Страница:
В последующие месяцы коренным образом изменился весь мой образ жизни. Вместо того чтобы искать развлечений, я усердно занималась. Если прежде я уклонялась от своих обязанностей, то теперь исправно выполняла свой долг. Каждый день я проводила долгие часы в гареме, изучая все предметы – от архитектуры до танцевального искусства и политики. Пока большинство девочек делали друг другу прически и учились готовить экзотические блюда, я осваивала искусство каллиграфии и географию. Мама приносила мне стопки книг, и я штудировала их, не оставляя без внимания ни одну тему, ни один предмет, даже если они казались мне незначительными или ненужными. Следуя ее совету, я стала проявлять бóльшую общительность при дворе Агры. Твой успех, объяснила мама, от твоих друзей зависит почти в той же мере, что и от тебя самой. Эту истину она втолковывала мне с тех самых пор, как я научилась рассуждать, но на вооружение я взяла ее только теперь.
Весь следующий год я заводила новых знакомых – либо во время игр в поло, либо на охоте. От имени отца я непринужденно беседовала с представителями низшей знати и торговцами. Господа зачастую поражались моей смелости, но порой я чувствовала, как они глазами жадно ощупывают мое тело. Поначалу такие взгляды меня смущали, но со временем я поняла, что похоть – одна из самых вопиющих мужских слабостей. Мама, по моему настоянию, тайком просвещала меня – рассказывала об особенностях мужского организма, объясняла, какие у мужчин потребности и, самое главное, какие их обуревают желания.
Мама ставила меня в жутко неловкое положение, требуя, чтобы я практиковала искусство обольщения в паре с Низамом. Например, она наряжала его как господина и просила, чтобы я подала ему вина. После я должна была завязать с ним светский разговор и выпытать нужные мне сведения. Низам старательно играл свою роль, но мои ошибки и нескладная речь часто вызывали у него улыбку. Однако с каждым занятием он улыбался все реже, потому что я успешно совершенствовалась в своем мастерстве. Я коварством вызывала его на откровенность – задавала такие вопросы, на которые ответит всякий тщеславный мужчина, сколь бы тверд он ни был в своих намерениях.
Обретя уверенность в себе, я была готова к общению с вельможами, которых, по утверждению мамы, ко мне влекло. Большинство мужчин считали, что я, в силу своего юного возраста и пола, вполне безвредна – как беззубая кобра. Они сразу становились галантными, когда я притворялась застенчивой и робкой, открывали мне свои секреты, едва я делала вид, что собираюсь удалиться. Будучи императором, отец мог бы заставить этих мужчин делать все, что он пожелает, но он предпочитал улещивать их медом, а не усмирять железным кулаком. Поэтому их обхаживала я.
Отец внимательно следил за моими успехами. Хоть Хиндустан и процветал под его правлением, во многом это благоденствие было заслугой мамы. Она ненавидела войны, и, благодаря ее влиянию на отца, мы перестали тратить золото и терять человеческие жизни, пытаясь раздвинуть северные границы страны за счет владений наших врагов – персов. Вместо этого мы укрепляли свои рубежи, строили дороги и мосты. Мы богатели за счет торговли. Разумеется, было немало мужчин, которые по-прежнему хотели воевать с врагами, и в мои обязанности входило вернуть их на мирный путь. Я часто беседовала с ними, невинными речами льстя их самолюбию или расхваливая их лишенных внимания жен.
Без помощи мамы мне бы никогда не постичь эту науку. Она давала мне советы буквально по всем вопросам – относительно наших законов, например, – или объясняла, кто из представителей знати наши друзья, а кто враги. Она могла дать характеристику любому вельможе – терпим ли он к индийцам, предпочитает спать с девушками или юношами. С одинаковым интересом я узнавала об их страхах и об их желаниях. Знание и того, и другого, как я уже уяснила себе, впоследствии могло мне пригодиться.
Мои братья тоже изучали все эти премудрости, только другими способами. К моему удивлению, один лишь Аурангзеб серьезно относился к таким урокам. Пока Шах и Мурад гонялись за юбками, а Дара с жадностью поглощал труды философов, Аурангзеб вращался при дворе, завязывая дружеские отношения со многими людьми, имеющими вес, и, прежде всего, с офицерами нашей армии. Они к нему благоволили, так как, становясь более рослым, он все больше говорил о достоинствах войны и о том, что война способствует укреплению нашей империи.
Аурангзебу нравилось сводить на нет плоды моих трудов. Если я заручалась поддержкой кого-то из влиятельных людей, обращала его в опору, на которой мы могли что-то строить, Аурангзеб действовал как ветер, незаметно раскачивая колонну, выдувая из-под нее почву. Обычно я лишь по прошествии нескольких месяцев узнавала, что колонна рухнула.
К моему неудовольствию, Дара почти не проявлял интереса к государственным делам. Любимый сын отца и, соответственно, его вероятный преемник, он почитал искусство. Отец тоже благоволил к поэтам, художникам, архитекторам и ученым, однако он понимал, что такие люди только улучшают качество нашей жизни, но для империи не являются хлебом насущным.
Когда я первый раз в разговоре с Дарой подняла вопрос о его недостатках, он отмахнулся от моих слов – обратил на них не больше внимания, чем на грязь у себя под ногами. День клонился к вечеру, и мы, кончив заниматься и молиться, удалились в один из самых больших садов Красного форта.
Лучшие из наших садов были призваны служить нам напоминанием о том, что ждет нас впереди, если мы будем жить в добродетели, что райский сад всегда в цвету и неизменно восхитителен. Убежище, в котором мы сейчас находились, называлось Шалимар-Багх – Обитель любви. В узких каналах, проложенных между манговыми и гранатовыми деревьями и финиковыми пальмами, струилась вода, стекавшая в квадратные пруды, где били фонтаны. Все в саду имело геометрическую форму. Растения и водоемы образовывали восьмиугольники, кубы и даже треугольники.
В дальнем конце сада Исмаил, старый крестьянин, которого спасла мама, подрезал розовые кусты. Сад, и без того прекрасный, с приходом Исмаила заиграл более яркими красками. Он работал здесь с рассвета до наступления темноты, не оставляя своим вниманием ни одно растение.
