Страница:
Будучи страстным поборником военно-морской мощи, Фемистокл видел дальше своих современников-афинян. На кону было нечто большее, чем угроза со стороны персов. Фемистокл был убежден, что с морем тесно сопряжено само будущее Афин. А укрепление Пирея – это только шаг к превращению города в морской центр, где скрещиваются торговые пути и базируется сильный военный флот. На протяжении последних десяти лет его планы постоянно обо что-то разбивались. Но когда несколько дней назад была обнародована повестка предстоящего собрания, которое между прочим обсудит предложения, касающиеся доходов от серебряных рудников в Лаврионе, Фемистокл решил, что судьба или удача наконец-то ему благоволят.
Будь, мой сын, рассудителен, будь осторожен, любезный!
Если уже близ меты возьмешь ты перед и погонишь,
Верь: ни один из возниц ни догонит тебя, ни обскачет.
Гомер. «Илиада». Песнь 23, пер. Н. Гнедича
Лаврион («Серебряная жила») – средоточие островерхих холмов в южной оконечности Аттики, примерно в двадцати пяти милях от Афин. Старатели разрабатывали эту жилу на протяжении вот уже тысячи лет. Сначала они наткнулись на зеленоватого цвета руду, залегавшую близко от поверхности, потом, следуя за блестящими прожилками, двинулись вглубь. Ко временам Фемистокла некоторые шахты достигли глубины в триста футов. Рудокопов, в большинстве своем рабов, вооруженных железными прутьями и глиняными лампами, в которых масла хватало на 8–10 часов работы, опускали вниз. С помощью веревок и лебедок руду поднимали наверх и здесь дробили, промывали, просеивали и плавили. В Афинах серебро принимал монетчик и при помощи железной наковальни и щипцов чеканил монеты, или, как их здесь называли, «совы», нанося на одну сторону голову Афины в шлеме, а на другую сову, символ мудрости, и оливковую ветвь.
Грекам, жителям других городов, приходилось отыскивать драгоценные металлы либо на островах Эгейского моря, либо в горах на севере. В принципе Лаврийские серебряные рудники находились в общественной собственности, но на деле деньги вкладывали и разработками занимались отдельные лица. В начале каждого года объявлялось нечто вроде аукциона на аренду каждого месторождения, а в конце его, когда срок аренды истекал, победители отдавали часть выручки жителям города. Земли, принадлежавшие семье Фемистокла, находились в местности под названием Фреарры («Колодцы»), на самой границе горнорудного района. Ему было известно, что относительно недавно рудокопы неожиданно наткнулись на богатую подземную жилу. Ручеек серебра из Лавриона вскоре превратился в могучий поток. Инспекторы докладывали об увеличении объемов серебра в рудное управление, которое, в свою очередь, переправляло их советникам. В результате счастливой находки в Лаврионе образовался избыток, достаточно значительный для того, чтобы пустить его в общественное пользование. Совет подготовил предложение, согласно которому половина серебра уходит в хранилище, а половина распределяется в равных долях между всеми тридцатью тысячами граждан. Согласно предварительному тексту резолюции, который можно было прочитать на дощечках-объявлениях, стоимость каждой доли составляет десять драхм. Но у Фемистокла были на этот счет свои соображения.
