достигли приблизительно середины острова Фюн, когда увидели большой дом. Над крышей этого прежде, видимо, частного особняка реял большой флаг со свастикой. Как раз в этот момент из ворот на проселочную дорогу выехал автомобиль. Увидев все это, мы неслись со скоростью 390 км/ч. Я был убежден, что это штабной автомобиль, так что потянул «мосси»[8] вверх и начал разворот, пока мы не набрали высоту приблизительно 460 м. По крайней мере, мы могли остановить тех, кто ехал в этом автомобиле. Возможно, там находилось важное нацистское официальное лицо или, еще лучше, какая-нибудь гестаповская свинья. Быстро включив электрический прицел, я слегка взял штурвал от себя, переводя самолет в пологое пикирование на скорости 420 км/ч. Впереди, приблизительно в 800 м, был автомобиль. Возможно, его пассажиры подумали, что мы немецкие летчики и выполняем приветственный проход на малой высоте. В 500 м от автомобиля, который теперь оказался в моем прицеле, я нажал на кнопку спуска на штурвале. «Мосси» немного вздрогнул, и кабина заполнилась запахом кордита,[9] в то время как из нашего оружия полился поток снарядов и пуль. Сначала выстрелы взметнули вверх грязь из придорожной канавы, а затем автомобиль был смят бронебойными и разрывными снарядами и пулями. Я едва не врезался в землю, сконцентрировавшись на стрельбе, но Дон по внутренней связи завопил «Вывод!», и я дернул штурвал на себя, как раз вовремя, чтобы проскочить над несколькими небольшими деревьями. Уголком глаза я увидел, что автомобиль опрокинулся в канаву и из него повали дым. «Мы остановили этого ублюдка», – заметил Дон. От возбуждения мы едва не забыли о нашем собственном положении, но почти сразу же поняли, что эта небольшая доля насилия конечно же обнаружит нас. Так что мы не стали задерживаться, чтобы лучше рассмотреть результаты нашей работы, а продолжили полет с еще большей, чем когда-либо, настороженностью.
– Мы будем над Рингкёбинг-фьордом через двадцать минут.
Информация Дона была ободряющей, поскольку как раз в этом месте мы хотели пересечь западное побережье Ютландии. Только над Северным морем мы могли расслабиться. Радиус действий немецких истребителей не позволял им следовать за нами.
Возможно, наша малозначимая атака сделала меня самонадеянным. Слой облаков выглядел хорошо, хотя располагался немного выше, чем хотелось бы, однако никто теперь в нас не стрелял, и в поле зрения не попадало никаких недружественных самолетов. Мы почти покинули оккупированную врагом территорию, летели над прекрасной, мирной датской сельской местностью. Показался узкий фьорд с полосой песчаных дюн, отделяющей его от серого Северного моря.
Я обдумывал эту безрезультатную экскурсию. В следующий раз мы планировали совершить подобный рейд к Норвегии, где можно хорошо поживиться. Мои размышления прервало тревожное сообщение:
– Два истребителя подходят с задней полусферы.
– Проклятье. Как далеко, Дон?
Прежде чем он ответил, я бросил быстрый взгляд через плечо и увидел их в полутора километрах. Они быстро приближались. Я был так близко к земле, что не мог спикировать, чтобы быстро набрать скорость, поэтому передвинул рычаги секторов газа до отказа вперед. Нам оставалось подождать несколько драгоценных секунд, пока самолет не ускорится. Почему я выполнял полет на скорости 390 км/ч, не знаю. Мы должны были покидать вражескую территорию со скоростью 480 км/ч, и, поскольку наша максимальная скорость была почти такой же, как у «Фокке-Вульфа-190» и «Мессершмита-109», сомнительно, чтобы кто-то из них перехватил нас. Отстегнув привязные ремни, Дон теперь стоял на коленях, глядя назад. Так он мог сообщать мне точную информацию о дистанции и положении противника, которого мы идентифицировали как два «Фокке-Вульфа-190». Как только мы набрали скорость 450 км/ч, я резко взял штурвал на себя, направляя «мосси» почти вертикально к облакам, хорошо зная, что, если не смогу уйти в их тонкий слой, наши шансы на спасение будут невелики. Преследуй нас только один истребитель, мы, вероятно, смогли бы обороняться, как делали в прошлом. Два же самолета меняли дело. Было лишь вопросом времени, когда один из них загонит нас в позицию, в которой второй истребитель выпустит убийственную очередь.