Я сидела рядом с Дарой на покрытом травой квадратном газоне между несколькими каналами. Это был чудесный тенистый уголок, где воздух полнился благоуханием. На Даре были алая туника и белый тюрбан. Он пытался отращивать бороду, и на его подбородке курчавилось несколько темных волосков. Я была в желтой юбке и сорочке, поверх которых накинула длинный халат из полупрозрачного синего шелка. На голове у меня было закреплено бирюзовое покрывало с изысканным рисунком – изображением белых журавлей. Мы носили покрывало не так, как персиянки носят чадру: мое покрывало ниспадало на спину, закрывая волосы, а не лицо.
Между мной и братом стояло блюдо с виноградом. Я сорвала с грозди одну ягодку и сказала:
– Ты так и не рассказал мне, что произошло между тобой и Ладли.
– Что?
– Когда она к тебе подошла.
– Подошла ко мне?
– Тогда, на реке. – Мой начитанный брат порой испытывал мое терпение. В то время как мой разум бежал, его – плелся.
– Ты тратишь еще меньше слов, чем мама. Обязательно быть столь прямолинейной?
Я пожала плечами и сорвала еще ягодку:
– Я могу быть вкрадчива, как кошка.
– Разве Ладли тебе не рассказала?
– Не все.
– Что же она рассказала?
– Что ты спрашивал ее об убеждениях, о кастовой системе.
Дара хотел отмахнуться, но потом со вздохом уронил руки. На мой взгляд, он был слишком серьезен для своего возраста. Впрочем, мои друзья считали, что я тоже серьезна не по годам.
– Хоть мои взгляды и не типичны для мусульман, – наконец сказал он, – я нахожу индуизм чудесной религией. Мне нравятся их боги, их карма. Но я не согласен с убеждениями индусов относительно их кастовой системы. С какой стати человек, у которого более светлая кожа по сравнению с остальными, должен стоять выше них? Или почему торговец достоин большего уважения, чем крестьянин?
– Полагаю, кастовая система позволяет им поддерживать в обществе некий порядок.
– Порядок в обществе, Джаханара, создают справедливые законы. А не дискриминация.
– А у нас разве не то же самое? Ведь ты и юноша, работающий в поле, занимаете в обществе неравное положение.
– Знаю, – сказал Дара, медленно кивнув. – И также знаю, что, как бы сильно мне ни нравилась Ладли, я никогда не смогу на ней жениться.
– Ты мог бы попросить у отца согласия на ваш брак. В конце концов, он же просил своего отца, чтобы тот разрешил ему жениться на маме.
– Да, это так. Но я не могу последовать его примеру, – печально произнес Дара. – Не забывай, что сначала у отца появились другие жены. И мама, будучи мамой, не боялась соперничества с ними. Ладли же на это и вовсе будет плевать.
Мы замолчали. Вокруг порхали птицы. В их гомоне тонул шум, который производил Исмаил, чистивший выложенную мрамором дорожку. Я стала крутить на пальце свое рубиновое кольцо, наблюдая, как переливается на солнце камень.
– Ты любишь ее, Дара?
– Философы говорят, что любовь...
– Ты ее любишь?
– Любовь тут ни при чем. Люблю я Ладли или нет, я все равно женюсь на женщине, брак с которой будет политически выгоден для нашей страны. И ты тоже выйдешь замуж по расчету. И поверь мне, мы с тобой оба очень скоро вступим в брак. Я уже слышал, как отец говорил о своих планах насчет нас.
Я представила упитанного мужчину, которого отец, возможно, выбрал мне в мужья, и выбросила этот образ из головы – отшвырнула как гнилое яблоко. Потом опять все свое внимание обратила на брата, желая поговорить с ним о том, что тревожило меня в последнее время.
– Аурангзеб пользуется успехом при дворе. Он не тратит время на чтение и письмо, а все чаще упражняется с мечом или заводит дружбу с нашими военачальниками.
– И что с того?
– А тебе... не приходило в голову, – прошептала я, – что, когда отец умрет, Аурангзеб попытается взойти на Павлиний трон?
Дара выронил виноградинку.
– Ну что ты, Джаханара! С каких это пор тебя стали посещать подобные мысли?
– Мама хочет, чтобы я...
– Несла вздор?
– По-твоему, это вздор, что Аурангзеб захочет претендовать на трон? – спросила я. – Порой, когда отец говорит, что он прочит тебя в преемники, я вижу, как меняется в лице Аурангзеб. Он пытается скрыть свою злость, но ему это плохо удается. Аурангзеб всегда знал, что ты любимчик отца и что, как бы он сам ни отличился, трон все равно тебе достанется. По-твоему, какие чувства владеют Аурангзебом? Что бы ты сам чувствовал, если б отец любил тебя меньше, чем Аурангзеба, и все бы об этом знали?
– Но я не могу...
– Это очень обидно, Дара, – сама ответила я на свой вопрос. – И думаю, Аурангзеб так сильно обижен, что ему было все равно, утону я или нет. Он спокойно наблюдал, как я погибаю. Зависть толкнет его на борьбу с тобой за обладание троном.
Мой брат вяло отмахнулся от назойливой мухи:
– Я никогда не пытался причинить ему боль. И никогда его не обижу. – Дара помолчал, наблюдая, как муха села на ствол растущего рядом гранатового дерева. – Как и ты, я хочу быть ему другом. И потом, он ведь знает, что император вправе выбрать себе преемника. Так было всегда.
– Не спорю. Хотя то, что отец намерен сделать тебя своим преемником, еще не значит, что ты взойдешь на трон.
– Аурангзеб против меня не пойдет.
Дара потянулся за очередной виноградинкой, а я наклонилась к нему:
– Мы уже не дети, Дара. И должны вести себя соответственно.
– Ты хочешь казаться взрослой не по годам.
– Возможно, – в сердцах сказала я, внезапно рассердившись на брата за то, что он упорно не желает видеть дальше своего носа. – Но ведь нашему прадеду было всего тринадцать лет, когда он унаследовал трон. Ты думаешь, он тогда притворялся взрослым? Или ты будешь притворяться взрослым, если отец умрет?.. – Отчасти мое раздражение было вызвано тем, что Дара, я знала, был прав. Я и впрямь была еще слишком юна, чтобы вести подобные разговоры. С другой стороны, мама возлагала на меня большие надежды. Не зря же она весь последний год учила меня разбираться в хитросплетениях придворных интриг. Я не могла ее подвести. И не хотела, чтобы Дара недооценивал Аурангзеба. – Ты столько всего знаешь о философии и богах и абсолютно слеп в том, что касается твоей собственной крови. Тебе известно, сколько войн велось за обладание троном, сколько раз братья убивали братьев?