В то утро, сразу с рассветом в Афинах был вывешен флаг, долженствующий напомнить гражданам о том, что сегодня заседает народное собрание. Еще до Фемистокла на Пникс поднялись должностные лица и освятили жертвами и молитвами место собрания. Вскоре сюда потянулись от агоры граждане. Перед подиумом становилось все шумнее и шумнее: обычный афинский гвалт – взаимные приветствия, случайные реплики, споры, сквернословие, шутки. Следом за неумолчной беспорядочной толпой ровными рядами двигались рабы. Они несли веревку, вымоченную в краске, и с ее помощью направляли медленно шагающих граждан в нужном направлении. Всякий, кто по неаккуратности коснется веревки и на его тунике отпечатается красная полоса, будет подвергнут штрафу. Девять архонтов во главе со стратегом, чьим именем называется текущий год, расселись по своим местам. Десять лет назад стратегом был Фемистокл, сейчас – Никодим. Специальные места были также зарезервированы для пятидесяти членов совета, избранных на эту должность в результате ежегодной ротации. Секретарь приготовил стило и восковые дощечки. По знаку председательствующего на подиум поднялся глашатай и произнес слова заклинания. В Афинах не было разделения по религиозному или социальному признаку: высшая обязанность власти состояла в том, чтобы умилостивить богов путем практически неизменных ритуалов и жертв. Покончив с заклинанием, глашатай зачитал проект резолюции, составленный советом, и выкрикнул: «Кто желает говорить?» Собрание Афин приступило к работе.
В то утро мысли большинства граждан приятно волновал вопрос: «На что мне потратить свои десять драхм?» На эти деньги можно было купить новый плащ, необыкновенно красивую раскрашенную чашу или даже быка. Положим, для представителей трех высших классов городского населения – трехсот или четырехсот самых богатых землевладельцев, тысячи двухсот всадников и десяти тысяч воинов, облачавшихся в час угрозы в свои тяжелые доспехи и выступавших в фаланге навстречу врагу, – для всех них эта сумма была ничтожной. Но для большинства афинян – безземельных работников, принадлежащих к четвертому, низшему, сословию граждан, которых называли фетами, – десять драхм хорошая прибавка к их скудным доходам.
А было таких граждан порядка двадцати тысяч. Большинство трудилось по найму в земледелии, в ремесленных мастерских или на транспорте. Каждый сам по себе не мог похвастать ни состоянием, ни положением, но в совокупности они составляли демос – «народ», это сердце афинской демократии. Хотя феты составляли явное большинство граждан, законы города не позволяли им занимать выборные должности. Недемократические ограничения касались и воинов, но в отличие от последних феты не могли даже входить в совет пятисот. Таким образом, повестка заседаний народного собрания находилась в руках одних богатых, а фетам оставалось лишь голосовать «за» или «против» предложений, устраивающих представителей высших сословий. Словом, в ту пору, когда Фемистокл готовился к своему выступлению, Афины хоть и называли себя демократией, по целому ряду позиций были таковой лишь номинально.
В предвидении благоприятного исхода голосования по «серебряной доле» монетный двор отлил тысячи монет для раздачи гражданам. На одной стороне каждой из них красовалась голова улыбающейся Афины в шлеме и с жемчужными серьгами в ушах, на другой – сова, символ мудрости богини. В отличие от спартанцев, открыто заявлявших о своем презрении к личному преуспеянию и даже не имевших собственной валюты, афиняне были людьми практичными, знавшими цену драхме. Трудно было ожидать, что они упустят столь неожиданно свалившуюся на голову удачу.
Откликаясь на зов глашатая, Фемистокл ступил вперед и поднялся на подиум. В ту пору это был крепкий сорокалетний мужчина с пронзительным открытым взглядом и шеей, как у быка. Волосы были коротко пострижены, как у мастерового, а аристократы обычно имели шевелюру. Наряду с необыкновенной памятью на имена и лица Фемистокл обладал еще одним свойством, необходимым для афинского политика, – у него был громкий голос.
На заседаниях народного собрания никто не говорил по написанному – речи либо заучивались, либо произносились экспромтом. При этом существовали некоторые твердые правила. Не следовало отклоняться от какого-то одного предмета и касаться иных тем. Запрещалось порочить репутацию сограждан, сходить во время выступления с подиума, нападать на председательствующего. А главное – нельзя было дважды высказываться по одному и тому же вопросу, разве что того потребует собрание. Перед тем как сойти с трибуны, Фемистоклу нужно было представить свой план в мельчайших деталях, объяснить его выгоды, заранее отразить могущие последовать возражения. При этом было бы крайне неразумно испытывать терпение сограждан, выражающих, как правило, свое недовольство свистом, улюлюканьем и иными шумовыми эффектами. Но если оратор не нарушает установленных правил, перебивать его нельзя.