– Несколько войн. Погибло, кажется, десять братьев.
– Так неужели тебе так трудно поверить в то, что Аурангзеб может причинить тебе зло, дабы занять место отца?
Дара надолго замолчал. Исмаил за это время успел дочистить мраморную дорожку. Я видела, что мой брат испытывает замешательство, так как он часто поднимал глаза к небу, словно ждал наития свыше.
– Я по-прежнему сомневаюсь в том, что ты верно истолковала происшествие на реке, – наконец ответил он. – Но если ты права и Аурангзеб мечтает о троне, что мне делать?
Я попыталась представить себя в роли доверенного советника брата. Что бы мама сказала отцу, если б у него был брат-соперник?
– Делай то, что делает он. Начни заводить друзей, союзников. Меньше времени проводи за чтением книг о религии, чаще бывай с отцом. Пусть вельможи видят с ним тебя, а не только маму и меня.
Дара снял тюрбан и провел рукой по своим черным как смоль волосам.
– Даже если у него нет ко мне добрых чувств, я никогда не смог бы вступить в борьбу против него, – со вздохом сказал он. – Даже думать об этом не хочу.
На лице его отразилась внутренняя боль. У меня от жалости защемило сердце. Я знала, что он пытался наладить отношения с Аурангзебом, но все его попытки, как и мои собственные, встречались враждебно. Как так может быть, спрашивала я Аллаха, что мы любим брата всей душой, а он все равно от нас отдаляется? Что я делаю не так?
Вновь сестра Дары взяла его за руку, а не его новоявленный советник.
– Поверь мне, я предпочла бы лежать в гареме и сплетничать со своими подружками, чем вести с тобой этот разговор. Но мы не такие, как наши друзья. Ты – будущий император, а я... – я запнулась, не зная, как определить свою роль, – а я – твоя сестра. Я тоже не хочу бороться с Аурангзебом. Но он меня страшит. И тебя, думаю, он тоже пугает.
Дара едва заметно кивнул, но ничего не сказал. И тогда я поняла, что ему претят подобные мысли, так как по натуре он слишком порядочный человек, и что мне придется его защищать. Но как я, девушка, которой едва исполнилось пятнадцать лет, могу защитить одного брата от другого? А себя как защитить?
ГЛАВА 4
Весь следующий год я заводила новых знакомых – либо во время игр в поло, либо на охоте. От имени отца я непринужденно беседовала с представителями низшей знати и торговцами. Господа зачастую поражались моей смелости, но порой я чувствовала, как они глазами жадно ощупывают мое тело. Поначалу такие взгляды меня смущали, но со временем я поняла, что похоть – одна из самых вопиющих мужских слабостей. Мама, по моему настоянию, тайком просвещала меня – рассказывала об особенностях мужского организма, объясняла, какие у мужчин потребности и, самое главное, какие их обуревают желания.
Мама ставила меня в жутко неловкое положение, требуя, чтобы я практиковала искусство обольщения в паре с Низамом. Например, она наряжала его как господина и просила, чтобы я подала ему вина. После я должна была завязать с ним светский разговор и выпытать нужные мне сведения. Низам старательно играл свою роль, но мои ошибки и нескладная речь часто вызывали у него улыбку. Однако с каждым занятием он улыбался все реже, потому что я успешно совершенствовалась в своем мастерстве. Я коварством вызывала его на откровенность – задавала такие вопросы, на которые ответит всякий тщеславный мужчина, сколь бы тверд он ни был в своих намерениях.
Обретя уверенность в себе, я была готова к общению с вельможами, которых, по утверждению мамы, ко мне влекло. Большинство мужчин считали, что я, в силу своего юного возраста и пола, вполне безвредна – как беззубая кобра. Они сразу становились галантными, когда я притворялась застенчивой и робкой, открывали мне свои секреты, едва я делала вид, что собираюсь удалиться. Будучи императором, отец мог бы заставить этих мужчин делать все, что он пожелает, но он предпочитал улещивать их медом, а не усмирять железным кулаком. Поэтому их обхаживала я.
Отец внимательно следил за моими успехами. Хоть Хиндустан и процветал под его правлением, во многом это благоденствие было заслугой мамы. Она ненавидела войны, и, благодаря ее влиянию на отца, мы перестали тратить золото и терять человеческие жизни, пытаясь раздвинуть северные границы страны за счет владений наших врагов – персов. Вместо этого мы укрепляли свои рубежи, строили дороги и мосты. Мы богатели за счет торговли. Разумеется, было немало мужчин, которые по-прежнему хотели воевать с врагами, и в мои обязанности входило вернуть их на мирный путь. Я часто беседовала с ними, невинными речами льстя их самолюбию или расхваливая их лишенных внимания жен.
Без помощи мамы мне бы никогда не постичь эту науку. Она давала мне советы буквально по всем вопросам – относительно наших законов, например, – или объясняла, кто из представителей знати наши друзья, а кто враги. Она могла дать характеристику любому вельможе – терпим ли он к индийцам, предпочитает спать с девушками или юношами. С одинаковым интересом я узнавала об их страхах и об их желаниях. Знание и того, и другого, как я уже уяснила себе, впоследствии могло мне пригодиться.
Мои братья тоже изучали все эти премудрости, только другими способами. К моему удивлению, один лишь Аурангзеб серьезно относился к таким урокам. Пока Шах и Мурад гонялись за юбками, а Дара с жадностью поглощал труды философов, Аурангзеб вращался при дворе, завязывая дружеские отношения со многими людьми, имеющими вес, и, прежде всего, с офицерами нашей армии. Они к нему благоволили, так как, становясь более рослым, он все больше говорил о достоинствах войны и о том, что война способствует укреплению нашей империи.
Аурангзебу нравилось сводить на нет плоды моих трудов. Если я заручалась поддержкой кого-то из влиятельных людей, обращала его в опору, на которой мы могли что-то строить, Аурангзеб действовал как ветер, незаметно раскачивая колонну, выдувая из-под нее почву. Обычно я лишь по прошествии нескольких месяцев узнавала, что колонна рухнула.
К моему неудовольствию, Дара почти не проявлял интереса к государственным делам. Любимый сын отца и, соответственно, его вероятный преемник, он почитал искусство. Отец тоже благоволил к поэтам, художникам, архитекторам и ученым, однако он понимал, что такие люди только улучшают качество нашей жизни, но для империи не являются хлебом насущным.
Когда я первый раз в разговоре с Дарой подняла вопрос о его недостатках, он отмахнулся от моих слов – обратил на них не больше внимания, чем на грязь у себя под ногами. День клонился к вечеру, и мы, кончив заниматься и молиться, удалились в один из самых больших садов Красного форта.
Лучшие из наших садов были призваны служить нам напоминанием о том, что ждет нас впереди, если мы будем жить в добродетели, что райский сад всегда в цвету и неизменно восхитителен. Убежище, в котором мы сейчас находились, называлось Шалимар-Багх – Обитель любви. В узких каналах, проложенных между манговыми и гранатовыми деревьями и финиковыми пальмами, струилась вода, стекавшая в квадратные пруды, где били фонтаны. Все в саду имело геометрическую форму. Растения и водоемы образовывали восьмиугольники, кубы и даже треугольники.
В дальнем конце сада Исмаил, старый крестьянин, которого спасла мама, подрезал розовые кусты. Сад, и без того прекрасный, с приходом Исмаила заиграл более яркими красками. Он работал здесь с рассвета до наступления темноты, не оставляя своим вниманием ни одно растение.
Я сидела рядом с Дарой на покрытом травой квадратном газоне между несколькими каналами. Это был чудесный тенистый уголок, где воздух полнился благоуханием. На Даре были алая туника и белый тюрбан. Он пытался отращивать бороду, и на его подбородке курчавилось несколько темных волосков. Я была в желтой юбке и сорочке, поверх которых накинула длинный халат из полупрозрачного синего шелка. На голове у меня было закреплено бирюзовое покрывало с изысканным рисунком – изображением белых журавлей. Мы носили покрывало не так, как персиянки носят чадру: мое покрывало ниспадало на спину, закрывая волосы, а не лицо.
Между мной и братом стояло блюдо с виноградом. Я сорвала с грозди одну ягодку и сказала:
– Ты так и не рассказал мне, что произошло между тобой и Ладли.
– Что?
– Когда она к тебе подошла.
– Подошла ко мне?
– Тогда, на реке. – Мой начитанный брат порой испытывал мое терпение. В то время как мой разум бежал, его – плелся.
– Ты тратишь еще меньше слов, чем мама. Обязательно быть столь прямолинейной?
Я пожала плечами и сорвала еще ягодку:
– Я могу быть вкрадчива, как кошка.
– Разве Ладли тебе не рассказала?
– Не все.
– Что же она рассказала?
– Что ты спрашивал ее об убеждениях, о кастовой системе.
Дара хотел отмахнуться, но потом со вздохом уронил руки. На мой взгляд, он был слишком серьезен для своего возраста. Впрочем, мои друзья считали, что я тоже серьезна не по годам.
– Хоть мои взгляды и не типичны для мусульман, – наконец сказал он, – я нахожу индуизм чудесной религией. Мне нравятся их боги, их карма. Но я не согласен с убеждениями индусов относительно их кастовой системы. С какой стати человек, у которого более светлая кожа по сравнению с остальными, должен стоять выше них? Или почему торговец достоин большего уважения, чем крестьянин?
– Полагаю, кастовая система позволяет им поддерживать в обществе некий порядок.
– Порядок в обществе, Джаханара, создают справедливые законы. А не дискриминация.
– А у нас разве не то же самое? Ведь ты и юноша, работающий в поле, занимаете в обществе неравное положение.
– Знаю, – сказал Дара, медленно кивнув. – И также знаю, что, как бы сильно мне ни нравилась Ладли, я никогда не смогу на ней жениться.
– Ты мог бы попросить у отца согласия на ваш брак. В конце концов, он же просил своего отца, чтобы тот разрешил ему жениться на маме.
– Да, это так. Но я не могу последовать его примеру, – печально произнес Дара. – Не забывай, что сначала у отца появились другие жены. И мама, будучи мамой, не боялась соперничества с ними. Ладли же на это и вовсе будет плевать.
Мы замолчали. Вокруг порхали птицы. В их гомоне тонул шум, который производил Исмаил, чистивший выложенную мрамором дорожку. Я стала крутить на пальце свое рубиновое кольцо, наблюдая, как переливается на солнце камень.
– Ты любишь ее, Дара?
– Философы говорят, что любовь...
– Ты ее любишь?
– Любовь тут ни при чем. Люблю я Ладли или нет, я все равно женюсь на женщине, брак с которой будет политически выгоден для нашей страны. И ты тоже выйдешь замуж по расчету. И поверь мне, мы с тобой оба очень скоро вступим в брак. Я уже слышал, как отец говорил о своих планах насчет нас.
Я представила упитанного мужчину, которого отец, возможно, выбрал мне в мужья, и выбросила этот образ из головы – отшвырнула как гнилое яблоко. Потом опять все свое внимание обратила на брата, желая поговорить с ним о том, что тревожило меня в последнее время.
– Аурангзеб пользуется успехом при дворе. Он не тратит время на чтение и письмо, а все чаще упражняется с мечом или заводит дружбу с нашими военачальниками.
– И что с того?
– А тебе... не приходило в голову, – прошептала я, – что, когда отец умрет, Аурангзеб попытается взойти на Павлиний трон?
Дара выронил виноградинку.
– Ну что ты, Джаханара! С каких это пор тебя стали посещать подобные мысли?
– Мама хочет, чтобы я...
– Несла вздор?
– По-твоему, это вздор, что Аурангзеб захочет претендовать на трон? – спросила я. – Порой, когда отец говорит, что он прочит тебя в преемники, я вижу, как меняется в лице Аурангзеб. Он пытается скрыть свою злость, но ему это плохо удается. Аурангзеб всегда знал, что ты любимчик отца и что, как бы он сам ни отличился, трон все равно тебе достанется. По-твоему, какие чувства владеют Аурангзебом? Что бы ты сам чувствовал, если б отец любил тебя меньше, чем Аурангзеба, и все бы об этом знали?
– Но я не могу...
– Это очень обидно, Дара, – сама ответила я на свой вопрос. – И думаю, Аурангзеб так сильно обижен, что ему было все равно, утону я или нет. Он спокойно наблюдал, как я погибаю. Зависть толкнет его на борьбу с тобой за обладание троном.