Не прибегая к резкой жестикуляции и иным театральным приемам, Фемистокл спокойно изложил согражданам смысл своего предложения. Совет объявил о дополнительных поступлениях в бюджет города и предложил поделить их поровну. Но он, Фемистокл, считает, что серебром можно распорядиться более эффективным способом. Чем резать на части огромный кусок, лучше потратить добытое богатство, все шестьсот тысяч драхм, на осуществление единого проекта – строительство флота. В этом случае в распоряжении Афин окажется сотня новых боевых судов, быстроходных триер, незаменимых в морском сражении. В сочетании с уже имеющимися семьюдесятью и небольшим ежегодным приростом общее число быстро достигнет двухсот единиц. Именно для такого количества судов, не более того, можно обеспечить набор команд за счет собственного населения города. Так, в одночасье, Афины станут крупнейшей морской силой в Греции.
В этой идее не было ничего экзотического: флот защитит Афины от вполне реальной, непосредственной угрозы своей безопасности. Фемистокл выступает со своим революционным предложением, имея в виду вполне конкретного, всем известного противника. Вот с этого самого места, продолжал он, можно протянуть руку в сторону южного горизонта, над которым нависают мрачные горные пики острова Эгина. На протяжении жизни многих поколений Эгиной правят торговцы, удушающие и военный, и торговый флот Афин. Афинским «совам» противостоят на зарубежных рынках эгинские «черепахи» – монеты с изображением морских животных. Стандарты меры и веса устанавливают отнюдь не афиняне, а эгинцы. Какой-то египетский фараон уже давно предоставил торговцам из Эгины перевалочный пункт в дельте Нила, а с Черного моря в Эгину каждое лето отправляются суда, груженные зерном. Этот остров давно уже сделался крупнейшим в Греции коммерческим центром, в то время как у Афин все еще нет надежно защищенной гавани, где могли бы разгружаться и останавливаться торговые суда. А однажды эгинцы даже унизили афинян, наложив эмбарго на их торговлю гончарными изделиями.
Но одного лишь превосходства в торговле эгинцам, оказывается, мало. В течение последних двадцати лет они ведут с Афинами необъявленную войну – нечто вроде тлеющего конфликта, который греки называют polemos akeryktos – «необъявленной войной». Однажды ни с того ни с сего эгинские военные суда выбросили десант в Аттике и по-пиратски, смерчем пронеслись по Фалерону и другим прибрежным городам. Следующей мишенью стал священный корабль, направляющийся в храм Посейдона на мысе Сунион. Эгинцы перехватили судно и взяли в плен священнослужителя и других находившихся на борту видных лиц. В тот раз афиняне немедленно нанесли ответный удар, одержав тяжелую победу в морском сражении. Но вот уже совсем недавно островитяне исподтишка напали на афинскую флотилию и захватили четыре галеры с командой. Парировать эти молниеносные уколы афинянам становится все труднее.
В ту пору афинский флот представлял собой в основном разрозненную массу галер. Поскольку амбициозный пирейский проект Фемистокла остался незавершенным, иные из судов втащили на берег в Фалероне, другие оказались разбросаны по портам и деревням вдоль всего побережья Аттики. Недавно этот так называемый флот пополнился семью персидскими боевыми судами, захваченными после сухопутного сражения при Марафоне, и двадцатью триерами, закупленными в Коринфе за символическую плату – пять драхм за каждую. Эти коринфские суда достигли Афин буквально на следующий день после поражения демократического восстания в Эгине, где очень рассчитывали на их помощь, отсутствие которой и стало, по существу, причиной неудачи. А ведь победи повстанцы – и вражде с островом, вполне вероятно, пришел бы конец.