Мой брат вяло отмахнулся от назойливой мухи:
– Я никогда не пытался причинить ему боль. И никогда его не обижу. – Дара помолчал, наблюдая, как муха села на ствол растущего рядом гранатового дерева. – Как и ты, я хочу быть ему другом. И потом, он ведь знает, что император вправе выбрать себе преемника. Так было всегда.
– Не спорю. Хотя то, что отец намерен сделать тебя своим преемником, еще не значит, что ты взойдешь на трон.
– Аурангзеб против меня не пойдет.
Дара потянулся за очередной виноградинкой, а я наклонилась к нему:
– Мы уже не дети, Дара. И должны вести себя соответственно.
– Ты хочешь казаться взрослой не по годам.
– Возможно, – в сердцах сказала я, внезапно рассердившись на брата за то, что он упорно не желает видеть дальше своего носа. – Но ведь нашему прадеду было всего тринадцать лет, когда он унаследовал трон. Ты думаешь, он тогда притворялся взрослым? Или ты будешь притворяться взрослым, если отец умрет?.. – Отчасти мое раздражение было вызвано тем, что Дара, я знала, был прав. Я и впрямь была еще слишком юна, чтобы вести подобные разговоры. С другой стороны, мама возлагала на меня большие надежды. Не зря же она весь последний год учила меня разбираться в хитросплетениях придворных интриг. Я не могла ее подвести. И не хотела, чтобы Дара недооценивал Аурангзеба. – Ты столько всего знаешь о философии и богах и абсолютно слеп в том, что касается твоей собственной крови. Тебе известно, сколько войн велось за обладание троном, сколько раз братья убивали братьев?
– Несколько войн. Погибло, кажется, десять братьев.
– Так неужели тебе так трудно поверить в то, что Аурангзеб может причинить тебе зло, дабы занять место отца?
Дара надолго замолчал. Исмаил за это время успел дочистить мраморную дорожку. Я видела, что мой брат испытывает замешательство, так как он часто поднимал глаза к небу, словно ждал наития свыше.
– Я по-прежнему сомневаюсь в том, что ты верно истолковала происшествие на реке, – наконец ответил он. – Но если ты права и Аурангзеб мечтает о троне, что мне делать?
Я попыталась представить себя в роли доверенного советника брата. Что бы мама сказала отцу, если б у него был брат-соперник?
– Делай то, что делает он. Начни заводить друзей, союзников. Меньше времени проводи за чтением книг о религии, чаще бывай с отцом. Пусть вельможи видят с ним тебя, а не только маму и меня.
Дара снял тюрбан и провел рукой по своим черным как смоль волосам.
– Даже если у него нет ко мне добрых чувств, я никогда не смог бы вступить в борьбу против него, – со вздохом сказал он. – Даже думать об этом не хочу.
На лице его отразилась внутренняя боль. У меня от жалости защемило сердце. Я знала, что он пытался наладить отношения с Аурангзебом, но все его попытки, как и мои собственные, встречались враждебно. Как так может быть, спрашивала я Аллаха, что мы любим брата всей душой, а он все равно от нас отдаляется? Что я делаю не так?
Вновь сестра Дары взяла его за руку, а не его новоявленный советник.
– Поверь мне, я предпочла бы лежать в гареме и сплетничать со своими подружками, чем вести с тобой этот разговор. Но мы не такие, как наши друзья. Ты – будущий император, а я... – я запнулась, не зная, как определить свою роль, – а я – твоя сестра. Я тоже не хочу бороться с Аурангзебом. Но он меня страшит. И тебя, думаю, он тоже пугает.
Дара едва заметно кивнул, но ничего не сказал. И тогда я поняла, что ему претят подобные мысли, так как по натуре он слишком порядочный человек, и что мне придется его защищать. Но как я, девушка, которой едва исполнилось пятнадцать лет, могу защитить одного брата от другого? А себя как защитить?
ГЛАВА 4
Мрак
Вскоре судьба показала мне, как трудно защищать кого-то, тем более себя саму: когда мне исполнилось шестнадцать, меня выдали замуж. Свадьбу сыграли во время Навруза, перед периодом засухи. Я вышла замуж за человека, которого буду презирать.
Период засухи в Агре – это время, когда сама земля умирает. Трава чахнет и желтеет от зноя и отсутствия дождей, стада скота целыми днями лежат неподвижно. Но перед наступлением тяжелого лета в Агре, слава Аллаху, на короткое время устанавливается весенняя погода. Эту передышку мы празднуем как персидский Новый год.
Обычно в Навруз настроение у меня приподнятое, потому что праздник этот длится две недели, в течение которых устраиваются грандиозные приемы, сверкают китайские шутихи и происходит нескончаемый обмен подарками. Но на этот раз приближение свадьбы отбило у меня всякую охоту праздновать. На огни фейерверков я смотрела невидящим взглядом, сладости ела, не замечая их вкуса, – ощущала только горечь своих мыслей.
В день бракосочетания я встала рано, хотя и без всякой радости. Позавтракав дыней, я приняла ванну с лавандовым и эвкалиптовым маслами. Потом, пока мои волосы сушились вблизи горящего сандалового дерева, служанки втирали в мою кожу духи с ароматом лотоса. Мне дали гвоздику, и я жевала ее, пока мое дыхание не приобрело коричный запах. После этого искусные художники занялись моим телом – сначала натерли бетельным[12] листом мои губы, пока они не занемели и не покраснели, затем бурой пастой из хенны, лимонного сока и масла нанесли замысловатые узоры на мои ладони и ступни. Наконец, служанки украсили мои волосы цветами – бесценными орхидеями редчайшей окраски.
Моя свадьба проходила в самом большом дворе Красного форта, занимавшем площадь более трехсот квадратных метров. Двор был обнесен стенами из песчаника с сорока арками, через которые можно было пройти в близлежащие сады, дома и на базары. На стенах развевались красные знамена.
Сотни гостей собрались в том дворе. В основном это были представители знати, прибывшие пораньше, чтобы занять наиболее удобные места. По периметру двора стояли двадцать боевых слонов. Некоторые из них были покрыты английским бархатом, другие – китайским шелком или турецкой парчой. Бивни слонов были обмотаны черной тканью, из-за чего кончики клыков казались еще белее. В углах двора находились золоченые клетки с гепардами. На этих быстрых животных были надеты серебряные ошейники и расшитые полотняные жилеты.
На свадьбу отец подарил мне много драгоценностей, и я вся сверкала рубинами и изумрудами. Наряд, что был на мне, я надела впервые. Верхний халат был пошит из тончайшего прозрачного шелка, на котором синели яркие ирисы цвета индиго. Под халатом на мне было бирюзовое платье. Верхняя часть платья так плотно облегала мое туловище, что даже было видно, как ритмично, в такт моему дыханию, вздымается и опускается мой живот. Нижняя часть платья была гораздо свободнее.
Оболочка моего существа поражала великолепием, но душа моя страдала. Хоть я с Дарой и говорила часто о чувстве долга, теперь это чувство меня душило. Мечты, что я лелеяла ребенком, как в воду канули. То были мечты из другой жизни, мечты девочки, которой я почти не помнила. Та девочка жаждала найти возлюбленного, в присутствии которого у нее учащалось бы сердцебиение.
Мой желанный мужчина, кто бы он ни был, остался в далеком прошлом. Вместо него рядом со мной стоял торжествующий Кхондамир. Тучный мужчина, он был едва ли не ниже меня и более чем вдвое старше. Но он был влиятельным торговцем серебром и давно находился в оппозиции к отцу. Наш брак, по замыслу отца, должен был способствовать тому, что Кхондамир изменит свои взгляды. Отец также хотел использовать торговые связи Кхондамира в Персии, чтобы найти союзников к северу от наших границ. Ко мне лично Кхондамир не проявлял особого интереса, но свадьбы ждал с нетерпением, потому что союз со мной приближал его к Павлиньему трону.
Во время церемонии взгляд Кхондамира то и дело падал на мою грудь, заметно пополневшую за последние месяцы. Я это мучительно сознавала и старалась не думать о том, что ждет меня сегодня вечером. Вместо этого рассеянно смотрела на своих родителей, братьев и сестер, стоявших ступенькой ниже на золоченом помосте. Двух моих маленьких сестренок – последний раз я их видела месяц назад, – укутанных в прозрачный шелк, держали на руках слуги. Отец был в военной форме; на боку у него сверкала усыпанная изумрудами рукоятка старинного меча. Мама сияла, словно роза. Будучи в тонком зеленом халате и алом платье, она излучала красоту, распространяя свое очарование на моих братьев – те в синих туниках стояли плечом к плечу между родителями – и на всех, кто был вокруг. У Дары вид был опечаленный; Аурангзеб, напротив, злорадно улыбался. Шах и Мурад будто спали на ходу.
Моя свадьба с Кхондамиром, как и все подобные мероприятия, длилась долго и была скучной. Произносились молитвы во славу Аллаха, гости обменивались шутками. После празднеств, состоявшихся минувшим вечером, я проплакала всю ночь, так что на сегодня у меня слез уже не осталось. Я улыбалась и кланялась. Я стояла рядом со своим мужем.
По окончании церемонии было устроено обильное пиршество. На открытом огне жарились десять или больше баранов. На золотых и серебряных блюдах дымились шашлыки из говядины и овощей. Всюду высились горы риса, орехов и фруктов; в мраморных чашах подавали кулфи – десерт, приготовленный из сахара, манго, лимонного сока, сливок и жареных фисташек. Перед тем как приняться за еду, моя семья перешла под крышу одного из наскоро возведенных красных шатров. Слуги застелили персидские ковры свежими скатертями, и мы сели пировать, беспрерывно пробуя то одно блюдо, то другое. Во время еды слуги обмахивали моих родных, отирали с них пот и отгоняли мух.
Пока мы ели, нас развлекали императорские танцовщицы. Тончайшие ткани окутывали их тела, позволяя зрителям любоваться изящными женскими формами. Девушки раскачивались, словно молодые деревца на ветру, танцуя под аккомпанемент труб, барабанов и струнных инструментов. За пределами шатра на потеху гостям состязались в ловкости и проворстве жонглеры и акробаты.
По завершении пиршества мы покинули двор и прошли за стены Красного форта, где знать и народ ожидало развлечение – игра в поло, о чем заранее распорядился мой отец. Поло, одно из наших любимых зрелищ, придумали племена, населявшие равнины к востоку от Агры. Ко дню моей свадьбы у реки был очищен от наносов большой участок земли, на котором с двух сторон поставили ворота. Вокруг поля слуги раскинули шатры для вельмож, их жен и наложниц и поставили перед ними угощения. Самый большой шатер защищал от солнца мою семью. Мы сидели на шерстяных коврах и смотрели, как игроки готовят к состязанию своих коней.
Мои братья отправились на поле. Дара и Шах надели черные туники и тюрбаны, Аурангзеб и Мурад – белые. Отец поднес ко рту рог буйвола и подал сигнал. Протяжный звук вырвался из рога, и команды собрались в две группы, каждая на своей стороне поля. Лошади с расчесанными гривами и хвостами, в которые были вплетены ленточки, били копытами землю и ржали. На шее у жеребцов громко звенели золотые и серебряные колокольчики. Всадники имитировали удары, размахивая клюшками, представлявшими собой длинные, больше человеческого роста, прямые жерди с изгибами на нижних концах.
На поле выбросили красновато-желтый мяч, и игра началась. Кхондамир, позабыв про свою невесту, ревел вместе с толпой. Мама пыталась привлечь мое внимание, но я впервые в жизни проигнорировала ее знаки. Хоть мои родители и верили, что Кхондамир будет мне хорошим мужем, а я сама считала, что исполняю свой долг, у меня было такое чувство, что меня предали.
Я молила Аллаха, чтобы Кхондамир оказался благородным человеком, и без особого интереса следила за игрой. И все же я обратила внимание на то, что Аурангзеб гораздо более искусный наездник, чем все остальные мои братья. Казалось, мяч всегда у него на клюшке. В какой-то момент, когда путь к воротам ему преградил один только Дара, он вскачь направил своего коня прямо на брата. Дара вылетел из седла, и Аурангзеб беспрепятственно забил мяч в ворота. Он победоносно вскинул руку, и многие в толпе ему зааплодировали. Дара кивнул Аурангзебу и заковылял к своему жеребцу.