По замыслу Фемистокла новый флот будет построен частными лицами во имя общественного блага. Выглядит это так: сотне самых состоятельных афинских граждан выделяется по таланту серебра (что и составляет шестьсот тысяч драхм), а затем каждый закупает на эти деньги материалы и организует постройку боевого корабля. Более того, Фемистокл включил в свой проект примечание. Если почему-нибудь афиняне в конце концов передумают и отбросят первоначальный план, каждый из вышеупомянутых состоятельных граждан возвращает свой талант в казну – но корабль при этом остается за ним. В этом случае граждане не лишаются своей десятидрахмовой доли – просто выплата откладывается на несколько месяцев. Никто ничего не теряет, а выиграть можно много. Воззвав таким образом к чувству патриотизма и гордости сограждан, их здравому смыслу и не забыв при этом о личном интересе каждого, Фемистокл сошел с подиума и вернулся к себе на место, среди других.
Непроясненной осталась, возможно, одна существенная сторона его предложения. Сотне новых триер понадобится по тысяче семьсот гребцов на каждый борт, и лишь в том случае, если призыв коснется граждан низшего сословия, фетов, у Афин будет по-настоящему боевой, сильный флот, о котором говорит Фемистокл. Такой флот и укрепит положение города, и обеспечит ему свободу морских дорог.
Не давая председательствующему поставить вопрос на голосование, слова попросил другой гражданин. Глашатай вызвал на подиум Аристида из «дема» (территориальный округ), Алопека. Этот благородный афинянин – земляк жены Фемистокла – давно завоевал себе репутацию честного и неподкупного арбитра, отсюда его всем известное прозвище – Аристид Справедливый. Ровесник Фемистокла, он был его политическим противником. Семь лет назад оба они участвовали в Марафонском сражении в качестве стратегов, каждый командуя отрядом своей филы[4]. После победы, когда большая часть войска начала свой двадцатишестимильный марш, дабы предотвратить контратаку персов на Афины, Аристиду было поручено остаться охранять добычу и военнопленных. На следующий год он был избран архонтом эпонимом города. И вот сейчас он поднимался на трибуну, собираясь возглавить оппозицию плану Фемистокла.
Запись его речи если и велась, то не сохранилась, но вот ее возможный смысл. Как арбитру, Аристиду, наверное, хотелось, чтобы Афины решали свои споры с Эгиной путем переговоров. Да и к чему настолько уж расширять военные действия против островитян? Если мишенью действительно являются именно они, вполне достаточно небольшого усиления флота, оно даст Афинам преимущество на море. Ну а если Фемистокл все еще опасается персидского вторжения, то победа при Марафоне убедительно показала, что Афинам предпочтительнее противостоять персам на суше. Фемистоклу уже случалось сбивать граждан с пути истинного, не надо позволять ему снова делать это.
Председательствующий был обычным гражданином, избранным афинянами в качестве высшего должностного лица города всего на один день. И вот теперь, когда Фемистокл и Аристид закончили свои выступления, ему предстояло осуществить свою единственную, по существу, прерогативу – поставить оба предложения на голосование. В Афинах граждане изъявляли свою волю, просто поднимая руки, и, если голоса не разделялись примерно поровну, председательствующий и другие официальные лица просто обегали взглядом толпу и объявляли, какое предложение прошло, а какое нет. Но вопрос был слишком важен, так что сейчас афиняне, вопреки призыву Аристида, сначала проголосовали против предложения совета о десятидрахмовой доле, а затем за предложение Фемистокла выделить ста гражданам по таланту серебра на осуществление проекта, от которого выиграют все. Так образ, возникший и взлелеянный в сознании одного человека, стал судьбой целого города.