Ислам запрещает употребление алкоголя, и многие истинные мусульмане воздерживаются от спиртного, но в день моей свадьбы вино лилось рекой. Я впервые отведала его сладость, сидя подле своего мужа, и это было единственное приятное впечатление за весь тот день. Мы пили из украшенных драгоценными камнями кубков, и наши сосуды не пустели. Мужчины и женщины, обычно подчинявшиеся строгим законам нашего общества, начали вести себя более раскованно. Кхондамир улыбался мне, обнажая пожелтевшие зубы и опухшие десны. У меня появилось незнакомое ощущение: голова непомерно отяжелела, сознание притупилось, что было мне несвойственно, ибо я всегда отличалась острым умом. Но я пила и пила, так как слышала, будто мужчины пьют вино, чтобы забыться, а мне хотелось забыться. Если вино может спасти меня, значит, я буду пить его, пока во всем Хиндустане не останется ни одной виноградинки.
Я даже не заметила, когда кончилась игра. Сгущались сумерки. Сильные руки подняли меня и посадили в паланкин – кресло, укрепленное на двух длинных жердях. Четверо мужчин понесли мои носилки к дому Кхондамира. Я видела дом Кхондамира только издалека и припомнила, что это похожее на дворец величественное сооружение построено из песчаника и стоит в окружении пальм далеко от реки.
Слуги Кхондамира зажгли факелы вокруг моего паланкина. Мой муж ехал подле меня на жеребце серой масти с черными круглыми небольшими пятнами на шерсти. Когда Кхондамир заметил, что я смотрю на него, он широко улыбнулся, потом извлек что-то из переметной сумки и стал есть. Соображала я туго: мысли ворочались в голове, будто слизняки. Тихо постанывая, я принялась вытаскивать из волос цветы и убирать в карманы доставляющие неудобство ювелирные украшения. Казалось, передо мной все вращается в какой-то невообразимой круговерти, грозившей свести меня с ума.
Я отважилась закрыть глаза. А когда наконец открыла их, увидела, что меня несут по озаренному свечами коридору. Дверь отворилась. Меня опустили на ковер, служивший спальным ложем. Едва шевеля языком, я насколько смогла любезно поблагодарила своих носильщиков, глядя на вращающийся потолок. В комнате все стены были увешаны рогами, и я, будучи не совсем в себе, почему-то решила, что мой муж – охотник.
Период засухи в Агре – это время, когда сама земля умирает. Трава чахнет и желтеет от зноя и отсутствия дождей, стада скота целыми днями лежат неподвижно. Но перед наступлением тяжелого лета в Агре, слава Аллаху, на короткое время устанавливается весенняя погода. Эту передышку мы празднуем как персидский Новый год.
Обычно в Навруз настроение у меня приподнятое, потому что праздник этот длится две недели, в течение которых устраиваются грандиозные приемы, сверкают китайские шутихи и происходит нескончаемый обмен подарками. Но на этот раз приближение свадьбы отбило у меня всякую охоту праздновать. На огни фейерверков я смотрела невидящим взглядом, сладости ела, не замечая их вкуса, – ощущала только горечь своих мыслей.
В день бракосочетания я встала рано, хотя и без всякой радости. Позавтракав дыней, я приняла ванну с лавандовым и эвкалиптовым маслами. Потом, пока мои волосы сушились вблизи горящего сандалового дерева, служанки втирали в мою кожу духи с ароматом лотоса. Мне дали гвоздику, и я жевала ее, пока мое дыхание не приобрело коричный запах. После этого искусные художники занялись моим телом – сначала натерли бетельным[12] листом мои губы, пока они не занемели и не покраснели, затем бурой пастой из хенны, лимонного сока и масла нанесли замысловатые узоры на мои ладони и ступни. Наконец, служанки украсили мои волосы цветами – бесценными орхидеями редчайшей окраски.
Моя свадьба проходила в самом большом дворе Красного форта, занимавшем площадь более трехсот квадратных метров. Двор был обнесен стенами из песчаника с сорока арками, через которые можно было пройти в близлежащие сады, дома и на базары. На стенах развевались красные знамена.
Сотни гостей собрались в том дворе. В основном это были представители знати, прибывшие пораньше, чтобы занять наиболее удобные места. По периметру двора стояли двадцать боевых слонов. Некоторые из них были покрыты английским бархатом, другие – китайским шелком или турецкой парчой. Бивни слонов были обмотаны черной тканью, из-за чего кончики клыков казались еще белее. В углах двора находились золоченые клетки с гепардами. На этих быстрых животных были надеты серебряные ошейники и расшитые полотняные жилеты.
На свадьбу отец подарил мне много драгоценностей, и я вся сверкала рубинами и изумрудами. Наряд, что был на мне, я надела впервые. Верхний халат был пошит из тончайшего прозрачного шелка, на котором синели яркие ирисы цвета индиго. Под халатом на мне было бирюзовое платье. Верхняя часть платья так плотно облегала мое туловище, что даже было видно, как ритмично, в такт моему дыханию, вздымается и опускается мой живот. Нижняя часть платья была гораздо свободнее.
Оболочка моего существа поражала великолепием, но душа моя страдала. Хоть я с Дарой и говорила часто о чувстве долга, теперь это чувство меня душило. Мечты, что я лелеяла ребенком, как в воду канули. То были мечты из другой жизни, мечты девочки, которой я почти не помнила. Та девочка жаждала найти возлюбленного, в присутствии которого у нее учащалось бы сердцебиение.
Мой желанный мужчина, кто бы он ни был, остался в далеком прошлом. Вместо него рядом со мной стоял торжествующий Кхондамир. Тучный мужчина, он был едва ли не ниже меня и более чем вдвое старше. Но он был влиятельным торговцем серебром и давно находился в оппозиции к отцу. Наш брак, по замыслу отца, должен был способствовать тому, что Кхондамир изменит свои взгляды. Отец также хотел использовать торговые связи Кхондамира в Персии, чтобы найти союзников к северу от наших границ. Ко мне лично Кхондамир не проявлял особого интереса, но свадьбы ждал с нетерпением, потому что союз со мной приближал его к Павлиньему трону.
Во время церемонии взгляд Кхондамира то и дело падал на мою грудь, заметно пополневшую за последние месяцы. Я это мучительно сознавала и старалась не думать о том, что ждет меня сегодня вечером. Вместо этого рассеянно смотрела на своих родителей, братьев и сестер, стоявших ступенькой ниже на золоченом помосте. Двух моих маленьких сестренок – последний раз я их видела месяц назад, – укутанных в прозрачный шелк, держали на руках слуги. Отец был в военной форме; на боку у него сверкала усыпанная изумрудами рукоятка старинного меча. Мама сияла, словно роза. Будучи в тонком зеленом халате и алом платье, она излучала красоту, распространяя свое очарование на моих братьев – те в синих туниках стояли плечом к плечу между родителями – и на всех, кто был вокруг. У Дары вид был опечаленный; Аурангзеб, напротив, злорадно улыбался. Шах и Мурад будто спали на ходу.
Моя свадьба с Кхондамиром, как и все подобные мероприятия, длилась долго и была скучной. Произносились молитвы во славу Аллаха, гости обменивались шутками. После празднеств, состоявшихся минувшим вечером, я проплакала всю ночь, так что на сегодня у меня слез уже не осталось. Я улыбалась и кланялась. Я стояла рядом со своим мужем.
По окончании церемонии было устроено обильное пиршество. На открытом огне жарились десять или больше баранов. На золотых и серебряных блюдах дымились шашлыки из говядины и овощей. Всюду высились горы риса, орехов и фруктов; в мраморных чашах подавали кулфи – десерт, приготовленный из сахара, манго, лимонного сока, сливок и жареных фисташек. Перед тем как приняться за еду, моя семья перешла под крышу одного из наскоро возведенных красных шатров. Слуги застелили персидские ковры свежими скатертями, и мы сели пировать, беспрерывно пробуя то одно блюдо, то другое. Во время еды слуги обмахивали моих родных, отирали с них пот и отгоняли мух.
Пока мы ели, нас развлекали императорские танцовщицы. Тончайшие ткани окутывали их тела, позволяя зрителям любоваться изящными женскими формами. Девушки раскачивались, словно молодые деревца на ветру, танцуя под аккомпанемент труб, барабанов и струнных инструментов. За пределами шатра на потеху гостям состязались в ловкости и проворстве жонглеры и акробаты.
По завершении пиршества мы покинули двор и прошли за стены Красного форта, где знать и народ ожидало развлечение – игра в поло, о чем заранее распорядился мой отец. Поло, одно из наших любимых зрелищ, придумали племена, населявшие равнины к востоку от Агры. Ко дню моей свадьбы у реки был очищен от наносов большой участок земли, на котором с двух сторон поставили ворота. Вокруг поля слуги раскинули шатры для вельмож, их жен и наложниц и поставили перед ними угощения. Самый большой шатер защищал от солнца мою семью. Мы сидели на шерстяных коврах и смотрели, как игроки готовят к состязанию своих коней.
Мои братья отправились на поле. Дара и Шах надели черные туники и тюрбаны, Аурангзеб и Мурад – белые. Отец поднес ко рту рог буйвола и подал сигнал. Протяжный звук вырвался из рога, и команды собрались в две группы, каждая на своей стороне поля. Лошади с расчесанными гривами и хвостами, в которые были вплетены ленточки, били копытами землю и ржали. На шее у жеребцов громко звенели золотые и серебряные колокольчики. Всадники имитировали удары, размахивая клюшками, представлявшими собой длинные, больше человеческого роста, прямые жерди с изгибами на нижних концах.
На поле выбросили красновато-желтый мяч, и игра началась. Кхондамир, позабыв про свою невесту, ревел вместе с толпой. Мама пыталась привлечь мое внимание, но я впервые в жизни проигнорировала ее знаки. Хоть мои родители и верили, что Кхондамир будет мне хорошим мужем, а я сама считала, что исполняю свой долг, у меня было такое чувство, что меня предали.
Я молила Аллаха, чтобы Кхондамир оказался благородным человеком, и без особого интереса следила за игрой. И все же я обратила внимание на то, что Аурангзеб гораздо более искусный наездник, чем все остальные мои братья. Казалось, мяч всегда у него на клюшке. В какой-то момент, когда путь к воротам ему преградил один только Дара, он вскачь направил своего коня прямо на брата. Дара вылетел из седла, и Аурангзеб беспрепятственно забил мяч в ворота. Он победоносно вскинул руку, и многие в толпе ему зааплодировали. Дара кивнул Аурангзебу и заковылял к своему жеребцу.
Ислам запрещает употребление алкоголя, и многие истинные мусульмане воздерживаются от спиртного, но в день моей свадьбы вино лилось рекой. Я впервые отведала его сладость, сидя подле своего мужа, и это было единственное приятное впечатление за весь тот день. Мы пили из украшенных драгоценными камнями кубков, и наши сосуды не пустели. Мужчины и женщины, обычно подчинявшиеся строгим законам нашего общества, начали вести себя более раскованно. Кхондамир улыбался мне, обнажая пожелтевшие зубы и опухшие десны. У меня появилось незнакомое ощущение: голова непомерно отяжелела, сознание притупилось, что было мне несвойственно, ибо я всегда отличалась острым умом. Но я пила и пила, так как слышала, будто мужчины пьют вино, чтобы забыться, а мне хотелось забыться. Если вино может спасти меня, значит, я буду пить его, пока во всем Хиндустане не останется ни одной виноградинки.
Я даже не заметила, когда кончилась игра. Сгущались сумерки. Сильные руки подняли меня и посадили в паланкин – кресло, укрепленное на двух длинных жердях. Четверо мужчин понесли мои носилки к дому Кхондамира. Я видела дом Кхондамира только издалека и припомнила, что это похожее на дворец величественное сооружение построено из песчаника и стоит в окружении пальм далеко от реки.
Слуги Кхондамира зажгли факелы вокруг моего паланкина. Мой муж ехал подле меня на жеребце серой масти с черными круглыми небольшими пятнами на шерсти. Когда Кхондамир заметил, что я смотрю на него, он широко улыбнулся, потом извлек что-то из переметной сумки и стал есть. Соображала я туго: мысли ворочались в голове, будто слизняки. Тихо постанывая, я принялась вытаскивать из волос цветы и убирать в карманы доставляющие неудобство ювелирные украшения. Казалось, передо мной все вращается в какой-то невообразимой круговерти, грозившей свести меня с ума.
Я отважилась закрыть глаза. А когда наконец открыла их, увидела, что меня несут по озаренному свечами коридору. Дверь отворилась. Меня опустили на ковер, служивший спальным ложем. Едва шевеля языком, я насколько смогла любезно поблагодарила своих носильщиков, глядя на вращающийся потолок. В комнате все стены были увешаны рогами, и я, будучи не совсем в себе, почему-то решила, что мой муж – охотник.