Фемистокл выступил со своим предложением в самый нужный момент. Почти в тысячах миль к востоку от Афин, по ту сторону Тигра, как раз вынашивались планы вторжения в Грецию. Главной мишенью должны были стать Афины. И вот благодаря случайному обнаружению серебряной жилы в Лаврионе на пути осуществления цели персидского царя теперь встанет баррикада в виде судов из дерева и таранов из бронзы. Себя же Фемистокл видел командующим флотом, этой жизненно важной силой в борьбе с персидскими захватчиками. А когда угроза свободе останется позади – ему виделись и эти дали, – Афины займут свое законное место первого в ряду городов Греции, и городок превратится в город, обязанный своим величием мете, решительным действиям и флоту.
Глава 2
Флот строится (483—481 годы до н. э.)
Должно спустить на священные воды корабль,
чернобокий,
В море еще не ходивший.
Гомер. «Одиссея». Песнь 8, пер. В.Жуковского
Афиняне были мореходами с незапамятных времен, но всегда оставались позади морских государств Малой Азии и других городов Греции. По легенде, даже во времена первого афинского царя Кекропа народ Аттики вынужден был отбиваться от налетчиков, терроризировавших ее берега. По прошествии жизни нескольких поколений царь Менестей отправил в Трою флот из пятидесяти судов в качестве афинского подспорья греческой армады, состоявшей из тысячи двухсот кораблей. Участие города в Троянской войне было незначительным, афинское воинство уступало даже контингенту островка Саламин во главе с Аяксом. С окончанием бронзового века царские цитадели, разбросанные по всей Греции, уступили место поселениям века железного, а тем, в свою очередь, пришли на смену процветающие города-государства. Новые морские торговые потоки и колонизация отбросили Афины на обочину, а вперед вышли такие города, как Коринф, Мегары, Халкида и Эретрия.
Тем временем аристократические кланы Афин занимались своими делами, строили собственные боевые суда, собирали военные отряды, торговали, принимали высокородных гостей, отправляли религиозные обряды. А самые мощные даже захватывали и обустраивали крупные участки на северных берегах Эгейского моря и Геллеспонта. И единственное, кажется, чего они сделать даже не пытались, так это объединить свои суда в один кулак и создать общий государственный флот. Даже завоевание Саламина, а это была первая после Троянской войны морская экспедиция Афин, было, как говорят, осуществлено силами одной-единственной галеры с экипажем из тридцати человек и небольшой флотилии рыбацких лодок. Однако же сам дух свободного плавания, что был издавна силен среди корабельных князей Аттики, будет унаследован новым флотом Фемистокла.
Серьезные морские сражения в ранней истории Греции были большой редкостью. Гомер, собственно, ничего не знал о столкновениях кораблей в своем «море винного цвета», хотя и в «Илиаде», и в «Одиссее» много говорится о военных кораблях, перечисляются их названия. Их действия ограничивались нападениями на прибрежные города (Троянская война в этом смысле лишь наиболее известный пример) либо морским пиратством. С ходом времени в Греции в конце концов сформировались два типа быстроходных, открытых, с гладкими бортами галер: тридцати– (триаконтор) и пятидесятивесельная (пентеконтор). Использовали их обычно купцы, воины и пираты, ищущие за морями барыш и славу, и они же сами садились за весла.
На новый уровень – в буквальном смысле – галеры подняли финикийцы, селившиеся на побережье Ливана. Эти хананеяне-мореплаватели и придумали триеру, хотя когда именно, не скажет ни один грек. Увеличивая суда в размерах, тамошние корабелы предусмотрели достаточно места и высоты, чтобы разместить три ряда гребцов. При этом они совершенно не помышляли о морских стычках, тогда вообще не знали, что это такое. Большие суда были нужны финикийцам для освоения морей, торговли, колонизации. В ходе своих грандиозных путешествий финикийские мореходы основали великие города, от Карфагена до Кадиса, за три года обогнули на своих триерах (впервые в истории) Африку и одарили все Средиземноморье самым ценным из того, чем обладали, – алфавитом.
Из греков первыми построили триеру коринфяне. Их город Истм был расположен близ Коринфского перешейка, что позволяло этим пионерам мореплавания контролировать западные морские пути, а поскольку у них имелась возможность перетаскивать свои галеры через узкий перешеек на противоположную сторону, то и восточные тоже. Новая греческая триера отличалась от финикийского оригинала в том смысле, что не все гребцы помещались внутри основного корпуса, – для гребцов верхнего яруса предусматривалось отдельное помещение. Некоторые триеры сохраняли открытые и легкие формы своих предшественниц – триаконторов и пентеконторов. У других над весельными ярусами надстраивались деревянные палубы для колонистов и гоплитов. Эти последние, греческие воины-наемники, пользовались большим спросом у заморских властителей, от дельты Нила до Геркулесовых столпов.
Подобно финикийским городам Тиру и Сидону, Коринф был одновременно крупным центром торговли и отправной точкой колониальных экспедиций. Триеры немало способствовали успеху этих последних, ведь на них можно было перевозить товаров больше, чем требовалось новым городам, – домашний скот и фрукты; оборудование для обработки земли, мельниц, материалы для строительства фортификационных сооружений, домашнюю утварь и предметы личного обихода. Необходимость защиты от разных опасностей на море и на суше превращала триеры с их многочисленной командой и вздымающимся над волнами корпусом едва ли не в плавучую крепость.
Самым ранним из известных истории морских сражений в Греции было противостояние между коринфянами и их собственными воинственными и независимыми земляками, колонизовавшими некогда Керкиру (Корфу). Хотя сражение развернулось через много лет после того, как коринфяне начали строить триеры, в том столкновении с обеих сторон участвовали неповоротливые пентеконторы. А исход его был решен рукопашной, происходившей на борту. О морских маневрах тогда никто ничего не знал. И эта примитивная тактика будет характерна для всех греческих морских сражений на протяжении ближайших полутора веков.
Затем, примерно в годы, когда родился Фемистокл, в противоположных концах Греции разыгрались две битвы, имевшие поворотное значение. Эти баталии стали вехами в истории: в военно-морском деле произошел сейсмический сдвиг. В первой, что произошла невдалеке от корсиканского городка Алалия, шестьдесят греческих галер разбили вдвое превосходивший их флот этрусков и карфагенян[5]. Что за чудо? А все дело в том, что в этом бою греки полагались уже не на рукопашную схватку, а на мастерство рулевых и мощь корабельных таранов. Вскоре после этого сорок греческих транспортных триер уничтожили у Самоса, в Эгейском море, военный флот местного тирана, насчитывающий сто пентеконторов. В обоих случаях победа пришла к слабейшему числом, но более искусному в тактике или располагающему более совершенной техникой. Таким образом, новое вооружение и триеры вышли на военную сцену почти одновременно. В течение следующих двухсот лет этому союзу предстоит определять характер военных действий на море.
Теперь все жаждали заполучить триеры, уже не просто как транспортное средство, но как военный корабль. Их брали на вооружение греческие города в Сицилии и Италии. Персидский Царь царей специальным указом обложил своих подданных, от Египта до берегов Черного моря, данью в виде триер. Ядро морской мощи персов составлял финикийский флот, но указ касался и покоренных греков Малой Азии и островов. Собранные в случае необходимости воедино, эти суда составляли могучий флот персидской империи. Но Фемистокл был убежден, что новый афинский флот триер вскоре сможет бросить вызов не только Эгине, но и армаде Царя царей персов.
Многие города и империи из кожи вон лезли, лишь бы извлечь максимум выгод от владычества на море, но конечный успех в борьбе требует таких жертв, на которые редко кто был готов или мог позволить себе пойти. Лишь самые целеустремленные и решительные из морских стран выделят огромные средства и потратят массу энергии для достижениях не отдельных побед, но долговременного господства на море. С появлением триер многократно возросли масштабы военных действий и связанные с ними финансовые риски. Эти большие суда требовали гораздо больше материалов и живой силы, нежели меньшие по размеру галеры. Впервые подлинной движущей силой войны стали деньги.